В мае 1932 года в Портланде (штат Орегон) начался марш "Экспедиционные силы за пособием", или, как его еще называют, "Голодный поход безработных ветеранов". Это уже не бунт одиночки. Это уже в какой-то степени организованная сила. В свое время (1924 г.) конгресс, боясь массового возмущения, под давлением общественности, требовавшей облегчить бедственное положение бывших солдат, принял решение: проливавшим кровь во славу Соединенных Штатов и "защищавшим их безопасность" определить нечто вроде пенсии или компенсации за увечья и выплатить ее в 1945 году. Такое кощунство и цинизм, конечно же, возмутили американцев, ветеранов в первую очередь - ведь через 21 год многие облагодетельствованные уже не будут нуждаться ни в каких пособиях. Учитывая эти настроения и желая выпустить пары недовольства, конгрессмен Райт Пэтмэн внес предложение о том, чтобы срок выдачи денег был перенесен на 1931 год. Ветераны согласились.
      Однако сторонники "жестких мер" выступили резко против. Хорошо зная, чем дышат конгрессмены и с мнением кого считаются, участники первой мировой войны решили "приковылять" в Вашингтон. Жалким видом, демонстрацией своих вовсе не придуманных бед, нищеты, увечий, болезней они рассчитывали возбудить жалость и сострадание, тем самым облегчить положение властей предержащих, то есть избавить их от неловкости, которая, как уверял Д. Макартур, возникает каждый раз, когда пробудившийся в человеке христианин заставляет бросить в банку нищему ветерану монету.
      Руководствуясь этими размышлениями, не претендуя на больше того, что им обещали, ветераны двинулись в Вашингтон. В вожди выбрали сержанта Уолтера Уотерса. Было принято решение соблюдать в пути строгую дисциплину, не употреблять спиртного, не нарушать никаких правил. Каждый добровольно взял на себя обязательство соблюдать требования воинского устава. Питались чем придется и передвигались как придется.
      Первый инцидент произошел в Сан-Луи. Ветераны забрались на товарняк (многие с женами и детьми), чтобы проехать несколько десятков километров (все не пешком). Однако их согнали и разогнали. Силой. Весть о расправе над "защитниками безопасности Соединенных Штатов" облетела всю страну. И тогда другие бывшие участники войны, так же погибавшие от нужды, решили присоединиться к маршу - в американскую столицу потянулись ветераны из Нью-Йорка, Чикаго, Сан-Франциско, Денвера, Детройта, Нью-Орлеана, из каждого штата, из многих городов и деревень.
      Грязные, худые, оборванные, многие на костылях, они тащились по жаре и пыли, иногда на привале пели свои любимые песни, с которыми прошли войну, "Мадемуазель из Армантьера" и "Типперери". К Вашингтону в мае 1932 года с отрядом под руководством Уотерса подошли примерно тысяча человек. Позднее присоединились еще 15 тысяч обездоленных и униженных бывших солдат Америки.
      Вашингтон летом хуже, чем любые африканские или азиатские тропики. Здесь душно, как в сауне, жарко, высокая влажность. Даже здоровый человек, имеющий возможность укрыться от зноя за толстыми стенами и кондиционерами, чувствует себя тяжко. Что же говорить о ветеранах! Утром они изнывали от зноя, ночью - от холода. Мучили жажда, голод. У многих открылись раны. Истязал стыд за то, что приходится протягивать руку и просить прохожего кинуть не пять долларов, а хотя бы цент.
      Ветераны разбили лагерь на берегу реки Анакостия. Кому не удалось раздобыть парусины, картона или досок, вырыли землянки. В июле жители лагеря, получившего название "апартаменты на Анакостии", отпраздновали рождение первого здесь ребенка - Бернарда Мейерса.
      Поначалу все шло более или менее спокойно. Пелхэм Глассфорд, глава вашингтонской полиции, воевавший на западном фронте (самый молодой американский офицер, получивший во Франции чин бригадного генерала, правда, Д. Макартур оспаривал первенство), проявил к бывшим сослуживцам сострадание. Утверждают, будто он даже выложил из своего кармана 1000 долларов, чтобы поддержать участников марша. Но что такое тысяча долларов на двадцать тысяч несчастных! Только и всего, что добрый жест одного из представителей властей. Властями же он был использован для выигрыша времени, обмана общественного мнения и подготовки операции по разгрому марша. Прежде всего началась работа по расколу рядов ветеранов, по изоляции их от других отрядов трудящихся (законодатели не забыли песни Эллы Уиллингз, особенно куплет, сложенный на ее похоронах). Надо сказать, что эти действия по "разъеданию", "растаскиванию" марша приносили желаемые реакцией плоды. Более того, удалось создать даже антикоммунистическую группу, которая "стояла на страже обета, данного ветеранами".
      И все-таки Гувер, не полагаясь на политические, диверсионные маневры, на демагогию, решил прибегнуть к более "верным и надежным средствам". Он укрепился в своем решении после 17 июня. В этот день состоялось голосование по пособию. Тысячи ветеранов ждали решения у здания Капитолия.
      О голосовании в сенате Р. Гоулдстон пишет так: "Сенаторы привыкли к обычной форме лоббирования законов и решений: например, агент компании или фирмы предлагает сигары, напитки, другие "услуги" и взамен просит защиты интересов клиента в "величайшем совещательном органе на земле". Но они не привыкли к лоббистам, которые были одеты в грязное американское тряпье, и не предлагали никаких услуг".
      И вот вышел наконец Уотерс. Он сказал: "Друзья, у меня плохие новости. Акт о пособии не прошел".
      Толпа всколыхнулась, неуверенно загудела. Тогда Уотерс крикнул: "Друзья, давайте покажем им, что мы патриотически настроенные американцы. Я призываю вас спеть "Америка".
      Пришибленные горьким известием тем не менее подхватили песню. Она звучала жалостно и беспомощно. Вызывала слезы.
      Выступление бывших солдат не единичное явление. Во многих районах вспыхнули голодные бунты, гнев и возмущение социальной несправедливостью охватили все слои трудящихся. Углубление общего кризиса капитализма проявилось в активизации реакционнейших сил. В Германии, Италии к власти пришли фашисты, в Соединенных Штатах ультраправые
      элементы получили полную свободу действий. Буржуазия любое требование обездоленных встречала в штыки. При этом она рассчитывала и на реальные штыки, бессердечно настаивая на том, чтобы власти проводили жесткую политику. Узкоклассовый эгоизм, призывы, по существу, к террору объяснялись просто: если правительство или власти Штатов не проявят решимость да к тому же начнут помогать голодающим безработным, то тем самым они избалуют людей, бесплатная похлебка породит лень, нежелание работать. Так что никакой помощи рабочим! Обстановка накалялась. Для проведения "жесткой политики" требовались надежные исполнители.
      Одним из них стал Дуглас Макартур. В августе 1930 года рассматривается вопрос о кандидатуре на пост начальника генерального штаба. И надо же случиться такому! Если Луиз, благодаря близкому знакомству с Першингом, смогла ускорить карьеру своего мужа, то она же невольно чуть-чуть не зажгла перед бывшим супругом красный свет. Когда начали обсуждать назначение Макартура, военный министр Патрик Харлей сказал, что кандидат не годится в начальники штаба, добавив при этом: "У нас в Оклахоме говорят: мужик, который не может удержать свою жену, мало чего стоит". Один из недоброжелателей вспомнил, какой разнос устроил во Франции в присутствии офицеров генерал Першинг, увидев солдат Макартура. "Ваша дивизия,отчитывал он,- это позор. Плохо обучены, дисциплина отсутствует, обмундирование, экипировка в самом худшем, какое я только видел, состоянии. Дивизия - грязный сброд". Д. Макартур, однако, хорохорился. Правда, не тогда, когда его отчитывал Першинг. Позже. В выступлениях и мемуарах. На страницах газет и журналов под пером Д. Макартура сброд превращается в лихих солдат, которыми командует лихой генерал, короткими эффектными приказами решающий победный исход боя: "Как раз в этом направлении я собираюсь ударить своими хлопкоробами из Алабамы слева, а своими плугарями из Айовы - справа".
      Никто не сомневается в храбрости и мужестве хлопкоробов и плугарей. И под командованием Д. Макартура они наносили удары по германской армии. Но это были второстепенные удары на третьестепенных участках фронта. Поэтому капитал, заработанный во время первой мировой войны, был все-таки не той гирей, которая могла бы стать решающей для определения чаши весов.
      Однако более могучие руки отвели опасность. И прежде всего сам президент. Э. Гувер симпатизировал Макартуру еще и потому, что сам долгое время провел на Востоке (в Китае сколотил солидное состояние, работая на английскую горнорудную компанию).
      В "Воспоминаниях" Д. Макартур кокетничает: он-де пребывал в великих сомнениях, покидать ли Манилу, соглашаться ли на столь высокий пост. Но как раз в тот момент филиппинский почтальон доставил телеграмму от матери, которая, обладая по всей вероятности, телепатией, иначе как узнаешь о настроениях, тем более сомнениях сына, снова пришла ему на выручку. В телеграмме говорилось: "Твой отец испытал бы чувство стыда, если бы ты проявил колебания". Депеша, мол, и решила дело. Но во всем этом больше рисовки. Те, кто хотя бы чуть-чуть знал Макартура, даже и не допускали мысли о другом решении. Сразу две новых звезды! И отказаться?! Не мог он этого сделать!
      Начальник штаба сухопутных войск - высшее должностное лицо в армии США, фактически главнокомандующий. Он полностью ответствен за вопросы боевой подготовки и применения сухопутных войск, их, говоря нашим языком, моральной подготовки и материально-технического обеспечения, является членом Объединенного комитета начальников штабов и в качестве такового советником президента США по сухопутным силам.
      21 ноября 1930 года американские вооруженные силы услышали голос нового начальника штаба. В "Воспоминаниях" Д. Макартур по этому случаю написал:
      "Я прослужил в вооруженных силах 31 год. Все эти годы я получал приказы и проводил политику, которую вырабатывали другие, следуя девизу своего старого шотландского клана: "Прислушайся! О, слушай!" Теперь ответственность принимать решения и отдавать приказы легла на меня".
      Д. Эйзенхауэр однажды так сказал о Д. Макартуре:
      "Большинство высших офицеров, которых я знал, всегда четко проводили линию между военными делами и политикой. Вне службы, между собой и близкими друзьями среди гражданских они могли рьяно выступать против всего того, что, по их мнению, делалось Вашингтоном неправильно. В цивильной обстановке они предлагали свои собственные методы лечения зла. Но на службе ничто не могло их заставить пересечь грань - это старая, давно установившаяся армейская традиция. Что касается Макартура, то если он когда-либо и признавал существование указанной грани, то для того, чтобы игнорировать ее".
      Подобно большинству служащих в консервативном военном ведомстве, Д. Макартур считал, что коммунисты и пацифисты - угроза национальной безопасности, он при этом не делал различия между "пацифизмом и его дружком по постели коммунизмом". Они рассматривались им как препятствия, которые следовало устранить. Этим и руководствовался Д. Макартур, вступив в высокую должность начальника генштаба.
      Д. Макартур перебрался в форт Мейер, апартаменты, в которых жили его предшественники,- кирпичное здание на реке Потомак. Вместе с ремонтом кое-что перестроили (естественно, за казенный счет): установили лифт, появилась веранда для матери. В новом качестве Д. Макартур дал волю некоторым слабостям (о девушке из Шанхая уже рассказывалось). В армейских апартаментах генерал вел себя подобно радже или императору. Вот что пишут очевидцы: "Он сидел за своим рабочим столом в кимоно, обмахиваясь ярким восточным веером, сигареты он вкладывал в мундштуки, инкрустированные драгоценными камнями. Генерал стал говорить о себе в третьем лице: "Макартур теперь поедет в штаб... Макартур желает получить сведения о том-то... Макартур гневается..." Он приказал соорудить за своей спиной зеркало высотой 15 футов (4 метра 57,5 сантиметра), чтобы радовать себя, а главное - производить впечатление на посетителей. Во время заграничных поездок он требовал, подобно царственным особам, отдельный вагон с соответствующим, то есть роскошным интерьером и все с теми же расшитыми халатами, веерами, дорогими напитками, сигарами.
      Осенью 1931 года Д. Макартур посетил Францию, где его наградили Большим крестом Почетного легиона и пригласили на маневры. Именно тогда генерал пришел к выводу, что следующая война будет войной маневров и массовых передвижений, а победа немыслима без господства в воздухе (конечно, было бы по-джентльменски вспомнить при этом Билли Митчелла). Во время визита в Югославию король Александер показал Д. Макартуру свои войска и на что они способны (самодержец весьма угодил ему, ибо американский генерал на маневрах был единственным иностранцем).
      Пришла весть о вторжении Японии в Маньчжурию. В Германии нацисты набирали силы. Наступала для Соединенных Штатов пора определять свои позиции.
      С самого начала такого определения политика правящих кругов пошла по рельсам умиротворения агрессоров, хотя лидеры Японии и Германии быстро развеяли сомнения в том, что не будут действовать методами грубого нарушения международных соглашений, методами агрессии. Тем не менее когда Г. Гуверу предложили применить по отношению к Японии экономические санкции в ответ на агрессию в Китае, чтобы упредить вооруженный конфликт со Страной восходящего солнца, президент сказал "Нет!", аргументируя нежеланием провоцировать Страну восходящего солнца на возможные ответные акции. То же самое с Германией. Д. Макартур отказался от приглашения гитлеровских генералов посетить Германию и присутствовать на маневрах.
      "Но не потому,- подчеркивает У. Манчестер,- что не одобрял новый (фашистский, гитлеровский.- Л. К.) режим в Берлине..."
      Конечно, забот по армии было много. Однако порой они, как это ни покажется парадоксальным, отходили у Д. Макартура на второй план. Новый начальник генштаба занимался больше решением политических, нежели военных проблем.
      Конечно же, не сам "Американский кесарь" определил себе такую в общем необычную, уникальную роль. Этого требовали обстановка в обществе, процессы, происходящие в нем. И кто знает, если бы правящие круги США были встревожены укреплением германского фашизма, обеспокоены ростом японского милитаризма, то выбор бы пал на другого генерала. С другими наклонностями. В Макартуре же разглядели именно те черты и способности, которые были как раз нужнее в данный момент, в разгар экономического кризиса.
      На самом деле, Д. Макартур не только не в тягость себе, а в удовольствие занялся решением вопросов, находящихся за "границами генеральского погона", но на "грани войны и мира". Так, например, даже его требования щедрее ассигновать вооруженные силы, увеличить численность офицерского корпуса носили прежде всего "печать политика" и предлагались в русле мероприятий по подавлению левых сил США. А под флагом борьбы с пацифизмом, антипатриотизмом укреплялась реакция. Нет, не о Германии или Японии прежде всего думали Гувер с Макартуром (вспомните процесс над Митчеллом), стремясь выделить из бюджета новые суммы для вооруженных сил, а о "враге внутреннем".
      В связи с активизацией милитаристских кругов еженедельник "Уорлд туморроу" провел опрос среди 19 372 служителей протестантской церкви. Он интересовался:
      "Считаете ли вы, что церкви Америки должны сегодня зарегистрировать свой отказ поддержать любую войну?" 62 процента опрошенных священников сказали: "Да!"
      Корреспондент еженедельника попросил начальника генерального штаба прокомментировать полученные данные. Ответ (напечатан в номере за 2 июня 1931 года) был таков:
      "Теперь я в состоянии думать о принципах более высоких и священных, чем те, ради которых приносились наши национальные жертвы в прошлом. История учит нас: религия и патриотизм всегда шли вместе рука об руку в то время, когда атеизм неизбежно сопровождали радикализм, коммунизм, большевизм и другие враги свободной формы правления... Я глубоко верю в то, что важнее всего для существующего и зрелого человечества, которое преданно любит мир, но готово с легким сердцем умереть (то есть начав войну) в защиту правого дела, это христианство. От центра до окраин. Христианство останется ведущей силой".
      Таким образом, подобно большинству консерваторов, Д. Макартур всегда соединял политику с религией, возможно, потому, что христианство, и особенно протестантство, несет в себе американское прошлое. Он рассуждал как прагматик, который ставит перед собой задачу примирения разума с религией. Более того, прагматизм не чурается мистического опыта, если только он может обеспечить практические последствия. Если религия, скажем, заставляет хорошо трудиться или помогает осуществлению блокады СССР прекрасно. В период полного господства вещей, природы над человеком, над его сознанием религия укрепляется и приобретает огромную силу. По мере же того, как научное познание становится орудием господства человека над миром вещей, по мере того, как человек не только проникает в понимание внутренних причин и связей явлений, но и пользуется ими в своих интересах, религия отступает в своей привлекательной силе. Поэтому в данной конкретной политико-социальной обстановке Д. Макартур как начальник штаба больше проводил времени над тем, чтобы обеспечить армию оружием, чем над молитвами с просьбой осенить его, как одолеть возможного противника. В данном конкретном случае им был марш ветеранов.
      "Ось реальности,- утверждал У. Джемс,- проходит исключительно через эгоистические центры". Прагматик заставляет направлять все наше внимание на земные интересы и на чисто человеческие проблемы. Он берется трактовать вещи и научно и в то же время религиозно. Религия, как и наука, низводится на уровень "выгодных" для жизни концепций. Бог необходим, так как он гарантирует нам вечный и идеальный миропорядок. "Есть бог на небе,- говорил Джемс,- значит, все в мире в порядке".
      Если религиозные идеи "работают" на нас, подходят к нашей действительности, отвечают нашим требованиям, то на каком основании прагматизм будет отрицать бытие божие и требования божьих людей?
      Бог служителей протестантской церкви и еженедельник "Уорлд туморроу" "не работали" на Макартура. И он встретил в штыки их требование отвергнуть любую войну, в данном случае войну против голодных и обездоленных.
      Д. Макартур впоследствии утверждал, будто, переполняемый чувствами христианина и движимый памятью прошлого, хотел помочь участникам голодного марша. Он было взял в руки самописку, чтобы скрепить приказ о выдаче им палаток и направлении на "квартиры" военно-полевых кухонь (хотя бы раз в сутки кормить голодающих). Лжет Макартур. Ни о чем подобном он и не помышлял (автор "Воспоминаний" оправдывается тем, что ему-де запретил чуть ли не сам президент организовать питание "нежеланных гостей Вашингтона", аргументируя табу тем, что в данном случае в американскую столицу ринется вся голодная Америка). Он готовился к сражению.
      Прежде всего начальником штаба во взаимодействии с контрразведкой, полицейскими и сыскными службами США от океана до океана была организована слежка за всеми, кто появляет мятежные настроения и недовольство, тут же, на "месте преступления", обнаруженные "настроения и недовольство" объявлялись происками коммунистов. Началась широкая травля "мыслящих не по-американски", которая позднее стала примером, источником "вдохновения" для архиреакционера Дж. Маккарти. ФБР срочно занялось снятием отпечатков пальцев у всех подозрительных. Д. Макартур отдал приказ командующим девяти военных округов "посылать ему лично сведения о каждом агитаторе, который выступает в обличье ветерана". Не лишено оснований предположение о том, что ненависть к бывшим солдатам подогревалась воспоминаниями о встрече на утренней дороге в Вест-Пойнт с сержантом из дивизии "Радуга".
      Д. Макартур сразу сообразил, что выступление ветеранов, само по себе безобидное, ограничивающееся всего лишь экономическими требованиями, следует использовать как повод, предлог для расправы не только над левыми силами страны, но и над теми, кто выражал недовольство существующими порядками. Надо действовать широким, всеохватывающим фронтом. Ведь если вспомнить Питтсбург и выступление, то что получается? Студенты освистали и генерала, и его идеи. Разве с этим можно мириться? Разве позволительно останавливаться на полдороге? Да, троих студентов арестовали, да, университетское начальство, которое в отличие от студентов "прислушалось" к мыслям и рекомендациям Макартура, дало обещание требовать от всех поступающих в учебные заведения клятву верности. Это, конечно, удовлетворило Макартура. Но ведь мало! Приструнили всего лишь группу студентов - хорошо. Теперь следует приструнить всех. Поэтому в случае с ветеранами Д. Макартур с самого начала действовал масштабно. Прежде всего он объявил, что 90 процентов участников марша вовсе не ветераны.
      На такое заявление не мог решиться ординарный человек. Ибо это была величайшая, невероятная ложь! 94 процента участников могли показать солдатские документы. Среди них 67 процентов имели удостоверения участников боевых действий, 20 процентам вообще можно было не иметь никаких документов - калеки. Одна подлость рождала другие. Как свидетельствовал приближенный Макартура генерал-майор Кортни Уитни, было решено представить общественному мнению версию, утверждавшую и доказывающую: в рядах ветеранов "обнаружен большой процент преступников, людей, сидевших в тюрьме за такие злодеяния, как убийство, поножовщина, изнасилование, ограбление, взлом, шантаж, нападение" (вспомнил все же Макартур незнакомца!).
      Но этого оказалось мало, да и слишком мелко (против такого подхода и возражал Д. Макартур). Следовало пустить большую, то есть политическую, кровь. Тогда-то вспомнились речи о Римской империи и Карфагене, превратившихся в прах. Нужно во всем обвинить коммунистов, нужно выдать марш ветеранов за марш красных против американских устоев, американского образа жизни - вот искомый масштаб. Где доказательства? Они нашлись. К. Уитни "свидетельствует":
      "Захватили секретные документы, из которых явствовало, что существовал коммунистический замысел, который предусматривал даже проведение показного судилища над высокими государственными деятелями и их казнь через повешение перед зданием Капитолия. Самым первым в этом списке значилось имя начальника генерального штаба Дугласа Макартура".
      "Не было такого плана,- с возмущением разоблачает фальшивку У. Манчестер,- не существовало подобного секретного документа. Были только голодные американцы".
      Но антикоммунистическую карту уже выбросили в большую игру. Д. Макартур настойчиво и упорно твердил:
      "Ветераны - это коммунисты, которые собираются осуществить революционные действия".
      Начальник генерального штаба выражал удовлетворение тем, что передал свою тревогу не только подчиненным, но и президенту. Хотя как раз не было необходимости в том, чтобы убеждать подчиненных, ну а уж Г. Гувера и подавно. Президент сам носился с "антикоммунистической картой" и готов был подбросить ее кому угодно.
      Создавая вокруг себя миф спасителя, главного защитника американского общества от "язвы коммунизма", Д. Макартур высокопарно заявил Д. Эйзенхауэру: "Я чувствую, в воздухе пахнет революцией". Ни больше ни меньше. В силу такого чрезвычайного обстоятельства он ретивейшим образом взялся за выполнение приказа Гувера "убрать ветеранов". В данном случае начальник генерального штаба руководствовался не только приказом главы государства, но и моральными идеологическими обязательствами, которые испытывал перед президентом.
      Операция началась 28 июля 1932 года. Утром этого дня полиция уже атаковала лагерь ветеранов, применив огнестрельное оружие. Двое несчастных пали. Однако впечатляющей картины, такой, чтобы продемонстрировать силу, чтобы нагнать страх на всю Америку, по мнению устроителей кровопускания, не получилось. Заурядная полицейская акция. Нужны фронтальные войсковые операции. Как на войне. А такое по плечу только армии.
      Д. Макартур решил лично выйти на поле брани. Д. Эйзенхауэр уговаривал его не брать командование операцией на себя. Но у шефа на этот счет была своя точка зрения, свои планы. Он решил показать, что способен не только на теоретические рассуждения в академических стенах, но и на конкретное воплощение антикоммунистических призывов. Д. Макартур понял: он обладатель шанса, который не следует упускать, он должен набирать в глазах своих единомышленников как можно больше очков, которые часто значительнее и ценнее, чем звезды на погонах боевого генерала. Приняв
      такое решение, Д. Макартур отдал сразу два приказа: адъютантам срочно доставить из резиденции парадную форму (это подтверждают снимки), майору Джорджу Паттону - силами пехоты, танков и кавалерии окружить монумент Вашингтону. "Мы сломаем хребет Экспедиционной силе за пособием",высокомерно добавил при этом генерал.
      Перед цепью солдат Д. Макартур предстал в новеньком отглаженном мундире с "фруктовым салатом"- так на солдатском жаргоне называют орденские планки. Один из репортеров спросил руководителя операции по "захвату инвалидов в клещи", чтобы раздавить их: "Не разумнее было бы оставить награды дома, а не украшать ими мундир именно в такой день?", Д. Макартур обиделся и сказал: "Разве должен я стыдиться их? Каждая заработана в бою". Сапоги блестели. Не сапоги, а пара черных зеркал, галифе топорщилось на зависть любому военному моднику. Как всегда, в руках он держал хлыст.
      Может быть, усмиритель-щеголь рассчитывал на то, что один вид орденских планок, генеральский мундир вызовут у части ветеранов чувство стыда за свои лохмотья, у других - ужас, у третьих - невольное желание отдать честь и сделать "кругом, шагом марш!". Вполне допустимо. Однако Д. Макартур рассчитывал не только на "психическую атаку". Она для операции в целом была вспомогательной, но лично для Макартура главной. Генерал должен быть на фотографиях красивым, величественным, именно таким он войдет в историю, предстанет перед потомками: разве джентльмен в безукоризненном мундире и с интеллигентным хлыстиком способен на дурные поступки? Когда на груди благородно посвечивают орденские планки, то в груди должно быть благородное сердце солдата. Так объясняют в Вашингтоне на первый взгляд глупое, безрассудное решение генерала надеть парадную форму.
      Сам Д. Макартур описывает свое участие в боевых действиях следующим образом:
      "Мы пустили в дело слезоточивый газ (первой жертвой газовой атаки стал первенец "апартаментов на Анакостии" - младенец Бернард Мейерс.- Л. К.). К 9.30 очистили всю территорию вплоть до Анакостии. Демонстрация силы, отличная дисциплина солдат, умелое использование газа обеспечили проведение операции без серьезного кровопролития".
      Она длилась всю ночь. Утром, по ее завершении, Д. Макартур, как велел ему военный министр, встретился с представителями печати и сообщил следующее:
      "Если бы президент Гувер не действовал таким образом (то есть не прибегнул бы к услугам вооруженных сил и Макартура.- Л. К.), он предстал бы перед серьезной ситуацией. Еще неделя, и правительство оказалось бы в угрожающем положении. Его (Гувера) экстраординарному терпению пришел конец, и он исчерпал все, чтобы избежать стычек, прежде нем решил применить силу".
      Многого не рассказал репортерам генерал, многое утаил от общественности. Но репортеры были на улице, они видели, как вел себя Д. Макартур. И многие, в том числе Д. Пирсон, рассказывали о своих впечатлениях. Потому-то одна из газет в эти дни опубликовала карикатуру на генерала Макартура - чудовище в американской военной форме, в руках кинжал, с которого капает кровь. Тогда Макартур рассвирепел от злобы: "У меня в руках был хлыст, а не топор". Но кровь-то пролилась.
      Да, много нового узнали люди о человеке с "фруктовым салатом". Один из молодых солдат, не нюхавший пороха, набрасывается на героя первой мировой войны, вырывает у него знамя (а ветераны пришли со знаменами, под которыми сражались во славу "демократических" Соединенных Штатов), а потом плюет в лицо бывшего сержанта Американского экспедиционного корпуса, при этом бросает ему: "Эй ты, старая бабья задница!"
      Генерал Макартур присутствовал при этой сцене. Человека, доказавшего свой патриотизм на фронте, обливают грязью площадной брани? И как же он реагировал? С одобрением! Генерал ласково кивнул юному бесстыдному исполнителю его приказов. "Красноречие" солдата весьма понравилось знатоку греческой мифологии. Когда же один из возмущенных американцев при виде безобразной сцены воскликнул: "После такого американский флаг для меня ничего не значит!", Макартур грозно щелкнул пальцами и, уподобившись наглецу, плюнувшему в лицо ветерану, рявкнул: "Если он еще раз откроет пасть, арестуйте!" (и арестовывали, на следующее утро, с явным удовольствием констатирует Д. Макартур, полиция устроила облаву и бросила в тюрьму 36 человек).
      В эту "варфоломеевскую ночь по-американски" Д. Макартур совершил много других "подвигов". Основная часть ветеранов разбила лагерь на другом берегу Анакостии. Этот палаточный и картонный городок без крепостной стены, без оружия не представлял никакой угрозы ни президенту, ни Капитолию, ни режиму. Поэтому Г. Гувер, не желая показаться чересчур кровожадным, послал к Макартуру курьеров с приказом остановиться, не переходить мост, не трогать лагерь. Как вспоминает Д. Эйзенхауэр, Д. Макартур, оглушив гонцов потоком бранных слов, заявил: "Я чрезвычайно занят и не желаю, чтобы меня беспокоили приходящие сюда люди, претендующие на то, что они доставляют приказания".
      Д. Макартур не остановился. Он предложил штурм моста Элевенс-стрит.
      Г. Гувер, вероятно, колебался, боясь общественного мнения, он хотел, чтобы на него "посмотрели с другой стороны". Но на самом деле, если даже и существовал приказ президента, посланный вдогонку карателям, то было уже поздно. К тому же Д. Макартур имел четкое и определенное указание: уничтожить, переломать ветеранам не только хребты, все кости. Никогда служака не стал бы действовать по своей воле. Однако, будучи опытным интриганом, хорошо чувствующим, откуда, куда и зачем дует ветер, он правильно понимал своего президента и знал, что доставит ему большее удовольствие, продолжая наступление на соломенную "крепость" несчастных, чем приостанавливая его.