Уик-энд Остермана

Роберт Ладлэм
Уик-энд Остермана

Часть первая
Воскресный полдень

      Сэддл-Вэлли — городок в штате Нью-Джерси. Во всяком случае, когда в конце тридцатых, едва почуяв первые признаки упадка зажиточного Манхэттена, в этот лесной край устремились охотники за недвижимостью, они обнаружили здесь небольшой городок.
      Белый щит — указатель на Вэлли-роуд — гласил:
      Сэддл-Вэлли Инкорпорейтед
      1862
      Добро пожаловать!
      Слова приветствия были написаны мелкими буквами: в Сэддл-Вэлли не любят посторонних, будь то туристы или праздные зеваки, глазеющие из окон проезжающих мимо автомобилей на то, как проводят свой досуг местные жители. Поэтому по выходным улицы здесь патрулируют две полицейские машины.
      Кстати, на указателе написано не «Сэддл-Вэлли, Нью-Джерси» и даже не «Сэддл-Вэлли, Н.-Дж.», а просто «Сэддл-Вэлли».
      Городок не признает административного подчинения — он сам себе хозяин и живет, отгородившись от всего мира, надежно защищенный и независимый.
      В тот июльский день одна из патрульных машин отчего-то проявляла особое усердие. Белый с синими полосами автомобиль быстрее обычного курсировал из одного конца города в другой, объезжая жилые кварталы, состоящие из нескольких сотен коттеджей с прилегающими к ним заботливо ухоженными земельными участками площадью до одного акра.
      На необычную активность патрульной машины в тот день обратили внимание несколько жителей Сэддл-Вэлли.
      Это было частью тщательно продуманного плана.

* * *

      Джон Таннер в старых теннисных шортах, поношенной рубашке и кроссовках на босу ногу наводил порядок в своем гараже и прислушивался к голосам, доносившимся со стороны бассейна, где резвились двенадцатилетний сын Таннера Реймонд и его приятели. Время от времени, когда детские голоса становились тише или смолкали вовсе, Таннер выходил во двор, чтобы убедиться, что с детьми все в порядке.
      Жена Таннера Элис то и дело появлялась в гараже из дверей прачечной и молча тыкала пальцем на очередную груду металлолома. Растущие в гараже горы хлама выводили ее из себя, а Джон терпеть не мог выбрасывать старые вещи. На этот раз Элис ткнула пальцем в навозоразбрасыватель, который валялся в дальнем углу гаража.
      — Я установлю его на стальной постамент и продам музею современных искусств, — буркнул он. — Незаслуженно забытые шедевры. Доисторический период садоводства.
      Элис Таннер рассмеялась, и ее муж с удовольствием отметил про себя, что у нее по-прежнему звонкий и приятный смех.
      — Я откачу его к обочине. Мусор забирают по понедельникам...
      Элис потянулась к проржавевшему остову навозоразбрасывателя, но Джон остановил ее:
      — Погоди, я сам.
      — Ну уж нет, — живо возразила она. — Ты на полпути передумаешь.
      Таннер поднял реликвию и перенес через стоявшую в том же углу роторную косилку фирмы «Бригсс и Стрэттон», и Элис осторожно провезла ее мимо своего миниатюрного «триумфа», который она шутливо именовала «символом социального престижа». Однако не успела она выехать на подъездную дорожку, как у тележки отвалилось правое колесо. Оба рассмеялись.
      — Теперь-то уж непременно его купят.
      Элис подняла взгляд на шоссе и перестала смеяться. Прямо мимо их окон ползла белая патрульная машина.
      — Похоже, местное гестапо проводит сегодня рейд по выявлению неблагонадежных.
      — Что? — Таннер подобрал колесо и бросил его в тележку.
      — Полиция Сэддл-Вэлли проявляет необычную бдительность. Они уже второй или третий раз проезжают по нашей улице.
      Таннер посмотрел в сторону патрульной машины и встретился взглядом с водителем — офицером местной полиции Дженкинсом. К удивлению Таннера, тот не поздоровался, как обычно, взмахом руки или кивком, а ведь они были, можно сказать, в дружеских отношениях.
      — Наверное, собака слишком громко лаяла этой ночью, — нахмурился Таннер.
      — Нянька не жаловалась.
      — За полтора доллара в час можно и потерпеть. Мысли Элис снова обратились к начатому делу.
      — Отнеси его к воротам сам, дорогой. Без колеса мне с ним не справиться. Я посмотрю, что делают дети.
      Таннер поволок колченогую тележку к обочине, не отрывая глаз от ослепительного пятна ярдах в шестидесяти от ворот. Шоссе здесь поворачивало на запад, огибая слева небольшую рощу. Невдалеке от поворота жили ближайшие соседи Таннеров — Скэнлены.
      Яркое пятно оказалось солнечным бликом на полированном крыле полицейского автомобиля, который остановился как раз в том месте, куда направлялся Таннер.
      Двое полицейских, развернувшись на переднем сиденье, смотрели на него через заднее стекло. Таннеру стало не по себе. Секунду или две он стоял неподвижно, затем решительно двинулся к патрульной машине. Полицейские быстро отвернулись, заурчал мотор, и автомобиль плавно тронулся с места.
      Таннер проводил его недоуменным взглядом, затем повернулся и медленно пошел к дому.

* * *

      Патрульная машина мчалась в сторону тихой Пичтри-Лейн, здесь она резко сбавила скорость и медленно поплыла перед Домами.
      В гостиной Ричарда Тримейна работал кондиционер. Хозяин сидел перед телевизором — его любимая команда выигрывала. Шторы на окнах были раздвинуты.
      Опять полицейская машина. Тримейн поднялся и быстро шагнул к окну. Только теперь она едва движется...
      — Эй, Джинни! — позвал он жену. — Зайди-ка сюда на минутку.
      Вирджиния Тримейн мягко сбежала по ступеням в гостиную.
      — Ну, что стряслось? Надеюсь, на этот раз ты позвал меня не затем, чтобы сообщить, как твои «Меты» или «Джеты» забили очередной гол...
      Тримейн поморщился.
      — Послушай, вчера, когда Джон и Элис были у нас, мы с ним... э... не перебрали лишнего? То есть я хочу сказать, может быть, мы вели себя слишком шумно?
      — Вы напились, но вели себя вполне пристойно. А что?
      — Я знаю, что выпили крепко, — неделя была очень тяжелая. Но мы... мы ничего такого не отчудили?
      — Нет, конечно. Журналисты и юристы всегда умеют держать себя в руках. А почему ты спрашиваешь?
      — Потому что эта чертова полиция уже пятый раз проезжает у меня под окнами!
      — Да? — Вирджиния вдруг почувствовала, что у нее внутри что-то оборвалось. — Ты уверен?
      Тримейн хмыкнул.
      — Их машину не спутаешь.
      — Да, пожалуй... Ты сказал, что была трудная неделя. А может, этот ужасный тип пытается опять...
      — О Господи, да нет же! Забудь ты об этом. Он просто болтун... И принял все слишком близко к сердцу. — Тримейн не отрывал глаз от окна. Патрульная машина не спеша удалялась.
      — Но он же угрожал тебе! Ты сам мне об этом рассказывал. Ты говорил, что у него есть связи... и...
      Тримейн повернулся и, прищурившись, взглянул на жену.
      — У нас тоже есть связи, разве не так? Кое у кого даже за океаном, в самой Швейцарии...
      — Дик, перестань, пожалуйста. С твоей стороны это просто глупо!
      — Да, конечно... Они уехали. Может быть, все это и впрямь ерунда. В октябре полиции обещали повысить жалованье. Возможно, они присматривают для себя дом поприличней. Подонки! Получают больше, чем я зарабатывал через пять лет после того, как стал юристом.
      — По-моему, ты не в духе после вчерашнего.
      — Наверное, ты права...
      Он по-прежнему смотрел в окно.
      — Горничная просила дать ей в среду выходной. Пообедаем в ресторане, хорошо?
      — Ладно, — не оборачиваясь, бросил он.
      Вирджиния шагнула к двери, ведущей в холл, но остановилась и оглянулась на мужа. Теперь Дик отвернулся от окна, и она заметила, что на лбу его выступили мелкие капли пота, хотя в комнате было прохладно.

* * *

      Полицейский автомобиль свернул на восток к шоссе номер пять — основной магистрали, связывавшей Сэддл-Вэлли с расположенным в двадцати шести милях отсюда Манхэттеном, — и остановился у обочины над развязкой. Полицейский, сидевший справа от водителя, достал из ящика в передней панели бинокль с цейсовскими линзами и принялся внимательно разглядывать проезжающие по съезду «10А» автомашины.
      Через несколько минут он дернул за рукав сидевшего за рулем Дженкинса, который лениво поглядывал на улицу через открытое окно. Дженкинс жестом приказал передать ему бинокль, приложил его к глазам и направил на автомобиль, в сторону которого указывал его напарник. Затем он кивнул и произнес только одно слово:
      — Точно!
      Патрульная машина резко рванула с места и повернула на юг. Дженкинс взял трубку радиотелефона.
      — Говорит патрульная машина номер два. Направляемся к югу на Реджистер-роуд. Преследуем зеленый «форд»-седан с нью-йоркскими номерами. Внутри негры или пуэрториканцы.
      Сквозь слабое потрескивание из трубки донеслось:
      — Понял вас, машина-два. Отгоните их подальше.
      — Ясно. Будет сделано.
      Патрульная развернулась и заскользила по длинному спуску на шоссе номер пять. Выехав на автостраду, Дженкинс надавил на педаль акселератора, и машина стремительно стала набирать скорость. Через минуту спидометр показывал девяносто две мили.
      Еще через четыре — патрульная машина притормозила у поворота. В нескольких сотнях ярдов от шоссе стояли две телефонные будки — стекло и алюминиевый каркас ярко блестели в лучах знойного июльского солнца.
      Автомобиль с полицейскими остановился, и напарник Дженкинса выбрался наружу.
      — Мелочь есть?
      — Послушай, Макдермотт, — рассмеялся Дженкинс, — пятнадцать лет служишь, а не научился носить в кармане мелочь, чтобы выходить на связь.
      — Нечего острить. У меня есть один пятицентовик, но он с индейцем , я берегу его для коллекции.
      — На... — Дженкинс вынул из кармана монетку и подал ее Макдермотту. — В один прекрасный день поступит сигнал о ядерной атаке, а ты пожалеешь десятицентовик с Рузвельтом, чтобы сообщить об этом в центр.
      — Скажешь тоже...
      Макдермотт, толкнув скрипучую блестящую дверь, вошел в телефонную будку и набрал цифру "О". В будке было душно, и он придерживал носком ботинка дверь, чтобы она не закрылась.
      — Я доеду до развилки и развернусь, — крикнул ему Дженкинс.
      — Ладно... Алло, станция? Свяжите меня с Нью-Хэмпширом. Код три-один-два, номер шесть-пять-четыре-ноль-один. Попросить мистера Ледера.
      Телефонист принял заказ. Однако он не мог знать того, что в ответ на его вызов раздался звонок не в штате Нью-Хэмпшир, а совсем в другом месте: на одной из подземных станций междугородной связи сработало крошечное реле, и узкая намагниченная пластинка, опустившись на четверть дюйма ниже, произвела другое соединение. В результате зазвонил телефон в двухстах милях к югу от Сэддл-Вэлли, в двухэтажном особняке из красного кирпича, огороженном глухим забором высотой двенадцать футов, через который был пропущен электрический ток.
      Этот особняк был одним из десяти тщательно охраняемых зданий, которые образовывали единый комплекс. Сразу за заграждением начинался густой лес. Местечко это называлось Маклин и находилось в штате Вирджиния. Особняк же принадлежал Центральному разведывательному управлению, отгородившемуся от всего мира, надежно защищенному и независимому.
      Сидевший за рабочим столом в одном из офисов второго этажа человек, облегченно вздохнув, смял в пепельнице недокуренную сигарету. Он очень ждал этого звонка и, с удовлетворением проследив, как колесики записывающего устройства автоматически пришли в движение, снял трубку.
      — Говорит Эндрюс... Да-да, я плачу за разговор, — ответил он телефонистке.
      — Докладывает Сэддл-Вэлли... — донеслось с другого конца провода.
      — Говорите. Магнитофон включен.
      — Все подозреваемые на месте. Кардоун с семьей только что вернулся из аэропорта Кеннеди.
      — Мы знали, что он прилетел.
      — Тогда какого черта мы мотаемся здесь?
      — Там у вас опасная трасса. Он мог попасть в аварию.
      — В воскресенье днем?
      — Как и в любое другое время... Хотите статистику несчастных случаев на вашем участке?
      — Да ну вас! Сидите там со своими компьютерами...
      Эндрюс пожал плечами. Агенты-оперативники всегда чем-то недовольны.
      — Значит, все трое сидят по домам, я правильно понял?
      — Да, Таннеры, Тримейны и Кардоуны. Все, о ком шла речь. Первым двоим мы уже мозолили глаза. К Кардоунам заглянем через несколько минут.
      — Есть что-нибудь еще?
      — Пока нет.
      — Как поживает супруга?
      — Лилиан все поглядывает на здешние дома. По-прежнему мечтает купить что-нибудь в этом роде. Завидую Дженкинсу — он холостяк...
      — На наше жалованье, Макдермотт, вряд ли что купишь.
      — Я ей о том же сказал, так она предложила мне перевербоваться.
      Эндрюс поморщился.
      — Я слышал, там платят еще меньше.
      — Не может быть... А вот и Дженкинс. Ладно, мы будем поддерживать связь.

* * *

      Джозеф Кардоун вывел свой «кадиллак» на кольцеобразную подъездную дорожку и остановился у каменных ступеней, ведущих к массивной дубовой двери. Он заглушил мотор, расправил плечи и с наслаждением потянулся, едва не задев согнутыми в локтях руками потолок автомобиля. Затем он вздохнул и повернулся назад, чтобы разбудить двух своих сыновей — шести и семи лет. Двенадцатилетняя дочь не спала. Она читала книжку комиксов.
      Рядом с Кардоуном сидела его жена Бетти. Она выглянула из окна машины.
      — В гостях хорошо, а дома лучше. Кардоун рассмеялся и похлопал тяжелой ладонью по плечу жены.
      — Должно быть, ты в самом деле так думаешь.
      — Конечно.
      — Вот-вот... Ты повторяешь эти слова всякий раз, когда мы возвращаемся сюда. Слово в слово.
      — У нас чудесный дом, — улыбнулась Бетти. Кардоун распахнул заднюю дверцу автомобиля и обратился к дочери:
      — Эй, принцесса! Выводи скорее братьев и помоги маме донести то, что полегче.
      Затем Кардоун вынул ключ из замка зажигания и шагнул к багажнику.
      — А где Луиза?
      — Ее не будет до вторника. Не забывай, что мы приехали на три дня раньше. Я отпустила ее на все время нашего отпуска.
      Кардоун поморщился. Мысль о том, что придется два дня довольствоваться стряпней жены, не внушала ему особого оптимизма.
      — Ладно, съездим куда-нибудь поесть.
      — Сегодня, во всяком случае, так и сделаем. Продукты размораживаются слишком долго.
      Бетти Кардоун поднялась по ступенькам к двери, на ходу вынимая из сумочки ключ.
      Джо не отреагировал на ее реплику. Он любил поесть, но терпеть не мог, когда готовила жена. Богатым наследницам с Честнат-Хилл никогда не достичь в искусстве кулинарии тех высот, что доступны любой итальянской матроне из Филадельфии.
      Через час мощный кондиционер разогнал застоявшийся за две недели воздух, и в доме стало прохладно. Джо всегда следил за подобными вещами, теперь же, разбогатев и достигнув высокого положения в обществе, с особой придирчивостью. Он вышел на крыльцо и с удовольствием окинул взглядом лужайку перед домом. Там, посреди круглого ярко-зеленого ковра, окаймленного серой полосой подъездной дорожки, росла огромная ива. Садовники тщательно ухаживали за всем этим. Ничего удивительного — он платит им баснословные деньги! Впрочем, о расходах ему теперь можно не волноваться.
      Внезапно он вздрогнул. Опять! После того как он съехал с автострады, эта патрульная машина уже трижды попалась ему на глаза.
      — Эй вы! Стойте!
      Двое полицейских, сидевшие на переднем сиденье, переглянулись, но скрыться не решились. Кардоун уже бежал к обочине.
      — Эй!
      Машина остановилась.
      — Да, мистер Кардоун?
      — Вы что, изменили маршрут? Или в нашем квартале что-то стряслось?
      — Нет, мистер Кардоун. Просто сейчас пора отпусков, и мы немного отклонились от обычной схемы — проверяем, кто из хозяев вернулся. Мы знали, что вы должны были приехать сегодня, и решили уточнить, вы ли это действительно. Теперь мы вычеркиваем ваш дом из списка.
      Джо недоверчиво смотрел на полицейских. Он понимал, что они лгут, и полицейские почувствовали это.
      — Что ж, вам надо отрабатывать свое жалованье...
      — Мы стараемся, мистер Кардоун.
      — Да, я вижу...
      — До свидания, сэр.
      И патрульная машина рванулась с места. Джо проводил ее долгим взглядом. Он не собирался выходить на работу до середины недели, но теперь передумал. Завтра утром он поедет в Нью-Йорк.

* * *

      По воскресеньям, между пятью и шестью часами вечера, Таннер запирался в своем кабинете — просторной, отделанной дубовыми панелями комнате с тремя телевизионными приемниками — и смотрел три разные программы ток-шоу одновременно.
      Элис знала, что это не прихоть, а его служебная обязанность — директору отдела информации телекомпании «Стандарт мьючиал» полагалось быть в курсе текущих событий. И все же Элис было не по себе, когда муж подолгу сидел в полутемной комнате и смотрел три телевизора одновременно, и она всегда ворчала по этому поводу.
      Сегодня Таннер напомнил жене о том, что в следующее воскресенье приедут Берни и Лейла Остерман и ему придется отказаться от просмотра — когда они бывали у Таннеров в гостях, все дела отступали на второй план. После этого он уединился в своем кабинете, прекрасно зная, что ему предстоит увидеть.
      Таннер отдавал предпочтение одной программе: вот уже несколько лет он уделял особое внимание ток-шоу Чарльза Вудворта. В течение получаса каждое воскресенье ведущий аналитик отдела новостей брал интервью у тех видных политиков или бизнесменов, чье имя было у всех на слуху.
      Сегодня Чарльз Вудворт беседовал с Ральфом Эштоном, первым заместителем секретаря Госдепартамента. Сам секретарь прийти не смог, поэтому послали его заместителя.
      Это было роковой ошибкой Госдепартамента. Простоватый и скучный Эштон пришел в политику из бизнеса. Единственным его достоинством было умение делать деньги. То, что ему доверили представлять администрацию, — огромный просчет. Разумеется, если посылавшие его не преследовали каких-то скрытых целей...
      Вудворт сотрет его в порошок.
      Слушая пустые, уклончивые ответы Эштона, Таннер подумал, что многие в Вашингтоне наверняка уже хватаются за трубки телефонов. Вежливый тон и приятные манеры Вудворта не могли скрыть растущую неприязнь к собеседнику. Репортерская беспристрастность таяла на глазах: скоро в голосе Вудворта зазвенит металл и Эштон будет уничтожен. По всем правилам хорошего тона, но уничтожен.
      Когда приходилось видеть подобные сцены, Таннер всегда чувствовал себя неловко.
      Он повернулся ко второму телевизору и прибавил звук.
      Ведущий подробно и нудно знакомил телезрителей с журналистами и экспертами, пришедшими на пресс-конференцию с представителем Ганы в ООН. Чернокожий дипломат смотрел с экрана так, словно его гнали на гильотину.
      Достойного соперничества здесь тоже явно не будет.
      Дискуссия по третьей программе проходила немного живее, но и она была скучновата.
      Таннер вздохнул и решительно поднялся. Достаточно. У него сегодня и так трудный день, а пленку с записью программы Вудворта он может посмотреть и утром.
      Было только половина шестого. Солнечные блики искрились на голубой глазури бассейна. Он слышал, как оживленно щебетала вернувшаяся из детского клуба дочь, и нехотя прощались, уходя, друзья Реймонда. Семья была в сборе. Элис и дети ждут не дождутся, когда он закончит и спустится к ужину.
      Он удивит их.
      Таннер выключил телевизоры, положил блокнот и ручку на рабочий стол — пора передохнуть и что-нибудь выпить.
      Он распахнул дверь кабинета и направился в гостиную. Через выходящие во двор окна он видел, что Элис и дети играли в «сделай как я». Они прыгали в воду с невысокого трамплина и смеялись.
      Элис обрела наконец покой и счастье! Видит Бог, она это заслужила!
      Он немного постоял у окна, глядя на жену. Та подпрыгнула, вытянув носки, мягко ушла под воду и тут же вынырнула, чтобы убедиться, что с восьмилетней Дженет, которая последовала за ней, все в порядке.
      Удивительно! После стольких лет совместной жизни он с юношеской пылкостью любил свою жену.
      Неожиданно вспомнив патрульную машину, Таннер помрачнел, но тут же отогнал дурные мысли. Должно быть, полицейские просто искали тихое местечко, чтобы отдохнуть или без помех послушать репортаж о футбольном матче. Он слышал, что в Нью-Йорке блюстители порядка частенько этим грешат. Почему бы местной полиции не последовать их примеру? В Сэддл-Вэлли гораздо спокойнее, чем в Нью-Йорке.
      Сэддл-Вэлли вообще самое спокойное место на земле. Так, по крайней мере, казалось Джону Таннеру в тот погожий и теплый воскресный вечер.

* * *

      Ричард Тримейн отошел от телевизора через десять секунд после того, как Джон Таннер в своем кабинете закончил просмотр телепрограмм. «Меты» все-таки выиграли.
      Головная боль прошла, а вместе с ней исчезло дурное расположение духа. «Джинни права, — подумал он, — я просто не могу держать себя в руках. Глупо вымещать на домашних свое плохое настроение». Теперь он чувствовал себя лучше и был не прочь перекусить. Может быть, позвонить Таннерам да съездить к ним искупаться в бассейне.
      Джинни много раз спрашивала, почему он не хочет построить собственный. Ведь их доход в несколько раз больше того, что зарабатывает Таннер, — это ни для кого не секрет. Но Тримейн был непреклонен. Бассейн — это уж слишком. Слишком явный символ преуспевания. Ведь ему только сорок четыре. Хватит и того, что они перебрались в Сэддл-Вэлли, — дом за семьдесят четыре тысячи долларов в тридцать восемь лет! Причем пятьдесят тысяч он выплатил сразу... Бассейн подождет до его сорокапятилетия. Тогда это будет выглядеть менее вызывающе.
      Конечно, многие его клиенты не знали, что, окончив Йельский юридический колледж в числе лучших студентов курса, он три года работал в своей фирме простым клерком и лишь потом быстро пошел в гору и стал зарабатывать приличные деньги.
      Тримейн вышел в сад за домом. Джинни и их тринадцатилетняя дочь Пегги подрезали розы у белой беседки. Весь сад площадью примерно в пол-акра содержался в безупречном порядке. Он утопал в цветах. Джинни обожала копаться в саду. Это было ее хобби, любимым занятием после секса. «Но секс, — с довольной усмешкой подумал Тримейн, — ей ничто никогда не заменит».
      — Эй! Давайте я помогу вам, — предложил он, направляясь к жене и дочери.
      — Я вижу, тебе уже лучше, — улыбнулась Вирджиния.
      — Смотри, папочка, какие они красивые! — воскликнула дочь, протягивая ему букет красных и желтых роз.
      — Просто чудесные, дорогая.
      — Дик, я не говорила тебе? На следующей неделе к нам вылетают Берни и Лейла. В пятницу они будут здесь.
      — Джонни сказал мне... Устроим «уик-энд Остермана». Мне надо не ударить в грязь лицом.
      — По-моему, ты вчера неплохо прорепетировал.
      Тримейн расхохотался. Его не терзали угрызения совести за то, что он выпил лишнего. Это случалось слишком редко. А когда случалось, то не доставляло жене лишних хлопот.
      Кроме того, вчера вечером ему нужно было расслабиться. Прошедшая неделя была трудной.
      Втроем они направились к дому.
      Вирджиния ласково взяла мужа под руку.
      «Как выросла Пегги», — подумал Тримейн и довольно улыбнулся. Зазвонил установленный во дворе телефон.
      — Я возьму! — метнулась к аппарату Пегги.
      — Ну конечно! — поддразнил ее отец. — Это ведь все равно не нам!
      — Просто уже давно пора установить ей собственный телефон. — Вирджиния игриво ущипнула мужа за локоть.
      — Вдвоем вы меня разорите, — проворчал Тримейн.
      — Это тебя, мама, миссис Кардоун. — Пегги прикрыла трубку рукой. — Пожалуйста, не разговаривайте слишком долго. Кэрол Браун сказала мне, что позвонит, когда вернется с тренировки. Ты помнишь, я тебе говорила... ну, про этого мальчика у Чоутов.
      Вирджиния Тримейн улыбнулась:
      — Не беспокойся, дорогая. Кэрол никуда не сбежит, на побег ей не скопить и за неделю.
      — О, мама!
      Ричард, прислушиваясь, с удовольствием отметил про себя, что Вирджиния прекрасно ладит с дочерью. С этим никто не станет спорить. Он знал, что многие не одобряют слишком экстравагантной манеры одеваться у его жены. Он сам слышал это и догадывался, какой смысл вкладывается в это слово. Но дети... Дети ее обожают, они так и льнут к ней. У нее никогда не было проблем с дочерью. Может быть, Джинни знает что-то такое, что не известно другим матерям.
      «Что ж, похоже, все складывается удачно», — подумал Тримейн. Если верить Берни Остерману, риска практически не будет. Все идет хорошо. Все идет хорошо.
      Он попросит позвать Джо, когда Джинни и Бетти наговорятся. Потом он позвонит Таннерам. Может быть, они вместе сходят в клуб поужинать, после того как Джонни просмотрит свои телепрограммы.
      Внезапно он снова вспомнил о патрульной машине. Чепуха! Он стал слишком мнительным и нервозным. В сущности, что тут особенного? Сегодня воскресенье, а по решению городского совета полиция должна усилить охрану жилых кварталов по выходным.
      «Странно, — подумал он, — Кардоуны вернулись раньше времени. Должно быть, Джо срочно вызвали в контору. Финансистам всегда надо быть в центре событий, особенно сейчас; биржу лихорадит, цены скачут».

* * *

      Бетти кивнула, когда Джо передал ей приглашение Тримейна, и вопрос с ужином был решен. Буфет в клубе был неплохой, хоть тамошние повара и не владели секретом настоящей итальянской закуски. Джо давно твердил шеф-повару о том, что салями сорта «Генуэзская» гораздо лучше, чем сорта «Древнееврейская», но тот заключил выгодную сделку с поставщиком-евреем — разве он станет прислушиваться к мнению рядового члена? Даже такого, как Джо, — возможно, самого преуспевающего человека в округе... Для них он все равно иностранец — прошло не больше десяти лет с тех пор, как итальянцам открыли доступ в местный клуб. На днях они отменят ограничения и в отношении евреев. Такое событие нужно будет отметить.
      Именно из-за этой расовой нетерпимости — ни разу прямо не выраженной, но все равно ощутимой — Кардоуны, Таннеры и Тримейны стремились сделать каждый приезд Берни и Лейлы Остерман как можно более заметным. В одном все шестеро были едины — начисто лишены расовых предрассудков.
      Интересно, сказал себе Кардоун, повесив трубку и направившись к небольшому гимнастическому залу, пристроенному к дому, что именно Таннеры свели всех их вместе.
      Джон и Элис познакомились с Остерманами в Лос-Анджелесе, когда Таннер только начинал свою журналистскую карьеру. И теперь Джо спрашивал себя, догадываются ли Джон и Эли о том, какие узы связали его, Кардоуна, с Берни Остерманом и Диком Тримейном. Он никогда не говорил об этом с Джоном — с непосвященными такие вещи не обсуждались.
      В конечном счете, связавшее их троих дело означало своего рода независимость, о которой можно только мечтать. Конечно, оно было сопряжено с опасностью и риском, но для него и Бетти это был верный шаг. И для Тримейнов и Остерманов тоже. Они все обсудили между собой, тщательно продумали и, взвесив «за» и «против», пришли к единому мнению.
      Возможно, Таннеры тоже захотят присоединиться к ним. Но Джо, Дик и Берни решили, что Джон сам должен дать им знать. Непременно сам. Намеков было достаточно, однако Таннер пока никак на них не реагировал.
      Джо закрыл тяжелую дверь гимнастического зала и в сауне включил подогрев воздуха. Затем он переоделся в хлопчатобумажные тренировочные брюки и стянул со стальной перекладины футболку. Он улыбнулся, заметив на ней вышитые инициалы. Только девушка с Честнат-Хилл станет вышивать монограмму на футболке для тренировок. «Дж. А. К.».
      Джозеф Амбруззио Кардоун.
      Джузеппе Амбруззио Кардионе.
      В семье Анджелы и Умберто Кардионе, выходцев из Сицилии, поселившихся в Южной Филадельфии и в конце концов получивших американское гражданство, было восемь детей. Американские флаги украшали стены их дома наряду с бесчисленными изображениями Девы Марии, держащей на руках пухлого младенца Иисуса с голубыми глазами и красным ртом.
      Джузеппе Амбруззио Кардионе в прошлом — один из лучших спортсменов школы, староста своего выпускного класса, член общегородского ученического комитета.
      Несколько колледжей предложили ему стипендию, и он выбрал наиболее престижный — Принстонский. К тому же Принстон был расположен ближе всех к Филадельфии. В роли полузащитника футбольной команды он сделал для своей alma mater то, что казалось невозможным. Его включили в сборную страны — до него такой чести не удостаивался ни один игрок футбольной команды Принстона.
      Почитатели-однокурсники привели его на Уолл-стрит. Тогда он и изменил фамилию на «Кардоун». Ему казалось, что так будет более изыскано. Как Кардозо. Но его маленькая хитрость никого не обманула, и скоро он перестал обращать на это внимание. Число биржевых операций стремительно росло, все покупали ценные бумаги. Сначала он был просто толковым брокером, молодым итальянцем, который добросовестно делает свое дело, парнем, который умеет вести себя с новоиспеченными миллионерами и с озабоченными судьбой своих вложений инвесторами. Но в конце концов то, что должно было случиться, случилось.
      Итальянцы — сентиментальные люди. Они предпочитают вести дела с соотечественниками. Несколько строптивых магнатов — Кастеллано, Латроне и Бателла, — заработавших миллионы на развитии строительной индустрии, заметили Кардоуна. «Наш Джози» — так они его называли. И это служило хорошей рекомендацией. Джо находил для них лазейки в налоговом законодательстве, помогал выгодно инвестировать капитал и получать солидную прибыль.
      И деньги потекли к нему рекой.
      Благодаря новым друзьям оборот его брокерских сделок удвоился. Фирма «Вортингтон и Беннет», названная по имени владельцев — членов Нью-йоркской биржи, стала фирмой «Вортингтон, Беннет и Кардоун», а затем «Беннет-Кардоун, лимитед».
      Кардоун был благодарен своим покровителям. Он хорошо знал, с кем имеет дело, но его мало волновала сомнительная репутация некоторых его партнеров, пока к его дому не зачастила патрульная машина.
      Джо отложил гири и перешел к тренажеру, имитирующему греблю. Пот ручьями стекал по лицу и спине, и Джо почувствовал себя лучше. Почему он решил, что эти чертовы полицейские лгут? Они правы, девяносто девять процентов жителей Сэддл-Вэлли возвращаются из отпусков в воскресенье. Даже если вы обозначите в полицейском участке день своего возвращения средой, какой-нибудь дотошный сержант все равно решит, что это ошибка, и переправит его на воскресенье. Никто не возвращается из отпуска по средам. Среда — середина рабочей недели.
      И разве может здравомыслящему человеку прийти в голову, что Джозеф Кардоун связан с мафией? Это он-то! Воплощение профессиональной этики! Символ преуспевающей Америки! Кумир Принстона!
      Джо сбросил футболку и прошел в парную. Пар был сухим и горячим. Кардоун опустился на скамью и глубоко вдохнул. Вместе с потом уходила гнетущая тяжесть. После двух недель французско-канадской кухни его тело нуждалось в очищении.
      Он громко рассмеялся. Жена права: хорошо вновь оказаться дома! Тримейн сказал, что утром в пятницу прилетают Остерманы. Приятно снова повидать Берни и Лейлу. Они не виделись около четырех месяцев, но постоянно звонили друг другу.

* * *

      В двухстах пятидесяти милях к югу от Сэддл-Вэлли расположен тот район Вашингтона, который называют Джорджтауном. Каждый день в половине шестого вечера темп жизни Джорджтауна резко меняется. До этого часа все течет размеренно, с аристократическим достоинством и даже изысканностью, после — начинается постепенное ускорение темпа. Жители Джорджтауна — в основном люди богатые и облеченные властью — стремятся к еще большему расширению сферы своего влияния.
      После половины шестого они начинают игру.
      После половины шестого в Джорджтауне наступает время военных хитростей, тонких ходов и уловок.
      Это повторяется ежедневно, за исключением воскресений, когда сильные мира сего подводят итог сделанного за неделю и набираются сил для предстоящих шестидневных баталий.
      Да будет свет! И свет приходит. Да будет покой — и покой настает.
      Хотя, разумеется, не для всех.
      Например, не для Александра Дэнфорта, помощника президента Соединенных Штатов. Помощника без портфеля и без четко очерченного круга служебных обязанностей.
      Дэнфорт был связующим звеном между отвечающей за секретность правительственной связи службой безопасности, расположенной в подвалах Белого дома, и отделением Центрального разведывательного управления в местечке Маклин штата Вирджиния. Дэнфорт обладал огромным влиянием. Благодаря своему положению он всегда оставался в тени, но с его мнением в Вашингтоне привыкли считаться. Так уж сложилось.
      В тот воскресный день Дэнфорт и заместитель директора Центрального разведывательного управления Джордж Грувер сидели в тени развесистого дерева во дворе дома Дэнфорта и смотрели телевизор. Оба пришли к тому же выводу, что и Джон Таннер: завтра утром имя Чарльза Вудворта замелькает на страницах газет.
      — Чины Госдепартамента за одно утро изведут месячный запас туалетной бумаги, — сказал Дэнфорт.
      — Пожалуй... Кто выпустил Эштона в эфир? Он не только глуп, но даже выглядит идиотом. Неумный и скользкий тип. За эту программу отвечает Джон Таннер?
      — Да, он.
      — Хитрая бестия. Я много бы дал за то, чтобы быть уверенным, что он на нашей стороне, — вздохнул Грувер.
      — Фоссет утверждает, что это так. — Они обменялись многозначительными взглядами. — Вы ведь смотрели его личное Дело. Разве вы не согласны?
      — Нет, нет, согласен. Фоссет прав.
      Он редко ошибается.
      На столике перед Дэнфортом стояло два телефонных аппарата: один — черный, включенный в переносную розетку на земле, второй — красный, провод к нему тянулся из дома. Красный телефон зажужжал. Дэнфорт поднял трубку.
      — Да... Да, Эндрюс. Хорошо... Понятно. Позвоните Фоссету и скажите ему, чтобы он ехал сюда. Лос-Анджелес подтвердил вылет Остерманов? Все без изменений?.. Прекрасно. Мы тоже действуем по плану.

* * *

      Бернард Остерман, когда-то студент Нью-йоркского колледжа, набор 1946 года, вынул из пишущей машинки очередную страницу и, бегло просмотрев ее, присоединил к тощей пачке черновика. Затем он поднялся, обошел вокруг продолговатого, напоминающего по форме человеческую почку бассейна и протянул рукопись своей жене Лейле, которая полулежала в шезлонге, подставив солнцу обнаженное тело.
      — Знаешь, раздетая женщина при свете дня выглядит не так уж привлекательно.
      — Думаешь, ты сам портрет в бежевых тонах? — подняв глаза на голого мужа, прервала Лейла. — Давай... — Она взяла рукопись и надела большие затемненные очки... — Это конец?
      Берни кивнул.
      — Когда вернутся дети?
      — Я велела Мари обязательно позвонить с пляжа перед тем, как поехать домой. Мервину в его возрасте ни к чему знать, как выглядит без одежды женщина. В городе он и так видит много чего непотребного...
      Берни улыбнулся.
      — Ну ладно. Читай. — Он нырнул в бассейн и быстро поплыл.
      Он успел несколько раз проплыть из одного конца бассейна в другой, пока не сбил дыхание. Берни был хорошим пловцом. В армии, когда он служил в форте Дике, его даже назначили инструктором по плаванию. В армейском бассейне — правда за глаза — его называли «еврей-ракета». Если бы в колледже была футбольная команда, а не пародия на нее, он наверняка стал бы в ней капитаном. Джо Кардоун признался как-то Берни, что он очень пригодился бы ему в Принстоне.
      Берни от души рассмеялся, когда Джо сказал ему это. Несмотря на внешний демократизм армейского быта — а он, бесспорно, был лишь внешним, — Бернарду Остерману, потомку Остерманов с Тремонт-авеню в нью-йоркском Бронксе, никогда не приходила в голову мысль о возможности, перешагнув через освященные веками барьеры, очутиться в одном из старейших университетов Новой Англии — Принстоне. Ему не составило бы большого труда поступить туда — он был умен и, как бывший военнослужащий, имел определенные льготы. Однако подобная мысль никогда не приходила ему в голову. Тогда, в 1946-м, он чувствовал бы себя там неуютно. Сейчас, конечно, времена изменились...
      Остерман по лесенке выбрался из бассейна. Хорошо, что они с Лейлой решили на несколько дней съездить в Сэддл-Вэлли. Там можно будет вздохнуть спокойнее, перевести дух... Все почему-то считают, что жизнь на восточном побережье труднее, чем в Лос-Анджелесе. Но так только кажется, потому что пространство для деятельности там более ограниченно.
      Лос-Анджелес, его Лос-Анджелес с Бербэнком , Голливудом и Беверли-Хиллз, вот где жизнь поистине безумна. Здесь все продается и все покупается. Каждый стремится быть первым. Гигантский супермаркет с пальмовыми аллеями-проходами, по которым лихорадочно мечутся мужчины и женщины в ярких цветных рубашках и оранжевых слаксах.
      Иногда Берни очень хотелось увидеть здесь кого-нибудь в суконном костюме от «Братьев Брукс», застегнутом на все пуговицы. Не то чтобы он был почитателем строгого стиля в одежде — в сущности, ему было наплевать на то, кто как одевается, — просто порой у него начинало рябить в глазах от этого нескончаемого пестрого потока...
      А может быть, он просто входил в полосу очередного творческого спада, когда все начинает раздражать, даже этот город, ставший ему домом. Хотя это и несправедливо — «супермаркет с пальмовыми проходами» был к нему неизменно благосклонен.
      — Ну как? — обратился Остерман к жене.
      — Очень хорошо. Пожалуй, у тебя даже могут возникнуть проблемы?
      — Что? — Верни снял с вешалки полотенце. — Какие проблемы?
      — Ты слишком глубоко копаешь... Можешь задеть больное место... — Лейла взяла следующую страницу и, заметив усмешку мужа, добавила: — Подожди минуту, я сейчас закончу читать. Возможно, к концу тебе удастся выпутаться...
      Берни Остерман опустился на плетеный стул и, зажмурив глаза, подставил лицо теплым лучам калифорнийского солнца. На губах его по-прежнему играла улыбка. Он знал, что имела в виду жена, и мысль об этом была ему приятна.
      Хотя много лет он пишет сценарии по одному шаблону, но еще не разучился «копать глубоко» — когда действительно этого хотел.
      Бывали моменты, когда желание доказать самому себе, что он может писать так, как много лет назад в Нью-Йорке, возникало в нем с неодолимой силой.
      Да, прекрасное было время, полное дерзновенных замыслов и честолюбивых планов... Вот только ничего, кроме намерений и замыслов, он не имел. Несколько лестных отзывов, написанных такими же начинающими писателями. Его хвалили за «наблюдательность», «проницательность», «психологизм», а однажды даже наградили эпитетом «выдающийся». Конечно, это льстило его самолюбию, но не более того, и потому они с Лейлой очутились здесь, в этом безумном сверкающем городе, и стали охотно с удовольствием отдавать, вернее продавать, свой талант миру телевидения и кино.
      Но когда-нибудь... когда-нибудь, думал Берни Остерман, все повторится. Какое наслаждение — сидеть за письменным столом и не спешить, не думать ни о гонорарах, ни о неоплаченных счетах. Только писать. Возможно, он совершит большую ошибку, но... для него было важно сознавать, что он еще в силах вернуть все это.
      — Берни?
      — Да?
      — Это прекрасно, милый. Просто замечательно, правда, но ты сам должен понимать, что это не пойдет.
      — Пойдет!
      — Такое они не выпустят.
      — Ну и черт с ними!
      — Нам платят тридцать тысяч за приличную часовую драму, а не за два часа экзорцизма с финалом на кладбище.
      — Это не экзорцизм. Это правдивая история с очень печальным концом, — обиделся Остерман.
      — Ее не купят. Они потребуют внести изменения.
      — Я ничего не буду менять!
      — Решать им. Мы просто не получим оставшиеся пятнадцать тысяч долларов.
      — Дьявол!..
      — Ты же знаешь, что я права.
      Лейла накинула на себя полотенце и нажала на кнопку на подлокотнике шезлонга. Спинка кресла поднялась, и Лейла села прямо.
      — Болтовня! Каждый раз пустая болтовня. В этом сезоне мы дадим что-нибудь значительное. Полемичное очередное вранье.
      — Они расторгнут контракт. Хвалебным отзывом в «Таймс» не станешь расплачиваться за кредиты в Канзасе.
      — К черту!
      — Не горячись. Лучше окунись еще разок. Или поплавай — бассейн большой. — Лейла пристально смотрела на мужа. Он знал, что значит этот взгляд, и, улыбнувшись, тряхнул головой. Улыбка его была печальной.
      — Ладно, тогда правь сама.
      Лейла взяла со стоявшего рядом стола карандаш и желтый блокнот. А Берни поднялся и направился к кромке бассейна.
      — Как ты думаешь, Таннер захочет присоединиться? По-твоему, я могу с ним поговорить?
      Жена отложила карандаш и подняла голову.
      — Не думаю... Джонни ведь не такой, как мы...
      — Не такой, как Джо и Бетти? Дик и Джинни? Не понимаю; чем же он так от нас отличается?
      — Я не стала бы на него давить. Он — репортер. Его называли ястребом, помнишь? «Ястреб Сан-Диего»... У него прочный хребет. Если его сильно согнуть, то, распрямившись, он может очень больно ударить.
      — Он думает так же, как мы... Он точно такой же.
      — И все же послушай меня. Не торопись. Считай это пресловутой женской интуицией, но не спеши... Ты можешь все испортить.
      Остерман нырнул в бассейн и проплыл под водой тридцать шесть футов до противоположного края.
      «Лейла права только наполовину, — думал он. — Конечно, Таннер бескомпромиссный журналист, но он же разумный человек. Он не может не видеть, что творится вокруг. Каждый должен сам позаботиться о себе. Иначе вряд ли удастся жить так, как хочешь: писать, что тебе нравится, и не заботиться о погашении кредитов».
      Берни вынырнул на поверхность и ухватился за бортик бассейна. Отдышавшись, он оттолкнулся от стенки и, сильно работая руками, поплыл к тому месту, где сидела жена.
      — Я загнал тебя в угол.
      — Тебе это никогда не удастся, — спокойно произнесла Лейла, быстро записывая что-то в блокноте. — В моей жизни было время, когда тридцать тысяч долларов казались мне баснословной суммой. «Бруклинский дом Вайнтрауба» не входил в число преуспевающих фирм Манхэттена.
      Она вырвала из блокнота страницу и сунула ее под бутылку из-под пепси-колы.
      — У меня таких проблем не было, — улыбнулся Берни, лежа на воде. — Остерманы — неизвестная ветвь рода Ротшильдов.
      — Я знаю. Твои цвета на скачках красно-коричневый и ярко-оранжевый.
      — Да, вот еще что! — громко воскликнул Берни, радостно глядя на жену. — Я не говорил тебе? Сегодня утром звонил инструктор из Палм-Спрингс. Двухгодовалые жеребцы, которых мы купили, делают три фарлонга за сорок одну секунду!
      Лейла Остерман опустила блокнот на колени и рассмеялась.
      — Нет, знаешь, это, пожалуй, слишком. А еще хочешь играть в Достоевского!
      — Я понял намек... Что ж, возможно, когда-нибудь...
      — Да, да, конечно. А пока присматривай за кредитами и за своими бешеными жеребцами.
      Остерман фыркнул и поплыл к противоположной стенке бассейна. Он снова подумал о Таннерах... Джон и Эли Таннер... Он называл их имена в Швейцарии. В Цюрихе восприняли это с энтузиазмом.
      Бернард Остерман принял решение. Жену он как-нибудь убедит.
      В эти выходные он обязательно поговорит с Джоном.

* * *

      Пройдя по узкому коридору своего дома в Джорджтауне, Дэнфорт отпер входную дверь. На крыльце стоял Лоренс Фоссет — сотрудник Центрального разведывательного управления. Он улыбнулся и протянул хозяину руку.
      — Доброе утро, мистер Дэнфорт. Мне звонил из Маклина Эндрюс... Мы с вами уже встречались, но вы, наверное, не помните. А для меня это была большая честь, сэр.
      Дэнфорт внимательно посмотрел на своего собеседника и улыбнулся в ответ. В досье ЦРУ говорилось, что Фоссету сорок семь лет, и Дэнфорт подумал, что выглядит он гораздо моложе. Широкие плечи, мускулистая, крепкая шея, лицо почти без морщин, жесткий ежик светлых волос — все это напомнило Дэнфорту о том, что ему самому скоро стукнет семьдесят.
      — Я, разумеется, помню вас. Проходите, пожалуйста. Когда Фоссет шагнул в коридор, его внимание привлекли развешанные на стенах акварели Дега. Он подошел ближе, чтобы рассмотреть их.
      — Прекрасные работы.
      — Да, действительно... Вы разбираетесь в живописи, мистер Фоссет?
      — О нет... Просто восторженный почитатель. Моя жена была художницей. Мы много времени проводили с ней в Лувре.
      Дэнфорт знал, что не следует говорить с Фоссетом о жене. Она была немкой, уроженкой Восточного Берлина. Там ее и убили агенты КГБ.
      — Да, да, конечно... Сюда, пожалуйста. Грувер во дворе. Мы с ним смотрели программу Вудворта.
      Они пересекли коридор и очутились в вымощенном красным кирпичом внутреннем дворике. Из кресла навстречу им поднялся Джордж Грувер.
      — Привет, Лэрри. Кажется, дело сдвинулось?
      — Похоже, что да. Я уже заждался.
      — Мы все тоже. Выпьешь что-нибудь?
      — Нет, благодарю вас, сэр. Если вы не возражаете, перейдем прямо к делу.
      Трое мужчин уселись вокруг небольшого журнального столика.
      — Давайте начнем с того, как обстоят дела сейчас, — сказал Дэнфорт. — Изложите ваш план действий. В глазах Фоссета мелькнуло удивление.
      — Я думал, он был с вами согласован.
      — О, разумеется, я читал отчеты. Но хотел бы получить информацию из первых рук, от человека, отвечающего за операцию.
      — Хорошо, сэр. Первая фаза подготовки завершена. Таннеры, Тримейны и Кардоуны находятся в Сэддл-Вэлли. В ближайшее время они никаких поездок не планируют и, по всей вероятности, проведут дома всю будущую неделю. Эта информация подтверждена по нескольким каналам. В Сэддл-Вэлли у нас работают тринадцать агентов, и все три семьи будут находиться под постоянным наблюдением... В их телефонах установлены подслушивающие устройства. Из Лос-Анджелеса сообщили, что Остерманы вылетают в пятницу рейсом пятьсот девять и прибывают в аэропорт Кеннеди в четыре пятьдесят по восточному времени. Обычно они сразу берут такси и отправляются в пригород. За такси, разумеется, мы установим слежку.
      — А если они изменят свои планы? — перебил его Грувер.
      — Если это произойдет, то в самолете их не будет. Завтра мы вызовем Таннера в Вашингтон.
      — Он еще ни о чем не подозревает? — спросил Дэнфорт.
      — Абсолютно. Разве что немного встревожен действиями патрульной машины. Мы напомним ему о ней, если завтра утром он заартачится.
      — А как, вы думаете, он ко всему этому отнесется?
      — Полагаю, он будет ошарашен.
      — Он может отказаться сотрудничать, — заметил Дэнфорт.
      — Это невозможно. Я сделаю так, что у него не будет выбора. Дэнфорт пристальнее всмотрелся в сидящего напротив него энергичного мускулистого человека — поражала уверенность, с которой он говорил.
      — Вы очень хотите, чтобы план удался? Вы говорите так убежденно...
      — У меня есть на то причины, — глухо ответил Фоссет и замолчал, как бы справляясь с волнением. Когда он снова заговорил, голос его звучал тихо и бесстрастно. — Они убили мою жену. Ее сбили на Курфюрстендамм в два часа ночи, в то время, когда меня «задержали». Она пыталась разыскать меня. Вы знали об этом?
      — Я читал ваше досье. Примите мои глубочайшие соболезнования.
      — Мне не нужны соболезнования. Приказ был отдан из Москвы. Мне нужна «Омега».

Часть вторая
Понедельник. Вторник. Среда. Четверг

       Понедельник, десять пятнадцать утра
      Таннер вышел из лифта и направился по устланному мягким ковром коридору в свой кабинет. Он провел двадцать пять минут в просмотровом зале, где знакомился С записью вчерашней программы Вудворта. Его впечатление совпало с мнением большинства утренних газет: Чарльз Вудворт поставил крест на политической карьере помощника госсекретаря Эштона.
      В Вашингтоне многие сейчас в полном смятении, подумал он.
      — Впечатляющее было зрелище, да? — вместо приветствия сказала секретарша.
      — Как говорит мой сын, «глаза бы не глядели», — отозвался Таннер. — Пожалуй, в ближайшее время нам не следует ждать приглашений в Белый дом. Кто-нибудь звонил?
      — Звонят со всего города. В основном поздравляют. Я положила список фамилий вам на стол.
      — Это хорошо. Он может мне понадобиться. Что-нибудь еще?
      — Да, сэр. Звонили из федеральной комиссии связи. Сотрудник по фамилии Фоссет.
      — Кто?
      — Мистер Лоренс Фоссет.
      — Я всегда имел дело с Крэнстоном.
      — Я тоже об этом вспомнила... Он сказал, что дело не терпит отлагательств.
      — Может быть. Госдепартамент решил арестовать нас прямо сегодня?..
      — Не думаю, сэр. Они подождали бы день или два, чтобы это не имело столь явной политической подоплеки.
      — Попробуйте дозвониться до него. У них в комиссии всегда все срочно.
      Таннер пересек приемную, вошел в свой кабинет и бегло просмотрел записки и почту. Он улыбнулся, вчерашнее шоу произвело большое впечатление.
      Задребезжал зуммер внутреннего телефона.
      — Мистер Фоссет у аппарата, сэр.
      — Благодарю вас, — сказал Таннер секретарше и нажал нужную кнопку. — Мистер Фоссет? Сожалею, что меня не оказалось на месте, когда вы звонили.
      — Ну что вы, что вы... — произнес вежливый голос на другом конце провода. — Это я должен извиниться за то, что звонил слишком рано. Просто у меня сегодня очень насыщенный день, а вы первый в моем списке.
      — Что-нибудь случилось?
      — Формальность, но дело срочное. Это касается сводок, присланных для ознакомления в отдел информации «Стэндарта». Там кое-чего не хватает...
      — Да? — Действительно, несколько недель назад сотрудник комиссии связи Крэнстон вскользь упоминал о чем-то подобном, но Таннеру тогда показалось, что Крэнстон не придал этому большого значения. — Чего же там не хватает?
      — Во-первых, двух ваших подписей. На страницах семнадцать и восемнадцать. Кроме того, в полугодовом перспективном плане по разделу хроники имеются большие пробелы.
      Теперь Джон Таннер вспомнил. Это была вина Крэнстона. Семнадцатая и восемнадцатая страницы исчезли, когда папку с документами пересылали из Вашингтона на подпись Таннеру — так сообщили ему из юридического отдела компании. А пропуски по разделу хроники были обусловлены тем, что компания попросила отсрочить отчет по этому вопросу на один месяц, и Крэнстон снова дал свое согласие.
      — Страницы, о которых вы говорите, не вложил в папку ваш сотрудник Крэнстон, можете проверить это сами. Что касается перспективного плана — отчет отложили на месяц. С согласия Крэнстона.
      В трубке замолчали. Когда через несколько секунд Фоссет снова заговорил, в голосе его уже не было прежней благожелательности.
      — При всем моем уважении к Крэнстону должен сказать, что он не был уполномочен принимать такие решения. Надеюсь, вы поняли...
      — Да, разумеется. Документы уже готовы. Я вышлю их сегодня. Срочной доставкой.
      — Боюсь, что будет поздно. Мы вынуждены просить вас прибыть сюда лично сегодня днем.
      — Не понимаю, к чему такая спешка?
      — Инструкции пишу не я. Я лишь слежу за их исполнением. Ваша компания нарушила установленные федеральной комиссией правила. Мы не можем мириться с таким положением дел. Не важно, кто виноват, важно другое: факт нарушения установленных норм. Давайте покончим с этим вопросом сегодня же.
      — Хорошо. Но предупреждаю, что, если эта история инспирирована чинами из Госдепартамента, я обращусь к адвокатам компании, и все будет названо своими именами.
      — Не понимаю, о чем вообще идет речь.
      — Вы прекрасно меня понимаете. Я имею в виду вчерашнюю программу Вудворта.
      Фоссет рассмеялся.
      — Ах, вон вы о чем... Да, я что-то слышал. «Пост» раздула из этого целую историю... Можете не беспокоиться: мой звонок с этим не связан. Я уже дважды звонил вам в прошлую пятницу.
      — В самом деле?
      — Да.
      — Подождите минутку. — Таннер нажал на кнопку «пауза», потом на кнопку «внутренняя связь». — Норма, — спросил он секретаршу, — этот Фоссет действительно звонил мне в пятницу?
      Секретарша просмотрела список поступивших звонков.
      — Возможно. Было два звонка из Вашингтона. Вас просили позвонить на телефонную станцию — оператор «тридцать шесть», — если вы вернетесь до четырех часов дня. Вы были в студии до половины шестого.
      — А вы не спросили, кто звонил?
      — Конечно спросила, но мне ответили, что дело потерпит до понедельника.
      — Спасибо. — Таннер снова соединился с Фоссетом. — Это вы оставили номер оператора со станции?
      — Да. Оператор «тридцать шесть». Вашингтон, до четырех часов дня.
      — Почему вы не назвались, не сказали, какую фирму представляете?
      — Была пятница, и я хотел освободиться пораньше. Вам стало бы легче, если бы я сказал, что у меня срочное дело, ас вы не смогли бы до меня дозвониться?
      — Ну, хорошо, хорошо... Значит, вы не хотите, чтобы документы были посланы почтой?
      — Мне очень жаль, мистер Таннер, но я выполняю инструкции. «Стандарт мьючиал» не какая-нибудь маленькая местная станция. Все документы вы должны были представить несколько недель назад... И к тому же, — Фоссет рассмеялся, — в вашей нынешней ситуации я бы вам не позавидовал, если бы в Госдепартаменте узнали об этом маленьком происшествии. Не подумайте, что это угроза. Мы не снимаем вины и со своей службы.
      Джон Таннер улыбнулся. Фоссет был прав. Они действительно задержали подачу документов, и вступать в конфликт с бюрократической машиной Госдепартамента было неразумно, Он вздохнул.
      — Я постараюсь успеть на ближайший рейс и буду у вас в три или немного позже. Где находится ваш кабинет?
      — Я буду у Крэнстона. Мы найдем недостающие страницы, а вы привезете документы по перспективному плану. Мы понимаем, что это лишь проект, и не будем требовать от вас его точного выполнения.
      — Хорошо. До встречи...
      Таннер нажал еще одну кнопку и набрал номер домашнего телефона.
      В трубке раздался голос жены.
      — Привет, дорогая. Мне сегодня нужно слетать в Вашингтон.
      — Что-нибудь случилось?
      — Нет, ничего, серьезного. Небольшие сложности с федеральной комиссией. Постараюсь успеть на обратный рейс в семь вечера. Я позвонил, чтобы ты не волновалась.
      — Хорошо, милый. Мне приехать в аэропорт?
      — Нет, я возьму такси.
      — Ты правда не хочешь, чтобы я тебя встретила?
      — Оставайся дома, я возьму такси. «Стэндарт» придется раскошелиться на двадцать долларов.
      — Ты это заслужил. Кстати, я читала рецензии на программу Вудворта. Это просто триумф!
      — Я повешу себе на грудь табличку «Таннер-триумфатор».
      — Хотела бы я на нее посмотреть, — грустно усмехнулась Элис.
      Она не упускала возможности даже в шутку уколоть его. У них не было проблем с деньгами, но Элис Таннер всегда казалось, что труд ее мужа оплачивается недостаточно высоко. Это был единственный повод для семейных ссор. Джону никак не удавалось объяснить жене, что значит взвалить на себя еще больше обязательств перед этим безликим гигантом.
      — До вечера, Эли.
      — Пока. Я люблю тебя...
      Словно в ответ на упрек жены, Таннер заказал служебную машину и попросил отвезти его в аэропорт Ла-Гардиа. Возражений не было. В это утро он действительно был триумфатором.
      В течение последующих сорока минут он дал несколько указаний и сделал пару деловых звонков. Последний звонок был в юридический отдел «Стэндарт мьючиал».
      — Попросите, пожалуйста, мистера Харрисона... Алло, Энди? Привет, это Джон Таннер. Я тороплюсь, Энди. Мне нужно успеть на самолет. Я хотел кое-что у тебя уточнить. У нас есть что-нибудь по линии федеральной комиссии связи? Ну, какие-то недоделки... По разделу хроники я и сам знаю. Крэнстон сказал, что это терпит... Хорошо, я подожду... — Таннер побарабанил пальцами по диску. Мысли его по-прежнему крутились вокруг Фоссета. — Да, Энди. Я слушаю... Страницы семнадцать и восемнадцать. Подписи... Понятно. Хорошо, спасибо. Нет, нет, здесь все в порядке. Еще раз спасибо.
      Таннер положил трубку и медленно поднялся. Харрисон подтвердил его подозрения. Все это выглядело очень странным. В комплекте сводок для федеральной комиссии не хватало двух заключительных страниц в четвертом и пятом экземплярах документов. Это были простые копии, и восстановить их на ксероксе не стоило труда. И все же эти страницы отсутствовали. Харрисон сказал:
      — Я помню, что даже писал тебе записку об этом, Джон, мне тогда показалось, что эти страницы вытащили умышленно. Ума не приложу зачем...
      Таннер этого тоже не знал.

* * *

       Понедельник, половина четвертого
      К удивлению Таннера, в аэропорту его встречал присланный федеральной комиссией автомобиль.
      Офис Крэнстона находился на шестом этаже занимаемого комиссией здания. Сюда периодически вызывали директоров служб информации всех крупнейших телекомпаний.
      Крэнстон всегда вел себя очень дипломатично. Ему удавалось сохранять хорошие отношения и с представителями телекомпаний, и с часто меняющейся администрацией комиссии. Возможно, поэтому Таннер испытывал неприязнь к Лоренсу Фоссету, который высокомерно заявил, что Крэнстон не уполномочен принимать такие решения.
      Таннер никогда раньше не слышал о человеке по имени Лоренс Фоссет.
      Джон распахнул дверь в приемную Крэнстона. Там никого не было. Стол секретарши был пуст — ни блокнота, ни карандашей, никаких документов.
      Окна в приемной были зашторены. Свет падал через раскрытую дверь кабинета Крэнстона. Оттуда доносился ровный гул кондиционера. Неожиданно Таннер увидел на стене огромную тень шагавшего к нему человека.
      — Добрый день, — раздался доброжелательный голос, ив дверном проеме появился мужчина. Он был на несколько дюймов ниже Таннера — примерно пять футов десять или девять дюймов, — широкоплеч и подтянут. Вероятно, одного возраста с Джоном, он выглядел значительно крепче его физически. Даже в его позе, подумалось Таннеру, есть что-то угрожающее.
      — Мистер Фоссет?
      — Совершенно верно. Входите, пожалуйста. — Вместо того чтобы вернуться в кабинет, Фоссет пересек приемную и запер входную дверь. — Так нам никто не помешает, — с вежливой улыбкой пояснил он.
      — Что это значит? — удивленно произнес Таннер. Лоренс Фоссет обвел взглядом приемную.
      — М-м... Я понимаю ваше недоумение... Проходите, пожалуйста.
      Фоссет отступил, пропуская Таннера в кабинет, и шагнул за ним следом. Два окна, выходившие на улицу, были плотно зашторены. Таннер опешил, увидев на рабочем столе Крэнстона кроме двух пепельниц небольшой магнитофон с двумя дистанционными выключателями. Один находился у кресла Крэнстона, другой — на противоположной стороне, где к столу был придвинут стул.
      — Это магнитофон? — недоуменно спросил Таннер, следя за Фоссетом.
      — Да. Садитесь, пожалуйста.
      Джон Таннер остался стоять. Когда он заговорил, в голосе его звучал едва сдерживаемый гнев.
      — Нет, я не сяду... Я должен заявить вам, что мне все это не нравится. Ваши методы мне непонятны, или, вернее, слишком понятны. Вы напрасно рассчитываете записать наш разговор на магнитофон. Я буду говорить только в присутствии адвоката своей компании.
      Фоссет прошел к столу Крэнстона.
      — Ваш вызов сюда никак не связан с федеральной комиссией. Когда я объясню суть дела, вам станут понятны мои методы.
      — Тогда объясняйтесь побыстрее, я не намерен здесь задерживаться. Меня вызвали в федеральную комиссию, чтобы согласовать сетку хроники, подготовленную «Стэндартом», и подписать две страницы сводок, которые ваше ведомство не позаботилось вовремя прислать. Вы дали понять, что наша беседа будет проходить в присутствии Крэнстона. Но я попадаю в пустой офис и... Я жду объяснений, в противном случае через час вы будете иметь дело с нашими адвокатами. И предупреждаю, если это как-то связано с репрессиями в отношении службы информации, то я ославлю вас на всю страну.
      — Я очень сожалею... такой разговор всегда проходит трудно.
      — Надо думать!
      — Хорошо, слушайте. Крэнстон сейчас в отпуске. Мы использовали его имя, потому что с ним вы уже имели дело раньше.
      — Вы хотите сказать, что намеренно солгали мне?
      — Да, именно так. Зачем?.. Ключ к разгадке прост. Вы сказали: «Меня вызвали в федеральную комиссию связи», так, кажется? Мы хотели, чтобы именно так все и думали... Позвольте показать вам мои документы.
      Лоренс Фоссет полез в нагрудный карман пиджака, достал оттуда документы и по столу подтолкнул их к Таннеру. Джон увидел визитную карточку Лоренса Фоссета, сотрудника Центрального разведывательного управления.
      — Что все это значит? При чем тут я? — Таннер вернул Фоссету документы.
      — Зато теперь, надеюсь, вы понимаете, зачем здесь магнитофон. Сейчас я покажу вам, как он работает. Прежде чем мы перейдем к сути дела, я должен задать вам несколько вопросов. У этого магнитофона два выключателя. Один — здесь, около меня, другой — перед вами. Если в ходе нашей беседы я задам вам вопрос, на который вы не захотите отвечать, то вам нужно будет нажать на выключатель, и магнитофон остановится. — Фоссет включил магнитофон, затем, перегнувшись через стол, нажал на кнопку, и лента остановилась. — Видите? Все очень просто. Я провел не одну сотню таких интервью. Вам не о чем волноваться.
      — Это похоже на допрос без адвоката и без повестки в суд! Зачем все это нужно? Если вы намерены потом шантажировать меня, то вы сошли с ума.
      — Нет-нет. Это будет обычная процедура выяснения личности... Я с вами полностью согласен: вы не более уязвимый объект для шантажа, чем Джон Эдгар Гувер. Вдобавок вы контролируете службу новостей телекомпании, которая вещает на добрую половину штатов.
      Таннер внимательно посмотрел на стоявшего напротив сотрудника ЦРУ. Фоссет прав. Его ведомство не стало бы пускать в ход столь примитивные методы по отношению к человеку, занимавшему такое положение, как Таннер.
      — Что значит «обычное выяснение личности»? Вам прекрасно известно, кто я.
      — Я уполномочен говорить с вами о чрезвычайно важном деле. Принимая во внимание исключительную ценность информации, которую мы намерены сообщить вам, мы, естественно, хотели бы принять некоторые меры предосторожности. Вы, вероятно, слышали, что во время Второй мировой войны некий актер — капрал Британской армии — изображал на нескольких официальных приемах в Африке фельдмаршала Монтгомери, и даже некоторые близкие друзья Монтгомери не смогли распознать подмену.
      Таннер взял лежавший перед ним выключатель и попробовал, как он работает: включил магнитофон, затем снова выключил. Любопытство пересилило гнев. Он опустился на стул.
      — Начинайте. Но помните, что я оставляю за собой право в любой момент отключить магнитофон и уйти.
      — Согласен. Но с одним условием...
      — Что? Никаких условий я не принимаю!
      — Выслушайте меня, — мягко произнес Фоссет. — И вы все поймете.
      — Хорошо. Начинайте, — сказал Таннер. Сотрудник ЦРУ достал картонную папку, открыл ее и включил магнитофон.
      — Ваше полное имя Джон Реймонд Таннер?
      — Неверно. По документам меня зовут Джон Таннер. Имя Реймонд мне было дано при крещении, оно не значится в свидетельстве о рождении.
      Фоссет одобрительно улыбнулся.
      — Очень хорошо. Ваше постоянное место жительства — Орчед-Драйв, двадцать два, Сэддл-Вэлли, штат Нью-Джерси?
      — Да.
      — Вы родились 21 мая 1924 года в Спрингфилде, штат Иллинойс, в семье Лукаса и Маргарет Таннер?
      — Да.
      — Когда вам было семь лет, ваша семья перебралась в Сан-Матео, штат Калифорния?
      — Да.
      — Почему вы переехали?
      — Отца назначили администратором ряда крупных универмагов фирмы «Брайант Сторз»:
      — Вы хорошо устроились?
      — Да, очень.
      — Вы получили образование в муниципальной школе Сан-Матео?
      — Нет, два последних года я учился в частной школе «Уинг-стон Припаритори».
      — После ее окончания вы поступили в Стэнфордский университет?
      — Да.
      — Вы были членом каких-либо студенческих братств или клубов?
      — Да. Братства «Альфа Каппа», общества «Трайлон ньюс» и еще нескольких — названий я сейчас не припомню. Кажется я вступал в клуб любителей фотографии, но пробыл там недолго. Кроме этого, я работал в редакции университетской газеты, но ушел оттуда.
      — Почему?
      Таннер внимательно посмотрел на Фоссета.
      — Я выступал против дискриминации нисеев . Газета же это поддерживала. Я и сейчас считаю, что был тогда прав.
      Фоссет снова улыбнулся.
      — Вы были вынуждены прервать образование?
      — Как и многие другие, в конце второго курса я ушел добровольцем в армию.
      — Где вы проходили подготовку?
      — В Форт-Беннинге, штат Джорджия. В пехоте.
      — Третья армия? Четырнадцатая дивизия?
      — Да.
      — Вы были на европейском театре военных действий?
      — Да.
      — Ваше воинское звание первый лейтенант?
      — Да.
      — Офицерское звание получили в Форт-Беннинге?
      — Нет. Звание лейтенанта мне присвоили во время боевых действий во Франции.
      — Кажется, у вас было несколько наград?
      — Нет, только благодарности. Наград не было.
      — В Сент-Лу вы пролежали несколько недель в госпитале. Вы были ранены?
      Таннер немного смутился.
      — Вы прекрасно знаете, что нет. На моем личном деле нет красной полосы, — тем не менее, спокойно ответил он.
      — Как вы попали в госпиталь?
      — Я упал с джипа по дороге в Сент-Лу. Вывихнул ногу.
      Оба улыбнулись.
      — Вы демобилизовались в июле сорок пятого и в сентябре вернулись в Стэнфорд?
      — Да... И как вам, очевидно, известно, мистер Фоссет, перешел с факультета английского языка на факультет журналистики. Окончив его в сорок седьмом году, получил степень бакалавра гуманитарных наук.
      Не поднимая глаз от раскрытой папки с личным делом Таннера, Фоссет задал следующий вопрос:
      — Учась на предпоследнем курсе, вы женились на Элис Маккол?
      Таннер потянулся к кнопке и остановил запись.
      — Я не буду отвечать на вопросы, касающиеся моей жены.
      — Не волнуйтесь, мистер Таннер. Я просто уточняю личность вашей супруги... Мы не считаем, что за грехи отца должна нести ответственность его дочь. От вас не требуется ничего. Ответьте просто «да» или «нет».
      Таннер снова включил запись.
      — Да.
      Теперь уже Лоренс Фоссет остановил магнитофон.
      — Два следующих вопроса будут касаться обстоятельств вашей женитьбы. Я полагаю, вы не захотите отвечать на них?
      — Вы правильно полагаете.
      — Поверьте, они вполне невинны.
      — Если бы это было иначе, я тотчас же покинул бы это помещение.
      Эли достаточно натерпелась в жизни, и он, Таннер, не позволит никому вновь вытаскивать на свет ее личную трагедию.
      Фоссет снова включил запись.
      — От брака с Элис Маккол у вас двое детей. Мальчик Реймонд тринадцати лет и девочка Дженет восьми лет.
      — Моему сыну двенадцать.
      — Послезавтра у него день рождения... Вернемся немного назад. После окончания университета вы стали работать в «Сакраменто дейли ньюс»?
      — Да, репортером. И кроме этого, переписчиком, курьером, кинокритиком и уличным продавцом газет, если оставалось время.
      — Вы проработали там три с половиной года, после чего получили место в «Лос-Анджелес таймс»?
      — Нет. Я пробыл в «Сакраменто» два с половиной года. Потом в течение следующего года я сотрудничал в «Сан-Франциско кроникл» и лишь после этого получил место в «Таймс».
      — В «Лос-Анджелес таймс» вы проявили себя как талантливый репортер...
      — Мне просто повезло. Вы, вероятно, имели в виду мои репортажи о ликвидации мафиозной группы в порту Сан-Диего?
      — Да. Вас выдвигали на премию Пулитцера?
      — Я ее не получил.
      — А затем повысили в должности до редактора?
      — Помощника редактора. Должность незавидная.
      — Вы поработали в «Лос-Анджелес таймс» в течение пяти лет...
      — Около шести, я полагаю...
      — До января 1958-го, тогда вас пригласили в телекомпанию «Стандарт мьючиал».
      — Верно.
      — Вы состояли сотрудником отделения телекомпании в Лос-Анджелесе до марта 1963-го, затем вас перевели в Нью-Йорк. С того момента у вас было несколько повышений по службе?
      — Переехав на восток, я получил должность редактора вечерней программы новостей. Затем курировал экстренные информационные выпуски и хронику, пока не был утвержден в своей настоящей должности.
      — Какой?
      — Директора информационной службы «Стандарт мьючиал». Лоренс Фоссет захлопнул папку и выключил магнитофон.
      Затем он откинулся на спинку кресла и широко улыбнулся Таннеру.
      — Вот видите, все оказалось не так уж и страшно.
      — Вы хотите сказать, что это все?
      — Нет... не все. Но с выяснением вашей личности мы закончили. Вы успешно справились с тестом. Вы дали достаточное количество неточных ответов, чтобы пройти его.
      — Что?
      — Такие вопросники, — Фоссет похлопал ладонью по папке, — разрабатывают у нас в службе дознания. Собираются умные головы и прогоняют все это через компьютер. Нормальный человек просто не способен ответить на все вопросы правильно. Если бы он ответил, это бы значило, что он слишком усердно запоминал. Ну, например, вы сотрудничали в «Сакраменто дейли ньюс» почти день в день три года, а не два с половиной, как вы сказали. Ваша семья перебралась в Сан-Матео, когда вам было восемь лет и два месяца, а не семь лет.
      — Черт побери...
      — Честно говоря, даже если бы вы ответили на все вопросы правильно, мы все равно выбрали бы вас. И все же я рад, что все прошло нормально. Мы должны были зафиксировать это на пленке... Ну а теперь, боюсь, мы подошли к более трудной части.
      — В каком смысле?
      — Во всех смыслах... Я должен включить магнитофон. — Сделав это, он положил перед собой исписанный лист бумаги и произнес: — Джон Таннер, я должен предупредить вас, что информация, которую я сейчас вам сообщу, является чрезвычайно секретной и важной. Клянусь, что наш разговор никогда не будет использован против вас или против членов вашей семьи. Разглашение того, что вы здесь услышите, будет являться преступлением против интересов государства, и вы можете преследоваться по Закону о национальной безопасности, раздел восемнадцатый, статья семьдесят третья... Вам понятно, что я сказал?
      — Да. Только прошу учесть, что я пока не связан никакими обязательствами...
      — Я понимаю, и потому в нашей беседе мы будем продвигаться к главному постепенно, в три этапа. После первого и второго вы можете, если захотите, попросить о прекращении разговора. В этом случае нам останется лишь надеяться на вашу сдержанность и лояльность по отношению к своему правительству. Однако если вы решите перейти к третьему этапу, в ходе которого вам будут изложены факты и названы имена, то тем самым вы примете на себя ответственность за соблюдение секретности. О последствиях этого шага вы предупреждены. Вам все ясно, мистер Таннер?
      Таннер поерзал на стуле, посмотрел на крутящиеся катушки магнитофона, а затем поднял взгляд на Фоссета:
      — Да, ясно, и я ни за что не соглашусь на это. Вы не имеете права, вызвав меня сюда под ложным предлогом, выдвигать требования, ставящие меня в двусмысленное положение.
      — Я пока не спрашиваю о вашем решении. Меня интересует лишь, понятно ли вам то, что я сказал.
      — Мне не нравится ваш тон. Если вы мне угрожаете, то катитесь к черту!
      — Я просто оговариваю условия. При чем здесь угрозы? Разве вы не занимаетесь тем же самым каждый день, заключая контракты? Вы можете выйти из игры в любую минуту, до тех пор, пока я не назову вам имен. Разве это не логично?
      Таннер понимал, что его собеседник прав, и любопытство все больше разгоралось в нем.
      — Вы только что сказали, что это дело не имеет никакого отношения к моей семье, к моей жене... или ко мне, правда?
      — Я поклялся вам в этом перед работающим магнитофоном.
      Фоссет отметил, что Таннер добавил «или ко мне» после небольшой паузы. Он беспокоился в первую очередь о жене.
      — Продолжайте.
      Фоссет встал со своего кресла и направился к зашторенным окнам.
      — Кстати, вам тоже не обязательно все время сидеть. В комнате установлены сверхчувствительные микрофоны. Разумеется, миниатюрные.
      — Я посижу.
      — Как угодно. Итак, начнем. Несколько лет назад до нас дошли слухи об операции советских спецслужб, которая при успешном осуществлении могла оказать разрушительное воздействие на американскую экономику. Мы пытались получить достоверную информацию, однако все наши старания были напрасными, операция была засекречена не меньше космических программ. Затем, в 1966 году, к нам был доставлен перебежчик — сотрудник восточногерманской разведки. От него нам удалось узнать о некоторых конкретных деталях этой операции. Он проинформировал нас о том, что восточногерманская разведка поддерживает связь с группой агентов на Западе, известной под названием «Омега». Если мы дойдем до второго этапа, я открою вам еще одно название той организации, которое вам многое объяснит. Так вот, перебежчик сообщил, что «Омега» регулярно направляет шифрованные донесения восточногерманской разведке. Два вооруженных курьера в обстановке строжайшей секретности доставляют их в Москву.
      Функция «Омеги» стара, как сам шпионаж. Но теперь, в эпоху гигантских корпораций и бесчисленных конгломератов, весьма эффективна. Составлены списки, содержащие сотни, а теперь, возможно, уже и тысячи лиц, ставших жертвами чумы, Но не бубонной, а той, что называют шантажом. Люди, чьи имена попали в эти списки, занимают ключевые позиции в гигантских корпорациях. Многие из них имеют огромную экономическую власть; действуя согласованно, они могут породить настоящий экономический хаос.
      — Не понимаю, зачем они станут это делать? Для чего им это нужно?
      — Я уже ответил вам: шантаж. Все эти люди уязвимы. Поводов для шантажа — тысячи. Супружеская измена или сексуальные отклонения, введение в заблуждение или злоупотребление доверием партнера по бизнесу, манипуляции с ценами и товарами, уклонение от уплаты налогов. В списки «Омеги» занесено множество имен. Если эти люди откажутся подчиниться, их деловой карьере, положению в обществе, даже семейным отношениям грозит крах.
      — По-моему, вы слишком низкого мнения о представителях делового мира. К тому же я убежден, что то, что вы рассказали, далеко от реальности. Во всяком случае, не все так мрачно, как вы описали. И вряд ли можно сегодня всерьез говорить об угрозе экономического хаоса.
      — Вы так считаете? Фонд Кроуфорда провел глубокие исследования, касающиеся деятельности самых крупных представителей делового мира Соединенных Штатов в период с 1925-го по 1945 год. Результаты и сейчас, четверть века спустя, засекречены. Исследования показали, что тридцать два процента корпоративного финансового капитала в стране было получено в результате сомнительных, если не незаконных, сделок. Тридцать два процента!
      — В это трудно поверить. Если бы это было правдой, то факты давно стали бы достоянием широкой гласности.
      — Практически это невыполнимо. Последовала бы судебная война. Суд и деньги — вещи несовместимые... Теперь настала очередь конгломератов. Возьмите любую газету, откройте финансовую страницу и почитайте о биржевых махинациях, о подделках, об исках и встречных жалобах. Это золотая жила для «Омеги». Справочник по будущим кандидатам в заветные списки. Безгрешных людей нет. Кто-то предоставил необеспеченную ссуду, кто-то манипулировал уровнем цен на бирже, кто-то грешил с девочками втайне от супруги. «Омеге» не нужно глубоко копать. Нужно лишь точно ударить. Так, чтобы не уничтожить, а испугать.
      Таннер отвернулся. Этот светловолосый разведчик говорил очень убежденно и открыто...
      — Мне не хотелось бы думать, что вы правы.
      Внезапно Фоссет шагнул назад к столу и выключил магнитофон: Катушки остановились.
      — Почему? Важна даже не сама полученная ими информация — она иногда вполне невинна, — а то, как она подается. Возьмем, к примеру, вас. Предположим — только предположим, — что в вечерней газете Сэддл-Вэлли напечатают о событиях, происходивших более двадцати лет назад в окрестностях Лос-Анджелеса. Ваши дети ходят в местную школу, жена дружит с соседями... Как вы думаете, долго вы сможете оставаться там после такой заметки?
      Таннер вскочил с кресла и рванулся к Фоссету, его трясло от ярости. Он негодующе произнес:
      — Это подло!
      — Таковы приемы «Омеги», мистер Таннер. Успокойтесь... Я привел этот пример, чтобы вы поняли, что жертвой «Омеги» может стать практически любой. — Фоссет снова включил магнитофон и после того, как Таннер обессиленно рухнул в свое кресло, продолжил: — Итак, «Омега» существует. Мы подходим к концу первой части нашего разговора.
      — Вот как?
      Лоренс Фоссет сел за стол и смял в пепельнице сигарету. Он улыбнулся, увидев, как нахмурившийся Таннер полез в карман и достал свою пачку.
      — Нам стало известно, — продолжал Фоссет, — что руководителями «Омеги» назначена точная дата, когда должен разразиться хаос... Я не сообщу вам ничего нового, если скажу, что наша и советская разведки нередко обменивают провалившуюся агентуру.
      — Мне это известно.
      — Один наш сотрудник за двоих или троих их агентов — это обычное соотношение...
      — Об этом я тоже знаю.
      — Двенадцать месяцев назад на границе с Албанией произошел один из таких обменов. Ему предшествовало сорок пять дней непрерывных переговоров. Я был там, и поэтому сейчас я беседую с вами. Там в контакт с нашей группой вступили несколько человек из советской дипломатической службы. Я могу охарактеризовать их одним словом — «умеренные». Таких, как они, — политиков, придерживающихся умеренных взглядов, — немало и здесь; у нас.
      — Я знаю, кому противостоят «умеренные» здесь. А в Советском Союзе?
      — Там есть свои «ястребы». Вместо Пентагона — военно-промышленный комплекс, сторонники твердой линии в Политбюро. Те, кто уповает на военную силу.
      — Понятно.
      — Нам сообщили, что советские спецслужбы определили дату заключительной стадии этой операции. Сотни влиятельных лиц в американском деловом мире под угрозой краха их личного благополучия будут вынуждены выполнить данные им инструкции, результатом которых окажется всеобъемлющий финансовый кризис. Экономический хаос — не миф, он реален.
      — Надо полагать, это конец первой части нашего разговора?
      Таннер поднялся со своего кресла и достал из пачки сигарету. Он несколько раз прошелся вдоль стола и повернулся к своему собеседнику.
      — И, получив такую информацию, я могу беспрепятственно уйти отсюда?
      — Вам решать.
      — Видит Бог, вы постарались втянуть меня в эту трясину слишком глубоко... Я не выключаю магнитофон. Продолжайте.
      — Очень хорошо. Итак, часть вторая... Мы знали, что агентура «Омеги» состоит из того типа людей, на которых она же охотится. Это вполне естественно, в противном случае ей никогда не удалось бы установить контакты с теми, кто уязвим для шантажа. Так что в общих чертах мы знали, кого искать. Людей, которые смогли бы внедриться в крупные корпорации, тех, кто либо служит непосредственно в них, либо работает на них и общается со своими жертвами. Как я уже говорил, «Омега» — это одно кодовое название агентурной группы. Есть еще и другое, имеющее отношение к географии. Скажем, это название небольшого городка. Для них это своего рода центр по обработке и передаче сведений, пройдя который информация считается достоверной и получает гриф особой секретности. Географическому кодовому названию «Омеги» трудно дать адекватный перевод, пожалуй, самое близкое значение — это «кусок кожи» или «козлиная шкура».
      — "Кусок кожи"? — Таннер стряхнул пепел. — Да. Имейте в виду, это стало известно около трех лет назад. После полуторагодового напряженного расследования мы пришли к выводу, что «Кусок кожи» это, вероятно, один из одиннадцати отобранных нами населенных пунктов, разбросанных по территории страны.
      — А точнее, городок Сэддл-Вэлли  в штате Нью-Джерси.
      — Не будем торопиться.
      — Я угадал?
      — Мы внедрили в эти населенные пункты свою агентуру, — продолжал Фоссет, не обращая внимания на вопрос Таннера, — и произвели проверку местных жителей — это очень дорогая процедура, — и по мере углубления поисков мы все больше склонялись к тому, что «Кусок кожи» — это, как вы правильно догадались, местечко Сэддл-Вэлли. Была проведена скрупулезнейшая работа: анализ пыли, водяные знаки на почтовой бумаге, переданной нам восточногерманским перебежчиком, проверка и перепроверка тысяч других предметов... Но решающее значение имела, конечно, информация о некоторых жителях интересующего нас населенного пункта, на которых мы вышли в результате наших поисков.
      — Я думаю, вам пора переходить к главному.
      — Хорошо, что вы решили идти до конца. Я уже почти подошел к концу второй части нашего разговора... — Таннер молчал, поэтому Фоссет продолжил: — Дело в том, что вы могли бы оказать нам неоценимую помощь. В одной из самых секретных в истории американо-советских отношений разведывательных операций вы можете сделать то, что не способен сделать никто, кроме вас. Возможно, это вас заинтересует, потому что в данном случае «умеренные» обеих стран действуют заодно.
      — Поясните, пожалуйста.
      — Только фанатики способны прибегнуть к такому варварскому способу борьбы. Победа «умеренных» была бы на благо обеим нашим странам. Разоблачение «Омеги» является необходимым условием на пути к этому. Мы должны предотвратить надвигающуюся катастрофу.
      — Но чем я могу помочь?
      — Вам известна агентура «Омеги». Не удивляйтесь, мистер Таннер, именно вам.
      Таннер вдруг почувствовал, что ему не хватает воздуха, у него внезапно остановилось сердце. Он ощутил, как кровь прихлынула к лицу, и на мгновение все поплыло перед глазами. Задыхаясь, он едва смог вымолвить:
      — Ваше заявление... Я не нахожу слов... Просто неслыханно!
      — На вашем месте я, вероятно, тоже счел бы его неправдоподобным. Тем не менее, это правда.
      — И это, как я понял, конец второй части?.. Мерзавец! Сукин сын! — свистящим шепотом произнес Таннер.
      — Называйте меня как хотите. Можете даже ударить. Я не отвечу... Я говорил вам, что уже не первый раз провожу такие беседы.
      Таннер вскочил со стула и схватился за голову. Он отвернулся от Фоссета, затем снова резко повернулся к нему.
      — А если вы ошиблись? — прошептал он. — Что, если ваша идиотская служба допустила ошибку?
      — Ошибки нет... Возможно, мы выявили не всю агентуру «Омеги», но мы максимально сузили круг причастных к ней лиц. Ваше положение уникально.
      Таннер подошел к окну и стал поднимать шторы.
      — Не прикасайтесь к ним! Оставьте все как есть! Фоссет рванулся к окну и схватил Таннера за запястье. Тот, прищурившись, посмотрел в глаза разведчику и четко произнес:
      — Уйдя отсюда теперь, я обречен жить с сознанием того, что где-то рядом со мной враг. Я не буду знать, с кем я разговариваю на улице!.. Я надолго запомню, как вы схватили меня за руку в страхе, что кто-нибудь выстрелит в окно, если я подниму штору.
      — Не стоит драматизировать... Это простая предосторожность...
      Таннер вернулся к своему месту, но садиться не стал.
      — Будьте вы прокляты... — тихо сказал он. — Вы знали, что я не смогу уйти.
      — Вы принимаете условия?
      — Да, принимаю.
      — Я должен попросить вас подписать вот это. Фоссет достал из картонной папки лист бумаги и положил его перед Таннером. Это было краткое изложение Закона о национальной безопасности и предусмотренных им мер наказания. «Омега» именовалась в нем расплывчато — «Объект А, о котором шла речь в ходе магнитофонной записи». Таннер подписался и остался стоять, не сводя вопросительного взгляда с Фоссета.
      — Теперь я задам вам несколько вопросов. — Фоссет забрал у Таннера лист и снова вложил его в папку. — Знакомы ли вы с людьми, которых я сейчас назову?.. — Он сделал паузу. — Ричард Тримейн и его жена Вирджиния. Ответьте, пожалуйста.
      Ошеломленный Таннер едва слышно пробормотал:
      — Да.
      — Джозеф Кардоун, урожденный Джузеппе Амбруззио Кардионе, и его жена Элизабет.
      — Знаком.
      — Бернард Остерман и его жена Лейла.
      — Да.
      — Громче, пожалуйста, мистер Таннер.
      — Я сказал «да»! — почти выкрикнул Таннер.
      — Ставлю вас в известность, что кто-то из них, а возможно, и все три названные супружеские пары являются важнейшими звеньями в агентурной цепи «Омеги».
      — Вы сошли с ума! Это невозможно.
      — Возможно. Я рассказывал о переговорах на албанской границе. Так вот, тогда нам сообщили, что «Омега» базируется в одном из пригородов Нью-Йорка — это подтвердилось благодаря проведенному нами анализу. Нам передали также, что в составе организации супружеские пары, фанатически преданные идее советской военной экспансии. Деятельность этих людей щедро оплачивается. Названные мной лица — Тримейны, Кардоуны и Остерманы — имеют секретные банковские счета в Цюрихе, в Швейцарии, размеры которых намного превосходят суммы декларированных ими доходов.
      — Этого не может быть!
      — Даже если допустить возможность совпадения — хотя мы тщательнейшим образом все проверили, — вас в любом случае используют как прикрытие. Вы — журналист с безупречной репутацией. Мы не утверждаем, что все названные супружеские пары являются участниками преступных операций. Возможно, кто-то из них используется в качестве приманки или прикрытия — так же, как и вы. Но это маловероятно. Доказательства? Счета в швейцарских банках, профессии, необычные обстоятельства вашего знакомства и сближения — все это указывает на их принадлежность к организации.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.