— Не то чтобы плохо. Она знает, что здесь она получает лучшую медицинскую помощь, что для нее здесь делают все, что только возможно, но вот втемяшилось ей в голову, что она поправится только в лачуге, и все тут.

Доктор удивленно поднял бровь, и Барт был поражен внезапным открытием: он понял, что означает этот старательно поддерживаемый доктором дружелюбный и непринужденный тон, что означают все его усилия держаться неофициально, так, чтобы Барт чувствовал себя как дома.

— Доктор! А как идет ее выздоровление?

Доктор задумчиво смотрел на столбик пепла на конце сигареты, на волнистую струйку дыма, таявшую над ним и уносившуюся вместе с потоком воздуха в окно.

Барт выпрямился в кресле, положив руки на колени, и ждал ответа, а в мозгу его все четче и определеннее звучал один и тот же вопрос, вопрос, который он начал задавать себе еще раньше, когда сидел у изголовья Джэн.

Доктор Хейг вздохнул и поднял на него взгляд.

— Она не выздоравливает вообще.

— Но ведь с тех пор, как стали делать вливания, она, кажется, стала поправляться.

— Боюсь, это улучшение явилось весьма неглубоким. Ни одна из наших мер не дала коренного улучшения: ни курс стрептомицина, ни режим молчания, ни другие меры.

— Так вы полагаете… — Барт запнулся.

Доктор устало поднялся с места. Он остановился перед Бартом, положил руку ему на плечо и, заглянув в лицо, увидел, как в нем зарождается страх. Он увидел, что кровь отхлынула от этого грубого обветренного лица, и помедлил, как будто желая смягчить удар, удар, который ничто на свете не могло смягчить.

— Да, я хотел вам сказать, что она уже не выздоровеет.

Барт резко вскочил со стула, сбросив руку, лежавшую у него на плече. В нем дрожал каждый мускул, в мозгу его пылали два слова.

— Не верю! — Слова разорвали тишину. Барт вызывающе взглянул на доктора.

— К сожалению, это дела не меняет, факт остается фактом.

— Тогда почему же вы раньше мне не сказали?

— Я не был в этом уверен вплоть до вчерашнего осмотра, и хотя все время с того самого дня, как она прибыла сюда, состояние ее оставляло желать лучшего, все же при туберкулезе никогда нельзя сказать наперед. На разных больных лечение производит разное действие, и бывают настоящие неожиданности: возьмите хотя бы Рега Миллера. Что касается вашей жены, то у нее стрептомицин лишь смягчил боли в горле, не более того. К сожалению, она попала к нам слишком поздно.

Барт отвернулся. Горечь этих слов была нестерпимой. Он стоял, опершись руками о камин, уронив голову на руки и стараясь справиться с нахлынувшими на него чувствами.

— Ну, ну, успокойтесь. — Доктор положил руку ему на плечо. — Если вы сейчас расклеитесь, то хорошего мало будет, мне сестра из третьей палаты говорила, что состояние вашей жены очень во многом от вас зависит.

Барт сосредоточенно думал, и в его опустошенном мозгу не находилось ни одной утешительной мысли, которая могла бы смягчить зловещий смысл того, что сказал врач. Барт резко повернулся.

— Лучше скажите мне прямо, как обстоят дела. Если я правильно понял, жена моя умирает?

Последние слова он выдавил из себя с трудом.

— Да.

Бартом овладело вдруг какое-то странное противоестественное спокойствие. Голова у него была словно ватой набита. Наконец он медленно и с трудом заговорил.

— И сколько еще…

Доктор Хейг сделал неопределенный жест рукой.

— Месяц-полтора…

И вдруг доктор не выдержал, он больше не в силах был придерживаться этой профессиональной прямоты.

— Боже мой, дружище! Вы уже достаточно видели здесь, чтоб знать, как трудно вообще предсказать что-нибудь!

— Дэнни Мориарти из нашей палаты должен был умереть через шесть месяцев.

— У Дэнни другое дело. Он может и еще шесть протянуть. Когда речь идет о гортани, тут, хорошо это или плохо, но все быстро. К счастью, стрептомицин сейчас позволяет избежать самого худшего.

— Вы хотите сказать, что Джэн осталось жить всего месяц-полтора?

— Может, больше, а может, и меньше. У нее исключительно слабая сопротивляемость.

— Тогда, значит, ей не повредит, если я заберу ее в нашу лачугу на эти последние месяцы.

Доктор резко повернулся.

— Не знаю, поняли ли вы то, что я сказал вам, Темплтон? Жена ваша умирает, а вы обсуждаете, в лачугу или не в лачугу ее везти. Да вы понимаете, что она по дороге умереть может, если вы ее с места тронете?

— А хуже ли это, чем то, что ожидает ее, где бы она ни находилась?

Доктор Хейг в отчаянии прищелкнул языком.

— Я отказываюсь с вами спорить. Вы, должно быть, с ума сошли, если хотите забрать отсюда больную туберкулезом гортани женщину, которой и жить-то осталось считанные недели.

— Но она сама хочет этого.

— А кто будет там за ней ухаживать?

— Я с этим справлюсь.

— Справитесь! Да вы хоть представляете себе все, что вам придется делать?

— Довольно отчетливо.

— Впрочем, полагаю, теперь вы об этом имеете представление. Но не забывайте все-таки, что это ваша жена!

— Я не забываю.

— Вам предстоят страшные недели. Надеюсь, это вы понимаете?

— Но ведь она все равно должна через это пройти, правда?

Голос доктора зазвучал резче:

— Надеюсь, вы также понимаете, что если вы заберете ее отсюда, а назавтра пожалеете об этом, то она снова окажется последней в списке, и тогда у вас, вероятно, не будет никакой надежды пристроить ее куда-нибудь, где бы за ней был присмотр. До тех пор, пока не будет уже поздно.

— Не пожалею! А если и пожалею, то нечего беспокоиться, что я попытаюсь снова ее сюда положить. Я все снесу сам.

— Но уколы ей нужно будет делать до самого конца.

— А мне нельзя научиться делать уколы?

Доктора Хейга покинуло его обычное спокойствие.

— Нет, нет и нет! — закричал он. — И не подумаю вас учить! Это просто безумие. И я сейчас думаю не только о вашей жене, но и о вас тоже. То, что вы хотите сделать, выше человеческих сил!

Барт в упор взглянул на врача.

— Может ли она протянуть дольше, чем нам хватит этих двести сорока фунтов? Скажем, из расчета десять фунтов в неделю?

— Предсказать это невозможно.

— Вы считаете, что она ни за что не может выздороветь?

— Вы же сами знаете, что никто не сможет ответить вам на этот вопрос. Согласно всем медицинским показаниям явно не может. Но разное может случиться — больные называют это чудом, мы говорим, что здесь действуют факторы, еще не изученные наукой.

— А не может ли она поправиться быстрее там, куда ей так отчаянно хочется поехать, там, где она будет счастлива?

— И на это тоже ни один врач не даст вам ответа. Единственное, что я, к сожалению, могу сказать, это то, что, насколько я могу судить, она должна умереть, и довольно скоро.

— А она не умрет еще до того, как я успею ее забрать?

— Видите ли, если мы будем продолжать уколы, то сейчас уже ничто не сможет коренным образом изменить ее состояния — ни в лучшую, ни в худшую сторону. Я в данном случае больше думаю о вас, чем о ней. Мы здесь сделаем все, что в человеческих силах, чтобы облегчить ее и ваше положение.

— Если вы проинструктируете меня, я все могу сделать сам.

— Но послушайте, друг мой! Вы превратитесь в настоящую развалину, в жалкого психопата! Нет, нет! Я вам этого не позволю. Я позвоню в туберкулезный отдел и свяжусь с доктором. Может, ему удастся вас вразумить.

— Сейчас уже не имеет никакого значения, что там думает он, или вы, или даже я, главное сейчас, что думает Джэн. Не могли бы вы, доктор, заказать скорую помощь, чтобы увезти ее отсюда — теперь-то мы сможем оплатить ее услуги.

— И не подумаю. Вообще я запрещаю вам делать это. И не воображайте, что вы сможете достать машину в округе. Ни один таксист не возьмет вас ни из любезности, ни за деньги, если я с ним поговорю. Предупреждаю, что я буду делать все, чтоб ваша жена осталась здесь. Это просто безумие.

— Но Джэн хочет к морю, в лачугу.

— Хорошо, я сам с ней поговорю.

Из этих слов Барт понял, что разговор окончен.

Барт стоял на крыльце главного корпуса, глядя прямо перед собой невидящим взглядом. В окнах уже загорались огни, обманчивая вечерняя тишина опускалась над Спрингвейлом.

Ему нечем было дышать, хотелось набрать полные легкие чистого воздуха полей. На дорожке он наткнулся на трех подвыпивших стариков поденщиков (из тех, что «по шиллингу в день»), которые возвращались домой после выходного. Они приветствовали его непристойными шуточками, обдав запахом дешевого вина, но Барт отстранил их и, словно слепой, побрел дальше, за больничные корпуса.

Он шел через скотный двор, и добрые коровьи морды поворачивались ему вслед, таращась в темноту Какая-то собака увязалась за ним вприпрыжку, и теперь они брели вместе среди скота, который, жуя свою жвачку, бессмысленно глазел на закат, догоравший за холмами.

Колкая стерня царапала по ботинкам, комья земли разбивались под ногами, и мелкая пыль щекотала ноздри. Взошла звезда и одиноко засияла в сиреневом небе. Собака бежала за ним по пятам, тычась ему в руку своим холодным носом, и Барт рад был ее обществу. Возле реки влажный воздух был напоен запахом свежескошенной люцерны.

В притупленном сознании Барта вдруг всплыло воспоминание: так же вот пахла люцерна на приречных лугах около Батерста в ту самую ночь, когда он возвращался из Нелангалу, чтобы наутро встретиться с Джэн и отправиться вместе с ней в лачугу у моря.

Мимолетные воспоминания, полные радости и мучительной горечи; не верится даже, что это было так недавно, каких-нибудь пятнадцать месяцев назад, если считать по календарю. Но сколько изменилось с тех пор — словно минуло пятнадцать лет или пятнадцать веков! Ведь это время отделяло любовь от потери любимой, жизнь от смерти. Тогда тоже был он, Барт, неопытный, самоуверенный и самонадеянный, принимавший как должное все, что отдавала ему Джэн, и теперь, сегодня, — это тоже был он. Он стоял у реки, слушая, как она журчит по камням, вдыхая свежий запах приречной травы, примятой его ботинками, ощущая прикосновение ивовых листьев на своем лице.

«Это конец», — в отчаянии подумал он. Он так часто не мог выполнить желаний Джэн, и сейчас он не выполнит последнего, о чем она просила его.

Он стоял у берега над обрывом, слушая, как комья земли обрываются и падают с глухим плеском в заводь, темневшую под ивой. Какой-то зверек скользнул из травы к реке и со всплеском нырнул в воду: мопок[13] закричал в дупле эвкалипта где-то на заречном лугу, и дрожащий крик жалобно упал в тишину.

— Конец. Я побежден, — произнес он вслух, ломая между пальцами ивовые прутья.

Собака, растянувшись подле него, тихо завыла и лизнула ему руку. В этом теплом прикосновении среди ночного одиночества и мрака было что-то утешающее. Присев на землю, Барт потрепал собаку за уши. Она отчаянно пыталась лизнуть его в лицо.

Нет! Это еще не конец! Они думают, он сдался, но нет, черт возьми, он еще им всем покажет!

Он встал, оттолкнув собаку, и она, почуяв перемену в его настроении, побежала впереди. Он отправился назад через луг, и костюм его стал влажным от росы. Если поторопиться, то можно еще успеть на поезд. Нужно только захватить автобус, который в семь часов повезет персонал санатория в кино. Он обратится к Магде, вот что он сделает. Магда его поймет. Всю дорогу в такт стуку колес, грохотавших в ночи, в мозгу его складывались эти слова. Тело казалось опустошенным и невесомым. В последний раз он поел в полдень, да и тогда он наспех проглотил легкий завтрак. В голове не было ни единой мысли, порой он будто грезил наяву. И снова и снова повторял он слова: «Магда меня поймет».

Когда Магда открыла дверь, она показалась ему еще красивей, чем он помнил ее. Она удивленно глядела на него, и на какое-то мгновение ему показалось, что сейчас она захлопнет дверь у него перед носом. Тогда Барт выставил ногу, чтобы не дать ей закрыть дверь.

— Магда, ради бога!

Она молча отступила, и он вошел в прихожую. Магда закрыла дверь, и он, откинувшись, привалился спиной к двери.

— Ты пьян, — резко произнесла Магда. Она враждебно выпятила нижнюю губу, и глаза ее зло сузились.

Он покачал головой. Она взглянула на свои оправленные бриллиантами ручные часики.

— Тогда лучше выкладывай, что тебе надо, чтоб не тянуть зря! А то я через несколько минут должна уходить.

Он только смотрел на нее, не говоря ни слова.

— Ну так что с тобой, бога ради? — раздраженно спросила она. — У тебя будто язык отнялся.

И вдруг совсем неожиданно колени у него подогнулись, и он покачнулся Невольно она протянула руку, чтоб поддержать его.

— Заходи, присядь!

Он опустился в кресло и, будто сквозь пелену тумана, увидел, как Магда наливает и подносит ему стакан неразбавленного виски.

— Вот выпей-ка!

Барт послушно проглотил виски. Спиртное обожгло пустой желудок, но в голове сразу прояснилось. Некоторое время он сидел молча, пытаясь собраться с мыслями.

Магда села против него на ручку кресла, всем своим видом выражая презрение.

— Прости, Магда, — выговорил он наконец. — Я вовсе не собирался к тебе приходить в таком виде.

— Ну вот, это уже лучше. Ради бога, что с тобой стряслось? Вид у тебя такой, будто ты дрых с похмелья где-то под кустом.

Барт оглядел себя, и только теперь, когда он понял, как он выглядит, ему вдруг стало стыдно за свой растерзанный вид, за военные брюки, измазанные травой, за мокрую измятую рубаху.

— Да, я немного не в порядке, — сказал он, извиняясь. — Я ничего этого не заметил. Я ведь только… только о том думал, как бы мне сюда добраться.

Оба долго молчали. Магда снова налила ему виски. Налив себе, она вернулась на свое место, на ручку кресла, и взглянула на него из-под нахмуренных бровей.

— Тебе здорово повезло, что мужа дома нет, — произнесла она наконец. — Придумал же, явиться вот так ни с того ни с сего. Что бы муж подумал — это ты соображаешь?

Барт только покачал головой.

— Ты уж прости! — снова пробормотал он.

Он долго молчал, подыскивая слова, огненное виски растекалось у него по жилам, голова была ясная, пустая.

— Я не мог не прийти, — начал он.

Магда пожала плечами.

— Послушай, мне в гости пора, так что тебе лучше поторопиться.

Он склонился еще ниже, сжав стакан между ладоней и стараясь сосредоточиться на своей просьбе.

— Дело вот в чем, — с трудом выдавил он. — Я хотел одолжить у тебя машину!

Магда резко вскинула голову.

— Ну и наглец же ты, Барт Темплтон, просто пробы негде ставить! Вспомни, как ты со мной обошелся, а теперь еще у меня же хочешь машину одолжить!

Барт провел рукой по лицу, словно пытаясь прогнать дурной сон.

— Послушай, Магда. Тут совсем другое дело. И я бы не просил, если бы это не было… — Он сбился и замолчал, подыскивая слова, которые показались бы ей наиболее убедительными. — Не было вопросом… — Он снова запнулся, согнувшись над стаканом, и свет лампы падал на его запавшие щеки и резко выступающие скулы.

— Без сомнения, вопросом жизни и смерти, — презрительно закончила за него Магда.

— Нет… — он медленно покачал головой. — Нет, смерти!

Она встала и направилась через всю комнату к столику, где лежали сигареты. Барт слышал, как шелестела ее тяжелая атласная юбка, краем глаза увидел, как сверкнули кольца на ее пальцах и браслет у запястья. Магда зажгла сигарету и глубоко затянулась. Она стояла сейчас у стола, высоко подняв голову в пышной короне темных вьющихся волос, в которых сверкала алмазная звезда. Потом она вернулась к Барту, протянула ему сигарету, прикурив ее от своей, и уселась против него в кресле.

— Ну, а теперь, бога ради, давай все-таки выясним, в чем же дело, и, пожалуйста, без мелодрамы. Во-первых, отчего ты примчался в таком растерзанном виде и, во-вторых, для чего тебе нужна моя машина?

Он поставил стакан рядом с собой. Голос его дрожал:

— Джэн умирает. Мне врач сказал сегодня вечером. Ей всего месяц-полтора жить осталось. И она просила меня отвезти ее снова в лачугу, где мы с ней раньше бывали. А доктор против, и он сказал, что сделает все, чтоб мне помешать. Он не закажет нам скорую помощь, и он сказал, что помешает мне нанять машину там, в окрестностях, хотя мы бы могли нанять: мы деньги выиграли. И я подумал, что ты мне, может, свою одолжишь. Опасаться инфекции не придется.

Магда молча смотрела на него. Потом глубоко выдохнула.

— Да ты рехнулся совсем! — отрезала она. — Просто рехнулся. Перевозить девочку, которая… — Она запнулась. — Которая так больна, в какую-то там развалившуюся лачугу. А кто за ней ухаживать будет?

— Я.

— Да умеешь ли ты ухаживать за… — Она снова запнулась, и Барт закончил за нее.

— За умирающим?.. Последние два с половиной месяца, что Джэн лежала в Спрингвейле, я там работал санитаром, так что я многому научился.

Он видел изумление на лице Магды, видел, как она невольно открыла рот.

— Кем, кем?

— Кем слышишь. Санитаром в мужской палате, и если я научился за чужими людьми ухаживать, то уж за своей женой небось как-нибудь присмотрю.

— Так вы женаты!

— Да. Перед рождеством поженились.

Магда взглянула на него, и он не смог бы сказать, что означает этот взгляд.

— Но раз доктор сказал, что было бы неразумно…

— Они не знают, что это для Джэн значит.

— А ей они тоже сказали?.. — она запнулась.

— Нет. Но вчера женщины их палаты выиграли по лотерейному билету. Каждой достанется по две сотни фунтов, и вот, когда я спросил у Джэн, что она собирается со своими деньгами делать, она сказала, что хочет в лачугу. Она уверена, что там она поправится.

Магда глубоко затянулась и медленно выпустила дым. Барт никогда еще не видел у нее такого лица.

— Ладно, парень! Можешь взять машину. Скажи мне только, когда она тебе нужна, и я все устрою.

Барт поднялся, нетвердо держась на ногах.

— Ты молодчина, Магда, спасибо тебе. И будь спокойна, машина будет в полной сохранности. Ее Чилла Райэн, дружок мой, поведет, а он шофер замечательный. Даже и не знаю, как мне тебя благодарить.

Магда тоже встала.

— Да тебе меня не за что благодарить. По совести говоря, хочешь — верь, хочешь — нет, но я это не для тебя делаю, — губы у нее дрогнули, — я это для Джэн делаю. Она, наверно, какая-нибудь особенная, если смогла из такого подонка, как ты, что-то путное сделать.

— Это так. Она и правда особенная.

— Во сколько тебе на работу завтра?

— В половине седьмого утра.

— Поездом успеешь добраться?

— Да, в пять утра есть поезд.

— Отлично. Тогда забирайся в мою постель. Вид у тебя совсем заезженный. Нет, нет! — Видя, что он собирается возражать, она тихонько тронула его за руку. — Нет, тебе беспокоиться нечего. Ты меня больше не интересуешь.

— Спасибо тебе за все.

— Да оставь ты это! Прыгай-ка в постель, а я уж позабочусь, чтоб тебя к поезду разбудить.

Барт побрел в знакомую комнату, чувствуя себя совсем обессиленным от усталости и выпитого виски. Он стянул ботинки и носки, сбросил одежду и повалился на постель. Подошла Магда со стаканом в руке. Ни о чем не спрашивая, он молча проглотил протянутую ему таблетку. Она склонилась над ним, чтоб натянуть на него одеяло, и он ощутил запах знакомых духов. Потом она выключила свет.