В Токио Макартур практически не покидал помещения в посольстве США, где поселился с семьей, и служебный кабинет в шестиэтажном здании, принадлежавший страховой компании, рядом с дворцом охорибаты ("благородная особа, живущая во дворце через ров"), то есть императора. Оно выходило окнами на императорскую площадь, где проводились парады гвардии микадо и где, как сообщало радио Токио, собирались публично казнить Дугласа Макартура через повешение.
      Мгновенно, как только генерал переступил порог выбранного помещения, оно получило название "Дай ичи" ("Номер один"). Макартур все реже и реже появлялся на людях, все меньше выступал (так положено у японских императоров). Его ежедневная поездка из посольства США в "Дай ичи" и обратно превратилась в королевский ритуал. К десяти утра к зданию посольства США стекался народ, туристы. Все внимание на черный "кадиллак" 1941 года выпуска, приобретенный у манильского "сахарного барона". На небесно-голубом фоне пластин, прикрепленных к радиатору и багажнику, красовались пять серебряных звезд (звание генерала). На номерном знаке вызывающе четко стояла цифра 1. Ровно в 10.30 за генералом захлопывалась дверца. В эту же секунду полицейские останавливали все движение. В кольце мотоциклов машина величественно двигалась по Токио. Ровно 5,5 минуты. Это стало зрелищем, достопримечательностью, подобной смене караула у Букингемского дворца.
      Создавалось впечатление, что действительно Дуглас Макартур властелин, позволяющий себе слишком многое. На самом деле предупредительные, джентльменские меры против японских монополий дзайбацу, быстро сменившие обещание "демонтировать финансово-промышленный фундамент разбойного милитаризма", выгораживание японских военных преступников, усиление драконовских мер против рабочего класса, высокомерные заявления в адрес союзников, попытки в оскорбительной форме ограничить деятельность советских представителей в Японии - все это было самоволием, самодурством, проявлением власти. Но здесь следует добавить слово "санкционированными Вашингтоном". Действия властелина прежде всего вписывались в контуры, рамки американской политики в целом, дополняли ее так же, как хороший гарнир к фирменному блюду.
      Но, конечно же, власть проконсула подогревала амбиции Макартура. Положение фактического правителя, второго императора заставляло снова и снова обращать честолюбивые мысли к Белому дому. Первая попытка стать президентом была сделана еще в 1944 году.
      19 августа 1943 года Д. Макартур получил письмо от президента Рузвельта, в котором были такие шутливые строчки:
      "Возможность снова вас увидеть (на совещании в Гонолулу.- Л. К.) сделала меня особенно счастливым. У меня возникло желание поменяться с вами в Гонолулу ролями. У меня предчувствие, что вы как президент сделали бы больше, чем я..."
      Для Макартура это было одновременно и елей, и яд: он мечтал поменяться ролями с Рузвельтом, мечтал стать президентом. В то же время в шутке звучала уверенность, которая в данном случае оборачивалась угрозой: Рузвельт силен, власть он не отдаст. Д. Макартур ему не страшен. Это как раз больше всего ударило по честолюбивым мечтам генерала.
      Тем не менее он верил в свой счастливый шанс. Для этого, казалось, были основания. "Наполеон Лусона" рассчитывал на "истинных носителей американизма". "Носители" с пониманием относились к брюзжанию генерала по поводу того, что Вашингтон, объединенный комитет начальников штабов не уделяют достаточно внимания войне с Японией, отдавая приоритет войне в Европе, что на первой странице "поход на Берлин", а уж на второй - "поход на Токио". В то же время среди "носителей" не все являлись сторонниками , "тихоокеанской ориентации". Другие шли за Д. Эйзенхауэром и видели главное направление политики "через Европу". Тем не менее "тихоокеанцы" не были слабы. Более того, их вес в области экономики, политики, идеологии, в делах военных постоянно возрастал.
      Д. Макартур тронул и некоторые другие струны в душе избирателя. Он начал исподволь, а потом и почти открыто, выступать за сворачивание отношений с Советским Союзом. "Кесарь" открыто выражал недовольство тем, что во Владивосток идут американские грузы. Нет, нет, он не требовал, чтобы США разорвали отношения с СССР. Д. Макартур рассматривал Советский Союз как резервуар, который должен поставлять "пушечное мясо" для американцев, чтобы, с одной стороны, обескровить и Японию и СССР, а с другой - сохранить свои силы на послевоенные дела.
      Американскому обывателю импонировала позиция генерала по многим другим вопросам. Он одобрял заявление Макартура о том, что и после войны Филиппины должны в той или иной форме оставаться владением Соединенных Штатов. Генерал считал (это особенно нравилось сторонникам панамериканизма), что страны Азии и бассейна Тихого океана обязаны идти в фарватере политики и желаний Соединенных Штатов, что даже путь к Европе, Африке лежит для Соединенных Штатов через Тихий океан, Азию с их богатейшими природными и людскими ресурсами.
      Вот почему К. Блэир отмечал, что Макартур пришелся по душе всякого рода правым экстремистам, изоляционистам, "вечно и всюду первым американцам", всем ненавидевшим Рузвельта и некоторым влиятельным республиканцам, "идущим посередине, дороги". Шансы были. Но все-таки имя Макартура, как кандидата от республиканцев, упоминалось не так часто, как имя губернатора Нью-Йорка Томаса Дьюи. За ним по популярности шел Уэнделл Уилки, лидер партии, потерпевший поражение от Рузвельта в 1940 году.
      Вот тут-то активизировался весьма влиятельный и ловкий политик, который решил поставить на Макартура,- сенатор от Мичигана Артур Ванденберг, республиканец, пользовавшийся в коридорах власти большим влиянием. Пораскинув всеми "за" и "против", он остановился на генерале. В конфиденциальном письме одному из родственников А. Ванденберг обмолвился: "Если он останется в живых, он будет, я думаю, моим кандидатом в президенты".
      Хорошо представляя характер и принципы возможного соперника, не веря ни единому его слову, Рузвельт внимательно следил за Макартуром, хотя последний делал вид, что не помышляет о президентском кресле, а как профессиональный военный, думает только о победе над Японией. Президент даже попросил снять копии с документов, подписанных генералом, в которых он оценивал положение Филиппин, заверял в создании прочной обороны архипелага и т. д., чтобы в нужный момент скомпрометировать Макартура как военного стратега. Такие предосторожности были нелишними, ибо "Наполеон Лусона" на самом деле серьезно намеревался взять Белый дом.
      Весьма показательна судьба майора Морхауза в свете кокетливых заявлений Макартура об "увлечении только военными операциями". Майор Морхауз, личный врач главнокомандующего, считался доверенным компаньоном генерала, он прошел с ним большую, причем самую горькую часть войны - от Коррехидора до Австралии. Майор помогал Макартуру перенести тяготы окружения, физические и моральные (Коррехидор был фактически пленом), всегда и всюду поднимал, часто искусственно, его авторитет. В Соединенных Штатах (он отпросился домой навестить свою тяжело больную мать) к нему обратились корреспонденты с вопросом, не собирается ли Макартур в Белый дом. "Нет, не собирается,- ответил майор,- он солдат, и его мечта промаршировать по Токио". Вскоре Морхауза уволили, даже запретили попадаться на глаза Макартуру. Всезнающий Хафф сделал заключение: "Идея стать президентом была Макартуру вовсе не неприятна". Поэтому те, кто вольно или невольно приписывал ему другие, автоматически становились врагами "Американского кесаря".
      Когда Хафф собирался в США, генерал напутствовал его: "Пока ты там, в Штатах, хорошенько приложи ухо к земле и послушай". Помощник сразу понял, что речь идет о президентском буме. По возвращении хитрый Хафф привез массу слухов, новостей, сплетен, пересудов. Д. Макартур, слушая, не пропускал ни слова, обращал внимание на каждую деталь. Хафф, в частности, рассказал об одном, на его взгляд не очень важном, скоро забытом разговоре: "Почему,спросили его,- Макартур все время ходит с тростью? Он что, немощен, слаб?"
      После разговора с Хаффом Макартур никогда больше не появлялся на людях ни с тростью, ни с палкой.
      Труднее всего удавалось Д. Макартуру скрывать свои антипатии к хозяину Белого дома. Он прилагал нечеловеческие усилия, чтобы носить тогу дружелюбия, этакого солдатского равнодушия к верховной власти, одновременно демонстрируя подчинение ей. Д. Макартур даже ломал гордыню и льстил Ф. Рузвельту, писал ему письма, проникнутые предупредительностью, кроткостью. Но вот когда в Австралию прибыла "первая леди США", Макартур не смог сдержаться. Он открыто проигнорировал жену президента. Правда, реакция провидения, в которое верил Макартур, была мгновенной и неприятной. На приеме одна австралийская дама, не задумываясь и не беря в голову значение того, что говорила, воскликнула, представляясь г-же Рузвельт: "Не правда ли, великолепно! Я слышала, что генерал Макартур готовится стать президентом Соединенных Штатов!" Конечно, Э. Рузвельт рассказала супругу и о даме, и о многом другом. Конечно же, Рузвельт еще больше невзлюбил генерала, ибо президент так же, мягко говоря, не питал любви ни к одному из своих соперников, реальных или только собирающихся выступить в этом качестве.
      А в Соединенных Штатах с тяжелой (если иметь в виду финансовую сторону) руки Ванденберга своим чередом разворачивалась кампания. Число "макартурфилов" росло. Кто, кроме Ванденберга? Прежде всего Клэр Бут Люс, супруга короля американской прессы, издателя "Тайм-Лайф" Генри Люса. Будучи к тому же членом палаты представителей от штата Коннектикут, она считалась видным и влиятельным политическим деятелем.
      Наконец Ванденберг дал понять уже более широкому кругу заинтересованных лиц, что следует двигать Макартура как кандидата в президенты. Это вызвало острую и энергичную негативную реакцию военного министра Стимсона. Он, ссылаясь на законы и уложения, заявил, что военным, состоящим на действительной службе, запрещено выставлять свою кандидатуру на занятие официальных или общественных постов. Однако такое предостережение на Ванденберга не подействовало. Объяснив позицию Стимсона завистью, сенатор принялся за дело. Он уже собирался уведомить о своем решении протеже, как получил от Макартура письмо (кстати, к своему немалому удивлению и даже неудовольствию: сенатор недолюбливал выскочек и торопыг). В нем говорилось:
      "Я безумно благодарен вам за ваше столь дружеское отношение. Я надеюсь только на то, чтобы наступил тот день, когда бы я смог ответить взаимностью. Жаль, мешают обстоятельства, но мне бы так многое хотелось сказать вам! Пользуясь случаем, я хотел бы заверить вас в том, что испытываю полное доверие и отдаю себя под ваше опытное и мудрое покровительство".
      Такие излияния в Соединенных Штатах называют "посланиями мышки к кошке". Не без иронии и едва скрытого презрения Ванденберг записал в дневнике: "... Конечно же, Мак никуда не убежит... типичная для него храбрость как солдафона".
      Получив согласие на полную свободу рук, сенатор принялся "сваливать" Рузвельта. Прежде всего отмобилизовали всю правую журналистскую рать. Кроме Генри Люса и его супруги, в нее с удовольствием вошли 'такие не менее влиятельные "короли прессы", как Уильям Рэндольф Херст, Роберт Вуд. Председатель совета директоров компании "Сире, Робэк энд компани", занимавший одновременно важный пост в Пентагоне и имевший чин бригадного генерала, предложил "оплатить все необходимые расходы по пропаганде личности Макартура". Ванденберг немедленно связался с начальником макартуровской разведки Уиллугби и договорился о поддержании постоянных контактов.
      Взмах нескольких "королевских палочек", и... на американцев обрушился водопад статей, передовиц, биографических справок, брошюр, предвыборных проспектов, описаний различных военных операций. Главный герой - Дуглас Макартур.
      В феврале 1944 года Ванденберг известил всю Америку о том, что он и его единомышленники выступают за Макартура и готовы оказать своему кумиру всяческую поддержку. Журнал "Кольерс" опубликовал статью под заголовком "Почему я за Макартура". Вот основные резоны: Макартуру следует предоставить "полную, неограниченную власть" над формированием и проведением военной политики и стратегии США; он будет тем самым единственным и лучшим человеком, который снова поставит страну на "послевоенные ноги"; Макартур отдаст делу всего себя, принесет на алтарь президентства свой великий ум, сердце, способности, духовную преданность христианству.
      Все шло более или менее гладко. Однако весной 1944 года по "австралийскому выскочке" был нанесен чудовищный удар: вопреки планам Ванденберга нетерпеливые ультра, действовавшие по своему разумению, за что их прозвали "дикими кошками", вписали имя Макартура на первичных выборах в штатах Висконсин и Иллинойс. В Иллинойсе обошлось, там у Макартура не было сильных противников, а такой могучий союзник, как "Чикаго трибюн", сделал свое дело - генерал получил более 550 000 голосов. Но в Висконсине (родной штат отца, где, казалось бы, в память героя Гражданской войны, покорителя индейцев и Филиппин, сына могли бы одарить симпатиями и голосами) противостояли такие киты, как Уилки, Дьюи и Гаролд Стассен (во время предвыборной кампании служил в штате командующего операциями ВМС США в южной части Тихого океана, за спиной адмирала были два срока губернаторства в штате Миннесота). Ванден-берг почувствовал недоброе. Опасения оправдались: неоспоримую победу одержал Дьюи. Макартур пришел третьим. Всем стало ясно: шансы его улетучились.
      Однако нельзя говорить о полном поражении Д. Макартура. Участие в предвыборной президентской кампании сыграло важную, если не решающую роль при выборе кандидатуры на пост негласного "президента" побежденной Японии. Тут в американских правящих кругах разногласий почти не было. Именно Д. Макартур должен был стать представителем США - реакционер, последовательный носитель духа великодержавного американизма, антикоммунист. Все те качества Макартура, с которыми трудно было выйти в народ, потому что они могли отпугнуть его, в данном случае были не страшны. Наоборот, любезны. Они превращались в стопроцентные добродетели. Так что не зря старался Д. Макартур. Правая Америка не забыла его, более того - достойно наградила и компенсировала нанесенный на выборах моральный ущерб.
      "Американский кесарь" начал службу в Японии. Он постоянно слышал: "величайший из всех генералов в истории, самый великий после Христа человек". Трудно не поддаться очарованию таких речей. И когда в 1948 году заговорили о Макартуре как кандидате в президенты, он мгновенно, забыв про синяки и шишки, полученные в 1944 году, решил снова попытать счастья. Пресса, которая шла за Херстом, развернула бурную кампанию. По всей стране возникли клубы "Макартур в президенты". Сторонники называли его "любимым сыном Висконсина", таким образом давая понять, что на этот раз Висконсин не подведет.
      Конечно же, Макартур не рассчитывал на левых, даже умеренных. Но что любопытно: и в стане своих нашлись серьезные противники, чьи выступления называли "укусами скорпиона". Противоестественно? Есть, однако, несколько объяснений. Первое: Макартур слишком откровенен, он мгновенно вызывает реакцию у левых сил и таким образом активизирует их действия. Второе: в Японии некоторые мероприятия Макартура рассматривались как действия в угоду либералам - меры в отношении религии синто, "приземление императора", а главное, уступки (пусть небольшие) сторонникам демилитаризации. Третье: американская реакция созревала к эпохе маккартизма, к интенсивному натиску на "инакомыслящую Америку". У Макартура же, который больше десяти лет не был дома, отсутствовали не только программа утверждения американизма в современных условиях, но и опыт. Конечно, все помнили расправу над ветеранами. Но ведь это было давно, и "левый фланг" Соединенных Штатов Америки стал совсем другим. Во всяком случае, один из главных соперников Макартура, Дьюи, сказал о нем: "Сегодня не кризис. Военный гений, независимо от того, насколько он великолепен, не может дать нужного результата".
      Набросился на Макартура и сенатор Джо Макарти. Он (кстати, совершенно несправедливо) объявил о слабом здоровье Макартура, а кому нужен старый да еще слабосильный президент! После сигнала "покопаться в грязном белье" противники генерала взялись за историю с разводом, разворошив попутно "могилу добродетелей Дуга" (так называют суд над Митчеллом).
      "Наполеон Лусона" потерпел поражение, не дойдя даже до финиша. Журнал "Тайм" в связи с этим написал:
      "Жалкие результаты (подсчета голосов на первичных выборах.- Л. К.) выпустили с внезапным и гнетущим унижением воздух из Макартура, как из дутого пузыря". А приближенный к генералу журналист Кларк Ли свидетельствовал: "Когда Уитни сообщил новость Макартуру, он поник головой в глубокой печали".
      Но и на этот раз поражение не покачнуло позиции Макартура как "проконсула Японии". Наоборот, укрепило его. Ведь он не перестал быть самим собою, не избавился от своих качеств, в частности от антисоветизма. В своих мемуарах бывший президент Трумэн пишет:
      "Я принял решение, по которому генерал Макартур получает после победы право полного командования и контроля в Японии. Мы не собираемся подвергать себя беспокойству со стороны русских, их тактики на Тихом океане".
      2 сентября 1945 года выдалась прохладная погода. Небо скучно-серое, с низко нависшими облаками.
      На церемонии подписания капитуляции Японии Д. Макартур произнес речь:
      "Мы собрались здесь, представители главных воюющих держав, чтобы заключить торжественное соглашение, которым может быть восстановлен мир. Конфликты, в том числе порождавшиеся различными идеалами и идеологиями, решались на полях войны и поэтому не.подлежат сейчас обсуждению или дискуссиям... Я искренне надеюсь так же, как надеется все человечество, что с этого торжественного момента появится лучший мир, появится из крови и резни прошлого,- мир, основанный на вере и понимании, мир, уважающий достоинство человека и способствующий достижению самого священного желания - свободы, терпимости, справедливости".
      После того как была поставлена последняя подпись, Д. Макартур медленно произнес: "А теперь давайте помолимся за мир, который был сейчас восстановлен для мира, и за то, чтобы бог хранил его всегда. Процедура закончена". Казалось, поставлена точка. Но сегодня уже можно сказать, что Д. Макартур на самом деле думал о запятой. В момент, когда замолкли слова пышной фразы, вспоминает японский дипломат, тучи раздвинулись, ярко засияло солнце. Но ненадолго. Раздался тяжелый рокот, и небо закрыла воздушная армада - четыреста В-29 и полторы тысячи других самолетов.
      Пройдет время, и многие из этих самолетов откроют бомбовые люки над Кореей, будут перебрасывать войска США в Индокитай, приземляться (чтобы в любую минуту взлететь) на многочисленные американские военные базы, сетью раскинувшиеся на возможно близком расстоянии от Советского Союза. А сам Д. Макартур в своих выступлениях и действиях будет наращивать, увеличивать "антисоветскую струю".
      Конечно, принадлежность к правому лагерю уже автоматически предполагает отсутствие, мягко говоря, симпатий к СССР. Однако антисоветизм Д. Макартура - это нечто оригинальное. Д. Макартур никогда не мог переломить свою собственную натуру. Для себя он с первого дня существования Советской власти закрыл новую Россию, никогда не хотел признавать ее. В собственном объемном мемуарном труде он только на 130-й странице упомянул об СССР. Один-единственный раз нашлось у Макартура доброе слово в адрес нашей страны. После получения известия о разгроме немецких войск под Москвой он сказал:
      "Масштабы и грандиозность сокрушающего контрудара Советов, раздавившего нацистов на подступах к русской столице, являются самым великим в истории военным достижением".
      Более того, Д. Макартур даже приказал выпустить специальный бюллетень, в котором говорилось:
      "... Ситуация, сложившаяся в настоящее время, свидетельствует о том, что надежды цивилизации покоятся на достойных знаменах храброй Красной Армии".
      Это мгновение истины, это озарение пришло в период, когда гордый американский генерал укрывался от японских самолетов на острове Коррехидор зимой 1941/42 года.
      Д. Макартур был, наверное, одним из последних, кто пришел к выводу: Гитлер, фашизм нацистского образца представляют смертельную угрозу. Тем не менее он нашел силы подняться над собственными, эгоистическими концепциями. Более того, он отдал свой опыт, знания делу борьбы против гитлеризма и японского милитаризма.
      Не следует делать вывод, что "Американский кесарь" "сошел с рельсов", в корне изменил свои позиции. В данном случае срабатывали чувство самосохранения, практицизм. Они подсказывали, что победа крайне правой реакции в мировом масштабе чрезвычайно опасна. Она (вот что главное!) неизбежно приведет к активизации левых сил, и в таком случае вся американская система может оказаться под угрозой. Не говоря уже о том, что фашизм даже в процессе утверждения своего превосходства успел бы нанести серьезнейший ущерб Соединенным Штатам. А после этого жди другого удара слева! Перед лицом такой перспективы Д. Макартур делал даже реверансы в адрес СССР.
      Да, Д. Макартур не мог переломить себя. И все-таки он был способен сдержать в себе желание дать волю антисоветским чувствам, когда это было выгодно, когда это было необходимо. Он понимал: иначе трудно укрепить фронт союзников перед лицом германского фашизма и японского милитаризма. Кроме того, генерал понимал, что во время войны выступать против СССР означало выступать против надежд и чаяний американского народа. 25 июля 1945 года сенатор Александр Уили говорил:
      "В миллионах американских домов матери, отцы, невесты с нетерпением ждут вестей о намерениях русских... Бесчисленное множество американских жизней зависит от России... Давайте никому не позволим сказать, что мы вмешиваемся во внутренние дела России, когда мы обращаемся к ним с просьбой о том, чтобы они взяли на себя бремя на Дальнем Востоке. Мы не забудем так легко вклад России на Дальнем Востоке, если она выступит вместе с нами, и не так легко простим, если она останется в стороне".
      СССР не остался в стороне.
      Однако антисоветизм оставался натурой Д. Макартура. Другое дело: его проявление в значительной степени определялось позицией правящего большинства.
      Главный политический обозреватель газеты "Асахи Симбун" поделился однажды с читателями размышлениями:
      "Я часто спрашиваю моих американских друзей, почему они... так стремились простить милитаристов и их протеже в Японии. И каждый раз американцы ссылались на логическую необходимость. Те, кто формулирует политику в США, в своем стремлении сдержать советское могущество в Восточной Азии, нуждаются в поддержке японских антикоммунистов, независимо от их действий в прошлом и политических взглядов в настоящее время".
      За спиной народов, за спиной Советского Союза правые круги Соединенных Штатов еще до окончания второй мировой войны начали готовить третью против СССР. 18 мая 1945 года помощник государственного секретаря США Джозеф Грю заявил, что "будущая война с Советской Россией... несомненна" и она может начаться "в течение ближайших лет". Отсюда, подчеркнул он, политика США по отношению к Советскому Союзу "должна ужесточаться по всем линиям". Д. Макартур торопится тут же сказать свое слово. Он, подливая масло в огонь антикоммунизма, выдви-тает требование: "Дать отпор похотливым нападкам тех, кто выступает за рабство, против свободы, за атеизм, против бога!"
      Вашингтон постоянно ужесточал курс по отношению к СССР. Вместе с ним ожесточался и "Наполеон Лусона". Он все реже скрывает свои симпатии, антипатии. Дает волю эмоциям по любому поводу.
      Примеров масса. Так, в ответ на справедливые замечания советского посла в США о недостатках в работе Дальневосточной комиссии{11} Д. Макартур разразился заявлением, в котором обвинил СССР в попытках "втянуть Японию в орбиту коммунистической идеологии", "навязать безбожную концепцию атеистического тоталитарного порабощения". И здесь же Д. Макартур одним из первых в США выступает за то, чтобы занять позицию "еще большей силы" и говорить с СССР жестким, грубым, даже оскорбительным языком.
      Нет смысла вновь напоминать о том, что Макартур явно преувеличивал свое значение, что приведенная выше цитата свидетельствует больше о склонности генерала к бахвальству, чем о реальной силе (в данном случае в приложении к Советскому Союзу). Но ясно одно - Д. Макартур выступал в тех рамках, которые определяли правящие круги страны. Вашингтон ведь поставил перед собой цель парализовать деятельность Дальневосточной комиссии и Советского Союза. Д. Макартур, имея его директивы и тайное благословение, тут же объявил войну международным органам.
      Вот почему Вашингтон смотрел сквозь пальцы на многие выходки своего "кесаря", "короля", "главы государства в чине генерала". Иногда, правда, Белый дом делал вид, что ему не все нравилось в действиях Макартура, что президент не одобрял его имперские замашки. Но все это походило на игру.
      Позируя и красуясь перед американской публикой, Д. Макартур надеялся особенно понравиться американскому сверхпатриоту, всячески афишируя свою неприязнь к Кузьме Николаевичу Деревянко. Он невзлюбил его якобы с того самого момента, когда советский генерал-лейтенант (кавалер ордена Ленина, многих боевых наград за участие в финской и Великой Отечественной войнах, поставивший свою подпись под Актом о безоговорочной капитуляции Японии) в качестве представителя командования Вооруженных Сил СССР переступил порог штаба Макартура в Маниле. Результатом нелюбви явились грубые выходки против представителя СССР, сопровождавшиеся угрозами.
      Д. Макартуру же было сделано внушение со стороны его вашингтонского начальства за поведение в отношении советского военного дипломата Деревянко. Но, как говорит один из историков, "ругая генерала, ласкали антикоммуниста". Проконсулу на реприманды было наплевать. Главное дело сделано - сработано на пропаганду, которая вводила в заблуждение американскую публику, внесены дополнительные неприятные нюансы в атмосферу работы международных организаций, что и требовалось доказать (Вашингтону).
      "Я публично опозорен"
      Однажды летом 1946 года генерал Дж. Кенни, глядя на проконсула, пребывавшего в благодушном настроении, принялся вслух размышлять о том, сколько тонн конфетти, резаной бумаги, листовок обрушит Нью-Йорк на Макартура - именно так встречал этот город прославленных полководцев.
      Д. Макартур, улыбнувшись, сказал, что он не собирается возвращаться на Манхэттен. Покачивая головой то ли в знак сомнения, то ли отрицания, он добавил: "Я, пожалуй, поселюсь где-нибудь подальше, в Милуоки. На пути к дому я заскочу в мебельный магазин и куплю самое большое кресло-качалку из красного дерева. Я поставлю его перед входом, а рядом - приличную пирамиду камней. После этого начну качаться". Дж. Кении спросил: "А камни для чего?" "Американский кесарь", не задумываясь, ответил: "Чтобы бросать в тех, кто придет ко мне говорить о политике".
      Наверное, в тот летний вечер Д. Макартур был искренен в своих мечтаниях. Он ничем не отличался от других властолюбивых и тщеславных деятелей, которые, как раз, имея реальную власть, чувствуя силу, уверенные в будущем, позволяли себе разговоры о желании отойти от активной деятельности, вместо политики заняться рыбной ловлей или воспитанием внучат. Но, как показала жизнь, редко кто уходит с политического Олимпа (в США или любой другой стране) по своей собственной воле. Да Д. Макартур и не был таким человеком, чтобы из озорства или стремления к легкому времяпрепровождению швырять в политиков камнями. Он мог делать это в свое удовольствие только в том случае, если сам оставался политиком. Тем более в то время, когда звезда Д. Макарту-ра в лучах оккупированной им Страны восходящего солнца неуклонно поднималась. Приближалось событие, которое должно было возвести эту звезду на вершину. Событие народам несло несчастья. Для Макартура оно должно было стать еще одним и самым главным счастливым шансом.
      Вот почему, когда грянула корейская война (1950 - 1953 гг.), Макартур буквально преобразился (его глаза засветились радостью и надеждой), даже помолодел. В этот момент никто бы не сказал, что ему 70 лет. Он заявил, не скрывая восторга:
      "Решение президента оказать быстрое сопротивление северокорейской агрессии для всей Азии прибавило пламя света в лампе надежд, которая едва светила и уже угасала. Оно означало для Дальнего Востока главный и поворотный пункт в борьбе этой части мира за свободу. Одним ударом оно отбросило в сторону все лицемерие и софистику, которые приводили в смущение и заблуждение так много людей, находящихся на далеком расстоянии от места событий".
      Получив сообщение о начале боевых действий, Макартур потребовал трубку - "кукурузный початок" - знак, что генерал идет на фронт, на линию огня. Старый солдат подумал, что еще долго ему не придется покупать к ре ело-качалку, а камни, может быть, предстоит складывать у Белого дома - он надеялся выиграть войну и "победителем коммунизма" вернуться в США. Он ждал эту войну.
      После возникновения Китайской Народной Республики государственный секретарь Дин Ачесон заявил, что "Соединенные Штаты намерены воспрепятствовать дальнейшему расширению коммунистического господства в Азии или в районе Юго-Восточной Азии". В 1949 году Национальный Совет Безопасности США принимает секретный документ, в котором фиксируется вывод о том, что острова у берегов Азии, в том числе Япония и Филиппины, представляют "нашу первую линию обороны и в то же время нашу первую линию для наступательных операций, откуда мы можем попытаться сократить сферу коммунистического контроля".
      В 1949 году в Европе создается Североатлантический блок (НАТО). В 1950 году Совет национальной безопасности США в глубокой тайне обосновывает требование выделить из общего национального продукта 20 процентов на военные цели с тем, чтобы "Соединенные Штаты смогли помочь некрасным нациям повсюду оказать сопротивление любой красной угрозе".