Милое море!
      Что я встречу там, за лазурью дальней:
      Гроб ли я найду иль ключи от рая?
      Что мне даст судьба своей наковальней,
      Счастье иль горе?
      II ГЛАВА
      КОРФУ
      1
      Взорам пир - привольный остров в море.
      О, леса, зеленые леса!
      Моря гладь с лазурью неба в споре,
      Что синей: волна иль небеса?
      Что белей: наш парус или чайка?
      Что алей, чем алых маков плащ?
      Сколько звезд на небе, сосчитай-ка,
      Столько струй родник стремит из чащ.
      По горам камней ряды сереют,
      По камням сверкает светлый ключ.
      В облаках зари румяна рдеют,
      Из-за туч широк прощальный луч.
      О Корфу, цветущая пустыня,
      Я схожу на твой счастливый брег!
      Вечер тих, как Божья благостыня,
      Кроток дух, исполнен тихих нег.
      2
      О вольные сыны беспечности суровой,
      Насколько вы милей, чем дети городов!
      Дремотный дух навей, дубравы кров дубовый,
      Голконду бы отдать за горы я готов!
      Горды вы и просты, но нет средь вас обмана,
      Улыбка ваших жен открыта и чиста.
      Кто злобой поражен, кого сочится рана,
      Пусть радостно спешит в священные места.
      О вольные орлы, друзья моей тревоги,
      Парите выше скал и выше облаков,
      Ах, долго я искал заоблачной дороги,
      Куда бы мог бежать темницы и оков.
      Счастливые края, счастливые селенья,
      Целительный бальзам мне в сердце пролился,
      Я горным высотам предам свои волненья,
      Я вольной простоте с весельем предался.
      3
      Легче птицы, легче стрел
      Горный танец, быстр и смел,
      Кончен круг, и вновь сначала
      Тучкой вьется покрывало.
      Гнися вниз, как нарцисс,
      О Фотис, Фотис, Фотис!
      Слышишь скрипок жгучий звук?
      Видишь кольца смуглых рук?
      Поспешай, приспело время
      Бросить в пляску злое бремя!
      Не стройней кипарис,
      О Фотис, Фотис, Фотис!
      Завевай и развевай
      Хоровод наш, милый май.
      Не хочу я знать, не знаю,
      Где конец настанет маю.
      Локон твой как повис,
      О Фотис, Фотис, Фотис!
      Белой павой дева ступит,
      Кто ее казною купит?
      Пролетает, улетает,
      Точно тучка в небе, тает.
      Белый рис - крылья риз,
      О Фотис, Фотис, Фотис!
      4
      О Фотис, скажи, какою силой
      Ты мой взор усталый привлекла
      И землей живою нарекла,
      Что считал я мертвою могилой?
      Кто тебя в унылости немилой
      Мне послал, весеннего посла?
      Как цветок цветет на дне долины,
      Ты росла в кругу своих подруг,
      И далек любовный был недуг,
      Как весной ручья далеки льдины.
      Ах, не знать тебе бы той кручины
      И не звать к себе напрасных мук!
      Ты смогла невинностью стыдливой
      Победить блистательных цариц.
      О, стрела опущенных ресниц,
      Ты сильней, чем взгляд любви счастливой.
      Так сверкнет средь ночи молчаливой
      Белый блеск трепещущих зарниц.
      Но, кропя меня водой живою,
      Ты сама, Фотис, уже не та:
      Ты - чиста, как прежде, и свята,
      Но навек уж лишена покою,
      И теперь я знаю, хоть и скрою,
      Что во сне твердят твои уста.
      5
      Сестры, о сестры! судьба злая,
      Спрячусь куда я твоих стрел?
      Горя не чая, к нему шла я,
      Срок жгучей страсти меж тем зрел.
      Я потеряла покой ночи,
      Я потеряла покой дней,
      Дома скрываться уж нет мочи,
      Страстью гонимой, судьбы злей.
      Выйду на площадь, скажу сестрам
      (Пусть подивятся, подняв бровь!),
      Как пронзена я мечом острым,
      Яда лютее моя кровь!
      Милое имя, язык странный,
      Лепет невнятный - твоя речь.
      Голос твой звонкий - призыв бранный,
      Светлые взоры - любви меч!
      О, я сгораю, где тень рощи?
      Где ты, прозрачный лесной ключ?
      Пение птиц мне бичей жестче,
      Как беспощаден дневной луч!
      6
      Не ты ли приходила
      Под тень чинар?
      Всех сил сильнее сила
      Полночных чар.
      Травой росистой скрыты
      Твои следы,
      Бледны твои ланиты,
      Боясь беды.
      Стоит мой конь ретивый,
      Не бьет, не ржет,
      Струю стремит ленивый
      Поток вперед.
      Никто нам не помеха,
      Отбрось твой страх.
      Ни шепота, ни смеха
      В густых кустах...
      Уста мои застыли,
      Застыла кровь.
      Чу, шорох, ах, не ты ли,
      Моя любовь?..
      7
      Она говорила: "Любима другим,
      Его не люблю я, - давай бежим.
      Мне жалко покинуть родные поля,
      Но все мне заменит любовь твоя".
      Она говорила: "Ах, в доме твоем
      Мы новое счастье, мой друг, найдем.
      Нас там не настигнет ревнивца рука,
      Нас там не догонит печаль-тоска".
      Она говорила: "В пирушке друзей
      Ты хвастаться можешь красою моей.
      А если разлюбишь и лучше найдешь,
      То горю поможет мой острый нож".
      Она говорила: "В закрытую дверь
      Других не пущу я, поверь, поверь.
      Могу я быть верной, могу умереть,
      Но я не умею расставить сеть".
      Она говорила: "Не вижу других,
      Мне солнце не светит без глаз твоих.
      Без глаз твоих, милый, мне нету тепла,
      Навеки с тобою судьба свела".
      8
      Опять "прощай", опять иду,
      Когда ж покой и мир найду?
      Но не клоню я взоров вниз,
      Со мной она, со мной Фотис.
      Ну, кормщик, снасти подбирай,
      Прощай, Корфу, веселый рай!
      Шуми, волна, домой, домой!
      Мне песню прежнюю запой!
      И всплески весел говорят:
      "Церквей опять увидишь ряд,
      Старинный дом, большой канал,
      Чего нигде не забывал".
      Отчизна та ж, но я не тот,
      Уж не боюсь пустых невзгод.
      Я снова молод, снова смел
      И не страшусь коварных стрел,
      Любовь, любовь меня спасла
      И целым к счастью привела.
      III ГЛАВА
      ОПЯТЬ ВЕНЕЦИЯ
      1
      Лишь здесь душой могу согреться я,
      Здесь пристань жизни кочевой:
      Приветствую тебя, Венеция,
      Опять я твой, надолго твой!
      Забыть услады края жаркого
      Душе признательной легко ль?
      Но ты, о колокольня Маркова,
      Залечишь скоро злую боль!
      Пройдут, как тени, дни страдания,
      Взлетит, как сокол, новый день!
      Целую вас, родные здания,
      Простор лагун, каналов тень.
      Вот дом и герб мой: над лужайкою
      Вознесся темный кипарис,
      Сегодня полною хозяйкою
      Войдет в тот дом моя Фотис.
      Привыкнет робою тяжелою
      Смирять походки вольный бег.
      Влекомы траурной гондолою,
      Забудем ночью дальний брег.
      Как воздух полн морскими травами!
      Луна взошла на свой зенит,
      А даль старинными октавами,
      Что Тассо пел еще, звенит.
      Когда ж, от ласк устал, я падаю
      И сон махнет тебе крылом,
      Зачем будить нас серенадою,
      Зачем нам помнить о былом?
      Здесь каждый день нам будет праздником,
      Печаль отгоним рядом шлюз,
      С амуром, радостным проказником,
      Тройной мы заключим союз!
      2
      Зачем в тот вечер роковой
      Вдвоем с тобой мы не остались?
      Зачем с покоем мы расстались,
      Какой несчастною судьбой?
      Зачем "Севильский брадобрей"
      На пестрой значился афише,
      А голос несся выше, выше
      Под вопли буйных галерей?
      Зачем спокойна и одна
      Она явилась рядом в ложе,
      И что шепнуло мне, о Боже:
      Взгляни налево, вот она!
      Как прежде, смотрят очи вниз,
      Бросая сладостные тени,
      Но нет: глаза мои на сцене,
      А сердце там, где ты, Фотис!
      Принес цирульник фонари,
      И ловкий брак уже улажен,
      Соседки вид - печально важен.
      Будь верен, глаз мой, не смотри!
      Зачем толпы живой поток
      Опять нам бросил случай встречи?
      Она на мраморные плечи
      Небрежно кинула платок.
      Движенья те же и новы.
      - Фотис! Фотис, я твой навеки!
      Тяжелые поднявши веки,
      Другая шепчет: "Это - Вы?"
      3
      Опять, как встарь, открыта дверь балконная
      Опять, как встарь...
      Вино желто в бокалах, что янтарь,
      А ночь струит мне волны благовонные,
      Опять, как встарь.
      Во мгле ночной медлительно приблизилась
      Во мгле ночной,
      Гондолы тень с расшитой пеленой;
      Грифона пасть у носа смутно виделась
      Во мгле ночной.
      Она сошла, одета в платье черное,
      Она сошла
      В условный дом, откуда вымпела
      Судов видны; с решимостью упорною
      Она сошла.
      Я долго ждал за темною решеткою,
      Я долго ждал,
      Смотря без дум на дремлющий канал,
      Встревоженный одною вашей лодкою,
      Я долго ждал.
      Но вот шаги... дверь тихо растворилася,
      Но вот шаги...
      Любовь, любовь! еще раз помоги,
      Чтоб сердце так в груди моей не билося!
      4
      Цепь былую ныне рву я,
      Не порвал ли уж вчера?
      И, свободу торжествуя,
      Лишь с Фотис одной пируя,
      Проведу все вечера!
      Я ль, как мальчик, ждал свиданья?
      Но любовь меня спасла.
      Та, которой робко дань я
      Прежде нес, сама признанья
      Запоздалые несла.
      Я не дрогнул, я не сдался,
      Пусть стучала кровь в висках!
      Я свободен, не остался
      В ваших сладостных тисках.
      Как мертвец из смертной сени,
      Как больной восстав с одра,
      Я бегу обнять колени,
      Вылить слезы, вылить пени
      На груди, что так мудра.
      Не вздохнула, не спросила:
      "Что с тобой?" - моя Фотис,
      Но целительная сила
      Так любовно пригласила:
      "Не клонись главою вниз".
      5
      Не зная вас, вам шлю письмо.
      Меня как женщина поймете,
      Увидевши, что в каждой йоте
      Сквозит любви моей клеймо.
      Быть может, я неосторожна,
      Свиданье было бы верней,
      Но, лишь дойду я до дверей
      До ваших, - мысли: "Невозможно".
      Тот мало честью дорожит,
      Кто страстью поздней пламенеет,
      Бумага, к счастью, не краснеет,
      Пускай рука моя дрожит.
      Зачем вам повести унылой
      Докучное начало знать?
      Дана вам свыше благодать
      Не сделать жизнь мою могилой.
      Робею, медлю, как дитя,
      Прервать письмо уже готова,
      Но нет, мучительное слово
      Скажу, волненье укротя;
      Сошлись любовные дороги
      Моя и ваша. Разный путь
      Заставил нас в глаза взглянуть,
      Прочесть в другой свои тревоги,
      Но ваша юная любовь
      С моей равняться вряд ли может,
      Ничто мне в муке не поможет,
      Лишь в смертный час остынет кровь.
      Другое счастье в долгой жизни
      Еще вам будет суждено,
      И знаю - встретится оно
      Не здесь, а в радостной отчизне.
      Как прежде позабыл меня,
      Так вас он скоро позабудет,
      И лепет детский не разбудит
      Уже потухшего огня.
      А я готова быть рабыней,
      Всегда лежать у милых ног,
      И взгляд один взрастить бы мог
      Сады над бывшею пустыней!
      Безумна просьба и смешна,
      Для вас, быть может, непонятна.
      Всегда любовь другим не внятна,
      Любви лишь явственна она.
      Но если признаки недуга
      Знакомы вам и не чужды,
      Отбросьте мелочность вражды,
      Коль вправду любите вы друга.
      Не бойтесь слез, не бойтесь слов
      Ответьте на мое призванье.
      Под вечер, позже, в семь часов,
      Придите в среду на свиданье.
      Мы обе вместе там решим,
      В чем нам искать теперь спасенья,
      И две любви соединим
      В одну любовь, в одно хотенье.
      6
      Под пологом ли слишком жарко,
      Ночник ли пущен слишком ярко,
      Иль шум и шелесты мышей
      Твоих коснулися ушей,
      Что ты не спишь, раскинув руки,
      И слушаешь глухие звуки?
      "Фотис, ты спишь?" - Я сплю, молчи,
      И снова замерло в ночи.
      "Ты плачешь?" - Нет, спокойся, милый,
      Расторгнут нас одной могилой!
      Наутро встала так бледна,
      Как будто год была больна.
      Весь день был ветрен, сух и ясен,
      Но лишь закат зарделся, красен,
      Фотис сказала: "Я пойду
      На час". Предчувствуя беду,
      Ее просил побыть я дома,
      Покуда не пройдет истома.
      "Не бойся, друг, не будь враждебен.
      Клялась я отслужить молебен.
      Одна доеду без труда
      И тотчас возвращусь сюда.
      Ты жди меня, не мучься скукой,
      Молитва будет нам порукой".
      Я скрыл тогда невольный вздох.
      Вот шум шагов вдали заглох,
      На темном и глухом канале
      Гондолу тихо отвязали,
      Но уж давно взошла луна,
      Когда вернулася она.
      7
      Что с Фотис любезною случилось?
      Отчего ее покой утрачен?
      Отчего так скучен и так мрачен
      Темный взор, и что в нем затаилось?
      Онемела арфа-рокотунья
      И, печальная, стоит у стенки,
      А сама Фотис, обняв коленки,
      Все сидит, не бегает, летунья.
      Или холодно моей голубке
      От приморского дождя-тумана,
      Что не встанет с мягкого дивана,
      Что не скинет с плеч тяжелой шубки?
      Или остров вспомнился родимый,
      Хоровод у берега девичий,
      Иль тяжел чужой земли обычай,
      О семье ль взгрустнулося родимой?
      Подойдешь - как прежде, улыбнется;
      Голосок - как прежде, будто флейта.
      Скажешь: "Милая, хоть пожалей-то!"
      Промолчав, к подушке отвернется.
      8
      Сердце бьется, пленный стрепет,
      Пенит волны белый след,
      Бледных звезд неверный свет
      Отмель плоскую отметит.
      Смолкнул долгий разговор,
      Лишь плеснет последний лепет
      Да замедлит нежный взор.
      Снова скажет, слишком зная,
      Что отвечу ей: "Мой друг,
      Что моих бояться мук?
      Любит больше та, другая!
      Всех она прекрасней жен,
      Но, любя иль умирая,
      Я приму любви закон".
      Стихла речь, ей отвечали
      Взгляд, объятье, поцелуй.
      "Видишь, муть молочных струй
      Розы солнца пронизали?
      Полно, сердце, слез не лей!
      Снова реют в ясной дали
      Флаги вольных кораблей!"
      9
      Не вернулись ли снова златые дни,
      Не весной ли пахнуло в осенний день?
      Мы опять засветили любви огни
      И далеко бежала былая тень.
      Пролетело ненастье, лазурь - для нас,
      Только в мире и дышим, что я да ты,
      Будто завтра наступит последний час,
      Будто завтра увянут в саду цветы.
      Каждый день - лучше утра, а вечер - дня,
      Ночи - счастья залоги - того милей,
      Как две арфы, согласной струной звеня,
      Наше сердце трепещет, и звук полней.
      Крепче к сердцу прижмися, сильней, вот так!
      Не расторгнутся губы, пусть смерть придет!
      Разорвать цепь объятий не властен враг,
      Вместе склонимся долу в святой черед.
      10
      Любовь, какою жалкой и ничтожной
      Девчонкой вижу я себя! Возможной
      Казалась мне дорога и не ложной,
      Но я слаба.
      Страшна ли я, горбата и ряба,
      Иль речь моя несвязна и груба,
      Что глупая привозная раба
      Меня милее?
      Склонится ли негнущаяся шея?
      И с плаксой ли расплачусь я, слабея?
      Нет, сердце, нет, не бойся! не вотще я
      Отчизны дочь.
      Венеция, ты мне должна помочь!
      Сомненья, робость, состраданье, прочь!
      Зову любовь, зову глухую ночь,
      Моих служанок.
      Не празднуйте победы спозаранок;
      Я вспомню доблесть древних венецианок
      И выберу в ларце меж тайных стклянок
      Одну для вас.
      И тот, последний, долгожданный час
      Любви моей да будет воскресеньем!
      И раньше, чем закат вдали погас,
      Ты будешь мой, клянусь души спасеньем!
      11
      Недаром красная луна
      В тумане сумрачном всходила
      И свет тревожный наводила
      Сквозь стекла темного окна.
      Одной свечой озарены,
      Вдвоем сидели до утра мы,
      И тени беглые от рамы
      У ног скользили, чуть видны.
      Но вдруг лобзанья прервала
      И с тихим стоном отклонилась,
      Рукою за сердце схватилась,
      Сама, как снег в горах, бела.
      "Фотис, но что, скажи, с тобой?"
      Она чуть слышно мне: "Не знаю".
      Напрасно руки ей лобзаю,
      Кроплю ее святой водой.
      Был дик и странен милый взгляд,
      В тоске одежду рвали руки,
      И вдруг сквозь стон предсмертной муки
      Вскричала: "Поздно, милый!.. яд!"
      И вновь, сломясь, изнемогла,
      Любовь и страх в застывшем взоре...
      Меж тем заря на белой шторе
      Уж пятна красные зажгла.
      И лик Фотис - недвижно бел...
      Тяжеле тело, смолкнул лепет
      Меня сковал холодный трепет:
      Без слез, без крика я немел.
      12
      В густой закутана вуаль,
      С улыбкой сдержанной и странной
      Она вошла, как гость нежданный,
      В покой, где веяла печаль.
      Ко мне она не подошла,
      С порога лишь заговорила:
      "Теперь узнайте, что за сила
      Меня опять к вам привела,
      Любовь слепая так сильна,
      Что в тягость стала мне личина.
      Откроюсь - я была причина
      Внезапной смерти, я одна.
      Мое признанье, ваш отказ,
      Фотис надменной отреченье,
      Любовь, обида, жажда мщенья
      Водили мной в тот страшный час.
      Но нет раскаянья во мне,
      Так сладко быть для вас преступной.
      Судите мерой неподкупной:
      Любовь лишь к вам - в моей вине.
      Я знаю, в вас еще живет
      Былой огонь, былое чувство.
      Напрасно хладное искусство
      Безумной страсти бил черед.
      Я жизнь и честь для вас сожгла,
      Стыдливость, гордость позабыла,
      Желанье сердце отравило,
      Как ядом полная игла.
      Плативший высшею ценой
      Едва ли может быть обманут;
      Пусть скорби все в забвенье канут,
      Со мной узнайте мир иной!"
      И, платьем траурным шурша,
      Она подвинулась, взглянула...
      Не ты ль, Фотис, крылом махнула,
      Что вдруг проснулася душа?
      Наверно, диким был мой взор,
      Утраты полн непоправимой,
      И ясно в нем непримиримый
      Она узнала приговор,
      Затем, что, смертно побледнев,
      Она внезапно замолчала,
      Но долго взор не отвращала:
      Была в нем страсть, и смерть, и гнев.
      Ушла навеки. Не вонзил
      Ножа в предательское тело.
      Какая воля так хотела,
      Чтоб я был трус, лишенный сил?
      IV ГЛАВА
      ПАРИЖ
      1
      Снизу доносятся смутные шумы,
      Крик продавцов и шум карет.
      Тупо и тягостно тянутся думы,
      В будущем счастья сердцу нет.
      Как в голубятне, сижу я в светелке,
      Мимо бежит глухой Париж...
      Что собираешь сосуда осколки,
      Целым разбитый вновь творишь?
      Ветер в окошко мне пыль не доносит,
      Смолкнут вдали колеса фур,
      Бледное золото вечер набросит
      На пол, на стол, на белый шнур.
      Все, что минулося, снова всплывает
      В этот прозрачный, светлый час.
      Час одиночества, тот тебя знает,
      В ком навсегда огонь погас!
      2
      Как в сердце сумрачно и пусто!
      В грядущем - дней пустынных ряд.
      Судьба - искусная Локуста,
      Как горек твой смертельный яд!
      Не я ль, словам твоим послушен,
      Стоял часами на мосту?
      Но все ж я не был малодушен,
      Не бросил жизни в темноту.
      По небу пламенным размахом
      Закат взвихрился выше труб,
      Но я не стал бездушным прахом:
      Дышу, живу, ходячий труп.
      Кто грудь мою мечом разрежет?
      Кто вспрыснет влагою живой?
      Когда заря в ночи забрезжит,
      Затеплю где светильник свой?
      3
      Он подошел ко мне свободно,
      Сказавши: "Вашей меланхолии
      Причина очень мне близка,
      И если мыслить благородно,
      Что наша жизнь? мираж, не более.
      Любовь - безумье, труд - тоска",
      И пальцем поправлял слегка
      В петлице лепестки магнолии.
      Острится подбородок тонкий,
      Отмечен черной эспаньолкою,
      Цилиндр на голове надет,
      Перчаткою играл с болонкой,
      Кривились губы шуткой колкою,
      И горько говорил поэт:
      "И я, как ты, моя Пипетт,
      На счастье лишь зубами щелкаю.
      Любовь и "вечное" искусство
      На камне призрачном основаны,
      И безусловна смерть одна.
      Что наше сердце, наши чувства?
      Не вами, нет, душа окована,
      Мечта лишь нам в удел дана".
      Тут осушил стакан до дна
      И замолчал разочарованно.
      Казалось мне, в том разговоре
      Всплывало смутно сновидение,
      Когда-то виденное мной,
      И в этой позе, в этом взоре,
      В пустых словах разуверения
      Мне голос слышится иной.
      И в глубь души моей больной
      Входило странное влечение.
      4
      Чья таинственная воля
      Мне в пути тебя послала,
      Странно другом нарекла?
      Как утоптанное поле,
      Жизнь в грядущем мне предстала
      И пустыней привлекла.
      Так различны, так несхожи
      Сердца грустные желанья,
      Наши тайные мечты,
      Но тем ближе, тем дороже
      Мне по улицам скитанья,
      Где идешь со мною ты.
      Вздохам горестным помеха,
      Чувствам сладостным преграда,
      Стал сухой и горький смех.
      Как испорченное эхо,
      Мне на все твердит: "Не надо:
      Вздохи, чувства - смертный грех".
      Все, что мыслю, все, что знаю,
      Я в тебе ничтожным вижу,
      Будто в вогнутом стекле,
      Но очей не отвращаю
      И судьбу свою приближу
      К намагниченной игле.
      Словно злыми палачами
      К трупу вражьему прикован,
      Я влачуся сам, как труп,
      И беззвездными ночами
      Я не буду расколдован
      Ярым ревом новых труб.
      5
      Салон шумел веселым ульем,
      В дверях мужчин теснился строй,
      Манил глаза живой игрой
      Ряд пышных дам по желтым стульям.
      К камину опершись, поэт
      Читал поэму томным девам;
      Старушки думали: "Ну где вам
      Вздохнуть, как мы, ему в ответ?"
      В длиннейшем сюртуке политик
      Юнцов гражданских поучал,
      А в кресле дедовском скучал
      Озлобленный и хмурый критик.
      Седой старик невдалеке
      Вел оживленную беседу,
      То наклонялся к соседу,
      То прикасался к руке,
      А собеседником послушным
      Был из провинции аббат,
      В рябинах, низок и горбат,
      С лицом живым и простодушным.
      Их разговор меня привлек
      Какой-то странной остротою,
      Так, утомленный темнотою,
      Влечется к лампе мотылек.
      Но вдруг живой мотив "редовы"
      Задорно воздух пронизал,
      И дамы высыпали в зал:
      Замужние, девицы, вдовы.
      Шуршанье платьев, звяки шпор,
      Жемчужных плеч и рук мельканье,
      Эгреток бойкое блистанье,
      И взгляды страстные в упор...
      Духов и тел томящий запах,
      Как облак душный, поднялся,
      А разговор меж тем велся
      О власти Рима и о папах.
      И старца пламенная речь
      Таким огнем была повита,
      Что, мнилось, может из гранита
      Родник живительный иссечь.
      И я, смущенье одолев,
      Спросил у спутника: "Кто это?"
      Сквозь стекла поглядев лорнета,
      Он отвечал: "Де Местр, Жозеф".
      6
      Письмо любви! о пальцы женских рук,
      Дрожали ль вы, кладя печать цветную?
      Как без участья тот конверт миную,
      Где спят признанья, девичий испуг!
      А может быть, кокетка записная
      Обдуманный, холодный приговор
      Прислала мне, и блещет зоркий взор,
      Заранее свою победу зная?
      Зовете вы, любя иль не любя,
      Что мне до вас: одна, другая, третья?
      Ах, не могу огнем былым гореть я
      И не хочу обманывать себя.
      Я не сорву заманчивой печати,
      Где сердце со стрелой и голубки...
      Слова любви, вы - сладки и гибки,
      Но я - уж не боец любовной рати.
      7
      И вот без шума и без стука
      Скок на порог подруга-скука.
      В лицо пытливо заглянула:
      Не ждя в ответ
      Ни "да", ни "нет",
      В приют привычный проскользнула.
      Я ни мольбой, ни гибкой тростью
      Прогнать не в силах злую гостью.
      Косыми поведет глазами,
      Как будто год
      Со мной живет,
      Сидит не двигаясь часами.
      Сухой рукой укажет флягу,
      Я выпью, на кровать прилягу,
      Она присядет тут же рядом,
      И запоет,
      И обоймет,
      Шурша сереющим нарядом.
      С друзьями стал теперь в разводе,
      И не живу я на свободе.
      Не знаю, как уйти из круга:
      Всех гонит прочь
      В глухую ночь
      Моя ревнивая подруга.
      Лежу, лежу... душа пустеет.
      Рука в руке закостенеет.
      Сама тоска уйдет едва ли...
      И день за днем
      Живем, живем
      Как пленники в слепом подвале.
      8
      Аббат воскликнул: "Вы больны,
      Мое дитя, примите меры!
      Как чадо церкви, чадо веры,
      В своей вы жизни не вольны.
      Ведь не свободный вы мыслитель,
      Для вас воскрес и жив Спаситель!"
      . . . . . . . . . . . . . . . . .
      . . . . . . . . . . . . . . . . .
      1908-1910
      ПРИМЕЧАНИЯ
      Поэтическое наследие М.А. Кузмина велико, и данный сборник представляет его не полно. Оно состоит из 11 стихотворных книг, обладающих внутренней целостностью, и значительного количества стихотворений, в них не включенных. Нередко в составе поэтического наследия Кузмина числят еще три его книги: вокально-инструментальный цикл "Куранты любви" (опубликован с нотами - М., 1910), пьесу "Вторник Мэри" (Пг., 1921) и вокально-инструментальный цикл "Лесок" (поэтический текст опубликован отдельно - Пг., 1922; планировавшееся издание нот не состоялось), а также целый ряд текстов к музыке, отчасти опубликованных с нотами. В настоящий сборник они не включены, прежде всего из соображений экономии места, как и довольно многочисленные переводы Кузмина, в том числе цельная книга А. де Ренье "Семь любовных портретов" (Пг., 1921).
      В нашем издании полностью воспроизводятся все отдельно опубликованные сборники стихотворений Кузмина, а также некоторое количество стихотворений, в эти сборники не входивших. Такой подход к составлению тома представляется наиболее оправданным, т. к. попытка составить книгу избранных стихотворений привела бы к разрушению целостных циклов и стихотворных книг. Известно несколько попыток Кузмина составить книгу избранных стихотворений, однако ни одна из них не является собственно авторским замыслом: единственный сборник, доведенный до рукописи (Изборник {Список условных сокращений, принятых в примечаниях, см. на с. 686-688}), отчетливо показывает, что на его составе и композиции сказались как требования издательства М. и С. Сабашниковых, планировавшего его опубликовать, так и русского книжного рынка того времени, а потому не может служить образцом. В еще большей степени сказались эти обстоятельства на нескольких планах различных книг "избранного", следуя которым попытался построить сборник стихов Кузмина "Арена" (СПб., 1994) А.Г. Тимофеев (см. рец. Г.А.Морева // НЛО. 1995. Э 11).
      Следует иметь в виду, что для самого Кузмина сборники не выглядели однородными по качеству. 10 октября 1931 г. он записал в Дневнике: "Перечитывал свои стихи. Откровенно говоря, как в период 1908-1916 года много каких попало, вялых и небрежных стихов. Теперь - другое дело. М б, самообман. По-моему, оценивая по пятибальной системе все сборники, получится: "Сети" (все-таки 5), "Ос Озера" - 3. "Глиняные голубки" 2, "Эхо" - 2, "Нездешние Вечера" - 4. "Вожатый" - 4, "Нов Гуль" - 3, "Параболы" - 4, "Форель" - 5. Баллы не абсолютны и в сфере моих возможностей, конечно" (НЛО. 1994. Э 7. С. 177).
      Довольно значительное количество стихотворных произведений Кузмина осталось в рукописях, хранящихся в различных государственных и частных архивах. Наиболее значительная часть их сосредоточена в РГАЛИ, важные дополнения имеются в различных фондах ИРЛИ (описаны в двух статьях А.Г.Тимофеева: Материалы М.А.Кузмина в Рукописном отделе Пушкинского Дома // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1990 год. СПб., 1993; Материалы М.А.Кузмина в Рукописном отделе Пушкинского Дома (Некоторые дополнения) // Ежегодник... на 1991 год. СПб., 1994), ИМЛИ, РНБ, ГАМ, РГБ, ГРМ, Музея А.А.Ахматовой в Фонтанном Доме (С.-Петербург), а также в ряде личных собраний, доступных нам лишь частично. Полное выявление автографов Кузмина является делом будущего, и настоящий сборник не может претендовать на исчерпывающую полноту как подбора текстов (по условиям издания тексты, не включенные в авторские сборники, представлены весьма выборочно), так и учета их вариантов. В соответствии с принципами "Библиотеки поэта" ссылки на архивные материалы даются сокращенно: в случаях, если автограф хранится в личном фонде Кузмина (РГАЛИ, Ф. 232; РНБ, Ф. 400; ИМЛИ, Ф. 192; ГЛМ, Ф. 111), указывается лишь название архива; в остальных случаях указывается название архива и фамилия фондообразователя или название фонда.
      На протяжении многих лет, с 1929 и до середины 1970-х годов, ни поэзия, ни проза Кузмина не издавались ни в СССР, ни на Западе, если не считать появившихся в начале 1970-х годов репринтных воспроизведений прижизненных книг (ныне они довольно многочисленны и нами не учитываются), .а также небольших подборок в разного рода хрестоматиях или антологиях и отдельных публикаций единичных стихотворений, ранее не печатавшихся.