— Но, Мак, он же священник, и не просто священник, а Папа — самая крупная рыба в садке служителей культа! Они не смогут ни танцевать, ни ласкать друг друга, ни иметь детей — ничего этого!

— Возможно, насчет двух последних вещей ты и прав, но не в отношении танцев. Зио — большой мастер по части тарантеллы, или ты забыл?

— Так в тарантелле не надо касаться друг друга. Танцующие там просто кружатся и дрыгают ногами, но близко друг к другу не подходят!

— Может, это из-за чеснока, которым насыщают они свою утробу! Или просто боятся отдавить своему партнеру ноги.

— Да ты не слушаешь меня! Она совершает величайшую ошибку в своей жизни, и ты должен это знать! Ты же ведь был на ней женат, что, впрочем, не было для меня утешением в эти последние недели.

— Не распускай нюни, мой мальчик! Я был женат на всех этих девушках, и это им нисколько не повредило. Энни оказалась самым крепким орешком, чего и следовало ожидать, учитывая ее прошлое. И все же, во всяком случае, она прислушивалась к тому, что я ей говорил.

— И что же, черт возьми, ты говорил ей, Мак?

— Что она, оставаясь собой; могла бы стать еще лучше. Проклятье! Дивероу крутанул руль налево, чтобы избежать столкновения с парапетом с правой стороны шоссе.

Его девушки... Боже, как это он ухитрился заполучить их всех? Четверо сногсшибательных и состоятельных женщин побывали замужем за маньяком-военным, не признающим законов, и каждая из них, расставаясь с ним, относилась к нему не только по-дружески, но и с любовью. Четверо разведенных по доброй воле с превеликим энтузиазмом сплотились в некий особого рода клуб, названный ими «Гаремом Хаукинза». И стоило лишь Хауку нажать на кнопку, как все они, в какое бы время и в какую бы часть света ни звал он их, моментально слетались, чтобы поддержать своего бывшего мужа. Что двигало ими? Взаимная ревность? Да ничего подобного. Просто Мак освободил их от ненавистных и мерзких цепей, в которых пребывали они до встречи с ним. Сэм мог все это принять, чему в немалой степени способствовал его собственный опыт общения с этими незаурядными созданиями. Во время событий, коим все они были обязаны своим пребыванием в замке Махенфельд, каждая из бывших жен Хаука поддерживала Сэма в минуты его истерических припадков. Женщины не только сочувствовали ему, но и, являя если не страсть, то уж нежность, пытались вырвать его из тех невыносимых ситуаций, в которые ставил Хаук своего юного друга. И каждая из них содействовала избавлению Сэма от плена.

Все они оставили неизгладимый след в душе его. Воспоминания о подругах Мака были исключительно яркими. Но самым незабываемым, самым великолепным существом среди них была все же белокурая, пластичная, как статуэтка, Энни, чьи большие синие глаза выражали невинность, перечеркивавшую все ее прошлое. Обрушиваемый ею на собеседника нескончаемый поток робких вопросов в связи с любой вообразимой темой был столь же удивителен, как и та жадность, с которой набрасывалась она на книги. Содержание многих из них сперва было, по всей вероятности, малопонятно ей, но в конце концов она осваивала его, даже если у нее и уходило при этом по месяцу на каждые пять страниц. В общем, Энни как бы брала реванш за потерянные годы. Но в ней не было и намека на жалость к себе. И хотя некогда у нее так много и столь грубо было отнято, ее всегда отличала душевная щедрость. А как — о Боже! — умела она смеяться! Всякий раз в ее глазах вспыхивал шаловливый огонек. И никогда она не веселилась за счет унижения другого. Чего же тут изумляться, что Сэм так любил ее!

А она, эта потерявшая рассудок чертовка, возьми да и променяй на Дядюшку Зио и разные там проклятущие колонии прокаженных чудесную жизнь в качестве жены Сэма Дивероу, юриста, который раньше или позже непременно стал бы судьей Сэмюелом Лансингом Дивероу и смог бы принять участие в любой вшивой регате на Кейп-Код, в какой только заблагорассудилось бы ему. Нет, положительно, она была не в своем уме!

Спеши! Доберись побыстрее до дома, а там забейся в свою берлогу в надежде забыться в воспоминаниях о неразделенной любви.

«Лучше любить безответно, чем не любить вовсе». Интересно, какой идиот изрек это?

Промчавшись стремительно по последней на его пути улице в Уэстоне, Сэм завернул за угол, в свой квартал. Еще несколько минут — и с помощью виноградного сока и переливчатых тирольских напевов, записанных на единственной имевшейся у него пластинке, он погрузится в мир своих грез и воздыхании об утратах.

Черт возьми, что там перед домом? У самых ворот?.. Иисусе, да это же лимузин Арона Пинкуса! Уж не случилось ли что с его матерью, пока он горланил перед телевизором О'Тула? Если так, то он никогда не простит себе этого!

Заскрежетав тормозами, автомобиль резко остановился позади огромного драндулета Арона. Выпрыгнув из машины, Сэм бросился с воплем к шоферу Пинкуса, появившемуся из-за капота кабриолета:

— Пэдди, что стряслось? Что-то неладно с моей матерью?

— Да нет, насколько мне известно, Сэмми. Разве что с языком вот не все в порядке, на котором изволила она изъясняться, ничего подобного я не слышал с тех пор, как покинул Омаха-Бич.

— Что?

— Я бы на твоем месте прошел в дом, малыш.

Дивероу поспешил к воротам и, миновав их одним прыжком, побежал к двери, шаря в кармане в поисках связки ключей. Но они ему не понадобились: дверь открыла кузина Кора, которой вовсе не обязательно было находиться в прихожей.

— Что стряслось? — повторил свой вопрос Сэм.

— Госпожа Ломака и этот коротышка или напились до бесчувствия, или с ума посходили под воздействием полнолуния, хотя на небе и светит еще солнце. — Кора икнула, потом рыгнула.

— Что ты несешь, черт бы тебя побрал? Где они?

— Наверху, в твоих комнатах, паренек.

— В моих комнатах? Уж не хочешь ли ты сказать?..

— Да, хочу. Это то самое, о чем ты подумал, мой чудо-богатырь.

— Никто не должен входить в мою берлогу! Мы же договорились!

— В таком случае, полагаю я, одна из договаривающихся сторон нарушила данное ею слово.

— Боже мой! — воскликнул Сэмюел Лансинг Дивероу и, промчавшись через огромный, отделанный розовым норвежским мрамором коридор, мигом взлетел по винтовой лестнице в свои апартаменты в восточном крыле здания.

— Снижаю обороты перед последним заходом, — произнес спокойно пилот, выглядывая из левого окна и попутно размышляя о том, приготовила ли его жена на обед рубленое жареное мясо, как обещала. — Будь добр, подготовься к выпуску элеронов.

— Полковник Гибсон? — грубо вторгся в его мысли радист.

— Хут слушает, сержант. В чем дело?

— Вы не подключились к диспетчерскому пункту, сэр!

— Очень жаль, но я только что от него отключился. Как бы там ни было, закат прекрасен, инструкции мы получили, и я доверяю и своему первому помощнику, и тебе, великий специалист по связи!

— Подключитесь, Хут... полковник, хотел я сказать. Пилот мотнул головой и с изумлением увидел, что у его помощника вылезли на лоб глаза и отвисла челюсть.

— Они не сделают этого! — закричал первый помощник с придыханием.

— Чего «этого»? — спросил Гибсон, мгновенно переключаясь на частоту диспетчера. — Пожалуйста, повторите вашу информацию. Мы отключились, потому что проводили маневр.

— Он, полковник, видать, шутник, этот ваш мастер высшего пилотажа, что справа от вас. Скажите ему, что мы сделаем это, потому что соответствующее распоряжение исходит от командования авиационного крыла по разведывательным операциям, сэр.

— Пожалуйста, повторите еще раз. А то мой специалист по высшему пилотажу в шоке.

— И мы тоже, Хут! — прозвучал еще один знакомый голос с диспетчерского пункта, принадлежавший его коллеге, офицеру в том же звании, что и Гибсон. — Мы сменим вас, как только сможем, а сейчас следуйте указаниям сержанта до места дозаправки горючим.

— При чем тут дозаправка?.. О чем это вы, черт побери? Мы уже отработали свои восемь часов! Произвели сканирование Алеутских островов и Берингова моря, и притом в такой близи от матушки-России, что почувствовали запах щей. Тем более что время сейчас обеденное. Если уж быть точным, пора приниматься за ростбиф.

— Сожалею, но больше мне нечего вам сказать. Мы разрешим вам вернуться, как только это будет возможно.

— Тревога, что ли?

— Во всяком случае, не из-за матушки-"Щи". Это все, что я могу вам сообщить.

— Но «этого всего» недостаточно. Уж не приближаются ли к нам малютки-инопланетяне с квазара[27]Тинкербелла?

— Мы держим связь непосредственно с главнокомандующим стратегической авиации и с пунктом контроля охранного кодового устройства. Этого-то вам достаточно, Хут?

— Достаточно, чтобы лишить меня обеда. Позвони моей супруге, ладно?

— Не волнуйся: мы непременно известим об изменениях в плане работ жен и остальных родственников.

— Эй, полковник! — прервал офицера с диспетчерского пункта первый помощник. — Имеется одно местечко в Омахе, в центре города, на Фарнэм-стрит. Называется оно «Дуги». Так вот, часов в восемь в этот бар заглянет рыжая крошка. Размеры примерно такие: тридцать восемь, двадцать восемь и тридцать четыре. Откликается на имя Скарлет О. Не пошлете ли вы туда кого-нибудь?..

— Достаточно, капитан, вас отключают!.. Впрочем, погодите. Вы ведь сказали «Дуги», не так ли?

Гигантский реактивный самолет «ЕС-135», известный как «Зеркало» и участвовавший в нескончаемом поиске в небесах, осуществляемом командованием стратегической авиации, резко взмыл вверх и, набирая скорость, поднялся до начальной высоты в восемнадцать тысяч футов. Затем, повернув на северо-восток, пересек реку Миссури и, покинув пределы штата Небраска, пошел над Айовой. С земли, из диспетчерской базы военно-воздушных сил Оффат, откуда командование стратегической авиации осуществляло контроль над своими подразделениями в различных уголках мира, полковнику Гибсону приказали шифровкой взять курс на северо-запад и идти на сближение с самолетом-заправщиком с целью пополнения запасов горючего, что должно было произойти в еще светлом на западе небе.

В данном случае спорить не приходилось. Пятьдесят пятая стратегическая разведывательная эскадрилья — основное подразделение в Оффате — проводила наблюдательные полеты в рамках глобальных программ. Безотносительно к своему месту базирования она, как и родственная ей пятьдесят четвертая стратегическая разведывательная эскадрилья, обслуживала суперкомпьютер «Крэй Икс-Эм-Пи», находившийся в ведении ГНВВСП, что расшифровывалось как «Глобальные наблюдения военно-воздушных сил за погодой», хотя единственными, кто верил в то, что это чудо электронной техники и в самом деле имеет какое-то отношение к метеорологии, были всего лишь несколько высокоученых исследователей из СВК — «Стратегического воздушного контроля».

— Что же должно произойти здесь? — проговорил полковник Гибсон, адресуясь скорее к себе, чем к своему первому помощнику.

— Меня больше интересует, что, черт возьми, произойдет в «Дуги»! — произнес разгневанно молодой капитан. — В общем, дрянь мое дело!

В Пентагоне, в разукрашенном флагами кабинете всемогущего министра обороны, на трех диванных подушках восседал за огромным письменным столом крошечный человечек с узким личиком и слегка сбившимся набок хохолком и буквально выплевывал слова в трубку:

— Я скручу их в бараний рог! Клянусь Богом, я устрою этим неблагодарным дикарям такую жизнь, что они попросят яду. Но я не дам его им! Никому не удастся загнать меня в угол! Я буду держать эти «сто тридцать пятые» в воздухе и в боевой готовности, если даже придется дозаправлять их и днем и ночью!

— Я на вашей стороне, Феликс, — сказал несколько обалдело председатель Комитета начальников штабов. — Но я ведь не представляю военно-воздушных сил. Почему бы нам не разрешать им время от времени приземляться? Завтра к полудню вы будете иметь в воздухе четверку «сто тридцать пятых». Все они — из Оффата, что позволяет нам сэкономить время. Не могли бы мы разделить эти тяготы с другими базами командования стратегической авиации?

— Ни в коем случае, Корки! Омаха — главный объект нашего наблюдения, и мы не допустим, чтобы кто-то еще совал туда нос! Ты что, не видел картин Дьюка? Стоит только дать хоть какую-то поблажку этим кровожадным краснокожим ублюдкам, этим отбросам общества, хоть в чем-то уступить им, как они тотчас подкрадутся к тебе сзади и снимут с тебя скальп!

— Но как все-таки насчет самолетов и их экипажей?

— Ты ничего не понимаешь. Корки! Разве не слышал ты таких вещей, как «Помоги мне подняться. Скотти!» и «Помоги мне сесть, Скотти!»?

— Нет. Наверное, я в то время был во Вьетнаме.

— Оставим это. Корки! — Министр обороны швырнул трубку на рычаг.

Бригадный генерал Оуэн Ричардс, главнокомандующий стратегической авиацией, разглядывал двух довольно странных субъектов из Вашингтона — в черных пальто военного образца и темных солнцезащитных очках под темно-коричневыми шляпами, которых не сняли они даже в присутствии женщины — майора военно-воздушных сил, проводившей их в его кабинет. Подобную неучтивость Ричардс приписал негласному воинскому кодексу, которого сам он никогда не признавал. Например, как нечто само собой разумеющееся, он отворял дверь своей секретарше, поскольку главным для него было не то, что она пребывала всего лишь в сержантском звании, а ее принадлежность к прекрасному полу, который вполне естественно, как считал он, требовал к себе уважительного отношения.

Однако довольно скоро Ричардс убедился в том, что странность в поведении его гостей обусловливалась отнюдь не недостатком учтивости. Просто они были сумасшедшими, чем, возможно, объяснялось и то, что и в этот теплый летний день они не посбрасывали с себя тяжелые пальто военного покроя и темные шляпы и не сняли дымчатых солнцезащитных очков в бесспорно тускло освещенном кабинете генерала: все жалюзи были плотно закрыты, дабы не допустить в помещение ослепительных лучей предзакатного солнца. «Психи какие-то, да и только!» — резюмировал Оуэн.

— Джентльмены, — начал он размеренно-спокойным тоном, несмотря на внутреннюю настороженность, заставившую его открыть незаметно нижний ящик стола, где он держал оружие. — Безусловно, раз вас пропустили сюда, значит, у вас есть на то право, и все же я прошу вас предъявить мне ваши документы, чтобы и я смог взглянуть на них. — И тут же, выхватив из ящика револьвер сорок пятого калибра, Ричардс взревел внезапно: — Прекратите шарить под пальто, а не то я разнесу вас обоих в клочья!

— Вы же сами просили нас предъявить вам наши документы, — заметил человек слева.

— И откуда, полагали вы, смогли бы мы достать их, как не из-под пальто? — вторил ему человек справа.

— Берите бумаги двумя пальцами! Замечу только, что вы засунули внутрь всю руку, так сразу же размажу вас обоих по стенке!

— Ваш военный послужной список вполне оправдывает столь чрезмерную подозрительность!

— Вы правы: я провел в Вашингтоне два года... А теперь положите документы на стол. Оба так и сделали. — Черт побери, разве ж это документы! Бумаженции какие-то, к тому же написанные от руки!

— Но зато с подписью, которую вы должны были бы узнать, — произнес агент слева. — И с номером телефона, несомненно, знакомым вам. Не будете ли вы любезны сами убедиться в этом?

— С теми филькиными грамотами, что вы подсунули мне, я вынужден буду обратиться в канцелярию президента, чтобы удостовериться в подлинности ваших полномочий. — Ричардс поднял трубку телефона экстренной связи, нажал четыре кнопки и тотчас вздрогнул, услышав голос министра обороны. — Да, сэр... Да-да, распоряжения получены. — Генерал повесил трубку и, обратив на вторгшуюся в его кабинет пару огненный взор, прошептал: — Весь Вашингтон рехнулся!

— Нет, Ричардс, не весь, а лишь кое-кто, — возразил агент справа, понижая голос. — Все должно храниться в строжайшем секрете. По-видимому, вам следует поспешить с отдачей приказов, так как завтра с восемнадцати ноль-ноль деятельность командного центра стратегического воздушного контроля скорее всего будет фактически приостановлена.

— С чего это?

— Осуществление данной акции выдается за проявление уважения к дебатам по поводу решения, чреватым принятием нового закона, неприемлемого для нас, — ответил агент слева, чьи глаза по-прежнему укрывались таинственно за стеклами солнцезащитных очков.

— О каком законе ведете вы речь? — завопил генерал.

— О том, что, по всей видимости, ориентирован на ком-ми, — молвил эмиссар из столицы. — Они внедрили в Верховный суд своих людей.

— При чем тут комми? О чем вы там, черт бы вас побрал, толкуете? Ведь у них — «гласность», «перестройка», а этот суд — всего лишь передаточный механизм, который легко может быть заменен!

— Вы, наш друг боевой, принимаете желаемое за действительность. Постарайтесь усвоить своим бронированным умом всего лишь одну вещь: мы никому не уступим базу! Это наш нервный центр!

— Кому не уступите?

— Так уж и быть, скажу. Кодовое название предмета нашей беседы — «УОПТАК». И это все, что вам следует знать. Спрячьте эти сведения под свое сомбреро.

— Уоп... атака?.. Уже не вторглась ли в Омаху итальянская армия?

— Этого я не говорил. Этническая галиматья не имеет к нам никакого отношения.

— Так что же тогда вы сказали?

— Все это сверхсекретно, генерал. Это-то вы можете понять?

— Может — могу, а может — нет. А как с моими четырьмя самолетами, что поднимутся завтра в воздух?

— Да так вот: «Помоги мне сесть, Скотти!», а потом: «Помоги мне подняться, Скотти!»

— Что?! — заорал Оуэн Ричардс, срываясь со стула.

— Мы слушаем, что говорит нам начальство, и вы, генерал, должны делать то же самое.

Элинор Дивероу и Арон Пинкус с побледневшими лицами, разинутыми ртами и остекленевшими глазами сидели рядышком на двухместной кожаной кушетке Сэма Дивероу в кабинете, оборудованном им лично для себя в реставрированном викторианском особняке в Уэстоне, штат Массачусетс. Они оба молчали, поскольку лишились дара речи. И неудивительно: нечленораздельное бормотанье, стоны, бульканье, исходившее из уст Сэма, — это все, что услышали они в ответ на заданные ими вопросы. Ничто не изменилось и после того, как Сэмюел Лансинг Дивероу, потрясенный налетом на его шато-берлогу, пригвоздил себя к стене, широко расставив руки и раскрыв ладони в стремлении хоть что-то прикрыть из изобличавших его фотоснимков и газетных вырезок.

— Сэмюел, сын мой, — произнес наконец престарелый Пинкус, вновь обретя голос, но на уровне хриплого шепота.

— Пожалуйста, не надо! — взмолился Дивероу. — Ведь точно так же обращался ко мне и он!

— Кто «он»? — пробормотала Элинор не своим голосом.

— Дядюшка Зио...

— У тебя нет дяди по имени Си О, если, конечно, ты не имеешь в виду Симора Дивероу, который женился на кубинке и переехал в Майами.

— Не думаю, что он его имеет в виду, милая Элинор. Если память не подводит меня, старика, то, как узнал я во время кое-каких переговоров в Милане, «зио» — это и есть «дядя», а где еще, как не в Милане, мог бы найти наш поверенный новых «дядюшек»? Если переводить буквально, то ваш сын говорит: «Дядюшка Дядя», — вы понимаете?

— Нет...

— Он намекает на...

— Я не желаю ничего слышать! — возопила леди Дивероу, прикрывая руками аристократические уши.

— ...Папу Франциска Первого, — пробубнил до конца свою фразу лучший из лучших адвокатов Бостона, штат Массачусетс. Бледностью своей его лицо могло бы поспорить с лицом трупа шестинедельной давности, если тело продержали все это время без заморозки. — Сэмми... Сэмюел... Сэм... Как могло произойти такое с тобой?

— Это трудно объяснить, Арон...

— Просто не верится! — загремел Пинкус, возвышая голос до максимальной громкости. — Ты живешь в другом мире!

— Можно и так сказать, — согласился Дивероу, отрывая руки от стены и падая на колени. И так, со сдвинутыми коленями, он стал дюйм за дюймом продвигаться к маленькому овальному столику перед миниатюрной кушеткой. — Видите ли, у меня не было выбора. Я вынужден был делать все, что требовал этот оборотень...

— Включая похищение Папы Римского! — пискнул Арон Пинкус, снова потеряв голос.

— Замолчите! — взвизгнула Элинор Дивероу. — Это невыносимо!

— Надеюсь, вы простите меня за шероховатость моей речи, но мне кажется, милая Элинор, будет лучше, если вы помолчите и дадите мне возможность выяснить все до конца... Продолжай, Сэмми. Я тоже не хочу ничего этого слышать, и все же скажи во имя Бога Авраама, который присматривает за всей вселенной и, возможно, знает, что к чему, как же это случилось? Поскольку то, что случилось, ясно и так! Пресса и прочие средства массовой информации оказались правы — везде, во всем мире! Было двое людей, и свидетельство этого — фотографии на твоих стенах! Было двое пап, и настоящего похитили вы.

— Не совсем так, — начал извиняющимся тоном Дивероу. Было заметно, что каждый новый вздох давался ему труднее предыдущего. — Видите ли, Зио считал, что все в порядке...

— В порядке? — Подбородок Арона оказался в опасной близости к поверхности кофейного столика.

— Ну да. Он неважно себя чувствовал... Но это другая часть истории... Зио оказался умнее нас всех. Он, хочу сказать, был полностью в курсе всех наших дел, но не протестовал...

— И все же как это случилось, Сэм? И кто стоял за всем этим? Не тот ли псих, генерал Маккензи Хаукинз? Его предостаточно на этих фотографиях. Он сделал из тебя самого скандального в мировой истории похитителя, чье имя, однако, никому не известно! Я вполне корректен в своих выводах?

— Можете считать, что так. Хотя, возможно, все обстоит иначе.

— Иначе? Но как в таком случае, Сэм? — произнес умоляюще престарелый поверенный и, взяв с кофейного столика экземпляр журнала «Пентхаус», начал махать им перед коматозным лицом Элинор Дивероу.

— В этом журнале есть кое-какие блестящие статьи... теоретического характера.

— Прошу, тебя, Сэмми, подожди! Посмотри на свою прекрасную мать, родившую тебя в муках. Она нуждается сейчас в помощи, требующей, вероятно, большего искусства, чем наше. Заклинаю тебя именем покровительствующего воинству Господа Бога, коему в завтрашний шаббат[28]вознесу я от всего сердца молитву во храме, объясни, что же вселилось в тебя, когда ты согласился участвовать в этом чудовищном предприятии?

— Право же, Арон, слово «вселилось» весьма уместно, когда речь заходит о моем участии в том, что вы определяете как преступное действие.

— Мне ни к чему что-либо определять, Сэм, коль скоро я вижу на этих стенах столь специфические снимки! — Пинкус вскочил с кровати и перстом своим указал на фотографии и газетные вырезки.

— Но они же, Арон, сами по себе ни о чем не свидетельствуют.

— Ты что, хочешь, чтобы я послал Папе повестку с вызовом в суд?

— Чиновники Ватикана не допустят ничего подобного.

— Эти фотографии — достаточно серьезные улики! Неужели я так и не научил тебя?

— Пожалуйста, поднимите маме голову!

— По-моему, ей повезло, что она потеряла сознание... Так какой же бес вселился в тебя?

— Собственно говоря, все произошло помимо моей воли. Когда за двадцать четыре часа до своей демобилизации из армии я вышел из архива армейского разведывательного управления «Джи-два», где содержался компьютерный банк данных, то к моему запястью были прикованы цепью копии документов из папок повышенной секретности.

— Ну и?..

— Видите ли, Арон, как официально приставленный к Маккензи Хаукинзу юрист, я был обязан сопровождать его, когда он решил в соответствии с резолюцией шестьсот тридцать пять сделать заключительную запись в досье, в котором хранились секретные отчеты и прочие документы, касавшиеся его службы в армии во время Второй мировой войны и последующих боевых действий на территории Юго-Восточной Азии.

— Ну и?

— И тогда друзья-соратники Мака заявили о себе. Находясь в Золотом Треугольнике, я допустил небольшую оплошность: обвинил некоего генерала Этелреда Броукмайкла в участии в наркобизнесе, в то время как в действительности в этом был замешан его кузен Хизелтайн Броукмайкл. Обезумев от ярости, приятели Этелреда, а заодно и друзья Мака Хаукинза с готовностью откликнулись на призыв Хаука о помощи и охотно подыграли ему...

— Подыграли ему?.. О Боже!.. Хизелтайн!.. Этелред!.. Наркотики!.. Золотой Треугольник!.. Итак, ты совершил ошибку, но ты же и снял обвинение. Не правда ли?

— Да, но было уже поздно: военные еще хуже конгрессменов. Этелред не получил своих трех звездочек, а его дружки свалили все это на меня и подсобили Маку.

— Ну и?..

— Одна из этих сволочей приковала к моему запястью кейс с наклейкой «совершенно секретно», после чего меня выставили вон с двумя тысячами шестьюстами сорока одной копией документов из не подлежавших огласке досье и не имевших, как правило, никакого отношения к Маку Хаукинзу, прикинувшемуся невинным младенцем.

Арон Пинкус, повалившись с закрытыми глазами на кушетку, коснулся плечом пришедшей в сознание, но так и не оправившейся от потрясения миссис Элинор Дивероу.

— Как я понимаю, следующие пять месяцев ты находился всецело в его власти, — чуть приподнял веки Арон.

— В противном случае мне грозили или бесконечная отсрочка моей демобилизации... или двадцать лет заключения в Ливенворсе.

— Так деньги эти ты получил в качестве выкупа?

— Какие деньги?

— А те, что ты столь щедро вложил в этот дом... Сотни тысяч долларов!.. Они ведь твоя доля выкупа, не так ли?

— Какого выкупа?

— За Папу Франциска, конечно... Когда вы его освободили...

— Мы не получили никакого выкупа: кардинал Игнацио Кварце отказался заплатить.

— Какой кардинал?

— Это другая история... Так вот Кварце вполне устраивал Гвидо.

— Гвидо? А это кто такой? — Пинкуса, казалось, вот-вот хватит апоплексический удар.

— Вы кричите, Арон! — пробормотала Элинор.

— Гвидо Фрескобальди, — пояснил Дивероу. — Кузен Зио, как две капли воды похожий на него. Он был в «Ла Скала» во вспомогательном составе, третьем, и иногда ему перепадали небольшие роли.

— Хватит! — Знаменитый юрист несколько раз глубоко вдохнул, пытаясь взять себя в руки. Затем, понизив голос, заговорил как можно спокойнее: — Сэм, ты вернулся домой с большими деньгами, которые получил отнюдь не от почившего в бозе богатого родственника. Откуда же они у тебя?

— Собственно говоря, Арон, это была та часть оставшегося капитала из собранных нами для нужд корпорации денежных средств, которая причиталась мне как одному из ее управляющих.

— О какой корпорации идет речь? — спросил Пинкус слабеющим голосом.

— "Шепард компани".

— "Шепард"?..

— Ну как в словосочетании «гуд шепард» [29].

— В словосочетании «гуд шепард», — повторил Арон словно в трансе. — Значит, деньги были собраны для этой корпорации...

— Вначале предполагалось получить прибыль в десять миллионов долларов на каждого инвестора. Всего же пайщиков было четверо. Образовав товарищество с ограниченной ответственностью[30], они рисковали лишь вложенным ими капиталом, который, как предполагалось, должен был принести им прибыль, превышающую инвестированную ими сумму в десять раз... Собственно говоря, никто из этих четверых не стремился к юридическому оформлению своего партнерства и предпочитал смотреть на свои капиталовложения как на доброхотные пожертвования в обмен на анонимность.

— В обмен на анонимность? Неужели она стоила сорока миллионов долларов?

— Во всяком случае, анонимность — это то, что мы действительно гарантировали им. И на чье же имя смог бы я в таком случае перевести остававшиеся у корпорации денежные средства, а, Арон?

— Ты... ты что, был юристом в этой пародии на коммерческое предприятие?

— Да, но не по собственному почину, — попытался оправдаться Дивероу. — Поверьте, я не стремился к этому.

— Понятно. Все дело в двух тысячах и неизвестно в скольких еще секретных документах, незаконно вынесенных тобою из архива. И в страхе, что тебя не демобилизуют или упекут в Ливенворс.

— Бывает и кое-что похуже, Арон. Как я слышал от Мака, когда отдел Пентагона по связям с общественностью принимает решение об устранении того или иного лица, происходят вещи куда более тонкие, чем просто расстрел.

— Да-да, все ясно... Сэм, твоя милая мама, которая, к счастью, еще не вышла из состояния шока, только что упомянула, ссылаясь на твои слова, будто деньги принесла тебе торговля предметами культа...

— Собственно, как было четко оговорено в уставе нашего товарищества с ограниченной ответственностью, корпорация в основном занималась скупкой и продажей предметов культа, а также посредническими операциями в торговле этими товарами. Думаю, я неплохо справлялся со своими обязанностями.

— Боже милостивый! — воскликнул Пинкус, сделав глотательное движение. — Выходит, таким вот «предметом культа» и стал похищенный вами Папа Франциск Первый!

— С юридической точки зрения, Арон, вы не совсем корректны. И ваше последнее замечание вполне может быть расценено как клеветническое.

— О чем ты? Взгляни лучше на фотографии на этих стенах!

— То же самое я мог бы предложить и вам. Выражаясь юридическим языком, похищение означает принудительное или насильственное удержание лица или группы лиц против их воли с целью получения выкупа за их освобождение. Хотя, как я уже говорил, мы и в самом деле тщательнейшим образом разработали план захвата Папы Римского и обеспечили возможность его выполнения финансовыми средствами, замысел наш провалился, и нам пришлось бы вообще остаться ни с чем, если бы не добровольное, я бы даже сказал, полное энтузиазма сотрудничество с нами этого субъекта. И едва ли эти фотографии подтвердят высказанное вами предположение о том, что на предмет нашей беседы оказывалось давление. Вы видите, выглядит он довольным и пребывающим в прекрасном расположении духа.

— Сэм, ты просто толстокожий! Неужели чудовищность того, что вы совершили, не пробила хотя бы малейшего отверстия в той броне, за которой ты укрыл свою совесть?