Роберт ЛАДЛЭМ
      МАККЕНЗИ ХАУК - 1
      ДОРОГА В ГАНДОЛЬФО
      Посвящается Джону Патрику, выдающемуся писателю, уважаемому человеку и доброму другу, подавшему мне идею написания этого романа.
      С любовью
      Роберт Ладлэм
      Значительная часть этой истории произошла в недалеком прошлом. Но кое-что осталось и на потом.
      В этом, выражаясь поэтически вольно, сущность сей психологической драмы.
      От автора
      "Дорога в Гандольфо" - одно из тех исключительных, чтобы не сказать безумных, творений, которые выходят из-под пера писателя разве что раз или дважды за всю его жизнь. Под воздействием то ли божественных, то ли демонических сил в голове возникает внезапно замысел, будоражащий и без того без меры богатое воображение романиста, полагающего наивно, будто потрясшая его до глубины души идея - уже сама по себе залог того, что его послужной список будет пополнен воистину бесценным произведением. Перед мысленным взором сочинителя проходят впечатляющей чередою картины, глубоко драматичные и свидетельствующие о том... Впрочем, к черту все это! Достаточно и того, что любого ошеломят они своею нетривиальностью.
      И вот на столе появляются бумажные кипы. Вытирается пыль с пишущей машинки, затачиваются карандаши. Плотно прикрываются двери, и звучащая в голове музыка возносится ввысь кантатой во славу человека и природы, кои и являются объектом творческого поиска. Всепоглощающий порыв окончательно овладевает автором. Первоначальный, еще не ясный замысел, который положен был в основу будущего романа, постепенно конкретизируется, а главные персонажи повествования обретают индивидуальные черты, проявляющиеся не только в их внешности, но и в характере их поведения в конфликтных ситуациях. Фабула, по мере ее развития, все более усложняется, обрастая неожиданными и для самого писателя хитросплетениями. Работа близится к совершенству, доступному лишь истинным мастерам вроде Моцарта или того же Генделя.
      Но затем вдруг происходит нечто совсем непонятное.
      Автор, не в силах совладать с собою, начинает хохотать.
      Что уж совсем не кстати: гениальная идея требует уважительного к себе отношения, смеха же небеса не приемлют!
      Однако попробуйте поставить себя на место малого, которому слышится многоголосый хор, изрекающий старую, как и само искусство, фразу: "Да над тобой теперь смеяться будет всяк, кому не лень!"
      Бедный автор обращает свой взор к покровительствующим ему музам. Но те лишь смущенно хлопают глазами. Что же такое в конечном счете приведенные выше слова? Пророчество мессии или пустая болтовня? И что станет с подвигнувшей его на труд идеей? Неужто испарится она бесследно, как клубящийся над костром дымок, устремляющийся в безоблачную голубую высь? И все, во что обратится она, - это лишь безудержный хохот?
      Автор растерян. Он готов сдаться, но так много прекрасного создано им! Кроме того позади Уортергейт, когда события развивались по сценарию, не мыслимому ни для одного сочинителя, какой бы буйной фантазией он ни обладал, и от которого пришли бы в ужас все театры в Пеории.
      Последнее соображение придало писателю силы, и он, восторгаясь самим собой и не страшась более нападок критики, отдает свое творение на суд жене, а сам предается трапезе, сдабривая разнообразные блюда доброй порцией мартини.
      Но вскоре, к великой радости глупца, он слышит приглушенный смех, переходящий тут же в неудержимый хохот. А вслед за тем - и мудрый совет, как избежать физической расправы:
      - Издавай свой роман, но под чужим именем!
      Однако время неизбежно привносит в жизнь нашу оздоровляющие обстановку перемены.
      А потому и нет мне долее нужды скрываться под псевдонимом.
      Надеюсь, произведение это понравится вам: я так старался!
      Побережье штата Коннектикут, 1982 год
      Роберт Ладлэм
      ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
      За каждой корпорацией должны стоять некая сила или мотив, противопоставляющие ее прочим корпоративным структурам и определяющие ее специфику.
      Экономические законы Шеперда", кн. ХХХII, гл. 12.
      ПРОЛОГ
      Безбрежное людское море буквально затопило площадь Святого Петра. Многотысячная толпа застыла благоговейно в ожидании того момента, когда на балконе появится папа и, воздев руки, благословит свою паству. Время поста и молитв прошло, и теперь с минуты на минуту предвечерний Ватикан огласят удары знаменитого колокола, возвещающего начало Святого Януария, а вслед за тем по всему Риму разольется веселый перезвон, призывающий к веселью и доброжелательному отношению друг к другу. Но все это - после того, как к собравшимся обратится папа Франциск I.
      Праздник - это танцы на улицах, музыка. В Треви, как и на Пьяцца-Навона, по всему дворцу, уже расставлены длинные столы, заваленные пирогами, фруктами и всевозможной домашней выпечкой. Не этому ли и учил правоверных возлюбленный всеми Франциск?
      "Откройте сердца свои и дверцы шкафов соседу вашему, и да растворит и он вам свои, - возгласит папа и на сей раз. - И пусть люди всех званий и сословий поймут наконец, что все они одна семья. В дни выпавших на нашу долю тяжких испытаний, хаоса и высоких цен есть только один путь преодоления всех трудностей - через слияние с Господом Богом и проявление истинной любви к ближнему!
      Пусть хоть на несколько дней исчезнут вражда и различия между людьми и будет провозглашено во всеуслышание, что все мужчины - братья, а женщины сестры! Пусть эти братья и сестры служат опорой друг другу; а сердца их источают милосердие, благоволение и заботу. Пусть радость и горе станут общими и каждый уверует, что нет на свете силы, способной победить добро!
      Обнимайтесь, пейте вино, смейтесь и плачьте, возлюбя ближнего своего и не отвергая его любви. И пусть поймет мир, что нет ничего постыдного в восторженном состоянии души. Услышан голоса сестер и ваших братьев и вникнув в смысл сказанного ими, сохраните добрые воспоминания о празднике Святого Януария и постарайтесь руководствоваться и жизни христианский доброжелательностью. Земля может стать гораздо лучшим местом, чем сейчас, и. собственно, предназначение жизни и заключается в том, чтобы добиваться этого!"
      На запруженной многолюдным скопищем площади Святого Петра царила тишина. В любую секунду на балконе мог появиться пользующийся всеобщей любовью папа. преисполненный, как обычно, силы, достоинства и великой любви. Вознеся руки к небу, он благословит собравшихся. А тем самым подаст сигнал и звонарям.
      В одной из высоких палат ватиканского дворца, возвышавшегося над площадью, стояли небольшими группами кардиналы, епископы и священники и, беседуя, то и дело поглядывали на сидевшего в конце залы папу. Помещение поражало великолепием красок - алых и пурпурных в сочетании с ослепительно бедой. Ну а сами священнослужители в своих живописных одеяниях и головных уборах, символизировавших высшую церковную власть, словно являли собою яркую, живую фреску.
      Наместник Бога на земле папа Франциск I - полный, ширококостный, с самым что ни на есть мужицким лицом - восседал на обитом голубым бархатом троне из
      слоновой кости. Рядом с ним стоял его личный секретарь, молодой негритянский священник из нью-йоркской епархии. Именно такого помощника и желал иметь папа.
      Они о чем-то тихо беседовали. Папа, повернув к нему огромную голову, с безмятежным спокойствием смотрел своими большими и ласковыми карими глазами на молодого священника.
      - Маннаггиа! - прошептал Франциск, прикрывая рот тяжелой крестьянской рукой. - Это безумие! Целый народ в течение недели будет пьянствовать! Каждый, кому ни вздумается, начнет заниматься любовью прямо на улице. Вы уверены в том, что мы поступаем правильно?
      - Я уже дважды разговаривал, на эту тему. Может быть, вы захотите обсудить этот вопрос с ним сами? - ответил чернокожий прелат, предупредительно наклонившись к папе.
      - Боже упаси! Он всегда был самым хитроумным во всей деревне!
      К креслу, в котором сидел папа, приблизился один из кардиналов и, почтительно кивнув головой, увенчанной митрой, сказал мягко:
      - Пора, ваше высокопреосвященство. Народ ждет вас.
      - Кто?.. Ах да, конечно... Сейчас, мой добрый друг! - Франциск всегда называл его так - своим "добрым другом".
      Кардинал улыбнулся. Глаза его были полны обожания.
      - Благодарю вас, ваше высокопреосвященство! - проговорил он и отошел.
      А наместник Бога принялся напевать какой-то мотив. Через несколько секунд послышались и слова:
      - О утро... плохое здоровье... а-ля-ля... тра-ля-ля, тра-ля-ля!..
      - Что вы делаете?! - встревожился папский помощник, прибывший в Ватикан из Гарлема.
      - Исполняю арию Рудольфе... О великий Пуччини!.. Я всякий раз пою, когда нервничаю, это мне помогает.
      - Прекратите. Или уж, пойте лучше какой-нибудь григорианский псалом или литанию!
      - Я не знаю ни того, ни другого... Кстати, ваш итальянский становится чище, но еще оставляет желать лучшего!
      - Стараюсь, брат мой. Хотя с вами учиться не очень-то легко... Но хватит, нам пора! Идемте на балкон!
      - Не тяните меня! Дайте вспомнить. Я поднимаю руку, затем опускаю ее и делаю крестное знамение справа налево...
      - Слева направо! - сурово прошептал священник. - Вы не слушаете? Если мы намерены продолжать наше участие в этой клоунаде, то прошу вас запомнить, ради Бога, хотя бы основные положения!
      - Я думал, что коль уж оказался тут, то должен не брать, а давать, или, говоря иначе, изменить все это.
      - Не надо ничего выдумывать. И ведите себя как можно естественней.
      - В таком случае я буду петь.
      - Я не то имел в виду. Идемте же.
      - Хорошо, хорошо! - проговорил папа, поднимаясь с кресла и благодушно улыбаясь всем присутствующим в зале. Затем снова повернулся к помощнику и едва слышно произнес: - Ну а что, если кто-нибудь вдруг спросит меня о том, кто он, сей Святой Януарий?
      - Никто вас не спросит. А если все-таки случится такое, ответьте ему вашей обычной стандартной фразой...
      - Ну да, конечно!.. "Читайте Святое писание, сын мой!" Сами понимаете, все это какое-то безумие!
      - Идите чинно, не спеша, а когда остановитесь, держитесь прямо. И, ради Бога, улыбайтесь: ведь вы столь счастливы!
      - Ошибаетесь, африканец: я жалок!
      Через огромные двери папа Франциск I, наместник Бога на земле, вышел на балкон, где его встретило громовое приветствие, потрясшее площадь Святого Петра до самого ее основания. Тысячи и тысячи верующих вопили в экстазе:
      - Папа!.. Папа!.. Папа!..
      В тот момент, когда его высокопреосвященство папа римский выходил на балкон, где заходившее на западе оранжевое светило сразу же отразилось в его одеянии мириадами бликов, многие из находившихся в зале смогли услышать слетавший с его уст приглушенный напев какого-то псалма. И каждый полагал, что это старинное, известное только очень большим ученым музыкальное произведение. Таким, которые обладали эрудицией папы Франциска.
      - О утро... плохое здоровье... а-аля-ля... тра-ля-ля, тра-ля-ля!..
      Глава 1
      - Вот сукин сын! - Бригадный генерал Арнольд Саймингтон швырнул пресс-папье на тонкое стекло, которым был покрыт его письменный стол в Пентагоне. Стекло разбилось, и его осколки разлетелись во всех направлениях. Он не мог такого сделать!
      - Но он сделал это, генерал! - возразил ему перепуганный лейтенант, загораживая глаза от летящих осколков. - Китайцы весьма расстроены. Их премьер сам продиктовал жалобу в посольство. Они пишут передовицы в "Ред стар" и передают их потом по пекинскому радио.
      - И как они, дьявол бы их побрал, делают это? - вытащил из мизинца осколок стекла Саймингтон. - Что они, черт их дери, говорят там? "Мы прерываем нашу программу, чтобы сообщить о том, что американский военный представитель генерал Маккензи Хаукинз отбил пулей яйца у десятифутовой нефритовой статуи на площади Сон Тай?" Ну и дерьмо! Нет, Пекин не должен был позволять себе подобное, это слишком непристойно!
      - Они дают иную формулировку, сэр... Они заявили, что он разрушил исторический памятник из дорогого камня в Запретном городе. И утверждают также, будто это равносильно тому, как если бы кто-нибудь взорвал Мемориал Линкольна!
      - Но ведь их статуя совсем иного рода! Линкольн стоит в одежде и не выставляет напоказ что не положено! А это не одно и то же!
      - Тем не менее, Белый дом считает подобные параллели вполне оправданными, сэр. Президент хочет, чтобы Хаукинз был не только отозван из Китая, но и отдан под трибунал. И чтобы все это было предано огласке.
      - Об этом не может быть и речи! - Саймингтон откинулся назад в своем кресле и глубоко вздохнул, пытаясь удержать себя в руках. Потом взял лежавший перед ним на столе доклад. - Мы переведем его в другое место. А в Пекин пошлем шифровку с его осуждением.
      - Этого недостаточно, сэр. Государственный департамент дал нам это ясно понять. И президент согласен с ним. Ведь речь идет о целом ряде торговых соглашений, которые вот-вот должны быть подписаны...
      - Ради Бога, лейтенант! - перебил Саймингтон. - Да кто вам сказал, что все задуманное в Овальном кабинете будет выполняться! Не забывайте: Мак Хаукинз был выбран из двадцати семи кандидатов. И я прекрасно помню, что тогда сказал сам президент. "Прекрасный выбор!" - вот его собственные слова, лейтенант!
      - К сожалению, сейчас, сэр, они не имеют никакой силы. Президент считает, что торговые соглашения важнее некоторых соображений, высказанных им ранее.
      Лейтенант начал потеть.
      - Ублюдки, вы убиваете меня! - понижая голос, грозно произнес Саймингтон. - Как вы собираетесь сделать это? Да, Хаукинз может торчать сейчас, в такой момент, занозой в вашей дипломатической заднице, но это никак не отразится на нем. Уже в юношеском возрасте ин стал героем битвы при Бульже<Имеется в виду последнее в годы второй мировой войны предпринятое немецким командованием контрнаступление, начатое 11 декабря 1944 года. В ходе его немецкой армии удалось вторгнуться в северные и восточные районы Бельгии, занятые ранее союзниками, но в январе 1945 года она потерпела полный разгром>, в которой так отличилась вест-пойнтская<Вест-Пойнт - американская военная академия, в которой учится цвет армии США> футбольная команда, а если ему дадут медали, за то, что он сделал в Юго-Восточной Азии, то даже он, Маккензи Хаукинз, не сможет таскать на себе все эти жестянки! В сравнении с ним ваш знаменитый Джон Уэйн<Джон Уэйн - известный американский киноартист, исполняющий роли крутых парней> выглядит жалким сопляком! Он настоящий, этот Хаукинз, и именно поэтому этот шутник из Овального кабинета выбрал его.
      - Я думаю, что президент, независимо от его личного мнения о том или ином человеке, в качестве главнокомандующего...
      - Все это дерьмо! - снова прорычал генерал и, ставя одинаковое ударение на каждом слове и, придавая своим ругательствам ритм солдатского шага, продолжал: - Ведь я просто объясняю вам, хотя и в довольно сильных выражениях, что вы не должны судить Маккензи Хаукинза открытым судом военного трибунала только для того, чтобы удовлетворить Пекин, сколько бы ни крутилось вокруг того торговых соглашений! И знаете почему, лейтенант?
      Молодой офицер, уверенный в своей правоте, мягко ответил:
      - Потому что он может поднять шум.
      - Вот именно, - переходя на высокий тон, несколько монотонно заговорил Саймингтон. - За Хаукинзом в нашей стране стоят избиратели, лейтенант. Поэтому-то наш главнокомандующий и выбрал его! Между тем судебный процесс явился бы лишь политическим паллиативом. И если вы полагаете, что Мак Хаукинз не знает этого, то вам не следовало иметь с ним дело!
      - Мы готовы к такому повороту событий, генерал, - едва слышно произнес лейтенант.
      Бригадный генерал наклонился вперед, не забывая при этом не ставить локти на разбитое стекло.
      - Я не понял вас, - проговорил он.
      - Государственный департамент, - объяснил лейтенант, - предвидел возможность сопротивления с его стороны. Поэтому мы готовим ответный действенный удар. Белый дом весьма сожалеет о подобной необходимости, но считает, что его действия диктуются сложившимися обстоятельствами.
      - Это как раз то, что я и намеревался узнать, - еще тише, чем лейтенант, произнес генерал. - Но объясните мне в таком случае, каким образом вы намерены расправиться с ним?
      Лейтенант колебался.
      - Прошу прощения, сэр, но речь не идет о какой бы то ни было расправе над генералом Хаукинзом. Мы находимся в весьма щекотливом положении. Ведь Китайская Народная Республика требует сатисфакции, и это в высшей степени справедливо, поскольку генерал Хаукинз совершил грубый, вульгарный поступок. И к тому же отказывается принести публичное извинение.
      - Здесь говорится, почему? - взглянул Саймингтон на доклад, который он все еще держал в правой руке.
      - Генерал Хаукинз утверждает, что ему подстроили ловушку. Его объяснение на третьей странице.
      Открыв указанную страницу, генерал углубился в чтение. Лейтенант вытащил из кармана носовой платок и принялся вытирать подбородок. Положив аккуратно доклад на разбитое стекло, Саймингтон взглянул на лейтенанта.
      - Если Мак говорит правду, то это и впрямь была ловушка. Какова его версия случившегося?
      - У него нет никакой версии, генерал: он был пьян.
      - Мак говорит, что ему подсунули наркотики, лейтенант.
      - Они выпивали, сэр.
      - И его накачали наркотиками. Я думаю, Хаукинз знает разницу. Я достаточно много раз видел его поддатым.
      - Тем не менее, он не отрицает обвинения.
      - Но утверждает, что не несет ответственности за свои поступки. Хаукинз был лучшим стратегом в разведке в Индокитае. Он опаивал наркотиками курьеров и торговцев в Камбодже, Лаосе, в обоих Вьетнамах и, возможно, вдоль маньчжурской границы. И ему прекрасно известно, что это такое!
      - Боюсь, что его знания не имеют никакого значения, сэр. Обстоятельства требуют, чтобы мы пошли на уступки Пекину. Торговые соглашения сейчас важнее всего. Скажу вам откровенно, сэр, нам нужен бензин.
      - Боже мой! - воскликнул Саймингтон. - А мне и в голову не приходило, что скрывается за всем этим!
      Лейтенант, убрав носовой платок в карман, слабо улыбнулся.
      - Я понимаю, что требуется гибкость. Как бы там ни было, у нас всего только десять дней на то, чтобы уладить это дело - осуществить решительную акцию и добиться положительного отклика на нее.
      Саймингтон уставился на молодого офицера с выражением человека, который вот-вот сорвется на крик.
      - Что это значит?
      - Это звучит довольно грубо, но генерал Хаукинз поставил свои собственные интересы превыше интересов дела. И мы должны воспользоваться этим, чтобы преподнести всем урок. Для всеобщего блага.
      - Воспользоваться? Тем, что он хотел сказать правду?
      - У нас высокие цели, генерал!
      - Я знаю, - устало проговорил Саймингтон. - Торговые соглашения, бензин...
      - Именно так, сэр! Наступают времена, когда символика должна уступить место прагматике. И все понимают это.
      - Хорошо... Только вам не удастся сбить Мака с ног и заставить его играть роль разжалованного символа. А что это за акция, которую вы собираетесь осуществить?
      - Дело Хаукинза передано в генеральную инспекцию, - проговорил лейтенант с брезгливым выражением лица, с каким студент биологического факультета держит в первый раз в руках разрезанного солитера. - Мы внимательно изучаем его прошлое. Нам известно, что он занимался весьма сомнительной деятельностью в Индокитае. У нас есть все основания полагать, что он нарушал там принятые во всем мире нормы поведения.
      - Вы можете совершенно безбоязненно выставить на пари собственную задницу, утверждая это! - воскликнул генерал. - Ведь Хаукинз был в Индокитае одним из лучших!
      - Впрочем, твердого определения этих норм нет. Между тем у специалистов и генеральной инспекции до черта материалов о деяниях генерала, которые официально не входили в круг его служебных обязанностей.
      Лейтенант улыбнулся. Это была искренняя улыбка. Он был счастлив.
      - Значит, вы собираетесь повесить на него секретные операции, о которых половине начальников штабов и большинству сотрудников ЦРУ известно лишь то, что они принесли бы ему огромное количество благодарностей, если бы о них можно было рассказать. Ублюдки, вы убиваете меня! - Саймингтон кивнул головой в знак согласия с самим собой.
      - Мы рассчитываем, что вы поможете нам сэкономить время, генерал. Не смогли бы вы ознакомить нас кое с какой спецификой?
      - Ну уж нет! Если вы намерены распять этого сукиного сына, то готовьте крест для него сами!
      - Да осознаете ли вы, какова ситуация, сэр? Отодвинувшись вместе со своим креслом немного назад. Саймингтон ударом ноги отбросил осколки стекла в сторону.
      - Ну что ж, я скажу вам кое-что, - произнес генерал. - Я ничего не понимаю в том, что происходит после тысяча девятьсот сорок пятого года. - Он внимательно посмотрел на молодого офицера. - Я знаю, что вы работаете на службу "Тысяча шестьсот". Но вы ведь кадровый офицер?
      - Нет, сэр, - покачал головой лейтенант. - Я из резервистов, работаю по временному контракту, получив отпуск от "Уай, Джей энд Би". Надо тушить пламя прежде, чем оно сожжет флагшток.
      - "Уай, Джей энд Би"... Я не знаю такого подразделения.
      - А это не подразделение, сэр... "Янгблад, Джейкел энд Блоуо, Лос-Анджелес. Мы представляем самое крупное рекламное агентство на побережье!
      Выражением лица генерал Арнольд Саймингтон напоминал чем-то очень сильно огорченного бассета.
      - А форма у вас прекрасная, лейтенант, - проговорил он и, немного помолчав, покачал головой. - Да-да, именно после тысяча девятьсот сорок пятого...
      * * *
      Майор Сэм Дивероу, оперативный следователь канцелярии генеральной инспекции, взглянул на висевший на противоположной стене календарь. Потом, поднявшись со стоявшего рядом со столом кресла, подошел к нему и отметил тот день, когда спустя один месяц и три дня он снова должен был стать гражданским.
      Он никогда не был солдатом - ни фактически, ни тем более в душе. Он стал своего рода жертвой несчастного случая, усугубленного его собственной ошибкой, вследствие которой ему продлили срок службы. Впрочем, у него имелся выбор весьма простой: либо армия, либо Ливенуорс<Ливенуорс - название тюрьмы>.
      Сэм был прекрасным специалистом по уголовному праву. В течение ряда лет он получал отсрочки от службы в армии. Сначала - в Гарвардском колледже и Гарвардском университете, где он учился на факультете права, затем - когда на протяжении двух лет учился в аспирантуре и работал мелким чиновником и, наконец, - в те четырнадцать месяцев, которые он посвятил прохождению практики в престижной юридической фирме Арона Пинкуса и его компаньонов.
      Армия висела над его жизнью нечеткой, неприятной тенью. Но он забыл о полученных им отсрочках.
      Однако вооруженные силы Соединенных Штатов помнили о нем.
      Во время одного из тех скандалов, которые время от времени разражаются в армии, Пентагон обнаружил, что у него не хватает юристов. В особо затруднительном положении оказался отдел военной юстиции: из-за нехватки прокуроров и адвокатов военными трибуналами на разбросанных по всему миру военных базах откладывалось слушание сотен дел. Тюрьмы были переполнены. И тогда Пентагон нашел давно забытые отсрочки. Большое число молодых, неженатых и бездетных юристов получило строгие приглашения, в которых им объяснялось, что слово "отсрочка" не имеет ничего общего с таким понятием, как освобождение от воинской службы.
      Это и был именно тот упомянутый выше несчастный случай. Ошибся же Дивероу намного позже, уже за семь тысяч миль от дома, там, где сходятся границы Лаоса, Бирмы и Таиланда.
      В Золотом треугольнике.
      По причинам, известным только Богу и военным юристам, Дивероу ни разу не присутствовал на заседании военного трибунала, к чему он менее всего стремился. Его направили в следственный отдел канцелярии генеральной инспекции и послали в Сайгон, вменив в обязанность выявление правонарушений.
      Таковых же оказалось бесчисленное множество. Как только наркотики заняли первое место на черном рынке. где весьма большую активность проявляли американские предприниматели, Дивероу по долгу службы попал в Золотой треугольник, через который, благодаря покровительству могущественных лиц в Сайгоне, Вашингтоне, Вьентьяне и Гонконге, проходила одна пятая часть мирового оборота наркотиков.
      Сэм работал на совесть. Он не любил торговцев наркотиками и завел на них дела, обеспечивая при этом надежную и оперативную доставку по команде своих донесений в Сайгон. И надо заметить, что все они вызывали у его начальства легкую панику.
      В его докладах только имена и описания преступлений - и ни одной подписи вышестоящих чипов. Ему угрожали в конечном итоге улар ножом, пуля или, в лучшем случае, остракизм за подобное поведение. Таковы были правила игры.
      В число его трофеев вошли семь вьетнамских генералов. тридцать один парламентарий. Также двенадцать американских полковников, три бригадных генерала и пятьдесят восемь человек более низкого воинского звания - майоров, капитанов, лейтенантов и сержантов. И это не считая пяти конгрессменов, четырех сенаторов, члена президентского кабинета, одиннадцати служащих зарубежных американских компаний, шесть из которых уже имели достаточно неприятностей в связи с их взносами в избирательную кампанию, и обладавшего квадратной челюстью и многочисленными последователями у себя на родине проповедиика-баптиста.
      Насколько было известно Сэму, обвинения были предъявлены только троим: одному лейтенанту и двум сержантам, - дела же остальных находились в стадии рассмотрения.
      Вот тогда-то Сэм Дивероу и совершил свою ошибку. Раздосадованный тем, что юридическая машина в Юго-Восточной Азии при первом же намеке на чье-то влияние начинает давать перебои, он решил сам поймать погрязшую в коррупции крупную рыбу, чтобы это послужило уроком для других. Его выбор пал на находившегося в Бангкоке генерал-майора Хизелтайна Броукмайкла, окончившего в 1943 году Вест-Пойнтскую академию.
      У Сэма имелось достаточно улик против него. В результате целой серии хитроумных маневров, в которых майор сам принимал участие в качестве связного, он мог под присягой засвидетельствовать должностные преступления генерала.
      Сэм готовился к этому делу тщательно. Не в силах представить себе, что в мире существуют два генерала Броукмайкла, он готов уже был выступить в роли ангела мести, вознамерившегося сурово покарать согрешившего.
      Но их оказалось именно два. Два генерал-майора, носящих фамилию Броукмайкл: один - Хизелтайн, второй - Этелред! Они были кузенами. И сидевший в Бангкоке Хизелтайн совсем не был похож на находившегося во Вьетнаме Этелреда. Уголовником являлся вьетнамский Броукмайкл, а вовсе не его кузен. Зато Броукмайкл из Бангкока проявил себя человеком мстительным, и в мести своей он продемонстрировал не меньшее рвение, чем Дивероу, когда вел расследование преступлений его кузена. Генерал верил в то, что собирает улики против коррумпированного следователя из генеральной инспекции. И преуспел в своих деяниях. Выяснилось, что Дивероу нарушил большинство международных законов о контрабанде и все без исключения постановления правительства Соединенных Штатов.
      Арестованного военной полицией Сэма посадили в особо секретную камеру и сказали ему, чтобы он готовился провести лучшую часть своей жизни в Ливенуорсе.
      Однако на его счастье один из высших чинов генеральной инспекции, который так и не мог понять, что же это за чувство справедливости, заставившее Сэма совершить такое количество преступлений, но зато сумел оценить его следовательский вклад в деятельность инспекции, пришел ему на помощь. Дивероу и на самом деле собрал в высшей степени доказательных документов намного больше, нежели любой другой военный юрист в Юго-Восточной Азии, хотя вся проделанная им оперативная работа натыкалась на полное бездействие в Вашингтоне.
      Правда, этот вышестоящий офицер в беседе с Сэмом позволил себе сделать небольшую неофициальную оговорку. Арестованному было обещано, что если он согласится с наложенным на него разъяренным генерал-майором Хизелтайном Броукмайклом дисциплинарным взысканием в виде удержания его полугодового жалованья, то никаких обвинений в уголовных преступлениях выдвинуто против него не будет. Но это - при том условии, что он проработает в генеральной инспекции еще два года сверх срока, определенного его контрактом. К тому времени, по словам спасителя Сэма, царящий в Индокитае беспорядок погребет под собой своих творцов, и архивы генеральной инспекции будут либо частично уничтожены, либо похоронены.
      В общем, или продление контракта, или тюрьма.
      Так Сэм, патриотически настроенный гражданин и солдат, продлил срок своей военной службы. И когда ни на йоту не уменьшавшийся беспорядок в Индокитае и в самом деле ударил по его участникам, Дивероу перевели в Вашингтон.
      И вот теперь, наблюдая из окна своего кабинета, как внизу, у контрольно-пропускного пункта, военная полиция проверяет выезжавшие машины, он думал о том, что от будущей гражданской жизни его отделяют всего-навсего один месяц и три дня.
      Было начало шестого. Через два часа Сэму предстояло сесть в самолет в аэропорту Даллеса. Чемодан с вещами, который он собрал еще утром, находился в офисе.
      Четыре года - два плюс два - подходили к концу. Время немалое, и он подумал, что мог бы негодовать по этому поводу, если бы не то обстоятельство, что оно не прошло для него даром. Весть о беспределе коррупции, царившем в Юго-Восточной Азии, достигла и иерархических коридоров в Вашингтоне, обитатели коих знали, что представляет собою Сэм. И он получил столько предложений от престижных юридических фирм, что был не в состоянии ответить на них и даже хотя бы ознакомиться с ними. Да он и не собирался изучать их, поскольку они никоим образом не привлекали его. Точно так же, как и то дело, которое в настоящее время лежало у него на столе.
      Снова - проделки махинаторов. В данном случае речь шла о полной дискредитации одного из высших чинов, генерал-лейтенанта Маккензи Хаукинза.
      Сначала Сэм несказанно удивился. Маккензи Хаукинз был выдающимся человеком, одной из легенд, порождаемых культами, и по крутости своей не уступал самому царю гуннов Аттиле.
      Хаукинз занимал прочное место на военном небосводе. "Бэнтем букс" вскоре после окончания второй мировой войны выпустило несколько томов его биографии, причем принадлежавшие "Ридер дайджест" права на их издание были проданы еще до того, как на бумаге появилось первое слово. Голливуд же потратил до неприличия огромную сумму на фильм о жизни героя. Антимилитаристы превратили имя знаменитого солдата в символ ненависти к фашизму.
      Биография Хаукинза получилась не совсем удачной, поскольку сей субъект не отличался общительным нравом. В нем ясно просматривались такие черты характера, которые отнюдь не усиливали привлекательность его образа. Правда, первое место в его жизнеописании занимали четыре жены отважного воина, а не сам он.
      С фильмом же дело обстояло еще хуже, поскольку он практически весь состоял из батальных сцен, за которыми не было видно человека. Ну а то, что актер, игравший Хаукинза, кричал своим людям под грохот пушек; "Бейте этих безбожников, вздумавших надругаться над американским флагом!" - было, конечно, не в счет.
      Голливуд также уделил внимание четырем женам бесстрашного воителя, а заодно и некоторым подробностям, поведанным техническим советником студии, И заключались эти подробности в том, что Маккензи Хаукинз поимел одну за другой трех небольших звездочек экрана, а потом совершил половой акт с женой продюсера картины в его же собственном бассейне, в то время как разъяренный супруг наблюдал за ними из окна своей гостиной.
      И, тем не менее, продюсер не остановил съемку. Еще бы ему ее остановить: как-никак было уже затрачено почти шесть миллионов долларов!
      Такие проколы могли бы смутить кого угодно, но не Мака Хаукинза. И он, беседуя с друзьями, высмеивал сценаристов и развлекал их россказнями о Манхэттене и Голливуде.
      Затем его направили в военный колледж, где он начал овладевать новой для себя специальностью: разведкой и тайными операциями. И его друзья, зная, что подобной деятельностью занимается харизматический Хаукинз, почувствовали себя в большей безопасности. За два года упорного труда он настолько познал все тонкости разведывательного дела, что его инструкторам было уже нечему учить своего ученика. И, изучив буквально все, что касалось его новой специальности, полковник стал бригадным генералом.
      Тогда-то его и послали в Сайгон, где эскалация враждебности превратилась в широкомасштабную войну. И в обоих Вьетнамах, и в Лаосе, и в Камбодже, и в Таиланде. и, наконец, в Бирме Хаукинз подкупал военных и гражданских чинов. Доклады о его деяниях за линией фронта и на нейтральных территориях вызывали со стороны Хаукинза "защитную реакцию" в форме логически основанной стратегии. Он пользовался такими неортодоксальными и преступными методами, что находившееся н Сайгоне подразделение службы "Джи-2" спасалось только тем, что отрицало его существование. Но все имеет свои границы. И даже применяемые в тайных операциях методы.
      Если на первом месте стояли интересы Америки, - а они стояли именно там, то Хаукинз не видел причин, по которым ему не следовало бы применять используемые им в своей работе методы.
      Для Хаукииза Америка всегда была на нервом месте, Независимо ни от чего.
      И поэтому Сэм Дивероу считал, что немного грустно, когда такие люди, как генерал Хаукннз. выбиваются из седла жульем, получившим то, что имело, только благодаря тому, что так удачно прикрывалось флагом. Теперь Хаукинз был вызывавшим раздражение в дипломатических кругах львом и вследствие закулисной игры подлежал устранению. И люди, которым надлежало бы поддержать честь его генеральского мундира, делали все возможное, чтобы как можно быстрее утопить его, на что, если уж совсем быть точным, отводилось всего десять дней.
      Конечно, Сэм должен был бы получить удовольствие от подготовки дела против мессианских задниц, одна из коих принадлежала Хаукинзу. И, несмотря на некоторые чувства, которые он при этом испытывал, ему предстояло довести порученное ему дело до конца. Это было его последнее задание в канцелярии генеральной инспекции, и он не хотел еще одной двухгодичной альтернативы. Однако на душе у него было нелегко. Хаук, или Ястреб, как называли сокращенно генерала, даже будучи запутавшимся фанатиком, если он, конечно, таковым являлся, заслуживал все же гораздо лучшей участи, нежели ту, которую ему готовили.
      Вполне возможно, думал Сэм, что состояние легкого смятения, в котором он находился, вызвано полученной из Белого дома оперативной бумагой, предписывавшей выискать в моральном облике Хаукинза нечто такое, чего бы тот не смог отрицать, а заодно и выяснить, не лечился ли он у психиатра.
      Психиатр! Иисус Христос! Они никогда ничему не научатся.
      Сэм отправил в Сайгон группу экспертов из генеральной инспекции для сбора любой информации о генерале. Сам же он вот-вот должен был улететь в Лос-Анджелес.
      Бывшие жены Хаукинза жили на расстоянии трех миль одна от другой - от Малибу до Беверли-Хиллз. И иметь с ними дело было куда лучше, нежели с любыми психиатрами. Боже ты мой, психиатры!..
      Видать, с головой у них не все в порядке, - у тех, кто завправляет службой "1600" со штаб-квартирой на Пенсильвания-авеню, Вашингтон, округ Колумбия.
      Глава 2
      - Меня зовут Лин Шу, - произнес почтительно одетый в униформу коммунист, искоса рассматривая огромного растрепанного американского генерала, сидевшего в кожаном кресле со стаканом виски в одной руке и с разжеванной сигарой в другой, - Я начальник пекинской народной милиции. В данный момент вы находитесь под домашним арестом. В этом нет ничего оскорбительного, поскольку это простые формальности...
      - А к чему они? - воскликнул Маккензи Хаукинз со своего кресла единственного образчика европейской мебели в восточном доме - и, положив ногу в тяжелом ботинке на черный лакированный стол, свесил руку со спинки кресла таким образом, что зажженный конец сигары едва не касался шелковой занавески, перегораживающей комнату. - Какие еще могут быть формальности, кроме тех, которые идут через дипломатическую миссию? Отправляйтесь туда и уж там излагайте свои жалобы. Правда, для этого вам, возможно, придется встать в очередь!
      Довольно усмехнувшись, Хаукинз отпил виски из стакана.
      - Но вы живете не и миссии, - проговорил Лин Шу, следя глазами за сигарой и шелком, - и, значит, не находитесь на территории Соединенных Штатов. Из этого же следует, что вы подпадаете под юрисдикцию народной милиции. Однако, что бы там не было, нам известно, что вы никуда не собираетесь уходить, генерал. Именно поэтому я и говорю, что это все простые формальности.
      - А что у вас там? - Хаукинз ткнул рукой с сигарой в сторону узкого прямоугольного окна.
      - Два караульных, - ответил Лин Шу. - Мы выставили по паре бойцов с каждой стороны вашей резиденции. Всего восемь человек...
      - Не много ли для того, кто не собирается никуда бежать?
      - Это так, лишь для приличия, генерал... Два караульных смотрятся на фотографии лучше, чем один, в то время как три выглядят уже угрожающе!
      - Выходит, вы беспокоитесь о соблюдении приличий? - проговорил Хаукинз, вновь располагая сигару в угрожающей близости от шелка.
      - Да, - ответил китаец. - Министерство образования пошло нам навстречу, разрешив устроить вас здесь. Согласитесь, генерал, что место вашей изоляции подобрано в высшей степени удачно. Прекрасный дом на живописном холме. Прямо-таки мирная идиллия на фоне изумительного пейзажа
      Лин Шу обошел кресло с генералом и мягким движением отодвинул занавеску подальше от сигары Хаукинза. Но сделал он это слишком поздно: генерал уже успел прожечь в материи маленькую круглую дырку.
      - Это весьма дорогой район, - ответил Хаукинз. - Кто-то в этом народном раю, где никому не принадлежит ничего и тем не менее, каждый имеет нее, весьма успешно и быстро делает деньги. Как-никак я плачу за жилье четыре сотни долларов в месяц!
      - Вам повезло, что вы поселились в этом районе, генерал. Что же касается собственности, то она может быть приобретена коллективом, но коллективная собственность ни в коей мере не является частной.
      Лин Шу, подойдя к узкой двери, заглянул в единственную в доме спальню. Внутри темно. Широкое окно, сквозь которое мог бы проходить солнечный свет, было завешено одеялом. На полулежали аккуратно сложенные циновки и валялись обертки от американских конфет. Воздух пронизывал резкий запах виски.
      - А зачем вам фотографии? - поинтересовался генерал.
      - Чтобы показать миру, - отведя взгляд от неопрятной картины, ответил Лин Шу. - что мы обращаемся с вами лучше, нежели вы с нами! Этот дом вовсе не похож на сайгонские тигровые клетки или, скажем, на подземную тюрьму на берегу кишащего акулами залива Холкогаз...
      - Индейцы называют его Алькатраз!
      - Извините!
      - Не стоит извинения... А вы подняли настоящую шумиху вокруг этого дела, не так ли?
      Несколько секунд Лин Шу не отвечал, собираясь с мыслями, затем сказал:
      - Если бы кто-нибудь в течение ряда лет поливал грязью ваши святыни, а потом взорвал Мемориал Линкольна на площади Вашингтона, то ваши разряженные в мантии дикари из Верховного суда немедленно приговорили бы его к смертной казни. - Китаец усмехнулся и провел рукой по своему форменному пиджаку, какой носил и сам председатель Мао. - Но мы не настолько примитивны. Для нас любая жизнь священна. Даже такой бешеной собаки, как вы
      - И вы, азиаты, никогда никого не поносили?
      - Наши лидеры говорят только правду, и это знают во всем мире, как и то, чему учит наш никогда не ошибающийся председатель. А правда, генерал, не имеет ничего общего с поношением, поскольку правда - это правда. Истина, известная каждому.
      - В том числе и в моем штате Колумбия, - пробормотал генерал, убирая ногу со стола. - Но почему вы выбрали именно меня? Ведь людей, что поносят вас, предостаточно. Чем заслужил я такое внимание?
      - Только тем, что остальные не так знамениты, как вы, а если быть уж столь совершенно точным, то они совсем не знамениты, коль вам угодно знать. Признаюсь, я с большим интересом посмотрел фильм о вашей жизни. Ничего не скажешь, весьма артистичная поэма о насилии!
      - Вы действительно видели этот фильм?
      - Да. Частным, конечно, образом. И к тому же с купюрами. Вырезаны те куски, где играющий вас артист убивает нашу героическую молодежь. Все это, должен заметить, генерал, крайне дико! - Лин Шу обошел стол и снова улыбнулся. - Да, вы скверный человек, генерал. И теперь жестоко оскорбили нас, повредив почитаемый всеми памятник...
      - Да бросьте вы это! - поморщился генерал. - Ведь я даже не знаю, что произошло, поскольку мне подсунули наркотики! И вам прекрасно это известно! Я был с вашим генералом Лу Сином в его же собственном доме!
      - Вы должны вернуть нам нашу честь, генерал Хаукинз. Неужели вы не понимаете этого? - Лин Шу говорил спокойно, и Хаукинз не перебивал его. - Вам надо только принести свои извинения, вот и все. Подготовка к церемонии уже завершена. На ней будут присутствовать всего несколько представителей прессы, текст же вашего заявления мы напишем за вас сами.
      - Послушайте, приятель! - резко поднявшись со своего кресла и, возвысившись над китайцем, произнес Хаукинз. - Вы опять за свое! Долго еще мне объяснять вам, недоделанным, что американцы не пресмыкаются? Ни на каких церемониях - с прессой или без нее! Запомните это раз и навсегда, вы, заблеванный пигмей!
      - Не надо так сердиться, генерал! Вы поставили всех нас в весьма трудное положение, и небольшая церемония. ну, скажем, совсем маленькая и предельно простая...
      - Нет, - перебил китайца Хаукинз, - это не для меня! Я представляю вооруженные силы Соединенных Штатов, и все мелкое и незначительное неприемлемо для таких, как мы! Нас нелегко опрокинуть. Мы привыкли идти прямо на врага, дружок!
      - Прошу прощения!
      Слегка смущенный своими собственными словами, Хаукинз пожал плечами.
      - Ничего... Я снова говорю "нет". Вы можете пугать этих гомосеков из посольства, но со мной вам не справиться.
      - Но они-то сами просили вас согласиться на наши условия, поскольку на этот счет ими получены соответствующие указания. Так что у вас нет иного выхода.
      - Все это чепуха! - Хаукинз подошел к очагу и, выпил из стакана, поставил его на каминную доску рядом с ярко раскрашенной коробкой. - Эти педики что-то задумали вместе с такой же группой гомосеков из государственного департамента. Подождите, наш Белый дом и Пентагон прочтут мой доклад! Да, парень! И тогда все вы. кривоногие коротышки, удерете, задрав хвосты, в горы, а мы взорвем их!
      Хаукинз усмехнулся, глаза его блестели.
      - Вы слишком много бранитесь, - спокойно заметил Лин Шу, печально качая головой. Затем поднял лежавшую рядом со стаканом генерала яркую коробку. Петарды Цин Тяу. Лучшие в мире. Оглушительные и ослепительно яркие. Я очень люблю их слушать и смотреть на них.
      - Я понимаю вас, - промолвил Хаукинз, несколько удивленный переменой темы. - Их дал мне Лу Син. Мы вдоволь попускали их в тот вечер, пока меня не опоили наркотиками.
      - Ну что же, генерал Хаукинз, это прекрасный подарок!
      - Да уж, - выдавил американец, - видит Бог, он мне кое-что должен.
      - Но разве вы не понимаете, - продолжал Лин Шу, - что все это самая настоящая чепуха, хотя и производящая некоторый эффект? Вся эта пальба не что иное, как показуха, отблеск чего-то еще, всего-навсего иллюзия! Будучи сами по себе реальными, петарды тем не менее, лишь иллюзия другой реальности. А иллюзия не представляет собой никакой опасности.
      - И что же?
      - Просто такой же точно иллюзией, генерал, является то, что просят вас совершить. Ведь вы должны только сделать вил. Короче говоря, речь идет о простой церемонии с небольшим количеством слон, которые, как вы знаете, не что иное, как все та же иллюзия. Совершенно не опасная и вежливая.
      - Ерунда - взревел Хаукинз. - Всем известно, что такое петарда, но никто не будет знать, что я притворяюсь!
      - Кроме нас двоих, - заметил китаец. - По сути дела это самый обычный дипломатический ритуал. И, поверьте мне, все поймут.
      - Да? А откуда вы, черт бы вас побрал, можете это знать? Вы же. насколько мне известно, всего-навсего пекинский полицейский, а не какая-нибудь дипломатическая задница!
      Постучав пальцами по коробке с петардами, Лин Шу шумно вздохнул.
      - Прошу прощения, генерал, за небольшой обман, но на самом деле я не из милиции... Я второй вице-префект министерства образования. И пришел сюда, чтобы воззвать к вашему разуму. Ну а все остальное - истинная правда. Вы действительно находитесь под домашним арестом, и охрана у вашего дома и в самом деле выставлена милицией.
      - Нечего сказать, дожил! - усмехнулся генерал. - Ко мне присылают гомосеков! А вы действительно сильно встревожены?
      - Да, - снова вздохнул китаец. - Те идиоты - я имею в виду затеявших всю эту историю - сосланы на рудники Внешней Монголии. Это было настоящим безумием, хотя я, конечно, могу их понять, поскольку слишком уж соблазнительно подставить такого человека, как вы, генерал Хаукинз! И скажите мне, пожалуйста, что вы на самом деле думаете о том огромном количестве произнесенных вами речей, в которых вы нападаете на каждое марксистское, социалистическое и даже пусть и смутно, но все же ориентированное на демократическое развитие государство? Все ваши выступления не что иное, как худшие, или, вернее, лучшие, примеры самой обыкновенной демагогии!
      - Как правило, эту чушь сочиняли те, кто оплачивал мои выступления, ответил после некоторого раздумья Хаукинз. - Но это, - быстро добавил он, вовсе не означает, что я не верил в то, что говорил! И продолжаю верить, черт побери!
      - Ну, вы даете! - воскликнул Лин Шу, даже притопнув при этом ногой. - Да вы просто ненормальный, как и этот Лу Син со своими рычащими бумажными львами! А все, что могут подобные люди, так это играть в любовь с монгольскими овцами! Нет, генерал, вы невозможный человек!
      Хаукинз смотрел на разгневанное лицо коммуниста и яркую коробку с петардами, которую тот держал в руке. Американец уже принял решение, и они оба знали об этом.
      - Но я представляю собой и еще кое-что, - проговорил Хаукинз, приближаясь к Лин Шу. - Слышишь ты, косоглазый?!
      - Нет-нет! Никакого насилия, вы, идиот... - закричал было китаец, но тут же умолк.
      Схватив Лин Шу за лацкан пиджака и дернув его так, что тот потерял равновесие, Хаукинз ребром ладони ударил свою жертву под подбородок. Вице-префект министерства образования без чувств растянулся на полу. Генерал же выхватил из руки китайца коробку с петардами и, обежав столик с напитками, направился в спальню.
      Слегка завернув край висевшего на окне одеяла, посмотрел, что творилось на заднем дворе. Двое стражей порядка, поставив карабины в сторону, беззаботно о чем-то беседовали. Дальше, за домом, начинался склон холма, по которому проходила окружавшая город дорога.
      Опустив одеяло, Хаукинз поспешил в гостиную. Встав на четвереньки, добрался до входной двери. Затем поднялся на ноги и бесшумно приоткрыл ее. Футах в сорока от себя увидел двух прогуливавшихся милиционеров. Причем с той же беспечностью, что и их братья по оружию по ту сторону здания. Более того, внимание охранников было приковано к уходившей вниз по склону дороге, а не к дому.
      Взяв яркую коробку с петардами, которую он держал под мышкой, и, сорвав с нее тонкую бумагу, Маккензи резким движением разорвал соединявшие цилиндры нити. Сделав две связки петард и соединив их фитили в один, он достал из кармана свою зажигалку времен второй мировой войны.
      Вздохнул, разозлившись на самого себя, и, прижав к себе связки петард, прошел с небрежным видом мимо окна в спальню и снял с крюка, вбитого в тонкую стенку, свою кобуру и патронташ. Надев на себя амуницию, вытащил из кобуры кольт сорок пятого калибра и проверил магазин. Убедившись, что все в порядке, водворил оружие на место и вышел из спальни. Обойдя стоявшее у камина кресло, перешагнул через неподвижного Лин Шу и подошел к входной двери.
      Щелкнув зажигалкой, генерал поджег бикфордов шнур и, открыв дверь, швырнул связанные петарды на газон перед крыльцом.
      Быстро и бесшумно закрыв дверь на замок, Хаукинз выташил из прихожей небольшой красный полированный сундук и прижал его к толстой, покрытой резьбой панели. После чего вернулся в спальню и, отвернув небольшой кусок одеяла, застыл в ожидании.
      Взрывы оказались намного громче, нежели ожидал Хаукинз. Как он понял, это случилось потому, что соединенные вместе петарды взорвались одновременно.
      Милиционеры, дежурившие у задней стены здания, в мгновение ока пробудились от своей спячки и с карабинами наперевес кинулись к входной двери.
      Как только они скрылись из глаз, Хаукинз, сорвав с окна одеяло и, выбив ногой хрупкое стекло, выпрыгнул ни траву и бросился бежать по направлению к холму.
      Глава 3
      У подножия холма пролегал опоясывавший город пыльный тракт с отходившими от него многочисленными проселками и тропками, которые, словно спицы колеса, непременно сходящиеся к его середине, вели к небольшому рынку. По касательной к этому главному пути проходила еще одна ответвленная от нее дорога, наполовину покрытая асфальтом и выходившая в четырех милях к востоку на шоссе, по которому до американского посольства в Пекине оставалось еще целых двенадцать миль.
      В чем Хаукинз сейчас больше всего нуждался, так это в средстве передвижения. Конечно, желательно, чтобы это был автомобиль. Но заполучить его здесь, в провинции, было практически невозможно. Правда, у народной милиции имелись машины, и у генерала даже мелькнула шальная мысль вернуться и прихватить легковушку, на которой приехал Лин Шу, но это было слишком рискованно. И даже если бы ему удалось найти ее и угнать, но все равно воспользоваться ею было невозможно, поскольку у нее был номер.
      Хаукинз пошел по склону горы вдоль дороги. За ним должны были бы пустить погоню. Его не очень-то беспокоил тот факт, что ему, возможно, еще долго придется находиться в этой безлюдной местности. В свое время он целыми месяцами жил в землянках, вырытых в горах Конг-Сол и Лай-Тай в Камбодже, и к жизни в лесу он был приспособлен куда лучше, чем многие дикие животные. Ведь он, черт побери, был профессионалом!
      Но сейчас все эти его достоинства не имели никакого значения. Ему необходимо было добраться до своей миссии и оповестить весь свободный мир о том, какого врага он вскармливает. Генерал с соотечественниками смогли бы передавать по радио свои послания, забаррикадировав здание миссии и, защищая его до тех пор, пока бомбардировщики, брошенные в воздух с авианосцев, не обрушат всю свою мощь на город, даже если им и придется при этом снести половину Пекина. А затем американцев забрали бы вертолеты.
      Конечно, штатские наложили бы в штаны, но он бы присмотрел за ними. Научил бы воевать эти модные портки. Воевать, а не болтать языками!
      Неожиданно Хаукинз прекратил фантазировать: приблизительно в четверти мили, там, где дорога делала поворот, показался одинокий мотоциклист - как выяснилось чуть позже, ши-сан, или, проще говоря, рядовой милиционер. Видно, Бог услышал молитву беглеца.
      Выбравшись из высокой травы, Хаукинз поспешил вниз. И меньше чем через минуту стоял уже на грязной обочине. Правда, теперь он не видел мотоциклиста, скрытого за очередным поворотом, хотя отчетливо слышал грохот приближавшейся к нему машины. Выскочив на дорогу, американец улегся прямо посередине ее, бухнувшись в самую грязь. Для того, чтобы выглядеть не таким большим, каким был он на самом деле, Хаукинз поджал под себя ноги и замер.
      Вылетевший из-за поворота ши-сан резко затормозил, выбросив из-под колес комки грязи. Затем слез с мотоцикла и поставил его на подножку. Хаукинз слышал быстрые шаги подходившего к нему милиционера.
      Нагнувшись к генералу, китаец потрогал его за плечо, по тут же, разглядев на лежавшем на шоссе человеке американскую военную форму, быстро отдернул руку. Хаукинз молниеносно вскочил на ноги. Ши-сан закричал.
      На то, чтобы натянуть прямо на замызганную грязью одежду милицейские китель и брюки, ушло не более пяти минут. Потом генерал надел защитные очки, водрузил на голову мотоциклетный шлем, казавшийся совершенно нелепым на его огромной башке со стриженными под ежик седоватыми волосами, и застегнул под подбородком ремешок. К счастью, у него нашлась сигара. Откусив от нее ровно столько, сколько следовало, он щелкнул зажигалкой.
      Теперь можно было пускаться в путь.
      Атташе вбежал в кабинет посла, даже не постучав в дверь и не сказав ни слова его секретарю. И застал начальника за весьма прозаическим занятием: тот чистил зубы шелковой ниткой.
      - Прошу прощения, сэр! - произнес атташе. - Но я только что получил инструкции из Вашингтона, с которыми вы обязаны немедленно ознакомиться.
      Глава американской дипломатической миссии в Пекине взял телеграмму и, прочитав ее, в изумлении выкатил глаза и открыл рот. Застрявшая одним концом в его зубах нитка другим коснулась стола.
      Подъезжая к пекинскому шоссе, до которого оставалось по полумощеной дороге три четверти мили, Хаукинз увидел, что въезд на него блокирован. Патрульная машина и несколько миллиционеров, выстроившихся в цепь поперек магистрали, вот и все, что он смог различить сквозь запотевшие защитные очки.
      Оказавшись у самого шоссе, он услышал, как патрульные переговариваются между собой. Затем один из них, зашагав по направлению к приближавшемуся мотоциклу, принялся истерически размахивать карабином, приказывая водителю остановиться.
      Хаукинз подумал о том, что теперь его спасет только одно. Если ты собираешься покупать могилу, то выбирай ту, которая побольше! Доставай имеющееся у тебя оружие, пускай из него гром и молнии, и коли уж суждено погибнуть, то сделай это так, чтобы в ушах твоих зазвенели предсмертные вопли коммунистических ублюдков!
      Дьявольщина какая-то! Он ничего не видел из-за проклятой пыли, а его нога то и дело соскальзывала с чертовой маленькой педали.
      Генерал протянул руку к кобуре и вытащил из нее кольт сорок пятого калибра.
      Целиться он не мог, но, слава Богу, нажимать на спусковой крючок дело нехитрое, чем он и занялся.
      К его удивлению, патрульные и не думали открывать ответный огонь. Одни из них, завизжав, словно перепуганные насмерть свиньи, бухнулись прямо в грязь, другие же начали зарываться в насыпи или же прятаться за нею, спасая свои задницы от его единственного сорокапятикалиберного оружия. Какой позор, черт побери!
      Его залепленные грязью очки, дым от сигары и вспышки выстрелов производили столь устрашающее впечатление, что даже стоявший впереди офицер, - а это обязательно должен был быть офицер, - не открывал ответной пальбы.
      И это офицер!
      Маккензи дал полный газ и разрядил весь магазин. Перемахнув через насыпь из земли и песка, он опустился на покрытый травою пологий склон холма. За те короткие секунды, что мотоцикл находился в воздухе, генерал успел разглядеть внизу искаженные криками лица и пожалел о том, что у него кончились патроны. Приземлившись, Хаукинз резко вывернул руль и смог, таким образом, изменив его угол, направить мотоцикл по диагонали назад к шоссе.
      Да, черт побери, он снова катился по асфальту, прорвавшись через воздвигнутое против него заграждение!
      Бетонная лента доставляла ему радость. Мотоцикл бойко мчал по шоссе. В лицо генералу бил чистый воздух, загонявший сигаретный дым ему за уши. И даже стекла его защитных очков были теперь чище.
      Следующие девять миль Хаукинз пролетел метеором по чужому, принадлежавшему китайским коммунистам небу. Еще одна миля, и он свернет на улицы северной части Пекина. Он сделает это, черт побери! И тогда эти коммунистические недоноски узнают, что представляет собой американский ответный удар!
      Ведя мотоцикл по многолюдным улицам, подальше от тротуаров, он наконец выехал на небольшую площадь Славного Цветка - последний участок, отделявший его от здания американского представительства, расположенного на противоположной стороне площади и выделявшегося по-восточному великолепным гипсовым фасадом. Как всегда, тут было полно пекинцев и приехавших в столицу провинциалов, толпившихся около посольства и ловивших моменты, чтобы бросить быстрый взгляд на странных, рослых и розовощеких людей, входивших через белые стальные двери внутрь миссии, отделенной от улицы средним по высоте ограждением.
      Впрочем, говорить об ограждении можно было лишь с большой натяжкой, поскольку здесь не было ни кирпичной стены, ни окружающей все строение металлической ограды, кои заменяла закрывающая ухоженный газон перед входом в миссию тонкая декоративная решетка из дерева, покрытого частично лаком.
      Защитой же самому зданию служили вставленные в окна железные решетки и стальные двери.
      Надеясь на то, что грохот его мотоцикла заставит толпу зевак расступиться, Хаукинз до отказа вывернул ручку газа. И действительно, китайцы шарахнулись от него в разные стороны, освобождая ему путь.
      И тут вдруг Хаукинз увидел перед собой нечто такое, что чуть было не заставило его вылететь из седла мотоцикла и к чему он стремительно мчался со скоростью в пятьдесят миль в час по мостовой площади Славного Цветка.
      В три ряда, прямо перед закрытыми воротцами решетки, стояла баррикада, сооруженная из уложенных горизонтально толстых досок. Каждый последующий ряд был приблизительно на фут выше предыдущего. Образованная таким образом своеобразная ступенчатая стена прикрывала собой изящную ограду.
      Здесь же выстроилась цепью дюжина солдат с двумя офицерами на флангах. И все они смотрели на него.
      "Выбора нет, - подумал Маккензи, - остается только действовать".
      Дерзать, пренебрегая опасностью!
      Эх, если бы у него осталось хоть немного патронов!
      Пригнувшись к рулю, Хаукинз направил мотоцикл прямо в середину сооружения. Повернув ручку акселератора до упора, выжал до отказа педаль сцепления-Стрелка спидометра, резко качнувшись, уткнулась в крайнее положение. Человек и машина, словно огромная, невиданной формы пуля из плоти и стали, понеслись по воздушному коридору.
      Под истеричные вопли зевак и разбегавшихся в панике солдат Хаукинз рванул руль на себя и одновременно сполз на край седла. Под тяжестью его тела переднее колесо оторвалось от земли, и машина, напоминавшая вместе с оседлавшим ее человеком сказочную птицу Феникс, ударила по верхней части баррикады.
      Сопровождаемый громким треском не выдержавшей мощного натиска дощатой баррикады и деревянной решетки, Маккензи, этот стремглав мчавшийся вперед человеко-снаряд, проложил себе дорогу через ряды заграждений.
      Мотоцикл плюхнулся на посыпанную отполированной галькой дорожку, которая вела к зданию миссии. В следующую секунду выброшенный из седла Маккензи, перелетев через руль и прокатившись по грунту, с глухим стуком ударился о первую ступеньку крыльца, исхитрившись при этом удержать сигару в зубах.
      В любую секунду китайцы могли перегруппироваться и открыть стрельбу, и тогда он, прежде чем потерять сознание, все-таки успеет почувствовать острые укусы обжигающей, словно лед, боли.
      Но огонь так и не был открыт. Вместо выстрелов Хаукинз слышал звучавшие все более и более громко крики зевак и солдат, которые рассматривали обломки баррикады и деревянной решетки. Многие из солдат, попадавших в страхе на землю, теперь стояли на ней на четвереньках.
      По-прежнему никто не стрелял. Маккензи понял, что он уже на американской территории. И если бы его застрелили здесь, за решеткой, то это могло бы быть расценено как убийство на земле, принадлежащей Америке, - акт, чреватый международным конфликтом, Черт побери, его спасли эти гомосексуалисты! Он остался жив благодаря всей этой дипломатической казуистике!
      Встав на ноги, Хаукинз поднялся по ступенькам к белой стальной двери и принялся нажимать на кнопку звонка, одновременно колотя кулаком по металлической панели.
      Но никто и не подумал впустить его внутрь.
      Он еще сильнее задубасил в дверь, не отрывая другой руки от звонка. Затем стал кричать, взывая к тем, кто находился в здании.
      Через несколько минут небольшое прямоугольное окошечко в двери открылось, и Хаукинз увидел в нем пару широко открытых, испуганных глаз.
      - Да это же я, Хаукинз, ради Бога! - прорычал генерал, чуть ли не касаясь губами обладателя этих перепуганных глаз. - Отворяй свою чертову дверь, сукин сын! Что ты на меня уставился?!
      Выглядывавший в окошечко человек моргнул, но Дверь не открыл.
      Генерал снова крикнул, и человек за дверью опять моргнул. А еще через несколько секунд вместо глаз в окошечке показались дрожащие губы.
      - В миссии никого нет! - услышал Хаукинз произнесенные прерывавшимся от страха голосом нереально прозвучавшие слова.
      - Что?
      - Прошу прощения, генерал!
      И в следующее же мгновение окошко закрылось.
      Хаукинз постоял какое-то время в растерянности. Затем снова принялся колотить в дверь и кричать во все горло, нажимая на кнопку звонка с такой силой, что бакелит, из которого она была сделана, треснул,
      Ответом служила все та же тишина.
      Обернувшись, он бросил взгляд на толпу зевак и солдат, и до него дошло, что они кричат и насмехаются над ним.
      Хаукинз спрыгнул с крыльца и побежал вдоль фасада. Все окна были закрыты, и не просто, а на железные ставни, встроенные за стальными решетками. Само чертово здание выглядело наглухо закупоренным и обезлюдевшим.
      Хаукинз зашел за угол. Там то же самое: железные ставни на окнах, решетки.
      Тогда он направился к черному входу и опять принялся колотить по двери и кричать так, как он еще никогда не кричал в своей жизни.
      В конце концов, окошко в двери открылось, и в нем появилась новая пара глаз, менее испуганных, но, тем не менее, широко открытых и встревоженных.
      - Да отворите же вы эту чертову дверь! И снова в окошке показались губы, и Маккензи смог увидеть седоватые усы. Это был посол.
      - Убирайтесь отсюда, Хаукинз! - произнес он своим глубоким голосом. - Мы не имеем с вами ничего общего!
      И окошко закрылось.
      Хаукинз так и остался стоять на месте, на какое-то мгновение позабыв и о времени, и о пространстве. Он смутно ощущал, что зеваки и солдаты, стоявшие за оградой, добрались и сюда, к задней стороне здания.
      Пребывая все в том же состоянии прострации, Хаукинз попятился от двери назад, глядя на стену и крышу миссии.
      Конечно, он бы мог сделать это, используя железные решетки окон! Подпрыгнув, генерал схватился руками за решетку первого окна и добрался до следующего ряда пересекавшихся железных прутьев.
      Через несколько минут он был уже на покрытой черепицей покатой крыше.
      С трудом вскарабкался на самый верх и осмотрелся.
      Слева от посыпанной гравием дорожки, посередине лужайки, возвышался флагшток. Роскошное полотнище флага Соединенных Штатов слегка волновалось на ветру.
      Генерал-лейтенант Маккензи Хаукинз определил направление ветра и расстегнул ширинку.
      Глава 4
      Улыбнувшись стоявшему в дверях отеля "Беверли-Хиллз" швейцару, Дивероу подошел со стороны дверцы водителя к огромному автомобилю. Дав чаевые работавшему на стоянке служащему, он уселся в машину позади шофера. На капоте плясали солнечные блики. Все это - и швейцары у входа в гостиницу, и служащие автостоянки, и чаевые, даваемые и принимаемые без единого слова, и роскошные лимузины, и слепящее солнце - только лишний раз подтверждало, что он в Южной Калифорнии.
      Это было так же верно, как и то, что всего лишь два часа назад он разговаривал по телефону с первой женой Хаукинза.
      Решив руководствоваться в своих действиях логикой, Дивероу вознамерился, собрав по крупицам все, что касалось Хаукинза, воссоздать целостную картину распада его личности. Поскольку именно из частностей, не сомневался он ничуть, и сложится полное представление о сущности рассматриваемого дела. Осуществить же свой план выявления современного пути становления распутника ему будет намного легче, если он начнет расследование с момента появления своего "подопечного" в по-настоящему коррумпированном мире - с мягкими шелками и деньгами, являвшими собой обратную сторону медали, за которой скрывались убийства, пытки и вест-пойнтское высокомерие.
      Ввела же Хаукинза в этот мир Регина Соммервил, испорченная и богатая девица, уроженка Хант-Кантри, штат Вирджиния. Она расставила свои сети на дичь по имени Хаукинз в 1947 году, когда молодой, прославившийся в битве под Бульже воин по-прежнему продолжал поражать нацию - на этот раз своими подвигами на футбольных полях. Поскольку папочка Соммервил владел большей частью Вирджиния-Бич, а сама Регина была настоящей южной красавицей, богатой и магнолиеподобной - и не только по исходившему от нее аромату, - то брак был устроен легко. Героический выпускник Вест-Пойнта, начавший свою службу рядовым, был радушно встречен, потрясен и на какое-то время даже покорен мягкой по натуре и вместе с тем настойчивой дочерью конфедерации, ее милой привычкой говорить, растягивая слова, большой грудью и приверженностью ко всему, что ее окружало.
      Папочка знал достаточно много людей в Вашингтоне, и Регина, используя таланты Хаукинза и неофициальные каналы, намеревалась стать генеральшей уже через полгода, в худшем случае - через год после свадьбы.
      Жить им предстояло в Вашингтоне или в Ньюпорт-Ньюс, в Нью-Йорке или на так ею любимых Гавайях. Со слугами в униформах, танцами, а потом - и с еще более многочисленной, чем прежде, прислугой и...
      Однако Хаукинз оказался не так прост, и папочка не знал, где найти таких людей, которые могли бы обуздать строптивого офицера с его эксцентричным поведением. Сам же Хаукинз совсем не желал шаркать ни по ньюпортским, ни по нью-йоркским гостиным. Он хотел служить в армии. К тому же в связи с этим конгрессом даже было принято специальное решение. А в подобных просьбах так просто не отказывают. И Регина внезапно для себя оказалась в каком-то второразрядном военном лагере, где ее муж яростно обучал совершенно равнодушных к военному делу новобранцев, готовя их к войне, которой не было. И Регина решила расстаться с попавшей в ее сети дичью. Папочка устроил это с легкостью, обычной для человека, у которого много хороших знакомых. И когда Хаукинза перевели в Западную Германию, доктора вдруг заявили, что его жене крайне противопоказан европейский климат. Огромное расстояние, пролегшее между супругами, естественным образом способствовало тому, что их брак распался спокойно сам собой.
      И теперь, почти тридцать лет спустя, Регина Соммервил Хаукинз Кларк Мэдисон Гринберг вместе со своим четвертым мужем кинопродюсером Эммануэлем Гринбергом проживала в Тарзане, пригороде Лос-Анджелеса. Два часа тому назад она сказала по телефону Сэму Дивероу:
      - Так вы, дорогой мой, хотите поговорить о Маке? Тогда я соберу всех девочек. Обычно мы встречаемся по вторникам... Вот только какое это будет число?
      Сэм записал, как ему добраться до Тарзаны. И теперь мчался на специально нанятой для этого машине к жилищу Регины. Слушая по радио мелодию "Темных вод", он подумал о том, что она весьма ко времени.
      Выехав на дорогу, ведущую к обиталищу Гринбергов, он направился прямо по ней в полной уверенности, что холм, на который взобралась машина, - последний на его пути. Железные ворота, находившиеся на приличном расстоянии от дома, сами открылись при его приближении.
      Он припарковал свой автомобиль рядом с четырехместным гаражом, где на ровной асфальтовой поверхности стояли два "кадиллака", серебряный "роллс-ройс" и чуть подальше - "масерати". Два шофера в униформе, прислонившись к "роллс-ройсу", лениво разговаривали о чем-то. Сэм с кейсом в руке вылез из машины и закрыл дверцу.
      - Я маклер миссис Гринберг, - представился он.
      - Тогда вы попали по адресу, - засмеялся более молодой.
      - Я дойду по этой тропинке до дома? - кивнул Сэм в сторону дорожки, ведущей к флагштоку и далее терявшейся в невысоких зарослях калифорнийского папоротника, соседствовавшего с миниатюрными апельсиновыми деревьями.
      - Да, сэр, - ответил более пожилой почтительным тоном, как бы стараясь смягчить фамильярность своего приятеля. - Идите направо, и вы увидите его.
      Сэм направился в указанном направлении и вскоре очутился у входа в особняк. Никогда еще в жизни своей он не видел розовой двери, но коли уж суждено лицезреть таковую, то, знал он, случиться это должно было именно в Южной Калифорнии. Надавив на кнопку звонка, он услышал, как тот исполнил мелодию "Истории любви", и тут же подумал, а знает ли Регина, чем кончаются все подобные истории.
      Но вот дверь открылась, и взору Сэма предстала хозяйка дома в плотно облегавшей ее фигуру полупрозрачной рубашке и столь же плотно обтягивавших бедра шортах. Но особенно поразила его огромная грудь, вызывающе выступавшая вперед.
      Несмотря на свои сорок с лишним лет, Регина, темноволосая, загорелая и красивая, держалась с самоуверенностью, свойственной юности.
      - Вы и есть тот самый майор? - спросила она, растягивая "а", как это было характерно для той местности, где она родилась.
      - Да, я и есть тот самый майор - Сэм Дивероу, - подтвердил Сэм.
      Ответ прозвучал несколько глуповато, но у Сэма на то имелась весьма уважительная причина: все его внимание
      было приковано к дерзко бросавшей вызов груди хозяйки дома.
      - Прошу вас, майор! - проговорила Регина. - Вы, видно, полагаете, что мы относимся к военной форме с некоторым предубеждением?
      - Да, что-то вроде того, миссис! - с дурацким видом улыбнулся Дивероу, с трудом оторвав взгляд от груди, и перешагнул через порог.
      Прихожая была небольшой, и сразу же за ней располагалась чуть ниже просторная гостиная с задней стеной из стекла. А еще далее просматривался бассейн в форме почки, окруженный выложенной итальянской плиткой террасой, через украшенную орнаментом железную ограду которой была видна простиравшаяся за ней долина.
      Но все это Сэм заметил только спустя четверть минуты, ушедшую у него на созерцание еще трех пар грудей. Каждая из них была по-своему хороша, и их можно было бы выстроить в следующий последовательный ряд: полные и круглые, узкие и острые и, наконец, ниспадающие и тяжелые. Принадлежали они соответственно Мэдж, Лилиан и Энни.
      Хозяйка дома быстро и непринужденно представила Сэма "девочкам". И тот непроизвольно связал груди - то есть "девочек" - с покоившимися в его кейсе документами:
      Лилиан - с No 3: Пало-Альто, штат Калифорния;
      Мэдж - с No 2: Такехоу, штат Нью-Йорк;
      Энни - с No 4: Детройт, штат Мичиган. Жизненный путь прелестных дам, как видно из этого, пересекал всю Америку. Регина, или Джинни, была, несомненно, самой старшей, судя не столько по ее внешности, сколько по авторитету, коим пользовалась у своих подруг. Говоря по правде, все "девочки" находились в неопределенном возрасте между тридцатью пятью и сорока годами, то есть в том коротком временном отрезке, который так успешно завуалировался Калифорнией. Каждая из них была по-своему привлекательна и производила впечатление. Одеты они были в южнокалифорнийском сексуальном стиле, якобы непреднамеренном, но, тем не менее, весьма эффектном.
      Маккензи Хаукинз был мужчиной, чьим вкусам и возможностям можно только позавидовать.
      С этикетом было покончено быстро и непринужденно. Сэму предложили выпить, от чего он, находясь в такой компании, не посмел отказаться. Уселся он в глубокое кресло в форме мешка с фасолью, из которого не так-то просто встать. Поставил чемоданчик на пол рядом с собой и тут же сообразил, что если бы обстоятельства потребовали дотянуться до кейса, поднять его и, положив на колени, открыть, то он бы с этим не справился, поскольку такое под силу лишь гуттаперчевому человеку. И Сэм понадеялся, что ни в чем подобном не будет необходимости.
      - Итак, - усмехнулась Регина Гринберг, - гарем Хаукинза в сборе. Интересно бы узнать, что понадобилось от него Пентагону? Каких-нибудь свидетельских показаний?
      - Одно из них мы могли бы дать сразу же! - быстро сказала Лилиан.
      - И даже с энтузиазмом! - добавила Мэдж. Энни ограничилась многозначительным "о-о".
      - Не сомневаюсь, - промолвил, запинаясь, Сэм. - Способности генерала велики. Но, если по правде, я не ожидал встретить вас всех вместе.
      - Да у нас самая обыкновенная сестринская община, майор, - произнесла сидевшая рядом с Сэмом Мэдж - "полные и круглые" - и дотронулась до его руки. - Джинни уже говорила вам об этом. Ну а Хаукинз...
      - Да-да, я понял, - мягко перебивая женщину, поспешил заметить Дивероу.
      - Беседуя с одной из нас о Маке, вы говорили со всеми нами, - пояснила своим сладкозвучным голосом сидевшая напротив Сэма Лилиан, обладательница узких и острых грудей.
      - Именно так, - тут же отозвалась стоявшая в несколько воинственной позе у стеклянной стены, отделявшей комнату от бассейна, Энни, которую Сэм окрестил про себя как "ниспадающие и тяжелые".
      - А если у нас возникнут разногласия, - снова усмехнулась Джинни, сидевшая на покрытой шкурой ягуара софе, справа от Сэма, - то я возьму на себя роль председателя собрания! По праву старшинства во всех, так сказать, отношениях.
      - Дело не в годах, дорогая, - возразила Мэдж. - Мы не позволим тебе клеветать на саму себя.
      - Даже не знаю, с чего начать, - сказал Сэм, который, несмотря ни на что, чувствовал себя не в своей тарелке. Затем, после столь абстрактного вступления, заметил осторожно, что речь идет о человеке с ярко выраженной индивидуальностью, и весьма туманно намекнул, что Маккензи Хаукинз поставил правительство в довольно щекотливое положение, для выхода из которого необходимо найти соответствующее решение. И хотя правительство испытывает огромное, искреннее уважение к бесценным заслугам генерала Хаукинза, тем не менее, крайне важно изучить его личную жизнь, Что позволило бы помочь ему самому и заодно найти выход из той деликатной ситуации, в которой оказалось правительство. Часто именно через отрицательное можно выявить положительное, если, конечно, то и другое разумно дополняют друг друга и представление о них составлено на основе правдивых утверждений.
      - Одним словом, - произнесла Регина Гринберг, - вы хотите как следует прижать Мака! Что ж, рано или поздно это должно было случиться, не так ли, девочки?
      Те, кивнув дружно, подтвердили в один голос, что именно так.
      Сэм был достаточно умен для того, чтобы отрицать это с ходу. У его собеседниц было гораздо больше ума и проницательности, чем это показалось ему сначала.
      - Что заставляет вас так думать? - обратился он к Джинни.
      - Боже мой, майор! - ответила она. - Мак всегда был на ножах с высокопоставленной сволочью. Он прекрасно видел, что люди эти по уши сидят в дерьме. Потому-то и обрадовались они так, когда наши либералы с Севера выставили в свое время Мака в смешном свете. Но я хочу сказать вам, что Мак совсем не смешон!
      - Никто и не думает так, миссис Гринберг. Уверяю вас.
      - Что же такого Мак сделал? - несколько резковато спросила Энни, чья фигура превосходно вырисовывалась на фоне прозрачной стены.
      - Он дискредитировал... - начал было Сэм, но, тотчас поняв, что подобрал не самое удачное выражение, мгновенно исправился. - Он повредил национальный памятник, подобный нашему Мемориалу Линкольна, в стране, с правительством которой мы стараемся разрядить отношения.
      - Он был пьян? - поинтересовалась Лилиан, устремляя свои глаза и узкие груди в сторону Сэма и словно производя по нему два метких артиллерийских залпа.
      - Он утверждает, что нет.
      - Значит, так оно и было, - тоном, не допускающим возражений, заявила сидевшая рядом с Дивероу Мэдж.
      - Мак может перепить целый батальон и уложить всех под стол, - усмехнулась Регина, одновременно утвердительно кивая головой. - Но он никогда не позволит, чтобы выпивка хоть как-то запятнала его мундир.
      - Он не стал бы сам говорить об этом, майор, - подхватила Лилиан, - но для него это правило всегда было сильнее любых клятв, какие он когда-либо давал.
      - Причем по двум причинам, - добавила Джинни. - Во-первых, он не собирался позорить подобным образом свое звание, и, во-вторых, что тоже очень важно, ему вовсе не улыбалось, чтобы все это высокопоставленное дерьмо потешалось над ним из-за чрезмерного увлечения выпивкой.
      - Значит, - как бы подвела итог со своего фасолевого кресла Мэдж, - Мак не сделал того, что ему приписывают, с этим "Мемориалом Линкольна". Он просто не мог этого сделать!
      Сэм молча обвел взглядом находившихся в комнате женщин. Ни одна из бывших жен Хаукинза и не думала помочь ему. Никто из них не скажет об этом человеке плохого слова.
      Но почему?
      С огромным трудом выбравшись из своего кресла, Сэм постарался напустить на себя вид этакого мягкого н любезного прокурора, ведущего перекрестный допрос. Затем медленно прошелся вдоль огромного окна. Энни направилась к "фасолевому" креслу.
      - Вполне естественно, - улыбнулся он, - что в подобных обстоятельствах напрашивается целый ряд вопросов. Понятно, никто из вас не обязан отвечать на них, но, если откровенно, я кое-чего не понимаю, и позвольте мне объяснить вам...
      - А мне позвольте ответить, - перебила Сэма Регина. - Вы не можете сообразить, почему "гарем" Хаукинза защищает своего господина? Ведь так?
      - Да.
      - Как председатель собрания, - продолжала Регина, получив молчаливую поддержку своих подруг, выраженную кивками, - я буду лаконична и точна. Хаукинз - выдающийся человек, и он велик везде: и в кровати и в жизни. И не иронизируйте над моими словами о кровати, поскольку слишком мало супружеских пар получают от нее то, что хотят. Вы не можете жить вместе с сукиным сыном, но это не его вина. Мак же дал нам нечто такое, чего мы никогда не забудем, потому что это всегда с нами. Он научил нас тому, как сломать свой характер. Не правда ли, звучит красиво: "сломать характер"? А ведь это, дорогой мой майор, значит не что иное, как стать свободным. "Вы есть то, - любил повторять он, - что вы есть Нет ничего, что вы должны делать, и нет ничего, чего вы не смогли бы сделать. Будьте самими собой и трудитесь, как дьяволы!" Я, конечно, не думаю, что все из нас воспринимали его поучения как Священное писание. Бог знает, что он заставил каждую из нас вынести. Но еще раньше он сделал нас свободными, это было чудесно, и мы неплохо освоились. Так что, как вы можете догадаться, никто из нас не захлопнет перед ним дверь, если он, нуждаясь в помощи, постучит в нее. Вам все ясно?
      - Да, - спокойно сказал Сэм, - все! На мраморном столике за софой зазвонил телефон. Взяв трубку, Регина взглянула на Сэма.
      - Это вас!
      - Я оставил ваш номер в отеле, - растерянно промолвил Сэм, - но никак не ожидал, что им воспользуются...
      Он подошел к столу и взял трубку.
      - Что он там еще вытворил? - в изумлении воскликнул Сэм через несколько секунд, чувствуя, как кровь отливает от его лица.
      Потом какое-то время снова молча слушал.
      - Бог мой! Нет! - воскликнул он и, все еще находясь в полушоковом состоянии, слабо добавил: - Да, сэр... Я не думаю, что он действительно сделал все то, о чем вы сказали. Сейчас я вернусь в отель и буду ожидать дальнейших указаний. Но вам все-таки лучше передать это дело кому-нибудь другому: мне остался всего один месяц, сэр... Я понимаю... Всего пять дней, сэр. - Положив трубку, он повернулся к "гарему" Хаукинза. К этим четырем великолепным парам грудей, зовущих и не поддающихся описанию. - Мы больше не нуждаемся в вашей помощи, леди. А вот Хаукинзу она еще может понадобиться.
      - Со службой "Тысяча шестьсот", майор, - произнес, расхаживая по гостиничному номеру "Беверли-Хиллз", молоденький лейтенант, в котором, на взгляд Сэма, было еще много мальчишеского, - вы будете поддерживать связь только через меня. Можете называть меня Лоудстоун, майор, и прошу не упоминать по телефону ничьих имен.
      - Лейтенант Лоудстоун, "Тысяча шестьсот". Звучит красиво, - сказал Дивероу, наливая себе еще один бурбон.
      - Я бы посоветовал быть полегче с выпивкой.
      - А почему вам самому не слетать в Китай? Вместо меня, хочу я сказать?
      - Вам предстоит долгий-долгий полет.
      - Вовсе нет, если его проделаете вы.
      - В каком-то отношении я и сам был бы не прочь отправиться туда. Вы представляете себе, что это такое - семьсот миллионов потенциальных покупателей? И я, попятно, хотел бы получить от вас кое-какие сведения об этом рынке.
      - От кого?
      - Речь идет всего-навсего о скрытом, так сказать, наблюдении.
      - О!.. Скрытое наблюдение!.. А почему бы вам самому не взглянуть...
      - Какие у нас там возможности? - Лейтенант стоял у окна со сцепленными за спиной руками.
      - Ну вот и летите туда, ради Бога! Через тридцать два дня мне позволят наконец покинуть этот Диснейленд, и посему я не желаю менять свою форму на какой-то китайский халат.
      - Боюсь, что я полететь не смогу, сэр. "Тысяча шестьсот" сейчас нуждается в прокитайских настроениях. Хлопанье дверьми ушло в прошлое. Оно превращается в органную музыку в Дэннеморе... Черт! - Повернувшись от окна, лейтенант подошел к письменному столу, на котором лежало с полдюжины фотографий размера пять на семь. - Здесь все, что вам надо, майор. Они, правда, немного смазанные, но тот, кто нам нужен, вполне различим! И теперь он, конечно, не сможет ничего отрицать.
      Взглянув на покрытые пятнами, но все же вполне сносные снимки, переданные из Пекина по фототелеграфу, Сэм спросил:
      - Он почти готов, не так ли?
      - Отвратительно! - рассматривая фотографии, поморщился лейтенант. - Тут и говорить нечего.
      - Если не исключить того, что... Сэм подошел к креслу и уселся в него с бурбоном в руке. Лейтенант последовал его примеру.
      - Главный следователь генеральной инспекции в Сайгоне вышлет вам свои доклады, в которых, сами увидите, полно грязи, прямо в Токио, а вы захватите их с собой в Пекин. - Молодой офицер улыбнулся своей искренней улыбкой. - На тот случай, если вам понадобится вбить в гроб последний гвоздь.
      - А вы прекрасный парень, лейтенант! - сделал большой глоток бурбона Сэм. - Вам хоть известно, кто ваш отец?
      - Не надо переходить на личности, майор. Речь идет об оперативном задании, где у каждого из нас своя миссия. Но оно - только часть...
      - Не надо повторяться...
      - ...смелого плана, - глотая слова, продолжал лейтенант. - Извините, если что не так. Впрочем, если вы действительно намерены сводить все к личности, то чего вам еще надо? Этот человек - маньяк. Опасный и эгоистичный сумасшедший, вносящий повсюду сумятицу.
      - Я юрист, лейтенант, - покачал головой Сэм, - а не ангел мести. Ваш маньяк уже внес свой вклад в осуществление других не менее смелых планов. И за ним стоит много людей... С восемью... то есть, хотел я сказать, с четырьмя из них я встречался сегодня.
      Сэм замолчал и, посмотрев в свой опустевший стакан, подумал о том, куда это так быстро исчез бурбон.
      - Все это - в прошлом, - уверенно произнес лейтенант.
      - Что именно?
      - Больше никто не станет поддерживать его.
      - Ну и что? Разве он политик?
      Сэм решил, что ему необходима новая порция горячительного: он не мог больше выносить эту скотину.
      - Он помочился на наш флаг! На звезды и полосы!
      - И что, попал?
      - Мы посылаем вас в Китай, - не отвечая на вопрос, продолжал Лоудстоун, самым быстрым способом... "Фантом", сделав всего две остановки - в Джоно и па .Алеутах, - доставит вас с севера в Токио, откуда вы вылетите в Пекин на транспортном самолете. Все необходимые для вас бумаги из Вашингтона я привез с собой.
      - Мне не нравятся китайские блюда, и, в частности, я ненавижу блинчики с начинкой, - пробормотал в стакан с бурбоном Дивероу.
      - Мне кажется, вам лучше отдохнуть, сэр... Уже почти одиннадцать, а мы должны выехать на воздушную базу в четыре утра. Вы полетите на рассвете.
      - Хотел бы я сказать такое же кому-нибудь: столь здорово звучит все это. Пять часов на сон. И вы будете сидеть все это время в холле, а не здесь.
      - Сэр? - по-петушиному наклонил голову молодой человек.
      - Я намерен отдать вам приказ, - заявил Сэм. - Убирайтесь отсюда! Я не желаю видеть вас больше - до тех пор, пока вы не явитесь привязывать к моим чемоданам бирки.
      - Что?
      - Проваливайте-ка ко всем чертям! - Сэм что-то вспомнил, и его слегка мутные глаза засмеялись. - Знаете, кто вы, лейтенант? Самое настоящее дерьмо. Теперь мне ясно, что это такое!
      Четыре часа... Ему стало интересно. Что ж, попробовать стоило. Но сначала надо выпить. Он налил себе спиртного и подошел к письменному столу. Бросив взгляд на присланные из Пекина снимки, рассмеялся. Да, что там говорить, этому сукину сыну в изобретательности не откажешь. Однако Сэм не собирался рассматривать фотографии. Открыв один из ящиков стола, он достал из него свой блокнот. Листая страницы, попытался собраться, чтобы разобрать свой собственный почерк. Затем, подойдя к стоявшему возле кровати телефону, набрал девятку, а вслед за тем - записанный в блокноте номер.
      - Алло! - услышал он мягкий, словно цветы магнолии, голос, и ему почудилось, что он слышит запах цветущего олеандра.
      - Миссис Гринберг? - проговорил Сэм. - Это Сэм Дивероу...
      - Как дела, майор? - живо спросила Регина, не скрывая своего удовольствия по поводу того, что ей позвонил мужчина. - Мы все гадали, кому из нас вы позвоните первой. И я весьма польщена, майор. Ведь я как-никак старшая по званию. И я действительно тронута.
      Потягивая бурбон, Сэм подумал о том, что ее мужа, по всей вероятности, нет дома, и воспоминание о ее вызывающей полупрозрачной рубашке обдало его теплой волной.
      - Вы очень любезны, миссис Гринберг. Дело в том, что довольно скоро я улетаю, и весьма далеко. За моря и горы, и далее через моря и острова... Боже, он не представлял, как бы получше рассказать ей об этом. Он не был даже уверен в том, имел ли право звонить ей. Однако бурбон делал свое дело. - Это секрет... Совершенно секретная миссия... И мне предстоит разговор с... вашим тезкой.
      - Ясно, мой милый! И, конечно, вы не упустите шанса и зададите ему все эти столь важные государственные вопросы. Я понимаю вас, поверьте.
      - У меня несколько вопросов, и один из них - совершенно приватный...
      - Все как всегда. Полагаю, я смогу помочь правительству в его щекотливом положении. Вы остановились в "Беверли-Хиллз"?
      - Да, мадам, номер восемьсот двадцать...
      - Подождите немного... - И хотя миссис Гринберг, по всей видимости, прикрыла трубку рукой, Сэм услышал, как она сказала: - Мэнни, я должна ехать в город по срочному государственному делу!
      Глава 5
      - Майор! Майор Дивероу! Ваша телефонная трубка лежит не на месте.
      Непрекращающийся громкий стук в дверь сопровождался гнусавыми криками Лоудстоуна.
      - Боже всемогущий, что это такое? - спросила Регина Гринберг Сэма, толкая его под одеялом. - Это напоминает мне несмазанный поршень.
      Не выспавшийся, страдающий с похмелья Дивероу с трудом открыл глаза.
      - Это, дорогая, хозяйка Тарзаны, - принялся объяснять он, - голос злого человека, одного из тех, что выплывают на поверхность, когда вздрагивает земля...
      - Ты знаешь, какой сейчас час? - продолжала возмущаться Регина. - Позови работающих в гостинице полицейских!
      - Не надо, - неохотно вылезая из постели, ответил Сэм. - Если я поступлю так, то этот джентльмен вызовет Объединенный комитет начальников штабов. Мне кажется, они до смерти боятся его. Они профессиональные убийцы, а он, так сказать, их глашатай.
      Прежде чем Дивероу смог полностью прийти в себя, его одели, посадили в машину и увезли. Затем какие-то люди, предварительно накричав на него, втащили его в самолет.
      В Китае улыбались все. Правда, как заметил Сэм, Улыбались больше губами, нежели глазами.
      В пекинском аэропорту его ожидала посольская машина, сопровождаемая двумя китайскими армейскими машинами с восемью армейскими офицерами. Улыбались все, даже машины.
      Встречавшие Сэма два атташе посольства заметно нервничали, Им не терпелось вернуться в миссию, поскольку никто из них не чувствовал себя спокойно в окружении китайских военных.
      Наверное, именно поэтому оба дипломата предпочли больше разговаривать о погоде, кстати, довольно пасмурной и унылой. И когда Сэм все же заговорил о Маккензи Хаукинзе, - а он не видел причин, запрещающих беседовать на эту тему, поскольку чувствовал себя как дома, - оба атташе вдруг потеряли дар речи и только трясли головами, указывая пальцами на проносящиеся за окнами машины пейзажи. А потом вдруг ни с того ни с сего принялись хохотать.
      В конце концов, Сэм понял: дипломаты убеждены в том, что их беседа прослушивается, - и принялся совершенно беспричинно смеяться вместе с ними.
      Если автомобиль и на самом деле снабжен электронной техникой, думал Дивероу, то человек, который в данный момент слушал их, должен представить себе трех взрослых идиотов, передающих друг другу комиксы непристойного содержания.
      Путь до посольства показался Сэму по крайней мере странным, его же получасовая встреча с послом в здании миссии на площади Славного Цветка и вовсе выглядела нелепой.
      Атташе, все так же продолжая хихикать, ввели Сэма в посольство, в холле которого его торжественно приветствовала целая группа стоявших там с серьезными лицами сотрудников. У него даже мелькнула мысль о том, что, наверное, с таким же видом служащие зоологической лаборатории, неуверенные в своей безопасности, рассматривают только что привезенное и вызывающее у них интерес новое животное.
      Затем Сэма быстро повели по коридору к какой-то массивной двери, за которой, по всей видимости, размещался кабинет посла. Как только Сэм перешагнул порог, посол быстро пожал ему руку, одновременно проведя пальцами свободной руки по своим слегка подрагивающим усам. Один из сопровождавших Сэма атташе достал из кармана сканер размером с сигаретную коробку и принялся размахивать им возле окон, словно благословляя стекло. Посол наблюдал молча за своим сотрудником.
      - Я не могу быть уверенным, - произнес наконец атташе.
      - Почему? - спросил глава миссии.
      - Сгрелка слегка качнулась, но причиной этого может быть и громкая речь на площади.
      - Черт, нам пора уже иметь более совершенную аппаратуру. Подготовьте соответствующие бумаги на этот счет в Вашингтон... - Подхватив Сэма под руку, посол повел его назад к двери. - Идемте со мной, генерал!
      - Я майор...
      - Прекрасно!
      Посол вывел Сэма из кабинета и подвел его к другой двери, на противоположной стороне коридора, которую тут же и открыл. Он первым спустился по довольно крутым ступенькам в огромный подвал с единственной электрической лампочкой на стене. Посол зажег ее и мимо выстроенных в ряд корзинок провел Сэма к двери и едва видимой стене. Дверь оказалась довольно тяжелой, и послу пришлось даже упереться ногой в цементную стену, чтобы открыть ее.
      Это был вход в давно не использовавшийся холодильник, служивший теперь винным погребом.
      Войдя в помещение, посол зажег спичку. На одном из выступов стены стояла сожженная наполовину свеча. Дипломат поднес спичку к фитилю, и вспыхнувшее пламя затрепетало по стенам и выступам. Про себя Сэм заметил, что хранившееся здесь вино далеко не из лучших.
      Увлекая за собой Сэма, посол прошел чуть назад и закрыл, правда не совсем плотно, тяжелую дверь. Аристократические черты его худого лица казались еще более строгими в неверном свете свечи.
      - При виде нас, - виновато улыбнулся он, - у вас может сложиться впечатление, что вы имеете дело с параноиками. Но, уверяю вас, это далеко не так!
      - Ну что вы, сэр! Здесь очень уютно и спокойно...
      В следующие тридцать минут он получил предназначенные для него последние инструкции, присланные правительством. И получил их во вполне подходящем для этого месте: в глубоком подземелье, населенном червями, которые никогда не видели дневного света.
      Дивероу покинул посольство с кейсом в руках. Чувствовал он себя не очень уверенно. И не успел выйти из белой стальной двери, как наткнулся на поприветствовавшего его китайского офицера, стоявшего в футе от дорожки. Только сейчас Сэм увидел "вещественные доказательства" тарана - лежавшие на газоне разбитые доски и несколько железных уголков.
      - Меня зовут Лин Шу, майор Дивероу, - улыбнулся находившийся за пределами американской территории офицер. - Я буду сопровождать вас к генерал-лейтенанту Хаукинзу. Моя машина к вашим услугам!
      Сэм уселся на заднее сиденье армейской машины и, откинувшись на спинку, положил кейс на колени. В отличие от нервных американцев, для Лин Шу не существовало запретных тем. И уже скоро разговор перешел на Маккензи Хаукинза.
      - Генерал Хаукинз, - покачивая головой, заявил Лин Шу, - в высшей степени неустойчивая личность... У меня складывается такое впечатление, что он вообще находится во власти каких-то потусторонних темных сил.
      - Кто-нибудь пытался поговорить с ним с позиции, так сказать, разума? спросил Дивероу.
      - Да, я пробовал сделать это сам. В довольно мягкой форме старался убедить его...
      - Но успеха не добились, как я догадываюсь?
      - Что мне сказать вам? Он напал на меня, что само но себе не укладывается ни в какие рамки!
      - И вы хотите устроить в связи с этим настоящее судилище? Посол сообщил мне, что вы непреклонны в своем намерении... Процесс или бесконечные хаззераи!
      - Что означает последнее слово?
      - С иврита оно переводится как "затруднения".
      - Вы не похожи на еврея...
      - Так как насчет процесса? - перебил китайца Сэм. - Обвинение сводится к нападению на вас?
      - О нет! Это несовместимо с нашей философией. Мы не чураемся физических страданий, поскольку только через борьбу и страдания человек обретает настоящую силу...
      Лин Шу снова улыбнулся, но почему, этого Дивероу так и не смог понять.
      - Генерал будет осужден, - продолжал китаец, - за преступления против нашей родины...
      - Расширительное толкование реального поступка, - спокойно резюмировал Сэм.
      - Все намного сложнее, - возразил Лин Шу, и улыбка исчезла с его лица, выражавшего теперь покорное смирение. - Ему инкриминируется варварское глумление над национальной святыней, которую можно сравнить с вашим Мемориалом Линкольна. Он уже, как вы знаете, сумел однажды выйти сухим из воды. На украденном грузовике врезался в статую на площади Сон Тай. И поэтому обвиняется сейчас в осквернении великих произведений искусства. Ведь статуя, на которую он наехал на грузовике, выполнена по эскизам жены председателя. И в тот раз не могло быть и речи ни о каких наркотиках. Его видели многие дипломаты. Наделал он шума на площади Сон Тай!
      - Он заявит о смягчающих обстоятельствах.
      - В случае с нападением на меня это вряд ли поможет.
      - Понятно. - И хотя на самом деле Сэм ничего не понял, не было никакого смысла продолжать. - На сколько он тянет?
      - Что значит "тянет"?
      - Я имею в виду, сколько лет тюрьмы грозит ему?
      - Приблизительно четыре тысячи семьсот пятьдесят лет.
      - Что? С таким же успехом вы могли бы приговорить его к смертной казни!
      - Жизнь в глазах нашего народа священна. Каждое живое существо может внести свой вклад в общее дело. Даже такой закоренелый преступник, каким является ваш империалистический маньяк генерал. Он мог бы принести много пользы, работая в Монголии.
      - Подождите! - произнес Дивероу, повернувшись так, чтобы смотреть Лин Шу прямо в лицо.
      Он не был уверен, но ему показалось, будто с переднего сиденья донесся металлический звук, какой обычно издает снимаемый револьверный предохранитель.
      Сэм решил не думать об этом: так будет лучше, - и снова обратился к Лин Шу.
      - Но это же идиотизм! - воскликнул он. - Подумайте, о чем вы говорите: четыре тысячи лет... Монголия!
      Лежавший на коленях Сэма кейс упал на пол машины, и американцу снова послышался лязг металла.
      - Давайте поговорим серьезно, - продолжал он, поднимая кейс и чувствуя, как его охватывает волнение.
      - Законом предусмотрены наказания за совершенные преступления, - сказал Лин Шу. - И ни одно правительство какой бы то ни было державы не имеет права вмешиваться во внутренний порядок любой другой страны. Это непреложная истина. Хотя в данном, весьма специфическом случае возможны варианты.
      Прежде чем ответить, Сэм сделал довольно большую паузу, наблюдая за тем, как хмурое выражение на лице Лин Шу медленно уступает место его прежней вежливой, но в то же время совершенно лишенной какого бы то ни было чувства улыбке.
      - Могу я из сказанного вами заключить, - спросил он, - что речь может пойти о решении этого дела без суда?
      - Как это - без суда? Каким образом? - снова нахмурился китаец.
      - В результате компромисса. Ведь мы говорим именно об этом, не так ли?
      Лин Шу позволил себе перестать хмуриться. Сменившая угрюмость улыбка была искренней ровно настолько, насколько Дивероу мог себе это представить.
      - Если угодно, то да. Компромисс возможен, но при одном условии.
      - При соблюдении которого, возможно, срок тюремного заключения в Монголии в четыре тысячи лет будет несколько сокращен?
      - Не исключаю этого, если только вам удастся то, что явилось камнем преткновения для других. В конце концов, стремление к компромиссам у нас в крови...
      - Я надеюсь, вы знаете, что говорите. Ведь Хаукинз - наш национальный герой.
      - Как и Спиро Ейгару, майор! Ваш президент сам сказал об этом...
      - И что бы вы могли предложить? Отменить процесс? Лин Шу перестал улыбаться, и Сэму показалось, что сделал он это намеренно.
      - Это не в наших силах. О процессе уже объявлено, о нем уже знают и за границей...
      - Чего вы хотите: сохранить лицо или продавать бензин? - откинувшись назад, спросил Сэм, а сам подумал, что китаец вовсе не желает никаких компромиссов.
      - Немного и того и другого. Ведь это и есть компромисс?
      - Хотелось бы узнать, что это значит - ваше "немного". При условии, если я уговорю Хаукинза быть благоразумным.
      - В случае вашего успеха речь непременно пойдет о сокращении срока, - в который УЖ раз улыбнулся Лин Шу.
      - С четырех тысяч лет до двух с половиной? В милосердии вам не откажешь. Давайте-ка поговорим лучше об условном освобождении. Я допускаю такую возможность.
      - Но каким образом?
      - Объясню вам это чуть позже, уверен, вам понравится мое предложение. А пока дайте мне нечто реальное, с чем бы я мог заставить Хаукинза пойти на уступку.
      Сэм постучал пальцами по кожаной поверхности своего кейса. Это был дешевый прием, который тем не менее, часто расслаблял противника и делал его более сговорчивым.
      - Судебный процесс у нас может проходить по-разному, - ответил китаец. Иногда он бывает долгим, несколько декоративным, сопровождаемым исполнением всевозможных ритуалов. Или, наоборот, быстрым, без всяких там лишних атрибутов. Иначе говоря, правосудие вершится и за три месяца, и за три часа. Я предлагаю последний вариант...
      - ...предусматривающий освобождение Хаукинза, - завершил фразу Сэм. - Я покупаю это. Подобное решение - именно то, что действительно побудит меня поработать как следует. Считайте, что мы заключили сделку.
      - Поскольку дело касается освобождения, вам надлежит обставить все в лучших адвокатских традициях.
      - Все будет как надо. Вы не только сохраните свое лицо и продадите бензин, но и продемонстрируете, сколь вы сильны, надолго став героями мировой прессы. И все это - одновременно. Что может быть лучше?
      Лин Шу улыбнулся. Сэм подумал было о том, не скрывается ли за этой улыбкой что-то более значительное. Но все тот же Лин Шу от подобных мыслей тотчас отвлек его, начав задавать самые различные вопросы и сам же отвечать на них, не давая Сэму открыть рта.
      - И в самом деле, что может быть лучше этого? - вновь спросил Лин Шу и сам же ответил: - Только изгнание генерала Хаукинза из Китая!
      - Какое совпадение! Это вполне приемлемое условие его освобождения.
      - В самом деле? - произнес Лин Шу, глядя прямо перед собой.
      - Мы договоримся с вами, - несколько задумчиво сказал Сэм. - Но меня по-прежнему беспокоит Брэнд Икс.
      Глава 6
      Камера хорошо просматривалась через стеклянное окошечко в тяжелой стальной двери. В ней размешались европейского типа кровать, письменный стол, вмонтированное в потолок освещение, две лампы - на столе и у кровати - и большой ковер на полу. Справа зиял проем - вход в маленькую ванную, на левой стене была оборудована горизонтальная вешалка для одежды. Комната имела десять футов в ширину и двенадцать - в длину, но находившиеся в ней предметы выглядели намного больше, нежели Сэм представлял себе.
      Не было в камере только одного - самого Маккензи Хаукинза.
      - Вы сами убедились, - сказал Лин Шу, - насколько мы внимательны и сколь удачно обустроено жилище генерала!
      - Все прекрасно, - ответил Сэм, - за исключением того, что я не вижу самого генерала.
      - Он там, - улыбнулся Лин Шу и спокойно продолжал: - Это он так развлекается. Услышав шаги, прижимается к двери. Охрана уже два раза попадалась на эту уловку и довольно неудачно входила в камеру. Но, к счастью, среди работающих здесь есть и такие, кто превосходит в силе самого Хаукинза. Кроме того, теперь все смены предупреждены об особенностях поведения генерала. Что же касается пищи, то ее ему дают через окошечко.
      - Он все еще никак не угомонится, - усмехнулся Сэм. - В общем, это весьма неординарная личность...
      - Еще бы! - с оттенком некоторой загадочности кивнул головой Лин Шу, подходя к вделанному под окошечком кругу и нажимая на красную кнопку. Генерал Хаукинз!.. Покажитесь, пожалуйста, генерал!.. Это я, Лин Шу, ваш добрый товарищ... Я знаю, что вы стоите за дверью!
      - Встань вверх задницей, косоглазый!
      Отдернув руку от кнопки, Лин Шу взглянул на Сэма.
      - В вежливости вашему генералу не откажешь! - Затем, снова повернувшись к двери и нажав на кнопку переговорного устройства, он произнес; - Генерал, со мной ваш соотечественник, представитель вашего правительства. Он из вооруженных сил вашей страны...
      - Тебе бы лучше проверить ее сумку, а то, может быть, заглянуть и под юбку! Смотри, как бы вместо губной помады у нее не оказалась бомба! - проревел из-за двери невидимый генерал.
      Лин Шу в замешательстве снова повернулся к Дивероу. Сэм, мягко отстранив китайца, сам нажал на кнопку и громко сказал:
      - Ну, ты, куриный хахаль, покажи свою волосатую задницу, которую ты называешь рожей, а не то я подорву тебя к чертовой матери, сукин сын! Кстати, тебе привет от Регины Гринберг!
      В окошке медленно появилась огромная, стриженная под ежик голова Маккензи Хаукинза. Между зубов торчала полусжеванная сигара. В широко открытых, налитых кровью глазах виднелось неподдельное любопытство, которое генерал напрасно старался скрыть.
      - Что такое? - удивленно открыл рот Лин Шу. - Что вы говорите?
      - Это один из самых секретных военных паролей, - ответил Дивероу, который мы используем только в исключительных случаях.
      - Я не буду мешать вам, - молвил китаец. - Это было бы невежливо. Если вы нажмете вот на эту ручку рядом с окошком, генерал сможет увидеть вас. А когда вы решитесь, я впущу вас к нему в камеру. Сам же я останусь здесь.
      Нажав на указанную ему ручку, Сэм услышал металлический лязг и почти сразу вслед за тем увидел косящегося на него и все еще озлобленного генерала. У Дивероу было такое ощущение, будто Хаукинз рассматривает нечто совершенно непристойное и к тому же малозначащее, каковым, судя по всему, являлся в глазах заключенного не кто иной, как он, Сэм Дивероу, жертва ошибки военных.
      Тем не менее, он кивнул Лин Шу, и тот, протянув обе руки к двери, дернул ее на себя одной рукой и попридержал другой. Когда тяжелая стальная дверь открылась, Сэм шагнул в камеру навстречу летевшему на него огромному кулаку, который пришелся ему прямо по левому глазу. Удар достиг своей цели: комната, земной шар, а затем и вся Галактика завращались с невиданной скоростью и вслед за тем раскололись на сотни тысяч осколков ослепительно белого света.
      Перед тем как ощутить сильную боль в голове и особенно в глазу, Сэм почувствовал на своем лице мокрое полотенце. Ему показалось все это странным. Протянув руку к голове, он убрал полотенце и прищурился. И первое, что увидел, был белый потолок. Висевшая посередине него лампа причиняла боль, причем больше всею его беспокоил левый глаз. Поняв, что лежит на кровати, Сэм повернулся на бок и сразу все вспомнил.
      Хаукинз сидел за письменным столом, заваленным документами и фотоснимками, и читал сложенные в стопку бумаги.
      Чтобы убедиться в том, что его кейс валяется где-то рядом с Хаукинзом, Сэму вовсе не надо было поворачивать раскалывавшуюся от боли голову. Но он все же сделал это и обнаружил чемоданчик, как и предполагал, у ног генерала. Естественно, открытый и пустой. Его же Одержимое лежало перед генералом.
      Сэм прочистил горло. Ни о чем другом он и не мог помышлять. Хаукинз взглянул на него, и выражение его лица даже с большой натяжкой нельзя было назвать любезным. На нем отсутствовал какой бы то ни было намек на доброжелательность, которая обычно отличает товарищей по оружию.
      - Это ты, говнюк ничтожный, занимаешься этим? С трудом усевшись на кровати, Сэм осторожно потрогал левый глаз, которым он видел довольно плохо.
      - Конечно, меня можно назвать и дерьмом, генерал. Но в один прекрасный день я надеюсь доказать вам, что я далеко не такое ничтожество, как вы это предполагаете... Боже мой, до чего же больно!
      - Ты хочешь мне что-то доказать? - кивнув на лежавшие перед ним бумаги, цинично усмехнулся Хаукинз. - Зная, кто я? Ты смешной парень, пойми это.
      - Ваша манера разговаривать столь же допотопна, как и вы сами, пробормотал Сэм, поднимаясь с кровати и с трудом сохраняя равновесие. - Вам нравится то, что вы читаете?
      - Да это какая-то летопись! По всей видимости, они собираются ставить обо мне еще один фильм!
      - Если и так, то только в Ливенуорсе, в тюремной прачечной. Вы ведь слишком лакомый кусочек. - Указав на повешенное на дверь и закрывавшее окошко одеяло, Дивероу поинтересовался: - Это имеет какой-то смысл?
      - Да, поскольку смущает их. Восточный ум отличают два ярко выраженных пунктика, которые непосредственно воздействуют на него: смущение и замешательство.
      Глаза Хаукинза стали спокойными.
      Но то, что он сейчас сказал, удивило Дивероу. Возможно, это была просто его манера выражаться, но не исключено также, что за этими словами скрывалось глубокое знание. В любом случае подобная фразеология оказалась неожиданной.
      - Мне кажется, все это бессмысленно. Ведь комната прослушивается, черт побери! Все, что им надо для того, чтобы слышать каждое произнесенное в камере слово, гак это нажать на красную кнопку!
      - Ты не прав, солдат, - поднимаясь со своего кресла, ответил Хаукинз. Если ты, конечно, солдат, а не штатская крыса. Иди сюда.
      Хаукинз шагнул к висевшему на двери одеялу и завернул один угол направо, затем другой - налево. На обоих открывшихся взору участках стены находились небольшие отверстия, бросавшиеся в глаза исключительно из-за заткнутой в них мокрой туалетной бумаги. Отпустив оба конца одеяла, Хаукинз указал еще на шесть таких же затычек из все той же туалетной бумаги, по две и каждой стене вверху и внизу, и усмехнулся своей напоминающей растянутую кожу улыбкой.
      - Я изучил эту камеру буквально сантиметр за сантиметром и заткнул все микрофоны, убедившись предварительно в том, что не пропустил ни одного. Да, в хитрости этим обезьянам не откажешь. Один из них они укрепили прямо над моей подушкой, на случай, если я буду разговаривать во сне. И обнаружить его было труднее всего.
      Не очень охотно, но Сэм все же кивнул в знак одобрения. И тут же подумал о том, что казалось ему само собой разумеющимся.
      - Но если вы заблокировали все микрофоны, они могут прийти в камеру и выгнать нас отсюда. Вы должны это понимать.
      - Тебе следовало бы лучше соображать, - возразил генерал. - Электронное оборудование в закрытых помещениях имеет только один выход. Сначала они вообразят, что в системе произошло короткое замыкание на выяснение чего у них уйдет около часа - если они, конечно, не вздумают ломать стены, а попытаются определить повреждение с помощью сенсоров. И данное обстоятельство будет смущать их. Затем, если они поймут, что дело не в короткое замыкании, а в затычках, то придут в замешательство. Помнишь, я говорил о двух пунктиках? Так вот, в течение часа они будут думать над тем, как им вытащить нас куда-нибудь еще, не допустив при этом ошибки. Таким образом, у нас в запасе как минимум два часа. И поэтому постарайся-ка хорошенько объяснить мне все за остающееся в нашем распоряжении время.
      Дивероу вполне отчетливо сознавал, что ему просто необходимо "хорошенько объяснить все". Хаукинз был профессионалом, Сэм же не имел пристрастия к противоборству. И не только к физическому, но, как он начинал теперь подозревать, и к умственному.
      - Вы не хотели бы услышать что-нибудь о Регине Гринберг? - спросил Сэм, когда генерал замолчал.
      - Я читал ваши заметки - пожал тот плечами. - У вас отвратительный почерк.
      - Плохой почерк - профессиональное отличие каждого юриста, одно из условий приема в коллегию адвокатов. На машинку же я не хотел отдавать их.
      - Я думаю! - усмехнулся генерал. - У тебя тоже полно грязи в мозгах.
      - У вас ужасный вкус, генерал.
      - Я никогда не обсуждаю своих бывших жен!
      - Зато они обсуждали вас! - заметил Сэм.
      - Я хорошо знаю девочек. От них вы не получили 1 ничего такого, что можно было бы использовать против меня... Нет, от них вы не получили ничего... да и вес остальное, что вам удалось собрать, не имеет ко мне никакого отношения. |
      - Надо ли говорить мне о морали?
      - Только в моей, грубой манере. У меня с этикетом плоховато, парень. Хаукинз вытянул руку и направлении письменного стола. Кисть и вытянутые пальцы ни разу не дрогнули. - Начинай свои объяснения.
      - А что объяснять-то? - пожал плечами Сэм. - Ведь вы говорите, что прочитали бумаги. Или я должен разъяснить вам, что все эти документы свидетельствуют о том, что создалась сложнейшая ситуация, грозящая одной стороне объявлением ее представителя персоной нон грата и ставящая другую в весьма затруднительное положение? Если так, то я уже сделал это.
      Дивероу потрогал свой глаз - он чертовски болел - и снова сел на кровать.
      - Весь материал по Индокитаю, - прогремел Хаукинз, подходя к письменному столу и беря в руки сложенные бумаги, - написан так, будто я работал на этих проклятых вьетконговцев!
      - Я бы не сказал так, генерал, - возразил Сэм. - Однако возникает несколько вопросов относительно тех методов, которые вы применяли в своих операциях...
      - Да нет, парень, все куда сложнее! - перебил генерал. - Ведь получается так, что я работал либо на них, либо на обе стороны, а то и просто прикарманил чуть ли не половину разворованных в Юго-Восточной Азии денег! Если только я не был настолько глуп, что вообще не, понимал ничего из того, что делаю!
      - Ах-ах! - пропел Дивероу тонким фальшивым тремоло. - "Теперь мы начинаем кое-что понимать, - сказала Алиса Петуху Робину". Настоящий солдат, награжденный конгрессом двумя орденами Почета, оказывается предателем. И все эти боевые схватки, сражения и стремительные рейды за линией фронта, захват пленных, пытки и примитивные средства грубого выживания - не что иное, как кульминация всего того, что несомненно выставит прославленного вояку в смешном свете. Все это очень грустно, генерал, но человеческая психика может воспринять это только так.
      - Дерьмо! - проревел Хаукинз. - Моя голова приручена намного крепче к плечам, нежели у тех сосунков, которые интересуются всей этой чепухой!
      - Двойка генералу, - проговорил Дивероу, поднимая вверх два пальца в форме латинской цифры пять. - Настоящим я подтверждаю, что голова у генерала и в самом деле сидит на плечах куда крепче, чем у любого из службы "Тысяча шестьсот". Но это лишь в том случае, добавлю я, если он действительно настоящий генерал.
      - Что это значит, парень?
      - О Хаукинз, с вами все кончено! Я не знаю, как и почему это произошло. Мне известно только, что вы в недобрый час встали кому-то поперек дороги, наделали слишком много шума и на вас поставлен уже крест! Мало того, теперь вы для службы "Тысяча шестьсот" - дьявольский подарочек, от которого она вполне определенно пытается избавиться. На вашем примере собираются учить других.
      - Чепуха! Подождите до тех пор, пока все это станет известно Пентагону!
      - Ваш Пентагон, коли уж говорить до конца, уже давно все знает. Медные носы сталкиваются между собой, спеша на предприятия по производству дезодорантов. Вы не существуете, генерал, а если и существуете, то лишь в чьей-то капризной памяти.
      Сэм встал с кровати. Боль в глазу снова распространилась по всей голове.
      - Ты не сможешь продать это, поскольку я не куплю, - все еще воинственно заявил Хаукинз, но самоуверенности в его голосе явно поубавилось. - У меня есть друзья. О моей карьере можно рассказывать на рассылаемых новобранцам открытках. Я, черт побери, офицер! Генерал, начавший свой путь рядовым в вонючей бельгийской грязи! И они не могут обращаться со мной подобным образом!
      - Я не солдат, я адвокат. И, поверьте мне, о вас уже ведутся переговоры точно так же, как и о бензине. Эти телефото от ваших пекинских друзей запечатлели все ваши художества. Вы - лопнувший мыльный пузырь.
      - Им надо еще доказать это!
      - Они уже это сделали! Я получил такие доказательства всего лишь час назад в темном винном погребке от одного психопата со свечой в руке. А он, знаете ли, весьма солидный гражданин! Они достали вас.
      Хаукинз скосил глаза и вытащил изо рта разжеванную потухшую сигару.
      - Каким образом?
      - "Заключения врачей". А это - серьезные свидетельства. К работе подключились и терапевты и психиатры. "Нервные срывы" - только начало. Министерство обороны готовит бюллетень, в котором говорится о том, что вы были специально поставлены в весьма напряженную ситуацию, с тем, чтобы иметь возможность наблюдать развитие вашего недуга. Насколько я понял, он именуется "шизоидной прогрессией". Стремление к конфликтам, о чем свидетельствуют материалы по Индокитаю, и картины того, как вы мочитесь на крыше посольства, позволяют сделать весьма убедительные психиатрические заключения...
      - Но у меня есть куда более убедительное объяснение случившегося. Я был чертовски зол. Подождите немного, я представлю свою версию.
      - Да вам просто не дадут ничего сказать. И если подобный бюллетень появится, президенту не останется ничего другого, как, выступив по радио, воздать должное вашему прошлому, а потом: пусть и неохотно, сообщить все же о заключении врачей и попросить нацию молиться за ваше выздоровление.
      - Этого не произойдет! - уверенно покачал головой Хаукинз. - Ведь больше никто не верит президенту!
      - Может быть, и так, генерал, но у него есть связи. Если и не его собственные, то, тем не менее, весьма эффективные. И стоит только ему сказать, как вас тотчас упрячут; стянув предварительно ремнями, в силосную яму в Найке.
      Увидев в небольшом туалете зеркало в металлической оправе. Сэм направился туда.
      - Но зачем президенту это? - едва удерживая сигару между пальцев, спросил Хаукинз. - И почему ему разрешат поступить так?
      Дивероу взглянул в зеркало на огромный отек под левым глазом.
      - Потому что нам нужен бензин.
      - Что?! - Хаукинз уронил от неожиданности сигару и, сам того не замечая, наступил на нее ногой и стал вдавливать ее в ковер. - Бензин?!
      - Все это довольно сложно и не столь существенно для нас. - Сэм слегка нажал пальцами на чувствительную кожу вокруг глаза. Подобных казусов с ним ни разу не случалось за последние пятнадцать лет. И теперь его интересовало, когда опухоль начнет опадать. - И я советую вам воспринимать ситуацию такой, какова она есть на самом деле, и соответственно с ней вести себя. Ведь вам, генерал, не из чего особенно выбирать!
      - Иными словами, вы полагаете, что я намерен дать сбить себя с ног и считать все происходящее вокруг в порядке вещей?
      Дивероу вышел из туалета, остановился и вздохнул.
      - Сейчас, - сказал он, - нашей непосредственной задачей является предотвращение вашего заключения в Монголии на четыре с лишним тысячи лет. И если вы пойдете навстречу, то я смогу вас вытащить.
      - Из Китая?
      - Да.
      - А что от меня требуют за это и кто? И азиаты и Вашингтон? - скосил глаза Хаукинз.
      - Вам придется согласиться на многое. Буквально на все.
      - С армией мне, конечно, придется расстаться?
      - А какой вам смысл оставаться в ней?
      - Черт побери!
      - Я понимаю ваши чувства. Но делать в армии вам больше нечего. Мир же и без нее велик. Так наслаждайтесь им!
      В зловещей тишине Хаукинз снова подошел к письменному столу. Взял одну из фотографий и. пожав плечами, бросил ее. Затем вытащил из кармана новую сигару.
      - Черт побери, парень, ты опять не желаешь думать. Ты юрист, - что ж, возможно, - но, как сам сказал, не солдат. Когда полевой командир нарывается на вражеский патруль, он не вступает с ним в переговоры, а уничтожает его. Никто не заставит меня радоваться в подобной обстановке, а они пусть попробуют поместить меня в ту силосную яму, о которой ты говорил. Для того, чтобы я молчал.
      Дивероу глубоко вдохнул через рот.
      - Я могу построить защиту так, что это будет приемлемо для всех. После того, конечно, как вы прекратите сопротивляться. Полное раскаяние, публичное извинение и прочее, прочее, прочее.
      - Черт побери!
      - Монголия, генерал...
      Хаукинз прикусил конец сигары, чтобы удержать его но рту. Дивероу же она показалась торчавшей между зубов пулей.
      - Как вы собираетесь выходить из положения?
      - Я полагаю, что следует направить министру обороны письмо, приложив к нему магнитофонную пленку, на которую вы запишете его. И в письменном тексте, и, соответственно, на пленке вы заявите, что, будучи в здравом уме, знаете о своей болезни... ну и все прочее...
      Хаукинз уставился на Дивероу.
      - Вы часом не свихнулись?
      - В Дакоте очень много силосных ям.
      - Боже ты мой!
      - Все это не так уж плохо, как вам кажется... Письмо и пленка будут похоронены в Пентагоне. Они пойдут в ход только в том случае, если вы начнете кутить общественность. Если же все будет в порядке, вам вернут, ну, скажем, через пять лет... Идет, Хаукинз?
      Вытащив из кармана спички, генерал зажег одну из них и прикурил. В следующее же мгновение целое облако довольно едкого дыма почти скрыло от Сэма его лицо, и из плотной завесы до Дивероу донесся чеканивший слова голос Хаукинза:
      - К черту все эти ваши китайские штучки, ни о каком психическом заболевании и тому подобном дерьме не может быть и речи! Никому не удастся выбить меня из седла!
      - Боже ты мой! - воскликнул Сэм, расхаживая по камере, как он это часто делал в зале заседаний, вырабатывая тактику защиты. - Раз так, обойдемся и без этого! Просто вы заявите о том, что устали, вот и все! И не забудьте добавить еще что-нибудь о выпивке, поскольку любящий поддать клиент всегда вызывает сочувствие и даже выглядит в какой-то степени привлекательным. - Сэм остановился на какой-то миг, собираясь с мыслями, а затем продолжил: Конечно, китайцы предпочли бы идеологическое, если так можно выразиться, покаяние, которое наверняка смягчило бы их. Впрочем, они и без того уже проявили немалое великодушие по отношению к вам. Народная власть повела себя по-джентльменски. И продемонстрировала терпимость. Чего вы, кстати, не поняли. Ведь вы и на самом деле ответственны перед ними за всю ту грязь, которой вы поливали их в течение целой четверти века.
      - Да вы просто режете по живому! - прорычал Хаукинз, продолжая совершенно непостижимым для Дивероу способом жевать сигару. Затем, вытащив ее изо рта и понизив голос, генерал произнес: - Я знаю, я знаю... Силосная башня или Монголия! О Боже!
      Дивероу с сочувствием наблюдал за генералом. Затем, подойдя к нему, мягко сказал:
      - Вы в тисках, генерал. И поверьте, никто не знает это лучше меня. Я читал ваше досье и согласен, может быть, лишь с одной пятидесятой того, что там написано. И тем не менее, я считаю, что вы представляете собой угрозу по слишком многим параметрам. Но мне также ясно и то, что вы никогда не были ни марионеткой, ни посмешищем. Помните, что вы внушали своим "девочкам"? Что каждый. человек - свое собственное изобретение. И это говорит мне о многом. Так дайте же мне возможность помочь вам! Я не солдат, Хаукинз, но я, черт меня побери, довольно хороший юрист!
      Хаукинз отвернулся. Как показалось Сэму, он был несколько смущен. И когда заговорил, в его словах прозвучала такая беззащитность, что Сэм вздрогнул.
      - Не знаю, почему оказывают на меня воздействие чьи-то речи и никак не привлекают силосные ямы с Монголией. Черт побери, парень, но я прослужил в армии тридцать с лишним лет. Снимите с меня форму, и я буду выглядеть словно ощипанная утка, куда бы меня ни поместили. Ведь я профессиональный военный и не знаю ничего, кроме армии, у меня нет никакой другой подготовки, коль скоро вы заводите речь о чем-то ином. Я никогда не занимался техническими науками, исключая некоторого знакомства в "Джи-2" с техникой, похожей на ту, которой нашпигована эта комната. Я умею только ставить ловушки для любителей поживиться за счет казны, о чем весьма правдиво написано в отчетах о моей деятельности в Индокитае. Я перехитрил камбоджийцев, цэрэушников, вьетнамцев и даже прожженных сайгоновских генералов. Я полагаю, что могу управлять личным составом, хотя мне поставляли чаще всего каких-то уголовников. Если бы эти люди были штатскими, им даже не разрешили бы показаться на улицах. А я всегда относился к ним хорошо. Я мог держать всю эту гвардию в руках. Я сумел, встав на одну доску с ними, использовать и их самих, и их способность ловить рыбку в мутной воде. Но я ничего не умею делать в том мире, который начинается там, где кончается Армия...
      - Что-то не похоже на человека, который заявил, что каждый являет собой свое собственное изобретение. Вы же на самом деле крепче.
      Повернувшись, Хаукинз посмотрел на Сэма.
      - Все это ерунда, парень, - медленно и вдумчиво проговорил он. - А знаешь почему? Может быть, единственное, что из меня хотели сделать в моей жизни, так это махинатора. А я всегда плевал на это, поскольку никогда не придавал особого значения деньгам.
      - Вы жаждете борьбы. Как и все талантливые люди. Ну а деньги представляют собой, так сказать, ее побочный продукт... И обычно их ценность заключается в их количестве, а не в том, что можно на них приобрести.
      - Согласен с вами, - глубоко вздохнув и потянувшись, сказал Хаукинз.
      Глядя на выражение его лица, Сэм был почти уверен в том, что в эту минуту генерал думал о своей отставке.
      Хаукинз прошел бесцельно мимо Сэма, напевая мелодию из "Мерзи-Доутс". Из своего богатого опыта юриста Сэм знал, что именно в такие минуты надо оставить клиента в покое и дать ему время для принятия решения.
      - Подожди еще минуту, парень, - проговорил наконец генерал, вынимая изо рта сигару и глядя Сэму в глаза. - Все рассчитывают на мое согласие: и китайцы, и эти дырявые задницы в Вашингтоне, и, возможно, не менее дюжины корпораций, занимающихся нефтепродуктами. Как мне начинает казаться, они не только рассчитывают на него, но и нуждаются в нем. Причем настолько, что пойдут на любой подлог, состряпают какое угодно дело... Этот восковой шар катится без контроля...