Когда Бурлаков улетал в Лондон, он сказал на прощание: “Кушнир, ты не поверишь – с нами в „Alaska Studios“ будет работать звукорежиссер по имени Санни, которая записывала дебютный альбом Трики”.
      Это был красивый ход. Я очень любил “Maxinquaye”, поэтому от восторга чуть не потерял дар речи. И еще я остро почувствовал связь времен и цивилизаций. А также то, что вскоре у владивостокских авантюристов начнутся сплошные приключения. Я даже не догадывался, насколько был близок к истине.
      Вскоре выяснилось, что студийная команда, которая должна писать альбом “Морская”, строго говоря, не имеет отношения к группе “Мумий Тролль”. Кроме клавишника Алика Краснова, все владивостокские музыканты идею о реанимации “Троллей” проигнорировали, назвав ее “полным безумием”. Они были взрослыми и обеспеченными людьми – с семьями, на престижных должностях и на престижных машинах. В такой ситуации каждому, как говорится, свое…
      Собака лает – караван идет. Гитарист, саксофонист и ритм-секция искались непосредственно в Лондоне. В частности, на роль басиста оказался приглашен полуполяк-полугрузин по имени Алик Джигия, которому суждено было стать главным действующим персонажем первого дня записи. В конце смены Джигия медленно встал со стула, подошел к английскому барабанщику и, сверкая по сторонам грузинской аурой, медленно произнес: “Если ты будэш так стучать, я твоими палочками выколю тэбэ глаза. Прямо сычас”.
      После чего, отодвинув локтем звукорежиссера, поменял положение ручек на микшерном пульте. Мол, звук – полное говно. Саундпродюсер Санни, которая до этого искрилась ощущением собственной значимости, молча встала, поправила юбку и, пробормотав себе под нос что-то на тему “крэйзи рашн”, вышла из студии в ночь. Больше ее никто не видел…
      Лагутенко часто везло на хороших людей. На следующий день хозяин “Alaska Studios” сообщил, что найден звукорежиссер по имени Крис Бенди, который, как выяснилось впоследствии, был буквально рожден для “Троллей”. Крис работал от зари до зари, но, что самое главное, он кожей чувствовал Илью.
      “Мы не знали послужного списка Криса и даже не догадывались о том, что он сотрудничал с The Cure и Duran Duran, – вспоминает Бурлаков. – К концу работы над „Морской“ Крис выучил транскрипцию слов песни “Девочка”, но так до конца и не понял, почему эта композиция заставляет его петь, плакать и смеяться одновременно”.
      Чтобы не искушать судьбу, с неугомонным Аликом Джигия пришлось срочно расстаться, и все басовые партии на альбоме сыграл русский музыкант Игорь Тимофеев. Конфликтов в студии больше не было, и в начале сентября 96 года запись “Морской” была завершена.
      На следующий день Бурлаков вместе с Ильей оказался на передаче Севы Новгородцева “Севаоборот”. Я слушал этот эфир в Москве, и когда на волнах Би-би-си раздались фразы на китайском языке, у меня возникло ощущение, будто на радиоприемнике сбилась настройка. Ни фига не сбилась. Это Илья на английской радиостанции пропагандировал русский рок-н-ролл на китайском языке.
      “А вам Китай нравится?” – спросили у Лагутенко редактора Би-би-си. “Мне очень нравится…” – начал отвечать Илья. “И мне”, – жизнерадостно перебили вокалиста “Троллей” хозяева студии. Больше его никто не слушал, а Лагутенко не имел дурной привычки перебивать старших.
      Разбавляемая звоном бокалов беседа пошла обо всем на свете – от Марса до Маркса, от Ричарда Брэнсона до владивостокских гастролей ВИА “Добры молодцы”. В какой-то момент передача незаметно превратилась в бенефис Леонида Владимировича. Он сумел переговорить не только Севу Новгородцева, но и его соведущих. В полемическом азарте Леня про Илью совсем забыл.
      “Я – русский Ричард Брэнсон, в будущем, конечно. – Промоутера “Троллей” несло по коротким волнам мирового эфира. – Я взял себе жизнь Брэнсона за основу… Мы с ним не знакомы, но то, как он продает компакты, мне очень нравится. Я изучал его опыт, когда в 93-м году впервые попал в Англию – конкретно в Бристоль и Эдинбург. И когда все наши моряки шастали по супермаркетам, я посещал музыкальные магазины – изучал, как можно продавать компакт-диски…”
      Когда мне подарили кассету с записью этого эфира, я часто ставил его сотрудникам – в качестве примера, как делать не надо. Лагутенко – по идее, главный герой программы – практически всю передачу был вынужден молчать. Я понял это не сразу, а лишь спустя некоторое время, когда жизнь распорядилась раскручивать “Морскую”. Про название альбома в эфире не было сказано ни слова. А зачем? Позиционирование “Троллей” отсутствовало как класс. Как подавать “Морскую” в медийной среде и как продвигать группу на рынок, было непонятно. Ни Бурлакову, ни Лагутенко, ни мне.
      …Вернувшись в сентябре из Лондона, Леня вручил мне хромовую кассету с записью “Морской” и сказал, что планирует выпустить “Троллей” в октябре на кассетах и в ноябре – на компакт-дисках. То есть где-то через месяц-полтора. Откуда взялись эти сроки, я в принципе понимал. Это были дни рождения Лагутенко и Бурлакова соответственно. Даты были абсолютно нереальные, но я решил не спорить. “И каким тиражом ты собираешься выпускать альбом?” – скептически спросил я. “Ну, тысяч десять-пятнадцать”, – задумавшись, изрек Бурлаков.
      Я решительно возразил, что продать 15000 экземпляров неизвестной группы “Мумий Тролль” невозможно – ни физически, ни химически. “Ва-Банкъ”, “Телевизор” и Настя Полева продавали в то время от 3000 до 5000 компактов. Данные были точные – во всех лейблах у меня работали друзья, которые не имели дурной привычки хранить коммерческие тайны. “Если так рассуждать, то можно напечатать тысячу дисков и все их пораздарить”, – раздраженно пробормотал Бурлаков.
      Наша беседа проходила на высоте 9000 метров – на борту самолета Москва—Владивосток. Мы направлялись на крупномасштабный рок-фестиваль “Владивудсток’96”, где вместе с “ДДТ”, “Аквариумом”, “Туманным стоном” и несколькими гранжевыми группами из Сиэтла был заявлен “Мумий Тролль”.
      На родину героев мы везли две новости: хорошую и плохую. Позитив заключался в том, что у нас был записан шикарный альбом “Морская”, который с нетерпением ожидали всеместные радиостанции. Негатив – “Тролли” на фестивале выступить не могли по банальной причине отсутствия у Лагутенко концертного состава.
      Изначально предполагалось, что вместо группы прилетят Бурлаков с Кушниром, типа все в белом, и начнут давать интервью – мол, какой классный альбом записал “Мумий Тролль”. С точки зрения Бурлакова, раскруткагруппы должна была начаться именно с Дальнего Востока. Мне эта идея нравилась, поскольку появлялась возможность слетать к знакомой журналистке Наташе, с которой у меня за пару лет до этого был чумовой роман. Совмещая приятное с полезным, я также планировал подзарядиться местной энергетикой, о которой Бурлаков прожужжал мне все уши.
      …Первое впечатление от Владивостока напоминало картины ранних импрессионистов. Город – где было развито романтическое начало, где в центре плещется море, а набережная усеяна стройными девушками в мини-юбках, где лимонник уже не лимон, но еще не конопля, – казалось, жил по своим приморским законам. Я искренне попытался их понять и почувствовать. Я жаждал впечатлений – я их получил. Выше крыши.
      В первый же вечер, во время просмотра пиратской видеоверсии новехонького фильма Пола Верхувена “Showgirls”, во всем микрорайоне вырубили свет – точно так же, как поется в песне “Владивосток 2000”. В итоге вместо фильма я начал подзаряжаться разливным американским вином – из картонных коробок с краником, которых в Москве тогда днем с огнем было не найти. Компанию мне составила симпатичная продавщица из бурлаковского магазина. Нам было хорошо. О работе никто не думал.
      Теплый приморский ветер сносил мне крышу. Остановиться перед местными соблазнами оказалось невозможно – поэтому про все последующие события я узнал исключительно из рассказов очевидцев. От них я услышал, как оказался на сцене стадиона – аккурат в момент исполнения Шевчуком песни “Фонограммщик”. От ментовской кутузки меня спасло лишь журналистское удостоверение газеты “Известия”.
      Мне старались не рассказывать, как глубокой ночью я поставил пластмассовый электрический чайник на газовую плиту и уверенно зажег конфорку. Наверное, меня просто жалели. Но то, что осталось от чайника, мне попытались всучить в аэропорту в качестве инсталляции – вдруг на подмосковной даче пригодится…
      Затем мне поведали, как после бессонной ночи мы с Бурлаковым посетили прямой эфир на “Radio New Wave”. Блок, посвященный “Троллям”, мы отпиарили выше всяких похвал. Я понял, что Лагутенко в этом городе знают, поэтому нам оставалось только разжигать огонь всенародной любви. Что мы и сделали, прокрутив “Морскую” целиком. Леня не растерялся и притащил с собой небольшую шпаргалку – типа самодельного пресс-релиза, который он с выражением зачитывал в эфире. Это был такой добрый и наивный текст, несколько строк из которого зацепили даже меня.
      “Театральность голоса Лагутенко наполнена отнюдь не мхатовскими интонациями, – вещал Бурлаков на все Приморье. – Пустив его к себе в душу, вы становитесь его рабами и в этом видите смысл сего. Ибо через грязь, через боль сердца вы, как феникс из пепла, восстаете в новой божественной красе своей души. И происходит это всего за сорок семь минут – время, пока длится „Морская“… Новый альбом „Троллей“ – это очередной разворот на 182 градуса, и надеюсь, сегодня стрелка успеха снова вернется к отметке 1985 года. Но это будет новая музыка для новых людей XXI века…”
      Речь Бурлакова произвела на окружающих сильное впечатление. Самое время было сделать паузу и скушать Twix. Но беда Лени состояла в том, что остановить его в прямом эфире практически невозможно. Будь то Би-би-си или “Radio New Wave”. Поэтому через несколько минут Леонид Владимирович ринулся учить жизни местных музыкантов: “В России рок-н-ролл надо исполнять на родном языке! И передайте, пожалуйста, группе „Тандем“, что до тех пор, пока они не запоют по-русски, я ими заниматься не буду…”
      В целом все было бы ничего, но в какой-то момент словоохотливая диджейка Алена рискнула узнать мое мнение на тему только что завершившегося рок-фестиваля “Владивудсток’96”. Зная, что через три часа у меня самолет, я раньше времени поверил в собственную безнаказанность и решил оторваться. Наследить, так сказать, на прощанье. И прогнал телегу о том, что в отсутствие “Троллей” фестиваль, в общем-то, превратился в гранжевую вакханалию – особенно во время выступления группы “Аквариум”.
      Сказал, что когда Гребенщиков вышел на сцену, тень Курта Кобейна мрачным облаком нависла над приморским стадионом. К чему я гнал все эти мистические ужасы, не знаю. Наверное, выдергивался перед владивостокскими журналистками. Единственное, что меня хоть немного оправдывало, – это то, что я и близко не догадывался о степени популярности “Radio New Wave”.
      В этот пикантный момент группа “Аквариум” ехала на тот же рейс, на котором должен был лететь и я. В гробовой тишине они внимательно выслушали по автобусной радиоточке весь этот бред и мрачно встретили меня через час в холле аэропорта. Их обветренные продолжительным туром лица искажали недобрые улыбки. И не надо злорадствовать – лично мне в тот момент было невесело.
      Пора подводить итоги. В целом мне крупно повезло. Сейчас я не могу не отдать должное Гребенщикову, который мои музыковедческие радиоизыски не без иронии отслушал. И в какой-то степени оценил.
      Я не могу не отдать должное терпению Бурлакова, который молча лицезрел, как за день до этого я штурмовал семиметровый забор стадиона, чтобы вернуться на рок-фестиваль после собственной пожизненной дисквалификации. Заходящее в Тихий океан солнце освещало мои мутные глаза.
      Я не могу не поблагодарить гостеприимного Рому Самоварова – хозяина пострадавшего чайника, которому это новейшее чудо техники привезли из дружественного Китая. Тогда это был настоящий дефицит, жестоко уничтоженный пьяным московским культуртрегером. Вывод был один – теперь перед городом Владивостоком я оказался в большом и неоплаченном долгу. Не раскрутить “Мумий Тролль” я попросту не имел морального права. И работа закипела.
      Вскоре мне удалось договориться с бывшим басистом “Наутилуса” Димой Умецким об эфире на “Эхе Москвы” – в рамках его авторской передачи “Танцы с волками”. В итоге два бывалых партизана Бурлаков и Кушнир пришли на радиостанцию с безобидной целью рассказать про запись в Лондоне и под шумок прокрутить несколько песен из “Морской”. Но уже через пару минут выяснилось, что наших радиослушателей на мякине не проведешь. Звоня в прямой эфир, они не скрывали своего раздражения. “Это же русская группа! – надрывался какой-то майор в отставке. – Почему там нет русских мелодий? Это просто какой-то ужас! Это кошмар!”
      Аналогичных звонков было немало. Мне запомнился пронзительный монолог интеллигентной Нины Викторовны, которая искренне жаловалась, что, несмотря на два высших образования, она в этой музыке ничего не понимает. Судя по всему, от этого факта ей было плохо и дискомфортно.
      Умецкий пытался переубедить слушателей, но его аргументы нельзя было назвать неотразимыми. Что-то из серии: “не нравится – не слушай”. Подобная нетерпимость оказалась для него полным сюрпризом, к которому он был явно не готов. В итоге каждый второй звонок заканчивался тем, что голос слушателя на пульте плавно уводили из эфира.
      Нас с Бурлаковым подобная реакция тоже застала врасплох. Слишком далеко мы оказались не только от прессы, но и от народа. Пора было возвращаться на землю.
      На земле поводов для оптимизма оказалось немного. Издавать “Морскую” никто из лейблов не торопился: ни “Polygram”, ни “General Records”, ни “Союз”, ни “FeeLee”, ни “Rise Music”. На этих фирмах считалось, что “Мумий Тролль” – это такой незаконнорожденный ребенок – уже не рок, еще не поп. И что с ним делать, непонятно. Казалось, вся страна спит крепким сном, и мечта Бурлакова выпустить “Морскую” на свой день рождения 21 ноября 1996 года так и осталась несбыточной.
      “Мой менеджер переговорил с большим количеством представителей звукозаписывающих компаний, – вспоминал впоследствии Лагутенко. – Больше всего мне понравилось выражение: „Вы – неформатная группа. Вы у нас ни под какой формат не подходите“”.
      Практически это выглядело следующим образом. Бурлаков приносил кассету “Морской” на лейбл. Там ее либо теряли, либо не обращали внимания, либо сразу выбрасывали в мусорное ведро. Такой вот бизнес по-русски. Лидер кассетных продаж – фирма “Союз” – даже провела “совет директоров”, в результате которого “Морскую” решили не выпускать – соотношением голосов “три к одному”. Позднее президент “Союза” Виталий Петрович Беляков рвал и метал, пытаясь узнать, кто же из его сотрудников проголосовал “против”. Я знаю их имена. Сегодня они – учредители и президенты крупных пластиночных лейблов.

      Поверив, что рано или поздно дебютный альбом “Троллей” все-таки рванет, я начал называть его не иначе как “Морская мина”. Но при этом общая ситуация вокруг группы складывалась трагикомическая. С одной стороны, у нас было твердое ощущение, что “Мумий Тролль” ничуть не хуже модных в ту пору неоромантиков вроде “Мечтать”, “Мегаполиса” или “Свинцового тумана”. С другой стороны, несмотря на несанкционированную популярность “Морской” во Владивостоке, в Москве альбом никому не был нужен. К примеру, приятели Бурлакова из фирмы “CD Land” в группу не верили и не решались субсидировать рекламную кампанию, лишь периодически выделяя небольшие суммы в беспроцентный долг. И на том спасибо.
      Слегка романтичный Бурлаков начал потихоньку звереть. От людской тупости, от духовной лени, от нелюбознательности. Как-то раз он позвонил на один крупный лейбл с просьбой поставить в их сборник боевик “Владивосток 2000”, который лидировал в хит-парадах сразу нескольких приморских радиостанций. Ему жестко ответили, что лейбл не работает с малоизвестными группами. “Ну, не хотите работать – не работайте, – подумал Бурлаков. – Ваши проблемы”.
      И все-таки надо было что-то делать. Или печатать на пиратском заводе подарочный тираж в пару тысяч экземпляров, или продолжать борьбу. И Леня стал на тропу войны.
      “Когда ты общаешься с людьми, ты говоришь с ними, словно бандит”, – укоряли Бурлакова знакомые. “Я не бандит, – отвечал им менеджер “Троллей”. – Просто у нас во Владивостоке у всех такой акцент”. Шутил он или говорил серьезно, было непонятно даже мне.
      В тот момент Бурлаков максимально сконцентрировался. Вместо выпуска пластинки он заказал несколько тысяч кассет с четырьмя песнями: “Девочка”, “Забавы”, “Утекай” и “Новая Луна апреля”. На обратной стороне обложки были написаны контактные телефоны московских радиостанций. Мол, если вам понравятся эти песни, звоните – просите, чтобы их поставили в эфир…
      Дистрибьюцию кассет Бурлаков придумал просто уникальную – он собственноручно начал раздавать их на “Горбушке”. В холод и зной, утром и вечером, по субботам и воскресеньям.
      Поскольку название “Мумий Тролль” никому ничего не говорило, Леня подкупал “горбушкинских” меломанов другим. “Известный звукорежиссер The Cure Крис Бенди спродюсировал в Лондоне альбом группы из Владивостока! – вопил он во всю ивановскую и совал кассеты каждому встречному. – Берите бесплатно! Настоящая халява!”
      Обитатели “Горбушки” активно реагировали на три ключевых слова: Лондон, The Cure, бесплатно. Задолго до введения в России технологии рекламных распродаж в их мозгу огненными шарами взрывалось слово “халява”. Они из жадности брали у Бурлакова кассеты, слушали их дома и даже звонили на радиостанции. Со временем программные редактора начали офигевать от подобной популярности “Троллей”, не догадываясь, из какого места у нее растут ноги.
      Дальнейшие события разворачивались еще более детективным образом. Сейчас объясню. Одна из “горбушкинских” кассет попала на стол к президенту компании “Rec Records” Александру Шульгину. В тот момент “Rec Records” были, что называется, мэйджорами и успешно конкурировали с “Союзом”. В их каталоге находились многие российские хедлайнеры – от певицы Валерии и группы “Мечтать” до “Алисы” и “Иванушек International”.
      У фирмы Шульгина были отличная региональная дистрибьюция и – что самое главное – эфирное время на крупнейшем федеральном телеканале ТВ-6. Как это время использовать, Шульгин эффективно продемонстрировал на примере песен “Тучи” “Иванушек” и “Словно летчик” группы “Мечтать”, которые крутились на ТВ-6 беспрерывно. После такой телеактивности артисты автоматически попадали в радиоэфиры. Другими словами, бизнес на “Rec Records” велся толково и структурированно. Попасть в каталог к Шульгину мечтали сотни молодых артистов. Удавалось, естественно, единицам.
      Как именно кассета с “Мумий Троллем” очутилась у Шульгина, доподлинно неизвестно. Но, прослушав песню “Утекай”, Александр Валерьевич не на шутку впечатлился. Еще больше его зацепила фраза, легкомысленно напетая Ильей в песне “Кот кота”: “Водку любишь? Это – трудная вода”. Как бы там ни было, вскоре в телефоне у Бурлакова раздался голос Шульгина: “Я послушал кассету „Морской“. Приезжай прямо сегодня! Будем подписывать контракт”.
      В этом “звонке с небес” был сильный элемент спонтанности. За несколько дней до этого Шульгин насмерть разругался с группой “Мечтать”. И, по-видимому, решил их проучить, явив миру новых “Мечтать”. Тут и попался ему “Мумий Тролль”.
      Наведя справки, Александр Валерьевич выяснил, что к нему в руки плывет удача нечеловеческой силы. Оказалось, что практически все русские лейблы эту кассету непостижимым образом проебали. Другими словами, группа до сих пор относилась к категории “неподписанных”. И глава “Rec Records решил рискнуть.
      Слегка офигевший от стремительности происходящих событий Бурлаков все-таки успел позвонить мне с дороги – кассета “Морской” понравилась Шульгину! Мол, еду на встречу – беседа начнется через двадцать минут. Я тоже офигел, но пожелал удачи и настоял на том, чтобы после завершения переговоров Леня мне перезвонил.
      Два часа ожидания казались вечностью. Наконец Бурлаков вышел на связь, и я узнал правила игры. Шульгин был готов возместить все средства, затраченные на запись альбома. Это звучало серьезно. Дальше начиналась взрослая жизнь: съемки клипов, ротации, туры, “Максидромы” и хит-парады. Одним словом, сказка. О цене этой сказки и процентных отчислениях выпускающей фирме мы в силу неопытности не задумывались.
      …Последующие два дня прошли у Бурлакова в жестких переговорах. Но не с Шульгиным, как вы сейчас подумали, а с Лагутенко. В факсовой перестрелке Москва—Лондон / Лондон—Москва делились цифры грядущих доходов. Это были длинные эмоциональные разборки старых друзей-земляков. И если бы в тот момент они не пришли к общему знаменателю, подозреваю, ничего бы не было вообще. И даже Александр Шульгин с его медиаресурсами в этой ситуации не помог бы.
      На решающей стадии переговоров Бурлаков вынул из камзола два припрятанных “на черный день” аргумента. Первый из них звучал примерно так: мол, не хер было Илье бросать красное знамя “Мумий Тролля” и сваливать в начале 90-х в Китай. Поэтому, писал Леня, с 91-го по 96 год группа – по воле Лагутенко – фактически не существовала. В качестве контрпримера приводился Костя Кинчев, который жил только “Алисой” и поэтому всегда был в тонусе – кто бы в его группе ни выпрыгивал из окон. Результат подобной последовательности был налицо – сегодня “Алиса” воспринималась как самая востребованная рок-группа в стране...
      Второй аргумент: если Илья не примет условия Бурлакова, то переговоры с Шульгиным Лагутенко будет вести самостоятельно. А Леня займется раскруткой владивостокской группы “Туманный стон”. “Мумий Тролль” раскрутил, раскрутит и “Туманный стон”. Как известно, когда Леню прижимала судьбинушка, он не брезговал никакими терапевтическими методами.
      Не знаю, что происходило в голове у Лагутенко, но в итоге он согласился на условия Бурлакова. В самом конце 96 года контракт между лейблом “Rec Records” и группой “Мумий Тролль” был подписан.
      24 апреля 1997 года – ровно через два года после открытия пластиночного магазина во Владивостоке – альбом “Морская” увидел свет. Утром этого дня меня разбудил неожиданный звонок в дверь. Я открыл.
      На пороге стоял сияющий, словно начищенные гуталином офицерские сапоги, Леонид Бурлаков. В руках он держал так называемое “коллекционное издание” “Морской”: с картонной коробочкой, роскошным буклетом и личной благодарностью мне. Что там говорить, Леня умел в нужное время и в нужном месте производить сильное впечатление.
      И, что меня совсем тронуло, – только потом он поехал дарить пластинки Шульгину, Троицкому и Козыреву. Меня взяли не нефтедолларами. Меня взяли голыми руками.
      …Выход “Морской” предваряли снятые Мишей Хлебородовым гениальные клипы “Кот кота” и “Утекай”, которые с утра до вечера крутились по ТВ-6. Вскоре эти песни стали ротировать ведущие радиостанции. В стране началась “мумиймания”. “Морская” мина таки бабахнула – через несколько месяцев тираж дебютного альбома “Троллей” превысил миллион экземпляров.
      “Вероятно, скоро в московских травмпунктах увеличится число пациентов с покусанными локтями, – писала весной 97 года “Комсомольская правда”. – Из числа тех деятелей грамзаписи, которые, прослушав присланные им пленки, признали группу „Мумий Тролль“ бесперспективной и отказались заключать с ней контракт”.
      В каждой шутке есть доля правды. Мне помнится, что, прочитав эту заметку, Ленька обрадовался, словно ребенок. Позднее, когда журналисты выстраивались в очередь за интервью к Лагутенко, Бурлаков доставал из толстой папки их разгромные рецензии на “Морскую”, которые они доверчиво писали Кушниру осенью 96 года. Затем лучезарно улыбался испрашивал, глядя прямо в глаза: “Это вы писали?”
      Корреспондент читал свою беспощадную критику из серии “нам такой брит-поп не нужен”, и у него начинала ехать крыша. Человек оказывался буквально раздавлен – он приехал издалека на подмосковную базу “Троллей”, где ему прямым текстом говорят, что он – полный лох.
      Вернее, не говорят – ему показывают его же собственный текст. “Боже мой, и почему я раньше был таким глупым и недальновидным?” – тяжело вздыхая, думал очередной знаменитый журналист. После чего начинал соображать, а каким образом эта “секретная” писулька попала к “Троллям”? Кто-то догадывался, кто-то – нет. Но после таких психоделических испытаний они общались с Ильей как шелковые. А Бурлаков вовсю радовался торжеству мировой гармонии.
      …Пока вся страна слушала “Морскую”, Лагутенко с сессионными музыкантами засел в Лондоне записывать новые композиции. Дело было в июле–августе 97 года.
      “Первая песня будущего альбома должна быть мощная, красивая, яркая, впечатляющая, избивающая, прощающая, истерично-кричащая, – писал Бурлаков Илье после того, как прослушал черновой вариант стартовой композиции “Доля риска”. – В общем, чтобы диджей точно повесился”.
      “Я – самый неверующий в „Мумий Тролль“ человек, – сказал мне Бурлаков незадолго до отъезда в Лондон на новую студийную сессию. – Я в них до сих пор сомневаюсь”. Зная, что материал второго альбома очень сильный, Бурлаков мог позволить себе немного пококетничать.
      …Ранним утром 21 августа 1997 года продюсер “Троллей” поехал не в лондонскую “Protocol Studios”, где писался альбом, а прямиком на Пикадилли. В этот торжественный день в продажу поступил третий альбом группы Oasis “Be Here Now”. По этому поводу Леонид Владимирович надел белую рубашку и встал в конец длиннющей очереди в “Virgin Megastore”. Магазин открывался на час раньше – именно в это время там начали продавать первые диски Oasis. Счастливую многонациональнуюочередь вовсю снимало английское MTV – это было романтичное время расцвета брит-попа…
      С одной стороны, вся эта промо-экзотика Бурлакова впечатлила – мол, вот как надо проводить презентации! С другой стороны, из нового альбома Oasis он сразу же попытался слизать новейшие тенденции. А именно – утяжеленные композиции с плотным гитарным звуком протяженностью не менее пяти-шести минут. Все эти нововведения братьев Галлахеров “Тролли” попробовали применить в стенах “Protocol Studios”. Безупречный Крис Бенди был на высоте, поэтому вскоре я услышал в Москве эмоциональный телефонный звонок Бурлакова: “Ты знаешь, я думаю, это будет шоковый по звуку альбом! Это будет наш „Треугольник“!” Короче, Леня в очередной раз меня заинтриговал…
      Альбом решили назвать “Икра” – после того, как Илья из ста предложенных Бурлаковым вариантов выбрал один. До поры до времени название решено было не афишировать.
      Все шло четко по плану – до тех пор, пока не выяснилось, что к концу работы у владивостокских пилигримов закончились деньги. Увлекшись звуковыми экспериментами, группа превысила лимит студийного времени. А Илье предстояло записать несколько вокальных партий, а также сделать микширование и мастеринг. Причем не на “Мосфильме”, а в недрах “Exchange Studio”, где происходила финальная звуковая косметика альбомов Depeche Mode и Oasis.