Зато, как на грех, из группы снайперов был тяжело ранен сам командир - молоденький младший лейтенант. Жалко было парня. Как сам говорил, не только воевать, но и оглянуться не успел. Если жив останется, то все это ничего - еще успеется. После ранения лейтенанта то ли замены не нашлось, то ли еще что, группа так и стала распадаться. Снайперов по двое-трое снова понасовали по ротам. И они снова стали выполнять обязанности обычных бойцов. Так, 31 января Федор у деревни Дуброво ходил в разведку, в составе которой было 30 человек. Требовалось захватить "языка". Но задание выполнить не удалось.
      В общем, настроение бойцов и хорошее, и не очень. Хорошо, что наши намяли бока немцу под Сталинградом. На своем фронте после долгих боев взяли штурмом Великие Луки. Трудящиеся только освобожденной им Калининской области подписались на заем, подумать только, на целых 130 миллионов рублей! Полку вручили Красное Знамя. Наконец-то прорвана блокада города-героя, города-мученика Ленинграда. Все эти события, происшедшие за какие-то полтора месяца, подарили бойцам уверенность в окончательную победу. Ново для них было и введение погонов. Федор сначала воспринял это настороженно. Потом понял. И на самом деле, если у тебя на погонах будет номер полка, по-иному будешь себя вести. Натвори что-нибудь, сразу видно, откуда ты. Сделай путное, дельное - хорошо для полка и твоих товарищей. И командиров легче узнать, в каком они звании. Только вот не сразу-то разберешься в погонах, галунах, звездочках. Сказывают, что погоны были введены еще перед первой Отечественной. Тогда же солдаты вместо ботинок с обмотками стали носить сапоги. Выкинули букли, длинные волосы. К чему солдату волосы до плеч? В такой новой форме, сказывают, тогда русская армия побила Наполеона, маршировала по их главной площади Марсово Поле.
      Конечно, все это хорошо и занятно. Но тут-то - прямо перед ними продвижения нет. Правда, поднимаясь в атаку несметное количество раз, и здесь они дрались за Сталинград. Федор на каждом шагу слышит - "не зря мы здесь погибали". Но это не то. Ему иногда становится не по себе. Как же еще надо бить врага, чтоб сдвинуться с места? Сколько на это понадобится сил и пота, крови и нервов, мук и страданий?
      И тут день выдался такой - хоть стой, хоть падай. Утром Федор со своим напарником Кутеневым уложил троих из десятка фрицев, занятых очисткой снега. Но 4-й фашист чуть было не убил самого Кутенева. Не замеченный ни напарником, и что досадно, ни самим Федором, немецкий снайпер достал Кутенева с фланга. Не будешь же сам себя отдавать под трибунал. Одно хорошо, что напарник отделался ранением...
      Кутенев ходил у него в напарниках всего с месяц и успел довести счет до 45. Жалко расставаться с таким... Не стонал, шел сам. Еще успокаивал его:
      - Федь, ты не переживай. Скоро вернусь к тебе. Так и знай.
      На пути к медсанбату встретился им командир роты, заменивший отправленного недавно в госпиталь капитана Ровнова.
      - Снайпер? - Осведомился тот. - Оставь его. Сани тары заберут. Бери еще одного снайпера, да чтоб через полчаса был в Руднах на митинге! Пойдете прямо в школу. Пропуск возьмете у политрука. Ясно?!
      Когда Охлопков с Ганьшиным явились в школу, оказалось, что там шел не митинг, а военно-полевой суд. Как только предъявили пропуск, их отправили на боевое охранение. Бойцы подразделения, прибывшего из тыла, и население слушали выступление прокурора. Подсудимые, оказывается, предатели: один высокий, сухопарый старикан со злыми ястребиными глазами, двое - военные средних лет и четыре подростка. Как увидел подростков, Федор вспомнил пацана из "ремесленного", который швырнул под их машину гранату. А эти были из лазутчиков, отправляемых -фашистами на "охоту" за нашими офицерами. Военные - оба власовцы, бойцы РОА, то есть "русской освободительной армии". Один из них, как сказал прокурор, у нас еще кадровым был. Старикан-то, Ефим Глушков, самый матерый из всей этой компании. В гражданскую - белый офицер. Затем сумел замести следы и занимал разные должности. Даже в председателях сельсовета ходил. В 1у38 году по его доносу многие угодили во "враги народа". В эту войну он, забывший, что такое старость и смерть, стал у фашистов начальником полиции. Потом перешел к власовцам и вел разведку в тылу, то есть в наших действующих частях. Оказывается, был в 234-м полку и с документом связного партизанского отряда "гостил" у штаба 1-го батальона. Очень странно, но Федор будто помнит его. Точно, такой же высокий старик, встретившись, спросил: "Ты и есть Охлопков?" Тогда Федор почему-то не захотел признаться и прошел мимо. На следующий день прямым попаданием орудийного снаряда взлетел командный пункт 2-й роты. В последний раз он с рацией пришел. В штаб не пошел, а устроившись недалеко от орудий нашей артиллерии, спокойно стал корректировать точность попаданий орудий власовцев. К счастью, наши ребята-артиллеристы случайно набрели на него.
      - Странные люди. Что им нужно? - Недоумевал Федор, когда зачитывали приговор. - Черт с ним, с этим недобитым белогвардейцем, всю жизнь злобствующим против народа. А вот ребята? Эти военные? Немчуры и так хватает, еще из-за этих приходится кровь проливать. Поставить бы к стенке, и их еще судят... И на обратном пути рассуждения Ганьшина о том, что умом тоже надо воевать, ведь кто-то им верит, кто-то поддерживает, потому и устроили показательный суд, он пропустил мимо ушей. По его разумению, как ни крути, народ меж собой не должен воевать.
      Тот день преподнес Федору еще одно испытание. После возвращения с суда ему было приказано отправиться в распоряжение командира соседней роты. Федор догадывался, зачем его туда посылают: еще вчера ребята говорили, что там появился фашистский снайпер и за считанные дни убил восьмерых наших бойцов. Если так, то ему не миновать снайперской дуэли.
      Кто он? Немец? Финн? Или тот же власовец? Справится ли он?
      Раньше, когда немцы наступали, меткими стрелками считались у них егеря из горных дивизий. Однако поединки с ними как таковые не практиковались. Нынче же, при обороне, поединок как у немецких, так и у наших снайперов утвердился как метод избавления от убийственных единичных выстрелов с противоположной стороны.
      На такое состязание со смертью Федор шел пятый раз.
      Командир 3-й роты с нескрываемой тревогой поведал Охлопкову, что натворил фашистский снайпер за неделю, особенно огорчался тем, что не вернулись два наших метких стрелка, отправленных с заданием уничтожить этого фрица. Предположительно, он находится на нейтральной полосе перед расположением роты.
      Несмотря на то, что старший лейтенант готов был исполнить любую просьбу, Охлопков не стал требовать выделения в помощь ни наблюдателя, ни напарника, тем паче отделения для поддержки. Зато Федор, пытаясь определить, откуда мог вести огонь вражеский снайпер, осмотрел рану его последней жертвы. Затем пошел в землянку, поел там и лег спать.
      Когда проснулся, было около четырех утра. Он подогрел на примусе чай, часть попил, часть налил себе в флягу. Взял пару обойм. С облегченной экипировкой дошел до правого фланга. Здесь по свету снега определил куда ему идти и, не торопясь, стал ползти в сторону нейтральной зоны.
      В поединке, просто говоря, в охоте двух снайперов друг на друга, говорят, что главное, это крепкие нервы и уменье бить без промаха. Остальное, дескать, дело наживное. А тут ползешь и не знаешь, что тебя ожидает в двух-трех шагах. Он ползет по гребню: снег мельче и идти легче. В конце длинного гребня снега стало больше и Федор понял, что он заходит в ту самую низину, которую облюбовал еще днем. Дав изрядный круг, из низины вышел в лес. Кругом тихо. Тихо до странности. Слышен стук собственного сердца. И ни шороха. Хоть бы ветер поднялся...
      Федор осторожно, чтоб не задеть за сучок и нечаянно не наступить на сухую ветку, стал тихо передвигаться в глубь леса. Вскоре он остановился и, нагнувшись, принялся рассматривать лыжню. След твердый, вчерашний. Недалеко от той лыжни Федор набрел на укромное место и стал всматриваться вокруг. Справа от него стояло дерево, непохожее на остальных: крона более пышная, да снега на ней мало. Если тот, как убедил себя уже вчера, "кукушка", то ему на этом дереве и сидеть. Федор еще раз прислушался, постоял немного в гнетущей своей невозмутимостью тишине, затем, решив выждать своего противника именно здесь, тихонько лег.
      Наконец, на стороне немцев завели мотор, потом оттуда же донесся стук топора. И, как ни странно, эти отголоски присутствия поблизости людей Федора чем-то немного успокоили. Даже начал было дремать, но утренняя стужа дала о себе знать. Федор вынул из-под пазухи флягу и глотнул теплого густого чая. Затем, уткнув нос в воротник шубы, долго отлеживался. Где-то бухнул минометный снаряд. С той и с другой стороны то начинался, то умолкал треск перестрелки.
      Вдруг в лесу раздались звуки, насторожившие Федора. Это был скрип лыж. Оч или разведка? Скрип послышался сзади. Чуть приподняв голову, Федор обернулся и увидел, что лыжник один. В одиночку в разведку вряд ли пойдет. Или остальные за ним идут? Нет, это не разведчик. Ружье с оптикой. Это он... Остановился, снял лыжи, какую-то коробочку положил у ствола той самой сосны и стал подниматься по ее стволу вверх. Хорошее себе свил гнездо. Как сел, так и исчез. Вдобавок густые ветки мешают. Федору тут стало не по себе: "Но нет, теперь я тебя не упущу. Пусть кто угодно придет на помощь. ассистент или рота, спасу тебе не будет". А сверху четко доносится его голос: "Ахтунг! Ахтунг!" Ишь, переговаривается, доложил-таки о своем прибытии. "Ну-ну, сиди пока..." - успокаивает себя Федор. А у самого голова трещит от мыслей, идущих бесконечным потоком. Фу, ты. Обиднее не придумаешь: нашел-таки эту проклятую "кукушку", а как бы она тебя самого не прикончила... Передвинуться бы, да шуму можно наделать.
      Время проходит медленно, держа нервы в напряжении. Ох... Чем ждать так, Федор предпочел бы идти на медведя-шатуна с голыми руками. В родных местах с утра точно в это время ходил он смотреть наставленные на зайца и другую дичь самострелы и силки. Когда по пути попадалась белка, он спокойно обходил то дерево, на которое она поднялась, становился с той стороны, чтоб виден был лишь кончик мордочки, и тогда стрелял, чтоб не портить шкурки. Какая же это была легкая забава! А здесь на дереве - фашист. Он обойти себя не даст, хотя его шкурку Федор беречь не собирался. "Как же так, что-то должно быть видно от дьявола этого!" Федор приподнял винтовку и направил оптику на гнездо, где сидел противник. Тут-то увидел голенище! Теперь уже легче: примерно понятно, где туловище, где голова.
      Прошло десять минут, затем еще полчаса. Ни одну дичь Федор столько не стерег. Осенью на сохатого ходил. Но лось это же... Постой! Вдруг из "кукушкиного" гнезда раздался выстрел. "Дождался-таки!" - Федор вскочил и быстро подался вправо. Фриц, услышав треск сучьев, стал поворачиваться в сторону грозящей опасности, но было уже поздно: снизу тут же раздался выстрел.
      Набрав полную грудь воздуха, Федор крякнул и сплюнул. Затем дошел до сосны и с удивлением увидел, что тот висел на веревке, которой обвязался для страховки. Из его вещей вниз, ничего, кроме шапки не упало. А рация у него .стояла у самой сосны. Маленькая такая. И антенна не длинная. Федор кинжалом обрезал шнур и, раскрутив антенну, привязал аппарат к поясу.
      Теперь можно отправляться к своим.
      Когда средь бела дня переполз нейтральную и дошел до расположения 3-й роты, старший лейтенант с радостью выслушал доклад Охлопкова.
      - Это его лист? С шапки взял? И рацию доставил. Молодчина! - И поздравил его не по-уставному, взяв в объятия. - "Кукушка", значит? Значит, все с ним? Ишь, как здорово!
      Командир повел Федора в свой КП и спросил:
      - Выпить дать?
      - Нет, товарищ командир. Если найдется, дали бы мне мяса? Суп крепкий хочется похлебать. Мы, якуты, суп с мясом любим.
      Старший лейтенант сначала удивился необычной просьбе, но тут же приказал своему сержанту сварить на кухне суп и принести Охлопкову. Наевшись как следует, Федор лег спать.
      На следующий день в штаб 1-го стрелкового батальона поступило донесение о том, что Охлопков уничтожил одного снайпера противника. Сам Федор был очень доволен прошедшей дуэлью: был риск, был расчет и в поединке с настоящим матерым снайпером он одержал верх.
      ОТЗВУК СЛАВЫ
      Старик сегодня проснулся раньше обычного. Вопреки обыкновению, полежал на кровати с открытыми глазами.
      Сон-то странный какой... Когда его мать рожала Федора - младшего, он, находясь в другом доме, услышал во сне четкий человеческий голос: "Родился мальчик с саблей на правом предплечье". Сегодня, под утро увидел во сне брата, изгоняющего саблей черную рать, которая пыталась колдовской пеленой затмить солнце. Что с ним? Неужто дурная весть придет? Ох-ох, как долго и тяжело идет война!..
      Павел Баланов, молодой парень, уходя в армию, не уставал повторять: месяца через два вернемся с победой, к нашему приезду самовар не забудьте поставить.
      Куда там. Полтора года с лишком идет эта война. Все же счастливый этот Павел: раненого и умирающего так далеко везли, прямо до родного дома. Он, Павел, единственный из ста с лишним человек, отправленных на войну из их села, получил медаль.
      Федор Старший, наконец, встал и, накинув на плечи старую, видавшую виды доху из оленьей шкуры вышел во двор. Ну и мороз... В голодный год будто понарошку лютует. Старик обернулся в сторону поселка, стоящего на северном холме аласа. До рассвета еще далеко, но ему кажется, что новенький дощатый памятник белеет на склоне холма... Это памятник Павлу. Как взбудоражили, когда хоронили, вопли матери, жены... Бабы, старухи, до того получившие похоронки на своих, рыдали хором. Жутко было. Будто каждая хоронила своего. А лик покойного, вынесенного на мороз, покрылся инеем, и оттого казался туманно-белесым. Реденькие, жиденькие пушинки, оставшиеся от былой кучерявой шевелюры, и бабьи стенания выдавили слезы и у стариков. "Павлуша, родное мое дитя, неужто это ты? Съели, обезобразили как!" стенала мать Павла Евдокия. Старик, не выдержав воплей, стенаний, как только опустили гроб в могилу, откололся от толпы и быстро зашагал домой. Вон как обернулось: Павел-то торопился вернуться к детям, матери, жене, а они - престарелая мать, братишка Павлик, сестренка Дуняша, больные туберкулезом, маленькая дочь - остались без кормильца.
      Когда дошел до середины аласа, в декабрьском морозном воздухе раздался залп из охотничьих ружей. Не ожидавший ничего подобного он вздрогнул: почудилось, что раскат оружейного залпа чествования покойного солдата донесся прямо-таки от фронта до его села, затерянного в таежной глуши... И сам поразился тому, какой уязвимой стала его душа. А дома дожидалось письмо от брата.
      К брату Федор Старший относился скорее как к сыну и оберегал его от всего по своему разумению. Так, до войны, когда интересовались братом, чтобы взять в активисты, без обиняков говорил, что он легковерный, никчемный для серьезного дела человек. Ведь несправедливостей по отношению к людям при новой власти не то, что убавилось, скорее, еще больше прибавилось. Чуть чего, окрестят "врагом народа". Это потом не может не обернуться неприятностями. Почти каждый год объявлялось очередное "доброе дело" для утверждения нового облика жизни, но оно или не доводилось до конца, или забывалось так же быстро, как начиналось. Если бы он пошел в активисты, то в наслеге стало бы одним болтуном больше и все.
      Старик взялся было за ручку двери, но вернулся к амбару. Из деревянного ящика наощупь нашел и вынул миску с овсяной мукой. "Сегодня кашу надо варить, а то совсем сил не останется", - подумал он и пошел в дом. Затопив печь и поставив кастрюлю с водой на плиту, разбудил невестку жену Федора Младшего:
      - Анна, вставай, корову доить пора.
      Сам пошел в переднюю часть избы, достал с жердей поставленные на сушку полозья и долотом стал долбить отверстия для копылей.
      "Странный сон. Что стряслось с ним? Говорят, человек нутром угадывать может..." - Старик ударил мимо долота, но успел вскинуть молоток вверх. Скоро выдолбил три отверстия на двух полозьях, вставил готовые копыли с вязками из тальника. Вбил вязки в полозья. Готовые сани вынес из избы и поставил у амбара под навесом. "Похоронки ведь нет... А мука-то какая!" подумал он, садясь за стол.
      - От каши оставила старшему?
      Старик так солидно называет первенца, оставшегося от брата. "Старшего" тоже зовут Федором. У "Старшего" есть братишка, нареченный по имени дяди Иваном.
      В этом доме все радости исходят от этих двух маленьких существ. Мать Анна, сестра Саша, развозившая почту на лошади, все свободное время отдавали им. На Феденьку, если даже будет мешать, старик не прикрикнет, разве иногда скажет "отведите отсюда мальчонку". Ведь если отец не вернется, и если он, старик, умрет, то он останется за старшего.
      Федор Старший сегодня, как обычно, идет в колхоз возить сено. Уже облачившись в одежу, он нагнулся над детскими кроватками, где спали малыши: старший, раскинув руки, дышал тем размеренным ритмом, каким отличаются все здоровяки, а младший чмокал соской. Старик при виде спящих милых малышей растрогался, крякнул, затем привычным жестом зажал о бок рукавицы и, довольный, быстро зашагал к выходу.
      * * *
      Дом, где размещается правление колхоза имени Крупской. У входа справа худой молодой человек щелкает на счетах. Перед ним сидит горбатый старик с воспаленными от трахомы глазами. Старую заячью шапку, потрепанные рукавицы из ровдуги держит на коленях.
      - Василий, как нынче с хлебом-то?
      - Да никак.
      - О, смерть моя! А от того зерна, что чистят, дадут отходов хоть по фунту?
      - Нет.
      Спрашивающий еще ниже опустился на стул, лицо помрачнело.
      - Василий, на трудодень по 50 копеек?
      - Ага, по 50.
      - О, смерть моя! Хоть трудись, хоть не трудись, все одно - ничего не будет.
      - Так нельзя говорить. Засуха пройдет, и война то же.
      - Это я, Василий, так говорю, отчаявшись... Ере не хлебаю, считай, третий день. Тар весь вышел... - Горба тый погладил жидкие усы и чмокнул губами. Затем, проглотив слюну, снова стал допытываться:
      - Постой-ка, Василий, сколько ты нащелкал мне де нег-то? Посмотри, а?
      Счетовод встал и, опершись на костыль, поковылял к шкафу с делами. Открыв шкаф, нашел нужную папку и повернулся к собеседнику:
      - Тебе насчитано 162 рубля 50 копеек.
      - О, смерть моя! Ведь это половина военного налога. Где взять мне вторую половину?! А?
      Горбатый, хотя и знает, что ему ответит собеседник, все спрашивает: "Мясо будет?", "А масло?", "Все забирают на нужды войны?", "А эта война скоро ли кончится?" И на каждый ответ терпеливого счетовода восклицает: "О, смерть моя!" Наконец, поняв, что толку нет от расспросов, отвернулся от счетовода и уставился на сидящих за председательским столом. Молча достал берестяную табакерку - холтун с измельченным в порошок табаком и, не отрывая глаз от "больших" людей, щепотку поднес к носу. И, как бы оправдываясь, почему он тут сидит, пробормотал: "Харитина моя, бедная, никак не уймется: спроси да спроси". Горбатый встал и медленным неуверенным шагом, будто на него взвалили непосильную тяжесть, пошел к двери. А сам все шепчет: "Что будет... Так скоро подохнем. О, смерть моя!"
      Невольный свидетель разговора горбатого со счетоводом - корреспондент районной газеты в тюбетейке справился у председателя о личности только что ушедшего человека. Тот с пониманием ответил, что его зовут Григорием Кеппюном, сам скотник и водовоз, без него доярки ни туды, ни сюды.
      - Что за слова у твоего передовика? - не унимался корреспондент, пристально всматриваясь в пожилое ли цо с бельмом на правом глазу.
      - Матушка не наделила разумом. Какой с него спрос?
      - То-то оно и видно, - наконец, угомонился корреспондент и попросил дать ему сводку об очистке семян для весеннего сева.
      В канцелярию зашли еще несколько человек. Замерзшие от долгого пребывания на морозе, протягивая руки к печи они допытывались о том, когда откроется собрание. На то председатель, крупным почерком старательно дописывая какой-то документ, ответил, что откроется после чая, как только придут с работы скотники и доярки. Вскоре с мест встали председатель, корреспондент, счетовод, и все вместе ушли пить чай. Люди повели разговор о том, о сем. Они расспрашивали друг у друга, получают ли письма с фронта, говорили с сочувствием о тех, кому пришла похоронка. Невзгоды засухи, малые доходы, которые раздадут им к концу года - тоже не были забыты. Курили, беря друг у друга по щепотке махорки. Кто-то из них, к радости многих собравшихся, сказал, что сегодня забьют забракованную лошадку.
      Федор Старший сидел среди этих людей. Он из табакерки, сделанной из кореньев березы, нюхал крепкий табачный порошок. Трудно сказать, слышит ли он разговор, идущий вокруг него. Только время от времени шевелятся черная полоска усов и густые брови.
      К сидящим прибавились еще и те, которые очищают семена для сева. Чуть попозже зашли скотники и доярки. И как только пришли председатель, корреспондент и счетовод, начали собрание.
      - Так, товарищи! - начал председатель. - Сегодня у нас большая радость. Наша славная Красная Армия под Сталинградом разбила миллионную немецкую армию. Часть уничтожила, часть взяла в плен. С такой же прият ной новостью для нас, членов артели колхоза имени Крупской, является письмо от командования части, где служит наш земляк Охлопков Федор Матвеевич II-й. От самого Федора также пришло письмо.
      Люди оживились, раздались возгласы: "И вправду крупная победа", "Что-то не помнится, чтобы командиры нам писали"...
      Рассказ корреспондента о великом сражении выслушали с большим вниманием, переспрашивая, если что непонятно. Оживление все нарастало. Дело понятное: они, эти истощенные постоянным недоеданием, изможденные тяжелой работой люди, всем нутром понимали, что от всех бед и невзгод избавит только конец войны и засухи. Их лица так и выражали одну истину: в победе их избавление. Григорий Кеппюн так и спросил: "Погоди, что это, войне конец?" Его прервал Егоров Василий, щуплый старик лет семидесяти с гладкопричесанными редкими седыми волосами. Он слегка кашлянул, взяв в одну руку шапку и рукавицы, а другой поглаживая бородку, серьезно спросил:
      - Товарищ корреспондент, вы оказались человеком, привезшим нам хорошую новость. Спасибо вам за это. Кажись, мы на краю гибели были. Так ведь? Вы сказа ли, товарищ корреспондент, что у немца погибло и вдобавок ранено 700, еще в плен взято 300 тысяч. Сколько же теперь осталось у него войск?
      Корреспондент прямого ответа не дал. От его долгих объяснений сидящие на митинге поняли, что нашим еще воевать и воевать. Слышали вздохи, негромкие голоса.
      - Потише, товарищи, - председатель карандашом постучал по стакану. По второму вопросу слово имеет Василий Николаевич.
      Счетовод встал, опираясь на костыль.
      - Колхозникам нашей артели пришло письмо с Калининского фронта. Сейчас я его прочту.
      - Это где Сталинград?
      - Нет, Калининский - это другой фронт. Так, по слушайте.
      Василий негромким голосом стал читать письмо, которое он вчера переводил весь вечер.
      Люди снова оживились. "Здорово как", "Много же он ухлопал", "Самым неказистым из всех ушедших был, а смотри-ка"" "И наши стали фашистам дулю показывать". - слышалось отовсюду.
      - Успокойтесь. - Василий вытащил из кармана второе письмо.
      - Это он, сам Федор Младший, нам пишет.
      "Здравствуйте, люди из моего села! Как живете, как у вас идет работа? Я на поле боя нахожусь больше года. За это время бой не прекращался ни на один день. Теперь мой труд - ежедневный бой. Ранен четырежды, раз получил контузию, несмотря на все это только раз был недолго в госпитале и здоровье хорошее. 5 декабря меня вызвали в штаб армии и вручили орден Красной Звезды. Это за то, что я снайпер. На фронте вступил в партию. Тогда я дал Родине свою вторую клятву бить фашистов, пока их не вышибем до единого. Как вы там нынче? Хорошо ли идет зимовка? Пишут ли другие фронтовики? Что о них слышно? Все это пишите с подробностями.
      Враг не тот, что был раньше, заметно ослаб. А наша сила с каждым днем умножается. Крепитесь да трудитесь еще лучше, помогите Красной Армии всем, чем можете.
      Желающий вам счастья и всех благ ваш Федор".
      Оживление снова возросло.
      - У меня вопрос, - раздался басистый голос и встал старик Егоров. Василий, когда он написал?
      - 14 декабря отправил письмо.
      - О, долго же оно шло. Тогда сейчас, может, он уже вторую награду получил? Добрый молодец, оказывается, он. Он наш Нюргун, наш избавитель от бед. Пусть ему сопутствует удача! - С этими словами старик сел с таким видом, будто высказал общее мнение.
      Так, вдоволь поговорив, колхозники в конце концов решили отправить ответное письмо командиру Н-ской части гвардии майору Ковалеву и своему Федору Младшему. К вечеру они забили ту самую лошадь, о чем говорили перед митингом. Разделив меж собой по два килограмма, стали расходиться. Федору Старшему дали две доли. Он с приятной новостью и мясом, завернутым в куль, поспешил домой.
      * * *
      На землю этого аласа Эбэ Федор Старший ступил впервые сорок лет назад. С тех пор знает все его хорошие и худые дни. Алас был мелеющим озером. Тогда-то с выходом у берегов озера урожайных лугов, более зажиточные накинулись на эти новые угодия. Охлопковы - сын и отец - перекочевав с Таттинского улуса, жили года два в местечке Таппалах по речке Дадар у родственника и работали по найму у богача Огонер Ого.
      Потом в год строительства на северном холме этого аласа церкви переселились на восточный склон аласа, где срубили себе небольшую избушку. Около дома раскорчевали лес и заимели пашню на три пуда, то есть около 0,4 десятины. Отец Маппый (Матвей Петрович) здесь повторно женился. Его женой стала вдовая дочь Номуйи Петра из соседнего наслега Мегино-Алданцев. Однако Охлопковым от плодородных угодий, вышедших вокруг обмелевшего озера, так ничего и не досталось. И они в поисках сенокосных угодий перекочевали на берег 'бурного своенравного Алдана. Там они снова поставили себе избу на самом берегу. Тут-то и родился первенец от второго брака Федор Младший. В год его рождения река Алдан во время весеннего половодья размыла свой берег и вместе с ним унесла их избу. Вторую избу они поставили уже за версту от берега. Матвей Охлопков, в пору женитьбы имевший две коровы, нажил до десятка голов скота, заимел несколько крохотных пашен, где сеял ячмень и разновидность ржи - ярицу. Все же он с женой так и не смог избавиться от неисчислимых нужд деревенской жизни. Из-за нехватки продуктов питания и одежды Федор Старший семь лет подряд вынужден был уходить зимой в Якутск на заработки. Из города выходил весной перед самой распутицей. Навьючив на себя 6 - 7 пудов, шел пешком 350 верст. После кончины матери Федора Младшего Евдокии он перестал ездить на заработки. Всяко было. Но вряд ли сыщется день, когда бы он не работал или не был по надобности на аласе Эбэ. Самые крупные постройки в селе Крест-Халь-джай - здания больницы и школы были сооружены при его участии. Когда отгремела гражданская война, был недолго ревкомом наслега. После объединения в артель этот алас шириной в полтора, длиной в три километра достался колхозу. На нем трудно найти место, где бы он не косил сено и пашни, где бы он не завязывал снопы. И за все эти годы он многое видел, узнал и радость, и горе. Но вряд ли когда-либо так сильно ощущал столь противоречивые чувства, как сегодня.
      Шапка, теплая шаль, которой обмотал шею и лицо, старая оленья доха покрылись инеем. На это старик, не обращает внимания. Не чует и мороза, не слышит, как скрипят об твердый наст санной дороги его торбоза из коровьей шкуры. Весь занят думами, воспоминаниями.
      Какие времена прожиты... Помнит, как распространился устрашающий слух о том, что среди якутского населения пойдет набор в армию еще в пору русско-японской войны. Паника возникла и в начале первой империалистической, были такие, которые уходили в лес, отрубали себе кисть. В том и другом случае набор якутов не состоялся. Но находились одиночки, ушедшие на фронт по своей воле. В одно время до здешних мест дошел слух об участии в русско-японской войне уроженца Восточно-Кангаласского улуса, выпускника Казанской духовной академии некоего Оконешникова 11.
      Этот человек, по слухам, служил священником на крейсере "Рюрик", который одновременно с легендарным "Варягом" сражался против японских судов. Его не сравнишь с неграмотными мужиками. Не чета им. В первую империалистическую войну с немцами от всего Баягантайского улуса ушел на фронт брат известного силача из Баяги Мамыйык Тимофея Иван Андросов. Федор Старший обоих братьев знал, не раз видел их в Якутске, когда те работали грузчиками. Иван, разбитной и острый на язык парень, когда по распоряжению самого царя стало известно, что якутов в армию брать не будут, сел с попавшими в набор русскими друзьями на пароход и по своей охоте отправился на фронт. Этот молодец, награжденный двумя Георгиевскими крестами, вернулся с войны уже сторонником революции. Войну, ее дыхание и притеснения якуты по-настоящему испытали лишь в годы гражданской, но и там немного было тех, кто прославился. Гаврил Егоров - уроженец Танды - в бою за Амгинскую слободу вынес из огня пулемет и за это получил орден. Впоследствии он, будучи культармейцем, добился строительства десятка школ для детворы. Вот с какой светлой задумкой был этот безграмотный мужик.
      А теперь награда досталась его брату... Удивительно, но так оно и есть. В 1941-м, когда в августе на одном из островков Алдана прямо на покосе вручили повестку, Федор Младший взял ее со словами: "Ну, что ж, воевать так воевать". Старик тогда эти слова принял за бахвальство и зыкнул на него: "Чего ты мелешь? Война - . это тебе не траву косить. Если забирают таких, как ты, значит, долго быть войне. Ты лучше пойди, вскипяти чай". Кто-кто, а он-то знает своего брата: ни силы, ни образования. Правда, хорошо трудился, исправно охотился. Но не лучше других. Видимо, это и хорошо. Если даже такой обыкновенный мужик может так воевать, то по всей России сыщутся миллионы, еще получше да покрепче.
      Брат оказался крепок духом. Откуда это у него? От новой власти? От комсомола, куда бегал не очень долго? Может, этот социализм, о котором столько кричат, там увидел? А тут дела шли так, что люди каждый раз попадали в какую-то дьявольскую игру.