— Меня зовут Лин Шу, — произнес почтительно одетый в униформу коммунист, искоса рассматривая огромного растрепанного американского генерала, сидевшего в кожаном кресле со стаканом виски в одной руке и с разжеванной сигарой в другой, — Я начальник пекинской народной милиции. В данный момент вы находитесь под домашним арестом. В этом нет ничего оскорбительного, поскольку это простые формальности...
      — А к чему они? — воскликнул Маккензи Хаукинз со своего кресла — единственного образчика европейской мебели в восточном доме — и, положив ногу в тяжелом ботинке на черный лакированный стол, свесил руку со спинки кресла таким образом, что зажженный конец сигары едва не касался шелковой занавески, перегораживающей комнату. — Какие еще могут быть формальности, кроме тех, которые идут через дипломатическую миссию? Отправляйтесь туда и уж там излагайте свои жалобы. Правда, для этого вам, возможно, придется встать в очередь!
      Довольно усмехнувшись, Хаукинз отпил виски из стакана.
      — Но вы живете не и миссии, — проговорил Лин Шу, следя глазами за сигарой и шелком, — и, значит, не находитесь на территории Соединенных Штатов. Из этого же следует, что вы подпадаете под юрисдикцию народной милиции. Однако, что бы там не было, нам известно, что вы никуда не собираетесь уходить, генерал. Именно поэтому я и говорю, что это все простые формальности.
      — А что у вас там? — Хаукинз ткнул рукой с сигарой в сторону узкого прямоугольного окна.
      — Два караульных, — ответил Лин Шу. — Мы выставили по паре бойцов с каждой стороны вашей резиденции. Всего восемь человек...
      — Не много ли для того, кто не собирается никуда бежать?
      — Это так, лишь для приличия, генерал... Два караульных смотрятся на фотографии лучше, чем один, в то время как три выглядят уже угрожающе!
      — Выходит, вы беспокоитесь о соблюдении приличий? — проговорил Хаукинз, вновь располагая сигару в угрожающей близости от шелка.
      — Да, — ответил китаец. — Министерство образования пошло нам навстречу, разрешив устроить вас здесь. Согласитесь, генерал, что место вашей изоляции подобрано в высшей степени удачно. Прекрасный дом на живописном холме. Прямо-таки мирная идиллия на фоне изумительного пейзажа
      Лин Шу обошел кресло с генералом и мягким движением отодвинул занавеску подальше от сигары Хаукинза. Но сделал он это слишком поздно: генерал уже успел прожечь в материи маленькую круглую дырку.
      — Это весьма дорогой район, — ответил Хаукинз. — Кто-то в этом народном раю, где никому не принадлежит ничего и тем не менее, каждый имеет нее, весьма успешно и быстро делает деньги. Как-никак я плачу за жилье четыре сотни долларов в месяц!
      — Вам повезло, что вы поселились в этом районе, генерал. Что же касается собственности, то она может быть приобретена коллективом, но коллективная собственность ни в коей мере не является частной.
      Лин Шу, подойдя к узкой двери, заглянул в единственную в доме спальню. Внутри темно. Широкое окно, сквозь которое мог бы проходить солнечный свет, было завешено одеялом. На полулежали аккуратно сложенные циновки и валялись обертки от американских конфет. Воздух пронизывал резкий запах виски.
      — А зачем вам фотографии? — поинтересовался генерал.
      — Чтобы показать миру, — отведя взгляд от неопрятной картины, ответил Лин Шу. — что мы обращаемся с вами лучше, нежели вы с нами! Этот дом вовсе не похож на сайгонские тигровые клетки или, скажем, на подземную тюрьму на берегу кишащего акулами залива Холкогаз...
      — Индейцы называют его Алькатраз!
      — Извините!
      — Не стоит извинения... А вы подняли настоящую шумиху вокруг этого дела, не так ли?
      Несколько секунд Лин Шу не отвечал, собираясь с мыслями, затем сказал:
      — Если бы кто-нибудь в течение ряда лет поливал грязью ваши святыни, а потом взорвал Мемориал Линкольна на площади Вашингтона, то ваши разряженные в мантии дикари из Верховного суда немедленно приговорили бы его к смертной казни. — Китаец усмехнулся и провел рукой по своему форменному пиджаку, какой носил и сам председатель Мао. — Но мы не настолько примитивны. Для нас любая жизнь священна. Даже такой бешеной собаки, как вы
      — И вы, азиаты, никогда никого не поносили?
      — Наши лидеры говорят только правду, и это знают во всем мире, как и то, чему учит наш никогда не ошибающийся председатель. А правда, генерал, не имеет ничего общего с поношением, поскольку правда — это правда. Истина, известная каждому.
      — В том числе и в моем штате Колумбия, — пробормотал генерал, убирая ногу со стола. — Но почему вы выбрали именно меня? Ведь людей, что поносят вас, предостаточно. Чем заслужил я такое внимание?
      — Только тем, что остальные не так знамениты, как вы, а если быть уж столь совершенно точным, то они совсем не знамениты, коль вам угодно знать. Признаюсь, я с большим интересом посмотрел фильм о вашей жизни. Ничего не скажешь, весьма артистичная поэма о насилии!
      — Вы действительно видели этот фильм?
      — Да. Частным, конечно, образом. И к тому же с купюрами. Вырезаны те куски, где играющий вас артист убивает нашу героическую молодежь. Все это, должен заметить, генерал, крайне дико! — Лин Шу обошел стол и снова улыбнулся. — Да, вы скверный человек, генерал. И теперь жестоко оскорбили нас, повредив почитаемый всеми памятник...
      — Да бросьте вы это! — поморщился генерал. — Ведь я даже не знаю, что произошло, поскольку мне подсунули наркотики! И вам прекрасно это известно! Я был с вашим генералом Лу Сином в его же собственном доме!
      — Вы должны вернуть нам нашу честь, генерал Хаукинз. Неужели вы не понимаете этого? — Лин Шу говорил спокойно, и Хаукинз не перебивал его. — Вам надо только принести свои извинения, вот и все. Подготовка к церемонии уже завершена. На ней будут присутствовать всего несколько представителей прессы, текст же вашего заявления мы напишем за вас сами.
      — Послушайте, приятель! — резко поднявшись со своего кресла и, возвысившись над китайцем, произнес Хаукинз. — Вы опять за свое! Долго еще мне объяснять вам, недоделанным, что американцы не пресмыкаются? Ни на каких церемониях — с прессой или без нее! Запомните это раз и навсегда, вы, заблеванный пигмей!
      — Не надо так сердиться, генерал! Вы поставили всех нас в весьма трудное положение, и небольшая церемония. ну, скажем, совсем маленькая и предельно простая...
      — Нет, — перебил китайца Хаукинз, — это не для меня! Я представляю вооруженные силы Соединенных Штатов, и все мелкое и незначительное неприемлемо для таких, как мы! Нас нелегко опрокинуть. Мы привыкли идти прямо на врага, дружок!
      — Прошу прощения!
      Слегка смущенный своими собственными словами, Хаукинз пожал плечами.
      — Ничего... Я снова говорю «нет». Вы можете пугать этих гомосеков из посольства, но со мной вам не справиться.
      — Но они-то сами просили вас согласиться на наши условия, поскольку на этот счет ими получены соответствующие указания. Так что у вас нет иного выхода.
      — Все это чепуха! — Хаукинз подошел к очагу и, выпил из стакана, поставил его на каминную доску рядом с ярко раскрашенной коробкой. — Эти педики что-то задумали вместе с такой же группой гомосеков из государственного департамента. Подождите, наш Белый дом и Пентагон прочтут мой доклад! Да, парень! И тогда все вы. кривоногие коротышки, удерете, задрав хвосты, в горы, а мы взорвем их!
      Хаукинз усмехнулся, глаза его блестели.
      — Вы слишком много бранитесь, — спокойно заметил Лин Шу, печально качая головой. Затем поднял лежавшую рядом со стаканом генерала яркую коробку. — Петарды Цин Тяу. Лучшие в мире. Оглушительные и ослепительно яркие. Я очень люблю их слушать и смотреть на них.
      — Я понимаю вас, — промолвил Хаукинз, несколько удивленный переменой темы. — Их дал мне Лу Син. Мы вдоволь попускали их в тот вечер, пока меня не опоили наркотиками.
      — Ну что же, генерал Хаукинз, это прекрасный подарок!
      — Да уж, — выдавил американец, — видит Бог, он мне кое-что должен.
      — Но разве вы не понимаете, — продолжал Лин Шу, — что все это самая настоящая чепуха, хотя и производящая некоторый эффект? Вся эта пальба не что иное, как показуха, отблеск чего-то еще, всего-навсего иллюзия! Будучи сами по себе реальными, петарды тем не менее, лишь иллюзия другой реальности. А иллюзия не представляет собой никакой опасности.
      — И что же?
      — Просто такой же точно иллюзией, генерал, является то, что просят вас совершить. Ведь вы должны только сделать вил. Короче говоря, речь идет о простой церемонии с небольшим количеством слон, которые, как вы знаете, не что иное, как все та же иллюзия. Совершенно не опасная и вежливая.
      — Ерунда — взревел Хаукинз. — Всем известно, что такое петарда, но никто не будет знать, что я притворяюсь!
      — Кроме нас двоих, — заметил китаец. — По сути дела это самый обычный дипломатический ритуал. И, поверьте мне, все поймут.
      — Да? А откуда вы, черт бы вас побрал, можете это знать? Вы же. насколько мне известно, всего-навсего пекинский полицейский, а не какая-нибудь дипломатическая задница!
      Постучав пальцами по коробке с петардами, Лин Шу шумно вздохнул.
      — Прошу прощения, генерал, за небольшой обман, но на самом деле я не из милиции... Я второй вице-префект министерства образования. И пришел сюда, чтобы воззвать к вашему разуму. Ну а все остальное — истинная правда. Вы действительно находитесь под домашним арестом, и охрана у вашего дома и в самом деле выставлена милицией.
      — Нечего сказать, дожил! — усмехнулся генерал. — Ко мне присылают гомосеков! А вы действительно сильно встревожены?
      — Да, — снова вздохнул китаец. — Те идиоты — я имею в виду затеявших всю эту историю — сосланы на рудники Внешней Монголии. Это было настоящим безумием, хотя я, конечно, могу их понять, поскольку слишком уж соблазнительно подставить такого человека, как вы, генерал Хаукинз! И скажите мне, пожалуйста, что вы на самом деле думаете о том огромном количестве произнесенных вами речей, в которых вы нападаете на каждое марксистское, социалистическое и даже пусть и смутно, но все же ориентированное на демократическое развитие государство? Все ваши выступления не что иное, как худшие, или, вернее, лучшие, примеры самой обыкновенной демагогии!
      — Как правило, эту чушь сочиняли те, кто оплачивал мои выступления, — ответил после некоторого раздумья Хаукинз. — Но это, — быстро добавил он, — вовсе не означает, что я не верил в то, что говорил! И продолжаю верить, черт побери!
      — Ну, вы даете! — воскликнул Лин Шу, даже притопнув при этом ногой. — Да вы просто ненормальный, как и этот Лу Син со своими рычащими бумажными львами! А все, что могут подобные люди, так это играть в любовь с монгольскими овцами! Нет, генерал, вы невозможный человек!
      Хаукинз смотрел на разгневанное лицо коммуниста и яркую коробку с петардами, которую тот держал в руке. Американец уже принял решение, и они оба знали об этом.
      — Но я представляю собой и еще кое-что, — проговорил Хаукинз, приближаясь к Лин Шу. — Слышишь ты, косоглазый?!
      — Нет-нет! Никакого насилия, вы, идиот... — закричал было китаец, но тут же умолк.
      Схватив Лин Шу за лацкан пиджака и дернув его так, что тот потерял равновесие, Хаукинз ребром ладони ударил свою жертву под подбородок. Вице-префект министерства образования без чувств растянулся на полу. Генерал же выхватил из руки китайца коробку с петардами и, обежав столик с напитками, направился в спальню.
      Слегка завернув край висевшего на окне одеяла, посмотрел, что творилось на заднем дворе. Двое стражей порядка, поставив карабины в сторону, беззаботно о чем-то беседовали. Дальше, за домом, начинался склон холма, по которому проходила окружавшая город дорога.
      Опустив одеяло, Хаукинз поспешил в гостиную. Встав на четвереньки, добрался до входной двери. Затем поднялся на ноги и бесшумно приоткрыл ее. Футах в сорока от себя увидел двух прогуливавшихся милиционеров. Причем с той же беспечностью, что и их братья по оружию по ту сторону здания. Более того, внимание охранников было приковано к уходившей вниз по склону дороге, а не к дому.
      Взяв яркую коробку с петардами, которую он держал под мышкой, и, сорвав с нее тонкую бумагу, Маккензи резким движением разорвал соединявшие цилиндры нити. Сделав две связки петард и соединив их фитили в один, он достал из кармана свою зажигалку времен второй мировой войны.
      Вздохнул, разозлившись на самого себя, и, прижав к себе связки петард, прошел с небрежным видом мимо окна в спальню и снял с крюка, вбитого в тонкую стенку, свою кобуру и патронташ. Надев на себя амуницию, вытащил из кобуры кольт сорок пятого калибра и проверил магазин. Убедившись, что все в порядке, водворил оружие на место и вышел из спальни. Обойдя стоявшее у камина кресло, перешагнул через неподвижного Лин Шу и подошел к входной двери.
      Щелкнув зажигалкой, генерал поджег бикфордов шнур и, открыв дверь, швырнул связанные петарды на газон перед крыльцом.
      Быстро и бесшумно закрыв дверь на замок, Хаукинз выташил из прихожей небольшой красный полированный сундук и прижал его к толстой, покрытой резьбой панели. После чего вернулся в спальню и, отвернув небольшой кусок одеяла, застыл в ожидании.
      Взрывы оказались намного громче, нежели ожидал Хаукинз. Как он понял, это случилось потому, что соединенные вместе петарды взорвались одновременно.
      Милиционеры, дежурившие у задней стены здания, в мгновение ока пробудились от своей спячки и с карабинами наперевес кинулись к входной двери.
      Как только они скрылись из глаз, Хаукинз, сорвав с окна одеяло и, выбив ногой хрупкое стекло, выпрыгнул ни траву и бросился бежать по направлению к холму.

      У подножия холма пролегал опоясывавший город пыльный тракт с отходившими от него многочисленными проселками и тропками, которые, словно спицы колеса, непременно сходящиеся к его середине, вели к небольшому рынку. По касательной к этому главному пути проходила еще одна ответвленная от нее дорога, наполовину покрытая асфальтом и выходившая в четырех милях к востоку на шоссе, по которому до американского посольства в Пекине оставалось еще целых двенадцать миль.
      В чем Хаукинз сейчас больше всего нуждался, так это в средстве передвижения. Конечно, желательно, чтобы это был автомобиль. Но заполучить его здесь, в провинции, было практически невозможно. Правда, у народной милиции имелись машины, и у генерала даже мелькнула шальная мысль вернуться и прихватить легковушку, на которой приехал Лин Шу, но это было слишком рискованно. И даже если бы ему удалось найти ее и угнать, но все равно воспользоваться ею было невозможно, поскольку у нее был номер.
      Хаукинз пошел по склону горы вдоль дороги. За ним должны были бы пустить погоню. Его не очень-то беспокоил тот факт, что ему, возможно, еще долго придется находиться в этой безлюдной местности. В свое время он целыми месяцами жил в землянках, вырытых в горах Конг-Сол и Лай-Тай в Камбодже, и к жизни в лесу он был приспособлен куда лучше, чем многие дикие животные. Ведь он, черт побери, был профессионалом!
      Но сейчас все эти его достоинства не имели никакого значения. Ему необходимо было добраться до своей миссии и оповестить весь свободный мир о том, какого врага он вскармливает. Генерал с соотечественниками смогли бы передавать по радио свои послания, забаррикадировав здание миссии и, защищая его до тех пор, пока бомбардировщики, брошенные в воздух с авианосцев, не обрушат всю свою мощь на город, даже если им и придется при этом снести половину Пекина. А затем американцев забрали бы вертолеты.
      Конечно, штатские наложили бы в штаны, но он бы присмотрел за ними. Научил бы воевать эти модные портки. Воевать, а не болтать языками!
      Неожиданно Хаукинз прекратил фантазировать: приблизительно в четверти мили, там, где дорога делала поворот, показался одинокий мотоциклист — как выяснилось чуть позже, ши-сан, или, проще говоря, рядовой милиционер. Видно, Бог услышал молитву беглеца.
      Выбравшись из высокой травы, Хаукинз поспешил вниз. И меньше чем через минуту стоял уже на грязной обочине. Правда, теперь он не видел мотоциклиста, скрытого за очередным поворотом, хотя отчетливо слышал грохот приближавшейся к нему машины. Выскочив на дорогу, американец улегся прямо посередине ее, бухнувшись в самую грязь. Для того, чтобы выглядеть не таким большим, каким был он на самом деле, Хаукинз поджал под себя ноги и замер.
      Вылетевший из-за поворота ши-сан резко затормозил, выбросив из-под колес комки грязи. Затем слез с мотоцикла и поставил его на подножку. Хаукинз слышал быстрые шаги подходившего к нему милиционера.
      Нагнувшись к генералу, китаец потрогал его за плечо, по тут же, разглядев на лежавшем на шоссе человеке американскую военную форму, быстро отдернул руку. Хаукинз молниеносно вскочил на ноги. Ши-сан закричал.
      На то, чтобы натянуть прямо на замызганную грязью одежду милицейские китель и брюки, ушло не более пяти минут. Потом генерал надел защитные очки, водрузил на голову мотоциклетный шлем, казавшийся совершенно нелепым на его огромной башке со стриженными под ежик седоватыми волосами, и застегнул под подбородком ремешок. К счастью, у него нашлась сигара. Откусив от нее ровно столько, сколько следовало, он щелкнул зажигалкой.
      Теперь можно было пускаться в путь.
      Атташе вбежал в кабинет посла, даже не постучав в дверь и не сказав ни слова его секретарю. И застал начальника за весьма прозаическим занятием: тот чистил зубы шелковой ниткой.
      — Прошу прощения, сэр! — произнес атташе. — Но я только что получил инструкции из Вашингтона, с которыми вы обязаны немедленно ознакомиться.
      Глава американской дипломатической миссии в Пекине взял телеграмму и, прочитав ее, в изумлении выкатил глаза и открыл рот. Застрявшая одним концом в его зубах нитка другим коснулась стола.
      Подъезжая к пекинскому шоссе, до которого оставалось по полумощеной дороге три четверти мили, Хаукинз увидел, что въезд на него блокирован. Патрульная машина и несколько миллиционеров, выстроившихся в цепь поперек магистрали, — вот и все, что он смог различить сквозь запотевшие защитные очки.
      Оказавшись у самого шоссе, он услышал, как патрульные переговариваются между собой. Затем один из них, зашагав по направлению к приближавшемуся мотоциклу, принялся истерически размахивать карабином, приказывая водителю остановиться.
      Хаукинз подумал о том, что теперь его спасет только одно. Если ты собираешься покупать могилу, то выбирай ту, которая побольше! Доставай имеющееся у тебя оружие, пускай из него гром и молнии, и коли уж суждено погибнуть, то сделай это так, чтобы в ушах твоих зазвенели предсмертные вопли коммунистических ублюдков!
      Дьявольщина какая-то! Он ничего не видел из-за проклятой пыли, а его нога то и дело соскальзывала с чертовой маленькой педали.
      Генерал протянул руку к кобуре и вытащил из нее кольт сорок пятого калибра.
      Целиться он не мог, но, слава Богу, нажимать на спусковой крючок дело нехитрое, чем он и занялся.
      К его удивлению, патрульные и не думали открывать ответный огонь. Одни из них, завизжав, словно перепуганные насмерть свиньи, бухнулись прямо в грязь, другие же начали зарываться в насыпи или же прятаться за нею, спасая свои задницы от его единственного сорокапятикалиберного оружия. Какой позор, черт побери!
      Его залепленные грязью очки, дым от сигары и вспышки выстрелов производили столь устрашающее впечатление, что даже стоявший впереди офицер, — а это обязательно должен был быть офицер, — не открывал ответной пальбы.
      И это офицер!
      Маккензи дал полный газ и разрядил весь магазин. Перемахнув через насыпь из земли и песка, он опустился на покрытый травою пологий склон холма. За те короткие секунды, что мотоцикл находился в воздухе, генерал успел разглядеть внизу искаженные криками лица и пожалел о том, что у него кончились патроны. Приземлившись, Хаукинз резко вывернул руль и смог, таким образом, изменив его угол, направить мотоцикл по диагонали назад к шоссе.
      Да, черт побери, он снова катился по асфальту, прорвавшись через воздвигнутое против него заграждение!
      Бетонная лента доставляла ему радость. Мотоцикл бойко мчал по шоссе. В лицо генералу бил чистый воздух, загонявший сигаретный дым ему за уши. И даже стекла его защитных очков были теперь чище.
      Следующие девять миль Хаукинз пролетел метеором по чужому, принадлежавшему китайским коммунистам небу. Еще одна миля, и он свернет на улицы северной части Пекина. Он сделает это, черт побери! И тогда эти коммунистические недоноски узнают, что представляет собой американский ответный удар!
      Ведя мотоцикл по многолюдным улицам, подальше от тротуаров, он наконец выехал на небольшую площадь Славного Цветка — последний участок, отделявший его от здания американского представительства, расположенного на противоположной стороне площади и выделявшегося по-восточному великолепным гипсовым фасадом. Как всегда, тут было полно пекинцев и приехавших в столицу провинциалов, толпившихся около посольства и ловивших моменты, чтобы бросить быстрый взгляд на странных, рослых и розовощеких людей, входивших через белые стальные двери внутрь миссии, отделенной от улицы средним по высоте ограждением.
      Впрочем, говорить об ограждении можно было лишь с большой натяжкой, поскольку здесь не было ни кирпичной стены, ни окружающей все строение металлической ограды, кои заменяла закрывающая ухоженный газон перед входом в миссию тонкая декоративная решетка из дерева, покрытого частично лаком.
      Защитой же самому зданию служили вставленные в окна железные решетки и стальные двери.
      Надеясь на то, что грохот его мотоцикла заставит толпу зевак расступиться, Хаукинз до отказа вывернул ручку газа. И действительно, китайцы шарахнулись от него в разные стороны, освобождая ему путь.
      И тут вдруг Хаукинз увидел перед собой нечто такое, что чуть было не заставило его вылететь из седла мотоцикла и к чему он стремительно мчался со скоростью в пятьдесят миль в час по мостовой площади Славного Цветка.
      В три ряда, прямо перед закрытыми воротцами решетки, стояла баррикада, сооруженная из уложенных горизонтально толстых досок. Каждый последующий ряд был приблизительно на фут выше предыдущего. Образованная таким образом своеобразная ступенчатая стена прикрывала собой изящную ограду.
      Здесь же выстроилась цепью дюжина солдат с двумя офицерами на флангах. И все они смотрели на него.
      «Выбора нет, — подумал Маккензи, — остается только действовать».
      Дерзать, пренебрегая опасностью!
      Эх, если бы у него осталось хоть немного патронов!
      Пригнувшись к рулю, Хаукинз направил мотоцикл прямо в середину сооружения. Повернув ручку акселератора до упора, выжал до отказа педаль сцепления-Стрелка спидометра, резко качнувшись, уткнулась в крайнее положение. Человек и машина, словно огромная, невиданной формы пуля из плоти и стали, понеслись по воздушному коридору.
      Под истеричные вопли зевак и разбегавшихся в панике солдат Хаукинз рванул руль на себя и одновременно сполз на край седла. Под тяжестью его тела переднее колесо оторвалось от земли, и машина, напоминавшая вместе с оседлавшим ее человеком сказочную птицу Феникс, ударила по верхней части баррикады.
      Сопровождаемый громким треском не выдержавшей мощного натиска дощатой баррикады и деревянной решетки, Маккензи, этот стремглав мчавшийся вперед человеко-снаряд, проложил себе дорогу через ряды заграждений.
      Мотоцикл плюхнулся на посыпанную отполированной галькой дорожку, которая вела к зданию миссии. В следующую секунду выброшенный из седла Маккензи, перелетев через руль и прокатившись по грунту, с глухим стуком ударился о первую ступеньку крыльца, исхитрившись при этом удержать сигару в зубах.
      В любую секунду китайцы могли перегруппироваться и открыть стрельбу, и тогда он, прежде чем потерять сознание, все-таки успеет почувствовать острые укусы обжигающей, словно лед, боли.
      Но огонь так и не был открыт. Вместо выстрелов Хаукинз слышал звучавшие все более и более громко крики зевак и солдат, которые рассматривали обломки баррикады и деревянной решетки. Многие из солдат, попадавших в страхе на землю, теперь стояли на ней на четвереньках.
      По-прежнему никто не стрелял. Маккензи понял, что он уже на американской территории. И если бы его застрелили здесь, за решеткой, то это могло бы быть расценено как убийство на земле, принадлежащей Америке, — акт, чреватый международным конфликтом, Черт побери, его спасли эти гомосексуалисты! Он остался жив благодаря всей этой дипломатической казуистике!
      Встав на ноги, Хаукинз поднялся по ступенькам к белой стальной двери и принялся нажимать на кнопку звонка, одновременно колотя кулаком по металлической панели.
      Но никто и не подумал впустить его внутрь.
      Он еще сильнее задубасил в дверь, не отрывая другой руки от звонка. Затем стал кричать, взывая к тем, кто находился в здании.
      Через несколько минут небольшое прямоугольное окошечко в двери открылось, и Хаукинз увидел в нем пару широко открытых, испуганных глаз.
      — Да это же я, Хаукинз, ради Бога! — прорычал генерал, чуть ли не касаясь губами обладателя этих перепуганных глаз. — Отворяй свою чертову дверь, сукин сын! Что ты на меня уставился?!
      Выглядывавший в окошечко человек моргнул, но Дверь не открыл.
      Генерал снова крикнул, и человек за дверью опять моргнул. А еще через несколько секунд вместо глаз в окошечке показались дрожащие губы.