Михаил Кузмин
      Форель разбивает лед
      Стихи 1925-1928
      I
      501-515. ФОРЕЛЬ РАЗБИВАЕТ ЛЕД
      А. Д. Радловой
      1
      ПЕРВОЕ ВСТУПЛЕНИЕ
      Ручей стал лаком до льда:
      Зимнее небо учит.
      Леденцовые цепи
      Ломко брянчат, как лютня.
      Ударь, форель, проворней!
      Тебе надоело ведь
      Солнце аквамарином
      И птиц скороходом - тень.
      Чем круче сжимаешься
      Звук резче, возврат дружбы.
      На льду стоит крестьянин.
      Форель разбивает лед.
      2
      ВТОРОЕ ВСТУПЛЕНИЕ
      Непрошеные гости
      Сошлись ко мне на чай,
      Тут, хочешь иль не хочешь,
      С улыбкою встречай.
      Глаза у них померкли
      И пальцы словно воск,
      И нищенски играет
      По швам жидовский лоск.
      Забытые названья,
      Небывшие слова...
      От темных разговоров
      Тупеет голова...
      Художник утонувший
      Топочет каблучком,
      За ним гусарский мальчик
      С простреленным виском...
      А вы и не дождались,
      О, мистер Дориан,
      Зачем же так свободно
      Садитесь на диван?
      Ну, память-экономка,
      Воображенье-boy,
      Не пропущу вам даром
      Проделки я такой!
      3
      ПЕРВЫЙ УДАР
      Стояли холода, и шел "Тристан".
      В оркестре пело раненое море,
      Зеленый край за паром голубым,
      Остановившееся дико сердце.
      Никто не видел, как в театр вошла
      И оказалась уж сидящей в ложе
      Красавица, как полотно Брюллова.
      Такие женщины живут в романах,
      Встречаются они и на экране...
      За них свершают кражи, преступленья,
      Подкарауливают их кареты
      И отравляются на чердаках.
      Теперь она внимательно и скромно
      Следила за смертельною любовью,
      Не поправляя алого платочка,
      Что сполз у ней с жемчужного плеча,
      Не замечая, что за ней упорно
      Следят в театре многие бинокли...
      Я не был с ней знаком, но все смотрел
      На полумрак пустой, казалось, ложи...
      Я был на спиритическом сеансе,
      Хоть не люблю спиритов, и казался
      Мне жалким медиум - забитый чех.
      В широкое окно лился свободно
      Голубоватый леденящий свет.
      Луна как будто с севера светила:
      Исландия, Гренландия и Тулэ,
      Зеленый край за паром голубым...
      И вот я помню: тело мне сковала
      Какая-то дремота перед взрывом,
      И ожидание, и отвращенье,
      Последний стыд и полное блаженство...
      А легкий стук внутри не прерывался,
      Как будто рыба бьет хвостом о лед...
      Я встал, шатаясь, как слепой лунатик,
      Дошел до двери... Вдруг она открылась...
      Из аванложи вышел человек
      Лет двадцати, с зелеными глазами;
      Меня он принял будто за другого,
      Пожал мне руку и сказал: "Покурим!"
      Как сильно рыба двинула хвостом!
      Безволие - преддверье высшей воли!
      Последний стыд и полное блаженство!
      Зеленый край за паром голубым!
      4
      ВТОРОЙ УДАР
      Кони бьются, храпят в испуге,
      Синей лентой обвиты дуги,
      Волки, снег, бубенцы, пальба!
      Что до страшной, как ночь, расплаты?
      Разве дрогнут твои Карпаты?
      В старом роге застынет мед?
      Полость треплется, диво-птица;
      Визг полозьев - "гайда, Марица!"
      Стоп... бежит с фонарем гайдук...
      Вот какое твое домовье:
      Свет мадонны у изголовья
      И подкова хранит порог,
      Галереи, сугроб на крыше,
      За шпалерой скребутся мыши,
      Чепраки, кружева, ковры!
      Тяжело от парадных спален!
      А в камин целый лес навален,
      Словно ладан, шипит смола...
      Отчего ж твои губы желты?
      Сам не знаешь, на что пошел ты?
      Тут о шутках, дружок, забудь!
      Не богемских лесов вампиром
      Смертным братом пред целым миром
      Ты назвался, так будь же брат!
      А законы у нас в остроге,
      Ах, привольны они и строги:
      Кровь за кровь, за любовь любовь.
      Мы берем и даем по чести,
      Нам не надо кровавой мести:
      От зарока развяжет Бог,
      Сам себя осуждает Каин...
      Побледнел молодой хозяин,
      Резанул по ладони вкось...
      Тихо капает кровь в стаканы:
      Знак обмена и знак охраны...
      На конюшню ведут коней...
      5
      ТРЕТИЙ УДАР
      Как недобитое крыло,
      Висит модель: голландский ботик.
      Оранжерейное светло
      В стекле подобных библиотек.
      Вчерашняя езда и нож,
      И клятвы в диком исступленьи
      Пророчили мне где-то ложь,
      Пародию на преступленье...
      Узнать хотелось... Очень жаль...
      Но мужественный вид комфорта
      Доказывал мне, что локаль
      Не для бесед такого сорта.
      Вы только что ушли, Шекспир
      Открыт, дымится папироса...
      "Сонеты"!! Как несложен мир
      Под мартовский напев вопроса!
      Как тает снежное шитье,
      Весенними гонясь лучами,
      Так юношеское житье
      Идет капризными путями!
      6
      ЧЕТВЕРТЫЙ УДАР
      О, этот завтрак так похож
      На оркестрованные дни,
      Когда на каждый звук и мысль
      Встает, любя, противовес:
      Рожок с кларнетом говорит,
      В объятьях арфы флейта спит,
      Вещает траурный тромбон
      Покойникам приятен он.
      О, этот завтрак так похож
      На ярмарочных близнецов:
      Один живот, а сердца два,
      Две головы, одна спина...
      Родились так, что просто срам,
      И тайна непонятна нам.
      Буквально вырази обмен
      Базарный выйдет феномен.
      Ты просыпался - я не сплю,
      Мы два крыла - одна душа,
      Мы две души - один творец,
      Мы два творца - один венец...
      Зачем же заперт чемодан
      И взят на станции билет?
      О, этот завтрак так похож
      На подозрительную ложь!
      7
      ПЯТЫЙ УДАР
      Мы этот май проводим как в деревне:
      Спустили шторы, сняли пиджаки,
      В переднюю бильярд перетащили
      И половину дня стучим киями
      От завтрака до чая. Ранний ужин,
      Вставанье на заре, купанье, лень...
      Раз вы уехали, казалось нужным
      Мне жить, как подобает жить в разлуке:
      Немного скучно и гигиенично.
      Я даже не особенно ждал писем
      И вздрогнул, увидавши штемпель: "Гринок".
      - Мы этот май проводим как в бреду,
      Безумствует шиповник, море сине
      И Эллинор прекрасней, чем всегда!
      Прости, мой друг, но если бы ты видел,
      Как поутру она в цветник выходит
      В голубовато-серой амазонке,
      Ты понял бы, что страсть - сильнее воли.
      Так вот она - зеленая страна!
      Кто выдумал, что мирные пейзажи
      Не могут быть ареной катастроф?
      8
      ШЕСТОЙ УДАР / Баллада
      Ушел моряк, румян и рус,
      За дальние моря.
      Идут года, седеет ус,
      Не ждет его семья.
      Уж бабушка за упокой
      Молилась каждый год,
      А у невесты молодой
      На сердце тяжкий лед.
      Давно убрали со стола,
      Собака гложет кость,
      Завыла, морду подняла...
      А на пороге гость.
      Стоит моряк, лет сорока.
      - Кто тут хозяин? Эй!
      Привез я весть издалека
      Для мисстрис Анны Рэй.
      - Какие вести скажешь нам?
      Жених погиб давно!
      Он засучил рукав, а там
      Родимое пятно.
      - Я Эрвин Грин. Прошу встречать!
      Без чувств невеста - хлоп...
      Отец заплакал, плачет мать,
      Целует сына в лоб.
      Везде звонят колокола
      "Динг-донг" среди равнин,
      Венчаться Анна Рэй пошла,
      А с нею Эрвин Грин.
      С волынками проводят их,
      Оставили вдвоем.
      Она: - Хочу тебя, жених,
      Спросить я вот о чем:
      Объездил много ты сторон,
      Пока жила одной,
      Не позабыл ли ты закон
      Своей страны родной?
      Я видела: не чтишь святынь,
      Колен не преклонял,
      Не отвечаешь ты "аминь",
      Когда поют хорал,
      В святой воде не мочишь рук,
      Садишься без креста,
      Уж не отвергся ли ты, друг,
      Спасителя Христа?
      - Ложись спокойно, Анна Рэй,
      И вздора не мели!
      Знать, не видала ты людей
      Из северной земли.
      Там светит всем зеленый свет
      На небе, на земле,
      Из-под воды выходит цвет,
      Как сердце на стебле,
      И все ясней для смелых душ
      Замерзшая звезда...
      А твой ли я жених и муж,
      Смотри, смотри сюда!
      Она глядит и так и сяк,
      В себя ей не прийти...
      Сорокалетний где моряк,
      С которым жизнь вести?
      И благороден, и высок,
      Морщин не отыскать,
      Ресницы, брови и висок,
      Ну, глаз не оторвать!
      Румянец нежный заиграл,
      Зарделася щека,
      Таким никто ведь не видал
      И в детстве моряка.
      И волос тонок, словно лен,
      И губы горячей,
      Чудесной силой наделен
      Зеленый блеск очей...
      И вспомнилось, как много лет...
      Тут... в замке... на горе...
      Скончался юный баронет
      На утренней заре.
      Цветочком в гробе он лежал,
      И убивалась мать,
      А голос Аннушке шептал:
      "С таким бы вот поспать!"
      И легкий треск, и синий звон,
      И огоньки кругом,
      Зеленый и холодный сон
      Окутал спящий дом.
      Она горит и слезы льет,
      Молиться ей невмочь.
      А он стоит, ответа ждет...
      Звенит тихонько ночь...
      - Быть может, душу я гублю,
      Ты, может, - сатана:
      Но я таким тебя люблю,
      Твоя на смерть жена!
      9
      СЕДЬМОЙ УДАР
      Неведомый купальщик
      Купается тайком.
      Он водит простодушно
      Обиженным глазком.
      Напрасно прикрываешь
      Стыдливость наготы
      Прохожим деревенским
      Неинтересен ты.
      Перекрестился мелко,
      Нырнул с обрыва вниз...
      А был бы ты умнее,
      Так стал бы сам Нарцисс.
      И мошки, и стрекозы,
      И сельский солнцепек...
      Ты в небо прямо смотришь
      И от земли далек...
      Намек? Воспоминанье?
      Все тело под водой
      Блестит и отливает
      Зеленою слюдой.
      Держи скорей налево
      И наплывешь на мель!..
      Серебряная бьется
      Форель, форель, форель!..
      10
      ВОСЬМОЙ УДАР
      На составные части разлагает
      Кристалл лучи - и радуга видна,
      И зайчики веселые живут.
      Чтоб вновь родиться, надо умереть.
      Я вышел на крыльцо; темнели розы
      И пахли розовою плащаницей.
      Закатное малиновое небо
      Чертили ласточки, и пруд блестел.
      Вдали пылило стадо. Вдруг я вижу:
      Автомобиль несется как стрела
      (Для здешних мест редчайшее явленье),
      И развевается зеленый плащ.
      Я не поспел еще сообразить,
      Как уж смотрел в зеленые глаза,
      И руку жали мне другие руки,
      И пыльное усталое лицо
      По-прежнему до боли было мило.
      - Вот я пришел... Не в силах... Погибаю.
      Наш ангел превращений отлетел.
      Еще немного - я совсем ослепну,
      И станет роза розой, небо небом,
      И больше ничего! Тогда я прах
      И возвращаюсь в прах! Во мне иссякли
      Кровь, желчь, мозги и лимфа. Боже!
      И подкрепленья нет и нет обмена!
      Несокрушимо окружен стеклом я
      И бьюсь как рыба! "А зеленый плащ?"
      - Зеленый плащ? Какой? - "Ты в нем приехал".
      - То призрак, - нет зеленого плаща.
      Американское пальто от пыли,
      Перчатки лайковые, серый галстук
      И кепка, цветом нежной rose champagne,
      "Останься здесь!" - Ты видишь: не могу!
      Я погружаюсь с каждым днем все глубже!
      Его лицо покрылось мелкой дрожью,
      Как будто рядом с ним был вивисектор.
      Поцеловал меня и быстро вышел,
      Внизу машина уж давно пыхтела.
      Дней через пять я получил письмо,
      Стоял все тот же странный штемпель: "Гринок".
      - Я все хотел тебе писать, но знаешь,
      Забывчивость простительна при счастье,
      А счастье для меня то - Эллинор,
      Как роза - роза и окно - окно.
      Ведь, надобно признаться, было б глупо
      Упрямо утверждать, что за словами
      Скрывается какой-то "высший смысл".
      Итак, я - счастлив, прямо, просто - счастлив.
      Приходят письма к нам на пятый день.
      11
      ДЕВЯТЫЙ УДАР
      Не друзей - приятелей зову я:
      С ними лучше время проводить.
      Что прошло, о том я не горюю,
      А о будущем что ворожить?
      Не разгул - опрятное веселье,
      Гладкие, приятные слова,
      Не томит от белых вин похмелье,
      И ясна пустая голова.
      Каждый час наполнен так прилежно,
      Что для суток сорок их готовь,
      И щекочет эпидерму нежно
      То, что называется любовь.
      Да менять как можно чаще лица,
      Не привязываться к одному.
      Неужели мне могли присниться
      Бредни про зеленую страну?
      - Утонули? - В переносном смысле.
      - Гринок? - Есть. Шотландский городок.
      Все метафоры как дым повисли,
      Но уйдут кольцом под потолок,
      Трезвый день разгонит все химеры,
      Можно многие привесть примеры.
      А голос пел слегка, слегка:
      - Шумит зеленая река,
      И не спасти нам челнока.
      В перчатке лайковой рука
      Все будет звать издалека,
      Не примешь в сердце ты пока
      Эрвина Грина, моряка.
      12
      ДЕСЯТЫЙ УДАР
      Чередованье милых развлечений
      Бывает иногда скучнее службы.
      Прийти на помощь может только случай,
      Но случая не приманишь, как Жучку.
      Храм случая - игорные дома.
      Описывать азарт спаленных глаз,
      Губ пересохших, помертвелых лбов
      Не стану я. Под выкрики крупье
      Просиживал я ночи напролет.
      Казалось мне, сижу я под водою.
      Зеленое сукно напоминало
      Зеленый край за паром голубым...
      Но я искал ведь не воспоминаний,
      Которых тщательно я избегал,
      А дожидался случая. Однажды
      Ко мне подходит некий человек
      В больших очках и говорит: - Как видно,
      Вы вовсе не игрок, скорей любитель,
      Или, верней, искатель ощущений.
      Но, в сущности, здесь - страшная тоска:
      Однообразно и неинтересно.
      Теперь еще не поздно. Может быть,
      Вы не откажетесь пройтись со мною
      И осмотреть собранье небольшое
      Диковинок? Изъездил всю Европу
      Я с юных лет; в Египте даже был.
      Образовался маленький музей,
      Меж хламом есть занятные вещицы,
      И я, как всякий коллекционер,
      Ценю внимание; без разделенья,
      Как все другие, эта страсть - мертва.
      Я быстро согласился, хоть по правде
      Сказать, не нравился мне этот человечек:
      Казался он назойливым и глупым.
      Но было только без четверти час,
      И я решительно не знал, что делать.
      Конечно, если разбирать как случай
      Убого было это приключенье!
      Мы шли квартала три; подъезд обычный,
      Обычная мещанская квартирка,
      Обычные подделки скарабеев,
      Мушкеты, сломанные телескопы,
      Подъеденные молью парики
      Да заводные куклы без ключей.
      Мне на мозги садилась паутина,
      Подташнивало, голова кружилась,
      И я уж собирался уходить...
      Хозяин чуть замялся и сказал:
      - Вам, кажется, не нравится? Конечно,
      Для знатока далеко не товар.
      Есть у меня еще одна забава,
      Но не вполне закончена она.
      Я все ищу вторую половину.
      На днях, надеюсь, дело будет в шляпе.
      Быть может, взглянете? - Близнец! - "Близнец?!"
      - Близнец. - "И одиночка?" - Одиночка.
      Вошли в каморку мы: посередине
      Стоял аквариум, покрытый сверху
      Стеклом голубоватым, словно лед.
      В воде форель вилась меланхолично
      И мелодично била о стекло.
      - Она пробьет его, не сомневайтесь.
      "Ну, где же ваш близнец?" - Сейчас, терпенье.
      Он отворил в стене, с ужимкой, шкап
      И отскочил за дверцу. Там, на стуле,
      На коленкоровом зеленом фоне
      Оборванное спало существо
      (Как молния мелькнуло - "Калигари!"):
      Сквозь кожу зелень явственно сквозила,
      Кривились губы горько и преступно,
      Ко лбу прилипли русые колечки,
      И билась вена на сухом виске.
      Я с ожиданием и отвращеньем
      Смотрел, смотрел, не отрывая глаз...
      А рыба бьет тихонько о стекло...
      И легкий треск и синий звон слилися...
      Американское пальто и галстук...
      И кепка цветом нежной rose champagne.
      Схватился з_а_ сердце и дико вскрикнул...
      - Ах, Боже мой, да вы уже знакомы?
      И даже... может быть... не верю счастью!..
      "Открой, открой зеленые глаза!
      Мне все равно, каким тебя послала
      Ко мне назад зеленая страна!
      Я - смертный брат твой. Помнишь, там, в Карпатах?
      Шекспир еще тобою не дочитан
      И радугой расходятся слова.
      Последний стыд и полное блаженство!.."
      А рыба бьет, и бьет, и бьет, и бьет.
      13
      ОДИННАДЦАТЫЙ УДАР
      - Ты дышишь? Ты живешь? Не призрак ты?
      - Я - первенец зеленой пустоты.
      - Я слышу сердца стук, теплеет кровь...
      - Не умерли, кого зовет любовь...
      - Румяней щеки, исчезает тлен...
      - Таинственный свершается обмен...
      - Что первым обновленный взгляд найдет?
      - Форель, я вижу, разбивает лед.
      - На руку обопрись... Попробуй... встань...
      - Плотнеет выветрившаяся ткань...
      - Зеленую ты позабудешь лень?
      - Всхожу на следующую ступень!
      - И снова можешь духом пламенеть?
      - Огонь на золото расплавит медь.
      - И ангел превращений снова здесь?
      - Да, ангел превращений снова здесь.
      14
      ДВЕНАДЦАТЫЙ УДАР
      На мосту белеют кони,
      Оснеженные зимой,
      И, прижав ладонь к ладони,
      Быстро едем мы домой.
      Нету слов, одни улыбки,
      Нет луны, горит звезда
      Измененья и ошибки
      Протекают, как вода.
      Вдоль Невы, вокруг канала,
      И по лестнице с ковром
      Ты взбегаешь, как бывало,
      Как всегда, в знакомый дом.
      Два веночка из фарфора,
      Два прибора на столе,
      И в твоем зеленом взоре
      По две розы на стебле.
      Слышно, на часах в передней
      Не спеша двенадцать бьет...
      То моя форель последний
      Разбивает звонко лед.
      Живы мы? и все живые.
      Мы мертвы? Завидный гроб!
      Чтя обряды вековые,
      Из бутылки пробка - хлоп!
      Места нет печали хмурой;
      Ни сомнений, ни забот!
      Входит в двери белокурый,
      Сумасшедший Новый год!
      15
      ЗАКЛЮЧЕНИЕ
      А знаете? Ведь я хотел сначала
      Двенадцать месяцев изобразить
      И каждому придумать назначенье
      В кругу занятий легких и влюбленных.
      А вот что получилось! Видно, я
      И не влюблен, да и отяжелел,
      Толпой нахлынули воспоминанья,
      Отрывки из прочитанных романов,
      Покойники смешалися с живыми,
      И так все перепуталось, что я
      И сам не рад, что все это затеял.
      Двенадцать месяцев я сохранил
      И приблизительную дал погоду,
      И то не плохо. И потом я верю,
      Что лед разбить возможно для форели,
      Когда она упорна. Вот и все.
      1927
      II
      516-523. ПАНОРАМА С ВЫНОСКАМИ
      1. ПРИРОДА ПРИРОДСТВУЮЩАЯ И ПРИРОДА ОПРИРОДЕННАЯ
      (Natura naturans et Datura naturata)
      Кассирша ласково твердила:
      - Зайдите, миленький, в барак,
      Там вам покажут крокодила,
      Там ползает японский рак.
      Но вдруг завыла дико пума,
      Как будто грешники в аду,
      И, озирался угрюмо,
      Сказал я тихо: "Не пойду!
      Зачем искать зверей опасных,
      Ревущих из багровой мглы,
      Когда на вывесках прекрасных
      Они так кротки и милы?"
      2. ВЫНОСКА ПЕРВАЯ
      Скок, скок!
      Лакированный ремешок
      Крепче затяни,
      Гермес!
      Внизу, в тени
      Лес...
      Дальше - м_о_ря,
      С небом споря,
      Голубеет рог чудес.
      Следом
      За Ганимедом
      Спешит вестник,
      А прыгун-прелестник
      Катит обруч палочкой,
      Не думая об обрученьи,
      Ни об ученьи.
      Неужели ловкий бог,
      Идол беременных жен,
      Не мог
      Догнать простого мальчика,
      А пришел
      Хохлатый орел
      С гор?
      Совка, совка, бровь не хмурь,
      Не зови несносных бурь!
      Как завидишь корабли
      Из Халдейской из земли,
      Позабудешь злую дурь!
      3. МЕЧТЫ ПРИСТЫЖАЮТ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ
      Есть ли что-нибудь нелепей,
      Когда в комнатке убогой
      От земных великолепий
      Разбегаются глаза?
      По следам науки строгой
      Не излечит и Асклепий,
      Если висельник двурогий
      Заберется вам в глаза.
      Комфортабельны покои,
      Есть и выезд, и премьеры,
      Телефоны и лифтбои,
      Телеграммы, вечера.
      Всех мастей и всякой меры,
      То гурьбою, то их двое,
      Молодые кавалеры
      Коротают вечера.
      Приглашенья и изданья
      На веленевой бумаге,
      От поклонников признанья,
      Путешествия, моря,
      Легкомысленной отваги
      Мимолетные свиданья,
      И сверканья резвой влаги
      Разливаются в моря...
      Летний сад, надутый гений,
      Бестолковый спутник Лева,
      Иностранных отделений
      Доморощенный Вольтер.
      Грузно скачет Большакова...
      От балетных сновидений
      Впечатленья никакого,
      Будто прав мосье Вольтер.
      А поэмы, а романы,
      Переписки, мемуары,
      Что же, это все обманы
      И приснилось лишь во сне?
      Поэтические пары
      Идиотские чурбаны?
      И пожары, и угары
      Это тоже все во сне?
      Право, незачем портрету
      Вылезать живьем из рамок.
      Если сделал глупость эту
      Получилась чепуха.
      Живописен дальний замок
      Приближаться толку нету:
      Ведь для дядек и для мамок
      Всякий гений - чепуха.
      4. УЕДИНЕНИЕ ПИТАЕТ СТРАСТИ
      Ау, Сергунька! серый скит осиротел.
      Ау, Сергунька! тихий ангел пролетел.
      Куда пойду, кому скажу свою печаль?
      Начальным старцам сердца бедного не жаль.
      Зайду в покоец - на постели тебя нет,
      Зайду в борочек - на полянке тебя нет.
      Спущуся к речке - и у речки тебя нет.
      На том песочке потерялся милый след,
      Взойду на клирос и читаю наобум.
      Ударь в клепало - не отгонишь грешных дум.
      Настань, страдовая пора.
      Столбом завейся, мошкара!
      Конопатка-матушка,
      Батюшка-огонь,
      Попал_и_ тела наши,
      Души успокой!
      Что стыдиться, что жалеть?
      Раз ведь в жизни умереть.
      Скидавай кафтан, Сережа.
      Помогай нам, святый Боже!
      Братья все дивуются,
      Сестры все красуются,
      И стоим мы посреди,
      Как два отрока в печи,
      Хороши и горячи.
      Держись удобней - никому уж не отдам.
      За этот грех ответим пополам!
      5. ВЫНОСКА ВТОРАЯ
      Дымок сладелый вьется,
      На завесе - звезда.
      Я знаю: друг мой милый
      Потерян навсегда.
      Один у нас заступник,
      Он в длинном сюртуке,
      Мешает тонкой палочкой
      В грошовом котелке.
      Заплачено за помощь
      (Считал я) пять рублей,
      А сердце бьется верою
      Быстрей и веселей.
      Мяукает на печке
      Какой-то пошлый кот.
      Помощник остановится,
      Отрет платочком пот...
      И дальше зачитает.
      Тоска, тоска, тоска!
      Прозрачней с каждым словом
      Сосновая доска.
      Тошнотное круженье...
      В руке пустой бокал...
      За сердце я схватился
      И друга увидал.
      6. ТЕМНЫЕ УЛИЦЫ РОЖДАЮТ ТЕМНЫЕ ЧУВСТВА
      Не так, не так рождается любовь!
      Вошла стареющая персианка,
      Держа в руках поддельный документ,
      И пронеслось в обычном кабинете
      Восточным клектом сладостное: - Месть!
      А как неумолим твой легкий шаг,
      О кавалер умученных Жизелей!
      Остановился у портьер... стоишь...
      Трещит камин, затопленный весною.
      Дыханье с той и с этой стороны
      Непримиримо сталкивают искры...
      Имагинация замкнула круг
      И бешено спласталась в голове.
      Уносится тайком чужой портфель,
      Подносится отравленная роза,
      И пузырьками булькает со дна
      Возмездие тяжелым водолазом.
      Следят за тактом мертвые глаза,
      И сумочку волною не качает...
      Уйди, уйди, не проливалась кровь,
      А та безумица давно далеко!
      Не говор - шепот, эхо - не шаги...
      Любовь-сиротка, кто тебя калечил?
      Кто выпивает кровь фарфорных лиц?
      Благословение или заклятье
      Исходит волнами от тонких рук?
      Над девичьей постелью в изголовьи
      Висит таинственный знакомый знак,
      А колдовские сухожилья Винчи
      Люциферически возносят тело
      И снова падают природой косной.
      Где ты, весенняя, сквозная роща?
      Где ты, неломленная дико бровь?
      Скорей бежать из этих улиц темных:
      Поверь, не там рождается любовь!
      7. ДОБРЫЕ ЧУВСТВА ПОБЕЖДАЮТ ВРЕМЯ И ПРОСТРАНСТВО
      Есть у меня вещица
      Подарок от друзей,
      Кому она приснится,
      Тот не сойдет с ума.
      Безоблачным денечком
      Я получил ее,
      По гатям и по кочкам
      С тех пор меня ведет.
      Устану ли, вздремну ли
      В неровном я пути
      Уж руки протянули
      Незримые друзья.
      Предамся ль малодушным
      Мечтаньям и тоске
      Утешником послушным,
      Что Моцарт, запоет.
      Меж тем она - не посох,
      Не флейта, не кларнет,
      Но взгляд очей раскосых
      На ней запечатлен.
      И дружба, и искусства,
      И белый низкий зал,
      Обещанные чувства
      И верные друзья.
      Пускай они в Париже,
      Берлине или где,
      Любимее и ближе
      Быть на земле нельзя.
      А как та вещь зовется,
      Я вам не назову,
      Вещунья разобьется
      Сейчас же пополам.
      8. ВЫНОСКА ТРЕТЬЯ
      По веселому морю летит пароход,
      Облака расступились, что мартовский лед,
      И зеленая влага поката.
      Кирпичом поначищены ручки кают,
      И матросы все в белом сидят и поют,
      И будить мне не хочется брата.
      Ничего не осталось от прожитых дней...
      Вижу: к морю купаться ведут лошадей,
      Но не знаю заливу названья.
      У конюших бока золотые, как рай,
      И, играя, кричат пароходу: "Прощай!"
      Да и я не скажу "до свиданья",
      Не у чайки ли спросишь: "Летишь ты зачем?"
      Скоро люди двухлетками станут совсем,
      Заводною заскачет лошадка.
      Ветер, ветер, летящий, пловучий простор,
      Раздувает у брата упрямый вихор,
      И в душе моей пусто и сладко.
      1926
      III
      524-530. СЕВЕРНЫЙ ВЕЕР
      Юр. Юркуну
      1
      Слоновой кости страус поет:
      - Оледенелая Фелица!
      И лак, и лес, Виндзорский лед,
      Китайский лебедь Бердсли снится.
      Дощечек семь. Сомкни, не вей!
      Не иней - букв совокупленье!
      На пчельниках льняных полей
      Голубоватое рожденье.
      2
      Персидская сирень! "Двенадцатая ночь".
      Желтеет кожею водораздел желаний.
      Сидит за прялкою придурковато дочь,
      И не идет она поить псаломских ланей.
      Без звонка, через кухню, минуя швейцара,
      Не один, не прямо, прямо и просто
      И один,
      Как заказное письмо
      С точным адресом под расписку,
      Вы пришли.
      Я видел глазами (чем же?)
      Очень белое лицо,
      Светлые глаза,
      Светлые волосы,
      Высокий для лет рост.
      Все было не так.
      Я видел не глазами,
      Не ушами я слышал:
      От желтых обоев пело
      Шекспировски плотное тело:
      - "За дело, лентяйка, за дело".
      3
      О, завтрак, чок! о, завтрак, чок!
      Позолотись зимой, скачок!
      Румяных крыльев какая рань!
      Луком улыбки уныло рань.
      Холодный потик рюмку скрыл,
      Иголкой в плечи - росточек крыл.
      Апрель январский, Альбер, Альбер,
      "Танец стрекоз", арена мер!
      4
      Невидимого шум мотора,
      За поворотом сердце бьется.
      Распирает муза капризную грудь.
      В сферу удивленного взора
      Алмазный Нью-Йорк берется
      И океанский, горный, полевой путь.
      Раскидав могильные обломки,
      Готова заплакать от весны незнакомка,
      Царица, не верящая своему царству,
      Но храбро готовая покорить переулок
      И поймать золотую пчелу.
      Ломаны брови, ломаны руки,
      Глаза ломаны.
      Пупок то подымается, то опускается...
      Жива! Жива! Здравствуй!
      Недоверие, смелость,
      Желание, робость,
      Прелесть перворожденной Евы
      Среди австралийских тростников,
      Свист уличного мальчишки,
      И ласточки, ласточки, ласточки.
      5
      Баржи затопили в Кронштадте,
      Расстрелян каждый десятый,
      Юрочка, Юрочка мой,
      Дай Бог, чтоб Вы были восьмой.
      Казармы на затонном взморье,
      Прежний, я крикнул бы: "Люди!"
      Теперь молюсь в подполье,
      Думая о белом чуде.
      6
      На улице моторный фонарь
      Днем. Свет без лучей
      Казался нездешним рассветом.
      Будто и теперь, как встарь,
      Заблудился Орфей
      Между зимой и летом.
      Надеждинская стала лужайкой
      С загробными анемонами в руке,
      А Вы, маленький, идете с Файкой,
      Заплетая ногами, вдалеке, вдалеке.
      Собака в сумеречном зале
      Лает, чтобы Вас не ждали.
      7
      Двенадцать - вещее число,
      А тридцать - Рубикон:
      Оно носителю несло
      Подземных звезд закон.
      Раскройся, веер, плавно вей,
      Пусти все планки в ход.
      Животные земли, огней,
      И воздуха, и вод.
      Стихий четыре: север, юг,
      И запад, и восток.
      Корою твердой кроет друг
      Живительный росток.
      Быть может, в щедрые моря
      Из лейки нежность лью,
      Возьми ее - она твоя.
      Возьми и жизнь мою.
      1925
      IV
      531-537. ПАЛЬЦЫ ДНЕЙ
      О. Черемшановой
      1. ПОНЕДЕЛЬНИК / Луна
      Прикосновенье лунных пальцев...
      Вставай, лунатик, в путь-дорогу.
      Дорога - чище серебра,
      Белеет Ева из ребра,
      Произрастают звери, птицы,
      Цветы сосут земную грудь.
      Все, что свечой в субботу снится,
      Ты можешь в небо окунуть.
      Закладка. Радуга. Молебен.
      Ковчег строгает старый Ной,
      И день простой уже не беден
      Играет радостью иной.
      В окошко зорю мирозданья
      Пронзает школьникам петух.
      О, первых почек клейкий дух,
      О, раннее в росе свиданье!
      2. ВТОРНИК / Марс
      Приземисто краснея, глаз
      Траншеи тускло озаряет.
      Какой неслыханный рассказ
      Глухая пушка повторяет?
      Висит туман янтарево,
      Столбом тускнеет зарево,
      Клокочет в колбе варево,
      Из-за моря нам марево.
      Свары, ссоры,
      Схватки, своры,
      Шпоры, шоры
      И барабан, барабан, барабан...
      А люди тонки и стройны,
      Неколебимы и высоки,
      Как будто стеклами войны
      Стекли бушующие соки.
      Гляди в продольные глаза:
      Не в сером вечере гроза,
      Блестит каюта на востоке.
      Когда вы сидели на кресле, я думал, я думал,
      я думал:
      Зачем этот стан, эти ноги и ребра не могут
      прижаться,
      Зачем не могу я погладить затылок, и плечи, и щеки,
      Зачем не измерить, целуя, длину протянувшего тела,
      Не вычерпать воду озер, где испуганно "да"
      рассмеялось?
      И в город - начало конца - лазутчики тихо
      вползали.
      3. СРЕДА / Меркурий
      Меркурий, Меркурий,
      Черных курей зарежем.
      Рудокоп с ногами крылатыми,
      Рулевой задумчиво-юный,
      Ходок по морям и по небу,
      Безбородый Никола,
      Офеня небесный,
      Без брони, без пики архангел,
      Шапка есть у тебя невидимка,
      Посошок волшебный,
      Учишь купцов торговать,
      Корабельщиков плавать,
      Поэтам нагоняешь сон,
      Развязываешь воображенье,
      Связываешь несвязуемое,
      Изобретать ты учишь,
      Выходить из положения,
      Отталкиваться от земли
      И снова к ней прикасаться.
      Покой тебе ненавистен,
      Умершим ты даешь мудрость.
      В любви ты учишь уловкам,
      Ревности, нежности,
      Ссорам и примиренью,
      Переходам к последней победе.
      Ты переменчив, как радуга,
      Твой день - посереди недели,
      Катись в любую сторону.
      Серо ивы клонятся,
      Сиро девы клонятся,
      Прошуршала конница
      Шумом бесшумным.
      Ветер узаконится,
      Крылья узаконятся,
      Веди, бледноколонница,
      К думам бездумным.
      Пастух и хранитель серебряных полей,
      На горячую маковку молоко пролей!
      4. ЧЕТВЕРГ / Юпитер
      Довольно. Я любим. Стоит в зените
      Юпитер неподвижный. В кабинет
      Ко мне вошел советник тайный Гете,
      Пожал мне руку и сказал: "Вас ждет
      Эрцгерцог на бостон. Кольцо и якорь".
      Закрыв окно, я потушил свечу.
      5. ПЯТНИЦА / Венера
      Кто скрижали понимает,
      Кто благую весть узнает,
      Тот не удивляется.
      По полям пятнистым идя
      И цветущий крест увидя,
      Сердцем умиляется.
      Разомкнулись вес и мера,
      У креста стоит Венера,
      Очи томно кружатся.
      По морю дымятся флоты,
      Пташек мартовских полеты
      Раздробила лужица.
      Нисхожденье - состраданье,
      Восхожденье - обладанье
      Огибают струями.
      О, святейший день недели,
      Чтоб не пили и не ели
      Жили поцелуями.
      6. СУББОТА
      Беременная Рая,
      Субботу приготовь:
      Все вымети,
      Все вычисти,
      Чтоб оживились вновь
      Мы запахами рая.
      О, елка, о, ребята.
      О, щука, о, чеснок.
      Не выразить,
      Не высказать,
      Как жребий наш высок,
      Как наша жизнь богата.
      Ну, опустите полог.
      Считай: рабочих шесть,
      А день седьмой,
      А день святой
      На то у Бога есть,
      Чтобы покой был долог.
      Теперь гут нахт, тушите свечи
      До деловой, житейской встречи.
      7. ВОСКРЕСЕНЬЕ
      Только колоколам работа.
      Равны рабы Божий.
      Паруса опустились.
      Штиль, безмолвие.
      Если я встречу вас
      Не узнаю.
      На всех крахмальные воротнички
      И шляпы, как на корове седло.
      Бездействие давит воочию.
      Все блаженно растекаются
      В подобии небытия.
      Сердце боится остановок
      И думает, что это сон,
      Выдуманный Сера и Лафоргом.
      Подходило бы, чтобы у соседей
      Непрерывно играли гаммы
      И гуляли приюты,
      Изнывая от пустоты.
      Точка, из которой ростками
      Расходятся будущие лучи.
      1925
      V
      538-547. ДЛЯ АВГУСТА
      С. В. Демьянову
      1. ТЫ
      Так долго шляпой ты махал,
      Что всем ужасно надоел.
      Взяла брюнетка на прицел,
      Подруга вставила "нахал".
      И долго крякал капитан,
      Который здорово был пьян.
      Махал, махал, и, наконец,
      Когда остался ты один,
      Какой-то плотный господин
      Тебя уводит как отец.
      В одной из светленьких кают
      Уж скоро рюмки запоют.
      Ты треугольник видишь бри
      И рядом страсбургский пирог...
      Тут удержаться уж не мог,
      Подумал: "Ах, черт побери!
      Я никогда их не едал,
      У Блока кое-что читал".
      Отец нежданный стороной
      Заводит речь о том, о сем:
      Да сколько лет, да как живем,
      Да есть ли свой у вас портной...
      То Генрих Манн, то Томас Манн,
      А сам рукой тебе в карман...
      Папаша, папа, эй-эй-эй!
      Не по-отцовски вы смелы...
      Но тот, к кому вы так милы,
      Видавший виды воробей.
      Спустилась шторка на окне,
      Корабль несется по волне.
      2. ЛУНА
      А ну, луна, печально!
      Печатать про луну
      Считается банально,
      Не знаю почему.
      А ты внушаешь знанье
      И сердцу, и уму:
      Понятней расстоянье
      При взгляде на луну,
      И время, и разлука,
      И тетушка искусств
      Оккультная наука,
      И много разных чувств.
      Покойницкие лица
      Ты милым придаешь,
      А иногда приснится
      Приятненькая ложь.
      Без всякого уменья
      Ты крыши зеленишь
      И вызовешь на пенье
      Несмысленную мышь.
      Ты путаешь, вещаешь,
      Кувыркаешь свой серп
      И точно отмечаешь
      Лишь прибыль да ущерб.
      Тебя зовут Геката,
      Тебя зовут Пастух,
      Коты тебе оплата
      Да вороной петух.
      Не думай, ради Бога,
      Что ты - хозяйка мне,
      Лежит моя дорога
      В обратной стороне.
      Но, чистая невеста
      И ведьма, нету злей,
      Тебе найдется место
      И в повести моей.
      3. А Я...
      Стоит в конце проспекта сад,
      Для многих он - приют услад,
      А для других - ну, сад как сад.
      У тех, кто ходят и сидят,
      Особенный какой-то взгляд,
      А с виду - ходят и сидят,
      Куда бы ни пришлось идти
      Все этот сад мне по пути,
      Никак его не обойти.
      Уж в августе темнее ночи,
      А под деревьями еще темнее.
      Я в сад не заходил нарочно,
      Попутчика нашел себе случайно...
      Он был высокий, в серой кепке,
      В потертом несколько, но модном платье.
      Я голоса его не слышал
      Мы познакомились без разговоров,
      А мне казалось, что, должно быть, - хриплы!
      - На Вознесенском близко дом...
      Мы скоро до него дойдем...
      Простите, очень грязный дом.
      Улыбка бедная скользит...
      Какой у Вас знакомый вид!..
      Надежды, память - все скользит...
      Ведь не был я нисколько пьян,
      Но рот, фигура и туман
      Твердили: - Ты смертельно пьян!..
      Разделся просто, детски лег...
      Метафизический намек
      Двусмысленно на сердце лег.
      4. ТОТ
      Поверим ли словам цыганки,
      До самой смерти продрожим.
      А тот сидит в стеклянной банке,
      И моложав, и невредим.
      Сидит у столика и пишет,
      Тут каждый Бердсли и Шекспир,
      Апрельский ветер тюль колышет,
      Сиреневый трепещет мир,
      Звенят, звенят невыносимо
      Иголки, искры и вино,
      И ласточки просвищут мимо
      Американкою в окно.
      Измены здесь для примиренья,
      А примиренья для измен.
      Политональнейшее пенье
      От лаковых несется стен.
      Все кружится, и все на месте...
      Все близко так, и все поет,
      Отчетливо, как при Норд-Эсте,
      Прозрачно, словно жидкий мед...
      Куда пропал ты, беспечальный
      И чистый воздух медных скал?
      На Вознесенском дом скандальный
      Да пароходный тот нахал!
      5. ТЫ / 2-ое
      - Остановка здесь от часа до шести,
      А хотелось бы неделю провести.
      Словно зайчики зеркал,
      Городок из моря встал,
      Все каналы да плотины,
      Со стадами луговины,
      Нет ни пропастей, ни скал.
      Кабачок стоит на самом берегу,
      Пароход я из окна устерегу.
      Только море, только высь.
      По земле бы мне пройтись:
      Что ни город - все чудесно,
      Неизвестно и прелестно,
      Только знай себе дивись!
      Если любишь, разве можно устоять?
      Это утро повторится ли опять?
      И галантна, и крепка
      Стариковская рука.
      Скрипнул блок. Пахнуло элем.
      Чепуху сейчас замелем,
      Не услышать нам свистка.
      6. А Я / 2-ое
      Постучали еле слышно...
      Спичка чирк... шаги... глаза...
      Шепот... "Вася, осторожней:
      По домам идет обход".
      - Шпалер, шпалер... Брось за печку...
      - Гость?.. смывайтесь... разве пьян?..
      - Черный ход еще не заперт,
      Мина Карловна сидит.
      - Извиняюсь... не нарочно...
      Я и сам тому не рад...
      Я засыпаюсь, наверно,
      На Конюшенной налет.
      Ну, пока! - поцеловались...
      - Стой! и я с тобой. - Куда?
      - Все равно! - А попадетесь?
      Укрывателю тюрьма.
      Отчего же хриплый голос
      Стал прозрачным и любимым,
      Будто флейта заиграла
      Из-за толстого стекла.
      Отчего же эта нежность
      Щеки серые покрыла,
      Словно в сердце заключенной
      Оставаться не могла?
      Разве ты сидишь и пишешь,
      Легче бабочки из шелка,
      И причесан, и напудрен,
      У апрельского стола?
      - Что же стали? - Кот-басила...
      Опрокинулось ведро.
      - Тише, черти! - Сердце бьется,
      Заливается свисток.
      - Значит, ты?.. - До самой смерти!
      Улыбнулся в темноте.
      - Может, ждать совсем не долго,
      Но спасибо и на том.
      Тут калитка возле ямы...
      Проходной я знаю двор.
      Деньги есть? Аида на Остров.
      Там знакомый пароход.
      Паспортов у нас не спросят,
      А посадят прямо в трюм.
      Дней пяток поголодаем
      Вместе, милый человек!
      7. ТОТ / 2-ое
      Февральский радио поет
      Приволье молодости дальней,
      Натопленность кисейной спальной
      И межпланетный перелет.
      Перечит нежности начальной
      Воспоминаний праздный счет.
      Сереет снег, тончает лед,
      Не уберечь зимы венчальной!
      Хрусталь на прежнее стекло
      Воображенье налагает,
      Изменчивое так светло!
      Плывут вуали, воздух тает...
      И сонный вой гавайских труб
      Напоминает трепет губ.
      8. ЛУНА / 2-ое
      Луна! Где встретились!.. сквозь люки
      Ты беспрепятственно глядишь,
      Как будто фокусника трюки,
      Что из цилиндра тянет мышь.
      Тебе милей была бы урна,
      Руины, жалостный пейзаж!
      А мы устроились недурно,
      Забравшись за чужой багаж!
      Все спит; попахивает дегтем,
      Мочалой прелой от рогож...
      И вдруг, как у Рэнбо, под ногтем
      Торжественная щелкнет вошь.
      И нам тепло, и не темно нам,
      Уютно. Качки нет следа.
      По фантастическим законам
      Не вспоминается еда
      Сосед храпит. Луна свободно
      Его ласкает как угодно,
      И сладострастна, и чиста,
      Во всевозможные места.
      Я не ревнив к такому горю:
      Ведь стоит руку протянуть
      И я с луной легко поспорю
      На деле, а не как-нибудь!
      Вдруг... Как?.. смотрю, смотрю... черты
      Чужие вовсе... Разве ты
      Таким и был? И нос, и рот...
      Он у того совсем не тот.
      Зачем же голод, трюм и море,
      Зубов нечищенных оскал?
      Ужели злых фантасмагорий,
      Луна, игрушкою я стал?
      Но так доверчиво дыханье
      И грудь худая так тепла,
      Что в темном, горестном лобзаньи
      Я забываю все дотла.
      9. ТЫ / 3-е
      - Вы мне не нравитесь при лунном свете:
      Откуда-то взялись брюшко и плешь,
      И вообще, пора бы шутки эти
      Оставить вам, - Голландия скучна!
      - Но, детка, вы же сами захотели
      Остановиться в этом городке.
      Не думал я, что в столь прелестном теле
      Такой упрямец маленький сидит.
      - Вы лишены духовных интересов.
      Что надо вам, легко б могли найти
      В любом из практикующих балбесов!
      А я... а я... - Брюссельская капуста
      Приправлена слезами. За окном
      На горизонте растушеван густо
      Далекий дождь...
      В глазах плывет размытая фиалка,
      Так самого себя бывает жалко!
      - Вы сами можете помочь невзгодам,
      Ведь дело не в Голландии, а в вас!
      - Нет, завтра, завтра, первым пароходом!
      А вас освобождаю хоть сейчас!
      Забарабанил дружно дождь по крышам,
      Все стало простодушней и ясней.
      Свисток теперь, конечно, мы услышим,
      А там посмотрим. "Утро вечера мудреней".
      10. ВСЕ ЧЕТВЕРО / Апофеоз
      Тра-та-та-т_а_-та, тра-та-та-т_а_-та,
      Тра-та-та-т_а_-та, тра-т_а_-та-т_а_!
      Нептун трезубцем тритонов гонит.
      Апофеоз. Апофеоз!
      Тра-та-та-т_а_-та. Дельфин играет!
      Тра-та-та-т_а_-та. Ярка лазурь!
      Брады завеса ключом взлетает.
      Апофеоз. Апофеоз!
      Парная роскошь - была м_о_кредь.
      Повеял ужас, дымит восторг...
      И ты - не тот ведь, и тот - не тот ведь!
      Апофеоз. Апофеоз!
      Потягиваясь сладко, вышли.
      Голландия! Конец пути.
      Идти легко, как паре в дышле.
      И заново глядят глаза:
      Земля и воздух - все другое.
      Кругом народ, все видим мы,
      И все-таки нас только двое,
      И мы другие, как и все.
      Какой чудесный день сегодня.
      Как пьяно вывески твердят,
      Что велика любовь Господня!
      Поют опущенные сходни,
      Танцуют краны, паруса.
      Ты не сидишь уже, окован,
      В стеклянном пресном далеке,
      Кисейный столик расколдован
      И бьется в сердце, как живой.
      Вдруг... Боже мой. Навстречу пара,
      И машет та же шляпа мне.
      Ах, в ожидании удара
      Прижаться в нежной простоте.
      Другой кричит издалека:
      - Fichue rencontre! c'est toi! c'est moi! {*}
      {* Ничего себе встреча! вот и ты! вот и я! (фр.) - Ред.}
      Толчком проворным старик за бортом.
      Такая жертва, такой отказ
      Считаться мог бы первейшим сортом.
      Апофеоз. Апофеоз!
      - Ведь я все тот же! минута бреда...
      Опять с тобою - и нет измен.
      - Круги бросайте! Тащите деда!
      Апофеоз. Апофеоз!
      Тра-та-т_а_-та. Но я не тот же
      Тра-та-та-т_а_-та. Я не один!
      - Какая черствость! и с кем? о Боже!
      Тра-та-та-т_а_-та, тра-та-та-т_а_.
      Триумф Нептуна туземцев тешит.
      И остаются все при своем.
      В восторге дядя затылок чешет.
      Апофеоз! Апофеоз!
      1927
      VI
      548-560. ЛАЗАРЬ
      К. П. Покровскому
      1. ЛАЗАРЬ
      Припадочно заколотился джаз,
      И Мицци дико завизжала: "Лазарь!"
      К стене прилипли декольте и фраки,
      И на гитары негры засмотрелись,
      Как будто видели их в первый раз...
      - Но Мицци, Мицци, что смутило вас?
      Ведь это брат ваш Вилли? Не узнали?
      Он даже не переменил костюма,
      Походка та же, тот же рост, прическа,
      Оттенок тот же сероватых глаз.
      - Как мог мой Вилли выйти из тюрьмы?
      Он там сидит, ты знаешь, пятый месяц.
      Четыре уж прошло... Четыре чувства,
      Четыре дня, четырехдневный Лазарь!
      Сошли с ума и он, и Бог, и мы!
      - Ах, Мицци дорогая... - О, позволь
      Мне опуститься вновь в небытие,
      Где золотая кровь и золотые
      Колосья колются, и запах тленья
      Животворит спасительную боль!
      Охриплой горлицею крик затих.
      Где наш любимый загородный домик,
      Сестрица Марта с Моцартом и Гете?
      Но успокоилось уже смятенье,
      И застонала музыка: "Fur dich!.." {*}
      {* "Для тебя!.." (нем.). - Ред.}
      2. ДОМИК
      С тех пор прошло уж года два,
      А помню, как теперь...
      Высоких лип едва-едва
      Коснулся месяц май.
      Веселый дождик. Духов день.
      Садовник рвет цветы.
      Едва ступил я на ступень
      Услышал тихий смех.
      А за стеклом две пары глаз
      Смеются, словно май,
      И Вилли в комнату сейчас
      Со скрипкою вбежит.
      Как мог быть с вами незнаком
      Я целых тридцать лет?
      Благословен ваш сельский дом,
      Благословен Господь!
      3. МИЦЦИ И МАРТА
      Не переводятся гости у нас, уж так повелося:
      Только проводишь одних, смотришь - других
      принимай.
      Едут и старый и малый: банкиры, купцы, лейтенант!!
      Киноактеры, певцы, летчик, боксер, инженер.
      Марта сбилася с ног: принять, занять разговором,
      Всех накормить, напоить, розы поставить на стол.
      Мицци - та не хозяйка: только бы ей наряжаться,
      Только бы книги читать, только бы бегать в саду.
      Мицци имеет успех гораздо больший, чем Марта,
      Не потому, что всего только семнадцать ей лет.
      Марте тоже не много, она и добрей, и спокойней,
      Меньше капризов у ней, чаще улыбка видна.
      Мицци, за что ни возьмется, мигом все одолеет,
      Мигом забросит одно, мигом другое в уме.
      То ненасытно танцует, хохочет, правит мотором,
      То помрачнеет, как ночь, молча запрется одна,
      Час, полтора просидит, плача, она неподвижно.
      Губы кривятся, дрожат, сводит суставы болезнь...
      Выйдет, как после припадка, сядет, глядит виновато...
      Спрашивать вздумает кто, молвит: ...сидела у ног,
      Слава не очень хорошая ходит про наших сестричек.
      Марту тревожит она, Мицци на все наплевать...
      Ну, а друзья? Да что же друзья? Какое им дело:
      Музыка, танцы, игра, вечно вино на столе.
      А Вилли - брат любимый;
      Румян, высокий рост,
      И сердце золотое,
      И нравом очень прост.
      Вилли несчастный, милый мой друг,
      Зачем это время я вспомнил вдруг?
      Быстро в беседку вошла и бросилась к Мицци на
      шею,
      Розою вся запылав, старшая, Марта, сестра.
      - Мицци, послушай меня: какая забавная новость!
      Всех я корю за любовь, - вот полюбила сама.
      - Марточка, Марточка, ты? Признаться
      разодолжила.
      Можно и имя узнать? - Помнишь, высокий
      блондин...
      В Духов день он пришел и на крыльце спотыкнулся...
      Вилли со скрипкой тогда в комнату быстро вбежал,
      Гость покраснел и смутился... Ужели не помнишь,
      родная?
      Мицци умолкла на миг, тень пробежала по лбу.
      Марта, разумная Марта, все для других ты
      рассудишь,
      А доведись до себя - выйдешь ребенка глупей.
      Ты полюбила его. Я верю и этому рада,
      Но рассудила ли ты, что ты получишь в ответ?
      Марта, еще покраснев, смущенная, молвит:
      Зачем же
      Он не выходит от нас, словно забыл о делах.
      Он человек занятой, а вечно сидит да играет,
      Слушает песни мои, робко краснеет, молчит.
      Мицци прищурила глаз и тихо, раздельно сказала:
      - Мы тут, поверь, ни при чем; хочет он с Вилли
      дружить
      А Вилли, брат любимый,
      Глядит себе во двор...
      Вот бы расхохотался,
      Услыша разговор.
      Вилли несчастный, милый мой друг,
      Зачем это время я вспомнил вдруг?
      4. ЭДИТ
      Весь город поутру твердит:
      - Вчера убита Джойс Эдит.
      А кто она, и где жила,
      И с кем тот вечер провела?
      Чужая смерть невнятна нам
      Поахали - и по делам:
      Кто на завод, кто в магазин,
      В контору, в банк - и ни один
      Из них не думал, что когда
      Нибудь исчезнет навсегда.
      Звенят трамваи, слаб ледок,
      А девушка глядит в листок:
      Все те же десять черных строк,
      А уж заныл от боли бок,
      Расширенно стоят глаза,
      И не бежит на них слеза,
      И рот запекшийся твердит:
      - Моя Эдит, моя Эдит.
      Куда девался милых смех,
      Улыбки и соболий мех,
      Сережки длинные в ушах
      И воробьиная душа?
      Кто будет в опере бывать,
      Блэк-беттом с Вилли танцевать?
      Где ты упала, где лежишь,
      Не обновивши модных лыж?
      Тебя в саду я не найду...
      Вдруг вскрикнула и на ходу
      С трамвая бросилась в мотор...
      Все так же дик недвижный взор.
      Скорей, скорей, скорей, скорей
      В простор сугробистых полей!
      Прокрикнут адрес кое-как...
      Шофер, как видно, не дурак,
      Пускает запрещенный ход,
      Застопорил лишь у ворот.
      - Не надо сдачи! - Вот звонок...
      Рукою жмет себе висок...
      - Где Вилли? - Старшая сестра
      Шепнула: - Он еще вчера
      Был арестован. - Мицци, ах,
      Не устояла на ногах.
      5. СУД
      Дамы, дамы, молодые люди,
      Что вы не гуляете по липкам,
      Что не забавляетесь в Давосе,
      Веселя снега своим румянцем?
      Отчего, как загнанное стадо,
      Вы толпитесь в этом душном зале,
      Прокурора слушая с волненьем,
      Словно он объявит приз за хоккей?
      Замелькали дамские платочки,
      Котелки сползают на затылок:
      Видно, и убитую жалеют,
      Жалко и убийцы молодого.
      Он сидит, закрыв лицо руками;
      Лишь порою вздрагивают уши
      Да пробор меж лаковых волосьев
      Проведен не очень что-то ровно.
      Он взглянуть боится на скамейку,
      Где сидят его родные сестры,
      Отвечает он судье, не глядя,
      И срывается любимый голос.
      А взглянул бы Вилли на скамейку,
      Увидал бы Мицци он и Марту,
      Рядом пожилого господина
      С черной бородою, в волчьей шапке..
      Мицци крепко за руку он держит.
      Та к нему лисичкою прижалась.
      - Не волнуйтесь, барышня, о брате:
      Как бы судьи тут ни рассудили,
      Бог по-своему всегда рассудит.
      Вижу ясно всю его дорогу,
      Труден путь, но велика награда.
      Отнимаются четыре чувства:
      Осязанье, зренье, слух - возьмутся,
      Обонянье испарится в воздух,
      Распадутся связки и суставы,
      Станет человек плачевней трупа.
      И тогда-то в тишине утробной
      Пятая сестра к нему подходит,
      Даст вкусить от золотого хлеба,
      Золотым вином его напоит:
      Золотая кровь вольется в жилы,
      Золотые мысли - словно пчелы,
      Чувства все вернутся хороводом
      В обновленное свое жилище.
      Выйдет человек, как из гробницы
      Вышел прежде друг Господень Лазарь.
      Все писцы внезапно встрепенулись,
      Перья приготовили, бумагу;
      Из дверей свидетелей выводят,
      Четверых подводят под присягу.
      Первым нищий тут слепорожденный
      Палкою настукивал дорогу,
      А за ним домашняя хозяйка
      Не то бандерша, не то сиделка.
      Вышел тут же и посадский шкетик,
      Дико рот накрашен, ручки в брючки,
      А четвертым - долговязый сыщик
      И при нем ищейка на цепочке.
      Встали все и приняли присягу.
      - Отчего их четверо, учитель?
      Что учил ты про четыре чувства,
      Что учил про полноту квадрата,
      Неужели в этом страшном месте
      Понимать я начинаю числа?
      Вилли, слушай! Вилли, брат любимый,
      Опускайся ниже до предела!
      Насладись до дна своим позором,
      Чтоб и я могла с тобою вместе
      Золотым ручьем протечь из снега!
      Я люблю тебя, как не полюбит
      Ни жена, ни мать, ни брат, ни ангел!
      Стали белыми глаза у Вилли,
      И на Мицци он взглянул с улыбкой,
      А сосед ее тихонько гладит,
      Успокаивает и ласкает;
      А в кармане у него конвертик
      Шелестит с американской маркой:
      "Часовых дел мастеру в Берлине,
      Вильмерсдорф, Эммануилу Прошке".
      6. ПЕРВЫЙ СВИДЕТЕЛЬ / Слепорожденный
      Слепым родился я на свет
      И так живу уж сорок лет,
      Лишь понаслышке, смутно зная,
      Что есть и зорька золотая,
      Барашки белые в реке,
      Румянец свежий на щеке.
      И как бы ни твердили внятно,
      А пестрота мне непонятна
      Природы: для меня она
      В глубокий мрак погружена.
      Я рос и вырос сиротою
      И по домам хожу с сумою.
      Кто даст - Господь того спаси,
      А нет - пустой суму неси.
      Конечно, есть между слепыми
      Живут ремеслами какими,
      Меня же смолоду влекло
      На ветер, дождик, снег, тепло!
      Что близких нет, так мне не жалко,
      Верней родни слепому - палка:
      Она и брат, она и друг,
      Пока не выпадет из рук.
      Вот так-то, палкою водимый,
      Я брел равниною родимой...
      Вдруг палкой ткнул - нельзя идти,
      Лежит преграда на пути.
      Остановился. Шум далеко,
      Собака лает одиноко.
      Провел рукою - предо мной
      Лежит мужчина молодой...
      Потрогал - он не шевелится,
      А сердце бьется, ровно птица.
      - Послушай, встань! Напился, брат?
      Пора домой идти назад.
      Замерзнешь на снегу... - Очнулся,
      Вскочил и сам ко мне нагнулся,
      - Кто здесь? Ты видел? Боже мой,
      Собака гонится за мной!
      - Я слеп и ничего не вижу,
      А и видал бы - не обижу.
      - Тебе не страшно? - Нет, чего?
      - Я, может быть... убил кого!
      - Все может быть. Не нам, убогим,
      Пристало быть к другому строгим.
      Я - просто бедный человек.
      Умолк. Рука сгребает снег,
      А снег ледок осевший кроет,
      Да столб от телеграфа воет,
      Да поезд по мосту стучит,
      Да ночь снеговая молчит...
      - Ощупай мне лицо рукою!
      Скажи, кто здесь перед тобою?
      Глубоко врезалась печать?
      Черты уж начали кричать?
      - Ты - молодой и добрый малый,
      В нужде и горе не бывалый.
      Есть у тебя друзья и дом,
      Ты с лаской нежною знаком.
      В труде рука не загрубела,
      Еще приятно, гладко тело...
      Ты говоришь, что ты убил,
      Но грех до кожи не доплыл:
      Она по-прежнему чиста,
      Она по-прежнему свята,
      По-прежнему ее коснуться
      Для жизни и любви проснуться.
      Он весь дрожит и руку жмет,
      На снег умятый слезы льет.
      - Есть люди, для которых Вилли
      Его грехи не изменили!
      Он денег дал, простился, встал...
      С тех пор его я не встречал.
      7. ВТОРОЙ СВИДЕТЕЛЬ / Хозяйка
      Покойный муж говаривал мне: "Минна,
      Умру спокойно - ты не пропадешь,
      Сумеешь грош нажить на каждый грош
      И в деле разобраться, как мужчина".
      А Фриц мой знал отлично в людях толк,
      Недаром шуцманом служил лет десять;
      На глаз определит - того повесят,
      А тот поступит в гренадерский полк.
      Ко мне, быть может, был он и пристрастен:
      Свою жену ну как не похвалить?
      Но вскоре приказал он долго жить.
      В таких делах уж человек не властен!
      Живым - живое, а умершим - тленье.
      И вот, покрывшись траурным чепцом,
      Открыла гарнированный я дом,
      Чтоб оправдать супружеское мненье.
      Вложила весь остаток капитала
      Я в этот дом; не мало и хлопот...
      А через год - глядь - маленький доход.
      Но большего ведь я и не искала.
      Без нищеты дни протянуть до смерти
      Вот вся задача. Но зато труда
      Потратила не мало, господа,
      На это дело, верьте иль не верьте!
      Руководить жильцовскою оравой,
      Распределять и строгость, и привет
      Трудней такой работы в свете нет.
      Должны бы мы увенчиваться славой,
      Как полководцы, иль как дипломаты,
      Иль как какой известный дирижер...
      Все должен знать хозяйский слух и взор
      Насчет скандалов, нравственности, платы.
      Перебывала масса квартирантов;
      Видала я и фрейлин, и певиц,
      И адмиралов, и простых девиц,
      И укротителей, и модных франтов.
      И Джойс Эдит была между другими;
      Актрисою писалася она,
      Нужды не знала, но была скромна
      И превосходно танцевала шимми.
      Конечно, к ней ходили тоже гости,
      Но человек - всегда ведь человек,
      И так короток наш девичий век!
      Степенным быть успеешь на погосте.
      Я никого - мой Бог! - не осуждаю:
      За молодость кто может быть судья?
      Как вспомнится: "К Максиму еду я",
      Так до сих пор теряюсь и вздыхаю...
      Меж прочими к нам приходил и Вилли,
      И наконец - бывал лишь он один.
      Ну что ж? Вполне приличный господин,
      И по-семейному мы время проводили.
      И барышня к нам часто забегала,
      Его сестра, да друг его, блондин
      Высокий, тоже милый господин,
      И ничего я не подозревала.
      В день роковой я около полночи
      Решила спать. А Вилли был у нас
      Свой человек!.. Я потушила газ
      В передней и легла, сомкнувши очи.
      Поутру встала. С виду все в порядке.
      Эдит вставала рано. Стук-стук-стук.
      Стучу... Еще... Хоть бы единый звук
      Из-за дверей в ответ! Как в лихорадке,
      Какао я скорей на подоконник...
      Стучу что мочи в двери кулаком,
      Ломаю их, не думая о том,
      Что, может, не ушел еще поклонник...
      Ах, ах! как замертво я не упала?
      Как упустил свою добычу черт? !
      Бутылки между роз, слоеный торт
      И два недопитых до дна бокала...
      Лишилась дара речи... рву косынку,
      Как дура... А Эдит моя лежит
      Как спит; кинжал в груди у ней торчит,
      И кровь течет на новую простынку!..
      Ну кто бы тут, скажите, не рехнулся?
      Никто же ведь не думал, не гадал!
      Такое преступленье и скандал!
      Я на пол - бух, и речи дар вернулся.
      Поверите, я никому на свете
      Такого не желаю пережить.
      Как застрахованной от горя быть,
      Когда мы все как маленькие дети?..
      8. ТРЕТИЙ СВИДЕТЕЛЬ / Шкет
      Что ж, господа, вы хотите знать?
      Видел что? - ничего не видел.
      Знал кого? - никого не знал.
      Слышал кой-что, да и то случайно.
      Род занятий? - как вам сказать?
      Чем придется - всего вернее.
      Возраст? - Двадцать. Холост. Крещен.
      Местожительства не имею...
      Был не очень большой мороз,
      Как вы помните: сухо, ясно
      Прямо, погода как на заказ
      Для такой вот бездомной братьи.
      Тут кино, а туда - кафе,
      Так - фонарь, там - стоянка трама.
      Место бойкое, свет вовсю:
      Можно выбрать кого угодно!
      Клюнуло... Видно, важный гусь.
      Я за ним в переулок темный.
      Вдруг куда-то пропал мой тип,
      Будто сквозь землю провалился.
      Закурил... Надо подождать.
      Слышу в желудке: скоро полночь...
      С двух... выходит - десять часов!
      Дело дрянь! А стою у подъезда.
      Как прошли, не заметил я,
      Только слышу: как будто спорят.
      Голос у девушки чист, приятен!
      Думал - гулящая; нет, не то.
      Ну а мужчина совсем как мальчик!
      Старшие классы... юнкер... спорт.
      Да и не спорят, а как-то странно
      Оба волнуются все об одном.
      С голоду все мне было понятно,
      Вспомню - опять не понять ни черта.
      Будто она ему: - Милый, ты видишь?
      Легкая поступь тяжелей всех,
      Легкий стук - это гроб забивают,
      Плод получить - не сливы трясти.
      Он ей: - Когда тебя что смущает...
      Ну, искушенье... сделай и брось!
      Тут очищенье, крепость, сила.
      - "Сделай и брось!" А прилипнет рука?
      - Есть огонь, всякий клей растопит.
      - Да, огонь, и железо, и смерть!
      Тут умолкла. Вдруг очень нежно:
      - Кто тебе дороже всего?
      - Кто дороже всего, ты знаешь.
      Я говорил, не скрывал ничего.
      - Преступленье - такая честность!
      - Что с тобой? Ты сегодня больна?
      - Ах, в болезни остреет зренье,
      Мысль яснеет, тончает слух!
      - Право, какая-то ночь вопросов!
      - Что ж? пускай, но скажи мне одно,
      Больше я приставать не буду:
      Прав ли тот, кто уходит сам?
      Ну, уходит... ты понимаешь?
      - Я далеко не фаталист,
      Но считаю, что все уходы
      Нам предписывает судьба.
      Тешимся детски свободной волей,
      А уходим, окончив роль.
      - Это ясно, по крайней мере!
      Тут вернулся мой господин,
      Подошел и пыхнул сигарой...
      Не напрасно так долго ждал!
      Пусть приходят и пусть уходят,
      Что мне за дело до других?
      Я на сегодня имею ужин...
      А чего-то мне было жаль...
      9. ЧЕТВЕРТЫЙ СВИДЕТЕЛЬ / Сыщик
      Когда нас пригласили вместе с Дэзи
      На место преступленья, я не знал,
      В чем дело. Может быть, простой грабеж
      Иль воровство. В лицо мне эта дама
      Была известна, но особой слежки
      За ней не полагалось, так что я
      Не знал - ни кто она, ни с кем водилась,
      Ни где бывала, - и пришел, как в лес.
      Но для собаки не играет роли
      Осведомленность: стоит ей на след
      Напасть - и вам преступника отыщет.
      Одно скажу, что не специалист
      Тут действовал: следов он не засыпал
      И прямо побежал, не забегая
      Туда-сюда, без всяких остановок.
      За ней помчалось на автомобилях
      Нас человека три. В поля, за город,
      За полотно куда-то нас вела.
      Мы думали, совсем уж убежала...
      Вдруг слышим лай - и бросились туда.
      Лежал без чувств преступник на сугробе;
      Сидела Дэзи, высунув язык,
      И уходил вдали слепой прохожий...
      Ведь на снегу все видно, словно днем.
      Отдался в руки он беспрекословно.
      Свое я дело сделал. Дальше - вам!
      Напомню только, что одна собака
      В суде бывает лишена пристрастья,
      Ей все равно - что молод, стар, красив,
      Один ли сын иль что-нибудь такое...
      Все это - человеческие чувства,
      А ею водит нюх и запах крови.
      Где запах крови, там ищи убийства.
      10. ПОСЛЕ СУДА
      Зачем идти домой,
      Когда не встречу брата?
      Весь мир мне стал тюрьмой,
      А жизнь цвела когда-то
      Привольно и богато
      Тобой, одним тобой.
      Зачем он все молчал,
      В устах улыбка жалась?
      Он правды не искал,
      И правда оказалась,
      Как будто приближалось
      Начало всех начал.
      Начало всех начал друзей согнало
      К Эммануилу за перегородку.
      Тут ничего о Вилли не напомнит,
      Тут тиканье часов их успокоит,
      Глубокий голос уврачует раны,
      Закат об утренней заре пророчит.
      Ведь одного лишь нет,
      А будто все разбито,
      И омрачился свет,
      И солнце тучей скрыто.
      До крика не забыто,
      Какой несем ответ.
      Связать нельзя черты,
      Не восстановишь круга,
      Своей неправоты
      Не отогнать испуга,
      И смотрят друг на друга,
      И повторяют: "Ты".
      11. НОЧЬЮ
      Шаги за спиною, и черный канал,
      А на сердце льется тягучий асфальт.
      Зачем он увидел, зачем он догнал?
      Пускай бы лишь искры, да сажа из труб,
      Да куст бузины, неопрятен и тощ,
      Тщедушный изгнанник младенческих рощ!
      Обгонит, быть может, и мимо пройдет?
      Вот эта скамейка в тени на мосту...
      Нет, шаг замедляет, за руку берет...
      Теперь никуда от него не уйти!
      О, как ненавистен и светлый пробор
      И братом любимый болотистый взор!
      - Куда вы, Мицци? Час глухой,
      И место здесь глухое.
      - Зачем следите вы за мной?
      Мне тяжелее вдвое.
      - Я должен вас оберегать,
      Теперь я вместо брата.
      - Нет! Вилли будет жить опять,
      Как с нами жил когда-то!
      Стал гуще липкий полумрак.
      - Не верите? молчите?
      - Наверно, все и будет так,
      Как вы того хотите.
      - Известно, вижу, что-то вам,
      Чего другой не знает.
      Быть может, сами были там,
      Где дух Эдит витает?
      Зачем молчанием томить?
      Сознайтесь: были? были??..
      Она могла помехой быть
      И вы ее убили.
      Так ясно все! Конечно, вы...
      Другой посмел бы кто же?
      Но он смолчал - и вы правы,
      И все на бред похоже!
      - Нет, я не убивал... А бред
      Всегда был в этом деле.
      Сказали бы: "Виновных нет",
      Когда б понять сумели.
      - Кругом такая пустота...
      Я ничего не вижу...
      Я не любила вас всегда,
      Теперь же ненавижу!..
      - Все это бред. Я вам - не враг.
      Я друг, поймите, Вилли.
      Они ускорили свой шаг,
      Про тех не говорили.
      И быстро и молча проходят они
      Заводы, заставы, заборы, мосты...
      Слилися вдали городские огни,
      И ветру просторней, и тише дышать...
      Виднеется вдруг словно вымерший дом
      По снам позабытым он сердцу знаком.
      12. ПОСЕЩЕНИЕ
      В окне под потолком желтеет липа
      И виден золотой отрезок неба.
      Так тихо, будто вы давно забыты,
      Иль выздоравливаете в больнице,
      Иль умерли, и все давно в порядке.
      Здесь каждая минута протекает
      Тяжелых, полных шестьдесят секунд.
      И сердце словно перестало биться,
      И стены белы, как в монастыре.
      Когда раздался хриплый скрип ключа,
      Сидевший у стола не обернулся,
      А продолжал неистово смотреть
      На золотую липу в небе желтом.
      Вот перед ним какой-то человек.
      Он в волчьей шапке, с черной бородою,
      В руках он держит круглый белый хлеб
      И узкогорлую бутылку с рейнским.
      - Я навестить пришел вас. Может быть,
      Не только навестить... - Молчит, ни слова.
      - Мне все известно. Вы ведь Вильгельм Штуде.
      У вас есть сестры, Марта и Мария,
      И друг у вас Эрнест фон Гогендакель...
      А Джойс Эдит вам не была невестой.
      - Вот чудеса! Газетные известья!
      Кто ж этого не знает? Имена!
      - Ну хорошо. Тогда напомню то,
      Что не было помещено в газетах:
      Что вы Эдит совсем не убивали,
      А взяли на себя вину затем,
      Чтоб не коснулось подозренье друга.
      - Зачем нам заново вести все дело?
      В суде сказалося не мненье судей,
      А чья-то правда правду оттолкнула
      И мне не позволяла говорить.
      Теперь мне все равно, как будто чувства
      Мои исчезли, связки и суставы
      Распалися. Одна осталась жажда
      Да голод маленький. Вот, я читал,
      Что дикари живьем съедают бога.
      Того, кто дорог, тоже можно съесть.
      Вы понимаете? я будто умер,
      И приговор есть только подтвержденье
      Того, что уж случилось. Право, так.
      - Я вам принес хорошего вина.
      Попробуйте и закусите хлебом.
      - О, словно золото! А хлеб какой!
      Я никогда такой не видел корки!
      Вливается божественная кровь!
      Крылатыми становятся все мысли!
      Да это - не вино, не хлеб, а чудо!
      И вас я вспоминаю. Вас видал,
      Еще когда я назывался Вилли.
      Теперь я, может быть, уж Фридрих, Карл,
      Вольфганг иль как-нибудь еще чуднее.
      - Идемте. Дверь открыта. Все готово.
      Вас ждут. Вы сами знаете - вас любят.
      И заново начать возможно жизнь.
      - А Джойс Эдит, бедняжка, не воскреснет.
      - Воскреснет, как и все. Вам неизвестно,
      Что у меня предсмертное письмо
      Ее находится? Улики сняты.
      - Ах так!.. Я разучился уж ходить...
      Я не дойду. Какое солнце! Липы!
      13. ДОМ
      Благословен, благословен
      И сад, и дом, и жизнь, и тлен.
      Крыльцо, где милый друг явился,
      Балкон, где я любви учился,
      Где поцелуй запечатлен!
      Вот две сестры, учитель, друг.
      Какой восторженный испуг!
      Ведь я опять на свет родился,
      Опять я к жизни возвратился,
      Преодолев глухой недуг!
      Зачем же Мицци так бледна?
      О чем задумалась она,
      Как будто брату и не рада,
      Стоит там, у калитки сада,
      В свои мечты погружена?
      - О, тише, тише, - говорит,
      Сейчас придет сюда Эдит.
      Она уснула - не шумите.
      К окну тихонько подойдите
      И посмотрите - тихо спит...
      Нет, Вилли, нет. Ты был не прав.
      У ней простой и нежный нрав.
      Она мышонка не обидит...
      Теперь она тебя не видит,
      Но выйдет, досыта поспав.
      Смешной нам выдался удел.
      Ты, братец, весь позолотел:
      Учитель, верно, дал покушать?..
      Его по-детски надо слушать:
      Он сделал все, что он умел.
      Взгляни с балкона прямо вниз:
      Растет малютка-кипарис,
      Все выше траурная крошка!
      Но погоди еще немножко
      И станет сад как парадиз!..
      Как золотится небосклон!
      Какой далекий, тихий звон!
      Ты, Вилли, заиграл на скрипке?
      Кругом светло, кругом улыбки...
      Что это? сон? знакомый сон?..
      А брат стоит, преображен,
      Как будто выше ростом он...
      Не видит он, как друг хлопочет
      Вернуть сознанье Мицци хочет
      И как желтеет небосклон...
      1928
      ПРИМЕЧАНИЯ
      Поэтическое наследие М.А. Кузмина велико, и данный сборник представляет его не полно. Оно состоит из 11 стихотворных книг, обладающих внутренней целостностью, и значительного количества стихотворений, в них не включенных. Нередко в составе поэтического наследия Кузмина числят еще три его книги: вокально-инструментальный цикл "Куранты любви" (опубликован с нотами - М., 1910), пьесу "Вторник Мэри" (Пг., 1921) и вокально-инструментальный цикл "Лесок" (поэтический текст опубликован отдельно - Пг., 1922; планировавшееся издание нот не состоялось), а также целый ряд текстов к музыке, отчасти опубликованных с нотами. В настоящий сборник они не включены, прежде всего из соображений экономии места, как и довольно многочисленные переводы Кузмина, в том числе цельная книга А. де Ренье "Семь любовных портретов" (Пг., 1921).
      В нашем издании полностью воспроизводятся все отдельно опубликованные сборники стихотворений Кузмина, а также некоторое количество стихотворений, в эти сборники не входивших. Такой подход к составлению тома представляется наиболее оправданным, т. к. попытка составить книгу избранных стихотворений привела бы к разрушению целостных циклов и стихотворных книг. Известно несколько попыток Кузмина составить книгу избранных стихотворений, однако ни одна из них не является собственно авторским замыслом: единственный сборник, доведенный до рукописи (Изборник {Список условных сокращений, принятых в примечаниях, см. на с. 686-688}), отчетливо показывает, что на его составе и композиции сказались как требования издательства М. и С. Сабашниковых, планировавшего его опубликовать, так и русского книжного рынка того времени, а потому не может служить образцом. В еще большей степени сказались эти обстоятельства на нескольких планах различных книг "избранного", следуя которым попытался построить сборник стихов Кузмина "Арена" (СПб., 1994) А.Г. Тимофеев (см. рец. Г.А.Морева // НЛО. 1995. Э 11).
      Следует иметь в виду, что для самого Кузмина сборники не выглядели однородными по качеству. 10 октября 1931 г. он записал в Дневнике: "Перечитывал свои стихи. Откровенно говоря, как в период 1908-1916 года много каких попало, вялых и небрежных стихов. Теперь - другое дело. М б, самообман. По-моему, оценивая по пятибальной системе все сборники, получится: "Сети" (все-таки 5), "Ос Озера" - 3. "Глиняные голубки" 2, "Эхо" - 2, "Нездешние Вечера" - 4. "Вожатый" - 4, "Нов Гуль" - 3, "Параболы" - 4, "Форель" - 5. Баллы не абсолютны и в сфере моих возможностей, конечно" (НЛО. 1994. Э 7. С. 177).
      Довольно значительное количество стихотворных произведений Кузмина осталось в рукописях, хранящихся в различных государственных и частных архивах. Наиболее значительная часть их сосредоточена в РГАЛИ, важные дополнения имеются в различных фондах ИРЛИ (описаны в двух статьях А.Г.Тимофеева: Материалы М.А.Кузмина в Рукописном отделе Пушкинского Дома // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1990 год. СПб., 1993; Материалы М.А.Кузмина в Рукописном отделе Пушкинского Дома (Некоторые дополнения) // Ежегодник... на 1991 год. СПб., 1994), ИМЛИ, РНБ, ГАМ, РГБ, ГРМ, Музея А.А.Ахматовой в Фонтанном Доме (С.-Петербург), а также в ряде личных собраний, доступных нам лишь частично. Полное выявление автографов Кузмина является делом будущего, и настоящий сборник не может претендовать на исчерпывающую полноту как подбора текстов (по условиям издания тексты, не включенные в авторские сборники, представлены весьма выборочно), так и учета их вариантов. В соответствии с принципами "Библиотеки поэта" ссылки на архивные материалы даются сокращенно: в случаях, если автограф хранится в личном фонде Кузмина (РГАЛИ, Ф. 232; РНБ, Ф. 400; ИМЛИ, Ф. 192; ГЛМ, Ф. 111), указывается лишь название архива; в остальных случаях указывается название архива и фамилия фондообразователя или название фонда.
      На протяжении многих лет, с 1929 и до середины 1970-х годов, ни поэзия, ни проза Кузмина не издавались ни в СССР, ни на Западе, если не считать появившихся в начале 1970-х годов репринтных воспроизведений прижизненных книг (ныне они довольно многочисленны и нами не учитываются), .а также небольших подборок в разного рода хрестоматиях или антологиях и отдельных публикаций единичных стихотворений, ранее не печатавшихся.
      В 1977 г. в Мюнхене было издано "Собрание стихов" Кузмина под редакцией Дж.Малмстада и В.Маркова, где первые два тома представляют собою фотомеханическое воспроизведение прижизненных поэтических сборников (в том числе "Курантов любви", "Вторника Мэри" и "Леска"; "Занавешенные картинки" воспроизведены без эротических иллюстраций В.А.Милашевского), а третий (ССт) состоит из чрезвычайно содержательных статей редакторов, большой подборки стихотворений, не входивших в прижизненные книги (в том числе текстов к музыке, стихов из прозаических произведений, переводов и коллективного), пьесы "Смерть Нерона" и театрально-музыкальной сюиты "Прогулки Гуля" (с музыкой А.И.Канкаровича под названием "Че-пу-ха (Прогулки Гуля)" была исполнена в 1929 г. в Ленинградской Академической капелле. См.: "Рабочий и театр". 1929. Э 14/15), а также примечаний ко всем трем томам (дополнения и исправления замеченных ошибок были изданы отдельным приложением подзагл. "Addenda et errata", перечень необходимых исправлений вошел также в Венский сборник).
      Названное издание является, бесспорно, наиболее ценным из осуществленных в мире до настоящего времени как по количеству включенных в него произведении, так и по качеству комментариев, раскрывающих многие подтексты стихов Кузмина. Однако оно не лишено и отдельных недостатков, вызванных обстоятельствами, в которых оно готовилось: составители не имели возможности обращаться к материалам советских государственных архивов, бывшие в их распоряжении копии ряда неизданных стихотворений являлись дефектными, по техническим причинам оказалось невозможным внести необходимую правку непосредственно в текст стихотворений и т.п. Ряд стихотворений остался составителям недоступным.
      Из изданий, вышедших на родине Кузмина до 1994 г. включительно, серьезный научный интерес имеют прежде всего "Избранные произведения" (Л., 1990) под редакцией А.В.Лаврова и Р.Д.Тименчика, представляющие творчество Кузмина далеко не полно, но оснащенные в высшей степени ценным комментарием; в частности, особый интерес вызывают обзоры критических откликов на появление книг поэта, которые из соображении экономии места в предлагаемом томе не могут быть представлены. Добросовестно откомментирован уже упоминавшийся нами сборник "Арена" под редакцией А.Г.Тимофеева, хотя его композиция не может быть, с нашей точки зрения, принята в качестве удовлетворительной. Книги, вышедшие под редакцией С.С.Куняева (Ярославль, 1989; иной вариант М., 1990) и Е.В.Ермиловой (М., 1989), научной ценностью не обладают (см. рецензию Л.Селезнева // "Вопросы литературы". 1990. Э 6).
      Настоящее издание состоит из двух больших частей. В первую, условно называемую "Основным собранием", вошли прижизненные поэтические сборники Кузмина, с полным сохранением их состава и композиции, графического оформления текстов, датировок и прочих особенностей, о чем подробно сказано в преамбулах к соответствующим разделам. Во вторую часть включены избранные стихотворения, не входившие в авторские сборники. При составлении этого раздела отдавалось предпочтение стихотворениям завершенным и представляющим определенные этапы творчества Кузмина. Более полно представлено послеоктябрьское творчество поэта.
      Обращение к рукописям Кузмина показывает, что для его творческой практики была характерна минимальная работа над рукописями: в черновых автографах правка незначительна, а последний ее слой практически совпадает с печатными редакциями. Это дает возможность отказаться от традиционного для "Библиотеки поэта" раздела "Другие редакции и варианты" и учесть их непосредственно в примечаниях. При этом варианты фиксируются лишь в тех случаях, когда они представляют значительный объем текста (как правило, 4 строки и более), или намечают возможность решительного изменения хода поэтической мысли, или могут свидетельствовать о возможных дефектах основного текста. Следует отметить, что далеко не всегда функция автографа беловой или черновой - очевидна. В тех случаях, которые невозможно разрешить однозначно, мы пользуемся просто словом "автограф".
      В тексте основного собрания сохранена датировка стихотворений, принадлежащая самому Кузмину, со всеми ее особенностями, прежде всего часто применяемыми поэтом общими датировками для целого ряда стихотворений, а также заведомо неверными датами, которые могут обладать каким-либо особым смыслом (как правило, в списках своих стихотворений Кузмин обозначает даты весьма точно, что говорит о его внимании к этому элементу текста). Исправления и дополнения к авторским датировкам вынесены в примечания. Лишь в нескольких случаях в текст внесены датировки, намеренно опущенные самим автором (чаще всего - при включении в книгу стихотворений, написанных задолго до ее издания); такие даты заключаются в квадратные скобки. В разделе "Стихотворения, не вошедшие в прижизненные сборники", произведения датировались на основании: 1) дат, проставленных самим автором в печатных изданиях или автографах; 2) различных авторских списков произведений; 3) археографических признаков или разного рода косвенных свидетельств; 4) первых публикаций. В двух последних случаях даты заключаются в ломаные скобки; во всех случаях, кроме первого, обоснование датировки приводится в примечаниях. Даты, между которыми стоит тире, означают время, не раньше и не позже которого писалось стихотворение или цикл.
      Орфография текстов безоговорочно приведена к современной, за исключением тех немногих случаев, когда исправление могло войти в противоречие со звучанием или смыслом стиха. Кузмин постоянно писал названия месяцев с прописных букв - нами они заменены на строчные. В то же время в текстах поздних книг Кузмина слова "Бог", "Господь" и др., печатавшиеся по цензурным (а нередко и автоцензурным, т. к. такое написание встречается и в рукописях) соображениям со строчной буквы, печатаются с прописной, как во всех прочих текстах. Пунктуация Кузмина не была устоявшейся, она сбивчива и противоречива. Поэтому мы сочли необходимым в основном привести ее к современным нормам, оставив без изменения в тех местах, где можно было подозревать определенно выраженную авторскую волю, или там, где однозначно толковать тот или иной знак препинания невозможно.
      Примечания содержат следующие сведения: указывается первая публикация (в единичных случаях, когда стихотворение практически одновременно печаталось в нескольких изданиях, - через двойной дефис указываются эти публикации; если впервые стихотворение было опубликовано в книге, воспроизводимой в данном разделе, ее название не повторяется). В тех случаях, когда стихотворение печатается не по источнику, указанному в преамбуле к сборнику, или не по опубликованному тексту, употребляется формула: "Печ. по ...". Далее приводятся существенные варианты печатных изданий и автографов, дается реальный комментарий (ввиду очень большого количества реалий разного рода, встречающихся в текстах, не комментируются слова и имена, которые могут быть отысканы читателем в "Большом (Советском) энциклопедическом словаре" и в "Мифологическом словаре", М., 1990), а также излагаются сведения, позволяющие полнее понять творческую историю стихотворения и его смысловую структуру. При этом особое внимание уделено информации, восходящей к до сих пор не опубликованным дневникам Кузмина и его переписке с Г.В.Чичериным, тоже лишь в незначительной степени введенной в научный оборот. При этом даже опубликованные в различных изданиях отрывки из этих материалов цитируются по автографам или по текстам, подготовленным к печати, дабы не загромождать комментарий излишними отсылками. Для библиографической полноты следует указать, что отрывки из дневника Кузмина печатались Ж.Шероном (WSA. Bd. 17), К.Н.Суворовой (ЛН. Т. 92. Кн. 2) и С.В.Шумихиным (Кузмин и русская культура. С. 146-155). Текст дневника 1921 года опубликован Н.А.Богомоловым и С.В.Шумихиным (Минувшее: Исторический альманах. [Paris, 1991]. Вып. 12; М., 1993. Вып. 13), текст дневника 1931 года - С.В.Шумихиным (НЛО. 1994. Э 7), дневник 1934 года - Г.А.Моревым (М.Кузмин. Дневник 1934 года. СПб., 1998). Обширные извлечения из писем Кузмина к Чичерину приводятся в биографии Кузмина (Богомолов Н.А., Малмстад Дж.Э. Михаил Кузмин: Искусство, жизнь, эпоха. М., 1996). Две подборки писем опубликованы А.Г.Тимофеевым ("Итальянское путешествие" Михаила Кузмина // Памятники культуры. Новые открытия. Ежегодник 1992. М., 1993; "Совсем другое, новое солнце...": Михаил Кузмин в Ревеле // "Звезда". 1997. Э 2), фрагменты двусторонней переписки опубликованы С.Чимишкян ("Cahiers du Monde Russe et sovietique". 1974. T. XV. Э 1/2).
      Особую сложность представляло выявление историко-культурных и литературных подтекстов стихотворений Кузмина. Как показывает исследовательская практика, в ряде случаев они не могут быть трактованы однозначно и оказываются возможными различные вполне убедительные интерпретации одного и того же текста, основанные на обращении к реальным и потенциальным его источникам. Большая работа, проделанная составителями-редакторами ССт и Избр. произв., не может быть признана исчерпывающей. В данном издании, в связи с ограниченностью общего объема книги и, соответственно/комментария, указаны лишь те трактовки ассоциативных ходов Кузмина, которые представлялись безусловно убедительными; тем самым неминуемо оставлен без прояснения ряд "темных" мест. По мнению комментатора, дальнейшая интерпретация различных текстов Кузмина, особенно относящихся к 1920-м годам, может быть осуществлена только коллективными, усилиями ученых.
      При составлении примечаний нами учтены опубликованные комментарии А.В.Лаврова, Дж.Малмстада, В.Ф.Маркова, Р.Д.Тименчика и А.Г.Тимофеева. В тех случаях, когда использовались комментарии других авторов или же опубликованные в других изданиях разыскания уже названных комментаторов, это оговаривается особо.
      Редакция серии приносит благодарность А.М.Луценко за предоставление им ряда уникальных материалов (автографов и надписей Кузмина на книгах), использованных в данном издании. Редакция благодарит также Музей Анны Ахматовой в Фонтанном Доме за помощь, оказанную при иллюстрировании настоящего издания впервые публикуемыми материалами из фонда Музея и его библиотеки.
      Составитель приносит свою глубокую благодарность людям, способствовавшим ему в поиске и предоставившим возможность получить материалы для издания: С.И.Богатыревой, Г.М.Гавриловой, Н.В.Котрелеву, А.В.Лаврову, Е.Ю.Литвин, Г.А.Мореву, М.М.Павловой, А.Е.Парнису, В.Н.Сажину, М.В.Толмачеву, Л.М.Турчинскому. Особая благодарность - АТ.Тимофееву, рецензировавшему рукопись книги и высказавшему ряд важных замечаний.
      Список условных сокращений
      А - журн. "Аполлон" (С.-Петерб.-Петроград).
      Абр. - альм. "Абраксас". Вып. 1 и 2 - 1922. Вып. 3 - 1923 (Петроград).
      АЛ - собр. А.М.Луценко (С. - Петерб.).
      Арена - Кузмин М. Арена: Избранные стихотворения / Вст. ст., сост., подг. текста и комм. А.Г.Тимофеева. СПб.: "СевероЗапад", 1994.
      Ахматова и Кузмин - Тименчик Р.Д., Топоров В.Н., Цивьян Т.В. Ахматова и Кузмин // "Russian Literature". 1978. Vol. VI. Э 3.
      Бессонов - Бессонов П.А. Калеки перехожие: Сборник стихов и исследование. М., 1861. Вып. 1-3 (с общей нумерацией страниц).
      В - журн. "Весы" (Москва).
      Венский сборник - Studies in the Life and Works of Mixail Kuzmin / Ed. by John E.Malmstad. Wien, 1989 (WSA. Sonderband 24).
      ГГ-1 - Кузмин М. Глиняные голубки: Третья книга стихов / Обл. работы А.Божерянова. СПб.: Изд. М.И.Семенова, 1914.
      ГГ-2 - Кузмин М. Глиняные голубки: Третья книга стихов. Изд. 2-е / Обл. работы Н.И.Альтмана. [Берлин]: "Петрополис", 1923.
      ГЛМ - Рукописный отдел Гос. Литературного музея (Москва).
      ГРМ - Сектор рукописей Гос. Русского музея (С. - Петерб.).
      Дневник - Дневник М.А.Кузмина // РГАЛИ. Ф. 232. Оп. 1. Ед. хр. 51-67а. Дневники 1921 и 1931 гг. цитируются по названным в преамбуле публикациям, за остальные годы - по тексту, подготовленному Н.А.Богомоловым и С.В.Шумихиным к изданию с указанием дат записи.
      ЖИ - газ. (впоследствии еженедельный журн.) "Жизнь искусства" (Петроград - Ленинград).
      Журнал ТЛХО - "Журнал театра Литературно-художественного общества" (С. - Петерб.).
      ЗР - журн. "Золотое руно" (Москва).
      Изборник - Кузмин М. Стихи (1907-1917), избранные из сборников "Сети", "Осенние озера", "Глиняные голубки" и из готовящейся к печати книги "Гонцы" // ИМЛИ. Ф. 192. Оп. 1. Ед. хр. 4.
      Избр. произв. - Кузмин М. Избранные произведения / Сост., подг. текста, вст. ст. и комм. А.В.Лаврова и Р.Д.Тименчика. Л.: "Худож. лит.", 1990.
      ИМЛИ - Рукописный отдел Института мировой литературы РАН.
      ИРЛИ - Рукописный отдел Института русской литературы (Пушкинского Дома) РАН.
      Кузмин и русская культура - Михаил Кузмин и русская культура XX века: Тезисы и материалы конференции 157 мая 1990 г. Л., 1990.
      Лесман - Книги и рукописи в собрании М.С.Лесмана: Аннотированный каталог. Публикации. М.: "Книга", 1989.
      Лит. прил. - "Русская мысль" (Париж): Лит. прил. Э 11 к Э 3852 от 2 ноября 1990.
      ЛН - Лит. наследство (с указанием тома).
      Лук. - журн. "Лукоморье" (С.-Петерб. - Петроград).
      Майринк - Густав Майринк. Ангел западного окна: Роман. СПб., 1992.
      НЛО - журн. "Новое литературное обозрение" (Москва).
      П - Кузмин М. Параболы: Стихотворения 1921 -1922. Пб.; Берлин: "Петрополис", 1923.
      Пример - Кузмин М., Князев Всеволод. Пример влюбленным: Стихи для немногих / Украшения С.Судейкина // РГБ. Ф. 622. Карт. 3. Ед. хр. 15 (часть рукописи, содержащая стихотворения Кузмина [без украшений, которые, очевидно, и не были выполнены], предназначавшейся для изд-ва "Альциона"; часть рукописи со стихами Князева - РГАЛИ, арх. Г.И.Чулкова).
      Ратгауз - Ратгауз М.Г. Кузмин - кинозритель // Киноведческие записки. 1992. Э 13.
      РГАЛИ - Российский гос. архив литературы и искусства.
      РГБ - Отдел рукописей Российской гос. библиотеки (бывш. Гос. Библиотеки СССР им. В.И.Ленина).
      РНБ - Отдел рукописей и редких книг Российской Национальной библиотеки (бывш. Гос. Публичной библиотеки им. М.Е.Салтыкова-Щедрина).
      РМ - журн. "Русская мысль" (Москва).
      РТ-1 - Рабочая тетрадь М.Кузмина 1907-1910 гг. // ИРЛИ. Ф. 172. Оп. 1. Ед. хр. 321.
      РТ-2 - Рабочая тетрадь М.Кузмина 1920-1928 гг. // ИРЛИ. Ф. 172. Оп. 1. Ед. хр. 319.
      Рук. 1911 - Кузмин М. Осенние озера, вторая книга стихов. 1911 // ИМЛИ. Ф. 192. Оп. 1. Ед. хр. 5-7 (рукопись).
      С-1 - Кузмин М. Сети: Первая книга стихов / Обл. работы Н.феофилактова. М.: "Скорпион", 1908.
      С-2 - Кузмин М. Сети: Первая книга стихов. Изд. 2-е / Обл. работы А.Божерянова. Пг.: Изд. М.И.Семенова, 1915 (Кузмин М. Собр. соч. Т. 1).
      С-3 - Кузмин М. Сети: Первая книга стихов. Изд. 3-е / Обл. работы Н.И.Альтмана. Пб.; Берлин: "Петрополис", 1923.
      СевЗ - журн. "Северные записки" (С.-Петерб.-Петроград).
      СиМ - Богомолов Н.А. Михаил Кузмин: Статьи и материалы. М., 1995.
      Списки РГАЛИ - несколько вариантов списков произведений Кузмина за 1896-1924 гг. // РГАЛИ. Ф. 232. Оп. 1. Ед. хр. 43.
      Список РТ - Список произведений Кузмина за 1920 - 1928 гг.//РТ-2
      ССт - Кузмин Михаил. Собрание стихов / Вст. статьи, сост., подг. текста и комм. Дж.Малмстада и В.Маркова. Munchen: W.Fink Verlag, 1977. Bd. III.
      ст. - стих.
      ст-ние - стихотворение.
      Стихи-19 - Рукописная книжка "Стихотворения Михаила Кузмина, им же переписанные в 1919 году" // РГАЛИ. Ф. 232. Оп. 1. Ед. хр. 6.
      Театр - М. Кузмин. Театр: В 4 т. (в 2-х книгах) / Сост. А.Г. Тимофеев. Под ред. В. Маткова и Ж. Шерона. Berkly Slavic Specialties, [1994].
      ЦГАЛИ С.-Петербурга - Центральный гос. архив литературы и искусства С.-Петербурга (бывш. ЛГАЛИ).
      WSA - Wiener slawistischer Almanach (Wien; с указанием тома).
      ФОРЕЛЬ РАЗБИВАЕТ ЛЕД
      Стихи 1925-1928
      Книга вышла в феврале 1929 г. (в Дневнике 23 февраля: "Конечно, у Зои никаких денег, только книжка. Ничего, хотя испорчен цвет") в "Издательстве писателей в Ленинграде". И в России, и за границей сборник прошел почти незамеченным. Остается нерешенным вопрос о его жанровой природе: ряд исследователей считает составляющие его части лирическими поэмами, однако мы склонны представлять их сюжетными циклами, подобными "Любви этого лета", "Прерванной повести", "Новому Гулю" и т.п. (подробнее см. во вступ. статье), соответственно оформляя их подачу в книге. Печ. по единственному изданию с указанием незначительных конъектур в каждом отдельном случае
      I. 501-515. Беловые автографы: РГБ, отдельные поступления; ИРЛИ, альбом А.Д.Радловой (указано А.Г.Тимофеевым). Машинопись под общим загл. "Стихи" РГАЛИ. Машинопись (второй экземпляр с авторской правкой) под загл. "Форель разбивает лед. Два вступления, двенадцать ударов и Заключение", с датой: июль 1927 и вписанным от руки посвящ. - РГАЛИ. Черновой автограф с датой: 19-26 июля 1927 - РГАЛИ. Соотношение источников представляется таким: с чернового автографа была сделана машинописная копия со многими дефектами (и потому ее разночтения не учитываются), второй экземпляр которой был выправлен автором и потом переписан им от руки. Об истории и предыстории создания цикла см.: СиМ. С. 174-178. Анализ сложной смысловой структуры текста см.: Malmstad John E., Shmakov G. Kuzmin's "The Trout breaking through the Ice" // Russian Modernism: Culture and the AvantGarde. 1900-1930. Ithaca: Lnd., 1976; Шмаков Г. Михаил Кузмин и Рихард Вагнер // Венский сборник. С. 31-46; Паперно И. Двойничество и любовный треугольник: поэтический мир Кузмина и его пушкинская проекция // Там же. С. 57-82; Гаспаров Б. Еще раз о прекрасной ясности: эстетика Кузмина в зеркале ее символического воплощения в поэме "Форель разбивает лед" // Там же. С. 83-1 14; Богомолов Н.А. "Отрывки из' прочитанных романов" // НЛО. 1993. Э 3 (То же: СиМ. С. 163-173). Основу сюжета цикла составляют отношения Кузмина, Юркуна и Арбениной, переплетающиеся с более ранней историей отношений Кузмина, Князева и Глебовой-Судейкиной. 12 ударов - не только 12 месяцев года, но и 12 ударов часов в Новый год (следует также иметь в виду сексуальные обертоны слова "удар"). Посвящ. А.Д.Радловой сделано по ее просьбе (см. об этом в письме Кузмина к О.Н.Арбениной // WSA. Bd. 12. S. 108 / Публ. Ж.Шерона).
      1. В черновом автографе под загл. "Первый поклон". Форель разбивает лед. См.: "С утра поехали в чудное Раменье, поля были белы инеем, лужи и ручьи со льдом; когда мы раздробили экипажем один из, ручьев, на лед выбросились живые форели" (Дневник, 9 октября 1908). Ср. также в прозе: "Перескакивая через ручей, провалился, и мелкая серебряная форель билась, выброшенная водою на лед. Мокрый, стоя в воде, ловил он рыбу руками и снова пихал осторожно толстыми пальцами под нежный лед" (Кузмин М. Нежный Иосиф // Вторая книга рассказов. М., 1910. С. 155. Параллель между стихами и "Нежным Иосифом" отмечена в статье: Barnstead John A. Stylisation as Renewal // Венский сборник. С. 8).
      2. В черновом автографе под загл. "Второй поклон". Ст. 8 исправлен по автографам и правке Кузмина в экземпляре книги из собрания А.Ивича. В печатном тексте: "По швам убогий лоск". О сне Кузмина, послужившем источником ст-ния, см.: СиМ. С. 176-177. Прототипы персонажей ст-ния: художник утонувший - Н.Н.Сапунов (см. прим. 409), гусарский мальчик В.Г.Князев (см. прим. 109), мистер Дориан - Ю.И.Юркун (см. прим. 245-257).
      3. В черновом автографе зачеркнутое начало:
      Крещенский холод. Перламутр плечей
      Рукоплесканьям бархатно смеется.
      И люстра - колокольчики
      Пучками радуги в биноклях бьется.
      Первоначальный вар. ст. 4: "И дикие стоячие глаза". "Тристан" - опера Р.Вагнера "Тристан и Изольда". Г.Г.Шмаков указывает как параллель сцену из повести "Крылья", где Ваня Смуров также слушает "Тристана" и испытывает схожие чувства. Зеленый край за паром голубым. Ср. в романе Г.Майринка "Ангел западного окна": "...вновь и вновь задаю я себе вопрос: земная ли Гренландия истинная цель моей гиперборейской конкисты? Этот мир еще не весь мир. Этот мир имеет свой реверс с большим числом измерений, которое превосходит возможности наших органов чувств. Итак, Гренландия тоже обладает своим отражением, так же как и я сам - по ту сторону. Гренланд! Не то же ли это самое, что и Grime land, Зеленая земля по-немецки? Быть может, мой Гренланд и Новый Свет - по ту сторону?" (Майринк. С. 157-158). Ср. также описание сомнамбулического видения из современного плана романа: "Я называю это Зеленой землей. Иногда я бываю там. Эта земля как будто под водой, и мое дыхание останавливается... Глубоко под водой, в море, и все вокруг утоплено в зеленой мгле..." (Майринк. С. 247). Красавица, как полотно Брюллова. А.Д.Радлова сочла это описанием своей внешности (см.: WSA. Bd. 12. S. 108), однако прототипическая основа здесь гораздо более сложна: помимо Арбениной и Глебовой-Судейкиной (см.: Ахматова и Кузмин. С. 228-230), еще и Ахматова (отмечено И.Паперно). См. также комм, в: Избр. произв. С. 547-548. Ср.: Доронченков И.А. "...Красавица, как полотно Брюллова": О некоторых живописных мотивах в творчестве Михаила Кузмина // Русская литература. 1993. Э 4. Медиум - забитый чех. По предположению Р.Д.Тименчика - реальный медиум Ян Гузик, устраивавший сеансы в Петербурге в 1913 г. (Памятные книжные даты. М., 1988. С. 160-161; ср.: Избр. произв. С. 548; Ахматова и Кузмин. С. 221). Однако следует отметить, что Гузик был вовсе не чехом, а поляком. См. о нем: "Ребус". 1901. Э 9. С. 95 и информации того же журнала - 1901. Э 5, 15; 1903. Э 17. Исландия, Гренландия и Тулэ. Комментаторы романа Г.Майринка указывают, что, согласно епископу Олаусу Магнусу, Гренландия идентифицируется с мифической Тулэ (крайним севером для древних римлян. См.: Майринк. С. 500), а свое название получила от викинга Эйнара Рыжего, начавшего свое плавание к ней от Исландии (Майринк. С. 466).
      4. В основе сюжета ст-ния - кинофильм "Носферату" (реж. Ф.Мурнау), основанный на сюжете романа Б.Стокера "Дракула". Ср. также ст-ние "Было то в темных Карпатах..." и его литературные источники (см.: Лавров А. "Другая жизнь" в стихотворении А.Блока "Было то в темных Карпатах..." // Сборник статей к 70-летию проф. Ю.М.Лотмана. Тарту, 1992. С- 347-359). Кони бьются, храпят в испуге. Ср.: "Почуя мертвого, храпят и бьются кони" (А.С.Пушкин, "Евгений Онегин", гл. 6, стр. XXXV; отмечено И.Паперно). Испуганный храп коней - один из сквозных мотивов "Дракулы". "Гайда, Марица!" Слова из заключительной арии оперетты И.Кальмана "Графиня Марица", ленинградскую постановку которой Кузмин дважды рецензировал ("Красная газета". Веч. вып. 1925, 7 января; 10 января). См.: "Нищенская "Марица", но в "Красной" поместили мою заметку, пропустив антисемитские выпады" (Дневник, 7 января 1925). Богемских лесов вампир - граф Дракула. Ср. также: "Зеленый туман, который сгущается в леса. Леса Богемии" (Майринк. С. 376). А законыунас в остроге и т.д. Ср.: "Мы дики, нет у нас законов, Мы не терзаем, не казним, Не нужно крови нам и стонов" (А.С.Пушкин, "Цыганы"; отмечено И.Паперно).
      5. Указанный в ССт вар. ст. 3: "Оранжерейно и светло", восходящий к машинописи РГАЛИ, является явной ошибкой машинистки. Как недобитое крыло. Ср.: "Повиснув раненым крылом" (А.С.Пушкин, "Цыганы"; отмечено И.Паперно). Голландский ботик. Очевидно, имеется в виду т.н. "дедушка русского флота" ботик, построенный Петром Великим, что ассоциируется с голландской темой биографии Петра, а также с "Летучим голландцем" Р.Вагнера (ср. наблюдения в указанной статье Б.Гаспарова). Локалm - немецкая пивная. Шекспир "Сонеты"!! Сонеты Шекспира были среди любимейших произведений Кузмина в мировой литературе. В 1903-1904 гг. он писал к ним музыку, а в тридцатые годы - переводил (переводы неизвестны). Весенними гонясь лучами. Ср.: "Гонимы вешними лучами" (А.С.Пушкин, "Евгений Онегин", гл. 7, стр. I).
      6. Беловой автограф с пояснениями: "4-ый удар из цикла "Форель разбивает лед"" - ИМЛИ. Рожок с кларнетом говорит и т.д. По предположению Б.М.Гаспарова, описываются заключительные такты "Тристана и Изольды" Р.Вагнера. Буквально вырази обмен и т.д. По мнению Б.М.Гаспарова, в данном отрывке высмеивается марксистская политэкономическая терминология и иронически осмысляется ряд идей А.А.Богданова.
      7. В ССт (С. 691) приведен автопародийный вар. ст. 1-5:
      Мы этот май проводим, как в борделе:
      Спустили брюки, сняты пиджаки,
      В переднюю кровать перетащили
      И половину дня стучим хуями
      От завтрака до чая...
      Гринок - город в Шотландии. Эллинор (Элинор) - имя одной из героинь романа Г.Майринка "Ангел западного окна", первой жены сэра Джона Ди, охарактеризованной "высокомерной, властолюбивой, коварной, фанатичной и завистливой" (Майринк. С. 142). Внимание Кузмина должна была также привлечь фраза: "...леди Эллинор жалуется, будто часто во время игры принцесса с таким жаром бросается на нее, что оставляет на ее женских местах синяки и кровоподтеки..." (Майринк. С. 52).
      8. Ст-ние восходит к английским балладам, особенно к "Легенде о Старом Мореходе" С.Т.Кольриджа, и к их русским имитациям (напр., к балладам И.Одоевцевой). В то же время оно связано многочисленными параллелями с романом Г.Майринка. Эрвин Грин. Один из мистических персонажей "Ангела западного окна" носит имя Бартлет Грин. Уж не отвертся ли ты, друг, Спасителя Христа? Бартлет Грин рассказывает, как, "закипая, поднималась во мне безумная ненависть против Того, Кто там, над алтарем, висел предо мною распятым, и против литаний - не знаю, как это происходило, но слова молитв сами по себе оборачивались в моем мозгу, и я произносил их наоборот - справа налево. Какое обжигающее неведомое блаженство я испытывал, когда эти молитвы-оборотни сходили с моих губ!" (Майринк. С. 79). После совершения магического ритуала его прежде ослепший "белый глаз" начал видеть странный мир, напоминающий описанный у Кольриджа и в балладе Кузмина. Тут... в замке... на горе и т. д. Очевидно, соотносится с одной из любовных линий романа Майринка, которой соединены Джон Ди, баронет Глэдхилл, его вторая жена Яна и медиум Эдвард Келли. Ср. слова могущественного зеленого Ангела западного окна: "Вы принесли мне клятву в послушании, а потому восхотел я посвятить вас наконец в последнюю тайну тайн, но допрежь того должно вам сбросить с себя все человеческое, дабы стали вы отныне как боги. Тебе, Джон Ди, верный мой раб, повелеваю я: положи жену твою Яну на брачное ложе слуге моему Эдварду Келли, дабы и он вкусил прелестей ее и насладился ею, как земной мужчина земной женщиной, ибо вы кровные братья и вместе с женой твоей Яной составляете вечное триединство в Зеленом мире!" (Майринк. С. 312). Комментарий к этому тексту А.Г.Тимофеева (Арена. С. 444-445) представляется нам неубедительным.
      10. Первоначально после ст. 17 следовало;
      [Прости, мой друг, что] я пришел, прости.
      Я погибаю и хочу проститься.
      Нет, не проститься. Помощь! помощь! помощь!
      В беловом автографе ст. 24: "Кровь, фосфор, желчь, мозги и лимфа..." Ср. запись Кузмина: "Человек сотворен по образцу вселенной. Мир состоит из д вещей - огня, воздуха, земли и воды, человек из д1 стихий - крови, флегмы , красной и черной желчи" (РГАЛИ). Ангел превращений. Ср.: "Матерь превращений" (Майринк. С. 53). Собственно говоря, Ангел западного окна в романе и является ангелом превращений.
      12. В беловом автографе (и во всех промежуточных) ст. 16: "Ко мне подходит некий господин" (очевидно, изменено из-за автоцензуры). В черновике ст-ние начиналось:
      Но логика событий повседневных
      Казалась с каждым часом все
      Игорные дома в начале двадцатых годов часто посещал сам Кузмин. Калигари. Имеется в виду герой знаменитого фильма Р.Вине "Кабинет доктора Калигари" (в роли сомнамбулы - Конрад Фейдт, о котором Кузмин писал. Не обнаруженная статья "Конрад Фейдт" числится в списке РТ-2). О впечатлениях Кузмина от этого фильма см.: СиМ. С. 175-176. Более подробно о влиянии стилистики "Кабинета доктора Калигари" на творчество Кузмина и, в частности, на данное ст-ние см.: Ратгауз. С. 55-57.
      13. Огонь на золото расплавит медь. См. в пророчестве Эксбриджской ведьмы в романе Майринка: "Брачное ложе и раскаленный горн!" (Майринк. С. 53). Ср. также общую алхимическую тему всего романа.
      14. На мосту белеют кони. Имеются в виду конные фигуры на Аничковом мосту в Петербурге.
      15. В черновом автографе озаглавлено "Уход".
      II. 516-523. В списке РТ-2 дата - июнь 1926 (отмечено 11 ст-ний). Беловой и черновой автографы - РГАЛИ. В черновом автографе цикл начинался еще одним ст-нием (с соответствующим изменением нумерации остальных):
      Свет мудрости, укрощающий страсти
      (Таро)
      В уединеньи скучном дева
      Сидела с факелом в руке,
      Сидела будто бы без дела.
      Но все ж сидела и смотрела
      На факел, тлеющий в руке.
      И в теле пламя бушевало...
      - Как избежать тебя, напасть?
      Вдруг надпись четко прочитала
      (Вы думаете: "По траве не ходить"?
      - Совсем, совсем не угадали):
      - Свет мудрости изгонит страсть!
      Тогда бестрепетной рукою
      Схватив горящий инструмент,
      Она, в борьбе сама с собою,
      Его впихнула в грешный центр.
      Увы! оплакивай победу!
      Твой зуд двусмысленный утих...
      И факел, погружаясь в Леду,
      Шипит стыдливо, как жених.
      (Первоначальные вар. ст. 9: "Вы думаете: "Плевать запрещается"?", ст. 16, "Увы! двусмысленна победа!"). Это ст-ние по неизвестному нам беловому автографу, вписанному в экземпляр печатного издания "Форели", было опубликовано в ССт (С. 694). Наличие такого автографа выглядит сомнительным, поскольку в экземпляр А.Ивича, куда было внесено даже в высшей степени опасное ст-ние 5 из цикла 524-530, данное ст-ние не записано. В экземпляр из собрания Р.Л.Щербакова оно внесено неизвестной рукой. В беловом автографе после ст-ния 8 записано название еще одного: "10. Значение букв не всякому дано понимать" (текст отсутствует). Панорама - традиционное петербургское праздничное развлечение. См.: Конечный A.M. Петербургские народные гулянья на масленой и пасхальной неделях // Петербург и губерния. Л., 1989. Анализ цикла см.: Синявский А. "Панорама с выносками" Михаила Кузмина // "Синтаксис". 1987. Э 20.
      1. Костер. Л., 1927, без подзаг. Первоначальное загл. - "Зверинец". Natura naturans et natura naturata. Вероятнее всего, название восходит к теории Б.Спинозы, где natura naturans - природа созидающая (т.е. Бог), a natura naturata - та природа, которая Им создается. Ср. также загл. книги А.М.Добролюбова (СПб., 1895).
      2. Там же, под загл. "Первая выноска". Вестник, ловкий Бог, - идол беременных жен (как бог плодородия) - различные представления бога Гермеса. Ганимед был похищен Зевсом, принявшим облик орла.
      3. Бестолковый спутник Лева - возможно, Л. Раков (см. преамбулу к кн. "Новый Гуль", с. 77 1). Большакова Гали Иосифовна (1892-1949) - балерина. Будто прав мосье Вольтер. Возможно, отсылка к ст-нию А.С.Пушкина "Сновидение" (пер. из Вольтера). Незачем портрету Вылезать живьем из рамок. Ср. повесть Н.В.Гоголя "Портрет".
      4. В черновом автографе представляют интерес ранние вар. ст. 7: "Зайду в моленну" (далее строка не продолжена), ст. 2627: "Ложись удобней, никому уж не отдам. Последний грех мы делим пополам". По словам друга Кузмина переводчика И.А.Лихачева, связано с романом Н.А.Клюева и С.А.Есенина (ССт. С. 695). Однако, как предположил В.В.Нехотин, источником текста может служить фрагмент главы "Первая гарь" из труда историка И.Филиппова "История Выговской старообрядческой пустыни" (СПб., 1862. С. 66). См.: Нехотин В.В. Из реального комментария к стихотворениям М.А.Кузмина // De Visu. 1994.Э 1/2. С. 6869. Кому скажу свою печаль? Ср. начало духовного стиха "Плач Иосифа": "Кому повем печаль мою, Кого призову к рыданию" (Бессонов. С. 204). Клепало - металлическая полоса, служившая в старообрядческих скитах заменой колоколу. Конопатка - пакля. Как два отрока в печи. См. примеч. 434.
      6. Костер. Л., 1927, под загл. "Темные улицы рождают темные мысли". В черновом автографе ст. 4-7 первоначально читались:
      [В разрезе узких глаз читалась месть]
      Дрожали губы, ноги подгибались.
      В обыкновенном мягком кабинете
      Охрипшим сквозняком мелькнуло "месть".
      О, кавалер замученных Жизелей.
      Согласно разысканиям исследователей, в основу сюжета ст-ния легла история загадочной гибели балерины Лидии Ивановой (1903-1924). 17 июня 1924 г. Кузмин записал в Дневнике: "Вчера утонула Лидия Иванова, каталась с какими-то ком мальчишками, вроде Сережи Папаригоп". Впоследствии Кузмин подружился с ее отцом (впрочем, есть вероятность, что он был гимназическим приятелем Кузмина, с которым связь долгое время не поддерживалась). Приведем запись от 6 марта 1926 г.: "Вызвали Сандру Она и едет в Персию. Они говорили как заговорщики. Она подруга Вырубовой, пишет дневник, который выкрал Семенов , она, в свою очередь, выкрала у него и переписала. Хранится где-то на 11-й линии. Переводится на англ язык. Иванов делает вставки насчет Спесивцевой и думает, что это будет важный документ. За ним, по его мнению, следят. Вообще тайн масса". По слухам того времени, Иванова могла быть убита сотрудниками ГПУ, то ли по наущению О.А.Спесивцевой, завидовавшей новой звезде, то ли как случайно узнавшая некую тайну. Подробнее см.: Malmstad John E. The Mystery of Inquity: Kuzmin's "Temnye ulitsy rozhdajut temnye mysli" // "Slavic Review". 1 975. Vol. 34. Э 1; Шмаков Г. Загадка Лидочки Ивановой // "Русская мысль". 1986, 13 июня; Морев Г.А. [Комм, к ст-нию "Воздушную и водяную гладь..."] // Кузмин и русская культура. С. 176-177; У балтийской воды // "Московский наблюдатель". 1991. Э 3. С. 50-64. Имагинация (воображение) - термин, восходящий к средневековым доктринам, однако в начале XX века воспринимавшийся в антропософской триаде: инспирация - имагинация интуиция. Висит таинственный знакомый знак. Ср. запись о С.Г.Спасской: "Над постелью Софьи Гитмановны знак Розенкрейцеров. Вот оно что!" (Дневник, 9 мая 1926).
      7. Есть у меня вещица. По предположению А.Д.Синявского, это "хрустальная или стеклянная пирамидка, многогранник или кубик с картинкой, стоявший у него на столе. Поворачивая этот "кристалл", можно было созерцать различные преломления в его гранях наклеенной снизу картинки и окружающего мира" ("Синтаксис". 1987. Э 20. С. 69). А.С.Кушнер высказал догадку, что вещица - граммофонная пластинка ("Новый мир". 1989. Э 10. С. 266-267). Ср., однако, в оперетте Кузмина "Забава дев" первоначальный вар. песни одной из султанш, Кандакши, называвшийся "Песня о вещице":
      Вещица небольшая,
      Но всем она мила:
      Там радость пребольшая
      Гнездо свое свила.
      Покоец невеликий
      Ах, в каждом, в каждом есть.
      Обвитый повиликой,
      Он приглашает сесть.
      Охотно посещая
      Сей сладостный покой,
      Судьба нам мнится злая
      Судьбой уже не злой.
      . . . . . . . . . . .
      А как та вещь зовется,
      Я не открою вам,
      Лишь кем она берется,
      Тот угадает сам.
      (ГЛМ; в том же экземпляре название изменено на "Песня тайне" и внесены некоторые текстуальные изменения; впервые в печати указано П.В.Дмитриевым // НЛО. 1993. Э 3. С. 340; ср. также комм. А.Г.Тимофеева // Арена. С. 453-454). 8. Костер. Л., 1927.
      III. 524-530. Цикл построен по принципу веера, состоящего из семи створок, видимо, сделанных из слоновой кости и страусовых перьев. Беловой автограф - РГАЛИ. По списку РТ-2 - сентябрь 1925. Ср. справедливое указание в ст.: Дмитриев П.В. Журнал "Веер" [1911. Э 1] (НЛО. 1993. Э 3) на возможные ассоциации цикла Кузмина с этим эфемерным журналом.
      1. Фелица - персонаж од Г.Р.Державина; под этим именем подразумевается императрица Екатерина II.
      2. Персидская сирень - сорт духов. "Двенадцатая ночь" - не только название комедии Шекспира, но также и сорт духов. Псаломские лани. См.: "Как лань желает к потокам воды, так желает душа моя к Тебе, Боже!" (Пс. 41, 2).
      3. Подробный анализ ст-ния см.: Malmstad John E. "You Must Remember this": Memory's Shorthand in a late Poem of Kuzmin // Венский сборник. С. 115-140. Альбер - см. примеч. 444. "Ганец стрекоз" - оперетта Ф.Легара (ср. рец. Кузмина // "Красная газета". Веч. вып. 1924, 6 декабря).
      5. В книге и беловом автографе ст-ние заменено 8 строками точек. Опубликовано: ССт. С. 695. - Ахматова и Кузмин. С. 295. Печ. по автографу Кузмина в экземпляре книги, подаренном А. Ивичу (Арх. А. Ивича). Ст-ние связано с воспоминаниями об аресте Ю. И. Юркуна в 1918 г. после убийства М. С. Урицкого Л. И. Каннегисером, с которым Кузмин и Юркун дружили (см. наиболее обстоятельную до сих пор статью: Морев Г. А. Из истории русской литературы 1910-х годов: К биографии Леонида Каннегисера // Минувшее. Исторический альманах. М.; СПб., 1994. [Вып.] 16. Баржи затопили в Кронштадте. Имеются в виду ходившие слухи о затоплении барж с заложниками. Расстрелян каждый десятый. По свидетельству О. Н. Арбениной, во время пребывания Юркуна в заключении расстреливали "через восьмого". Казармы на затонном взморье. Юркун содержался в Дерябинских казармах на берегу Галерной гавани. Подробнее см.: Морев Г. А. Из комментария к текстам Кузмина // Шестые Тыняновские чтения: Тезисы докладов и материалы для обсуждения. Рига; М., 1992. С. 25-30.
      6. Файка - собака Кузмина и Юркуна. См.: "Сегодня автомобилем убило Файку. Не раздавило, а убило без капли крови. Она еще, крутясь, побежала, свалилась. Не визжала, не лаяла, не пищала. Когда Вероника Карловна рассказывала в слезах об этом, на меня нашел ужас. Юр. спал. Что это? Первый, слабый удар с продолжением или козел отпущения? М б, беда, бродившая вокруг нас, этим и ограничится, а м быть, вырвала наиболее доступное и дальше будет преследовать" (Дневник, 26 июня 1925). Ср. также: Ратгауз. С. 58-60.
      7. А тридцать - Рубикон. В 1925 г. Юркуну исполнилось 30 лет.
      IV. 531-537. Белового автограф - РГАЛИ. Другой беловой автограф с датой: 7 окт. 1925 - АЛ. Черновой автограф с той же датой - РГАЛИ. Отождествление дней недели с планетами и богами римского пантеона (а через это, в некоторых случаях, и с металлами) восходит к античности. Черемшанова (в замуж. Ельшина) Ольга Александровна (1904-1970) -поэтесса и чтица. Кузмин написал предисловие к единственной ее книге стихов "Склеп" (Л., 1925) и посвятил ей ст-ние 669. Подробнее о ней см.: Никольская Т.Л. Тема мистического сектантства в русской поэзии 20-х годов XX века // Ученые записки Тартуского ун-та. Тарту, 1990. Вып. 883. С. 160-165, 168; Никольская Т.Л. Поэтическая судьба Ольги Черемшановой // Лица: Биографический альманах. М.; СПб.; 1993. Вып. 3. С. 40-48 (в приложении - стихи Черемшановой).
      1. Пронзает школьникам петух. Ср.: "Дети! В школу собирайтесь, Петушок пропел давно!" (Л.Н.Модзалевский, "Приглашение в школу" // Русская поэзия детям. Л., 1989. С. 151).
      3. Ст-ние основано на отождествлении различных функций Меркурия-Гермеса с персонажами иной религиозной и мистической традиции, несущими те же функции. Никола, т.е. Николай угодник, был, подобно Меркурию, покровителем "плавающих и путешествующих". Офеня, т.е. мелкий розничный торговец. Гермес был покровителем купцов, и в этом качестве ему соответствовал архангел Михаил, Поэтам нагоняешь сон. Гермес был богом сна и сновидений. Связываешь несвязуемое. В алхимии Меркурий - планета превращений, а соответствующая ему ртуть играла в алхимическом делании важнейшую роль. Изобретать ты учишь. Среди функций Гермеса-Меркурия было и покровительство изобретателям.
      4. Советник тайный Гете. См. примеч. 407. Кольцо и якорь - масонские символы.
      5. В беловом автографе АЛ разночтение в ст. 2: " Кто благую весть поймает" и в ст. 10: "На море дымятся флоты". Скрижали. Ср. библейскую легенду о скрижалях, данных Господом Моисею для народа Израиля (Исх., гл. 32). Благая весть - дословный перевод слова Евангелие. Вес и мера. См. примеч. 52-60 (4).
      6. Если предыдущие ст-ния были основаны на традиции, восходящей к латинской, то в данном ст-нии речь идет о субботе еврейской, что подчеркнуто приметами традиционного еврейского быта (фаршированная щука, чеснок) и намеком на традиционное обилие детей в еврейских семьях. Гут нахт (идиш) спокойной ночи.
      7. Сон, выдуманный Сера и Лафоргом. Речь идет о картине Ж.Сера "В воскресенье после полудня на Иль де ля ГрандЖатт", а также ст-ний Ж.Лафорга, одинаково называющихся "Воскресенья". Ср. воспроизведенные мемуаристом слова Ю.Юркуна: "Мое последнее увлечение - это художник Сера. Его фигуры реальны, и в то же время это видение сна! Его "Воскресная прогулка на острове Гранд-Жатт"!" (Милашевский В.А. Вчера, позавчера. С. 161).
      V. 538-541. Беловой автограф без посвящ. - РГАЛИ. Машинопись, сделанная с чернового автографа, со многими не прочитанными машинисткой или неверно разобранными местами - РГАЛИ. Черновой автограф с датой: 14 сентября 1927 РГАЛИ. Об адресате посвящения мы ничего не знаем, кроме двух записей в Дневнике: "Потом Моня , опять Савицкий, наконец - Симка Демьянов. С ним сделалась истерика от "Форели", вообще разводил глухую провинцию" (7 сентября 1927); "Заехал за мною студент Орлов, повез на извозчике. Это не в И И И, а в мятлевском доме. Вузовцы. Темнота, но слушают отлично. Не поспел я взгромоздиться, как бежит, выпуча косой глаз, Симка в смокинге. В одной руке горшок сирени, в другой - огромная коробка конфет. Блестит как грош. Но ничего, спасибо друзьям. Читал охотно, чувствуя, что доходит" (10 марта 1928; речь идет о вечере, со слов известного литературоведа В.Н.Орлова описанном в статье Дж.Малмстада // ССт. С. 293-294). О работе над циклом см.: "Читал я Август. Это ужасный натурализм, и я как-то завяз в нем, и особенно никому не нравится" (Дневник, 18 сентября 1927); "Кончил "Для Августа". В газете статья о шпионах-террористах. Белые мальчики, романтизм. Как жалко их. Это не то что всякие Желябовы" (Дневник, 19 сентября 1927).
      1. Бри... страсбургский пирог. "Бри!" - реплика из пьесы А.А. Блока "Незнакомка"; "страсбургский пирог" - очевидно, из "Евгения Онегина", гл. 1, стр. XVI.
      2. Тебя зовут Геката и т. д. Греч, богиня мрака, ночных видений и чародейства покровительствовала также пастушеству (впрочем, у слова Пастух есть и еще одна ассоциация - с загадкой: "Поле не мерено, овцы не считаны, пастух рогат", т.е. небо, звезды, луна), черный петух связан с Гекатой как с хтоническим божеством, которому мог приноситься в жертву. В то же время ст-ние может читаться как изображение мистического ритуала "тайгерм" из романа "Ангел западного окна" (Майринк. С. 80-85; ср.: СиМ. С. 171-172; указание на опечатку в ст. 27 в СиМ сделано неверно).
      6. В ст-нии использован блатной жаргон: шпалер - пистолет, коя] сутенер.
      8. Ст. 11;-12 имеют в виду ст-ние А.Рембо "Искательницы вшей".
      9. В черновом автографе между ст. 8 и 9 был еще один: "Тогда хотел, а нынче не хочу", между ст. 11 и 12: "От двадцати до двадцати пяти", ст. 15 был дописан до конца: "Как молоко кипел".
      10. В черновом автографе ст. 48 первоначально читался: "Нептун уж космы пробором чешет".
      VI. 548-560. Беловой автограф без посвящ. с датой: август 1928 - РГАЛИ. Черновой автограф - РГАЛИ. См.: "Начал писать "Лазаря" ни с того, ни с сего" (Дневник, 8 января 1928). В списке РТ-2 "Лазарь" назван в январе, феврале и марте 1928 г. (далее список не продолжен). Покровский Корнилий Павлович (1891-1938) познакомился с Кузминым еще в 1907 г. (см.: СиМ. С. 106-115), будучи учеником Тенишевского училища. После довольно тесного общения они с Кузминым разошлись и возобновили знакомство, по всей видимости, лишь в 1920-е гг., когда Покровский вошел в круг друзей семьи Радловых. 11 июня 1926г. Кузмин записал в Девнике: "Она разводится с Серг Эрн и выходит за Покровского". Покончил с собой: "... повесился в Москве, когда Анна была в Сочи с Сережей" (Кузмин и русская культура. С. 249 / Публ. Г.А.Морева). См. также: Кузмин М. Дневник 1934 года. СПб., 1998 (по указателю). Сюжет цикла основан на евангельском рассказе о воскрешении Лазаря (Ин., гл. 11). Вилли отождествлен с Лазарем, его сестры: Мицци и Марта - с евангельскими Марфой и Марией, сестрами Лазаря. А.В.Лавров и Р.Д.Тименчик высказали предположение, что сюжет цикла восходит к роману в стихах Р.Браунинга "Кольцо и книга" (1869).
      1. Припадочно заколотился джаз. Кузмин был на концерте американского джаза в 1926 г. См его рец.: Негры // "Красная газета". Веч. вып. 1926, 10 мая. Четыре чувства - осязание у Слепорожденного, зрение у Хозяйки, слух у Шкета и обоняние у ищейки, за которую говорит в суде Сыщик. Четырехдневный Лазарь! См.: "Сестра умершего, Марфа, говорит ему: Господи! уже смердит: ибо четыре дня, как он во гробе" (Ин. 11, 39). "Fur dich!.." - песня из одноименного берлинского ревю. По воспоминаниям О.НАрбениной, нравилась Кузмину (Лица: Биографический альманах. Вып. 1. С. 267).
      3. Марта сбилася с ног... Мицци - та не хозяйка. Имеются в виду традиционные евангельские функции Марфы и Марии (см. примеч. 193-199, 7). ...сидела у ног. См.: "Здесь женщина, именем Марфа, приняла Его в дом свой; у ней была сестра, именем Мария, которая села у ног Иисуса и слушала слово Его" (Лк. 10, 38-39).
      4 Блэк-беттом (в черновом автографе - bleak-buttom; правильно - black bottom) - американский танец двадцатых годов.
      5 Бандерта (в тексте неверно: "бондарша"; исправлено по смыслу) содержательница публичного дома. Эммануил Прошке. Ср.: "Се, Дева во чреве примет и родит Сына, и нарекут имя Ему: Еммануил, что значит: с нами Бог" (Мф. 1, 23).
      7. Шуцман - полицейский (нем.). Открыла гарнированный я дом - т.е. меблированный дом. "К Максиму еду я" - слова из оперетты Ф.Легара "Веселая вдова".
      9. Ст. 17 исправлен по беловому автографу (в тексте книги: "Нас человека три. В поле, за город").