Федор хорошо понимал, кто перед ним, но смотреть прямо на нее счел неуместным. Чего греха таить, ему ни разу не доводилось так близко стоять к незнакомой женщине, да еще, чтоб она при этом пела про него самого. Якутка о мужчине слагает и поет песню только в том случае, когда она томится безответной любовью. Подобное любовное пение исполнялось тайно, лишь в присутствии самой верной подруги. Он предпочел слушать пение артистки, приставив винтовку к носкам, по стойке "смирно". Вопреки его воле, сердце стало биться чаще, кончики ушей потеплели от наплыва крови в голову. Но признаки волнения на его смуглом, вдобавок загоревшем до черноты, суровом лице вряд ли были заметны.
      После исполнения песни артистка, ответив на аплодисменты низким поклоном, расцеловала воина и вышла. В этот момент кто-то из зрителей выбежал на сцену и отдал Федору букет цветов:
      - Ей вручи. Актрисе отдай...
      Как только певица возвратилась на вызов зрителей, Федор пошел к ней навстречу и по-военному отдав честь, вручил цветы.
      Будто получилось складно, и Федор довольный спустился со сцены. Он хотел было направиться на прежнее место, но кто-то из офицеров остановил его, схватив за руку, и посадил рядом с собой. На сцене - та самая певица.
      С берез неслышен, невесом, Слетает желтый лист...
      Хоть слова и не очень понятны Федору, сама песня тронула его до глубины души. Ничего подобного он никогда не испытывал, незнакомое доселе чувство даже сковывало его. Он не улыбался, а весь концерт смотрел с неослабевающим чувством интереса, забыв начисто усталость.
      После концерта сели в ту же машину, на которой приехали. У всех лица светились радостью. Одни рассуждали об артистах, другие рассказывали разные забавные истории, третьи просто-напросто травили анекдоты. Были и такие, которые расспрашивали его, Федора.
      Разговоры так и не умолкали, пока не доехали. Когда Федор сходил с машины, многие попрощались с ним за руку, как хорошие знакомые. При свете фар он увидел Сухова, дожидавшегося его. Шли они впотьмах друг за другом, нащупывая дорогу ногами. И тут Сухов сообщил еще одну новость о том, что пришел номер "Красноармейской правды", где напечатано письмо односельчан Охлопкова - жителей села Крест-Хальджай из его далекой Якутии.
      Письмо это он получил недавно. И хорошо помнил, о чем там сообщалось.
      - В прошлом году, - писали земляки, - мы, колхозники, собрали в фонд обороны 6 тысяч рублей, 3600 тысяч облигациями, 14 килограммов масла, 176 килограммов мяса для Красной Армии, сдали 169 штук теплой одежды.
      Много это или мало? Об этом Федор и не думал. Ему было известно, что на родине засуха, но насколько она была сильной и губительной, он не имел представления. У него было ощущение, что его земляки находятся где-то недалеко от него и рассказывают ему искренне и открыто про свое житье-бытье, советуются с ним, как с самым близким человеком.
      ПЕРЕД НАСТУПЛЕНИЕМ
      - Здорово! - Весь сиял Николай Катионов, возвратившись с очередного задания. - Здорово получилось! Теперь дело пойдет само собой!
      И он со всеми, с кем встречался, здоровался за руку. Парню было отчего радоваться. Дзот оказался не пустым.. Федор, по обыкновению, "выкуривал", то есть бил из противотанкового ружья по амбразуре дзота и заставлял фашиста выйти оттуда. А Николай выжидал, когда он выбежит. Тот и другой поразили цель с первого выстрела.
      Доволен был и Федор. Еще бы! Шутка ли с 470 метров попасть в этакую узкую щель, да еще в присутствии самого командира полка! Это означало, что он, снайпер
      Охлопков не подкачал. Однако был куда сдержаннее, чем Катионов.
      - Все, Федор! Считай, что началось новое дело, - Николай уже в землянке продолжал разговор в том же возбужденном тоне. Он, садясь на свою нару, добавил: - Ты же видел, кто был в укрытии? Полковник с нашим Садыбековым зря ходить не будут. Эх, хорошо как...
      С идеей заиметь в снайперской группе расчет противотанкового ружья носятся уже давно. Помнится, кто-то говорил об этом даже на партийной пятерке.
      Засады с применением противотанкового ружья стали устраивать лишь в последний месяц. Снайперам его не давали. Этого самого ружья не хватало даже самым бронебойщикам.
      Правда, результат был ошеломляющим: враг не только выбегал словно суслик, в чью нору хлынула вода, но и надолго "отключался".
      Действие с ПТР соответствовало и характеру жесткой обороны: при ней так и положено держать противника в постоянном страхе. Все же за неделю попробовали только сегодня.
      Федор из-под соломенной подстилки достал напильник и принялся точить пилу.
      Николай мечтательно смотрел куда-то вдаль:
      - Понимаешь, строительство железной дороги заканчивается. Как получим оружие, дадим немчуре жару!
      - Придет дорога - придут другие заботы, - неопределенно отозвался Федор. - Ему давай еду. Скоро работа.
      "Хорошо быть молодым", - подумал Федор, когда из землянки вышел напарник. Вчерашний случай, кажись, забыл. Ему так лучше.
      А так, дела у Катионова, у него, и вообще у снайперов, идут неплохо.
      За полтора месяца сделано много. Снайперы полка все, как в лучшие времена, объединены в одну группу с единым руководством. Они сейчас действуют не в одиночку или с одним напарником, а двумя-тремя парами на каждом участке. Для начинающих это очень важно. Они не оглядываются по сторонам, чувствуют себя увереннее. Главное, видят, что делает более опытный товарищ так учатся на его примере.
      Результат группового выхода налицо. За двадцать дней команда, уничтожая ежедневно иногда до десятка фашистов, истребила более 140 гитлеровцев. Именно в мае и июне в журнале боевых действий дивизии о действиях снайперов появились вот такие записи: 8 мая - 13 фашистов, 9-го 9,17-го - 5,18-го - 7, 4 и 10 июня - по 6,11-го - 10, 21-го - 2, 25-го - И, 26-го - 513
      И не мудрено, что противник теперь на передовую показывается с опаской и работу в открытую не ведет.
      Увеличился счет и ведущих снайперов. О чем газета "Красноармейская правда" стала сообщать довольно часто и подробно.
      25 мая. - "На днях три снайпера из своих засад уничтожили четырех гитлеровцев. Сухов истребил 2 фрицев, Охлопков - 1, Авдеев - 1".
      3 июня. - "Только за последние два-три дня снайперы нашего подразделения уничтожили 9 гитлеровцев. .Тов. Катионов убил 4-х немцев, тт Кутенев и Ганьшин каждый истребили по 2 фашиста, а Охлопков уничтожил - 1".
      "Систематически наблюдая за противником, снайперы ведут огонь по амбразурам дзотов. Так, снайпер Охлопков периодически стреляет по амбразурам из противотанкового ружья и выводит огневые точки противника".
      7 июня. - "На сегодняшний день лучший снайпер подразделения орденоносец Ф. Охлопков на своем боевом счету имеет 169 убитых фашистов, С. Кутенев - 64, Л. Ганьшин - 63, Н. Катионов - 17. Всего эти четыре славных советских воина уничтожили 313 гитлеровских громил.
      Ежедневно увеличивая число истребленных фашистских захватчиков, эти товарищи ведут большую работу по воспитанию молодых кадров. Снайперскому делу они уже обучили шесть лучших стрелков подразделения".
      18 июня. - "Снайперы тт. Охлопков, Кутенев и Ганьшин... на днях, получив задание, заняли свои позиции. Ганьшин и Кутенев в тот день уничтожили по одному фашисту. Тов. Охлопков заметил фашистского наблюдателя, выстрелил в него, разбил стереотрубку и ранил фрица. Другого появившегося здесь немца он убил наповал с первого выстрела".
      20 июня. - "Совершенствуя боевое мастерство, наши лучшие воины повышают боевую активность, увеличивают счет грозной мести врагу.
      К настоящему времени снайпер тов. Охлопков имеет уже на своем счету 171 уничтоженного фашиста, Сухов - 103, Кутенев - 65, Ганьшин - 63, Федосеев - 39, Николаев - 25.
      Десять снайперов нашего подразделения истребили 579 немецко-фашистских захватчиков" 14.
      Снайперы, помимо выполнения своих прямых обязанностей, принимали участие во всем, что было связано с подготовкой к наступлению. Так, сегодня утром Охлопков и Катионов были на задании, а сейчас пойдут строить траншею с 6-7-накатным блиндажом. Еще учатся вести ближний бой, преодолевая минное поле, проволочное заграждение в наступлении, знакомятся с пехотным оружием противника. Получается так: учишься ли, ходишь ли в бой, работаешь ли - все это подготовка к наступлению. Многое делается с целью решения нескольких задач одновременно. Был, как вчера, в силовой разведке, считай, что это и есть ведение боя в траншее или, как говорят командиры, в условиях непосредственного соприкосновения с противником.
      Словом, успехи есть. У всех появилась уверенность в своих силах, что очень хорошо. Но забот стало больше. Готовишься, а угадай, каким будет наступление? Как оно пройдет для снайперов? Чем обернется оно для новичков? Их сейчас как никогда много. Кому-кому, им-то Федору и нужно помочь. Вчера, когда передавали тела трех бойцов, а также и тело Сарычева, похоронной команде, новый ротный так и сказал: "Это мы их не уберегли". А он, "знатный"-то, показывает лишь пример, а объяснить, втолковать как следует не может. Все язык подводит. На самого глаза пялят, его винтовкой интересуются. Вот слушают с вниманием лишь тогда, когда речь идет о меткой стрельбе. А говорит-то он совсем не лишнее. Иногда становится так обидно, что или уходит в себя и целыми часами молчит, или с особой страстью гоняет группу или отделение. Так, позавчера в отсутствие Кутенева троих заставил целый час ползать по болотистой, поросшей тальником и камышом местности и тащить за собой чурку с человеческий рост. Те, наверняка, доложили Кутеневу, однако тот не стал ни докладывать выше, ни вести переговоров с Федором. Он, единственный, кто его понимает с полуслова, иногда и без слов. А тем ребятам вполусерьез, вполушутку сказал:
      "Это у вас получилось аж по-суворовски: трудно в учении, легко в бою. Сапог, взамен утерянного, дали. Чего же еще!" Слов нет, не так надо было добиваться взаимопонимания с этими парнями, не надо было кипятиться. Но кто знает, может, этот случай заставит задуматься их.
      Занятый думами, Федор под скрип напильника так и не услышал, как вошел Катионов.
      - Знаешь, Федор, нам дают еще одну персону? -Что?
      - С нами пойдет Борукчиев. Всех остальных отправляют к артиллеристам. Там они будут помогать в установке тяжелых орудий.
      - Этот-то, как его..., ругаться будет...
      - Старшина-то? Да, он это умеет. Ничего, объяснимся.
      - Шаршен с нами, да? Где сам?
      - Он уже поел. Прямо туда пойдет.
      За щами из щавеля и полевых трав Катионов опять завел разговор о применении противотанкового ружья. Видя, что его слушают неохотно, с явной обидой выпалил:
      - Ах, не веришь, что ли, в будущее своего начинания?!
      Что тут ответишь? Пойди объясни ему, что их ожидает в наступлении. Как бы то ни было, не понесешь же со снайперской и противотанковое. Другое дело, если подвернется в нужный момент. Но окажется ли тогда под руками? Такое ружье не будет валяться, в батальоне их всего два-три.
      - Чего ты меня пытаешь? Сам все знаешь, - наконец, выдавил Федор.
      И действительно, как-то раз приходил командир взвода, в который входило отделение бойцов-пэтээровцев. И интересовался, как Охлопков стреляет из этого оружия, и, почему-то не дослушав, сказал Кутеневу: "Ваш, может, хорошо и стреляет, а для нашего дела мал. Как будет таскать на себе 26 килограммов?" Николай тогда эти слова воспринял так, как будто обидели его самого.
      - Охлопков ни за что не подменит снайперскую винтовку на ваш ПТР, вмешался в разговор Кутенев, улыбаясь. - Да и командир полка не отпустит такого опытного меткого стрелка.
      Когда ушел младший лейтенант, Кутенев посадил Катионова рядом с собой и, как бы извиняясь, медленно, подбирая слова, сказал:
      - Ты, Николаи, не носись с этой идеей. Вряд ли нужно было приводить пэтээровца. Слыхал, с каким гонорком он с нами разговаривал? А в наступлении наша группа будет использована, наверняка, для выполнения особого задания.
      Каким будет в конкретности то задание, пойдут ли снайперы в боевых рядах или их разберут, как иногда бывало, по частям, никто не знает.
      Катионов не отказывался от своего замысла заиметь в снайперской группе пэтээровскую пару. По этому поводу обращался даже к самому командиру полка. А зачем? Лучше было бы идти хоть раз со штурмовой группой в разведку боем. Это особо нужно для новичков. На кого глядя, они пойдут в бой? Нет, Катионов, хоть и комсорг, порой поступал легкомысленно.
      Ни по пути к строящимся блиндажам, ни во время работы у того самого вечно сердитого и ругающегося старшины, которого Катионов называл "генералом Карапузом", Федор больше не вступал в разговор. Зато время от времени поглядывал то на Николая, то на Шаршена. Какие же они молодые! Совсем мальчики...
      Николай на упрек старшины, почему не вышли всем отделением, ответил внушительно, будто он командир роты или батальона:
      - Таков приказ, товарищ старшина! Вы дайте нам работу на все отделение и весь разговор.
      На старшину, видимо, подействовал независимый серьезный тон: он тут же дал задание и ушел быстро, перебирая коротенькими ногами в блестящих сапогах.
      Как только старшина отошел, Николай с Шаршеном переглянулись и разразились дружным хохотом. Они, одобрительно кивая друг другу, смеялись тем чистым, озорным смехом, на какой способны только юные души. У Николая полные щеки розовели, светлые голубые глаза искрились от удовольствия. Шаршен расплывался в такой широкой улыбке, что и без того узкие глаза вовсе исчезали на скуластом обветренном лице.
      Парни пилили, рубили с азартом, кряхтя от удовольствия, шутили и смеялись.
      Катионов, можно сказать, уже бывалый воин. А вот Борукчиев появился в мае и был замечен случайно. Как-то раз перед передовой появился фашист, везущий на телеге бревно. Шаршен тут же с расстояния 400 метров уложил его и, когда кто-то, возбужденный удачным выстрелом, понукал, мол, "теперь давай лошадку", ответил: "Не-е, мы, киргизы, лошадку любим. Лошадка не фашист".
      Майор Садыбеков парня принял в снайперскую группу и, представляя его Федору, наставительно сказал:
      - Хлопец что надо. Научи-ка, Федор, его своему искусству. Он тебе и братом названым станет.
      Майор оказался прав. Борукчиев быстро освоился. О том, как старательно овладевает техникой стрельбы, как научился быстро и хорошо маскировать огневую позицию, даже было отмечено в дивизионной газете.
      К этим задорным и веселым парням Федор, сам того не замечая, привязался как к родным братьям. Успех каждого из них радовал, неудачи огорчали. И старался, как мог, передать им свой опыт. Иначе нельзя: жизнь твоя на войне зависит и от того, как надежно дерется твой ближний. Это, кажется, теперь понятно всем.
      Зачем, к примеру, ему, Охлопкову, сдалось стрелять из противотанкового ружья? На войне не спрашивают же твоего желания. Сначала выполнял приказ. Затем понял, что уменье бить из этого вида оружия нужно не ему одному. С разрешения командира стал брать с собой кого-нибудь из ребят и метким попаданием через амбразуру выгонял из дзотов фашистов. А парень, который пошел с ним, добивал фашиста, набивал руку бить по движущимся "предметам" быстро и точно.
      Если кто промажет в фашиста или в мишень, то случай разбирался всей артелью. Ребята, конечно, теорию знали назубок: на сто метров упреждай на полфигуры, дальше на каждые сто метров - по фигуре. Но Федор все повторял о том, что, когда нажимаешь на спусковой крючок, ружье сдвигаешь вольно или невольно вправо, и стрелок должен знать, на какое расстояние какой у него зазор от этого сдвига получается. Так, он на сто бьет без опережения, на двести делает зазор на половину тела.
      Совсем иная наука, когда цель двигается в левую сторону. Тогда Федор на сто метров упреждает на целое тело.
      - По бумажке сами разберетесь. Грамоты у вас по больше, - заключал Федор. - А привычка у каждого своя. Для каждого свой норов.
      Каждый раз Федор любил объяснять, что попадать в бумажную мишень ерунда, что живая цель - это совсем иное дело. И каждый должен выяснить, узнать "свой норов", свою манеру, иначе стрелка не получится.
      Ребята это воспринимали как должное. Да все они стреляли исправно. Но им было далеко до Ганьшина или Борукчиева. Ганьшин на дальнее расстояние равных себе не имел. Борукчиев, который с детства привык ездить верхом, лучше всего стрелял с рук без упора. В общем-то среди новичков нет стрелка, который пускал бы пулю в "молоко". Старательные, задание выполняют четко. Но сумеют ли в бою выложиться, отдать всего себя? В бою ведь так: лютуй на врага, но не выходи из себя, что ни случись - страху не поддавайся и знай лишь бить без промашки. Будет ли у новичков такой настрой? Наловчились стрелять - это хорошо. Оно даст нужную уверенность. Но в бою надо не только хорошо стрелять. И недаром майор Салдыбеков, как появился в группе, так всегда повторяет: "Впереди - непрерывное наступление, так и знайте".
      Задача четкая - снайперы должны быть мастерами наступления. А времени-то, как всегда, в обрез. Если тактика выступать парами по флангам, взаимодействие с артиллеристами и минометчиками, исполнение роли наблюдателя при командире взвода или роты знакомы ребятам, то действия снайперов в групповом наступлении, скажем, со штурмовиками остались неусвоенными. К тому же многие, как кажется Федору, больно беспечны: внемлют только разговору о меткой стрельбе, вся остальная подготовка, особенно работа - это для них служба и все. Да еще недавно появились снайперы-девчата. И кое-кто из ребят записал себя в ухажеры и убивал попусту минуты отдыха, хорохорясь петухом перед молоденькими красотками.
      Шаршён тоже бегает. У Николая - своя, прежняя, из медсестер. Вон какие дела...
      Федор посмотрел на ребят. Те пилят и без умолку о чем-то толкуют. Да, надо ли на фронте любовь крутить?.. Пойди разберись. Легкомыслие? Или что-то другое? Ведь из ребят кого-то скоро не станет... Федору куда легче ставить тес в стенку блиндажа, чем разбираться в подобных делах.
      Да и к девчатам у него отношение не совсем ясное. Их, этих москвичек, прибывших на фронт после окончания снайперской школы ЦК ВЛКСМ, увидел 31 июня. В тот день, на встрече с новым пополнением, ему вручили почетный знак "Снайпер", который до этого в полку никому еще не вручался. И так захвалили, что самому стало неловко: "На охоте, чтобы не портить шкуру, бил белку в глаз, а на фронте бьет фашиста между глаз", "у него острый глаз сокола, твердая рука воина-мстителя" и тому прочее. В общем, майор Садыбеков явно перестарался.
      Девчата, как была дана команда "Разойтись!", обступили его плотным кольцом и давай пытать да спрашивать:
      - Винтовка из Тулы по спецзаказу?
      - Как попадаете все время между глаз?
      - Правда ли, что одеваете кольчугу?
      Что им сказать? Туго, без единой морщинки, сложенные скатки, аккуратненькие кирзовые сапожки, новенькие пилотки на пышных кудряшках. А глаза-то - по-юному ясные - так и светятся любопытством и задором. Скажешь просто как есть - вряд ли поймут, да еще останутся недовольны. Небылицы нести нельзя, да и не получилось бы у него. Пришлось рассказать немного в розовом свете, но коротко и сдержанно.
      Когда эти молоденькие, как новенькие монетки, девчонки в солдатской форме уходили четким строем, равнодушных не было. Зачем они здесь? Медсестры, санитарки, зенитчицы - куда ни шло. А тут снайперы, настоящие солдаты. Федор ни с одной из них не пошел бы в разведку. Говорили, что все они добровольцы. Как же им жить в окопах, делить тяжкий солдатский труд заодно с мужчинами, видеть кровь и умирать? Гадко и не по-людски...
      На войне с чем только не сталкиваешься, чего только не насмотришься. Но когда душу начинает глодать двоякое чувство, Федору кажется, будто что-то сосет ему печенку, вызывая выделение во рту неприятной холодной слюны. Тогда держи себя в руках, чтоб не впасть или в уныние, или, наоборот, в черную ярость.
      - Дядя Федя, мы закончили, - услышал над самым ухом голос Шаршена. Давай тесанку, поставим и пойдем.
      Перед выходом в ход сообщения, все трое обернулись, как бы желая удостовериться, что у них получилось. Траншея, как траншея, блиндаж как блиндаж. Но будут ли они нужны? Солдаты ведь толкуют, будто все это строится лишь для отвода глаз, то есть, чтоб скрыть задумки нашего командования.
      - Что, довольны? - С задором заговорил Катионов.
      - Все же сколько напрасного труда на войне, - Борукчиев буркнул под нос.
      - Стратегия!
      - Вон где сидит эта стратегия...
      - Будь командующим фронтом, что ты велел бы сделать?
      - Не знаю. - То-то!
      Друзья замолкли и шли молча за Охлопковым. Затем разговор между ними пошел на иной лад.
      - Ты пойдешь вечером?
      - Друг, это военная тайна!
      - А я пойду.
      - О, бедная москвичка! Ты, друг, наверняка, вскружил ей голову своими рассказами о скачках на лошадях...
      - Она не москвичка. Из Мордовии она.
      - Еще хуже, друг. О, бедная девушка!.. "Байге"15 ., "Тыйынэнгмэй"16... Так ли?
      - Студентка, а не дурочка какая-нибудь.
      - Тогда ты, друг, так и ей поведал о том, как твои пра-пра-деды били Македонского?!
      - Мы после войны встретимся. Это точно!
      - Ну? А сейчас что?
      - Это уже моя тайна!
      - Н-да_ Ха-ха_
      - Давай догонять дядю Федю. После ужина мне бежать надо.
      На ужине обе группы были в полном сборе. Кутенев, сидя рядом с Федором, ел неторопливо, также не спеша и обыденно обменивался новостями дня. А вчера в это же время он был возбужден до предела и, не стесняясь крепких выражений, резко бросил: "Что ты несешь?! Все пошли по приказу. Сарычев тоже. Фашист вас не засек. Короткая очередь - случайная. Тут никто ни в чем не виноват! Понял ты?!"
      Кутенев сегодня спокоен. А Федор никак не может освободиться от навязчивых мыслей. Кому надо было создать вокруг него дутую славу? "Походка кошачья". "Глаза острые как у сокола".., Чего только не несут о нем. И на тебе. Парень захотел поскорей познать секреты "волшебного стрелка", увидеть "чудо-снайпера" на деле.
      О солдате лишнее говорить ни к чему. Как появился очерк Д. Попеля, любопытные стали донимать еще больше. Иной спросит: "Я фрица в глаза почти не вижу. Как ты умудряешься найти и убить каждый божий день?" Другой скажет: "Говорят, ты генерала на мушку поймал, самолета сбил, расскажи-ка, как там было? Иные приходят и меряют глазами с ног до головы, словно бычка на базаре. Подобное любопытство он терпеть не мог и принимал как издевательство.
      И по этому поводу Кутенев не был согласен со своим другом.
      - Ты чего, друг? У тебя рука верная, у Попеля перо острое, - говорит он возбужденному другу и еще улыбается.
      - Нет, Степан, обо мне лишнее стали говорить. Зачем говорить: якут, охотник... Зачем писать, как хожу, какой цвет лица, какие зрачки у меня... Это не дело, а ерунда!
      - Федя, о тебе нельзя писать и говорить?
      - Я снайпер. Вот об этом и надо писать.
      - Выходит, Попель тоже пишет ерунду?
      - Он еще ничего...
      - О ком же тогда говоришь?
      - Агитатор был. Я его выгнал.
      - Ты, Федя, явно перехватил, - Кутенев вовсе расплылся в улыбке. Если солдат о солдате рассказывает, то это особый почет.
      - Не знаю. Врут много.
      - Кто? Попель врет? Он же сам снайпер, до войны на соревнованиях был в Англии. Если бы не он, то вряд ли кто собрал нашу группу.
      - Гы... "Зря пулю не пускаю"... Хвастун я, однако?
      - Э, нет, Федя.
      Тут Кутенев начал убеждать друга, что он и есть стрелок-волшебник. Еще в далекие времена, когда воевали луками и копьями, о стрелке, стрела которого попадала в поставленное на голову яблоко, шла легенда через века. А он, Охлопков, фрицев щелкает как орешки: один появится - тут же не станет его, второй появится - он тоже будет сражен. Притом что сложнее: попасть в яблоко с двадцати-тридцати шагов или в фашиста, спрятавшегося черт знает где и как? Попель, наоборот, не досказал.
      - Или ты пускаешь пулю наобум, лишь бы отстреливаться? - нарочито запальчиво заметил Кутенев, хитровато улыбаясь.
      - Как я пулю буду впустую пускать? Раз стреляешь, надо попасть!
      - Чего тогда несешь? Или о раздавленном ребенке, о гибели брата зря упомянуто?
      - Нет, это верно_ - То-то.
      Кутенев еще советовал другу - своему "якуту-мужичку" - пропускать мимо ушей эти небылицы, хоть и в них нет ничего дурного. Солдаты, известное дело, большие выдумщики. Но зря не заговорят о таком же, как они сами. У каждого свое представление о воине-герое. И вот как что-либо заденет эту струну, он охотно поверит и сам.
      - То, что мы вдесятером делаем, тебе одному не под силу, - продолжал внушать Кутенев, видя, как успокаивается Федор. - Но если каждый из этих десяти научится тому, что ты умеешь, то, считай, станем бить врага втрое крепче. Вот где сила твоего примера.
      Доверительная беседа действовала на Федора всегда безотказно. И сейчас после нее решил: раз надо - пусть пишут, раз нравится - пусть говорят, что им угодно. Но второй Сарычев с ним больше не пойдет. Новички должны его слушаться. Только тогда никто из них зазря душу богу не отдаст. Тут-то ему нужно доверие молодых.
      Обернулся Федор к другу и хотел было спросить о том, удастся ли из прикрепленных к ним ребят подготовить снайперов. А Кутенев уже лег, и у него, занятого своими думами, лицо с полузакрытыми глазами светилось улыбкой. И Федор не стал его беспокоить.
      Так прошел для Федора один из обычных дней "жесткой" обороны. Зато за ним последовали другие дни, заполненные важными событиями. Приезд Верховного Главнокомандующего сюда, на Калининский фронт, салют в Москве в честь освобождения Орла и Белгорода, радуя и будоража, настраивали всех на нечто более серьезное, чего ждали уже давно.
      Именно перед этими событиями, в порядке подготовки к большому наступлению, 234-й полк получил приказ сняться с высоты-"Желтая", где стоял в обороне около трех месяцев, и занять позицию недалеко от деревни Дурнево, той самой деревни, за которую полк вел бои почти всю зиму. Притом получилось так, что самостоятельное снайперское подразделение распалось, и снайперы группами в 4 - 5 человек, передавались в подчинение командиров рот. И только по настоянию старшины Кутенева, он сам, Охлопков, сержант Катионов, младшие сержанты Ганьшин и Борукчиев оказались в одной группе.
      Они-то, эти пять снайперов, за четыре дня августа уничтожили 29 фашистов, в том числе Охлопков - 7, Кутенев и Борукчиев - по 6. Упомянув об этом, в армейской газете было сообщено от их имени: "Радостна наша победа. Высока честь наших братьев по оружию, вернувших Родине древние русские города Орел и Белгород... Для себя мы сделали один вывод: еще метче будем бить немецко-фашистскую нечисть" 17.
      У Дурнево в жизни снайперов промелькнул и другой счастливый день. Кутенев и Ганьшин были награждены орденом Красной Звезды, а Катионов получил медаль "За отвагу". Знакомые и незнакомые поздравляли: кто руку жал, кто, проходя мимо, честь отдавал, кто одаривал улыбкой со словами вроде "Молодцы, ребята!" Но для всех неожиданностью были подарки своего же товарища Борукчиева.
      Парень достал из голенища сапог два кисета и протянул Кутеневу и Ганьшину. Те переглянулись: у них обоих имелись и кисет, и табак. А эти кисеты оказались с трубками из кореньев липы. Федор был удивлен тем, что корень этот трудно отличить от березовых щет-ков. Из щетков березы якуты тоже мастерят черенок для ножа, курительную трубку. Может, так показалось из-за того, что Шаршен покрыл трубку каким-то растительным маслом. На трубках были тонко выведены надписи: "Степану Петровичу. От Шаршена", "Леонтию Антоновичу. От Шаршена". Затем Шаршен повернулся к Катионову и, вынув из грудного кармана портсигар, протянул другу с уважительным кивком головы.
      "Кто сделал?", "Сам что ли?" - все удивлялись. А парень в знак согласия кивнул: "А-га". Портсигар был начинен полным рядом папирос и красовалась надпись: "У солдата любовь к Родине на кончике штыка".
      "Ну, брат, даешь!", "Гравер, да еще и сочиняешь!" - на восторги друзей Шаршен ответил уже серьезным тоном: "Это не я. Это Шолохов так сказал".
      Вот те события, которые надолго запомнились Федору. Каждое событие, естественно, сказывалось на его настроении и, вызывая то радость, то огорчение, то негодование и протест, оставляло невидимый след в его душе.
      С нескрываемой злостью и ненавистью рассказывали на митинге о генерале Власове. Этот изменник, стянув вокруг себя немалые силы, продолжает вести братоубийственные бои с частями 43-й армии. Выходит, в предстоящем наступлении, как и зимой, многие из наших солдат положат головы от рук власовцев, которые дрались злее гитлеровцев.
      Еще услышал рассказ о том, что некий Егоров из-за трусости убежал в лес и, будучи пойман, расстрелян по решению военного трибунала. Вдруг он его земляк?.. Кто бы ни был, суть-то не меняется. Командиры и агитаторы правы - на войне измена, бегство с фронта равносильны тому, что кто-то, крадучись, подошел к тебе сзади и саданул ножом в спину.
      Об этом ежедневно, ежечасно говорят командиры, политработники, агитаторы, все газеты, начиная с "Боевого листка" и до центральных. Внутренняя же настройка зависит от человеческих качеств каждого. Бывают люди, которые войну принимают как адскую муку, ниспосланную кем-то сверху, как цепь невыносимых испытаний. И они, желая уйти из этого ада живыми, калечат себя, стреляя друг в друга в руку или ногу, пьют мыльный раствор препарата для вытравления вшей, натирают кожу солью... для таких болезнь, ранение - это верх счастья, плен - вынужденная, но не исключаемая необходимость. На войне, как и в жизни, народ разный. Небольшой марш-бросок, а у многих уже ни гранат, ни патронов, даже сухого пайка нет. Пошел человек в атаку в сапогах, а потом смотришь - топает босиком. Есть такие, для которых ловчить, хитрить, во что бы то ни стало постараться остаться в живых, пусть даже за счет других - суть их поведения. Они на поле боя подталкивают вперед других: "Ты,.... вперед!", а после атаки больше всех шумят: "Мы их...", "Да как дал!.." Как только раскусят таких, делают обычно "темную". Это делается не столько из-за ненависти к ним, сколько из-за естественного чувства самосохранения.
      Время от времени появляются штрафники.