Это был вход в давно не использовавшийся холодильник, служивший теперь винным погребом.
Войдя в помещение, посол зажег спичку. На одном из выступов стены стояла сожженная наполовину свеча. Дипломат поднес спичку к фитилю, и вспыхнувшее пламя затрепетало по стенам и выступам. Про себя Сэм заметил, что хранившееся здесь вино далеко не из лучших.
Увлекая за собой Сэма, посол прошел чуть назад и закрыл, правда не совсем плотно, тяжелую дверь. Аристократические черты его худого лица казались еще более строгими в неверном свете свечи.
— При виде нас, — виновато улыбнулся он, — у вас может сложиться впечатление, что вы имеете дело с параноиками. Но, уверяю вас, это далеко не так!
— Ну что вы, сэр! Здесь очень уютно и спокойно...
В следующие тридцать минут он получил предназначенные для него последние инструкции, присланные правительством. И получил их во вполне подходящем для этого месте: в глубоком подземелье, населенном червями, которые никогда не видели дневного света.
Дивероу покинул посольство с кейсом в руках. Чувствовал он себя не очень уверенно. И не успел выйти из белой стальной двери, как наткнулся на поприветствовавшего его китайского офицера, стоявшего в футе от дорожки. Только сейчас Сэм увидел «вещественные доказательства» тарана — лежавшие на газоне разбитые доски и несколько железных уголков.
— Меня зовут Лин Шу, майор Дивероу, — улыбнулся находившийся за пределами американской территории офицер. — Я буду сопровождать вас к генерал-лейтенанту Хаукинзу. Моя машина к вашим услугам!
Сэм уселся на заднее сиденье армейской машины и, откинувшись на спинку, положил кейс на колени. В отличие от нервных американцев, для Лин Шу не существовало запретных тем. И уже скоро разговор перешел на Маккензи Хаукинза.
— Генерал Хаукинз, — покачивая головой, заявил Лин Шу, — в высшей степени неустойчивая личность... У меня складывается такое впечатление, что он вообще находится во власти каких-то потусторонних темных сил.
— Кто-нибудь пытался поговорить с ним с позиции, так сказать, разума? — спросил Дивероу.
— Да, я пробовал сделать это сам. В довольно мягкой форме старался убедить его...
— Но успеха не добились, как я догадываюсь?
— Что мне сказать вам? Он напал на меня, что само но себе не укладывается ни в какие рамки!
— И вы хотите устроить в связи с этим настоящее судилище? Посол сообщил мне, что вы непреклонны в своем намерении... Процесс или бесконечные хаззераи!
— Что означает последнее слово?
— С иврита оно переводится как «затруднения».
— Вы не похожи на еврея...
— Так как насчет процесса? — перебил китайца Сэм. — Обвинение сводится к нападению на вас?
— О нет! Это несовместимо с нашей философией. Мы не чураемся физических страданий, поскольку только через борьбу и страдания человек обретает настоящую силу...
Лин Шу снова улыбнулся, но почему, этого Дивероу так и не смог понять.
— Генерал будет осужден, — продолжал китаец, — за преступления против нашей родины...
— Расширительное толкование реального поступка, — спокойно резюмировал Сэм.
— Все намного сложнее, — возразил Лин Шу, и улыбка исчезла с его лица, выражавшего теперь покорное смирение. — Ему инкриминируется варварское глумление над национальной святыней, которую можно сравнить с вашим Мемориалом Линкольна. Он уже, как вы знаете, сумел однажды выйти сухим из воды. На украденном грузовике врезался в статую на площади Сон Тай. И поэтому обвиняется сейчас в осквернении великих произведений искусства. Ведь статуя, на которую он наехал на грузовике, выполнена по эскизам жены председателя. И в тот раз не могло быть и речи ни о каких наркотиках. Его видели многие дипломаты. Наделал он шума на площади Сон Тай!
— Он заявит о смягчающих обстоятельствах.
— В случае с нападением на меня это вряд ли поможет.
— Понятно. — И хотя на самом деле Сэм ничего не понял, не было никакого смысла продолжать. — На сколько он тянет?
— Что значит «тянет»?
— Я имею в виду, сколько лет тюрьмы грозит ему?
— Приблизительно четыре тысячи семьсот пятьдесят лет.
— Что? С таким же успехом вы могли бы приговорить его к смертной казни!
— Жизнь в глазах нашего народа священна. Каждое живое существо может внести свой вклад в общее дело. Даже такой закоренелый преступник, каким является ваш империалистический маньяк генерал. Он мог бы принести много пользы, работая в Монголии.
— Подождите! — произнес Дивероу, повернувшись так, чтобы смотреть Лин Шу прямо в лицо.
Он не был уверен, но ему показалось, будто с переднего сиденья донесся металлический звук, какой обычно издает снимаемый револьверный предохранитель.
Сэм решил не думать об этом: так будет лучше, — и снова обратился к Лин Шу.
— Но это же идиотизм! — воскликнул он. — Подумайте, о чем вы говорите: четыре тысячи лет... Монголия!
Лежавший на коленях Сэма кейс упал на пол машины, и американцу снова послышался лязг металла.
— Давайте поговорим серьезно, — продолжал он, поднимая кейс и чувствуя, как его охватывает волнение.
— Законом предусмотрены наказания за совершенные преступления, — сказал Лин Шу. — И ни одно правительство какой бы то ни было державы не имеет права вмешиваться во внутренний порядок любой другой страны. Это непреложная истина. Хотя в данном, весьма специфическом случае возможны варианты.
Прежде чем ответить, Сэм сделал довольно большую паузу, наблюдая за тем, как хмурое выражение на лице Лин Шу медленно уступает место его прежней вежливой, но в то же время совершенно лишенной какого бы то ни было чувства улыбке.
— Могу я из сказанного вами заключить, — спросил он, — что речь может пойти о решении этого дела без суда?
— Как это — без суда? Каким образом? — снова нахмурился китаец.
— В результате компромисса. Ведь мы говорим именно об этом, не так ли?
Лин Шу позволил себе перестать хмуриться. Сменившая угрюмость улыбка была искренней ровно настолько, насколько Дивероу мог себе это представить.
— Если угодно, то да. Компромисс возможен, но при одном условии.
— При соблюдении которого, возможно, срок тюремного заключения в Монголии в четыре тысячи лет будет несколько сокращен?
— Не исключаю этого, если только вам удастся то, что явилось камнем преткновения для других. В конце концов, стремление к компромиссам у нас в крови...
— Я надеюсь, вы знаете, что говорите. Ведь Хаукинз — наш национальный герой.
— Как и Спиро Ейгару, майор! Ваш президент сам сказал об этом...
— И что бы вы могли предложить? Отменить процесс? Лин Шу перестал улыбаться, и Сэму показалось, что сделал он это намеренно.
— Это не в наших силах. О процессе уже объявлено, о нем уже знают и за границей...
— Чего вы хотите: сохранить лицо или продавать бензин? — откинувшись назад, спросил Сэм, а сам подумал, что китаец вовсе не желает никаких компромиссов.
— Немного и того и другого. Ведь это и есть компромисс?
— Хотелось бы узнать, что это значит — ваше «немного». При условии, если я уговорю Хаукинза быть благоразумным.
— В случае вашего успеха речь непременно пойдет о сокращении срока, — в который уж раз улыбнулся Лин Шу.
— С четырех тысяч лет до двух с половиной? В милосердии вам не откажешь. Давайте-ка поговорим лучше об условном освобождении. Я допускаю такую возможность.
— Но каким образом?
— Объясню вам это чуть позже, уверен, вам понравится мое предложение. А пока дайте мне нечто реальное, с чем бы я мог заставить Хаукинза пойти на уступку.
Сэм постучал пальцами по кожаной поверхности своего кейса. Это был дешевый прием, который тем не менее, часто расслаблял противника и делал его более сговорчивым.
— Судебный процесс у нас может проходить по-разному, — ответил китаец. — Иногда он бывает долгим, несколько декоративным, сопровождаемым исполнением всевозможных ритуалов. Или, наоборот, быстрым, без всяких там лишних атрибутов. Иначе говоря, правосудие вершится и за три месяца, и за три часа. Я предлагаю последний вариант...
— ...предусматривающий освобождение Хаукинза, — завершил фразу Сэм. — Я покупаю это. Подобное решение — именно то, что действительно побудит меня поработать как следует. Считайте, что мы заключили сделку.
— Поскольку дело касается освобождения, вам надлежит обставить все в лучших адвокатских традициях.
— Все будет как надо. Вы не только сохраните свое лицо и продадите бензин, но и продемонстрируете, сколь вы сильны, надолго став героями мировой прессы. И все это — одновременно. Что может быть лучше?
Лин Шу улыбнулся. Сэм подумал было о том, не скрывается ли за этой улыбкой что-то более значительное. Но все тот же Лин Шу от подобных мыслей тотчас отвлек его, начав задавать самые различные вопросы и сам же отвечать на них, не давая Сэму открыть рта.
— И в самом деле, что может быть лучше этого? — вновь спросил Лин Шу и сам же ответил: — Только изгнание генерала Хаукинза из Китая!
— Какое совпадение! Это вполне приемлемое условие его освобождения.
— В самом деле? — произнес Лин Шу
,глядя прямо перед собой.
— Мы договоримся с вами, — несколько задумчиво сказал Сэм. — Но меня по-прежнему беспокоит Брэнд Икс.
Глава 6
Камера хорошо просматривалась через стеклянное окошечко в тяжелой стальной двери. В ней размешались европейского типа кровать, письменный стол, вмонтированное в потолок освещение, две лампы — на столе и у кровати — и большой ковер на полу. Справа зиял проем — вход в маленькую ванную, на левой стене была оборудована горизонтальная вешалка для одежды. Комната имела десять футов в ширину и двенадцать — в длину, но находившиеся в ней предметы выглядели намного больше, нежели Сэм представлял себе.
Не было в камере только одного — самого Маккензи Хаукинза.
— Вы сами убедились, — сказал Лин Шу, — насколько мы внимательны и сколь удачно обустроено жилище генерала!
— Все прекрасно, — ответил Сэм, — за исключением того, что я не вижу самого генерала.
— Он там, — улыбнулся Лин Шу и спокойно продолжал: — Это он так развлекается. Услышав шаги, прижимается к двери. Охрана уже два раза попадалась на эту уловку и довольно неудачно входила в камеру. Но, к счастью, среди работающих здесь есть и такие, кто превосходит в силе самого Хаукинза. Кроме того, теперь все смены предупреждены об особенностях поведения генерала. Что же касается пищи, то ее ему дают через окошечко.
— Он все еще никак не угомонится, — усмехнулся Сэм. — В общем, это весьма неординарная личность...
— Еще бы! — с оттенком некоторой загадочности кивнул головой Лин Шу, подходя к вделанному под окошечком кругу и нажимая на красную кнопку. — Генерал Хаукинз!.. Покажитесь, пожалуйста, генерал!.. Это я, Лин Шу, ваш добрый товарищ... Я знаю, что вы стоите за дверью!
— Встань вверх задницей, косоглазый!
Отдернув руку от кнопки, Лин Шу взглянул на Сэма.
— В вежливости вашему генералу не откажешь! — Затем, снова повернувшись к двери и нажав на кнопку переговорного устройства, он произнес; — Генерал, со мной ваш соотечественник, представитель вашего правительства. Он из вооруженных сил вашей страны...
— Тебе бы лучше проверить ее сумку, а то, может быть, заглянуть и под юбку! Смотри, как бы вместо губной помады у нее не оказалась бомба! — проревел из-за двери невидимый генерал.
Лин Шу в замешательстве снова повернулся к Дивероу. Сэм, мягко отстранив китайца, сам нажал на кнопку и громко сказал:
— Ну, ты, куриный хахаль, покажи свою волосатую задницу, которую ты называешь рожей, а не то я подорву тебя к чертовой матери, сукин сын! Кстати, тебе привет от Регины Гринберг!
В окошке медленно появилась огромная, стриженная под ежик голова Маккензи Хаукинза. Между зубов торчала полусжеванная сигара. В широко открытых, налитых кровью глазах виднелось неподдельное любопытство, которое генерал напрасно старался скрыть.
— Что такое? — удивленно открыл рот Лин Шу. — Что вы говорите?
— Это один из самых секретных военных паролей, — ответил Дивероу, — который мы используем только в исключительных случаях.
— Я не буду мешать вам, — молвил китаец. — Это было бы невежливо. Если вы нажмете вот на эту ручку рядом с окошком, генерал сможет увидеть вас. А когда вы решитесь, я впущу вас к нему в камеру. Сам же я останусь здесь.
Нажав на указанную ему ручку, Сэм услышал металлический лязг и почти сразу вслед за тем увидел косящегося на него и все еще озлобленного генерала. У Дивероу было такое ощущение, будто Хаукинз рассматривает нечто совершенно непристойное и к тому же малозначащее, каковым, судя по всему, являлся в глазах заключенного не кто иной, как он, Сэм Дивероу, жертва ошибки военных.
Тем не менее, он кивнул Лин Шу, и тот, протянув обе руки к двери, дернул ее на себя одной рукой и попридержал другой. Когда тяжелая стальная дверь открылась, Сэм шагнул в камеру навстречу летевшему на него огромному кулаку, который пришелся ему прямо по левому глазу. Удар достиг своей цели: комната, земной шар, а затем и вся Галактика завращались с невиданной скоростью и вслед за тем раскололись на сотни тысяч осколков ослепительно белого света.
Перед тем как ощутить сильную боль в голове и особенно в глазу, Сэм почувствовал на своем лице мокрое полотенце. Ему показалось все это странным. Протянув руку к голове, он убрал полотенце и прищурился. И первое, что увидел, был белый потолок. Висевшая посередине него лампа причиняла боль, причем больше всею его беспокоил левый глаз. Поняв, что лежит на кровати, Сэм повернулся на бок и сразу все вспомнил.
Хаукинз сидел за письменным столом, заваленным документами и фотоснимками, и читал сложенные в стопку бумаги.
Чтобы убедиться в том, что его кейс валяется где-то рядом с Хаукинзом, Сэму вовсе не надо было поворачивать раскалывавшуюся от боли голову. Но он все же сделал это и обнаружил чемоданчик, как и предполагал, у ног генерала. Естественно, открытый и пустой. Его же Одержимое лежало перед генералом.
Сэм прочистил горло. Ни о чем другом он и не мог помышлять. Хаукинз взглянул на него, и выражение его лица даже с большой натяжкой нельзя было назвать любезным. На нем отсутствовал какой бы то ни было намек на доброжелательность, которая обычно отличает товарищей по оружию.
— Это ты, говнюк ничтожный, занимаешься этим? С трудом усевшись на кровати, Сэм осторожно потрогал левый глаз, которым он видел довольно плохо.
— Конечно, меня можно назвать и дерьмом, генерал. Но в один прекрасный день я надеюсь доказать вам, что я далеко не такое ничтожество, как вы это предполагаете... Боже мой, до чего же больно!
— Ты хочешь мне что-то доказать? — кивнув на лежавшие перед ним бумаги, цинично усмехнулся Хаукинз. — Зная, кто я? Ты смешной парень, пойми это.
— Ваша манера разговаривать столь же допотопна, как и вы сами, — пробормотал Сэм, поднимаясь с кровати и с трудом сохраняя равновесие. — Вам нравится то, что вы читаете?
— Да это какая-то летопись! По всей видимости, они собираются ставить обо мне еще один фильм!
— Если и так, то только в Ливенуорсе, в тюремной прачечной. Вы ведь слишком лакомый кусочек. — Указав на повешенное на дверь и закрывавшее окошко одеяло, Дивероу поинтересовался: — Это имеет какой-то смысл?
— Да, поскольку смущает их. Восточный ум отличают два ярко выраженных пунктика, которые непосредственно воздействуют на него: смущение и замешательство.
Глаза Хаукинза стали спокойными.
Но то, что он сейчас сказал, удивило Дивероу. Возможно, это была просто его манера выражаться, но не исключено также, что за этими словами скрывалось глубокое знание. В любом случае подобная фразеология оказалась неожиданной.
— Мне кажется, все это бессмысленно. Ведь комната прослушивается, черт побери! Все, что им надо для того, чтобы слышать каждое произнесенное в камере слово, гак это нажать на красную кнопку!
— Ты не прав, солдат, — поднимаясь со своего кресла, ответил Хаукинз. — Если ты, конечно, солдат, а не штатская крыса. Иди сюда.
Хаукинз шагнул к висевшему на двери одеялу и завернул один угол направо, затем другой — налево. На обоих открывшихся взору участках стены находились небольшие отверстия, бросавшиеся в глаза исключительно из-за заткнутой в них мокрой туалетной бумаги. Отпустив оба конца одеяла, Хаукинз указал еще на шесть таких же затычек из все той же туалетной бумаги, по две и каждой стене — вверху и внизу, и усмехнулся своей напоминающей растянутую кожу улыбкой.
— Я изучил эту камеру буквально сантиметр за сантиметром и заткнул все микрофоны, убедившись предварительно в том, что не пропустил ни одного. Да, в хитрости этим обезьянам не откажешь. Один из них они укрепили прямо над моей подушкой, на случай, если я буду разговаривать во сне. И обнаружить его было труднее всего.
Не очень охотно, но Сэм все же кивнул в знак одобрения. И тут же подумал о том, что казалось ему само собой разумеющимся.
— Но если вы заблокировали все микрофоны, они могут прийти в камеру и выгнать нас отсюда. Вы должны это понимать.
— Тебе следовало бы лучше соображать, — возразил генерал. — Электронное оборудование в закрытых помещениях имеет только один выход. Сначала они вообразят, что в системе произошло короткое замыкание на выяснение чего у них уйдет около часа — если они, конечно, не вздумают ломать стены, а попытаются определить повреждение с помощью сенсоров. И данное обстоятельство будет смущать их. Затем, если они поймут, что дело не в короткое замыкании, а в затычках, то придут в замешательство. Помнишь, я говорил о двух пунктиках? Так вот, в течение часа они будут думать над тем, как им вытащить нас куда-нибудь еще, не допустив при этом ошибки. Таким образом, у нас в запасе как минимум два часа. И поэтому постарайся-ка хорошенько объяснить мне все за остающееся в нашем распоряжении время.
Дивероу вполне отчетливо сознавал, что ему просто необходимо «хорошенько объяснить все». Хаукинз был профессионалом, Сэм же не имел пристрастия к противоборству. И не только к физическому, но, как он начинал теперь подозревать, и к умственному.
— Вы не хотели бы услышать что-нибудь о Регине Гринберг? — спросил Сэм, когда генерал замолчал.
— Я читал ваши заметки — пожал тот плечами. — У вас отвратительный почерк.
— Плохой почерк — профессиональное отличие каждого юриста, одно из условий приема в коллегию адвокатов. На машинку же я не хотел отдавать их.
— Я думаю! — усмехнулся генерал. — У тебя тоже полно грязи в мозгах.
— У вас ужасный вкус, генерал.
— Я никогда не обсуждаю своих бывших жен!
— Зато они обсуждали вас! — заметил Сэм.
— Я хорошо знаю девочек. От них вы не получили 1 ничего такого, что можно было бы использовать против меня... Нет, от них вы не получили ничего... да и вес остальное, что вам удалось собрать, не имеет ко мне никакого отношения. |
— Надо ли говорить мне о морали?
— Только в моей, грубой манере. У меня с этикетом плоховато, парень. — Хаукинз вытянул руку и направлении письменного стола. Кисть и вытянутые пальцы ни разу не дрогнули. — Начинай свои объяснения.
— А что объяснять-то? — пожал плечами Сэм. — Ведь вы говорите, что прочитали бумаги. Или я должен разъяснить вам, что все эти документы свидетельствуют о том, что создалась сложнейшая ситуация, грозящая одной стороне объявлением ее представителя персоной нон грата и ставящая другую в весьма затруднительное положение? Если так, то я уже сделал это.
Дивероу потрогал свой глаз — он чертовски болел — и снова сел на кровать.
— Весь материал по Индокитаю, — прогремел Хаукинз, подходя к письменному столу и беря в руки сложенные бумаги, — написан так, будто я работал на этих проклятых вьетконговцев!
— Я бы не сказал так, генерал, — возразил Сэм. — Однако возникает несколько вопросов относительно тех методов, которые вы применяли в своих операциях...
— Да нет, парень, все куда сложнее! — перебил генерал. — Ведь получается так, что я работал либо на них, либо на обе стороны, а то и просто прикарманил чуть ли не половину разворованных в Юго-Восточной Азии денег! Если только я не был настолько глуп, что вообще не, понимал ничего из того, что делаю!
— Ах-ах! — пропел Дивероу тонким фальшивым тремоло. — «Теперь мы начинаем кое-что понимать, — сказала Алиса Петуху Робину». Настоящий солдат, награжденный конгрессом двумя орденами Почета, оказывается предателем. И все эти боевые схватки, сражения и стремительные рейды за линией фронта, захват пленных, пытки и примитивные средства грубого выживания — не что иное, как кульминация всего того, что несомненно выставит прославленного вояку в смешном свете. Все это очень грустно, генерал, но человеческая психика может воспринять это только так.
— Дерьмо! — проревел Хаукинз. — Моя голова приручена намного крепче к плечам, нежели у тех сосунков, которые интересуются всей этой чепухой!
— Двойка генералу, — проговорил Дивероу, поднимая вверх два пальца в форме латинской цифры пять. — Настоящим я подтверждаю, что голова у генерала и в самом деле сидит на плечах куда крепче, чем у любого из службы «Тысяча шестьсот». Но это лишь в том случае, добавлю я, если он действительно настоящий генерал.
— Что это значит, парень?
— О Хаукинз, с вами все кончено! Я не знаю, как и почему это произошло. Мне известно только, что вы в недобрый час встали кому-то поперек дороги, наделали слишком много шума и на вас поставлен уже крест! Мало того, теперь вы для службы «Тысяча шестьсот» — дьявольский подарочек, от которого она вполне определенно пытается избавиться. На вашем примере собираются учить других.
— Чепуха! Подождите до тех пор, пока все это станет известно Пентагону!
— Ваш Пентагон, коли уж говорить до конца, уже давно все знает. Медные носы сталкиваются между собой, спеша на предприятия по производству дезодорантов. Вы не существуете, генерал, а если и существуете, то лишь в чьей-то капризной памяти.
Сэм встал с кровати. Боль в глазу снова распространилась по всей голове.
— Ты не сможешь продать это, поскольку я не куплю, — все еще воинственно заявил Хаукинз, но самоуверенности в его голосе явно поубавилось. — У меня есть друзья. О моей карьере можно рассказывать на рассылаемых новобранцам открытках. Я, черт побери, офицер! Генерал, начавший свой путь рядовым в вонючей бельгийской грязи! И они не могут обращаться со мной подобным образом!
— Я не солдат, я адвокат. И, поверьте мне, о вас уже ведутся переговоры — точно так же, как и о бензине. Эти телефото от ваших пекинских друзей запечатлели все ваши художества. Вы — лопнувший мыльный пузырь.
— Им надо еще доказать это!
— Они уже это сделали! Я получил такие доказательства всего лишь час назад в темном винном погребке от одного психопата со свечой в руке. А он, знаете ли, весьма солидный гражданин! Они достали вас.
Хаукинз скосил глаза и вытащил изо рта разжеванную потухшую сигару.
— Каким образом?
— «Заключения врачей». А это — серьезные свидетельства. К работе подключились и терапевты и психиатры. «Нервные срывы» — только начало. Министерство обороны готовит бюллетень, в котором говорится о том, что вы были специально поставлены в весьма напряженную ситуацию, с тем, чтобы иметь возможность наблюдать развитие вашего недуга. Насколько я понял, он именуется «шизоидной прогрессией». Стремление к конфликтам, о чем свидетельствуют материалы по Индокитаю, и картины того, как вы мочитесь на крыше посольства, позволяют сделать весьма убедительные психиатрические заключения...
— Но у меня есть куда более убедительное объяснение случившегося. Я был чертовски зол. Подождите немного, я представлю свою версию.
— Да вам просто не дадут ничего сказать. И если подобный бюллетень появится, президенту не останется ничего другого, как, выступив по радио, воздать должное вашему прошлому, а потом: пусть и неохотно, сообщить все же о заключении врачей и попросить нацию молиться за ваше выздоровление.
— Этого не произойдет! — уверенно покачал головой Хаукинз. — Ведь больше никто не верит президенту!
— Может быть, и так, генерал, но у него есть связи. Если и не его собственные, то, тем не менее, весьма эффективные. И стоит только ему сказать, как вас тотчас упрячут; стянув предварительно ремнями, в силосную яму в Найке.
Увидев в небольшом туалете зеркало в металлической оправе. Сэм направился туда.
— Но зачем президенту это? — едва удерживая сигару между пальцев, спросил Хаукинз. — И почему ему разрешат поступить так?
Дивероу взглянул в зеркало на огромный отек под левым глазом.
— Потому что нам нужен бензин.
— Что?! — Хаукинз уронил от неожиданности сигару и, сам того не замечая, наступил на нее ногой и стал вдавливать ее в ковер. — Бензин?!
— Все это довольно сложно и не столь существенно для нас. — Сэм слегка нажал пальцами на чувствительную кожу вокруг глаза. Подобных казусов с ним ни разу не случалось за последние пятнадцать лет. И теперь его интересовало, когда опухоль начнет опадать. — И я советую вам воспринимать ситуацию такой, какова она есть на самом деле, и соответственно с ней вести себя. Ведь вам, генерал, не из чего особенно выбирать!
— Иными словами, вы полагаете, что я намерен дать сбить себя с ног и считать все происходящее вокруг в порядке вещей?
Дивероу вышел из туалета, остановился и вздохнул.
— Сейчас, — сказал он, — нашей непосредственной задачей является предотвращение вашего заключения в Монголии на четыре с лишним тысячи лет. И если вы пойдете навстречу, то я смогу вас вытащить.
— Из Китая?
— Да.
— А что от меня требуют за это и кто? И азиаты и Вашингтон? — скосил глаза Хаукинз.
— Вам придется согласиться на многое. Буквально на все.
— С армией мне, конечно, придется расстаться?
— А какой вам смысл оставаться в ней?
— Черт побери!
— Я понимаю ваши чувства. Но делать в армии вам больше нечего. Мир же и без нее велик. Так наслаждайтесь им!
В зловещей тишине Хаукинз снова подошел к письменному столу. Взял одну из фотографий и. пожав плечами, бросил ее. Затем вытащил из кармана новую сигару.
— Черт побери, парень, ты опять не желаешь думать. Ты юрист, — что ж, возможно, — но, как сам сказал, не солдат. Когда полевой командир нарывается на вражеский патруль, он не вступает с ним в переговоры, а уничтожает его. Никто не заставит меня радоваться в подобной обстановке, а они пусть попробуют поместить меня в ту силосную яму, о которой ты говорил. Для того, чтобы я молчал.
Дивероу глубоко вдохнул через рот.
— Я могу построить защиту так, что это будет приемлемо для всех. После того, конечно, как вы прекратите сопротивляться. Полное раскаяние, публичное извинение и прочее, прочее, прочее.
— Черт побери!
— Монголия, генерал...
Хаукинз прикусил конец сигары, чтобы удержать его но рту. Дивероу же она показалась торчавшей между зубов пулей.
— Как вы собираетесь выходить из положения?
— Я полагаю, что следует направить министру обороны письмо, приложив к нему магнитофонную пленку, на которую вы запишете его. И в письменном тексте, и, соответственно, на пленке вы заявите, что, будучи в здравом уме, знаете о своей болезни... ну и все прочее...
Хаукинз уставился на Дивероу.
— Вы часом не свихнулись?
— В Дакоте очень много силосных ям.
— Боже ты мой!
— Все это не так уж плохо, как вам кажется... Письмо и пленка будут похоронены в Пентагоне. Они пойдут в ход только в том случае, если вы начнете кутить общественность. Если же все будет в порядке, ^ вам вернут, ну, скажем, через пять лет... Идет, Хаукинз?
Вытащив из кармана спички, генерал зажег одну из них и прикурил. В следующее же мгновение целое облако довольно едкого дыма почти скрыло от Сэма его лицо, и из плотной завесы до Дивероу донесся чеканивший слова голос Хаукинза:
— К черту все эти ваши китайские штучки, ни о каком психическом заболевании и тому подобном дерьме не может быть и речи! Никому не удастся выбить меня из седла!
— Боже ты мой! — воскликнул Сэм, расхаживая по камере, как он это часто делал в зале заседаний, вырабатывая тактику защиты. — Раз так, обойдемся и без этого! Просто вы заявите о том, что устали, вот и все! И не забудьте добавить еще что-нибудь о выпивке, поскольку любящий поддать клиент всегда вызывает сочувствие и даже выглядит в какой-то степени привлекательным. — Сэм остановился на какой-то миг, собираясь с мыслями, а затем продолжил: — Конечно, китайцы предпочли бы идеологическое, если так можно выразиться, покаяние, которое наверняка смягчило бы их. Впрочем, они и без того уже проявили немалое великодушие по отношению к вам. Народная власть повела себя по-джентльменски. И продемонстрировала терпимость. Чего вы, кстати, не поняли. Ведь вы и на самом деле ответственны перед ними за всю ту грязь, которой вы поливали их в течение целой четверти века.
— Да вы просто режете по живому! — прорычал Хаукинз, продолжая совершенно непостижимым для Дивероу способом жевать сигару. Затем, вытащив ее изо рта и понизив голос, генерал произнес: — Я знаю, я знаю... Силосная башня или Монголия! О Боже!
Дивероу с сочувствием наблюдал за генералом. Затем, подойдя к нему, мягко сказал:
— Вы в тисках, генерал. И поверьте, никто не знает это лучше меня. Я читал ваше досье и согласен, может быть, лишь с одной пятидесятой того, что там написано. И тем не менее, я считаю, что вы представляете собой угрозу по слишком многим параметрам. Но мне также ясно и то, что вы никогда не были ни марионеткой, ни посмешищем. Помните, что вы внушали своим «девочкам»? Что каждый. человек — свое собственное изобретение. И это говорит мне о многом. Так дайте же мне возможность помочь вам! Я не солдат, Хаукинз, но я, черт меня побери, довольно хороший юрист!
