Уже в начале Евангелия мы видим, как тесно связано оно с чаяниями и надеждами тех «нищих», блаженство которых будет возвещено в Проповеди на горе.

Вернемся, однако, к смыслам, встающим за выражением «нищие Бога». Если ударение со слова «нищие» передвигается на «Бога», то и само выражение начинает означать «верные Бога», «Богом избранные в Свой удел». Не случайно Христос благодарит Отца за приход к Нему анавим: «Славлю Тебя, Отче, Господи неба и земли, что Ты утаил сие от мудрых и разумных и открыл младенцам» (Лк. 10,21).

И здесь мы видим, что при таком прочтении анавим становится синонимом «остатка Израиля», Израиля вообще. В пророческой литературе «остаток Израиля» – это те, кто в любых испытаниях остается верен Яхве.

Через всю Священную историю проходит образ разделения. Шестоднев являет нам картину последовательных разделений, через которые оформляется мироздание: разделение неба и земли, света и тьмы, дня и ночи, воды, «яже превыше небес» и воды, «яже под небесами», моря и суши, оформление света в светила, выхождение из земли жизни и, наконец, вычленение человека из мира живого. Делится пространство, делится и время (суббота). Миру предстоит некоторый трудный рост, который не может быть свершен сразу и совместно. Из народов земли выделяется Израиль, но и самому Израилю предстоит пройти через внутреннее разделение. Здесь все – движение, и если массивность препятствует росту – тяжеловесный балласт просят отойти в сторону. «Я удалю из среды твоей тщеславящихся твоею знатностью, и не будешь более превозноситься на святой горе Моей. Но оставлю среди тебя народ смиренный и простой, и они будут уповать на имя Господне» (Соф. 3,11-12).

Так было с войском Гедеона – «Народа с тобой слишком много, не могу Я предать Мадианитян в руки их, чтобы не возгордился Израиль предо Мною и не сказал: моя рука спасла меня» (Суд. 7.2). И когда осталась горстка – Бог даровал этой горстке победу1558. А вот иная череда образов малого остатка: после нападения льва останутся только «две голени и часть уха» (Амос 3,12). Две маслины уцелеют на верхушке дерева (Ис. 17,6). Если дерево срублено на девять десятых – все же оно не исчезнет (Ис. 6,13).

В самом Израиле должен быть выделен «остаток»: «Ибо, хотя бы народа у тебя, Израиль, было столько, сколько песку морского, только остаток его обратится; истребление определено изобилующею правдою» (Ис. 10,22). И сыну Исайи Бог дает символическое имя – «остаток спасется». Сам же остаток определяется в страданиях. Как человек переносит свою скорбь – вот критерий «нищеты духа». «Прежде страдания моего я заблуждался; а ныне слово Твое храню» (Пс. 118,67). «Благо мне, что я пострадал, дабы научиться уставам Твоим» (Пс. 118,71). Августин вполне ясно уточняет, кого можно назвать «нищим»: «Кто такие нищие духом? – Те, которые славят Бога, когда делают добро, и винят себя, когда поступают дурно»1559. «Остаток» – это люди, научившиеся в покаянном всматривании в себя узнавать исток своих бед. Таких людей немного. Но позднее латинская поговорка скажет: «человеческий род живет немногими».

В Новом Завете новый народ Божий также рождается через выделение. Ekklesia – это не просто «собрание», как обычно переводят, а «вы-зывание ». Точнее, это – собрание приглашенных (собрание имеющих право голоса в Афинах, собрание членов народа Божьего в Израиле). Характерно, что в рассказе о Нагорной проповеди у Матфея есть деталь, указывающая на рождение Нового Израиля из Израиля Ветхого. Когда Христос, окруженный ohlous, начал проповедовать, ученики выступили, «приблизились» к Нему. Это слово у Матфея встречается 52 раза и очень хорошо изображает рождение новой «ekklesia»-Церкви: из прежнего круга избранных Бога выделяются те, кто станет новым семенем и положит начало Новому Израилю. «Не вы Меня избрали, а Я вас избрал и поставил вас, чтобы вы шли и приносили плод» (Ин. 15,16). Лука, кстати, говорит, что «избрание» Господом «двенадцати» происходило непосредственно перед Нагорной проповедью.

Итак, можно сказать, что нищие духом – это вся Церковь Христова. Нищие – остаток Израиля – Церковь. «Бог избрал немудрое мира… Не бедных ли мира избрал Бог?» (1 Кор. 1,27; Иак. 2,5). В устах апостолов это было отнюдь не самобичеванием и самоуничижением. Отождествление себя с «нищими» и «бедными» имело очень высокий смысл в еврейской среде I в. «Собрания убогих Твоих не забудь навсегда» (Пс. 73,19) – вот прошение экклисии к своему Создателю.

Не на свое скромное происхождение намекали апостолы, тем более, что автор послания к Коринфянам не был ни рыбаком, ни бедняком, ни простецом. Для знающих язык Библии эти слова звучали, напротив, как утверждение высочайшего происхождения: «мы – нищие Превысшего Бога; отныне мы – Его служители и избранники, а не Израиль по плоти».

Подготовлен же был такой переход всей традицией пророческой проповеди – вплоть до проповеди «величайшего из пророков», у которого «остаток Израиля» уже и «израильством» своим не гордится. На грани Ветхого и Нового Заветов мы видим, что для подлинных анавим даже преимущественное положение Израиля перед нелицеприятным судом Божиим как бы упраздняется: «не думайте говорить в себе: „отец у нас Авраам“, ибо говорю вам, что Бог может из камней сих воздвигнуть детей Аврааму» (Мф. 3,9).

Однако для понимания Нагорной проповеди надо вспомнить, что выражение «нищие Израиля» имело еще один, очень важный смысловой оттенок. Связанное с «остатком Израиля», оно было пронизано острым эсхатологическим ожиданием. Еще раз напомним слова Давида: «Он ИЗБАВИТ нищего, вопиющего» (Пс. 71,12). И сам этот псалом эсхатологичен по своему содержанию и говорит о пришествии Царства, которое пребудет, «доколе пребывает солнце» (Пс. 71,17).

«Нищие Израиля» – это «чающие утешения Израилева» (Лк. 2,25), обращенные всеми своими помыслами к восстановлению правды и обновлению мира. Ап. Павел, говоря о таком ожидании, употребляет однажды очень выразительное слово – apokaradokia, означающее «стояние с вытянутой вперед головою» (символ ожидания, пристальный взгляд, устремленный вдаль), «ибо тварь с надеждою (apokaradokia) ожидает откровения сынов Божиих» (Рим. 8,19).

Такая всепоглощающая надежда и была у «нищих Израиля». Более того, она составляла как бы сущность их духовной жизни, и нельзя было сказать «нищий», не сказав тем самым – «чающий»: «И бедные люди будут торжествовать о Святом Израиля» (Ис. 29,19).

Значит, Нагорная проповедь с первых же слов приобретает для слушателей эсхатологический характер. Более того, Блаженства Нагорной проповеди по сути являют собой парафраз эсхатологии Исайи: «Господь помазал меня благовествовать нищим, послал Меня исцелять сокрушенных сердцем, проповедывать пленным освобождение и узникам открытие темницы… утешить всех сетующих» (Ис. 61,1-2). Сравним – «Блаженны нищие… блаженны плачущие… блаженны алчущие… блаженны изгнанные»1560.

Проповедь Исайи относится к «Дню Яхве», к будущему – к «лету Господню» и «дню мщения» (Ис. 61,2).

Проповедь Христа говорит о настоящем (блаженны вы сейчас) и о Самом Христе («блаженны,.. когда будут гнать за Меня»). Как уже говорилось, начальная фраза проповеди должна быть понятна. Действительно, слово «нищие» в первой заповеди Блаженств не требовало в те времена дополнительных пояснений. И одновременно начало проповеди должно быть достаточно необычным, чтобы привлечь внимание слушателей. И это правило также осуществляется в Нагорной проповеди, когда «нищим», т. е. тем, кто весь в будущем1561 , говорится: вы сейчас блаженны. Но ведь израильский ани может быть блажен, только если его единственное упование уже свершилось. Без осуществления этого своего чаяния он никакого счастья и блаженства не примет. Один из этих подлинных израильских нищих скажет потом: «я желал бы сам быть отлученным от Христа за братьев моих, родных мне по плоти, то есть Израильтян» (Рим. 9,3). Тем самым «нищий Израилев» не может принять личного блаженства, если не пришел час утешения всего Израиля1562.

Итак, день Господень – это день не личного торжества, а всего Израиля, остатка, Церкви. День не личного исхода из нужды и безденежья, а день переброса в иную эпоху1563. Обещать нищим блаженство – значит не больше не меньше как сказать: Тот день пришел. Это – сегодня. Не новая мораль, а новая эсхатология. «Достигло до вас Царствие Божие» (Мф. 12,28).

Завет Бог заключает не с Моисеем и не с Петром – с собранием, с народом. И анавим ждут часа Церкви. Характерно, что евангельские анавим, тот остаток, что узнал Мессию, молятся от лица всего народа. «Благословен Господь Бог Израилев, что посетил народ Свой и сотворил избавление ему» – это Захария (Лк. 1,68). В посещении Бога видит «славу людей Израиля» Симеон (Лк. 2,32)… Утешение же и слава Израиля есть День Яхве, приход Всевышнего.

Значит, обещать «нищим» блаженство – это ни больше ни меньше как возвестить им приход «Дня Господня».

Именно это и составило главное содержание Нагорной проповеди. Не «новая мораль», а осуществление эсхатологии. Главный предмет проповеди Христа всегда – Он Сам. О чем бы Он ни говорил, Он подводит к пониманию того, что главное – в Нем Самом как в Воплотившемся Сыне Божием и Господе.

Заповеди Блаженств не связаны между собою жесткой логической связью, хотя такая точка зрения распространена в поздней экзегетической литературе. Они связаны гораздо более цельно – через общий подразумеваемый центр: все они соотнесены с пророчеством Исайи и через него – с возвещением «Дня Господня», который меняет, перевертывает порядок «мира сего» и воистину «низлагает сильных с престолов и возносит смиренных». В слушателях Христа они одна за другой пробуждали одну и ту же невероятную мысль: «День пришел!»

Да, главная мысль Нагорной проповеди – эсхатологическое Царство уже пришло, уже посреди нас.

«Много высоких и славных, но тайны открываются смиренным» (Сир. 3,19). Тайны, открываемые смиренным, у ап. Павла сводятся к одной-единственной: «тайна… которая есть Христос в вас, упование славы» (Кол. 1,27). Главная «тайна» христианства – «Христос в вас». И получается, что в Нагорной проповеди Христос говорил «неучам» о самом «тайном» и самом главном в христианстве.

Познать «тайну» Христа значит дать Ему действовать в себе. И поэтому «вера» есть именно «дело». Более того, она оказывается единственно возможным и единственно нужным делом . «Что нам делать, чтобы творить дела Божии? – Вот дело Божие, чтобы вы веровали в Того, Кого Он послал» (Ин. 6,28-29).

«Нищий» библейской традиции – это человек активного действия, его вера подобна воинской верности, его нищета сродни аскетизму солдата.

Именно в этом контексте ведет речь о «бедности» христиан апологет 2 века Минуций Феликс: «что мы по большей части слывем бедными (pauperes) – это не позор для нас, а слава. Как роскошь расслабляет душу, так бедность ее укрепляет. И беден ли тот, кто не нуждается, кто не зарится на чужое, кто богатеет в Боге?… Мы владеем всем, если нас не одолевает жадность» (Октавий, 36; 3-5). Христианин уподобляется страннику, чей путь облегчает отсутствие поклажи (36;6); страдания христиан – «не наказания, но испытания воина, школа доблести» (36;8). «Какое прекрасное зрелище для Бога: христианин борется с болью; утверждает свою свободу перед лицом царей и правителей, боится единого Бога, Которому принадлежит» (37;1).

И здесь уже не может показаться случайностью, что в Заповедях Блаженств только однажды обещается одна и та же награда двум добродетелям: «Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное» и – «Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царство Небесное». Это – первая и последняя заповеди. У них общее обетование. А значит еще один смысл духовной нищеты открывает нам это сближение: нищий – этот тот, кто готов на гонения. Отдавший себя Богу не боится более никого: «Если Бог за нас, кто против нас?» (Римл. 8,31).

Но в целом с выходом Евангелия из иудейской среды библейский смысл выражения «нищие духом» ослабел. Акценты оказались переставлены, и вместо анавим толкователями стало подставляться «смиренные». Главное же в смирении и нищете ветхозаветного праведника – это вопль к Богу: «открой мне волю Твою и дай мне силы ее исполнить». Итак, главная забота смиренного и послушного – это активное согласование своей воли с волей Божией. «И уже не я живу, но живет во мне Христос» (Гал. 2,20).

Это – главная «тайна» христианства. И если говорить о «новой морали» Нагорной проповеди, то она вся будет лишь вытекать из этой «тайны». Она действительно новая, и новизна ее гораздо глубже, нежели замена одного ряда заповедей другим.

В Ветхом Завете заповеди – преимущественно внешние. Они предписывают: «делай» или «не делай». Это в подлинном смысле закон, регулирующий внешние, социально значимые поступки человека. Христос же говорит уже не о делах, а о более глубинном первичном уровне. Он обращается не к тому, что человек делает, а к тому, что он есть. Отсюда – забота о чистоте даже тайных помыслов (Мф. 5,28) и сердца (Мф. 5,8), о всецелой чистоте человека (Мф. 5,29-30).

Вместо «делай» Ветхого Завета Новый Завет говорит «будь!» «Итак, будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный» (Мф. 5,48). И «блаженства» – это внутреннее состояние духа, устроение духовной жизни. Это мы видели на примере «духовной нищеты». Еще более очевидно это из того, что «блаженны плачущие, кроткие, алчущие правды, милостивые, чистые сердцем».

«Блажен» – по-еврейски ашре. В библейском контексте это слово часто получает оттенок «быть спасенным». Таким образом, утверждение блаженства нищих не является просто прославлением их. Ашре ани («блажен нищий») означает, что сама мечта анавим исполнилась: они мечтали о том Дне, когда Яхве будет жить со своим народом – и вот поистине «с нами Бог».

В Нагорной проповеди Христос лишь начинает приоткрывать тайну Своего учения, всю полноту которого он раскроет апостолам на Тайной Вечере. «Пребудьте во Мне, и Я в вас. Как ветвь не может приносить плода сама собою, если не будет на лозе, так и вы, если не будете во Мне… Без Меня не можете делать ничего» (Ин. 15,4-5).

Лишь непосредственное соединение со Христом делает возможным исполнение Его новых заповедей. И понятно, что неоднократно среди слушателей Христа зарождался ропот. «Многие из учеников Его, слыша то, говорили: какие странные слова! кто может это слушать?» (Ин. 6,60)

В Нагорной проповеди это лишь еще едва-едва приоткрывается – через удивительный максимализм требований. Этот максимализм как раз и призван вызвать удивление (любить врагов своих – но как? не заботиться о завтрашнем дне – как?) и чувство собственного бессилия в достижении новой праведности. Но там, где человек понял свое бессилие, свою нищету, там он уже готов к тому, чтобы принять горнюю помощь. Где человек чувствует необходимость спасения, туда может прийти Спаситель.

На иконах великомученика Георгия Победоносца часто встречается многоговорящая деталь: рука, держащая копье, разжата. Копье, уходящее за поля иконы, просто лежит на ладони, именно – вложено в руку воина. По-настоящему же копьем поражает змея Кто-то Другой. Так любой дар, любое оружие, любой талант могут быть вложены в наши руки, лишь если те ничем не заняты, лишь если они свободны и раскрыты для принятия дара.

Вот почему приход Благой Вести, даруемой человеку, начинается с ублажения нищих духом – тех, кто в Господе имеет надежду и от Него надеется принять силу и спасение.

И когда понимаем это, мы еще более приближаемся к пониманию того, что же значит «нищий духом». Нищий духом – это самый духовно богатый человек на свете, ибо в его душу, раскрытую горнему миру, входит величайшее, премирное сокровище – Христос. Вот конец Нагорной проповеди: «Итак всякого, кто слушает слова Мои сии и исполняет их, уподоблю мужу благоразумному, который построил дом свой на камне; и пошел дождь, и разлились реки, и подули ветры, и устремились на дом тот, и он не упал, потому что основан был на камне» (Мф. 7,24-25). И вот та же самая тема о словах Иисуса, исполнении их и о созидаемом тем самым доме – в финале Его проповеди на Тайной Вечери: «Кто любит Меня, тот соблюдет слово Мое; и Отец Мой возлюбит его, и Мы придем к нему и обитель у него сотворим» (Ин. 14,23).

Тема духовной нищеты и смирения, таким образом, вновь открывает свои более чем психологические, то есть – мистические глубины. Мы уже видели, что заповеди блаженств не просто обещают что-то в будущем человеку за его хорошее поведение в настоящем. Но и более того – они оказываются действенны и исполнимы только в том случае, если обетованное ими блаженство находится уже в прошлом данной человеческой жизни. То состояние духа, которое ублажается Нагорной проповедью, достижимо лишь, если Бог уже коснулся своей милостью человеческого сердца. «Христос принадлежит смиренным», – пишет св. Климент Римский1564 , и мы понимаем, что человек становится смиренным именно потому, что сердцем уже коснулся Христа. Непонятно? Но вот свидетельство преп. Макария о таких людях: «Чем более обогащаются духовно, тем паче как бы обнищевают в собственном о себе мнении, по причине ненасытимости духовного желания стремиться к Небесному Жениху, как говорит Писание: „ядущии Мя еще взалчут, и пиющии Мя еще возжаждут“ (Сир. 24,23)»1565.

И св. Григорий Нисский поясняет, что «блаженны плачущие» сказано не о тех, кто оплакивает потерю земных благ и даже не о тех, кто просто оплакивает свои грехи. Речь идет о плаче души, которая встретила и полюбила Господа – и вдруг потеряла Его1566 … Слова Христа о «плачущих» лишены сентиментальности – сразу за блаженствами идут угрозы богатым, которые «восплачут» – но оттого не станут блаженными. Ублажается плач по поруганной святыне, траур по религиозным мотивам: Бог утешает «сетующих в Сионе» (Сир. 48,27). Это – плач по оставленному и поруганному храму. Еще немного – и будет сказано, что место обитания славы Божией – не в алтаре иерусалимского храма, а в сердце верующего; еще немного – и будет возглашено, что Царство Божие приблизилось не к Иерусалиму, а к сердцам людей, еще немного, и ученик Христов скажет – «разве вы не знаете, что тела ваши суть храмы живущего в вас Духа?».

Итак, «блаженен» плач по святыне, блаженен плач, призывающий Бога вернуться в согрешившее сердце – и блаженен именно потому, что Господь не замедлит исполнить просимое. Блажен плач, ищущий Христа. Утешение уже пришло.

Уже в Ветхом Завете вполне ясно возвещалось, что лишь пришествие Бога в сердце человека может заставить его забыть все былые несчастья. Собственно, у Бога только два места обитания: «Я живу на высоте небес, и также с сокрушенными и смиренными духом, чтобы оживлять дух смиренных и оживлять сердца сокрушенных» (Ис. 57,15).

И все же одно дело – утешающее помазание Духа, что ощущается в глубине сокрушенного сердца, и другое – мессианское время, когда мир становится уже неотторжим от Бога…

Для ветхозаветного сознания обитание Бога с людьми – событие одновременно эсхатологическое и предельное. И здесь мы снова замечаем всю новизну Нового Завета: его события и обетования эсхатологичны, но не предельны. Они эсхатологичны, ибо в них встречаются Вечность и время, но не предельны, ибо время при этом не исчезает. Для народного сознания «приход Яхве» был наступлением «вечной субботы», вечного покоя. Христос же говорит, что за этим днем для тех, кто следует за Ним, начнутся еще большие испытания. «Скиния» будет поставлена навеки для народа – но на нее устремятся «ветры» и «дожди».

Внутренне преображенное человечество должно стать соработником Божиим по преображению уже всего мира. И приход Царства Божия сопровождается не наступлением «вечного покоя», а созиданием «Церкви воинствующей». «Не мир пришел Я принести, но меч» (Мф. 10,34). Не утешать разочарованных пришел Спаситель. Он обращает свои слова к тем, в ком тверда надежда, к тем, кто «сверх надежды, поверил с надеждою» (Рим. 4,18). «Нищие» и «кроткие» в христианской проповеди призываются к бою со злом. «Наконец, братия мои, укрепляйтесь Господом и могуществом силы Его. Облекитесь во всеоружие Божие, чтобы вам можно было стать против козней диавольских, потому что наша брань не против крови и плоти, но против начальств, против властей, против мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесных. Для сего приимите всеоружие Божие, дабы вы могли противостать в день злый и, все преодолев, устоять. Итак, станьте… и шлем спасения возьмите, и меч духовный, который есть Слово Божие» (Еф. 6,10-17).

Без осознания глубокой эсхатологичности проповеди Христа, того, что сам приход Господа был исполнением эсхатологических чаяний Израиля (и осмыслялся именно в качестве такового), самые простые образы евангельской проповеди оказываются совершенно непонятными.

Блаженны те, кто ждал этих времен встречи Вечности с историей, и те, кто дожил до нее. Блаженны те, кто призван расширять присутствие Вечности в мире: они, сами став членами Тела Господня, своим подвигом преображают весь мир в Тело Христово, ибо все освящают и все воцерковляют. Как идея Богочеловека была новизной для Израиля, так же нова оказалась и идея Богочеловечества – как человечества, уже изнутри Царства Божия сотрудничающего с Богом в преображении мира. Сила Божия, как оказалось, не подменяет собою немощные силы человека, но придает им небывалую крепость. И тогда из уст «нищего», задыхающегося в мире, блокированном «господствами, престолами, начальствами, властями», вырывается победный гимн: «Если Бог за нас, кто против нас? Кто отлучит нас от любви Божией: … ни смерть, ни жизнь, ни Ангелы, ни Начала, ни Силы… ни другая какая тварь не может отлучить нас от любви Божией во Христе Иисусе, Господе нашем (Рим. 8,31-39).

Обычная этическая и религиозная система представляет собой путь, следуя которым люди приходят к определенной цели. Но Христос начинает именно с этой цели. Он говорит прежде всего о жизни, истекающей от Бога к нам, а не о наших усилиях, которые могут нас вознести до Бога. Он не говорит «так вы достигнете Царства Небесного». Прежде всего Он свидетельствует о том, что Царство Небесное само достигло нас. Для чего другие работают, то Он дает. Другие учителя начинают с требования, Этот – с Дара.

Но именно поэтому и нет «новой нравственности» или нового закона в Нагорной проповеди. А есть лишь вступление в какой-то совершенно новый горизонт жизни. Нагорная проповедь не содержит новой нравственной системы, а указывает на новое положение вещей. Блаженство не награда за подвиги, Царство Божие не воспоследует за духовной нищетой, а срастворяется ей. Связь между состоянием и обетованием есть Сам Христос, а не человеческое усилие или закон. Все то новое, что есть в проповеди Христа, связано с тайной Его служения.

После того как провозглашение Блаженств возвестило пришествие нового эона, в Нагорной проповеди в теснейшей связи с этим следуют рассуждения о «законе».

«Не думайте, что Я пришел нарушить закон или пророков: не нарушить пришел Я, но исполнить. Ибо истинно говорю вам: доколе не прейдет небо и земля, ни одна иота или ни одна черта не прейдет из закона, пока не исполнится все» (Мф. 5,17-18).

В истории христианства на эти слова нередко ссылались ересиархи для доказательства необходимости соблюдения Ветхого Закона. На деле же именно эти слова в контексте Нагорной проповеди кладут конец «эону закона». Да, «не нарушить пришел Я, но исполнить». Но исполненное – пройдено. «Потому что конец закона – Христос» (Рим. 10,4). «Доколе не прейдет небо и земля, ни одна иота…» Но в том-то и дело, что с тех пор, как «Слово стало плотью» – «небо» и «земля» прешли. Более не существует их ветхозаветной противопоставленности; «земля», материальность, «плотяность» от воплощения Небесного Царя перестают быть преградой к Богообщению: «се, скиния Бога с человеками, и Он будет обитать с ними; они будут Его народом, и Сам Бог с ними будет Богом их. И отрет Бог всякую слезу с очей их… ибо прежнее прошло» (Откр. 21,3-4).

«Прежнее прошло» – пришло другое время, другой мир, в котором Бог «обитает с нами». Естественно, что закон «прежнего эона», раздельной жизни Бога и людей («Был Бог – и были люди» – так описывал ветхозаветную ситуацию Карл Барт) преходит вместе с прежним противостоянием «неба» и «земли».

Далее Христос дает новый «закон», и чтобы раскрыть слушающим необходимость и своевременность нового закона, перед этим, в проповедях Блаженств, Он и возвещает им конец эры закона. Не только Павел – любой иудей того времени мог сказать, что «закон был для нас детоводителем ко Христу» (Гал. 3,24). Собственно, предощущение временности, преходящести закона, его служебности – лишь до Христа – срастворено Ветхому Завету. Вопрос, разделивший Павла и его учителей, как и всех христиан и иудеев, лишь в том, кто именно Христос: Иисус из Назарета или кто-то, еще не пришедший.

Христос – «конец закона». Это знали все иудеи. Иисус из Назарета возвещает им нечто новое по сравнению с законом Моисея. Закон явно кончается. Значит – настало время Мессии.

Отменяя закон Моисея и давая вместо него Свой закон, Иисус еще раз приоткрывает Свою тайну перед слушателями. Когда Спаситель говорил: «а Я говорю вам», первый вопрос, рождавшийся у слушателей, был вопрос о Нем Самом: кто Сей, что «учил их, как власть имеющий»? (Мф, 7,29)

Снова, как и при разборе заповедей Блаженств, мы видим, что и в этой части Нагорной проповеди главным, хотя и прикровенным, предметом проповеди является тайна Богочеловеческой Личности Иисуса.

Те притчи, которые собраны евангелистом Матфеем, также христоцентричны.

Вышел Сеятель сеяти – «не какой-то сеятель, но с определенным артиклем, то есть истинный Сеятель. По иудейским писаниям употреблялось двоякое сеяние. Семя или разбрасывалось рукой или же сеяли при помощи скота. В последнем случае наполняли зерном мешок с дырами и клали на спину животного, так что когда оно двигалось, зерно густо рассыпалось по земле. Таким образом легко могло случиться, что семя падало безразлично то на выбитую дорогу, то на места каменистые, негусто покрытые землей, или же там, где терния из тернистой ограды проросли на поле, семя падало и на добрую землю»1567.

Ап. Павел говорил о проповедниках Евангелия – «Благодать Божию мы носим в глиняных сосудах». В спорах донатистского порядка1568 , которые сопровождают Церковь едва ли не всю ее историю, такое уточнение бытового контекста евангельской притчи явно укрепляет именно православную позицию: благодатность Церкви и ее таинств зависит от святости Бога, а не от святости церковнослужителей. Собственно, уже в Евангелии Христос говорит о фарисеях: «Что они говорят вам – делайте, но по делам их не поступайте». Семя, посеянное ослом, стоит взрастить, и неприязнь, вызываемую этим животным, не следует переносить на хлеб, взращенный с его помощью.

В то же время не может не обратить на себя внимание то обстоятельство, что сама эта притча, столь понятная нам, была непонята даже апостолами, попросившими Христа подробнее разъяснить им ее символику. Недоумение было связано с тем, что для понимания притчи требовалось увидеть, что эта притча о сеятеле, а не о поле. Поле – Израиль. Это было понятно всем. Израиль должен плодоносить – тоже ясно. Людские сердца по-разному откликаются на призыв Бога – тоже несомненно. Но какое семя брошено в это поле и кем? Чтобы понять эту первую притчу Христа, надо изначала отождествить Его с Сеятелем и его учение с семенами. То есть эта притча – опять же о Тайне Христа.

Следующая притча – о Царстве Божием как закваске – совсем неприемлема для иудеев. По их мнению, царство Мессии должно быть весомо и неоспоримо-явно. Напротив, Христос предупреждает, что «не придет Царствие Божие приметным образом» (Лк. 17,20). Притчи об изначальной умаленности Царства Божия должны помочь людям понять, почему сам Христос пришел не в царской порфире. А, значит, в них Христос тоже говорит о Себе Самом и Своем служении.

В Нагорной проповеди Спасителя, как и в остальных Его беседах, нет «учения» в толстовском или теософском смысле: Христос пришел основать Царство, а не школу. Вся доктрина – это общение с Ним.

Христос не совершил ничего такого, о чем можно было бы говорить, отличая и отделяя это от Его Я. Фарисеев Он вопрошает: «Что вы думаете о Христе? чей Он сын?» (Мф. 22,41). Он спрашивает учеников не о том, какого мнения люди о Его проповедях, но о том – «за кого люди почитают Меня?.. А вы за кого почитаете Меня?» (Мф. 16,13-15). Здесь дело не в принятии системы, учения – а в принятии Личности.

Все основоположники других религий выступали не как предмет веры, а как ее посредники. Не личность Будды, Магомета или Моисея были настоящим содержанием новой веры, а их учение. В каждом случае можно было отделить их учение от них самих. Будда отклоняет всякое почитание себя. Моисей берет послушание от Бога не без пререканий с Ним и всю жизнь просит избавить его «от народа сего». Он – раб и друг Бога, но Закон дает не он. Пророки Израиля также прекрасно понимают бездну, отделяющую их самих от той Истины, которую они возвещают: «Довольно уже, Господи; возьми душу мою, ибо я не лучше отцов моих» (3 Цар. 19,4). Апостолы также не включают себя в содержание той веры, которую они проповедуют. Свою роль они определяют просто: «свидетели воскресения Его» (Деян. 1,22).

Апостолы «свидетельствуют о Христе», Христос же «свидетельствует об истине»: «Я есть Истина». Он не говорит «Я расскажу вам об Истине или я укажу вам путь». Он не говорит «Я видел Отца и расскажу вам о Нем», но «видевший Меня видел Отца». Иисус не приносит в мир свет: Он Сам «свет миру» (Ин. 9,5)

Как бы ни поражали эти притязания Иисуса, сколь бы невероятны ни казались они неверующему уму, но несомненно, что «эти рассуждения невозможно просто взять и вынуть из совокупной христианской духовности, утверждая при этом, что то, что осталось, продолжает быть христианством»1569.