За завтраком разговорились. Вспомнили о наступательных боях прошлой зимы, поговорили и о задачах сегодняшнего дня.
      - Начальство опять что-то замышляет, делает перегруппировки и все молчком, - говорил Штыков. - Перебрасывают с участка на участок, как мячик, а зачем - неизвестно. Вот и сейчас перебросили меня, чувствую, заставят Сорокинo брать, но пока ничего не говорят, скажут в последнюю минуту. Ты не знаешь, когда наступать начнем?
      - Нет, не знаю, - ответил я. - Был здесь вчера начальник штаба армии, изучал, планировал что-то, а затем, так ничего и не сказав, уехал в латышскую дивизию к Вейкину. Вечером я зашел к Вейкину, спросил у него, а он только плечами пожал. Так и ушел я от него ни с чем.
      - Вот тебе и взаимодействие, - покачал головой Штыков. - Каждого ограничивают рамками своей задачи, не раскрывая ни замыслов старшего начальника, ни задач соседей. Пришлют выписку из приказа, вот и все, комбинируй как знаешь. Если интересуешься, что будет делать сосед, то сходи к нему сам и узнай, а его добрая воля - сказать тебе это или не сказать. А как у тебя с людьми?
      - Хвалиться нечем, ниже среднего. Хоть и в обороне лежим, а потери несем каждый день. Люди выбывают, а пополнения не поступает.
      - А у меня совсем людей мало, - вздохнул Штыков. -Плоховато дело и со снарядами.
      Переговорив о делах, мы перевели разговор на знакомых нам офицеров.
      - Скажи, пожалуйста, как у тебя мой Чуприн поживает? -спросил я Штыкова.
      - Аа-а!.. Алексей Иванович! Ну, это молодец! За такого командира, откровенно говоря, я тебя благодарить должен. Сейчас на полк его поставил, думаю, справится. Да, ты знаешь, - Штыков улыбнулся, - он теперь отец, сынишка у него растет, Алексей Алексеевич.
      Так беседовали мы со Штыковым дня за два до начала наступления, не предвидя, как и когда оно начнется и во что выльется.
      А началось оно очень просто и еше проще закончилось.
      Был получен приказ, в котором указывались задача и время начала действий и давалась выписка из плана артиллерийского наступления.
      Согласно плану за продолжительной артподготовкой должен был последовать огневой налет по переднему краю, а вслед за ним бросок пехоты в атаку.
      Но в бою всё приобрело иной вид, чем на бумаге.
      Рано утром, до начала артподготовки, я был на своем НП, в двух километрах к северо-западу от Сорокино, у отметки 59,5.
      Началась артподготовка. Реденько, один за другим, проносились над головой снаряды и падали на широком фронте, создавая видимость не артподготовки, а пристрелки.
      - Какой же толк от вашего огня? - спросил я у Носкова.
      - А что же я могу поделать? - ответил он. - Снарядов мало.
      - Мало снарядов, так надо бы и время брать меньше, вместо сорока минут хватило бы пятнадцати.
      - На меня не обижайтесь, товарищ полковник, я здесь ни при чем, сказал Носков, - план прислали сверху, армейскую операцию планировала армия, а не мы.
      Он был прав.
      Наступило время огневого налета. Огонь несколько усилился, но опять это было совершенно не то, чего ожидала изготовившаяся к атаке пехота. В атаку она поднялась не дружно. Ее бросок к окопам противника был встречен шквалом неподавленного огня, и она тут же вынуждена была залечь в снег и окапываться.
      Наблюдая за всем этим, я нервничал, ругался с командирами полков, вызывал к проводу комбатов, но был бессилен что-либо изменить.
      Подчиненные реагировали на мои требования по-разному.
      - Заикин! Почему не атакуете? - спрашивал я у командира Карельского полка.
      - Сильный огонь не дает пехоте подняться.
      - Подавляйте его и атакуйте!
      - Стараемся, но не можем. Подавите, пожалуйста, артиллерию и минометы. Почему молчит наша артиллерия, почему она не хочет помогать пехоте?
      - Помогает, как может. Подавляйте своими средствами и атакуйте! Алло!.. Алло!.. Николай Васильевич! - звал я. -Карельцы никогда не подводили, они и сейчас не должны подвести! Алло!..
      Но Заикина у телефона уже не было. Он совершенно не выносил, когда я случайно в бою называл его по имени и отчеству. Он считал тогда наши дела настолько плохими, что хватал автомат, срывался с места и бежал в один из батальонов, чтобы участвовать в бою лично.
      - Черепанов! Почему не атакуете? - спрашивал я командира Новгородского.
      - Не подавлен огонь. Пехота рванула и залегла, ничего поделать не может. А батальон Захарова совсем не поднялся.
      - Почему?
      - Захаров артподготовки ждет.
      - Да что он? Артподготовка уже была. Часы-то у него есть? Сигнал атаки видел?
      - И часы есть, и сигнал видел, а артподготовки, говорит, на его участке не было.
      - Соедините меня с Захаровым! - требую у телефонистов.
      - Я вас слушаю! - доносится голос комбата.
      - Вы почему не перешли в атаку? Все атаковали, а вы лежите, товарищей подводите! - обрушиваюсь я па него.
      - Товарищ первый, - отвечает он, - у вас по плану атака после артподготовки, а артподготовки еще не было.
      - Как не было?
      - На моем участке была только пристрелка. За сорок минут артиллерия выпустила не более двухсот снарядов. Сигнал я видел, но жду огневого налета. Произошла какая-то ошибка, вот я и выясняю.
      - Ошибки никакой нет, сигнал был, и остальные батальоны уже атаковали, - говорю я.
      - Но они же залегли, и никакой атаки не получилось. Что же мне делать теперь? - спрашивает Захаров.-Если артподготовки не будет, то огонь и мне не позволит атаковать.
      - Одни не атаковывайте,-говорю я ему, - ждите повторного огневого налета и нового сигнала для атаки.
      Через два часа мы снова пытались атаковать, и снова безрезультатно. Не принесла успеха атака и па второй день. Потери возрастали, а передний край оставался непрoрванным.
      У дивизии Штыкова условия были не легче наших. Мы атаковывали на широком фронте между Сорокином и Малым Стёпановом, рассчитывая прорвать в центре своего участка и обойти сорокинский опорный пункт с запада. Штыков же атаковывал, хотя и на более узком фронте, но зато прямо в лоб на опорный пункт с его траншеями и сильной огневой системой.
      Так же, как и мы, дивизия Штыкова не сумела добиться главного подавить огонь противника, а без этого атаки затухали, едва начавшись.
      Поздно вечером в конце второго дня наступления я зашел к Штыкову, чтобы обменяться с ним своими впечатлениями и посоветоваться насчет дальнейших действий.
      За последние два дня нас сильно ругало начальство.
      Мы в свою очередь ругали своих подчиненных, но дело от этого с места не двигалось. Для подавления огня артиллерии и минометов противника у нас не было средств...
      - Руганью делу не поможешь, - сказал мне Штыков, - надо задачу обеспечить материально. Возьмем, к примеру, артиллерийское наступление. Мы имеем план, но разве это артиллерийское наступление? В чем оно должно заключаться? В непрерывной поддержке пехоты массированным, действительным огнем на всю глубину, пока не возьмем Сорокинo. Наша артиллерия должна подавить всю огневую систему противника, в том числе его артиллерию и минометы, и расчистить дорогу другим наземным родам. А разве похоже наше артнаступление на то уставное, о котором я говорю?
      - Конечно, нет, - ответил я. - Если было бы похоже, то наверняка бы выполнили задачу.
      - Вот, вот! - горячится Штыков. - Согласен! Но ведь в уставе-то все это записано? Записано. Учат нас тому, как надо организовывать наступление? Учат. Верховный требует сопровождать наступление артиллерийской музыкой? Требует. Так в чем же дело? Почему же не хотят выполнять этих требований?
      - Уставные требования и требования Верховного выполняют, - говорю я ему, - только не везде, конечно. Там, где их выполняют, и успех налицо, вот, например, под Сталинградом. Там дела идут прекрасно.
      - А почему же у нас нельзя этого сделать? - перебивает он меня.
      - Нам отпускают меньше, чем там. Как-никак, там направление главное, решающее, а у нас второстепенное, вспомогательное. Там всего должно быть больше, чем у нас.
      - Но и у нас на фронте есть кое-что, мы не такие уж бедные. Уверяю тебя! Надо только свои ресурсы использовать лучше, чем они используются, говорит Штыков.
      - А что бы ты хотел? - спрашиваю у него.
      - Как что? Конечно, артиллерию, минометы. Надо создать соответствующую плотность и обеспечить эту плотность снарядами и минами.
      - Было бы замечательно.
      - А как же! Сколько у нас с тобой артиллерии? По тридцать стволов на дивизию. А сколько нужно, чтобы прорвать оборону? По скромным подсчетам, 60 - 80 стволов на один километр. Вот сколько! - Штыков ударяет ребром ладони по столу. - А теперь подсчитай, сколько мы должны с тобой иметь. Расчет простой - мне на два километра прорыва полагается полтораста орудий и минометов, а я не имею и одной трети того, что мне положено.
      - Правильно. И снарядов отпустить нам по крайней мере раз в десять больше, чем нам их отпустили, - говорю я ему.
      - И снарядов. Без снарядов пушки не пушки, их можно поставить хоть тысячи, а толку никакого.
      - Не забывай, нам с тобой, кроме артиллерии, полагаются еще танки и авиация, - говорю я. - Ну да что об этом толковать. Давай лучше подумаем о том, как выполнить задачу наличными средствами. Как бы нам обмануть противника?
      - Я считаю, что надо подготовить ночную атаку, - сказал Штыков. Ночью огонь менее действен, да и направление удара можно скрыть.
      - Надо предложить такой план командующему. А предварительно поручить нашим штабам разработать несколько вариантов ночных действий.
      - Верно. Но это потом. А вот как завтра будем выполнять задачу?
      - Слушай, Серафим, - назвал я его по имени, - давай не будем расстраиваться.
      - Как же не расстраиваться? - с грустью посмотрел он на меня. - Вот подумай: пройдут годы, закончится война, и станем мы отчитываться перед своим народом - кто, где и как воевал. И вот, представь себе, как ты будешь отчитываться. Одни будут говорить - они сражались за Москву и отстояли ее, другие отстояли Сталинград и, больше того, уничтожили там крупные силы врага, третьи совершили еще что-нибудь такое же значительное. Ну а мы с тобой что сделали? Вторую зиму окружаем и пытаемся уничтожить демянскую группировку - и все попусту. Нервничаем, несем потери, а толку мало. Задача не выполнена...
      Наша беседа была неожиданно прервана появлением командующего артиллерией армии генерал-майора Рыжкова. Генерал прибыл к нам по поручению Военного совета.
      - Я привез для вас новую задачу, - сказал он. - Штыков с этого участка переходит на другой, а вы, - обратился он ко мне, - примите дополнительно и его участок. Немедленно приступайте к смене. К утру дивизия Штыкова должна сосредоточиться здесь в лесу, в районе командного пункта. Днем вы пополните свой боевой состав за счет тылов, - сказал генерал Штыкову, - надо выжать все что можно. В батальонах у вас должно быть не менее пятисот человек.
      - Товарищ генерал, такого количества я никак не наберу, -сказал Штыков.
      - Должны набрать. Оголите все, вплоть до того, что на каждые десять лошадей оставьте одного повозочного.
      - Товарищ генерал! - пытался еще что-то возразить Штыков.
      - Не будем торговаться, - прервал его тот, - таково постановление Военного совета, и я требую от вас исполнения.
      Немного подумав, генерал добавил:
      - Это нужно для общего дела. У вас успеха нет, но он обозначился у Обжино, на другом участке - левее вас. Там оборона прорвана, и нашим частям удалось углубиться на два километра. Срочно нужны силы и средства, чтобы развить успех. Ясно?
      - Теперь ясно, - ответил Штыков.
      - А мне продолжать завтра наступление? - спросил я.
      - Да. Задача вашей дивизии остается прежней - овладеть Сорокино. Но нужно по крайней мере так сковать противника, чтобы он с вашего участка не смог перебросить к месту прорыва ни живой силы, ни огневых средств.
      Задача и для меня становилась ясной. Если мы со Штыковым двумя дивизиями не смогли овладеть сорокинским опорным пунктом, то одной дивизией овладеть им будет совсем не под силу. А чтобы сковать противника, надо будет обозначить наступление, не доводя его до решительных схваток.
      ...Рано утром, еще до рассвета. Штыков пришел ко мне подписать акт о смене и попрощаться.
      - Ну как с пополнением, наскреб чего-нибудь? - спросил я у него.
      - Наскребу с сотню, а больше - где же взять?
      - Ты завтракал?
      - Нет, только-только с делами управился.
      - Пестрецов! - позвал я адъютанта. - Организуй нам завтрак. Надо комдива проводить, а то, кто знает, когда еще встретимся.
      В нашей дивизии все уважали Штыкова за прямоту, правдивость и верность соседскому долгу. Уважали и хорошо отзывались о нем не только мы, но и другие соседи.
      - Завтракать так завтракать! Мне все равно! - согласился Штыков, сбрасывая полушубок и засучивая рукава.
      Не знали мы, что в это зимнее утро виделись в последний раз...
      На другой день дивизия Штыкова вступила в бой на новом направлении. Шла ожесточенная борьба за одну сопку на фланге прорванного переднего края. Эта сопка с крутыми скатами, занятая гитлеровцами, фланкировала участок прорыва и затрудняла развитие успеха.
      Утром дивизия Штыкова взяла ее штурмом. Затем фашисты после мощного огневого воздействия контратакой восстановили положение.
      При повторном штурме сопки Штыков, руководивший атакой, был убит осколком снаряда.
      * * *
      Второе наступление на сорокинский опорный пункт началось примерно через неделю после гибели Штыкова.
      Материально наступление было обеспечено несколько лучше, чем первое, на участок левого соседа подбросили тяжелые гвардейские минометы, нашей дивизии придали десять танков, с воздуха наступление поддерживалось звеном штурмовиков, но спланировано и организовано оно было наспех.
      На место дивизии Штыкова прибыла дивизия генерала Розанова. Ей предстояло нанести лобовой удар на Сорокинo. Мы прорывали оборону по-прежнему западнее Сорокине.
      Новая дивизия долго находилась во фронтовом и армейском резерве и была хорошо укомплектована. В ее состав входил батальон морской пехоты.
      Незадолго перед этим моряки удачной атакой с малочисленными потерями овладели крупным опорным пунктом - Пустыней. Дивизия гордилась этим успехом. Но он многим вскружил головы, появились шапкозакидательские настроения, которые впоследствии обошлись дорого.
      О том, что дивизия Розанова должна стать нашим соседом, я узнал накануне наступления.
      Во второй половине дня мне позвонили из штаба армии и спросили, прибыл ли Розанов.
      - Какой Розанов? Какое отношение я имею к нему? - удивился я.
      - Розанов должен завтра действовать вместе с вами, - сказали мне. Как же вы не знаете, где он? Обязательно разыщите и помогите ему. Он станет туда, где раньше стоял Штыков.
      "Допланировались, - подумал я после разговора. - Всё секретничали, завтра утром наступать, а наступать некому",
      Только к вечеру начали прибывать первые розановские подразделения. Часов в семь появился и сам генерал Розанов со своим замполитом. Его встретили наши люди и проводили в землянку Штыкова. Туда же наши связисты подвели от своего коммутатора связь, чтобы соединить Розанова с армией.
      Доложив в штаб армии о появлении Розанова, я направился к нему.
      Генерал в расстегнутом полушубке сидел за столом и что-то ел. В землянке, кроме него, находился средних лет полковник-заместитель по политической части.
      - Позвольте познакомиться, товарищ генерал. Я ваш сосед, командир дивизии, пришел узнать, не смогу ли быть вам чем-либо полезен, - доложил я.
      - Аа-а, сосед! Прошу присаживаться, - сказал генерал, внимательно рассматривая меня. - Извините, проголодался, - продолжал он, - целый день мотался: был у командующего, был на рекогносцировке, а теперь встречал войска, очень устал, перекусить даже некогда. Если хотите, составьте компанию.
      - Нет, спасибо, - поблагодарил я, - недавно закусывал. Не нужна ли вам какая-либо помощь? - снова предложил я свои услуги.
      - Да мы как будто ни в чем и не нуждаемся, - сказал генерал. - Как, полковник? - спросил он у заместителя.
      Тот пожал плечами, но ничего не ответил. Из этого жеста я заключил, что между ними не было еще договоренности, не имелось и плана на завтрашний день.
      - Вы будете наступать на Сорокино? - спросил я у генерала.
      - Да, на Сорокино, с того участка, где наступала дивизия Штыкова.
      - Но ведь там мои подразделения, а их сменить надо.
      - Я это знаю.
      - Почему же меня не поставили в известность, не пригласили на рекогносцировку?
      - Очевидно, командующий не нашел нужным, а у меня на то не было полномочий, - ответил генерал.
      - Товарищ полковник, минут через пятнадцать я зайду к вашему заместителю, нам надо с ним о многом поговорить,- обратился ко мне замполит. - Он у себя?
      - Да, заходите! - пригласил я его. - Когда прислать к вам командиров штаба для передачи участка? - спросил я у генерала.
      - Скоро прибудет мой штаб, тогда присылайте и договаривайтесь с ним.
      Мне жаль было новую дивизию. Она попала в такие же тяжелые условия, в каких не раз оказывались и мы. Ей предстояло утром наступать, а она не знала ни противника, ни местности, ни своих соседей. Чего же можно было ожидать от такого наступления?
      Возвратившись к себе, я рассказал о посещении Розанова своим ближайшим помощникам: Воробьеву, Арефьеву и Носкову, и попросил их помочь новой дивизии наладить управление, осуществить привязку боевых порядков артиллерии и вообще оказать содействие.
      Утром после артподготовки пехота дивизии, поддержанная ротой танков, атаковала. На участке левого соседа по району Сорокино прогремел залп гвардейских минометов. Над вышкой моего НП пронеслась группа "илов".
      С началом атаки наш артиллерийский огонь резко ослаб, но зато сильнее загрохотали пушки и минометы противника. Его артиллерийско-минометная система на нашем направлении и на этот раз не была подавлена. По темпу огня чувствовалось, что главный удар армия наносит левее нас, опять где-то у Обжино.
      - Как дела? - спрашивал я по телефону у командиров полков.
      - Пошли, пошли! - следовали радостные ответы.
      Кто управлял войсками в бою, тот знает, что переживает командир, когда видит, как поднимается и идет в атаку пехота.
      А что будет дальше, подавлен ли огонь противника. не скует ли он пехоту, не заляжет ли она?
      Самое страшное, если пехота заляжет, потеряв свой порыв и уверенность. Тогда трудно поднять её на новый штурм.
      И вот произошло то, чего я так боялся, - фланги дивизии залегли. Скована атака Новгородского полка в направлении Малое Стёпаново, залег и Карельский полк перед рощей западнее Сорокинo. Только Казанский полк в центре при поддержке роты танков продолжал атаку. Его пехота преодолела нейтральную лощину, ворвалась в первую траншею и продолжала просачиваться в глубь обороны противника.
      - Переключайте огонь на помощь казанцам! - приказал я Носкову. Окаймляйте их атаку, не допускайте контратак. Будем пробиваться центром.
      Я потребовал от командиров полков продолжать атаку.
      Весь день шел напряженный бой. Гитлеровцы отражали все атаки.
      Борьба за "коридор" была для них вопросом жизни или смерти. Для удержания демянского выступа противник готов был идти на любые потери.
      Нам удалось продвинуться на расстояние от трехсот до шестисот метров, захватить всю первую траншею и выйти ко второй. Казанский полк даже овладел частью второй траншеи, а его танки вырвались еще дальше, но пехота, попавшая под неподавленный огонь, продвинуться больше не смогла.
      К вечеру противник подтянул резервы и сильными контратаками окончательно приостановил наше продвижение.
      Ни в полках, ни в дивизии у нас уже не было резервов, а без резервов трудно развивать успех, трудно бороться и с контратаками. Выходили из строя люди, а задача оставалась невыполненной.
      С тяжелым чувством возвращался я вечером со своего НП на командный пункт.
      Весь лес севернее Сорокино оказался забитым ранеными. Некоторые из них в ожидании эвакуации бродили по кустам, другие лежали на снегу.
      - Чьи раненые, почему не вывозите? - спросил я у одной медсестры.
      - Дивизии Розанова, - ответила она. - Вывозим, не хватает транспорта. Сейчас стали помогать соседи, скоро заберем всех.
      - А кто помогает вам?
      - Дальневосточная дивизия.
      "Хорошо, - подумал я, - что наши догадались помочь. Наверное, Воробьев позаботился..."
      - Братишка, дай закурить! - подойдя к саням, попросил у меня один из раненых. (Я был так же, как и он, в полушубке.)
      Это был молодой парень лет двадцати трех. Под полушубком у него темнел бушлат морской пехоты. Его забинтованная левая рука висела на перевязи.
      Я вынул махорку, скрутил папиросу и подал ему. Он протянул правую руку и улыбнулся.
      - Что с рукой-то? - спросил я у него.
      - В Сорокине половину оставил. Эх, братишка, длинная история! Ванька Черемных подвел.
      - Чем же он подвел тебя?
      Моряк затянулся и стал рассказывать:
      - Видишь, ворвались мы с ним в траншею, бежим по ней и гранаты бросаем. Метров сто пробежали. Люди бегут, "ура" кричат, и мы бежим, не отстаем, тоже кричим. Вдруг слева блиндаж. Я говорю: "Бежим дальше!", а Ванька свое: "Давай, посмотрим, нет ли там кого-нибудь!" и прямо в блиндаж. Я за ним. А немец как полоснет оттуда из автомага. Ванька повалился. Я - на него и давай поливать, а потом вгорячах последнюю гранату с пояса сорвал и внутрь бросил. Надо бы раньше бросить, да Ванька помешал.
      - Что ж дальше? - спросил я.
      - Когда я пришел в себя и осмотрелся, то увидел, что Ванька уже мертвый, а у меня кисть левой руки - фью-фью, - свистнул он. - Но я и одной рукой дотащил Ваньку до самого переднего края. Ах, как он подвел! И зачем нам было в блиндаж лезть? - в недоумении спросил он у самого себя.
      "Какой исполинский дух! - подумал я. - У него пол-руки нет, а он стоит, покуривает и рассказывает о бое, как о будничном, простом деле".
      И еще тягостнее становилось на душе оттого, что мы, имея таких прекрасных людей, никак не можем выполнить своей задачи.
      - Почему в медсанбат не направили? - спросил я у раненого. - Заражение может быть!
      - Не знаю почему, - махнул моряк здоровой рукой.
      - Возьмите его с собой, подвезите. Пожалуйста! - стала умолять медсестра.
      - Куда мы сможем подвезти его? - спросил я у адъютанта.
      - Домчим, товарищ полковник, до командного пункта, а оттуда направим его в свой медсанбат, - сказал Пестрецов, которому очень хотелось помочь раненому.
      - Ну ладно, садись, моряк, рядом со мной! - сказал я. - Сейчас мы тебя мигом доставим.
      В штабе у нас не было сведений о ходе боя дивизии Розанова за истекший день. То ли его части дерутся за Сорокинo, то ли они обошли сорокинскии опорный пункт с запада и с востока и проникли в глубь обороны, то ли застряли в первых траншеях - из штаба дивизии Розанова нам ничего толком сообщить не смогли.
      Управление войсками у Розанова было организовано очень плохо. Подразделения и части перемешивались, проложенная наскоро связь поминутно рвалась, глубокий снег и болота мешали подвозу боеприпасов, выносу и эвакуации раненых.
      В значительной степени это были результаты поспешного и неорганизованного ввода в бой.
      Весь второй день наступления наша дивизия вела напряженную борьбу за вторую вражескую траншею. Мы несколько раз занимали ее, и несколько раз противник выбивал нас оттуда ожесточенными контратаками. Сопротивление гитлеровцев нарастало.
      К концу дня наша пехота окончательно выдохлась; артиллерия, израсходовав свои небольшие запасы, замолчала.
      Находившаяся справа от нас дивизия наступления не вела, а у Розанова дела обстояли хуже, чем у нас. За ночь там навели порядок, но силы дивизии были уже подорваны, материальные средства израсходованы, и новый день успеха не принес. Бой, как и у нас, замер в первых траншеях.
      Продолжало греметь только левее, в направлении главного удара армии, но и там бой шел с гораздо меньшим, чем вчера, напряжением. По всем данным, и второе наступление, не получив достаточного развития, начинало затухать.
      Этот день я также провел на своем НП, волновался, переживал, принимал меры, по изменить ничего не мог.
      Неудачи раздражали и подавляли морально. Невольно на память приходили бои прошлой зимы. Они тоже не давались легко, но были все-таки более успешны.
      "Тогда нам удавались прорывы, почему же они не удаются сейчас, когда опыта у нас стало больше? - спрашивал я сам себя. - В прошлую зиму во многих боях удачно применялась внезапность, мы с успехом использовали огонь орудий прямой наводки. Почему же ничего не получается теперь?"
      Отчасти это объяснялось коренными изменениями, происшедшими в обороне противника.
      В прошлую зиму гитлеровцы не имели сплошной линии обороны. Она состояла из отдельных опорных пунктов, главным образом населенных пунктов, далеко отстоявших друг от друга и связанных между собой только слабой огневой системой. Опорные пункты легко можно было изолировать один от другого и захватывать по очереди. Именно так были взяты Калинцы, Любецкое, Веретейка, Лялино, Горбы.
      Теперь же все изменилось: образовался сплошной фронт с непрерывными траншеями и ходами сообщения, которые связывали опорные пункты и делали их более устойчивыми.
      Для прорыва более совершенной обороны противника требовалось увеличить число орудий, танков, самолетов, чтобы создать значительное превосходство в силах. А мы не имели этого превосходства. Артиллерийский и минометный огонь врага не уступал нашему, а иногда и превосходил его.
      Танков и авиации у нас почти не было. Одна рота танков на дивизию при неподавленном огне противника - это капля в море. Один - два вылета звена штурмовиков в полосе дивизии - тоже больше демонстрация, чем реальная помощь.
      Ну, а внезапность?
      И о ней не могло быть речи, ведь мы вот уже второй месяц топтались на месте.
      Хотелось сделать какую-нибудь перегруппировку, придумать что-то новое, особое, но в масштабе одной дивизии ничего не придумывалось. Все силы у меня были вытянуты в ниточку, резервы отсутствовали.
      А тут еще начинала портиться погода. Подул ветер, повалил снег. Буран продолжался несколько дней, и активные боевые действия прекратились. Таким образом, и эта наступательная операция не получила развития. Нигде, даже на направлении главного удара, прорвать "коридор" не удалось.
      На четвертый день, когда пурга немного утихла, меня вызвали к командующему армией. Теперь это был уже генерал Курочкин.
      Подводились итоги. Каждый командир дивизии докладывал обстановку и отчитывался в своих действиях. В недалеком будущем предстояло начинать все снова.
      Вскоре после совещания дивизия Розанова была выведена из боя для приведения в порядок. Свой участок перед Сорокином она передала нам.
      * * *
      Прошло два месяца, как войска фронта начали наступательные бои у стен "рамушевского коридора", стараясь прорвать их.
      Однако цель наступления не была достигнута ни северной, ни южной ударными группами. Стены "коридора" не только не рушились под нашими ударами, а, казалось, становились еще прочнее. Все вмятины и небольшие пробоины, которые нам удавалось сделать, быстро затягивались. Гитлеровское командование усилило "коридор" еще четырьмя дивизиями, сняв их из-за Ловати и из-под Демянска.
      Но вот пришел февраль 1943 года, и на нашем фронте повеяло свежим ветром.
      Ставка Верховного Главнокомандования приступила к подготовке крупной наступательной операции, с тем чтобы в кратчайший срок покончить со всей демянской группировкой. Фронт значительно усиливался войсками, артиллерией, танками. Для развития успеха операции Ставка создавала из своих резервов крупную оперативную группу войск в составе общевойскового и танкового объединений и сосредоточивала ее южнее "рамушевского коридора".
      К середине февраля на демянском плацдарме оборонялось пятнадцать дивизий 16-й немецко-фашистской армии. Против них были развернуты пять общевойсковых армий Северо-Западного фронта.
      По плану командующего фронтом Маршала Советского Союза С. К. Тимошенко в февральской операции должны были участвовать 27-я и 1-я ударная армии, которым предстояло сходящимися ударами перерезать "рамушевский коридор" у его западного выхода, а затем во взаимодействии с 11, 34 и 53-й армиями уничтожить войска противника внутри "демянского мешка".
      Прибывающую из резерва Ставки группу войск под командованием генерал-полковника М. С. Хозина, в состав которой входили 1-я танковая и 68-я общевойсковая армии, предполагалось ввести в прорыв на участке 1-й ударной армии в направлении на Сольцы, во фланг и тыл 18-й немецкой армии.
      Наступление на вспомогательных направлениях, в 11-й и 53-й армиях, планировалось начать на несколько дней раньше.
      О подготовке большого наступления заговорил, вернее зашептал, сначала "солдатский вестник". Скрупулезно, по зернышку впитывал он в себя все мельчайшие изменения в обстановке, на все это реагировал и строил свои предположения.
      - Новости есть, товарищ полковник! - заглянув ко мне в блиндаж, сообщил командующий артиллерией.
      - Какие?
      - Звонил Михалевич: в район наших огневых позиций ночью выдвинулась новая артиллерия.
      - Сколько?
      - Трудно сказать, но не менее полка. Определенно начальство начинает готовиться к наступлению по-серьезному и усиливает наше направление.
      В тот же день поступили и другие новости. Принес их адъютант.
      - Я знакомого зенитчика встретил, - доложил он.
      - Ну и что же?
      - Пришел со своей батареей, устраиваются на поляне, прикрывать будут...
      Через некоторое время невдалеке появились саперы и стали оборудовать командный пункт.
      И наконец в конце первой декады февраля от меня потребовали подготовить соображения на предстоящее наступление и явиться вместе с планом для доклада командующему. Это было новое, раньше соображений комдива никогда не спрашивали.