Михаил Кузмин
      Глиняные голубки
      Третья книга стихов
      244
      Е. Нагродской
      Из глины голубых голубок
      Лепил прилежной я рукой,
      Вдыхая душу в них дыханьем.
      И шевелилися с шуршаньем,
      И жалися одна к другой,
      Садяся в круг на круглый кубок.
      Клевали алые малины,
      Лениво пили молоко,
      Закинув горла голубые,
      И были как совсем живые,
      Но не летали далеко,
      И знал я, что они из глины.
      И показалось мне бездушным
      Таинственное ремесло,
      И призрачными стали птицы,
      И начала душа томиться,
      Чтоб сердце дар свой принесло
      Живым голубкам, но послушным.
      1913
      * ЧАСТЬ ПЕРВАЯ *
      ВЕСЕЛЫЙ ПУТЬ
      I
      245-257. В ДОРОГЕ
      Посвящается Юр. Юркуну
      1
      Нет, жизни мельница не стерла
      Любовной смелости в крови,
      Хочу запеть во все я горло
      Мальчишескую песнь любви!
      Довольно таять! мы не бабы
      И не эстеты, черт возьми!
      Поверьте, мы не так уж слабы,
      Чтоб дамам корчить bel-ami {*}!
      {Милого друга (фр.) - Ред.}
      Ах да, боа, перчатки, перья
      И юбок шелковых фру-фру...
      Мы - два веселых подмастерья
      Идем, обнявшись, поутру.
      Придется - красим и заборы,
      Простую песенку споем.
      Без уверенья верны взоры,
      Весь мир другой, когда вдвоем.
      Что нам обманчивая слава?
      На мненье света наплевать!
      Отель закрыт - с травой канава
      Заменит пышную кровать.
      Нам все равно: столицы, села
      Или некошеный пустырь,
      Куда ведет, смеясь, веселый,
      Влюбленный в солнце поводырь.
      Цветем, как впору только розе,
      Пою бесцельно, словно чиж,
      И ни в какой манерной позе
      Теперь меня не уличишь.
      Движенья нежности - не резки,
      И смелая любовь - проста.
      Не лучше ль свадебной поездки
      Идти пешком, уста в уста?
      2
      Вы - молчаливо-нежное дитя,
      Лениво грезите о Дориане,
      И на лице, как на сквозном экране,
      Мечты капризные скользят, летя.
      Мне нравится чуть уловимый шорох
      Страницы книжной у моих шкафов,
      И, обернувшись, я всегда готов
      Ответ найти в прозрачно-серых взорах.
      Знакомый трепет будится в душе,
      Как будто близко расцветает роза,
      А вдалеке играют Берлиоза
      И слышен запах старого саше.
      С лукавством милым вы тихонько ждете,
      Задумчиво-пленительный божок,
      И вдруг неслышно, кошкой подойдете,
      И поцелуй уста мои обжег.
      3
      Слезами сердце я омою
      И праздную уйму печаль,
      Ведь в веющий теплом февраль
      Весна встречается с зимою.
      Как в сельский топленный покой
      Протрубит солнце светом новым,
      Что сердцу должно быть готовым
      Стать полноводною рекой,
      Так, в дом вступив, мой гость нежданный
      Принес мне молодость и свет,
      Зарю грядущих теплых лет
      И поцелуй любви желанной.
      Все голубее тонкий лед,
      Он скоро сломится, я знаю,
      И вся душа, все мысли к маю
      Уж окрыляют свой полет.
      4
      Я твой до дна... бери и пей:
      Моя любовь неистощима,
      Бескрайна, как простор степей,
      И, как судьба, непоправима.
      За что, зачем тебя люблю?
      Позором крою иль прославлю?
      Но пусть с собой тебя гублю
      Живым тебя я не оставлю.
      Как жертву, сердце я держу:
      Трепещет, бьется на ладони,
      И близок час, когда заржут
      На смерть обещанные кони.
      5
      Ютясь в тени тенистых ив,
      Раздумчиво смотрю в аллею.
      О прошлых днях я не жалею:
      Чего жалеть уж, разлюбив?
      Как будто едет, молчалив,
      Ездок влюбленнейший в лилею.
      Ютясь в тени, я не жалею
      Раскатной радости мотив.
      Какой блаженной тишью нив
      Утишен, я живу и млею?..
      Нет! прошлых дней я не жалею,
      Узнав дней нынешних прилив.
      6
      Вы - белое бургундское вино,
      Где дремлет сладостно струя шампани,
      И резвится, и пенится заране,
      Восторга скрытого оно полно.
      Вы - персик, румянеющий янтарно:
      Пьянит и нежит девственный пушок.
      Не правда ль, вы тот стройный пастушок,
      Которым бредила царица Арно?
      В вас светится таинственный топаз,
      Как отголосок солнца, еле-еле.
      Оживлено дыханием апреля
      Веселье светлых и лукавых глаз.
      7
      Зачем мне россказни гадалки,
      Какой мне ждать еще весны,
      Когда очей твоих фиалки
      Мне льют весеннейшие сны?
      Зовут томительно и нежно
      В неведомую даль идти,
      И сердце сладостно-мятежно
      Готово к новому пути.
      Когда б веселые равнины
      И пасмурные все места
      Могли пройти мы до кончины,
      Как и теперь - уста в уста!
      8
      Разве можно дышать, не дыша,
      Разве можно ходить, не вставая,
      Разве можно любить, коль другая
      Не ответит влюбленно душа?
      Ах, без солнца бессолнечен день,
      Холодны водопадные реки,
      И с трудом подымаются веки,
      Если голову ломит мигрень.
      Разве странно, что, только любя,
      Я дышу, и пишу, и мечтаю,
      Что нигде я покоя не знаю,
      Проведя полчаса без тебя?
      9
      Еще не скоро разбухнут почки
      И до апреля ведь далеко,
      А я читаю простые строчки
      И мне так радостно-легко.
      Мы все умеем лицемерить
      И за словом в карман не лезть,
      Но сердцу хочется так верить,
      Что ваши строчки - благая весть.
      Я верю, верю. К чему порука?
      Ведь я не скептик, не педант,
      Но ревность - это такая мука,
      Какой не выдумал и Дант.
      10
      Склоненный ангел на соборе
      Свой пламенник бросает в твердь,
      Исчезла с яростью во взоре
      Растоптанная смертью смерть.
      Дрожит восторженная ода
      В гудении колоколов.
      Все улицы полны народа,
      Как будто чудный свой улов
      "Ловец людей" сюда на сушу
      Весь выкинул. Вдали пальба.
      Ожесточеннейшую душу
      Растопит радостью мольба.
      Иду с тобой. Весь мир - безлюден,
      Толпы как нет, лишь ты да я.
      Для нас одних так праздник чуден.
      Идем дыханье затая.
      И в сердце огненной горою
      Не купина - горящий лес
      Поет: "Тобой, одним тобою
      Сегодня навсегда воскрес!"
      11
      Ни вид полей в спокойной дали,
      Ни мир безоблачных небес,
      Ни полные простой печали
      Старинные напевы месс
      Мне не дают успокоенья,
      Не льют мне сладостной любви.
      Все то же темное волненье
      Бунтует в сумрачной крови.
      И я, водя тоскливым оком,
      Вдруг падаю тебе на грудь,
      И вот к живительным истокам
      Уж найден долгожданный путь.
      И нет уж тяжести безмерной,
      Светло и вольно впереди,
      Когда прижмусь я к верной, верной
      Твоей целованной груди.
      12
      Глупое сердце все бьется, бьется
      Счет ведет...
      Кажется, вот-вот сейчас разобьется
      Нет, живет...
      Вы перержавели, вы устали,
      Мысли, сны.
      Но вдруг воспрянешь упрямей стали,
      Ждешь весны.
      Весны не будет, весны не будет.
      Ложь, все ложь!
      Сердце! когда же страданье убудет...
      Когда умрешь?
      13
      Мы думали, кончилось все,
      Захлопнулась дверь...
      Почему? Отчего? Не знаю...
      Милый, поверь, поверь:
      Мое сердце всегда твое!
      Кончилось все навек,
      Лежу, не смыкая век...
      Вспоминаю
      Твое письмо,
      Жестокие разговоры...
      Белой ночи бельмо
      Белеет сквозь бледные шторы...
      Что это? сон?
      Бесшумно двери открылись...
      Остановились
      Вы на пороге.
      Ни радостный стон,
      Ни крик
      Моей не выдал тревоги...
      Долгий, долгий миг!
      Смотрю, раскрыв глаза,
      Так, это вы...
      Только нет в руках ваших палки...
      Так близки и так новы.
      На глазах чуть блестит слеза...
      Заплаканные фиалки!
      Целуете... запах эфира
      Знаком... Но зачем, зачем?
      Как жилец иного мира,
      Гость мой ласков и нем.
      Жутко слегка и легко мне...
      Целую, целую в уста.
      Теперь я знаю: запомни!
      Без тебя моя жизнь пуста.
      С тобой пройду до могилы,
      Измена - ложь!
      И будешь мне так же милый,
      Даже когда умрешь.
      Я знаю (и тверд я в вере):
      Когда мне будет невмочь,
      Вы тихо откроете двери,
      Как в эту ночь.
      В дверце зеркального шкапа
      Видна ваша шляпа
      С большими полями.
      Вы стоите без палки...
      Не увянут в могильной яме
      Заплаканные фиалки!
      Раскрою глаза все шире,
      Жуткий, сладкий сон...
      В знакомом, мертвом эфире
      Чувствую: это он.
      Февраль-август 1913
      II
      258-269. ХОЛМ ВДАЛИ
      1
      Счастливый сон ли сладко снится,
      Не грежу ли я наяву?
      Но кровли кроет черепица...
      Я вижу, чувствую, живу...
      Вот улицы и переулки,
      На палках вывески висят;
      Шаги так явственны и гулки,
      Так странен старых зданий ряд.
      Иль то страницы из Гонкура,
      Где за стеной звучит орган?
      Но двери немца-винокура
      Зовут в подвальный ресторан.
      И знаю я, что за стеною
      Ты, милый, пишешь у окна.
      За что безмерною ценою
      Отплата мне судьбой дана?
      И кажется, что в сердце, в теле
      Разлит любовный водоем...
      Подумать: более недели
      Мы проживем с тобой вдвоем!
      2
      Тобой целованные руки
      Сожгу, захочешь, на огне.
      В. К
      Целованные мною руки
      Ты не сжигай, но береги:
      Не так суровы и строги
      Законы сладостной науки.
      Пожаром жги и морем мой,
      Ты поцелуев смыть не сможешь
      И никогда не уничтожишь
      Сознанья, что в веках ты - мой.
      Ты - мой, и ты владеешь мною,
      Твоим дыханьем я дышу
      И стон последний заглушу
      Перед стрелою неземною.
      Поверь: судьба, не просто случай,
      Тебе открыла тайну сил,
      Чтоб ты стрелу благословил,
      "Плененный прелестью певучей".
      3
      Ряд кругов на буром поле
      Образует странно сеть...
      Милый друг, не в силах боле
      На обои я смотреть.
      Выступают капли поту,
      И сжимается рука,
      На обоях сквозь дремоту
      Вижу буквы "В" и "К".
      Память тихо улетает,
      Застилает взор туман...
      Сквозь туман плывет и тает
      Твой "зеленый доломан".
      Мнится: встанешь, поцелуешь,
      Сердце весело отдашь...
      Обернусь - ты все рисуешь
      Да скрипит твой карандаш.
      Мысли бьются, мысли вьются,
      Как зимой мятель в трубе.
      Буквы в сердце остаются,
      Доломан же - на тебе.
      4
      Влюблен ли я - судите сами:
      Могу смотреть на вас часами,
      Не отводя плененных глаз,
      Мне все уныло, все не мило,
      Мне все как мрачная могила,
      Когда не вижу рядом вас.
      Нет ни натяжки, ни рисовки
      (Хотя на то поэты ловки),
      Когда пою ваш "доломан";
      Коль вами жизнь моя согрета,
      Пускай клеймят насмешки света
      Мой нежный, набожный роман.
      В своей судьбе уж я не волен.
      Без вас я сумрачен и болен
      И вами брежу наяву.
      Пускай вопрос решится вами:
      Какими новыми словами
      Свое я чувство назову?
      5
      Дороже сына, роднее брата
      Ты стал навеки душе моей,
      И без тревоги я жду возврата
      Румяно-ясных, осенних дней.
      Зима и осень, весна и лето
      Теперь - единый, счастливый круг,
      Когда все сердце тобой согрето,
      Мой неизменный, желанный друг.
      6
      Я тихо от тебя иду,
      А ты остался на балконе.
      "Коль славен наш Господь в Сионе"
      Трубят в Таврическом саду.
      Я вижу бледную звезду
      На теплом, светлом небосклоне,
      И лучших слов я не найду,
      Когда я от тебя иду,
      Как "славен наш Господь в Сионе".
      7
      Покойся, мирная Митава,
      Отныне ты в моей душе,
      Как замков обветшалых слава
      Иль запах старого саше.
      Но идиллической дремоты
      Бессильны тлеющие сны,
      Когда мой слух пронзили ноты
      Кристально-звонкие весны!
      И осень с милым увяданьем
      Мне непонятна и пуста,
      Когда божественным лобзаньем
      Меня поят твои уста.
      8
      Что за Пасха! снег, туман,
      Неожиданная слякоть!
      В марте верить ли зиме?
      Ты опять придешь ко мне,
      Мой зеленый доломан,
      Будешь снова шпорой звякать.
      Был и я в чужих краях...
      Ах, Firenze, Vienna, Roma... {*}
      {* Флоренция, Вена, Рим... (ит.) - Ред.}
      Но я думал: "Не обман
      Твой зеленый доломан!
      Хорошо гостить в гостях,
      Но куда милей быть дома!"
      О проказах - ни гу-гу,
      Пусть молчат твои чикчиры...
      Сядем лучше на диван,
      Мой зеленый доломан!
      Для тебя я сберегу
      Песенки все той же лиры.
      9
      Ты приедешь сюда загорелым,
      Но всегда бесконечно милым.
      Ведь и в смуглом теле, как в белом,
      Та же кровь струится по жилам.
      Твои губы, они не увяли,
      Твои щеки упруги, как прежде...
      А бывало: не я ли, не я ли
      Изнывал в далекой надежде?
      Опьянен я все тем же телом,
      Я покорен все тем же силам...
      Ты приедешь сюда загорелым,
      Но всегда бесконечно милым.
      10
      "Два ангела напрасных за спиной".
      В обманчивом, тревожном сне
      Я пел про ангелов напрасных,
      Не зная, из каких прекрасных,
      Пленительных и нежно страстных
      Пошлется спутник с неба мне.
      Твои улыбчивые губы
      Амур стрелой нарисовал
      И юный округлил овал.
      Кого я прежде ни знавал,
      Перед тобой - пусты и грубы.
      Кто дал такую удлиненность
      Приподнятых и светлых глаз?
      Прозрачней фьорда в тихий час,
      Они всегда вселяют в нас
      Благоговенье и влюбленность.
      Не ты ль от Божьего престола,
      Плащом прикрывши прелесть плеч,
      Держа в руке копье иль меч,
      Пришел для предрешенных встреч
      К тому, что звал тебя из дола?
      Нет, не обманчивы мечты:
      Пускай пути мои опасны,
      Пускай грехи мои ужасны,
      Те ангелы, они напрасны,
      Когда вождем мне послан ты.
      11
      Смутишься ль сердцем оробелым?
      Моя любовь не так мала,
      Чтоб не сказать пред миром целым,
      Какое счастье мне дала,
      К какому счастью привела.
      Не трусы мы, не лицемеры...
      Пусть все, кому любовь мила,
      Прочтут влюбленности примеры.
      Природа душу вместе с телом
      В союзе стройном создала,
      И в сердце лишь окаменелом
      За это не звучит хвала.
      Мы все - природы зеркала,
      Мы люди с кровью, не химеры,
      И тот, кого пронзит стрела,
      Прочтет влюбленности примеры.
      Блаженным и высоким делом
      Соединяет страсть тела.
      Безумьем было б неумелым
      Отрезать ветви от ствола.
      Кто - яркий пламень, не зола,
      Кудрявый сын златой Венеры,
      Кого стрела твоя звала,
      Прочтет влюбленности примеры.
      Ты сам, амур, кому была
      Известна крепость нашей веры,
      Присядь у нашего стола
      Прочесть влюбленности примеры.
      12
      Всегда стремясь к любви неуловимой,
      Скитался я, как странник, меж людей,
      Еще тебя не зная, чародей,
      Воинственною облеченный схимой.
      Очаровательною пантомимой
      Любуясь, думал я: "Помолодей,
      О сердце, язвы от страстных гвоздей
      Другим, а не тебе, да идут мимо!"
      Кощунственно я мыслил о любви,
      Не зная близости чудесной встречи,
      И вдруг увидел сердце все в крови.
      Зовешь меня мечом небесной сечи?
      Еще зовешь? на радость иль на бой
      Веди меня! я - твой, я - твой, я - твой!
      Май-октябрь 1912
      III
      270-276. ОСТАНОВКА
      1
      Какой насмешливый механик
      Будильник в сердце мне вложил,
      Чтоб меж восторгов и средь паник
      Один мотив всегда в нем жил?
      Минуты горько боевые,
      Как всем, дадут мне небеса,
      Но "очи, очи голубые"
      Поет будильник полчаса.
      Не радостен, но и не скучен,
      Молчать и петь равно готов,
      Кому-нибудь всегда поручен
      Зав_о_дной ключик от часов.
      Часы тоски, минуты шутки
      Напрасный и нелепый счет,
      Как хорошо, что через сутки
      Опять про "очи" запоет!
      Воспользуйся правами шире,
      Завод любовный повтори:
      Я не всегда пою в четыре,
      Могу я петь и в два, и в три.
      2
      Девять родинок прелестных
      Поцелуями считаю,
      И, считая, я читаю
      Тайну, слаще тайн небесных.
      На щеках, на милой шее,
      У груди, где сердце бьется...
      От лобзаний не сотрется
      То, что мускуса темнее.
      Так, по лестнице небесной,
      Четки нег перебирая,
      Я дверей достигну рая
      Красоты твоей чудесной.
      Та ли родинка восьмая
      Мне милей всего на свете,
      Слаще тени в теплом лете
      И милей, чем ветер мая.
      А дойду я до девятой
      Тут уж больше не считаю...
      Только таю, таю, таю,
      Нежным пламенем объятый.
      3
      Ты ходишь в куртке зеленой,
      Отвечаешь на всякий зов,
      Но мой взор неясно-влюбленный
      На тебя обратиться готов.
      Напрасно и глупо ревную,
      Следя улыбку и взгляд,
      И волнует душу тупую
      Знакомый и легкий яд.
      Я тебя никогда не встречу,
      А может быть, встречу опять...
      И зачем я тебя замечу,
      Тебе будет трудно понять.
      4
      Кому любви огонь знаком,
      Те понимают,
      Как лепесток за лепестком
      Томительно влюбленным ртом
      Срывают.
      И сочной, белой розы яд
      Впиваем сладко,
      И щеки пламенем горят...
      Туманит нежно близкий взгляд
      Догадка.
      Еще, еще последний раз
      Не розу, губы!..
      Игра причудливых проказ
      И трепет томно-темных глаз
      Мне любы.
      5
      В грустном и бледном гриме
      Играет слепой Пьеро.
      Не правда ли, лишь в пантомиме
      Ты слеп, белокурый Пьеро?
      Тебе не другие сказали,
      Что теперь я пленен тобой,
      Что, сидя в потухшем зале,
      Слежу за одним тобой.
      Ты видишь слепыми глазами
      Мои не слепые глаза,
      И взгляды, взгляды меж нами
      Как стрелы из глаз в глаза.
      Ты знаешь: ничто не вечно,
      Зачем же плачет твой рот?
      А я бы хотел бесконечно
      Целовать этот алый рот.
      О будущем я не гадаю
      Все проходит, грустный Пьеро.
      А теперь люблю и мечтаю
      О тебе, белокурый Пьеро.
      6
      Свежим утром рано-рано
      Бросил взор я на рябину:
      О, запекшаяся рана!
      Мальчик, выбрав хворостину,
      Пурпур ягод наземь бросит,
      А куда я сердце кину?
      Осень ясность дней приносит,
      Просквозили леса чащи.
      Сердце радости не просит.
      Все упорнее, все чаще
      Прилетает призрак смерти,
      Что любви и жизни слаще.
      О, не верьте, о, не верьте,
      Этим призрачным наветом
      Грусть осеннюю умерьте.
      Возвратится солнце с летом,
      Зацветет опять рябина,
      Жар придет с веселым светом.
      Для кого моя терцина,
      Тот не знает, тот не спросит,
      А найдется хворостина
      Пурпур ягод наземь сбросит.
      7
      Н. А. Зноско-Боровской
      Я знаю, ты любишь другую,
      Другою сердце полно,
      Зачем же не плачу, тоскуя,
      Как будто мне все равно?
      Тоскую, тоскую, тоскую,
      Но будет, что суждено:
      Все равно ты любишь другую
      И ею сердце полно.
      Мой милый, молю, на мгновенье
      Представь, будто я - она.
      Излей на меня волненье,
      Каким твоя грудь полна.
      Забудусь сладким забвеньем,
      Что любовь у нас одна,
      Что одним, одним волненьем
      Моя грудь и твоя полна.
      Ты шепчешь имя чужое,
      Но видишь мои глаза...
      Я страданье глубоко скрою,
      На глазах не блестит слеза.
      Прошумит, прошумит весною,
      Молодою весной гроза
      И встретят меня не чужою
      Твои не чужие глаза.
      1912-1913
      IV
      277-285. ОТДЫХ
      1
      Бывают странными пророками
      Поэты иногда...
      Косноязычными намеками
      То накликается,
      То отвращается
      Грядущая беда.
      Самим неведомо, что сказано,
      Какой иерогл_и_ф.
      Вдруг то, что цепью крепкой связано,
      То разлетается,
      То разражается,
      Сердца испепелив...
      Мы строим призрачные здания,
      Чертим чужой чертеж,
      Но вдруг плотину рвут страдания,
      И разбиваются,
      И расстилаются...
      Куда от них уйдешь?
      Чем старше мы, тем осторожнее
      В грядущее глядим.
      Страшны опасности дорожные,
      И в дни субботние
      Все беззаботнее
      Немеет нелюдим.
      2
      Зачем те чувства, что чище кристалла,
      Темнить лукавством ненужной игры?
      Скрываться время еще не настало,
      Минуты счастья просты и добры.
      Любить так чисто, как Богу молиться,
      Любить так смело, как птице летать.
      Зачем к пустому роману стремиться,
      Когда нам свыше дана благодать?
      3
      Как сладко дать словам размеренным
      Любовный яд и острие!
      Но слаще быть вполне уверенным,
      Что ваше сердце - вновь мое.
      Я знаю тайно, вне сомнения,
      Что неизбежен странный путь,
      Зачем же смутное волнение
      Безверную тревожит грудь?
      Мне все равно: позор, победа ли,
      Я все благословлю, пока
      Уста любимые не предали
      И не отдернулась рука.
      4
      Дни мои - облака заката...
      Легок, ал златокрылый ряд...
      Свет же их от твоих объятий,
      Близко ты - и зарей горят.
      Скрылся свет - и потухли груды
      Хмурых туч, как свинцовый груз,
      Нет тебя - и весь мир - безлюдье,
      Тяжек гнет ненавистных уз.
      5
      Какие дни и вечера!
      Еще зеленый лист не вянет,
      Еще веселая игра
      В луга и рощи сладко тянет.
      Но свежесть белых облаков,
      Отчетливость далеких линий
      Нам говорит: "Порог готов
      Для осени златисто-синей!"
      Гляжу в кисейное окно
      На палевый узор заката
      И терпеливо так давно
      Обещанного жду возврата.
      И память сердца так светла,
      Печаль не кажется печальной,
      Как будто осень принесла
      С собою перстень обручальный.
      И раньше, чем кудрявый вяз,
      Подернут златом, покраснеет,
      (Я верю) вновь увидит Вас,
      Кто любит, помнит, пламенеет!
      6
      Я не любовью грешен, люди,
      Перед любовью грешен я,
      Как тот, кто слышал весть о чуде
      И сам пошел к навозной груде
      Зарыть жемчужину огня.
      Как тот, кто таял в свете новом
      И сам, играя и смеясь,
      Не веря сладостным оковам,
      Высоким называет словом
      Собачек уличную связь.
      О, радость! в третий раз сегодня
      Мне жизнь надежна и светла.
      С ладьи небес спустились сходни,
      И нежная рука Господня
      Меня от бездны отвела.
      7
      Не называй любви забвеньем,
      Но вещей памятью зови,
      Учась по преходящим звеньям
      Бессмертию одной любви.
      Пускай мы искры, знаем, знаем:
      Святая головня жива!
      И, повторяя, понимаем,
      Яснее прежние слова.
      И каждым новым поворотом
      Мы утверждаем ту же власть,
      Не преданы пустым заботам
      Во искушение не впасть.
      Узнав обманчивость падений,
      Стучусь я снова в ту же дверь,
      И огненный крылатый гений
      Родней и ближе мне теперь.
      8
      Судьба, ты видишь: сплю без снов
      И сон глубок.
      По самой смутной из основ
      Снует челнок.
      И ткет, и ткет в пустой тени
      Узора нет.
      Ты нити длинной не тяни,
      О лунный свет!
      Во власти влажной я луны,
      Но я не твой:
      Мне ближе - солнце, валуны
      И ветра вой.
      Сиявший позабыл меня,
      Но он придет,
      Сухая солнечность огня
      Меня зовет.
      Затку я пламенный узор
      (Недолго ждать),
      Когда вернется прежний взор
      И благодать!
      9
      Е. А. Нагродской
      Мне снился сон: в глухих лугах иду я,
      Надвинута повязка до бровей,
      Но сквозь нее я вижу, не колдуя:
      Растет трава, ромашка и шалфей,
      (А сердце бьется все живей, живей),
      И вдруг, как Буонаротова Сивилла,
      Предстала вещая царица Фей
      Тому, кого повязка не томила.
      Недвижно царственная, как статуя,
      Она держала, как двойной трофей,
      Два зеркала и ими, негодуя,
      Грозила мне; на том, что поправей,
      Искусства знак, природы - тот левей,
      Но, как в гербе склоненные стропила,
      Вязалися тончайшей из цепей
      Для тех, кого повязка не томила.
      Затрепетал, как будто был во льду я
      Иль как челнок, забытый средь зыбей,
      А им играет буря, хмуро дуя.
      Жена ко мне: "Напрасный страх развей,
      Смотри сюда, учись и разумей,
      Что мудрость в зеркалах изобразила.
      Обретено кормило средь морей
      Тому, кого повязка утомила!"
      "О, Фея, рассказал мне соловей,
      Чье имя зеркала соединило!
      И свято имя это (ну, убей!)
      Тому, кого повязка не томила".
      1912-1913
      V
      286-289. НОЧНЫЕ РАЗГОВОРЫ
      Посвящается Юр. Юркуну
      1
      Вы думаете, я влюбленный поэт?
      Я не более как географ...
      Географ такой страны,
      которую каждый день открываешь
      и которая чем известнее,
      тем неожиданнее и прелестнее.
      Я не говорю,
      что эта страна - ваша душа,
      (еще Верлен сравнивал душу с пейзажем),
      но она похожа на вашу душу.
      Там нет моря, лесов и альп,
      там озера и реки
      (славянские, не русские реки)
      с веселыми берегами
      и грустными песнями,
      белыми облаками на небе;
      там всегда апрель,
      солнце и ветер,
      паруса и колодцы
      и стая журавлей в синеве;
      там есть грустные,
      но не мрачные места,
      и похоже,
      будто когда-то
      беспечная и светлая страна
      была растоптана
      конями врагов,
      тяжелыми колесами повозок
      и теперь вспоминает порою
      зарницы пожаров;
      там есть дороги,
      обсаженные березами,
      и замки,
      где ликовали мазурки,
      выгнанные к шинкам;
      там вы узнаете жалость,
      и негу,
      и короткую буйность,
      словно весенний ливень;
      малиновки аукаются с девушкой,
      а Дева Мария
      взирает с острых ворот.
      Но я и другой географ,
      не только души.
      Я не Колумб, не Пржевальский,
      влюбленные в неизвестность,
      обреченные кочевники,
      чем больше я знаю,
      тем более удивляюсь,
      нахожу и люблю.
      О, янтарная роза,
      розовый янтарь,
      топазы,
      амбра, смешанная с медом,
      пурпуром слегка подкрашенная,
      монтраше и шабли,
      смирнский берег
      розовым вечером,
      нежно-круглые холмы
      над сумраком сладких долин,
      древний и вечный рай!
      Но тише...
      и географу не позволено
      быть нескромным.
      2
      Похожа ли моя любовь
      на первую или на последнюю,
      я не знаю,
      я знаю только,
      что иначе не может быть.
      Разве Венерина звезда
      может не восходить,
      хотя не видная,
      за тучей,
      каждый вечер?
      Разве хвост Юнониной птицы,
      хотя бы сложенный,
      не носит на себе
      все изумруды и сафиры Востока?
      Моя любовь - проста и доверчива,
      она неизбежна и потому спокойна.
      Она не даст
      тайных свиданий, лестниц и фонарей,
      серенад и беглых разговоров на бале,
      она чужда намеков и масок,
      почти безмолвна;
      она соединяет в себе
      нежность брата,
      верность друга
      и страстность любовника,
      каким же языком ей говорить?
      Поэтому она молчит.
      Она не романтична,
      лишена милых прикрас,
      прелестных побрякушек,
      она бедна в своем богатстве,
      потому что она полна.
      Я знаю,
      что это - не любовь юноши,
      но ребенка - мужа
      (может быть, старца).
      Это так просто,
      так мало,
      (может быть - скучно?),
      но это - весь я.
      Разве можно хвалить человека
      за то, что он дышит,
      движется, смотрит?
      От другой любви мне осталась
      черная ревность,
      но она бессильна,
      когда я знаю,
      что ничто
      ни она,
      ни даже Вы сами
      не может нас разделить.
      Это так просто,
      как пить, когда жаждешь,
      не правда ли?
      3
      Бывают мгновенья,
      когда не требуешь последних ласк,
      а радостно сидеть,
      обнявшись крепко,
      крепко прижавшись друг к другу.
      И тогда все равно,
      что будет,
      что исполнится,
      что не удастся.
      Сердце
      (не дрянное, прямое, родное мужское сердце)
      близко бьется,
      так успокоительно,
      так надежно,
      как тиканье часов в темноте,
      и говорит:
      "Все хорошо,
      все спокойно,
      все стоит на своем месте".
      Твои руки и грудь
      нежны, оттого что молоды,
      но сильны и надежны;
      твои глаза
      доверчивы, правдивы,
      не обманчивы,
      и я знаю,
      что мои и твои поцелуи
      одинаковы,
      неприторны,
      достойны друг друга,
      зачем же тогда целовать?
      Сидеть, как потерпевшим кораблекрушение,
      как сиротам,
      как верным друзьям,
      единственным,
      у которых нет никого, кроме них,
      в целом мире;
      сидеть,
      обнявшись крепко,
      крепко прижавшись друг к другу!..
      сердце
      близко бьется
      успокоительно,
      как часы в темноте,
      а голос
      густой и нежный,
      как голос старшего брата,
      шепчет:
      "Успокойтесь:
      все хорошо,
      спокойно,
      надежно,
      когда вы вместе".
      4
      Как странно,
      что твои ноги ходят
      по каким-то улицам,
      обуты в смешные ботинки,
      а их бы нужно без конца целовать...
      Что твои руки
      пишут,
      застегивают перчатки,
      держат вилку и нелепый нож,
      как будто они для этого созданы!..
      Что твои глаза,
      возлюбленные глаза
      читают "Сатирикон",
      а в них бы глядеться,
      как в весеннюю лужицу!
      Но твое сердце
      поступает как нужно:
      оно бьется и любит.
      Там нет ни ботинок,
      ни перчаток,
      ни "Сатирикона"...
      Не правда ли?
      Оно бьется и любит...
      больше ничего.
      Как жалко, что его нельзя поцеловать в лоб,
      как благонравного ребенка!
      1913
      * ЧАСТЬ ВТОРАЯ *
      I
      290-304. РАЗНЫЕ СТИХОТВОРЕНИЯ
      1
      В.
      Пуститься бы по белу свету
      Вдвоем с тобой в далекий путь,
      На нашу старую планету
      Глазами новыми взглянуть!
      Все так же ль траурны гондолы,
      Печален золотистый Рим?
      В Тосканские спускаясь долы,
      О Данте вновь заговорим.
      Твой вечер так же ль изумруден,
      Очаровательный Стамбул?
      Все так же ль в час веселых буден
      Пьянит твоих базаров гул?
      О дальнем странствии мечтая,
      Зачем нам знать стесненье мер?
      Достигнем мы садов Китая
      Среди фарфоровых химер.
      Стихов с собой мы брать не будем,
      Мы их в дороге сочиним
      И ни на миг не позабудем,
      Что мы огнем горим одним.
      Когда с тобою на корме мы,
      Что мне все песни прошлых лет?
      Твои лобзанья мне поэмы
      И каждый сердца стук - сонет!
      На океанском пароходе
      Ты так же мой, я так же твой!
      Ведет нас при любой погоде
      Любовь - наш верный рулевой.
      1912
      2
      А. Ахматовой
      Залетною голубкой к нам слетела,
      В кустах запела томно филомела,
      Душа томилась вырваться из тела,
      Как узник из темницы.
      Ворожея, жестоко точишь жало
      Отравленного, тонкого кинжала!
      Ход солнца ты б охотно задержала
      И блеск денницы.
      Такою беззащитною пришла ты,
      Из хрупкого стекла хранила латы,
      Но в них дрожат, тревожны и крылаты,
      Зарницы.
      1912
      3
      Ю. Ракитину
      Уж прожил года двадцать три я,
      Когда увидел, пьян и горд,
      Твой плоский и зеленый порт,
      Блаженная Александрия!
      С жасмином траурный левкой
      Смешался в памяти бродячей,
      Но воздух нежный и горячий
      Все возмущает мой покой.
      Когда нога твоя коснется
      Златого, древнего песка,
      Пускай к тебе издалека
      Мой зов, как ветер, донесется.
      И пусть мохнатая звезда
      В зеленых небесах Каноба,
      Когда задумаетесь оба,
      Засветит вам, как мне тогда.
      Но пусть ваш путь не так печально
      Окончится, как мой давно,
      Хотя нам все присуждено
      С рождения первоначально.
      Я верю, деньги все прожив,
      Вернешься счастливо в Одессу,
      И снова милого повесу
      Увижу я, коль буду жив.
      1912
      4
      На 20-летний юбилей Ю. Юрьева
      Возможно ль: скоро четверть века?
      Живем ли мы в века чудес?
      Как дивен жребий человека,
      Что волею храним небес!
      Как, двадцать лет! и так же молод,
      По-прежнему его черты
      Изобразят то жар, то холод
      В расцвете той же красоты!
      Как прежде, трепетно и остро
      Игру следим мы перемен,
      Секрет ли знаешь Калиостро
      Или ты - новый Сен-Жермен?
      Иль двадцать лет всего лишь было,
      Как появился ты на свет?
      Все счеты сердце позабыло:
      Ведь и всегда тому, что мило,
      Все тот же возраст - двадцать лет.
      1912
      5
      НОВЫЙ ГОД
      Мы ждем, и радостны, и робки,
      Какой сюрприз нам упадет
      Из той таинственной коробки,
      Что носит имя: новый год.
      Какая рампа, что за рама
      Нам расцветет на этот раз:
      Испанская ли мелодрама
      Иль воровской роман Жиль Блаз?
      Заплачем ли, ломая руки,
      Порхнем ли, милы и просты?
      Но пусть не будет только скуки,
      Тупой и хмурой суеты.
      Тоскливых мин, морщин не надо,
      Уж свежий ветер пробежал,
      Пусть будет лучше серенада,
      Притон игорный и кинжал!
      Кому же в смене жизни зыбкой
      Святой покой в душе залег,
      Тот знает с мудрою улыбкой,
      Что это все напел Лекок.
      [1913]
      6
      ВОЛХВЫ
      Тайноведением веры
      Те, что были на часах,
      Тихий свет святой пещеры
      Прочитали в небесах.
      Тот же луч блеснул, ликуя,
      Простодушным пастухам.
      Ангел с неба: "Аллилуйя!
      Возвещаю милость вам".
      Вот с таинственнейшим даром,
      На звезду направя взор,
      Валтассар идет с Каспаром,
      Следом смутный Мельхиор.
      Тщетно бредит царь угрозой,
      Туча тьмою напряглась:
      Над вертепом верной розой
      Стая ангелов взвилась.
      И, забыв о дальнем доме,
      Преклонились и глядят,
      Как сияет на соломе
      Божий Сын среди телят.
      Не забудем, не забыли
      Мы ночной канунный путь,
      Пастухи ли мы, волхвы ли
      К яслям мы должны прильнуть!
      За звездою изумрудной
      Тайной все идем тропой,
      Простецы с душою мудрой,
      Мудрецы с душой простой.
      1913
      7
      ЭПИТАФИЯ САМОМУ СЕБЕ
      Я был любим. Унылая могила
      Моих стихов влюбленных не сокрыла.
      Звенит свирели трепетная трель,
      Пусть холодна последняя постель,
      Пускай угасло страстное кадило!
      Ко мне сошел ты, как весенний Лель,
      Твоя улыбка мне во тьме светила,
      В одном сознанья - радость, счастье, сила:
      Я был любим!
      Рассказов пестрых сеть меня пленила,
      Любви плененье петь мне было мило,
      Но слава сладких звуков не во сне ль?
      Одно лишь, как смеющийся апрель,
      Меня будило, пенило, живило
      Я был любим!
      1912
      8
      ВОЗВРАЩЕНИЕ ДЭНДИ
      Ю. Ракитину
      Разочарован, мрачен, скучен
      Страну родную покидал,
      Мечте возвышенной послушен,
      Искал повсюду идеал.
      Бездонен жизненный колодец,
      Когда и кто его избег?
      Трудиться - я не полководец,
      Не дипломат, не хлебопек.
      Тщеславье - это так вульгарно,
      Богатство - это так старо!
      Ломает чернь неблагодарна
      Поэта славное перо...
      Любовь - единая отрада,
      Маяк сей жизни кочевой,
      И тихо-мирная услада,
      И яд безумно-огневой!
      Ищу тебя, моя жар-птица,
      Как некий новый Дон Жуан,
      И, ах, могло ли мне присниться,
      Что и любовь - один обман?
      Теперь узнал, как то ни больно,
      Что я ловил пустой фантом,
      И дым отечества невольно
      Мне сладок, как родимый дом.
      От Эдинбурга до Канады
      И от Кантона вплоть до Сьерр
      Я не нашел себе отрады,
      Теряя лучшую из вер.
      Ах, женщины совсем не тонки,
      Готовы все на компромисс
      И негритянки, и японки,
      И даже английские мисс!
      Мне экзотические чары
      Сулили счастие до дна,
      Но это все - аксессуары
      И только видимость одна.
      Теперь от томной, бледной леди
      Я не впадаю больше в транс,
      С тех пор как, позабыв о пледе,
      Покинул спешно дилижанс.
      Вид добродетельных Лукреций
      Мне ничего не говорит,
      А специальных разных специй
      Желудок мой уж не варит.
      Не знаю, вы меня простите ль
      За мой томительный куплет.
      Теперь я зритель, только зритель,
      Не Дон Жуан и не поэт.
      1913
      9
      ПИСЬМО ПЕРЕД ДУЭЛЬЮ
      Ю. Ракитину
      Прощайте, нежная Колетта!
      Быть может, не увижу вас,
      Быть может, дуло пистолета
      Укажет мне последний час,
      И ах, не вы, а просто ссора
      За глупым ломберным столом,
      Живая страстность разговора
      И невоспитанный облом
      Вот все причины. Как позорно!
      Бесчестия славнее гроб,
      И предо мной вертит упорно
      Дней прожитых калейдоскоп.
      Повсюду вы: то на полянке
      (О, первый и блаженный миг!).
      Как к вашему лицу смуглянки
      Не шел напудренный парик!
      Как был смешон я, как неловок
      (И правда, ну какой я паж!),
      Запутался среди шнуровок
      И смял ваш голубой корсаж!
      А помните, уж было поздно
      И мы катались по пруду.
      "Навек", - сказали вы серьезно
      И указали на звезду.
      Панье в зеленых, желтых мушках
      Напоминало мне Китай,
      Ваш профиль в шелковых подушках,
      Прощайте, ах, прощай, прощай!
      Мой одинокий гроб отметим
      Строкой короткой, как девиз:
      "Покоится под камнем этим
      Любовник верный и маркиз",
      1913
      10
      БАЛЕТ (Картина С. Судейкина)
      С. Судейкину
      О царство милое балета,
      Тебя любил старик Ватто!
      С приветом призрачного лета
      Ты нас пленяешь, как ничто.
      Болонский доктор, арлекины
      И пудры чувственный угар!
      Вдали лепечут мандолины
      И ропщут рокоты гитар.
      Целует руку... "Ах... мне дурно!
      Измены мне не пережить!
      Где бледная под ивой урна,
      Куда мой легкий прах сложить?"
      Но желтый занавес колышет
      Батман, носок и пируэт.
      Красавица уж снова дышит,
      Ведь этот мир - балет, балет!
      Амур, кого стрелой ужалишь,
      Ты сам заметишь то едва,
      Здесь Коломбина, ах, одна лишь,
      А Арлекинов целых два.
      Танцуйте, милые, играйте
      Шутливый и любовный сон
      И занавес не опускайте,
      Пока не гаснет лампион.
      1912
      11
      ПРОГУЛКА (Картина С. Судейкина)
      С. Судейкину
      Оставлен мирный переулок
      И диссертации тетрадь,
      И в час условленных прогулок
      Пришел сюда я вновь страдать.
      На зов обманчивой улыбки
      Я, как сомнамбула, бегу,
      И вижу: там, где стали липки,
      Она сидит уж на лугу.
      Но ваше сердце, Лотта, Лотта,
      Ко мне жестоко, как всегда!
      Я знаю, мой соперник - Отто,
      Его счастливее звезда.
      Зову собачку, даже песик
      Моей душой не дорожит,
      Подняв косматый, черный носик,
      Глядит, глядит и не бежит.
      Что, праздные, дивитесь, шельмы?
      Для вас луна, что фонари,
      Но мы, безумные Ансельмы,
      Фантасты и секретари!
      1912
      12
      По реке вниз по Яику
      Плывут казаки-молодчики,
      Не живые - мертвые,
      Плывут, колыхаются,
      Их ноздри повырваны,
      Их уши обрублены,
      Белое тело изранено,
      Алые кафтаны изодраны,
      Государевы ль люди,
      Боровы ли приспешники,
      За вольность и за старинку
      Живот положившие?
      На берегу стоит старица,
      Трупья клюкой притягивает,
      Мила внучка выглядывает:
      "Где ты, милый внучек мой,
      Где ты, Степанушка?
      Не твои ли кудри русые,
      Очи соколиные,
      Брови соболиные,
      Не твое ли тело белое?"
      [1900]
      13
      Надо мною вьются осы...
      Тяжки, тяжки стали косы...
      Голова тяжела!
      Обошла я все откосы
      Ветерка не нашла...
      Не нашла.
      Распласталась в небе птица,
      Лень в долину мне спуститься,
      Где протек ручеек.
      Кто же даст воды напиться?
      Милый брат, он далек...
      Он далек.
      Не придет, не сядет рядом.
      Все гуляет он по грядам,
      И одна я, одна.
      Солнце, встало ты над садом,
      Душу пьешь всю до дна...
      Всю до дна.
      Солнце двинется к закату...
      Я пойду навстречу к брату
      (Так знаком этот путь!),
      Опершися на лопату,
      Он прижмет к сердцу грудь,
      К сердцу грудь.
      Милый братец мой, когда же
      Отдохну от скучной пряжи
      Снов докучных моих?
      И на облачном на кряже
      Встанет тих наш жених,
      Наш жених?
      1912
      14
      Защищен наш вертоград надежно
      От горных ветров и стужи,
      Пройти к нему невозможно:
      Путь чем дальше, тем уже.
      Корабельщикам сада незаметно:
      Никакой реки не протекает.
      И с горы искать его тщетно:
      Светлый облак его скрывает.
      Благовонен розоватый иней
      На яблонях, миндалях и вишнях
      И клубит прямо в купол синий
      Сладкий дух, словно "Слава в вышних",
      А летом заалеют щеки
      Нежных плодов, райских:
      Наливных, золотых, китайских,
      Как дары царицы далекой.
      Зимы там, как видно, не бывает
      Все весна да сладкое лето.
      И осенней незаметно приметы,
      Светлый облак наш сад скрывает.
      1912
      15
      МАРИЯ ЕГИПЕТСКАЯ
      М. Замятниной
      Ведь Марию Египтянку
      Грешной жизни пустота
      Прикоснуться не пустила
      Животворного креста.
      А когда пошла в пустыню,
      Блуд забыв, душой проста,
      Песни вольные звучали
      Славой новою Христа.
      Отыскал ее Зосима,
      Разделив свою милоть,
      Чтоб покрыла пред кончиной
      Уготованную плоть.
      Не грехи, а Спаса сила,
      Тайной жизни чистота
      Пусть соделает Вам легкой
      Ношу вольного креста.
      А забота жизни тесной,
      Незаметна и проста,
      Вам зачтется, как молитва,
      У воскресшего Христа,
      И отыщет не Зосима,
      Разделив свою милоть:
      Сам Христос, придя, прикроет
      Уготованную плоть.
      1 апреля 1912
      II
      305-307. БИСЕРНЫЕ КОШЕЛЬКИ
      1
      Ложится снег... Печаль во всей природе.
      В моем же сердце при такой погоде
      Иль в пору жарких и цветущих лет
      Печаль все о тебе, о мой корнет,
      Чью прядь волос храню в своем комоде.
      Так тягостно и грустно при народе,
      Когда приедет скучный наш сосед!
      Теперь надолго к нам дороги нет!
      Ложится снег.
      Ни смеха, ни прогулок нет в заводе,
      Одна нижу я бисер на свободе:
      Малиновый, зеленый, желтый цвет
      Твои цвета. Увидишь ли привет?
      Быть может, ведь и там, в твоем походе
      Ложится снег!
      2
      Я видела, как в круглой зале
      Гуляли вы, рука с рукой;
      Я слышала, что вы шептали,
      Когда, конечно, вы не ждали,
      Что мной нарушен ваш покой.
      И в проходной, на геридоне
      Заметила я там письмо!
      Когда вы были на балконе,
      Луна взошла на небосклоне
      И озарила вас в трюмо.
      Мне все понятно, все понятно,
      Себя надеждой я не льщу!..
      Мои упреки вам не внятны?
      Я набелю румянца пятна
      И ваш подарок возвращу.
      О кошелек, тебя целую;
      Ведь подарил тебя мне он!
      Тобой ему и отомщу я:
      Тебя снесу я в проходную
      На тот же, тот же геридон!
      3
      Раздался трижды звонкий звук,
      Открыла нянюшка сундук.
      На крышке из журнала дама,
      Гора священная Афон,
      Табачной фабрики реклама
      И скачущий Багратион.
      И нянька, наклонив чепец,
      С часок порылась. Наконец
      Из пыльной рухляди и едкой,
      Где нафталин слоями лег,
      Достала с розовою меткой
      Зеленый длинный кошелек.
      Подслеповатый щуря глаз,
      Так нянька начала рассказ:
      "Смотри, как старый бисер ярок,
      Не то что люди, милый мой!
      То вашей матушки подарок.
      Господь спаси и упокой.
      Ждала дружка издалека,
      Да не дошила кошелька.
      Погиб дружок в дороге дальней,
      А тут приехал твой отец,
      Хоть стала матушка печальней,
      Но снарядилась под венец.
      Скучала или нет она,
      Но верная была жена:
      Благочестива, сердобольна,
      Кротка, прямая детям мать,
      Всегда казалася довольна,
      Гостей умела принимать.
      Бывало, на нее глядим,
      Ну, прямо Божий Херувим!
      Волоски светлые, волною,
      Бела, - так краше в гроб кладут.
      Сидит вечернею порою
      Да на далекий смотрит пруд.
      Супруг же, отставной гусар,
      Был для нее, пожалуй, стар.
      Бывало, знатно волочился
      И был изрядный ловелас,
      Да и потом, хоть и женился,
      Не забывал он грешных нас.
      Притом, покойник сильно пил
      И матушку, наверно, бил.
      Завидит на поле где юбки,
      И ну, как жеребенок, ржать.
      А что же делать ей, голубке,
      Молиться да детей рожать?
      Бледней, худее, что ни день,
      Но принесла вас целых семь.
      В Николу, как тебя крестили,
      Совсем она в постель слегла
      И, как малиной ни поили,
      Через неделю померла.
      Как гроб был крышкою закрыт,
      Отец твой зарыдал навзрыд;
      Я ж, прибирая для порядка,
      Нашла в комоде медальон:
      Волос там светло-русых прядка,
      А на портрете прежний, "он".
      С тех пор осиротел наш дом..."
      Отерла тут глаза платком
      И крышкою сундук закрыла.
      "Ах, няня, мать была святой,
      Когда и вправду все так было!
      Как чуден твой рассказ простой!"
      "Святой? Святой-то где же быть,
      Но барыню грешно забыть.
      Тогда ведь жили все особо:
      Умели сохнуть по косе
      И верность сохранять до гроба,
      И матушка была как все".
      Сентябрь 1912
      III
      308-315. ПЕСЕНЬКИ
      1
      В легкой лени
      Усыпленья
      Все ступени
      Наслажденья
      Хороши!
      Не гадаешь,
      Замирая,
      Где узнаешь
      Радость рая
      В той тиши.
      Нам не надо
      Совершенья,
      Нам отрада
      Приближенья...
      Сумрак густ.
      Без заката
      Зори счастья.
      Тихо, свято
      То причастье
      Милых уст.
      1912
      2
      Солнце - лицо твое, руки белы,
      Жалят уста твои жарче пчелы.
      Кудри шафрановы, очи - смелы,
      Взгляд их быстрей и острее стрелы.
      Щеки что персик - нежны и спелы,
      Бедра что кипень, морские валы.
      Где же найти мне достойной хвалы?
      Скудные песни бедны и малы.
      3
      Улыбка, вздох ли?
      Играют трубы...
      Мои же губы
      Все пересохли...
      Прозрачная пленка,
      Ты ее целовал...
      Ее сорвал
      Мой ноготь тонкий.
      Поцелуй вчерашний,
      Лети, лети!
      В моей груди
      Ты раной всегдашней.
      Зачем пересохли
      За ночь губы?
      Играют трубы...
      Улыбка, вздох ли!..
      1912
      4
      Сердце - зеркально,
      Не правда ль, скажи?
      Идем беспечально
      До сладкой межи.
      Мы сядем вдвоем,
      Сердце к сердцу прижмем.
      Зеркало верно,
      Не правда ль, скажи?
      Не лицемерно,
      Без всякой лжи.
      Что же покажет,
      Чьи там черты?
      Прелесть расскажет
      Чьей красоты?
      Мы сядем вдвоем,
      Сердце к сердцу прижмем.
      Сердце все ближе.
      Чьи там черты?
      В обоих твои же.
      Все ты да ты.
      1912
      5
      Сердца гибель не близка ли?
      Для меня это не тайна.
      Мы Эрота не искали,
      Мы нашли его случайно,
      Розы алые сорвав.
      Крылья нежные расправил,
      И хохочет, и щекочет,
      И без цели, и без правил
      Сердце бьется, сердце хочет,
      Муки сладкие узнав.
      То Эрот иль брат Эрота,
      Что поет так нежно-сладко?
      Ах, напрасная забота,
      Уж разгадана загадка
      Тем, кто пьян, любовь узнав.
      1911
      6
      Звезды сверху, звезды снизу,
      И в пруду, и в небесах.
      Я ж целую сладко Лизу,
      Я запутался в косах.
      В старину пронзал маркизу
      Позолоченный твой лук.
      Я ж целую сладко Лизу,
      Опустясь на мягкий луг.
      Кто заткал чудесно ризу
      Черно-синюю небес?
      Я ж целую сладко Лизу,
      Нет мне дела до чудес!..
      7
      Если б были вы Зюлейкой,
      Заключенною в сераль,
      Я бы вашей канарейкой
      Пел любви своей печаль.
      И печалью беспечальной
      Пел сегодня ли, вчера ль,
      Что не терем погребальный,
      А Цитера ваш сераль.
      Ах, зрачки так близко, близко,
      Все клубится сладко вдаль:
      Канарейка, одалиска...
      Только двое - весь сераль.
      Целый день пою я в клетке,
      Но свободы мне не жаль,
      Коли сны не нежно-редки,
      Коль слова нередко метки,
      Ваше сердце - мой сераль.
      8
      УТЕШЕНИЕ ПАСТУШКАМ
      Мне матушка твердила:
      "Беги любови злой,
      Ее жестока сила,
      Уколет не иглой.
      Покоя ты лишишься,
      Забудешь отчий дом,
      Коль на любовь решишься
      С пригожим пастушком".
      Я матушке послушна,
      Приму ее совет.
      Но можно ль равнодушно
      Прожить в шестнадцать лет?
      Пускай ругают: "Дура!
      Тебе добра хотим!"
      Но я, узнав Амура,
      Уж не расстанусь с ним.
      А я жила на воле,
      Запрет мне незнаком,
      Но встретилась я в поле
      С пригожим пастушком,
      Мы сели с ним бок-о-бок,
      С рукой сплелась рука,
      Но он был очень робок
      И я была робка.
      Прожить ли равнодушно,
      Когда шестнадцать лет?
      Любви своей послушна,
      Я не сказала: нет!
      Пускай сперва робеет,
      Настанет скоро тьма,
      Чего пастух не смеет,
      Посмею я сама.
      Любовь зови, любовь гони
      Она придет сама,
      Как прилетают вешни дни,
      Когда уйдет зима.
      Пускай любил ты прошлый год,
      Полюбишь в новый вновь.
      Она придет, она придет,
      Крылатая любовь.
      Пускай любви еще не знал,
      Полюбишь в Новый год.
      Любовь ты звал, любовь ты гнал?
      Она сама придет.
      1912-1913
      * ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ *
      316. НОВЫЙ РОЛЛА
      Неоконченный роман в отрывках
      I ГЛАВА
      ВЕНЕЦИЯ
      1
      Ты помнишь комнату и свечи,
      Открытое окно,
      И песню на воде далече,
      И светлое вино?
      Ты помнишь первой встречи трепет,
      Пожатье робких рук,
      Неловких слов несмелый лепет
      И взгляд безмолвных мук?
      Навес мостов в дали каналов,
      Желтеющий залив,
      Зарю туманнее опалов
      И строгих губ извив?
      Вечерний ветер, вея мерно,
      Змеил зеркальность вод,
      И Веспер выплывает верно
      На влажный небосвод.
      2
      О поцелуй, божественный подарок,
      Кто изобрел тебя - великим был.
      Будь холоден, жесток, печален, жарок,
      Любви не знал, кто про тебя забыл!
      Но слаще всех минут в сей жизни краткой
      Твой поцелуй, похищенный украдкой.
      Кем ты была: Дездемоной, Розиной,
      Когда ты в зал блистающий вошла?
      А я стоял за мраморной корзиной,
      Не смея глаз свести с того чела.
      Казалось, музыка с уст сладких не слетела!
      Улыбкой, поступью ты молча пела.
      Была ль та песня о печальной иве,
      Туманной Англии глухой ручей,
      Иль ты письмо писала Альмавиве,
      От опекунских скрытая очей?
      Какие небеса ты отражала?
      Но в сердце мне любви вонзилось жало.
      Все вдруг померкло, люстр блестящих свечи,
      Дымясь, угасли пред твоим лицом,
      Красавиц гордых мраморные плечи
      Затменным отодвинулись кольцом.
      И вся толпа, вздыхая, замолчала,
      Моей любви приветствуя начало.
      3
      По струнам лунного тумана
      Любви напев летит.
      Опять, опять открылась рана,
      Душа горит.
      В сияньи мутном томно тает
      Призывно-нежный звук.
      Нет, тот не любит, кто не знает
      Ревнивых мук!
      Колдует песня крепким кругом,
      Моей любви полна.
      Ревную я тебя к подругам,
      Будь ты одна.
      Душа моя полна тревоги
      И рвется пополам.
      Ревную к камням на дороге
      И к зеркалам.
      Ревную к ветру, снам, к прохожим
      И к душной темноте,
      Ко вздохам, на мои похожим,
      К самой тебе.
      4
      Собор был темен и печален
      При свете стекол расписных,
      И с шепотом исповедален
      Мешался шум шагов глухих.
      Ты опустилась на колени,
      Пред алтарем простерлась ниц.
      О, как забыть мне эти тени
      Полуопущенных ресниц!
      Незрим тобой, я удалился,
      На площадь выйдя, как слепой,
      А с хоров сладостно струился
      Напев забытый и родной.
      Скорей заставьте окна ставней,
      Скорей спустите жалюзи!
      О друг давнишний и недавний,
      Разгул, мне в сердце нож вонзи!
      5
      Нос твой вздернут, губы свежи,
      О, целуй меня пореже,
      Крепче, крепче прижимай,
      Обнимай, ах, обнимай!
      А та, любимая...
      Пусть твои помяты груди,
      Что для нас, что скажут люди!?
      Слов пустых не прибирай,
      Что нам небо, что нам рай!
      А та, любимая...
      Вижу, знаю эти пятна...
      Смерть несешь мне? презанятно!
      Скинь скорей смешной наряд,
      Лей мне в жилы, лей твой яд!
      А та, любимая...
      6
      Лишь прощаясь, ты меня поцеловала
      И сказала мне: "Теперь прощай навек!"
      О, под век твоих надежное забрало
      Ни один не мог проникнуть человек.
      Светел образ твой, но что за ним таится?
      Рай нам снится за небесной синевой.
      Если твой я весь, простится, о, простится,
      Что когда-то я не знал, что весь я твой.
      Вот душа моя ужалена загадкой,
      И не знаю я, любим иль не любим,
      Но одним копьем, одной стрелою сладкой
      Мы, пронзенные, любви принадлежим.
      Лишь одно узнал, что ты поцеловала
      И сказала мне: "Теперь прощай навек".
      Но под век твоих надежное забрало
      Ни один не мог проникнуть человек.
      7. ПИСЬМО
      Я тронута письмом, что вы прислали,
      Печали голос так понятен в нем,
      Огнем любви те строки трепетали.
      О, если б ваша ночь вновь стала днем!
      Вы пишете, что снова власть разгула,
      Как дуло пистолета, метит в вас,
      Чтоб в час ужасный к вам я протянула
      Улыбку кротких и прохладных глаз.
      Вы обманулись званием доступным,
      Преступным было бы ответить "да".
      Когда объяты вы тем ядом трупным,
      Молюсь за вас сильнее, чем всегда.
      Я скрыть могу, но вот я не скрываю:
      Страдаю не любя, но не люблю,
      Внемлю мольбам, но их не понимаю,
      Пусть судит Бог, когда я вас гублю.
      Вам недостаточно того, я вижу
      (Обижу ль вас, я не могу решить).
      Просить не стану, тем себя обижу,
      Но в ваших мыслях я б хотела жить.
      В моей пустыне было бы отрадой
      Оградой вам служить на злом пути.
      Найти звезду так сладостно, так надо,
      Что я не смею вам сказать: "Прости".
      8
      В ранний утра час покидал я землю,
      Где любовь моя не нашла награды,
      Шуму волн морских равнодушно внемлю,
      Парус направлен!
      Твой последний взгляд, он сильней ограды,
      Твой последний взгляд, он прочней кольчуги,
      Пусть встают теперь на пути преграды,
      Пусть я отравлен!
      Вот иду от вас, дорогие друга,
      Ваших игр, забав соучастник давний;
      Вдаль влекут меня неудержно дуги
      Радуг обетных.
      Знаю, видел я, что за плотной ставней
      Взор ее следил, затуманен дремой,
      Но тоска моя, ах, не обрела в ней
      Взоров ответных.
      О, прощай навек! кораблем влекомый,
      Уезжаю я, беглеца печальней,
      Песне я внемлю, так давно знакомой,
      Милое море!
      Что я встречу там, за лазурью дальней:
      Гроб ли я найду иль ключи от рая?
      Что мне даст судьба своей наковальней,
      Счастье иль горе?
      II ГЛАВА
      КОРФУ
      1
      Взорам пир - привольный остров в море.
      О, леса, зеленые леса!
      Моря гладь с лазурью неба в споре,
      Что синей: волна иль небеса?
      Что белей: наш парус или чайка?
      Что алей, чем алых маков плащ?
      Сколько звезд на небе, сосчитай-ка,
      Столько струй родник стремит из чащ.
      По горам камней ряды сереют,
      По камням сверкает светлый ключ.
      В облаках зари румяна рдеют,
      Из-за туч широк прощальный луч.
      О Корфу, цветущая пустыня,
      Я схожу на твой счастливый брег!
      Вечер тих, как Божья благостыня,
      Кроток дух, исполнен тихих нег.
      2
      О вольные сыны беспечности суровой,
      Насколько вы милей, чем дети городов!
      Дремотный дух навей, дубравы кров дубовый,
      Голконду бы отдать за горы я готов!
      Горды вы и просты, но нет средь вас обмана,
      Улыбка ваших жен открыта и чиста.
      Кто злобой поражен, кого сочится рана,
      Пусть радостно спешит в священные места.
      О вольные орлы, друзья моей тревоги,
      Парите выше скал и выше облаков,
      Ах, долго я искал заоблачной дороги,
      Куда бы мог бежать темницы и оков.
      Счастливые края, счастливые селенья,
      Целительный бальзам мне в сердце пролился,
      Я горным высотам предам свои волненья,
      Я вольной простоте с весельем предался.
      3
      Легче птицы, легче стрел
      Горный танец, быстр и смел,
      Кончен круг, и вновь сначала
      Тучкой вьется покрывало.
      Гнися вниз, как нарцисс,
      О Фотис, Фотис, Фотис!
      Слышишь скрипок жгучий звук?
      Видишь кольца смуглых рук?
      Поспешай, приспело время
      Бросить в пляску злое бремя!
      Не стройней кипарис,
      О Фотис, Фотис, Фотис!
      Завевай и развевай
      Хоровод наш, милый май.
      Не хочу я знать, не знаю,
      Где конец настанет маю.
      Локон твой как повис,
      О Фотис, Фотис, Фотис!
      Белой павой дева ступит,
      Кто ее казною купит?
      Пролетает, улетает,
      Точно тучка в небе, тает.
      Белый рис - крылья риз,
      О Фотис, Фотис, Фотис!
      4
      О Фотис, скажи, какою силой
      Ты мой взор усталый привлекла
      И землей живою нарекла,
      Что считал я мертвою могилой?
      Кто тебя в унылости немилой
      Мне послал, весеннего посла?
      Как цветок цветет на дне долины,
      Ты росла в кругу своих подруг,
      И далек любовный был недуг,
      Как весной ручья далеки льдины.
      Ах, не знать тебе бы той кручины
      И не звать к себе напрасных мук!
      Ты смогла невинностью стыдливой
      Победить блистательных цариц.
      О, стрела опущенных ресниц,
      Ты сильней, чем взгляд любви счастливой.
      Так сверкнет средь ночи молчаливой
      Белый блеск трепещущих зарниц.
      Но, кропя меня водой живою,
      Ты сама, Фотис, уже не та:
      Ты - чиста, как прежде, и свята,
      Но навек уж лишена покою,
      И теперь я знаю, хоть и скрою,
      Что во сне твердят твои уста.
      5
      Сестры, о сестры! судьба злая,
      Спрячусь куда я твоих стрел?
      Горя не чая, к нему шла я,
      Срок жгучей страсти меж тем зрел.
      Я потеряла покой ночи,
      Я потеряла покой дней,
      Дома скрываться уж нет мочи,
      Страстью гонимой, судьбы злей.
      Выйду на площадь, скажу сестрам
      (Пусть подивятся, подняв бровь!),
      Как пронзена я мечом острым,
      Яда лютее моя кровь!
      Милое имя, язык странный,
      Лепет невнятный - твоя речь.
      Голос твой звонкий - призыв бранный,
      Светлые взоры - любви меч!
      О, я сгораю, где тень рощи?
      Где ты, прозрачный лесной ключ?
      Пение птиц мне бичей жестче,
      Как беспощаден дневной луч!
      6
      Не ты ли приходила
      Под тень чинар?
      Всех сил сильнее сила
      Полночных чар.
      Травой росистой скрыты
      Твои следы,
      Бледны твои ланиты,
      Боясь беды.
      Стоит мой конь ретивый,
      Не бьет, не ржет,
      Струю стремит ленивый
      Поток вперед.
      Никто нам не помеха,
      Отбрось твой страх.
      Ни шепота, ни смеха
      В густых кустах...
      Уста мои застыли,
      Застыла кровь.
      Чу, шорох, ах, не ты ли,
      Моя любовь?..
      7
      Она говорила: "Любима другим,
      Его не люблю я, - давай бежим.
      Мне жалко покинуть родные поля,
      Но все мне заменит любовь твоя".
      Она говорила: "Ах, в доме твоем
      Мы новое счастье, мой друг, найдем.
      Нас там не настигнет ревнивца рука,
      Нас там не догонит печаль-тоска".
      Она говорила: "В пирушке друзей
      Ты хвастаться можешь красою моей.
      А если разлюбишь и лучше найдешь,
      То горю поможет мой острый нож".
      Она говорила: "В закрытую дверь
      Других не пущу я, поверь, поверь.
      Могу я быть верной, могу умереть,
      Но я не умею расставить сеть".
      Она говорила: "Не вижу других,
      Мне солнце не светит без глаз твоих.
      Без глаз твоих, милый, мне нету тепла,
      Навеки с тобою судьба свела".
      8
      Опять "прощай", опять иду,
      Когда ж покой и мир найду?
      Но не клоню я взоров вниз,
      Со мной она, со мной Фотис.
      Ну, кормщик, снасти подбирай,
      Прощай, Корфу, веселый рай!
      Шуми, волна, домой, домой!
      Мне песню прежнюю запой!
      И всплески весел говорят:
      "Церквей опять увидишь ряд,
      Старинный дом, большой канал,
      Чего нигде не забывал".
      Отчизна та ж, но я не тот,
      Уж не боюсь пустых невзгод.
      Я снова молод, снова смел
      И не страшусь коварных стрел,
      Любовь, любовь меня спасла
      И целым к счастью привела.
      III ГЛАВА
      ОПЯТЬ ВЕНЕЦИЯ
      1
      Лишь здесь душой могу согреться я,
      Здесь пристань жизни кочевой:
      Приветствую тебя, Венеция,
      Опять я твой, надолго твой!
      Забыть услады края жаркого
      Душе признательной легко ль?
      Но ты, о колокольня Маркова,
      Залечишь скоро злую боль!
      Пройдут, как тени, дни страдания,
      Взлетит, как сокол, новый день!
      Целую вас, родные здания,
      Простор лагун, каналов тень.
      Вот дом и герб мой: над лужайкою
      Вознесся темный кипарис,
      Сегодня полною хозяйкою
      Войдет в тот дом моя Фотис.
      Привыкнет робою тяжелою
      Смирять походки вольный бег.
      Влекомы траурной гондолою,
      Забудем ночью дальний брег.
      Как воздух полн морскими травами!
      Луна взошла на свой зенит,
      А даль старинными октавами,
      Что Тассо пел еще, звенит.
      Когда ж, от ласк устал, я падаю
      И сон махнет тебе крылом,
      Зачем будить нас серенадою,
      Зачем нам помнить о былом?
      Здесь каждый день нам будет праздником,
      Печаль отгоним рядом шлюз,
      С амуром, радостным проказником,
      Тройной мы заключим союз!
      2
      Зачем в тот вечер роковой
      Вдвоем с тобой мы не остались?
      Зачем с покоем мы расстались,
      Какой несчастною судьбой?
      Зачем "Севильский брадобрей"
      На пестрой значился афише,
      А голос несся выше, выше
      Под вопли буйных галерей?
      Зачем спокойна и одна
      Она явилась рядом в ложе,
      И что шепнуло мне, о Боже:
      Взгляни налево, вот она!
      Как прежде, смотрят очи вниз,
      Бросая сладостные тени,
      Но нет: глаза мои на сцене,
      А сердце там, где ты, Фотис!
      Принес цирульник фонари,
      И ловкий брак уже улажен,
      Соседки вид - печально важен.
      Будь верен, глаз мой, не смотри!
      Зачем толпы живой поток
      Опять нам бросил случай встречи?
      Она на мраморные плечи
      Небрежно кинула платок.
      Движенья те же и новы.
      - Фотис! Фотис, я твой навеки!
      Тяжелые поднявши веки,
      Другая шепчет: "Это - Вы?"
      3
      Опять, как встарь, открыта дверь балконная
      Опять, как встарь...
      Вино желто в бокалах, что янтарь,
      А ночь струит мне волны благовонные,
      Опять, как встарь.
      Во мгле ночной медлительно приблизилась
      Во мгле ночной,
      Гондолы тень с расшитой пеленой;
      Грифона пасть у носа смутно виделась
      Во мгле ночной.
      Она сошла, одета в платье черное,
      Она сошла
      В условный дом, откуда вымпела
      Судов видны; с решимостью упорною
      Она сошла.
      Я долго ждал за темною решеткою,
      Я долго ждал,
      Смотря без дум на дремлющий канал,
      Встревоженный одною вашей лодкою,
      Я долго ждал.
      Но вот шаги... дверь тихо растворилася,
      Но вот шаги...
      Любовь, любовь! еще раз помоги,
      Чтоб сердце так в груди моей не билося!
      4
      Цепь былую ныне рву я,
      Не порвал ли уж вчера?
      И, свободу торжествуя,
      Лишь с Фотис одной пируя,
      Проведу все вечера!
      Я ль, как мальчик, ждал свиданья?
      Но любовь меня спасла.
      Та, которой робко дань я
      Прежде нес, сама признанья
      Запоздалые несла.
      Я не дрогнул, я не сдался,
      Пусть стучала кровь в висках!
      Я свободен, не остался
      В ваших сладостных тисках.
      Как мертвец из смертной сени,
      Как больной восстав с одра,
      Я бегу обнять колени,
      Вылить слезы, вылить пени
      На груди, что так мудра.
      Не вздохнула, не спросила:
      "Что с тобой?" - моя Фотис,
      Но целительная сила
      Так любовно пригласила:
      "Не клонись главою вниз".
      5
      Не зная вас, вам шлю письмо.
      Меня как женщина поймете,
      Увидевши, что в каждой йоте
      Сквозит любви моей клеймо.
      Быть может, я неосторожна,
      Свиданье было бы верней,
      Но, лишь дойду я до дверей
      До ваших, - мысли: "Невозможно".
      Тот мало честью дорожит,
      Кто страстью поздней пламенеет,
      Бумага, к счастью, не краснеет,
      Пускай рука моя дрожит.
      Зачем вам повести унылой
      Докучное начало знать?
      Дана вам свыше благодать
      Не сделать жизнь мою могилой.
      Робею, медлю, как дитя,
      Прервать письмо уже готова,
      Но нет, мучительное слово
      Скажу, волненье укротя;
      Сошлись любовные дороги
      Моя и ваша. Разный путь
      Заставил нас в глаза взглянуть,
      Прочесть в другой свои тревоги,
      Но ваша юная любовь
      С моей равняться вряд ли может,
      Ничто мне в муке не поможет,
      Лишь в смертный час остынет кровь.
      Другое счастье в долгой жизни
      Еще вам будет суждено,
      И знаю - встретится оно
      Не здесь, а в радостной отчизне.
      Как прежде позабыл меня,
      Так вас он скоро позабудет,
      И лепет детский не разбудит
      Уже потухшего огня.
      А я готова быть рабыней,
      Всегда лежать у милых ног,
      И взгляд один взрастить бы мог
      Сады над бывшею пустыней!
      Безумна просьба и смешна,
      Для вас, быть может, непонятна.
      Всегда любовь другим не внятна,
      Любви лишь явственна она.
      Но если признаки недуга
      Знакомы вам и не чужды,
      Отбросьте мелочность вражды,
      Коль вправду любите вы друга.
      Не бойтесь слез, не бойтесь слов
      Ответьте на мое призванье.
      Под вечер, позже, в семь часов,
      Придите в среду на свиданье.
      Мы обе вместе там решим,
      В чем нам искать теперь спасенья,
      И две любви соединим
      В одну любовь, в одно хотенье.
      6
      Под пологом ли слишком жарко,
      Ночник ли пущен слишком ярко,
      Иль шум и шелесты мышей
      Твоих коснулися ушей,
      Что ты не спишь, раскинув руки,
      И слушаешь глухие звуки?
      "Фотис, ты спишь?" - Я сплю, молчи,
      И снова замерло в ночи.
      "Ты плачешь?" - Нет, спокойся, милый,
      Расторгнут нас одной могилой!
      Наутро встала так бледна,
      Как будто год была больна.
      Весь день был ветрен, сух и ясен,
      Но лишь закат зарделся, красен,
      Фотис сказала: "Я пойду
      На час". Предчувствуя беду,
      Ее просил побыть я дома,
      Покуда не пройдет истома.
      "Не бойся, друг, не будь враждебен.
      Клялась я отслужить молебен.
      Одна доеду без труда
      И тотчас возвращусь сюда.
      Ты жди меня, не мучься скукой,
      Молитва будет нам порукой".
      Я скрыл тогда невольный вздох.
      Вот шум шагов вдали заглох,
      На темном и глухом канале
      Гондолу тихо отвязали,
      Но уж давно взошла луна,
      Когда вернулася она.
      7
      Что с Фотис любезною случилось?
      Отчего ее покой утрачен?
      Отчего так скучен и так мрачен
      Темный взор, и что в нем затаилось?
      Онемела арфа-рокотунья
      И, печальная, стоит у стенки,
      А сама Фотис, обняв коленки,
      Все сидит, не бегает, летунья.
      Или холодно моей голубке
      От приморского дождя-тумана,
      Что не встанет с мягкого дивана,
      Что не скинет с плеч тяжелой шубки?
      Или остров вспомнился родимый,
      Хоровод у берега девичий,
      Иль тяжел чужой земли обычай,
      О семье ль взгрустнулося родимой?
      Подойдешь - как прежде, улыбнется;
      Голосок - как прежде, будто флейта.
      Скажешь: "Милая, хоть пожалей-то!"
      Промолчав, к подушке отвернется.
      8
      Сердце бьется, пленный стрепет,
      Пенит волны белый след,
      Бледных звезд неверный свет
      Отмель плоскую отметит.
      Смолкнул долгий разговор,
      Лишь плеснет последний лепет
      Да замедлит нежный взор.
      Снова скажет, слишком зная,
      Что отвечу ей: "Мой друг,
      Что моих бояться мук?
      Любит больше та, другая!
      Всех она прекрасней жен,
      Но, любя иль умирая,
      Я приму любви закон".
      Стихла речь, ей отвечали
      Взгляд, объятье, поцелуй.
      "Видишь, муть молочных струй
      Розы солнца пронизали?
      Полно, сердце, слез не лей!
      Снова реют в ясной дали
      Флаги вольных кораблей!"
      9
      Не вернулись ли снова златые дни,
      Не весной ли пахнуло в осенний день?
      Мы опять засветили любви огни
      И далеко бежала былая тень.
      Пролетело ненастье, лазурь - для нас,
      Только в мире и дышим, что я да ты,
      Будто завтра наступит последний час,
      Будто завтра увянут в саду цветы.
      Каждый день - лучше утра, а вечер - дня,
      Ночи - счастья залоги - того милей,
      Как две арфы, согласной струной звеня,
      Наше сердце трепещет, и звук полней.
      Крепче к сердцу прижмися, сильней, вот так!
      Не расторгнутся губы, пусть смерть придет!
      Разорвать цепь объятий не властен враг,
      Вместе склонимся долу в святой черед.
      10
      Любовь, какою жалкой и ничтожной
      Девчонкой вижу я себя! Возможной
      Казалась мне дорога и не ложной,
      Но я слаба.
      Страшна ли я, горбата и ряба,
      Иль речь моя несвязна и груба,
      Что глупая привозная раба
      Меня милее?
      Склонится ли негнущаяся шея?
      И с плаксой ли расплачусь я, слабея?
      Нет, сердце, нет, не бойся! не вотще я
      Отчизны дочь.
      Венеция, ты мне должна помочь!
      Сомненья, робость, состраданье, прочь!
      Зову любовь, зову глухую ночь,
      Моих служанок.
      Не празднуйте победы спозаранок;
      Я вспомню доблесть древних венецианок
      И выберу в ларце меж тайных стклянок
      Одну для вас.
      И тот, последний, долгожданный час
      Любви моей да будет воскресеньем!
      И раньше, чем закат вдали погас,
      Ты будешь мой, клянусь души спасеньем!
      11
      Недаром красная луна
      В тумане сумрачном всходила
      И свет тревожный наводила
      Сквозь стекла темного окна.
      Одной свечой озарены,
      Вдвоем сидели до утра мы,
      И тени беглые от рамы
      У ног скользили, чуть видны.
      Но вдруг лобзанья прервала
      И с тихим стоном отклонилась,
      Рукою за сердце схватилась,
      Сама, как снег в горах, бела.
      "Фотис, но что, скажи, с тобой?"
      Она чуть слышно мне: "Не знаю".
      Напрасно руки ей лобзаю,
      Кроплю ее святой водой.
      Был дик и странен милый взгляд,
      В тоске одежду рвали руки,
      И вдруг сквозь стон предсмертной муки
      Вскричала: "Поздно, милый!.. яд!"
      И вновь, сломясь, изнемогла,
      Любовь и страх в застывшем взоре...
      Меж тем заря на белой шторе
      Уж пятна красные зажгла.
      И лик Фотис - недвижно бел...
      Тяжеле тело, смолкнул лепет
      Меня сковал холодный трепет:
      Без слез, без крика я немел.
      12
      В густой закутана вуаль,
      С улыбкой сдержанной и странной
      Она вошла, как гость нежданный,
      В покой, где веяла печаль.
      Ко мне она не подошла,
      С порога лишь заговорила:
      "Теперь узнайте, что за сила
      Меня опять к вам привела,
      Любовь слепая так сильна,
      Что в тягость стала мне личина.
      Откроюсь - я была причина
      Внезапной смерти, я одна.
      Мое признанье, ваш отказ,
      Фотис надменной отреченье,
      Любовь, обида, жажда мщенья
      Водили мной в тот страшный час.
      Но нет раскаянья во мне,
      Так сладко быть для вас преступной.
      Судите мерой неподкупной:
      Любовь лишь к вам - в моей вине.
      Я знаю, в вас еще живет
      Былой огонь, былое чувство.
      Напрасно хладное искусство
      Безумной страсти бил черед.
      Я жизнь и честь для вас сожгла,
      Стыдливость, гордость позабыла,
      Желанье сердце отравило,
      Как ядом полная игла.
      Плативший высшею ценой
      Едва ли может быть обманут;
      Пусть скорби все в забвенье канут,
      Со мной узнайте мир иной!"
      И, платьем траурным шурша,
      Она подвинулась, взглянула...
      Не ты ль, Фотис, крылом махнула,
      Что вдруг проснулася душа?
      Наверно, диким был мой взор,
      Утраты полн непоправимой,
      И ясно в нем непримиримый
      Она узнала приговор,
      Затем, что, смертно побледнев,
      Она внезапно замолчала,
      Но долго взор не отвращала:
      Была в нем страсть, и смерть, и гнев.
      Ушла навеки. Не вонзил
      Ножа в предательское тело.
      Какая воля так хотела,
      Чтоб я был трус, лишенный сил?
      IV ГЛАВА
      ПАРИЖ
      1
      Снизу доносятся смутные шумы,
      Крик продавцов и шум карет.
      Тупо и тягостно тянутся думы,
      В будущем счастья сердцу нет.
      Как в голубятне, сижу я в светелке,
      Мимо бежит глухой Париж...
      Что собираешь сосуда осколки,
      Целым разбитый вновь творишь?
      Ветер в окошко мне пыль не доносит,
      Смолкнут вдали колеса фур,
      Бледное золото вечер набросит
      На пол, на стол, на белый шнур.
      Все, что минулося, снова всплывает
      В этот прозрачный, светлый час.
      Час одиночества, тот тебя знает,
      В ком навсегда огонь погас!
      2
      Как в сердце сумрачно и пусто!
      В грядущем - дней пустынных ряд.
      Судьба - искусная Локуста,
      Как горек твой смертельный яд!
      Не я ль, словам твоим послушен,
      Стоял часами на мосту?
      Но все ж я не был малодушен,
      Не бросил жизни в темноту.
      По небу пламенным размахом
      Закат взвихрился выше труб,
      Но я не стал бездушным прахом:
      Дышу, живу, ходячий труп.
      Кто грудь мою мечом разрежет?
      Кто вспрыснет влагою живой?
      Когда заря в ночи забрезжит,
      Затеплю где светильник свой?
      3
      Он подошел ко мне свободно,
      Сказавши: "Вашей меланхолии
      Причина очень мне близка,
      И если мыслить благородно,
      Что наша жизнь? мираж, не более.
      Любовь - безумье, труд - тоска",
      И пальцем поправлял слегка
      В петлице лепестки магнолии.
      Острится подбородок тонкий,
      Отмечен черной эспаньолкою,
      Цилиндр на голове надет,
      Перчаткою играл с болонкой,
      Кривились губы шуткой колкою,
      И горько говорил поэт:
      "И я, как ты, моя Пипетт,
      На счастье лишь зубами щелкаю.
      Любовь и "вечное" искусство
      На камне призрачном основаны,
      И безусловна смерть одна.
      Что наше сердце, наши чувства?
      Не вами, нет, душа окована,
      Мечта лишь нам в удел дана".
      Тут осушил стакан до дна
      И замолчал разочарованно.
      Казалось мне, в том разговоре
      Всплывало смутно сновидение,
      Когда-то виденное мной,
      И в этой позе, в этом взоре,
      В пустых словах разуверения
      Мне голос слышится иной.
      И в глубь души моей больной
      Входило странное влечение.
      4
      Чья таинственная воля
      Мне в пути тебя послала,
      Странно другом нарекла?
      Как утоптанное поле,
      Жизнь в грядущем мне предстала
      И пустыней привлекла.
      Так различны, так несхожи
      Сердца грустные желанья,
      Наши тайные мечты,
      Но тем ближе, тем дороже
      Мне по улицам скитанья,
      Где идешь со мною ты.
      Вздохам горестным помеха,
      Чувствам сладостным преграда,
      Стал сухой и горький смех.
      Как испорченное эхо,
      Мне на все твердит: "Не надо:
      Вздохи, чувства - смертный грех".
      Все, что мыслю, все, что знаю,
      Я в тебе ничтожным вижу,
      Будто в вогнутом стекле,
      Но очей не отвращаю
      И судьбу свою приближу
      К намагниченной игле.
      Словно злыми палачами
      К трупу вражьему прикован,
      Я влачуся сам, как труп,
      И беззвездными ночами
      Я не буду расколдован
      Ярым ревом новых труб.
      5
      Салон шумел веселым ульем,
      В дверях мужчин теснился строй,
      Манил глаза живой игрой
      Ряд пышных дам по желтым стульям.
      К камину опершись, поэт
      Читал поэму томным девам;
      Старушки думали: "Ну где вам
      Вздохнуть, как мы, ему в ответ?"
      В длиннейшем сюртуке политик
      Юнцов гражданских поучал,
      А в кресле дедовском скучал
      Озлобленный и хмурый критик.
      Седой старик невдалеке
      Вел оживленную беседу,
      То наклонялся к соседу,
      То прикасался к руке,
      А собеседником послушным
      Был из провинции аббат,
      В рябинах, низок и горбат,
      С лицом живым и простодушным.
      Их разговор меня привлек
      Какой-то странной остротою,
      Так, утомленный темнотою,
      Влечется к лампе мотылек.
      Но вдруг живой мотив "редовы"
      Задорно воздух пронизал,
      И дамы высыпали в зал:
      Замужние, девицы, вдовы.
      Шуршанье платьев, звяки шпор,
      Жемчужных плеч и рук мельканье,
      Эгреток бойкое блистанье,
      И взгляды страстные в упор...
      Духов и тел томящий запах,
      Как облак душный, поднялся,
      А разговор меж тем велся
      О власти Рима и о папах.
      И старца пламенная речь
      Таким огнем была повита,
      Что, мнилось, может из гранита
      Родник живительный иссечь.
      И я, смущенье одолев,
      Спросил у спутника: "Кто это?"
      Сквозь стекла поглядев лорнета,
      Он отвечал: "Де Местр, Жозеф".
      6
      Письмо любви! о пальцы женских рук,
      Дрожали ль вы, кладя печать цветную?
      Как без участья тот конверт миную,
      Где спят признанья, девичий испуг!
      А может быть, кокетка записная
      Обдуманный, холодный приговор
      Прислала мне, и блещет зоркий взор,
      Заранее свою победу зная?
      Зовете вы, любя иль не любя,
      Что мне до вас: одна, другая, третья?
      Ах, не могу огнем былым гореть я
      И не хочу обманывать себя.
      Я не сорву заманчивой печати,
      Где сердце со стрелой и голубки...
      Слова любви, вы - сладки и гибки,
      Но я - уж не боец любовной рати.
      7
      И вот без шума и без стука
      Скок на порог подруга-скука.
      В лицо пытливо заглянула:
      Не ждя в ответ
      Ни "да", ни "нет",
      В приют привычный проскользнула.
      Я ни мольбой, ни гибкой тростью
      Прогнать не в силах злую гостью.
      Косыми поведет глазами,
      Как будто год
      Со мной живет,
      Сидит не двигаясь часами.
      Сухой рукой укажет флягу,
      Я выпью, на кровать прилягу,
      Она присядет тут же рядом,
      И запоет,
      И обоймет,
      Шурша сереющим нарядом.
      С друзьями стал теперь в разводе,
      И не живу я на свободе.
      Не знаю, как уйти из круга:
      Всех гонит прочь
      В глухую ночь
      Моя ревнивая подруга.
      Лежу, лежу... душа пустеет.
      Рука в руке закостенеет.
      Сама тоска уйдет едва ли...
      И день за днем
      Живем, живем
      Как пленники в слепом подвале.
      8
      Аббат воскликнул: "Вы больны,
      Мое дитя, примите меры!
      Как чадо церкви, чадо веры,
      В своей вы жизни не вольны.
      Ведь не свободный вы мыслитель,
      Для вас воскрес и жив Спаситель!"
      . . . . . . . . . . . . . . . . .
      . . . . . . . . . . . . . . . . .
      1908-1910
      ПРИМЕЧАНИЯ
      Поэтическое наследие М.А. Кузмина велико, и данный сборник представляет его не полно. Оно состоит из 11 стихотворных книг, обладающих внутренней целостностью, и значительного количества стихотворений, в них не включенных. Нередко в составе поэтического наследия Кузмина числят еще три его книги: вокально-инструментальный цикл "Куранты любви" (опубликован с нотами - М., 1910), пьесу "Вторник Мэри" (Пг., 1921) и вокально-инструментальный цикл "Лесок" (поэтический текст опубликован отдельно - Пг., 1922; планировавшееся издание нот не состоялось), а также целый ряд текстов к музыке, отчасти опубликованных с нотами. В настоящий сборник они не включены, прежде всего из соображений экономии места, как и довольно многочисленные переводы Кузмина, в том числе цельная книга А. де Ренье "Семь любовных портретов" (Пг., 1921).
      В нашем издании полностью воспроизводятся все отдельно опубликованные сборники стихотворений Кузмина, а также некоторое количество стихотворений, в эти сборники не входивших. Такой подход к составлению тома представляется наиболее оправданным, т. к. попытка составить книгу избранных стихотворений привела бы к разрушению целостных циклов и стихотворных книг. Известно несколько попыток Кузмина составить книгу избранных стихотворений, однако ни одна из них не является собственно авторским замыслом: единственный сборник, доведенный до рукописи (Изборник {Список условных сокращений, принятых в примечаниях, см. на с. 686-688}), отчетливо показывает, что на его составе и композиции сказались как требования издательства М. и С. Сабашниковых, планировавшего его опубликовать, так и русского книжного рынка того времени, а потому не может служить образцом. В еще большей степени сказались эти обстоятельства на нескольких планах различных книг "избранного", следуя которым попытался построить сборник стихов Кузмина "Арена" (СПб., 1994) А.Г. Тимофеев (см. рец. Г.А.Морева // НЛО. 1995. Э 11).
      Следует иметь в виду, что для самого Кузмина сборники не выглядели однородными по качеству. 10 октября 1931 г. он записал в Дневнике: "Перечитывал свои стихи. Откровенно говоря, как в период 1908-1916 года много каких попало, вялых и небрежных стихов. Теперь - другое дело. М б, самообман. По-моему, оценивая по пятибальной системе все сборники, получится: "Сети" (все-таки 5), "Ос Озера" - 3. "Глиняные голубки" 2, "Эхо" - 2, "Нездешние Вечера" - 4. "Вожатый" - 4, "Нов Гуль" - 3, "Параболы" - 4, "Форель" - 5. Баллы не абсолютны и в сфере моих возможностей, конечно" (НЛО. 1994. Э 7. С. 177).
      Довольно значительное количество стихотворных произведений Кузмина осталось в рукописях, хранящихся в различных государственных и частных архивах. Наиболее значительная часть их сосредоточена в РГАЛИ, важные дополнения имеются в различных фондах ИРЛИ (описаны в двух статьях А.Г.Тимофеева: Материалы М.А.Кузмина в Рукописном отделе Пушкинского Дома // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1990 год. СПб., 1993; Материалы М.А.Кузмина в Рукописном отделе Пушкинского Дома (Некоторые дополнения) // Ежегодник... на 1991 год. СПб., 1994), ИМЛИ, РНБ, ГАМ, РГБ, ГРМ, Музея А.А.Ахматовой в Фонтанном Доме (С.-Петербург), а также в ряде личных собраний, доступных нам лишь частично. Полное выявление автографов Кузмина является делом будущего, и настоящий сборник не может претендовать на исчерпывающую полноту как подбора текстов (по условиям издания тексты, не включенные в авторские сборники, представлены весьма выборочно), так и учета их вариантов. В соответствии с принципами "Библиотеки поэта" ссылки на архивные материалы даются сокращенно: в случаях, если автограф хранится в личном фонде Кузмина (РГАЛИ, Ф. 232; РНБ, Ф. 400; ИМЛИ, Ф. 192; ГЛМ, Ф. 111), указывается лишь название архива; в остальных случаях указывается название архива и фамилия фондообразователя или название фонда.
      На протяжении многих лет, с 1929 и до середины 1970-х годов, ни поэзия, ни проза Кузмина не издавались ни в СССР, ни на Западе, если не считать появившихся в начале 1970-х годов репринтных воспроизведений прижизненных книг (ныне они довольно многочисленны и нами не учитываются), .а также небольших подборок в разного рода хрестоматиях или антологиях и отдельных публикаций единичных стихотворений, ранее не печатавшихся.
      В 1977 г. в Мюнхене было издано "Собрание стихов" Кузмина под редакцией Дж.Малмстада и В.Маркова, где первые два тома представляют собою фотомеханическое воспроизведение прижизненных поэтических сборников (в том числе "Курантов любви", "Вторника Мэри" и "Леска"; "Занавешенные картинки" воспроизведены без эротических иллюстраций В.А.Милашевского), а третий (ССт) состоит из чрезвычайно содержательных статей редакторов, большой подборки стихотворений, не входивших в прижизненные книги (в том числе текстов к музыке, стихов из прозаических произведений, переводов и коллективного), пьесы "Смерть Нерона" и театрально-музыкальной сюиты "Прогулки Гуля" (с музыкой А.И.Канкаровича под названием "Че-пу-ха (Прогулки Гуля)" была исполнена в 1929 г. в Ленинградской Академической капелле. См.: "Рабочий и театр". 1929. Э 14/15), а также примечаний ко всем трем томам (дополнения и исправления замеченных ошибок были изданы отдельным приложением подзагл. "Addenda et errata", перечень необходимых исправлений вошел также в Венский сборник).
      Названное издание является, бесспорно, наиболее ценным из осуществленных в мире до настоящего времени как по количеству включенных в него произведении, так и по качеству комментариев, раскрывающих многие подтексты стихов Кузмина. Однако оно не лишено и отдельных недостатков, вызванных обстоятельствами, в которых оно готовилось: составители не имели возможности обращаться к материалам советских государственных архивов, бывшие в их распоряжении копии ряда неизданных стихотворений являлись дефектными, по техническим причинам оказалось невозможным внести необходимую правку непосредственно в текст стихотворений и т.п. Ряд стихотворений остался составителям недоступным.
      Из изданий, вышедших на родине Кузмина до 1994 г. включительно, серьезный научный интерес имеют прежде всего "Избранные произведения" (Л., 1990) под редакцией А.В.Лаврова и Р.Д.Тименчика, представляющие творчество Кузмина далеко не полно, но оснащенные в высшей степени ценным комментарием; в частности, особый интерес вызывают обзоры критических откликов на появление книг поэта, которые из соображении экономии места в предлагаемом томе не могут быть представлены. Добросовестно откомментирован уже упоминавшийся нами сборник "Арена" под редакцией А.Г.Тимофеева, хотя его композиция не может быть, с нашей точки зрения, принята в качестве удовлетворительной. Книги, вышедшие под редакцией С.С.Куняева (Ярославль, 1989; иной вариант М., 1990) и Е.В.Ермиловой (М., 1989), научной ценностью не обладают (см. рецензию Л.Селезнева // "Вопросы литературы". 1990. Э 6).
      Настоящее издание состоит из двух больших частей. В первую, условно называемую "Основным собранием", вошли прижизненные поэтические сборники Кузмина, с полным сохранением их состава и композиции, графического оформления текстов, датировок и прочих особенностей, о чем подробно сказано в преамбулах к соответствующим разделам. Во вторую часть включены избранные стихотворения, не входившие в авторские сборники. При составлении этого раздела отдавалось предпочтение стихотворениям завершенным и представляющим определенные этапы творчества Кузмина. Более полно представлено послеоктябрьское творчество поэта.
      Обращение к рукописям Кузмина показывает, что для его творческой практики была характерна минимальная работа над рукописями: в черновых автографах правка незначительна, а последний ее слой практически совпадает с печатными редакциями. Это дает возможность отказаться от традиционного для "Библиотеки поэта" раздела "Другие редакции и варианты" и учесть их непосредственно в примечаниях. При этом варианты фиксируются лишь в тех случаях, когда они представляют значительный объем текста (как правило, 4 строки и более), или намечают возможность решительного изменения хода поэтической мысли, или могут свидетельствовать о возможных дефектах основного текста. Следует отметить, что далеко не всегда функция автографа беловой или черновой - очевидна. В тех случаях, которые невозможно разрешить однозначно, мы пользуемся просто словом "автограф".
      В тексте основного собрания сохранена датировка стихотворений, принадлежащая самому Кузмину, со всеми ее особенностями, прежде всего часто применяемыми поэтом общими датировками для целого ряда стихотворений, а также заведомо неверными датами, которые могут обладать каким-либо особым смыслом (как правило, в списках своих стихотворений Кузмин обозначает даты весьма точно, что говорит о его внимании к этому элементу текста). Исправления и дополнения к авторским датировкам вынесены в примечания. Лишь в нескольких случаях в текст внесены датировки, намеренно опущенные самим автором (чаще всего - при включении в книгу стихотворений, написанных задолго до ее издания); такие даты заключаются в квадратные скобки. В разделе "Стихотворения, не вошедшие в прижизненные сборники", произведения датировались на основании: 1) дат, проставленных самим автором в печатных изданиях или автографах; 2) различных авторских списков произведений; 3) археографических признаков или разного рода косвенных свидетельств; 4) первых публикаций. В двух последних случаях даты заключаются в ломаные скобки; во всех случаях, кроме первого, обоснование датировки приводится в примечаниях. Даты, между которыми стоит тире, означают время, не раньше и не позже которого писалось стихотворение или цикл.
      Орфография текстов безоговорочно приведена к современной, за исключением тех немногих случаев, когда исправление могло войти в противоречие со звучанием или смыслом стиха. Кузмин постоянно писал названия месяцев с прописных букв - нами они заменены на строчные. В то же время в текстах поздних книг Кузмина слова "Бог", "Господь" и др., печатавшиеся по цензурным (а нередко и автоцензурным, т. к. такое написание встречается и в рукописях) соображениям со строчной буквы, печатаются с прописной, как во всех прочих текстах. Пунктуация Кузмина не была устоявшейся, она сбивчива и противоречива. Поэтому мы сочли необходимым в основном привести ее к современным нормам, оставив без изменения в тех местах, где можно было подозревать определенно выраженную авторскую волю, или там, где однозначно толковать тот или иной знак препинания невозможно.
      Примечания содержат следующие сведения: указывается первая публикация (в единичных случаях, когда стихотворение практически одновременно печаталось в нескольких изданиях, - через двойной дефис указываются эти публикации; если впервые стихотворение было опубликовано в книге, воспроизводимой в данном разделе, ее название не повторяется). В тех случаях, когда стихотворение печатается не по источнику, указанному в преамбуле к сборнику, или не по опубликованному тексту, употребляется формула: "Печ. по ...". Далее приводятся существенные варианты печатных изданий и автографов, дается реальный комментарий (ввиду очень большого количества реалий разного рода, встречающихся в текстах, не комментируются слова и имена, которые могут быть отысканы читателем в "Большом (Советском) энциклопедическом словаре" и в "Мифологическом словаре", М., 1990), а также излагаются сведения, позволяющие полнее понять творческую историю стихотворения и его смысловую структуру. При этом особое внимание уделено информации, восходящей к до сих пор не опубликованным дневникам Кузмина и его переписке с Г.В.Чичериным, тоже лишь в незначительной степени введенной в научный оборот. При этом даже опубликованные в различных изданиях отрывки из этих материалов цитируются по автографам или по текстам, подготовленным к печати, дабы не загромождать комментарий излишними отсылками. Для библиографической полноты следует указать, что отрывки из дневника Кузмина печатались Ж.Шероном (WSA. Bd. 17), К.Н.Суворовой (ЛН. Т. 92. Кн. 2) и С.В.Шумихиным (Кузмин и русская культура. С. 146-155). Текст дневника 1921 года опубликован Н.А.Богомоловым и С.В.Шумихиным (Минувшее: Исторический альманах. [Paris, 1991]. Вып. 12; М., 1993. Вып. 13), текст дневника 1931 года - С.В.Шумихиным (НЛО. 1994. Э 7), дневник 1934 года - Г.А.Моревым (М.Кузмин. Дневник 1934 года. СПб., 1998). Обширные извлечения из писем Кузмина к Чичерину приводятся в биографии Кузмина (Богомолов Н.А., Малмстад Дж.Э. Михаил Кузмин: Искусство, жизнь, эпоха. М., 1996). Две подборки писем опубликованы А.Г.Тимофеевым ("Итальянское путешествие" Михаила Кузмина // Памятники культуры. Новые открытия. Ежегодник 1992. М., 1993; "Совсем другое, новое солнце...": Михаил Кузмин в Ревеле // "Звезда". 1997. Э 2), фрагменты двусторонней переписки опубликованы С.Чимишкян ("Cahiers du Monde Russe et sovietique". 1974. T. XV. Э 1/2).
      Особую сложность представляло выявление историко-культурных и литературных подтекстов стихотворений Кузмина. Как показывает исследовательская практика, в ряде случаев они не могут быть трактованы однозначно и оказываются возможными различные вполне убедительные интерпретации одного и того же текста, основанные на обращении к реальным и потенциальным его источникам. Большая работа, проделанная составителями-редакторами ССт и Избр. произв., не может быть признана исчерпывающей. В данном издании, в связи с ограниченностью общего объема книги и, соответственно/комментария, указаны лишь те трактовки ассоциативных ходов Кузмина, которые представлялись безусловно убедительными; тем самым неминуемо оставлен без прояснения ряд "темных" мест. По мнению комментатора, дальнейшая интерпретация различных текстов Кузмина, особенно относящихся к 1920-м годам, может быть осуществлена только коллективными, усилиями ученых.
      При составлении примечаний нами учтены опубликованные комментарии А.В.Лаврова, Дж.Малмстада, В.Ф.Маркова, Р.Д.Тименчика и А.Г.Тимофеева. В тех случаях, когда использовались комментарии других авторов или же опубликованные в других изданиях разыскания уже названных комментаторов, это оговаривается особо.
      Редакция серии приносит благодарность А.М.Луценко за предоставление им ряда уникальных материалов (автографов и надписей Кузмина на книгах), использованных в данном издании. Редакция благодарит также Музей Анны Ахматовой в Фонтанном Доме за помощь, оказанную при иллюстрировании настоящего издания впервые публикуемыми материалами из фонда Музея и его библиотеки.
      Составитель приносит свою глубокую благодарность людям, способствовавшим ему в поиске и предоставившим возможность получить материалы для издания: С.И.Богатыревой, Г.М.Гавриловой, Н.В.Котрелеву, А.В.Лаврову, Е.Ю.Литвин, Г.А.Мореву, М.М.Павловой, А.Е.Парнису, В.Н.Сажину, М.В.Толмачеву, Л.М.Турчинскому. Особая благодарность - АТ.Тимофееву, рецензировавшему рукопись книги и высказавшему ряд важных замечаний.
      Список условных сокращений
      А - журн. "Аполлон" (С.-Петерб.-Петроград).
      Абр. - альм. "Абраксас". Вып. 1 и 2 - 1922. Вып. 3 - 1923 (Петроград).
      АЛ - собр. А.М.Луценко (С. - Петерб.).
      Арена - Кузмин М. Арена: Избранные стихотворения / Вст. ст., сост., подг. текста и комм. А.Г.Тимофеева. СПб.: "СевероЗапад", 1994.
      Ахматова и Кузмин - Тименчик Р.Д., Топоров В.Н., Цивьян Т.В. Ахматова и Кузмин // "Russian Literature". 1978. Vol. VI. Э 3.
      Бессонов - Бессонов П.А. Калеки перехожие: Сборник стихов и исследование. М., 1861. Вып. 1-3 (с общей нумерацией страниц).
      В - журн. "Весы" (Москва).
      Венский сборник - Studies in the Life and Works of Mixail Kuzmin / Ed. by John E.Malmstad. Wien, 1989 (WSA. Sonderband 24).
      ГГ-1 - Кузмин М. Глиняные голубки: Третья книга стихов / Обл. работы А.Божерянова. СПб.: Изд. М.И.Семенова, 1914.
      ГГ-2 - Кузмин М. Глиняные голубки: Третья книга стихов. Изд. 2-е / Обл. работы Н.И.Альтмана. [Берлин]: "Петрополис", 1923.
      ГЛМ - Рукописный отдел Гос. Литературного музея (Москва).
      ГРМ - Сектор рукописей Гос. Русского музея (С. - Петерб.).
      Дневник - Дневник М.А.Кузмина // РГАЛИ. Ф. 232. Оп. 1. Ед. хр. 51-67а. Дневники 1921 и 1931 гг. цитируются по названным в преамбуле публикациям, за остальные годы - по тексту, подготовленному Н.А.Богомоловым и С.В.Шумихиным к изданию с указанием дат записи.
      ЖИ - газ. (впоследствии еженедельный журн.) "Жизнь искусства" (Петроград - Ленинград).
      Журнал ТЛХО - "Журнал театра Литературно-художественного общества" (С. - Петерб.).
      ЗР - журн. "Золотое руно" (Москва).
      Изборник - Кузмин М. Стихи (1907-1917), избранные из сборников "Сети", "Осенние озера", "Глиняные голубки" и из готовящейся к печати книги "Гонцы" // ИМЛИ. Ф. 192. Оп. 1. Ед. хр. 4.
      Избр. произв. - Кузмин М. Избранные произведения / Сост., подг. текста, вст. ст. и комм. А.В.Лаврова и Р.Д.Тименчика. Л.: "Худож. лит.", 1990.
      ИМЛИ - Рукописный отдел Института мировой литературы РАН.
      ИРЛИ - Рукописный отдел Института русской литературы (Пушкинского Дома) РАН.
      Кузмин и русская культура - Михаил Кузмин и русская культура XX века: Тезисы и материалы конференции 157 мая 1990 г. Л., 1990.
      Лесман - Книги и рукописи в собрании М.С.Лесмана: Аннотированный каталог. Публикации. М.: "Книга", 1989.
      Лит. прил. - "Русская мысль" (Париж): Лит. прил. Э 11 к Э 3852 от 2 ноября 1990.
      ЛН - Лит. наследство (с указанием тома).
      Лук. - журн. "Лукоморье" (С.-Петерб. - Петроград).
      Майринк - Густав Майринк. Ангел западного окна: Роман. СПб., 1992.
      НЛО - журн. "Новое литературное обозрение" (Москва).
      П - Кузмин М. Параболы: Стихотворения 1921 -1922. Пб.; Берлин: "Петрополис", 1923.
      Пример - Кузмин М., Князев Всеволод. Пример влюбленным: Стихи для немногих / Украшения С.Судейкина // РГБ. Ф. 622. Карт. 3. Ед. хр. 15 (часть рукописи, содержащая стихотворения Кузмина [без украшений, которые, очевидно, и не были выполнены], предназначавшейся для изд-ва "Альциона"; часть рукописи со стихами Князева - РГАЛИ, арх. Г.И.Чулкова).
      Ратгауз - Ратгауз М.Г. Кузмин - кинозритель // Киноведческие записки. 1992. Э 13.
      РГАЛИ - Российский гос. архив литературы и искусства.
      РГБ - Отдел рукописей Российской гос. библиотеки (бывш. Гос. Библиотеки СССР им. В.И.Ленина).
      РНБ - Отдел рукописей и редких книг Российской Национальной библиотеки (бывш. Гос. Публичной библиотеки им. М.Е.Салтыкова-Щедрина).
      РМ - журн. "Русская мысль" (Москва).
      РТ-1 - Рабочая тетрадь М.Кузмина 1907-1910 гг. // ИРЛИ. Ф. 172. Оп. 1. Ед. хр. 321.
      РТ-2 - Рабочая тетрадь М.Кузмина 1920-1928 гг. // ИРЛИ. Ф. 172. Оп. 1. Ед. хр. 319.
      Рук. 1911 - Кузмин М. Осенние озера, вторая книга стихов. 1911 // ИМЛИ. Ф. 192. Оп. 1. Ед. хр. 5-7 (рукопись).
      С-1 - Кузмин М. Сети: Первая книга стихов / Обл. работы Н.феофилактова. М.: "Скорпион", 1908.
      С-2 - Кузмин М. Сети: Первая книга стихов. Изд. 2-е / Обл. работы А.Божерянова. Пг.: Изд. М.И.Семенова, 1915 (Кузмин М. Собр. соч. Т. 1).
      С-3 - Кузмин М. Сети: Первая книга стихов. Изд. 3-е / Обл. работы Н.И.Альтмана. Пб.; Берлин: "Петрополис", 1923.
      СевЗ - журн. "Северные записки" (С.-Петерб.-Петроград).
      СиМ - Богомолов Н.А. Михаил Кузмин: Статьи и материалы. М., 1995.
      Списки РГАЛИ - несколько вариантов списков произведений Кузмина за 1896-1924 гг. // РГАЛИ. Ф. 232. Оп. 1. Ед. хр. 43.
      Список РТ - Список произведений Кузмина за 1920 - 1928 гг.//РТ-2
      ССт - Кузмин Михаил. Собрание стихов / Вст. статьи, сост., подг. текста и комм. Дж.Малмстада и В.Маркова. Munchen: W.Fink Verlag, 1977. Bd. III.
      ст. - стих.
      ст-ние - стихотворение.
      Стихи-19 - Рукописная книжка "Стихотворения Михаила Кузмина, им же переписанные в 1919 году" // РГАЛИ. Ф. 232. Оп. 1. Ед. хр. 6.
      Театр - М. Кузмин. Театр: В 4 т. (в 2-х книгах) / Сост. А.Г. Тимофеев. Под ред. В. Маткова и Ж. Шерона. Berkly Slavic Specialties, [1994].
      ЦГАЛИ С.-Петербурга - Центральный гос. архив литературы и искусства С.-Петербурга (бывш. ЛГАЛИ).
      WSA - Wiener slawistischer Almanach (Wien; с указанием тома).
      ГЛИНЯНЫЕ ГОЛУБКИ
      Третья книга стихов
      Первое издание (ГГ-1) появилось во второй половине мая 1914 г. См.: "Евд Ап привезла "Голубок"" (Дневник, 20 мая 1914). Печ. по ГГ-2, в некоторых частностях отличающемуся от первого издания. На фортитуле ГГ-2 указано: "...отпечатано в Берлине в мае 1923 г.". Разночтения не могут быть отброшены, т.к. есть значительная вероятность того, что в текст автором были внесены коррективы.
      244. Беловой автограф без посвящ. - Изборник. Нагродская Евдокия Аполлоновна (1866-1930) - романистка, поэтесса, автор скандально известного романа "Гнев Диониса". Покровительствовала Кузмину, тот в 1913-1914 гг. жил у нее в квартире. Сюжет ст-ния восходит к апокрифическому Евангелию детства Христова, гл. 17.
      * ЧАСТЬ ПЕРВАЯ *
      Веселый путь.
      I. 245-257. Юркун Юрий (Иосиф) Иванович (1895-1938) - прозаик и художник, ближайший спутник Кузмина на протяжении долгих лет, с конца 1912 г. и до самых последних лет жизни. См.: "Никак не налажусь с писаньем; самая тесная дружба с Нагродскими, любовь к Юркуну, отъезд от Судейкиных, - вот все, что произошло" (Дневник, 3 марта 1913). Подробнее о Юркуне см.: Письмо Б.Пастернака Ю.Юркуну / Публ. Н.А.Богомолова // Вопросы литературы. 1981. Э 7; Художники группы "Тринадцать": Из истории художественной жизни 1920-1930-х годов. М., 1986. С. 201-202; Никольская Т.Л. Творческий путь Ю.Юркуна // Кузмин и русская культура. Л.,. 1990. С. 101-102; О.Н.Гильдебрандт-Арбенина. Письмо Ю.И.Юркуну. 13.02.1946 / Публ. Г.А.Морева // Там же. С. 244-256.
      1. Беловой автограф - РГАЛИ. Bel-ami - видимо, отсылка к известному роману Г. де Мопассана "Милый друг".
      2. Беловой автограф - Стихи-19. Дориан - Дориан Грей, герой романа О.Уальда "Портрет Дориана Грея". Дорианом часто называли Юркуна за долго сохранявшийся молодой вид. Саше - сухие духи, ароматические подушечки.
      6. Беловой автограф - Стихи-19. Тот стройный пастушок - герой поэмы Д.Бокаччо "Фьезоланские нимфы" Африка. Царица Арно - Флоренция, расположенная на берегу реки Арно.
      7. "Новая жизнь". 1914. Э 1. Беловой автограф - Изборник.
      8. "Веснам. 1914. Э 2, под загл. "Разве можно?" (вероятнее всего, не авторским). Беловой автограф - Изборник.
      9. Беловой автограф - Изборник. Благая весть - точный перевод греческого слова "Евангелие".
      10. Беловой автограф - Изборник. Склоненный ангел на соборе. Имеются в виду фигуры ангелов с факелами на Исаакиевском соборе в Петербурге. Растоптанная смертью смерть. Отсылка к началу пасхального тропаря: "Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ". Ловец людей. См. в рассказе о призвании первых апостолов: "И говорит им: идите за Мною, и Я сделаю вас ловцами человеков" (Мф., 4, 19). Вдали пальба. В Петербурге во время пасхальной заутрени одновременно с началом колокольного звона начиналась стрельба из пушек Петропавловской крепости. Купина- см. примеч. 61-67 (6).
      13. Очевидно, в ст-нии имеется в виду ситуация, обозначенная в Дневнике 20 июня 1913 г.: "Сегодня случилось нечто совершенно неожиданное. Я расстался с Юркуном". Впрочем, расхождение оказалось недолгим.
      II. 258-269. Цикл обращен к В.Г.Князеву (см. о нем примеч. 109).
      1. В ст-нии описана Рига, где Кузмин был у Князева в первой половине сентября 1912 г. Сходным образом город описан и в романе Кузмина "Плавающие путешествующие". Страницы из Гонкура. Имеется в виду начало романа Э. де Гонкура "Актриса" ("Актриса Фостэн"). В Дневнике зафиксировано, что Кузмин с Князевым в Риге читали французские романы.
      2. Беловой автограф - Пример (цикл "Сердце зеркальное". Э 13). Эпиграф - из ст-ния Князева "Плененный прелестью певучей..." (первая строка которого стала последней строкой стихотворения Кузмина). См.: Князев В. Стихи. СПб., 1914. С. 79.
      3. Беловой автограф - Пример (цикл "Зеленый доломан". Э 11). "Зеленый доломан" (т. е. гусарский мундир) - форма 16-го гусарского Иркутского полка, где служил Князев. Слова заключены в кавычки, т. к. нередко повторяются в стихах как Князева, так и самого Кузмина.
      4. Беловой автограф - Пример (цикл "Зеленый доломан". Э 12); РНБ, арх. В.С.Спиридонова, с датой: 9 июля 1912 и посвящ. Вс. Князеву. Ср.: "Вечером был у Князева. Он меня провожал и мечтал, что завтра долго будет со мною. Ходили мирно и тихо по пустынным, милым улицам. Написал 4 стихотворения" (Дневник, 10 июля 1912).
      5. Беловые автографы - Стихи-19; РНБ, арх. В.С.Спиридонова, с датой: 23 июля и посвящ.: "Милому Всеволоду".
      6. "Гиперборей". 1912. Э 2. Беловые автографы - Пример (цикл "Зеленый доломан", Э 10); Изборник. "Коль славен наш господь в Сионе" - старинный гимн (ел. М.М.Хераскова, муз. Д.С.Бортнянского).
      7. Беловой автограф - РНБ, арх. В.С.Спиридонова. Митава (ныне Елгава, Латвия) - город, где Кузмин и Князев были в гостях у И. фон Гюнтера (см. примеч. 230) в сентябре 1912 г. См.: "Были в Митаве, в гостинице, где останавливались Карамзин, Казанова и Калиостро, с чудной мебелью, старый дом" (Дневник, 16-18 сентября 1912). Саше - см. примеч. 245-257 (2).
      8. Беловой автограф - Пример (цикл "Зеленый доломан". Э 2). Был и я в чужих краях. Имеется в виду итальянское путешествие Кузмина весной-летом 1897 г. (подробнее см.: Тимофеев А.Г. "Итальянское путешествие" Михаила Кузмина // Памятники культуры: Новые открытия. Ежегодник 1992. М., 1993. С. 40-55). Чикчиры - гусарские штаны.
      9. Беловые автографы - Пример (цикл "Зеленый доломан". Э 4); Стихи-19.
      10. Беловой автограф - РГБ, арх. В.Я.Брюсова, как второе ст-ние в неозаглавленном цикле из трех ст-ний с общим посвящ. Всеволоду Князеву и датой: июль 1912. Эпиграф - из ст-ния 1 цикла 14-23.
      11. Беловой автограф - Пример (цикл "Зеленый доломан", под загл. "Вступление. Баллада"), с перестановкой ст. 4 и 5.
      12. Беловые автографы - РГБ, арх. В.Я.Брюсова; Пример (цикл "Сердце зеркальное", Э 2, под загл. "Сонет (акростих)". В обоих автографах ст. 11 : "Я вдруг увидел сердце, все в крови". После ссоры с Князевым Кузмин решил разрушить акростих, и в ГГ-1 изменил чтение ст. 11 и ст. 14 ("Зови меня! я твой, я - твой, я - твой!").
      III. 270-276. Цикл обращен к Вс.Князеву (см. примеч. 109).
      1. "Сатирикон". 1913. Э 32, под загл. "К часам, играющим "Ах, очи, очи голубые"". Беловой автограф - Изборник. "Очи, очи голубые". Из песни на стихи Ф.Н.Глинки "Тройка" (см.: Песни русских поэтов. Л., 1988. Т. 1. С. 312).
      2. Беловые автографы - Пример (цикл "Сердце зеркальное". Э 10) и два в РГАЛИ (один - в книге Стихи-19). Стихотворение производило на современников впечатление очень эротического. См. в письме заведующего редакцией издательства М. и С. Сабашниковых М. Лукина к Кузмину, предлагавшему включить ст-ние в первонач. вар. Изборника: "Выбор, сделанный Вами, кажется издательству односторонним в том смысле, что стихотворения специального рода, как "Девять родинок" и т. п., получают в сборнике преобладание" (РГАЛИ).
      4. Беловой автограф - Стихи-19.
      5. Ср. ст-ние Вс. Князева "Сонет" ("Пьеро, Пьеро, - счастливый, но Пьеро я..." - Князев В. Стихи. СПб., 1914. С. 89), а также определение персонажа "Поэмы без героя" А.А.Ахматовой, прототипом которого в значительной степени был Князев: "драгунский Пьеро".
      6. Черновой автограф - РТ-1.
      7. Зноско-Боровская Надежда Александровна - актриса, сестра Е.А.Зноско-Боровского (см. прим. 183-192, 1), жена С.А.Ауслендера (см. примеч. 14-23, 9). В ГГ-1 ст. 7: "Все равно ты любил другую". Следует отметить, что, согласно Дневнику Кузмина, у Н.А.Зноско-Боровской был роман с Ю.И.Юркуном.
      IV. 277-285. 1. Беловой автограф - Изборник.
      2. "Златоцвет". 1914. Э 9. Беловой автограф - РГБ, арх. В.Я.Брюсова, как третье ст-ние в неозаглавленном цикле, посвященном В.Г.Князеву.
      3. "Златоцвет". 1914. Э 5. Беловые автографы - Пример (цикл "Сердце зеркальное". Э 12); РГБ, арх. В.Я.Брюсова, как первое ст-ние в неозаглавленном цикле, посвященном В.Г.Князеву; РНБ, арх. В.С.Спиридонова, с датой: 15 июля 1912 и посвящ.: "Милому Вс.Князеву". Написано вскоре после крупной размолвки, случившейся 11 июля (Дневник).
      4. Беловой автограф - Пример (цикл "Сердце зеркальное", Э 6); Изборник, с датой: 1912.
      5. Беловой автограф - РНБ. На листе внизу приписано: "Милому Всеволоду". Память сердца. См. примеч. 24-31 (7).
      6. Беловой автограф - Изборник, с датой: 1913.
      7. Беловой автограф - Пример (цикл "Сердце зеркальное". Э 3).
      8. Беловые автографы - Пример (цикл "Сердце зеркальное". Э 4); Изборник (с датой: 1913).
      9. Беловые автографы - Изборник (без посвящ.); РНБ, арх. А.А.Дернова, без посвящ., с датой: 6 июня 1913. Нагродская ЕЛ. - см. примеч. 244. Буонаротова Сивилла - одно из изображений сивилл в росписи Сикстинской капеллы, выполненной Микельанджело Буонарроти.
      V. 286-289. Юркун Юр. - см. прим. к разделу "В дороге".
      1. Еще Верлен сравнивал душу с пейзажем. - Имеется в виду стихотворение П.Верлена "Clair de lune" из сборника "Fetes galantes". Монтраше и шабли названия французских вин.
      2. Беловой автограф - РНБ, арх. В.С.Спиридонова, под загл. "Любовь", с посвящ. Всеволоду Князеву и датой: 16 сентября. В автографе между ст. 36 и 37:
      И я хотел бы,
      чтобы никто не знал,
      никто, никто,
      кроме Вас,
      которому это известно и без моих слов,
      что такова моя любовь к Вам,
      хотя все лучшее во мне
      через Вас,
      для Вас,
      для одного Вас,
      без Вас не может быть.
      Между ст. 45 и 46: "как коршуны Прометея". Юнонина птица - павлин. Написано во время пребывания с Князевым в Риге, описание которого в Дневнике завершается записью: "Всеволод нежен, предан и мил, мил, мил! Господи, благодарю тебя за все!" (18 сентября 1912).
      4. Беловой автограф - Стихи-19.
      * ЧАСТЬ ВТОРАЯ *
      I. 290-304. 1. РМ. 1912. Э 11, без посвящ. Ст. 5 исправлен по первой публ. и беловому автографу (в ГГ-1 и ГГ-2 - "Все так же траурны гондолы"). Беловой автограф - РГАЛИ с датой: 1912 [Август]. Беловой автограф (начиная со ст. 20) - РГБ, арх. В.Я.Брюсова. В нем ст. 21-24:
      Твои лобзанья - мне поэма,
      И каждый сердца стук - сонет.
      Плыви, плыви, моя трирэма:
      Тебе нигде преграды нет.
      Рукой Брюсова ст. 2-3 этого четверостишия исправлены:
      Когда с тобою на корме мы,
      - Что мне все песни прошлых лет.
      Очевидно, первоначальная редакторская правка Брюсова была более обширной. См. в письме Кузмина к Брюсову от 11 сентября 1912 г.: "Относительно данного стихотворения: 1) я оставил бы "стесненье мер" в фразе, вообще несколько отвлеченной. 2) если позволите, я воспользуюсь Вашим стихом
      "И ни на миг не позабудем".
      Относительно "трирэмы" строфа переделана так:
      Когда с тобой на корме мы,
      Что мне все песни прошлых лет?!
      Твои лобзанья мне - поэмы,
      И каждый сердца стук - сонет.
      но выбрасывать строфу жалко. Последний фиговый листок, если он необходим, конечно, возможен, и я благодарен Вам за подсказанный так удачно временный стих:
      Все тот же я, все так же твой" (РГБ, арх. В.Я.Брюсова).
      2. Беловой автограф - в альбоме А.А.Ахматовой (РГАЛИ, арх, А.А.Ахматовой). С Ахматовой Кузмин познакомился, по всей видимости, 10 июня 1910 г., когда записал в Дневнике: "Приехали Гумилевы, она манерна, но потом обойдется". Особенно тесно Кузмин общался с ней в начале 1912 г., когда в феврале некоторое время жил у Гумилевых в Царском Селе. Вероятно, тогда и было написано стихотворение, как и предисловие к первой книге Ахматовой "Вечер". Более подробно см.: Ахматова и Кузмин. Филомела - соловей.
      3. "Гиперборей". 1912. Э 2, под загл.: "Послание Ю.Ракитину". Ракшпин Ю.Л. - см. примеч. 146-154 (6). Ужпрожилгода двадцать три я. Кузмин был в Александрии в 1895г., когда ему шел 23-й год. Траурный левкой. В Египте Кузмин был со своим возлюбленным, "князем Жоржем", который умер в Вене, возвращаясь из путешествия (см.: Кузмин и русская культура. С. 151). Каноб см. примеч. 103-107. Вернешься счастливо в Одессу. Через Одессу пролегал наиболее удобный морской путь в Египет. Кузмин путешествовал именно этим путем.
      4. Беловой автограф - РГАЛИ. Юрьев Юрий Михайлович (1872-1948) знаменитый актер Александрийского театра, впоследствии народный артист СССР. 20-летний юбилей его сценической деятельности праздновался 14 января 1912 г. Калиостро Алессандро (1743-1795) и граф Сен-Жермен (ум. 1784) - знаменитые авантюристы. Оба утверждали, что им более двух тысяч лет.
      5. "Сатирикон". 1914. Э 1, под загл. "1914". Беловой автограф - РГАЛИ. Испанская мелодрама. Возможно, имеется в виду "Поклонение кресту" Кальдерона, поставленное В.Э.Мейерхольдом в 1910 г. на "башне" Вяч. Иванова (в этой постановке Кузмин играл роль отца Курсио) и в Териокском театре в 1912г. Воровской роман Жиль Блаз - плутовской роман А.Р.Лесажа "История Жиль Блаза де Сантильяны" (1715-1735). Лекок Александр Шарль (1832-1918) французский композитор, автор оперетт. Кузмин написал о нем статью (Кузмин М. Условности. Пг., 1923. С. 128-129).
      6. "День", бесплатное приложение к Э 350 от 25 декабря 1913 под загл. "Волхвы и пастыри". Беловые автографы - Изборник; РГАЛИ. Ст. 1 исправлен по автографам (в ГГ-1 и ГГ-2 - "тайноведеньем"). Возможно, нуждается в исправлении и ст. 12 (в автографах - "смуглый Мельхиор"). Легенда о поклонении волхвов - Мф., 2, 7-12. Имена волхвов заимствованы Кузминым из западной традиции. Бредит царь угрозой. Имеется в виду царь Ирод. Сюжет стихотворения связан с пьесой Кузмина "Рождество Христово. Вертеп кукольный" (WSA. Bd. 14 / Публ. Ж.Шерона; Театр. Кн. 1), поставленной 6 января 1913 г. в кабаре "Бродячая собака". Подробнее о постановке см.: Парнис А.Е., Тименчик Р.Д. Программы "Бродячей собаки" // Памятники культуры: Новые открытия. Ежегодник 1983. Л., 1985. С. 203-204.
      7. Беловые автографы - РНБ, арх. В.С.Спиридонова, с датой: 16 сентября 1912 и посвящ.: "Милому Всеволоду"; РГАЛИ, без посвящ. и с зачеркнутым обозначением дня и месяца. См. примеч. 2 к циклу 286-289.
      8. "Гиперборей". 1913. Э 9/10, с существенными пунктуационными отличиями в ст. 7: "Трудиться? - я не полководец" (аналогично - в ст. 9 и 10) и ст. 13: "Любовь! единая отрада". Ракитин Ю.Л. - см. примеч. 146-154 (6). Дым отечества... мне сладок. Парафраз стиха из "Горя от ума" А.С.Грибоедова: "И дым отечества нам сладок и приятен", являющегося, в свою очередь, вариантом стиха Г.Р.Державина "Отечества и дым нам сладок и приятен" (из ст-ния "Арфа"). Об этом выражении в широком историческом контексте см.: Ерофеева Н.Н. О культурной толще крылатого выражения "Дым отечества - сладок" // Диалог культур: Материалы научной конференции " Випперов ские чтения- 1992".М., 1994. С. 77-87. Лукреция - героиня римской истории (VI в. до н.э.). Обесчещенная, она закололась, призвав перед этим к мести.
      9. "Огонек". 1914. Э 12, без посвящ.. Панье - фижмы. Маркиз - см. ст-ния 32-40.
      10. Беловой автограф - РГАЛИ с датой: [20 августа] 1912. Посвящение зачеркнуто карандашом. Картина С.Ю.Судейкина "Балет" (1910) хранится в Гос. Русском музее (воспроизведена: Коган Д. Сергей Юрьевич Судейкин. М., 1974. С. 50).
      11. Беловой автограф - Изборник. Возможно, имеется в виду картина "Гулянье" (1906, Гос. Третьяковская галерея; воспроизведена: Коган Д. Цит. соч. С. 14). Ансельмы. Отсылка к имени героя повести Э.Т.А.Гофмана "Золотой горшок".
      12. Проталина. СПб., 1907, под загл. "Пугачев". После ст. 21 в альманахе следовало:
      Плывут, плывут молодчики,
      Не живые, мертвые,
      Плывут-колыхаются
      По реке вниз по Яику.
      В списке РГАЛИ ст-ние (вероятно, в музыкальном варианте) отнесено к октябрю 1900 г. Беловой автограф - РГАЛИ. Сюжет построен на рассказе А.С.Пушкина в "Истории Пугачевского бунта": "В Озерной старая казачка каждый день бродила над Яиком, клюкою пригребая к берегу плывущие трупы и приговаривая: Не ты ли, мое детище? не ты ли, мой Степушка? не твои ли черные кудри свежа вода моет? и видя лицо незнакомое, тихо отталкивала труп" (Пушкин А.С. Поли. собр. соч.: В 16 т. М., 1950. Т. 9. Ч. 1. С. 51).
      14. Беловой автограф - Изборник. "Слова в вышних" - первые слова Великого славословия: "Слава в вышних Богу, и на земли мир, в человецех благоволение" (поется во время утрени, после слов священника: "Слава Тебе, показавшему нам свет").
      15. Беловые автографы - Изборник, РГАЛИ. Замятнина Мария Михайловна (1862-1919) - друг и домоправительница Вяч. Иванова, заботившаяся и о быте Кузмина. Ст-ние написано ко дню ее именин. Мария-Египтянка (Мария Египетская, кон. V-VI в.) была блудницей в Александрии, потом отправилась с паломниками в Иерусалим, где не смогла по своим грехам войти во храм. После этого она покаялась и провела 47 лет в пустыне. Зосима - отшельник, укрывший Марию своей милотью (овчиной).
      II. 305-307. Весь цикл - СевЗ. 1914, январь. Бисерные кошельки - один из постоянных мотивов в творчестве Кузмина (см. ст-ние 1, рассказ "Набег на Барсуковку"). Чтение этого цикла входило в постоянный репертуар О.А.Глебовой-Судейкиной.
      1. Беловой автограф - РНБ, арх. В.С.Спиридонова, под загл. "Верная", с датой: 2 сентября . См. в Дневнике за это число: "Стихи писали вместе м, опасно (и даже не наверно ли?), поскольку может содержать намек на мои мистические искания и, как он, б м, подозревает, увлечение и разочарование" (Иванов Вячеслав. Собр. соч. Брюссель, 1974. Т. II. С. 783; запись от 5 августа 1909). И далее, 22 августа: "Этот пишет Ролла; мы обсуждали каждое стихотворение, которое потом иногда изменяется" (Там же. С. 794) и 2 сентября: "К кончил 3-ю часть "Rolla". я бы хотел видеть "Rolla" в издании "Ор"" (Там же. С. 799). Следует отметить также запись от 14 августа, отнесенность которой к точному месту поэмы трудно определить: "С Кузминым ссорюсь, бракуя новый Э из Rolla, монолог венецианки, и прекословя его планам. Но, кажется, вырабатывается согласие" (Там же. С. 789).
      Поэма публиковалась отдельными отрывками: глава I, 1 : "Весна". 1908. Э4; 2 - "Весна". 1908. Э 5, подзагл. (вероятно, не принадлежащим Кузмину) "Поцелуй"; 4 - А. 1909. Э 3 (с иллюстрациями В.П.Белкина, любовника Кузмина), а также - "Весна". 1909. Э 16, под загл. "Собор" (вероятно, Кузмину не принадлежащим); 6 - А. 1909. Э 3 и - "Весна". 1909. Э 17. Глава II, 1 - "Межа". 1908, 20 октября; 4 - А. 1909. Э 3; 6 - "Весна". 1909. Э 13; 7 - "Весна". 1908. Э 12. Глава III, 2 - А. 1909. Э 3; 7 - Там же; 11 - Там же. Глава IV, 1-2, 4-6 - Литературный альманах. СПб., 1912 (второе изд. 1914); 3 - "Дэнди". 1910. Э 2.
      "Ролла" - поэма Альфреда де Мюссе. В дальнейших комментариях к поэме римской цифрой обозначается глава, арабской - отрывок.
      I, 1. Веспер - Венера.
      I, 2. Дездемона, Разина - героини опер Дж.Россини "Отелло" и "Севильский цирюльник" (опера "Отелло" есть также у Дж.Верди, и не исключено, что в виду имеется она). Песня о печальной иве - из оперы "Отелло". Письмо... Альмавиве - из "Севильского цирюльника".
      II, 2. Голконда - легендарная страна несметных сокровищ.
      II, 4. В А разночтение в ст. 18: "Беглый блеск трепещущих зарниц" (так же в расклейке, входящей в состав автографа РГАЛИ). В тексте книги, возможно, ошибка наборщика.
      II, 5. В ГГ-1 ст. 4: "Срок жгучий меж тем зрел", ст. 14: "Лепет невинный - твоя речь".
      III, 1. Беловой автограф с датой: 6 марта 1910 - ИРЛИ (указано А.Г.Тимофеевым). Ст. 17 и 19 исправлены, исходя из общего ритма. В ГГ-1 и ГГ-2 конечные слова в них - "тяжелой" и "гондолой". Колокольня Маркова базилика Сан-Марко в Венеции.
      III, 2. "Севильский брадобрей" - опера Дж. Россини "Севильский цирюльник".
      IV, 2. Локуста (Лукуста, ум. 68) - римская отравительница, служившая Агриппине и Нерону. Казнена Гальбой.
      IV, 3. В журнале и беловом автографе ст. 30: "Мне голос слышался иной".
      IV, 5. Редова - богемский танец. Де Местр, Жозеф - гр. Ж. де Местр (1753-1821), известный французский публицист, автор книги "О папе" (1819).
      IV, 6. Ст. 16 исправлен по первой публ. В ГГ-1 и ГГ-2 он выглядел: "Но я - уж не борец любовной рати".