Наверное, поэтому рериховцы не включают в свои газетные публикации или лекционные туры такие научные открытия теософии, как нижеупоминаемые:

«Планета Сатурн находится еще в очень низком состоянии развития, тогда как Уран по качеству своего напряжения стоит много выше всех известных нам планет в солнечной системе»166.

«Земля не высшая планета в нашей солнечной системе! Поименованные Высокие Духи (Будда, Христос, Матерь Мира) пришли на нашу Землю с Высшей Планеты»167.

«На Меркурии жар Солнца и свет его в семь раз сильнее, чем на Земле, и астрономия утверждает, что планета эта окутана весьма плотной атмосферой. И так как мы видим, что жизнь становится более деятельной на Земле пропорционально свету и теплоте Солнца, то более, чем вероятно, что напряжение ее гораздо больше на Меркурии, чем здесь»168.

«Земной человек еще очень груб по сравнению с обитателями, скажем, Юпитера и Венеры»169.

«Пчелы и муравьи были принесены Великим Учителем с Венеры в назидание человечеству. Пшеница была принесена Изидою с Венеры»170. Поэтому, наверно, «муравьи и пчелы умнее животных»171. «На Венере совсем нет насекомых и хищников. Там настоящее царство полетов, летают люди, летают птицы, и даже рыбы. Причем птицы понимают человеческую речь»172.

Человечество произошло из-за того, что пришельцы с Венеры – Элохимы – начали размножаться («среди них были духи обоих полов»)173. Или иначе: «Человечество, за редчайшими исключениями, переселилось на нашу планету с Луны»174.

Биологам будет интересно узнать мысль Е. Блаватской о том, что «животные, включая млекопитающих, все эволюционировали позднее и частично из отбросов человеческих оболочек»175. Елена Рерих уточняет: «согласно всем древним эзотерическим учениям, человекообразный вид обезьян произошел от совокупления человека с самками животных»176. Кстати, та животная самка, с которой совокупился Адам (каббалистическая «Лилит») умела «летать по воздуху»177.

Краткий конспект истории человечества согласно «Тайной Доктрине» выглядит так: «Первая Раса создала Вторую посредством „почкованья“, Вторая дала рождение Третьей – которая сама разделилась на три определенных подразделения, состоящих из людей, различно порожденных. Первые два подразделения размножались посредством яйцеобразного метода, по всей вероятности, неизвестного современной естественной истории. Ранние суб-расы Третьего Человечества размножались посредством выделения жизненного флюида, капли которого, собираясь, образовывали яйцеобразный шар, или, скажем, яйцо, служившее внешним вместилищем для зарождения в нем плода и ребенка. Потомство ранних суб-рас было совершенно бесполо, но потомство последующих суб-рас рождалось андрогинным. Именно, в Третьей Расе произошло разделение полов»178. Все это происходило 300 000 000 лет назад – «вопреки всем возражениям науки»179.

Это в христианстве есть застывшие, невежественные и бездоказательные догмы. Теософия, конечно свободна от всякого догматизма. Путь к этому освобождению она нашла кратчайший: достаточно слово «догмат» заменить словом «аксиома». И тогда сразу приходит вожделенная свобода от доказательств: «Первоначальное двуполое единство человеческой Третьей Расы есть аксиома в Тайной Доктрине»180.

Географам может пригодиться оккультная география: «В Оккультизме утверждается, что страна или остров, который увенчивает Северный Полюс, подобно шапке, является единственным, который остается на протяжении всей Манвантары нашего Круга. Все центральные материки и страны выступят со дна морского поочередно и неоднократно, но эта земля никогда не изменится»181. То, что материки могут всплывать и погружаться – это верно. Но вот подводные лодки смогли всплывать и погружаться на Северном Полюсе явно лишь потому, что их капитаны не успели познакомиться с «синтезом науки и философии». Кстати, Северный и Южный Полюса «имеют влияние и очень связаны с „белой“ и „черной Магией“182.

Теософы догадываются о том, что не только невежественные богословы, но и ученые не приходят в восторг от знакомства с этими «открытиями». Сколько бы ни было проблем во взаимоотношениях христианского богословия и науки (к исходу ХХ века их стало явно меньше, чем казалось в середине XIX), они все же едины в своем стремлении избегать оккультных толкований мироздания. Поэтому миф, который строят теософы, входит в противоречие с реальностью. Теософский миф говорит, что христианство безнадежно антинаучно. А практика показывает, что именно у теософии возникают серьезнейшие трудности во взаимоотношениях с наукой. Как однажды призналась Блаватская – «существует конфликт, который не только назрел, но уже начался между наукой и богословием, с одной стороны, и седою наукой-магией, с другой стороны»183. А поэтому – «Мы подвергаем резкой критике современную науку , только пытаясь защитить наши освященные веками теософские доктрины»184.

Опыт этого конфликта научил теософов – как уходить от научной критики. На вопрос «Как примирить Учение с наукой?» Е. Рерих ответствует: «нельзя отвечать невежеству». «Какую цель имеет наука, если она распухла от предрассудков? Тот, кто обеспокоен торжественностью утверждений, тот понимает науку как логово мещанства. Тому, кто мыслит о Новом Мире, тому нет вреда от ползающих гадов»185.

Один из тех, к кому, очевидно, рериховцы приложат это ругательство, – философ В. Зеньковский однажды абсолютно справедливо назвал космогонию Блаватской «совершенно фантастической»186 (в смысле радикально антинаучной).

И вот уже назло всей современной физике, исходящей из наличия предельной скорости для любых взаимодействий, вице-президент Международного центра Рерихов Л. Шапошникова уверяет, что «Мы обмениваемся энергией с Солнцем, с зодиакальными созвездиями, с созвездием Ориона»187. Интересно было бы знать – что думает об «обмене энергией с созвездием Ориона» космонавт Г. М. Гречко, подписывающийся как «представитель рериховского движения» под «торжественными заявлениями» против «клеветников»?188 Неужели и он разделяет рериховское сладострастие антирассудочного эпатажа? Неужели и он «обеспокоен торжественностью утверждений» и ничем более?189

Может быть, Гречко сделает в Звездном городке доклад на тему «Эзотерическая астрономия»? Вот ее основные тезисы: «Семь главных планет – это другое допущение для принятия чисто оккультного учения. Согласно эзотерической доктрине, каждая планета по своему составу является септенарием, подобно человеку, в отношении своих принципов. Эта, так сказать, видимая планета, является физическим тело небесного существа, атма или дух которого – это ангел или риши, или дхиан-коган, или дева, или что-нибудь еще, как бы мы его не назвали. Эта вера, как это увидит оккультист (см. в „Эзотерическом буддизме“ о строении планет), является совершенно оккультной. Это учение Тайной Доктрины»190. Не должен ли Центр управления полетов превратиться в Центр по связям с дхиан-коганами Солнечной системы?

Можно предположить, что некоторые коллеги космонавта позволят себе не согласиться с «эзотерической астрономией». Это весьма возможно – как признавала Е. Рерих, «все , приведенное мною из «Тайной Доктрины» о лунной цепи (то есть о том, что Луна представляет собой «септенарий», семь планет, существующих в одном пространстве, но на разных уровнях «духовной эволюции» – А. К.), не принимается наукой»191. Что ж, для них в «Письмах Махатм» припасено дивное ругательство: «академическое тряпье»192. Это, очевидно, и есть путь к «примирению религии и науки».

Не меньше поразительных открытий найдут в теософии и историк и востоковед. О книге «Разоблаченная Изида» газета «Нью-Йорк трибюн» по ее выходе писала: «Знания Е. П. Блаватской грубы и не переварены, ее невразумительный пересказ брахманизма и буддизма скорее основан на предположениях, чем на информированности автора»… Скептицизм и иронию рецензентов можно объяснить. Фактологическая сторона книги оставляла желать лучшего. Индуизм и буддизм для автора – это единая религия, священная книга которой называется «Бхагаведгита» (написание Блаватской), содержание же ее, судя во всему, Блаватская путает с Бхагавада-пураной»193. По мнению Блаватской «Далай-Лама считается реинкарнацией Будды»194 , в то время как тибетцы считают его реинкарнацией божества Авалокитешвары (кроме того, аксиомой буддизма вообще является вера в то, что его основатель жил последний раз, ибо достиг окончательного освобождения, и потому никаких позднейших «воплощений Будды» в принципе быть не может)…

Впрочем, Елена Петровна сама охотно признавала недостаточность своего образования, особенно в письмах к русской родне, для которой, впрочем, это не было тайной. Но признания эти, как правило, были призваны подчеркнуть могущество учителей, которые передавали ей самые разнообразные знания, вплоть до высшей математики, используя ее как «слепое орудие» своей воли195.

Стоит ли удивляться, что «реакция на книгу Синнета (и Блаватской) в Европе и Америке была весьма неоднородной. Знатоки ориенталисты вновь упрекали теософов в невежестве и указывали на явные погрешности, но более широкий читатель принял книгу хорошо»196. Активное отторжение ученым сообществом «научных открытий» Блаватской до некоторой степени досадовало мадам. «Когда я в прошлом году написала статью о тождестве египетских и ассирийских символов и религии с культусами Ацтеков, на меня напали все археологи и обвинили в фантазерстве»197. И уж тем более сегодня очевидно, что «в своем отношении к восточной мудрости Е. П. Блаватская была особенно ненасытна и потому всегда неразборчива. В ее сочинениях, в том числе и в „Разоблаченной Изиде“, встречается огромное количество неточностей, спорных вопросов и неудачных заимствований из второсортной „научной“ литературы того времени»198.

Один из крупнейших русских буддологов С. Ф. Ольденбург был рад, что в Европе пробуждается интерес к религиозно-философским идеям, и, в частности, к идеям Индии, и что теософия способствует пробуждению этого интереса. Но саму теософию он ценил невысоко: «В настоящее время в Европе, в форме пока мало обещающей, под несомненным влиянием Индии, происходит движение религиозно-философской мысли, называемое теософией; что оно даст, сказать пока трудно, даже трудно сказать, имеет ли оно будущее, но я хотел бы указать на это движение, как на попытку внести идеи религиозно-философские, главным образом индийского происхождения, в обиход западной жизни»199.

И как жаловалась Елена Рерих на астрономов, так же она жалуется на востоковедов: «Я не сомневаюсь, что Христос был в Индии, но ученые-востоковеды, поддержанные представлениями церкви, яро отрицают эту возможность»200.

Характерно, что в серьезной современной буддологической литературе нет ссылок на труды Блаватской, равно как и Елены и Николая Рерихов201. При этом если христиане обращают внимание на искажения христианства в теософии, то буддологи указывают на то, что буддизм толкуется теософией также более чем вольно202.

В единственной западной книге, анализирующей русскую теософию с не-теософских позиций, содержится такой вывод: «Теософия предложила страдающему человечеству утешение в жестоком и иррациональном мире, однако ее учение осталось духовно бесплодным. Претендуя на роль „современной религии“ с эзотерической терминологией, она оказалась не более чем современной сектой, философски необоснованной и предлагающей сомнительный гнозис»203.

Вообще теософия может привлекать ученых лишь в том случае, если к ней относиться так же, как она сама относится к культуре, истории и науке. То есть если брать из теософии лишь отдельные тезисы, оставляя без внимания все остальное и даже не заботясь о соединении этих разрозненных суждений в одно целое.

Похоже, что востоковеды считают ниже своего достоинства опускаться до критики теософской «индологии». Они просто «не замечают» открытий Блаватской и игнорируют ее труды. По крайней мере мне пока неизвестны специальные критические рассмотрения ее построений учеными востоковедами204.

Сам я не востоковед. Но я могу проверить образованность и исследовательскую порядочность теософов на знакомом мне христианском материале.

Перечислить и разобрать все фантазии Блаватской и Рерихов, присутствующие в их рассуждениях на библейские и церковно-исторические темы, нет возможности. Поэтому ограничусь довольно небольшой выборкой, дающей представление о методах обращения теософов с конкретным историческим материалом.

Например, дух по имени Уриэль рекомендуется Блаватской как «друг и компаньон Адама и Евы до их падения, и позднее, приятель Сифа и Еноха, как это известно всем набожным христианам»205. Может быть, в каббалистических легендах и есть нечто подобное. Но они не известны «всем набожным христианам». В библейской книге Бытия, где исключительно и описываются жизни Адама, Евы, Сифа и Еноха, нет персонажа по имени «Уриэль». Ангел Уриил появляется лишь в неканонической Третьей книге Ездры (3 Ездр. 4,1). Если же учесть, что как неканоническая, эта книга не включается в протестантские издания Библии, то заявление Блаватской о том, что ангел Уриил «известен всем набожным христианам» является преувеличением. А если обратить внимание на то, что и Ездре Уриил ничего не рассказывает о своих связях с упоминаемыми Блаватской древними людьми, то заявление Блаватской оказывается просто подлогом, выдающим малоизвестный и совершенно неавторитетный для всех христиан апокриф за собственно библейский текст.

Еще пример – сколь внимательно Блаватская читала Библию. Когда ей понадобилось доказать, что в Библии нагромождены сказка на сказке (в XIX веке это было модным интеллектуальным развлечением), она привела такой аргумент: «Геродот путешествовал по Ассирии и Вавилонии всего лишь через полстолетия после того, как Даниил превратил Навуходоносора в быка. И вот этот выдающийся историк ни разу не упоминает ни о пророках, ни о каких бы то ни было евреях вообще… Разве такое крупное событие, как превращение царя в быка верховным Магом (Даниилом) могло остаться незамеченным и не попасть в работы других историков хотя бы в виде легенды?»206

Но Библия нам ничего не говорит о том, что Даниил превратил царя в быка. Там приводится пророчество Даниила: «Вот определение Всевышнего, которое постигнет господина моего, царя: тебя отлучат от людей, и обитание твое будет с полевыми зверями; травою будут кормить тебя, как вола, росою небесною ты будешь орошаем, и семь времен пройдут над тобою, доколе познаешь, что Всевышний владычествует над царством человеческим и дает его, кому хочет. Посему, царь, искупи грехи твои правдою и беззакония твои милосердием к бедным; вот чем может продлиться мир твой… По прошествии двенадцати месяцев, расхаживая по царским чертогам в Вавилоне, царь сказал: это ли не величественный Вавилон, который построил я в дом царства силою моего могущества и в славу моего величия! Еще речь сия была в устах царя, как был с неба голос: „тебе говорят, царь Навуходоносор: царство отошло от тебя…“. Тотчас и исполнилось это слово над Навуходоносором, и отлучен он был от людей, ел траву, как вол, и орошалось тело его росою небесною, так что волосы у него выросли как у льва, и ногти у него – как у птицы. По окончании же дней тех, я, Навуходоносор, возвел глаза мои к небу, и разум мой возвратился ко мне; и благословил я Всевышнего» (Дан. 4.21-31).

Итак, Навуходоносор не был ни быком, ни волом, лишь его поведение было вполне безумным и вел он вполне звериный образ жизни. Это помрачение разума, болезнь души. И причина этой болезни не в магии, наведенной на него Даниилом, а в гордыне царя, забывшего Бога. Он вожделел земных богатств – и стал вести себя как животное, ищущее пропитания только на земле. От Бога пришло к нему это вразумление (вразумление через временное лишение разума и лишение царства), и разум его проснулся, когда он с покаянием поднял глаза к небу. То, что спустя полвека Геродоту ничего не рассказали о временном помешательстве одного из былых царей, вряд ли так уж удивительно.

И то, что странствия еврейского племени по Ближнему Востоку мало отражены в исторической памяти других народов, также не удивительно. У любого народа есть как бы две истории: как он сам воспринимает свой исторический путь – и как он представляется его ближним и дальним соседям. Израиль не исключение. То, что в исторической памяти израильского народа могло быть грандиозным чудом или катастрофой, для Империи могло казаться незначительным эпизодом, происшедшим с одним из варварских окраинных племен. И сегодня москвич, рассказывая заезжему американцу о нравах Сталина, может ни словом не упомянуть о насильственных переселениях чеченского народа…

Когда Блаватская находит нечто удобным для себя, она не только выдумывает или перевирает библейские сообщения. Ее излюбленный прием – «творческий перевод» текстов (в том числе и библейских). Текст измочаливается так, что из него исчезают все мысли, несогласные с теософией, но зато влагаются доктрины отчетливо оккультные. Например, в библейской книге Иова есть поразительное исповедание веры древного страдальца: «А я знаю – Искупитель мой жив и Он в последний день восставит из праха распадающуюся кожу мою; и я во плоти моей узрю Бога. Я узрю Его сам; мои глаза, не глаза другого увидят Его» (Иов. 19,25-27). В «переводе» Блаватской этот текст звучит так: «Я знаю, что мой Заступник жив, и что он встанет на мою защиту позднее на земле; и хотя после кожи и само мое тело рассыплется в прах, все же даже тогда без плоти я увижу Бога»207. Библейская вера в телесное Воскресение («во плоти») заменяется на обычный спиритуализм («без плоти»). А затем и вообще оказывается, что Иов отнюдь не к Богу взывает – «Иов обращается к своему собственному бессмертному духу, который вечен и который, когда придет смерть, освободит его от гнилого земного тела и облечет в новую духовную оболочку»208.

Здесь уже остается только вспомнить предупреждение ап. Павла: «Дух же ясно говорит, что в последние времена отступят некоторые от веры… через лицемерие лжесловесников, сожженных в совести своей» (2 Тим. 4,1-2). Ведь достаточно хотя бы раз прочитать книгу Иову, чтобы в буре всех ее вопросов расслышать хотя бы одно: для Иова Бог есть Бог, и эту тайну Божией свободы никак не растворить в пантеизме. «О, если бы я знал, где найти Его, и мог подойти к престолу Его! Я изложил бы перед Ним дело мое, и уста мои наполнил бы оправданиями; узнал бы слова, каким Он ответит мне, и понял бы, что Он скажет мне…» (Иов. 23, 3-5). Это что – похоже на речь к своему собственному я?

Не останавливается Блаватская перед ложью, и когда принимается за переработку Нового Завета. «Когда в уста Иисуса вкладываются слова („Матфей“ 16,18): „и врата ада не одолеют ее“, то в подлиннике там стоит „врата смерти“209. Выдумывает создательница теософии. Ни в одной из греческих рукописей Евангелия от Матфея нет слова «tanatos», но всюду стоит – «adеs»210.

Вот характерный образец чтения Блаватской Нового Завета: «Ибо, если правда Господня умножится через мою ложь во славу Его, – почему тогда меня тоже должны судить как грешника?» – наивно спрашивает апостол Павел, лучший и искреннейший из всех апостолов. И затем он добавляет: «Давайте творить зло, чтобы добро могло придти» (Римл. 3,7-8). И этому признанию нас просят верить как истинно боговдохновенному!.. И за этими людьми следовала целая армия благочестивых убийц, которые тем временем улучшили систему обмана провозглашением, что даже убивать – законно, когда убийством можно утвердить новую религию»211.

Текст, на который ссылается Блаватская, выглядит так: «Если же наша неправда открывает правду Божию, то что скажем? не будет ли Бог несправедлив, когда изъявляет гнев? – говорю по человеческому рассуждению. Никак. Ибо иначе как Богу судить мир? Ибо, если верность Божия возвышается моею неверностью к славе Божией, за что еще меня же судить, как грешника? И не делать ли нам зло, чтобы вышло добро, как некоторые злословят на нас и говорят, будто мы так учим? Праведен суд на таковых» (Римл 3, 5-8).

Итак, во-первых, ап. Павел специально говорит, что это его рассуждение является всего лишь «человеческим», а отнюдь не боговдохновенным. Во-вторых, призыв «делать зло, чтобы вышло добро» Апостол называет злословием на христиан. Нет в тексте никакого «Давайте!». В-третьих, слово «неправда», употребляемое апостолом не сводится к смыслу «ложь»; речь идет о «неправедном», неистинном поведении; в данном слуаче таковым могло показаться нарушение ветхозаветного закона апостолом Павлом (его отказ от обрезания). Смысл всего послания: Бог заботится о всем человечестве, а не только о евреях. И язычники призываются Богом. То, что Господь оставляет сейчас Израиль, не узнавший дня своего Посещения, и призывает язычников войти в число Божиих сыновей, не означает, что Бог нарушил свою верность народу Библии. Бог верен в своей любви к людям. Неверность Израиля промыслительно необходима, чтобы дать место в Завете и язычникам. Божия любовь шире и глубже еврейского Закона. И проповедь апостола к язычникам, хоть и является неправедностью с точки зрения еврейского Закона, но на деле обнаруживает бездну Божией любви, премудрости и правды.

Эта диалектика апостола Павла и сложна и далеко не всеми приемлется (иудеи до сих пор видят в нем отступника и лжеца). Но видеть в этих размышлениях ап. Павла призыв типа «цель оправдывает средства» никак нельзя. Точнее, можно лишь в том случае, если ненависть к христианству разъела всякие остатки совести.

Вот еще пример прямого подлога Блаватской при обращении с библейскими текстами. Ей надо доказать, что Иисус был «Посвященным». Она считает вполне удобным для этих целей перетолковать крик Христа на кресте: «Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?» (Мф. 27,46). Эти слова в Евангелии переданы на древнееврейском (иврите): «Эли, Эли! лама савахфани?». Блаватская соглашается, что во всех рукописях без исключения это место читается именно так. И тут же говорит, что на самом деле Христос сказал другое: «Мой Бог, Мой Бог, как ты прославил меня!». С помощью совершенно невразумительной и необоснованной филологической ссылки, уместившейся в придаточное предложение212 , Блаватская стремительно приходит к выводу, что читать это место следует «Эли, Эли, ламах асабксфани», что в ее переводе означает: «Мой Бог, мое Солнце, ты излил свой Свет на меня!». Последнее провозглашается ритуальной формулой «Посвященного», достигшего высшей степени «просветления».

Из этого Блаватская делает вывод, что христиане злостно перекроили реальность и первоначальный текст Евангелия, создав «умышленную фальсификацию». В качестве убедительнейшего довода она приводит параллельное место из 22-го Псалма (а строчку именно оттуда произнес Господь на Кресте), где, по ее уверению, стоит именно «асабксфани»213. С точки зрения фактической – это просто выдумка теософов. Но даже не обращаясь к масоретскому тексту Псалмов и к рукописям, можно заметить натяжку.

Чтобы уяснить, кто же произвел сознательную фальсификацию, достаточно обратиться к тексту 22 (в синодальном издании – 21-го) Псалма. Действительно ли контекст вошедшего в Евангелие стиха говорит о просветлении и радости, или же это стихи скорби, стоящей на грани отчаяния? Вот этот псалом, и попробуйте в него подставить вместо «почему оставил» – «как просветил»:

«Боже мой! Боже мой! для чего Ты оставил меня? Далеки от спасения моего слова вопля моего. Боже мой! я вопию днем, – и Ты не внемлешь мне, ночью – и нет мне успокоения. На Тебя уповали отцы наши; уповали, и Ты избавлял их. Я же червь, а не человек, поношение у людей и презрение в народе. Все, видящие меня, ругаются надо мною; говорят устами, кивая головою: „он уповал на Господа, пусть избавит его, пусть спасет, если он угоден Ему“. Но Ты извел меня из чрева, вложил в меня упование у грудей матери моей. Не удаляйся от меня, ибо скорбь близка, а помощника нет. Я пролился как вода; все кости мои рассыпались; сердце мое сделалось, как воск. Сила моя иссохла, как черепок; язык мой прильпнул к гортани моей, и Ты свел меня к персти смертной. Ибо псы окружили меня, скопище злых обступило меня, пронзили руки мои и ноги мои. Можно было бы перечесть все кости мои; а они смотрят и делают из меня зрелище; делят ризы мои между собою и об одежде моей бросают жребий» (Пс. 21.2-19).

Это действительно протоевангельская сцена. Можно не верить в то, что Псалмопевец предчувствовал Голгофу и пророчествовал о ней. Но нельзя отрицать, что этот текст звучал в сердцах евангелистов, когда они описывали Распятие, и что совершенно естественно они увидели в Распятии исполнение образов древнего Псалма.

У Блаватской особо устроенные глаза. Она настаивает, что «Слова „Мой Бог, мое Солнце, ты излил свой Свет на меня!“ – являлись заключительными словами, которыми заканчиваласьблагодарственная молитва Посвященного, сына и Избранника Солнца»214.

И когда видишь, что крик боли она переделывает в «благодарственную молитву», понимаешь, что у Блаватской были сложности не только с «научным» отношением к материалу, но что-то было не в порядке и с ее совестным чувством, чувством обычного человеческого сострадания.

На деле же не «научность», а именно мифологичность теософии придает ей ту беззастенчивость, с которой она приписывает тем или иным авторам идеи, которых у них не было. Росчерком пера, просто в полемическом раже можно выбросить все те осмысления христианских символов, которые дают сами христиане, и безапелляционно втиснуть в них нечто сколь угодно противоположное. При оккультном изучении христианского искусства популяризаторы теософии будут рассказывать слушателям о том, что «все эти колоколенки, башенки, купола и все христианские храмы есть лишь воспроизведения стоящего Фаллоса»215. А и в самом деле, если теософия постулирует, что «эзотерический» смысл всех религий должен быть идентичен, и если известно, что в языческих культах есть почитание детородного члена, то почему бы не быть ему и в христианстве?! Более того, оказывается, что даже крест – всего лишь фаллический символ216 …

Вообще с точки зрения Блаватской, христианства просто не существует. Христианства нет как самостоятельного духовного и исторического фактора. То, что было в раннем христианстве доброго (с точки зрения Блаватской), – это отголоски языческих мистерий. То, что в христианстве появилось нового, – это все чистое невежество и омрачение древних мистерий. Даже собственного имени нет у Христа. «Тайная наука говорит, что слова Jesous Chreistos означают только сын Язо, Хрестос, то есть жрец бога оракула. В действительности на ионическом наречии Язо называется Иезо, Jesous – родительный падеж, означает: сын Иезо»217.

Полагаю, что историко-религиозная схема, которая не замечает Нового Завета и которая беззастенчиво ищет объяснения еврейских имен вгреческих диалектах, сама свидетельствует о своей радикальной антинаучности.

Блаватская проявляет готовность к прямой и сознательной фальсификации источников. Восхваляя древних гностиков, она, например, пишет о некоем Василии (его звали Василид, но эту неточность можно Блаватской простить), что «24 тома „Разъяснения Евангелий были, по распоряжению церкви сожжены (как об этом сообщает Евсевий – H. E. IV.7)“218. Так и кажется, что первый церковный историк Евсевий рассказывает о первом аутодафе книг «Василия». Однако единственное, что мы обретаем в указанном Блаватской источнике – указание на то, что «Василид составил 24 книги на Евангелие, выдумал себе пророков Варкавву, Варкофа и других, никогда не существовавших и получивших эти варварские имена, чтобы поразить людей, способных такому поражаться; он учит вкушать идоложертвенное и спокойно отрекаться от веры во время гонений; предписывает, следуя Пифагору, пятилетнее молчание приходящим ему» (Церковная история. IV,7)219. Ни о каком сожжении гностических книг Евсевий не говорит. А Блаватская просто соврала.

Как Блаватская читает источники, можно хорошо увидеть на примере цитирования ею «Исповеди» Августина. Предлагая убедиться, что христианство несравненно кровожаднее языческих культов, она приводит слова Августина: «Дивна глубина твоих слов, о Боже мой, дивная глубина! Страшно заглядывать в нее; да… благоговейный ужас почитания и дрожь любви. Врагов твоих (читайте – язычников) поэтому ненавижу неистово; о, если бы ты убил их своим обоюдоострым мечом, чтобы они больше не могли быть врагами ему; ибо я так бы хотел, чтобы были они убиты»220.