Маккензи Хаукинз (№2) - Дорога в Омаху

— Это наш динеро?[60]— спросил Ди-Два, поглядывая хмуро на банкноты.

— Дополнительная оплата, капрал. Сверх того, что вы получите позже. Слово генерала!

— О'кей, grande h'enerale! — отозвался Ди-Один. — Мы брать все, но когда ты давать?

— Не будем, парень, нарушать субординации, хотя наше столь тесное сотрудничество во время осуществления этой миссии и допускает известную степень товарищества, которое, впрочем, другим может показаться непонятным.

— Прикрасно! Я тоже не понимать!

— Ну, с Богом! Поешьте и через час возвращайтесь. Вы свободны!

Оба Дези — Ди-Один и Ди-Два — пожали плечами и направились к двери, но перед тем, как выйти, первый из них сверил время — по трем парам часов, украшавшим его левое запястье.

Когда славные солдаты покинули помещение, Хаук кивнул Арону Пинкусу:

— Будучи не только моим пленником, но и, что несколько противоречит традиции, моим хозяином, вы также можете отдать распоряжение своим войскам, командир.

— Вы — кто и я — что?.. Ах да, понимаю. — Пинкус повернулся к Стошу и Кнуту, сидевшим сконфуженно на кушетке, и нерешительно, подыскивая подходящие слова, обратился к ним с речью: — Джентльмены, вы свободны от своих текущих обязанностей, и если будете так любезны, что придете завтра в офис — конечно, при условии, что это удобно вам, — то получите в кассе причитающееся вам вознаграждение, включая, естественно, и плату за сегодняшний вечер.

— Я бы отправил их под арест! — закричал Хаук, засовывая в рот сигару. — Они идиоты! Пренебрежение своими обязанностями, полнейшая некомпетентность и бездействие во время огневого налета противника — да тут попахивает военным трибуналом!

— Мы в гражданской жизни смотрим на вещи иначе, генерал. Пренебрежение обязанностями и некомпетентность — это непременные атрибуты рабочей силы низкого ранга. В противном случае начальство, которое нередко еще менее компетентно, но лучше говорит, никогда бы не оправдывало своего жалованья... Ступайте же, джентльмены! Я совершенно искренен, когда говорю, что вам не мешало бы подзаняться, чтобы хотя бы приблизиться по уровню профессионализма к своим противникам... Я имею в виду помощников генерала.

Стош и Кнут быстро удалились со скорбными физиономиями, свидетельствовавшими об их глубоко уязвленных чувствах.

— Итак, генерал, теперь мы одни, — резюмировал Арон.

— М-м-м-м! — отозвался Дивероу, словно опровергая слова Пинкуса.

— Я включил вас в список участников совещания, Сэмюел! Поскольку я взял на себя обязательство приглядывать за вами, мне придется не так-то легко.

— М-м-м-м?

— Прекрати ныть, сынок! — приказал Хаук. — Пока ты не перестанешь мычать, ты не поймешь, что руки твои свободны и ты можешь сам снять этот пластырь... Не надо так потеть: твой рот все еще на месте, о чем я искренне жалею.

Сэм тут же принялся отдирать крепко схватившую его кожу липкую ткань. Сперва он делал это крайне осторожно, но потом, набравшись мужества, резко рванул пластырь и, издав вопль, начал сжимать и разжимать губы, как бы желая убедиться, что они действуют.

— Ты похож на тощего поросенка в жару, — прокомментировал Маккензи.

— А ты — на индейца из табачной лавки, только что сбежавшего из вигвама, находящегося на карантине! — завопил Дивероу, соскакивая со стула. — Чем ты, черт бы тебя побрал, собираешься стать? Идиотом вроде жертв неудачных операций на мозге? И ради чего ты заявил, будто это я — творец всей той галиматьи, что лежит на столе у Арона? Я уже несколько лет не видел и не слышал тебя, гнуснейшего из червей!

— Выходит, малыш, ты все еще сохраняешь свое свойство слегка возбуждаться в стрессовой ситуации?

— Позвольте сказать несколько слов в его защиту, генерал, — вступился за Сэма Пинкус. — В суде он всегда выдержан и холоден как лед, ну настоящий Джеймс Стюарт![61]Даже заикается он по расчету, когда это нужно.

— В зале суда, — взорвался Сэм, — я, черт возьми, знаю, что делаю! Находясь же рядом с этим чертовым подпольщиком, с этим сукиным сыном, я никогда ничего не знал и не знаю, потому что он или не говорит мне ничего, или нагло лжет!

— Неудачная терминология, молодой человек, глубоко ошибочная! Я называю это дезинформацией ради твоего же спасения.

— А я называю это дерьмом, проявлением твоего стремления довести меня до самоубийства! А теперь ответь, почему это я должен считаться автором той писанины?.. Впрочем, нет, подожди!.. Что за документ ты приписываешь мне? И с какой стати буду я отвечать за любую глупость, которая пришла тебе на ум, если мы с тобой не разговаривали в течение нескольких лет?

— Замечу объективности ради, — произнес Пинкус мягко, но уверенно, — генерал Хаукинз сказал, что ты являешься ритором того документа, только в том смысле, что вдохновлял других на его создание, оказал своего рода духовное воздействие на своих коллег, что, понятно, допускает самое широкое толкование, не исключающее и возможности ошибочной интерпретации, и, таким образом, ограничивает или полностью снимает с тебя юридическую ответственность за что бы то ни было и делает невозможным обвинение тебя в участии в работе над данным материалом.

— Прекратите играть в адвоката этого мутанта-переростка, Арон. Он знает только одно право — то, которое позволяет выдавать закон джунглей за чаепитие в английском розарии. Это — настоящий дикарь, не имеющий ни малейшего представления о нравственном долге!.. Сынок, тебе надо проверить давление крови!

— А тебе — сдать свою башку в мастерскую таксидермиста: пусть сделает из нее чучело! Что же ты, черт тебя возьми, наговорил и при чем тут я?

— Пожалуйста! — снова вмешался Пинкус, с извиняющимся видом пожимая плечами и выражая поднятием бровей свое несогласие с Хауком. — Позвольте мне, как юрист юристу, дать объяснение, генерал. Это приемлемо с вашей точки зрения?

— Мы, командующие, знаем, как обращаться со своими подчиненными, сэр, — ответил Маккензи. — Откровенно говоря, я тешил себя надеждой, что вы наведете порядок в своих рядах и зашагаете вместе со мной под бой моих барабанов. Вот почему я, положа руку на сердце, раскрыл перед вами саму суть моей операции. Речь идет, разумеется, не о тактике или применяемых мною правилах игры, а о цели. Подобного рода исходная информация редко сохраняется в секрете между такими людьми, как мы с вами.

— Вы замечательный стратег, генерал! Я восхищен вами!

— Кем, им? — завопил все еще не оправившийся от шока Дивероу. — Да что он, черт побери, делает такого? Может, идет штурмовать Рим?

— Это уже в прошлом, Сэм, — отозвался спокойно Хаук. — Припоминаешь, сынок?

— Вот на эту тему прошу вас, генерал Хаукинз, не высказываться в моем присутствии, — холодно и веско произнес Арон.

— Я думал, вы все знаете...

— Вы считаете, что Сэмюел должен был рассказать мне?

— Да нет, черт возьми! Просто вы могли попытаться заставить его выступить в роли камикадзе, и нервы у него сдали: он ведь не из крепких.

— И каким бы образом удалось мне сделать это?

— Это ирландский сержант описал вашу тайную хирургическую операцию в доме Сэма: артиллеристы всегда стараются произвести на командование впечатление точным изложением событий и готовностью сотрудничать.

— Ну и?..

— Вы упомянули, что ирландец привязывал мальчика к стулу. Я тотчас же предположил, что перед тем, как начать конфиденциальный разговор с Сэмом, вы высылали сержанта, и вы подтвердили это.

— И что из того?

— Зачем было привязывать его к стулу, если он не впал в истерику, как сейчас? Да и с чего бы это столь хладнокровный слуга закона, — хотя, по правде говоря, я не заметил в Сэме такой черты, как хладнокровие, — стал бы впадать в истерику, если только ваше присутствие не вызвало в нем почему-то страстного желания посвятить вас в то, что до той поры он тщательно скрывал ото всех?

— Основываясь на вполне очевидных посылках, позволю себе заметить, что ваше дедуктивное мышление отличается остротой.

— Все вышеизложенное, а также то, что Сэм бросил трубку, не поговорив со мной, показывает, что он-то подобным мышлением не обладает. Я слышал на линии еще один голос, который тоже не смог урезонить Сэма-малыша, и, когда мы с вами встретились на парковочной площадке, я понял, что это были вы, командир Пинкус. В тот день вы орали во всю глотку. Особенно о некой нашей операции, связанной с Ватиканом.

— Сколь же много успели вы умозаключить! И в самом деле, первоклассное дедуктивное мышление! — признал свое поражение Арон, пожимая плечами.

— Сколь же много вонючего дерьма! — взревел Дивероу. — Я здесь! Я существую! Если вы уколете меня, неужто не потечет кровь?..

— Едва ли подобный эксперимент уместен, Сэмюел.

— А почему бы и нет? Я слушаю пару больных, сбежавших из психушки. Мое будущее, моя карьера, да сама моя жизнь — все это вот-вот разобьется на тысячу осколков, словно упавшее на пол зеркало.

— Очень мило, сынок! — перебил Хаук. — Выражено весьма художественно!

— Сэм украл это у французского драматурга по имени Ануй, — пояснил прославленный бостонский юрист. — Сэмюел полон всяких сюрпризов, генерал!

— Прекратите это! — заверещал Дивероу. — Я требую, чтобы меня выслушали!

— Черт возьми, мальчуган, да тебя в Вашингтоне отсюда слышно! И, конечно же, и в армейском архиве «Джи-два», где хранятся все эти досье со сверхсекретной информацией.

— В таком случае, я имею право ничего не говорить, — пробормотал Сэм едва слышно, снова надувшись и падая на стул.

— Тогда, может быть, мне будет разрешено высказать кое-какие мысли, коль скоро ты сам наложил на себя такое ограничение? — поинтересовался Пинкус.

— М-м-м! — раздался ответ Сэма, так и не разжавшего губ.

— Благодарю вас... Судя по твоему вопросу, Сэмюел, главное, что должно интересовать тебя, — это материал, который мне передал генерал Хаукинз. У меня не было времени ознакомиться с ним подробно, но и то, что успел я разглядеть опытным глазом, позволяет мне сделать вывод об уникальном характере этих документов, охватывающих приблизительно полстолетия. Редко мне доводилось читать столь грамотно, столь аргументированно составленный отчет, чем представленный мне многоуважаемым генералом. Историк, работавший над ним, разбирается в юридических тонкостях и обладает терпением, фантазией и способностью заострить внимание на неясных или упущенных в юридических дебатах аспектах, предполагая заранее, что где-то должны храниться оригинальные материалы, с помощью которых можно расширить представление об уже известном и восстановить недостающие звенья. Если собрать все эти данные вместе, то сделанного на их основании заключения нельзя будет опровергнуть ни при каких обстоятельствах, — разумеется, при условии подкрепления их копиями первоисточников и аутентичных текстов. И где же удалось вашему информатору раскопать все эти бесценные манускрипты, генерал?

— Конечно, это только слухи, — ответил осторожно Хаук, как-то странно хмурясь при этом, — но я слышал, будто раскопать их можно в закрытых архивах Всеамериканского бюро по делам индейцев.

— В закрытых архивах?.. — Взглянув сурово на генерала, Арон Пинкус присел торопливо на стул, схватил несколько листов и стал рассматривать их, поднося к самым глазам и изучая не столько их содержание, сколько фактуру. Потом прошептал взволнованно: — Великий Авраам, я же знаю эти водяные знаки!.. Копии бесподобные!.. Изготовлены на какой-то необыкновенно умной копировальной машине!

— У нас все самое лучшее, командир! — отозвался Хаукинз и тут же умолк, по-видимому жалея о сказанном. Посмотрев внимательно на Сэма, ответившего ему таким же взглядом, он прочистил горло. — Думаю, эти интеллектуалы, из ученых, располагают самым совершенным оборудованием.

— Такого практически никогда не бывает, — возразил Дивероу тихо, но с укоризной.

— Не будем отвлекаться, генерал, — продолжал возбужденно Пинкус. — Многие из этих бумаг — я имею в виду те, что относятся к историческим документам, — представляют собою фактически репродукции фотостатических копий, или, говоря иначе, фотографии фотографий!

— Прошу прощения? — Хаук начал терзать сигару во рту.

— Если в те дни, когда еще не существовало современных копировальных машин, становилось просто невозможно разглядеть текст на старых, разрушенных временем пергаментных листах или восстановить надлежащим образом рассыпавшиеся на кусочки манускрипты, то с помощью направленного на документы пучка света делали факсимиле, а позже и фотокопии, которыми и заменяли в архивах приходивший в тлен материал.

— Командир, право, меня не интересует эта техническая чушь...

— И зря, генерал, — перебил Хаука Арон. — Ваш анонимный информатор, по-видимому, напал на какое-то собрание документов, относящихся к стародавнему, организованному много десятилетий тому назад заговору. Не исключено, что он похитил эти материалы, с незапамятных времен хранившиеся в интересах государственной безопасности в строго засекреченных правительственных архивах.

— Что?! — пробормотал тупо Хаукинз, только теперь обратив внимание на то, что Сэм Дивероу буквально пожирает его взглядом.

— В водяных знаках на этих фотостатических документах прослеживаются редкие вкрапления стальных волокон, позволяющих уберечь бумагу от гибельного воздействия времени и среды в подземных архивах. Насколько мне помнится, Томас Эдисон[62]сделал данное изобретение на рубеже столетий, и в тысяча девятьсот десятом или тысяча девятьсот одиннадцатом годах эта техника была применена в архивном деле, но в ограниченных пределах.

— Почему же так? — неуверенно спросил Дивероу, по-прежнему не сводя неприязненного взора с Хаука.

— Все относительно, Сэмюел. В ту эпоху на эти цели отводились мизерные средства, исчислявшиеся несколькими сотнями тысяч долларов, но и от таких цифр Потомак легко мог бы покрыться льдом. Вводить в бумагу стальные нити, заметные на этих фотокопиях, — процесс чрезвычайно дорогой, и распространение подобной техники на тысячи и тысячи исторических документов было бы равносильно ограблению государственной казны. Поэтому поневоле приходилось ограничиваться наиболее ценными материалами.

— Какими именно, Арон?

Пинкус повернулся к генералу Маккензи Хаукинзу с видом судьи, зачитывающего приговор:

— Теми, которые правительство намеревалось хранить еще по крайней мере полтора столетия.

— Надо же, черт возьми! — присвистнул Хаук и снова принялся терзать многострадальную сигару, похлопывая по расшитым бисером оленьим шкурам и поглядывая благожелательно на Сэма. — Ты не испытываешь чувства гордости, сынок, от сознания того, что оказал на своих коллег духовное воздействие, как изволил выразиться командир?

— О каких таких коллегах идет речь? — едва не задохнулся Сэм от гнева. — И что это за чертово «духовное воздействие»?

— Сэм, неужто забыл ты, как всегда говорил обо всех этих обездоленных на нашей земле и о том, что так мало делалось и делается, чтобы им помочь? Кое-кто мог бы назвать это левацкой чепухой, пустым писком и блевотиной, но только не я. Я хочу сказать, что по-настоящему уважал твои убеждения, сынок. Действительно уважал!

— Ты никогда не уважал никого и ничего, что не грозило бы свести тебя в могилу!

— Это вовсе не так, мальчуган, и ты сам это знаешь, — погрозил Хаук Сэму пальцем. — Помнишь все те споры, что вел ты с девочками? Эти милые леди не раз говорили мне о своем искреннем уважении к тебе и к твоим философствованиям о сострадании. Особенно Энни. Она...

— Никогда не упоминай этого имени при мне! — взревел Сэм, закрывая руками уши.

— Не понимаю, почему, сынок? Мы нередко беседуем с ней, — в частности, в тех случаях, когда она в очередной раз вляпывается в какую-нибудь историю, — и позволь мне высказать свое мнение, Сэм: она неравнодушна к тебе.

— Как могла она взять себе в женихи Иисуса вместо меня! — задрожал Дивероу от ярости.

— Великий Авраам! — заскулил Арон. — Я не хочу присутствовать при таком разговоре.

Однако генерал пропустил его высказывание мимо ушей.

— Это совсем иной коленкор, паренек, Иисус — орудие другого калибра, если ты простишь мне такое сравнение... Но послушай меня, малыш. Разыскав отверженный, попираемый системой народ, я приложил все силы к тому, чтобы исправить положение. Мне казалось, что ты будешь гордиться мной. Бог свидетель, я старался сделать все как лучше! — Утопив подбородок в расшитый бисером ворот своей куртки уопотами, Хаук уставился печально на устланный ковром пол гостиничного номера.

— Прекрати молоть всю эту чепуху. Мак! Мне неизвестно, черт бы тебя побрал, чем ты там занимался и что пытался сделать! Единственное, что знаю я, так это то, что я ничего не хочу знать!

— И все же, может быть, тебе следовало бы, Сэм, выслушать меня...

— Постойте! Одну минуту, — вмешался Пинкус, устремив взгляд на не собиравшегося сдаваться Хаука. — Полагаю, мне пора уже извлечь из своего юридического багажа особую, редко применяемую на практике статью закона, чтобы напомнить вам: самовольное проникновение в закрытые правительственные архивы грозит тюремным заключением сроком до тридцати лет.

— Такого не может быть! — выразил свое несогласие генерал, скользя взглядом по ковру, словно надеясь найти в его синем рисунке ответы на мучившие его вопросы.

— Может, генерал! И хотя мое сообщение не произвело на вас особого впечатления, я тем не менее с радостью констатирую, что ваш поверенный имеет полное право изучать документы, относящиеся к этому иску.

— Ничего подобного! — завопил Сэм. — Он их украл! Снова то же самое, что было и с «Джи-два»! Опять — жалкие оправдания, ссылки на тактические просчеты и разные там байки, чтобы прикрыть простое хищение! Все повторяется! Я знаю это, потому что знаю его! Знаю этот гнусный взгляд якобы невинного младенца, а на деле — гадкого мальчишки, который убеждает вас, помочившись в постельку, будто под одеялом прошел дождик! Да весь этот отчет он один и состряпал!

— Суждения, высказанные в горячечном всплеске эмоций, редко бывают здравыми, Сэмюел, — заметил резонно Пинкус, укоризненно качая головой.

— Зато суждения, сделанные в холодном свете объективных наблюдений, производимых в течение длительного, мучительного периода времени, как правило, глубоко обоснованы, — парировал его замечание Дивероу. — Если в печенье был добавлен солод, а у сукина сына слиплись все пальцы, то можно не сомневаться, кто сожрал угощенье. При сложившихся обстоятельствах не плохо бы вспомнить и такой издавна употребляемый в судебной практике при рассмотрении уголовных дел термин, как рецидивизм!

— Итак, генерал, — уставился Арон на Хаука поверх очков, — обвинение как будто бы вполне правомочно подняло вопрос о возможности соотнесения ваших нынешних деяний с прошлыми, поскольку факт хищения папок с секретными документами был признан вами лично. Хотя поведенческая характеристика ответчика и далека от полноты, мы все же считаем целесообразным принять ее к рассмотрению.

— Вот что, командир Пинкус, — начал Маккензи, искоса поглядывая на него, словно в смущении, — вся эта юридическая казуистика вызывает у меня головокружение. По правде говоря, я и половины не понял из всего того, что вы наговорили тут.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.