Прежде всего замечу, что такого рода «метод» может доказать все, что угодно. Когда скрупулезная работа с источниками при изучении истории религии подменяется «голосами и видениями», когда вместо реальных исторических хроник начинают духовидчески листать «хроники Акаши», происходит полное расставание с миром научной доказуемости и корректности. Чтобы сторонники рериховских методов изучения истории поняли абсурдность принятой ими методы, я попробую поговорить с ними их собственным языком.
Внимайте, други: Настал и мне час открыть вам величайшую тайну, которую не хранит ни один архив и ни одна библиотека. Это эзотерическое знание дано только моей душе. Итак, знайте отныне, что я — это перевоплощение Николая Константиновича Рериха. И за то время, которое я провел в Нирване, я многое пересмотрел. Я понял, что в прежней своей жизни во многом ошибался. Поэтому сейчас я вынужден отрабытывать свою карму и писать книги с опровержением своих же былых заблуждений. И прежде всего знайте, о посвященные, что на самом деле перевоплощения душ нет…
По правилам игры (а это старая философская игрушка: «Критянин сказал: все критяне лжецы») немногие логические цепи, еще сохранившиеся в головах оккультистов, здесь должны окончательно перегореть. А в самом деле: ну как можно опровергнуть такой аргумент?! Кто тут говорил, что Иоанн Предтеча забыл, что он был Илией? А я вот, напротив, как раз вспомнил, что раньше я был Рерихом!
Если же говорить об «эзотерическом» аргументе всерьез, то нельзя не заметить, что при его обсуждении прежде всего возникает недоумение: а по какой же причине идея реинкарнации должна быть закрытой? Что «эзотерического» в этой идее? Идея переселения душ с огромным энтузиазмом во все века воспринималась европейцами — в отличие от Индии, все религии которой стонут от морока бесконечных перевоплощений и ищут способы выскочить из колеса сансары.
Где и кого в дохристианской Европе преследовали за проповедь реинкарнации? Тогда почему же ее надо было делать тайной? Или ее прятали не от полиции, а от невежественных масс [
]? А почему? Что в этой идее такого, что делало бы ее неприятной и неприемлемой для этих самых «масс»? Она как раз очень понятна и даже способна оказать нравственное воздействие.
Здесь я должен резко выступить против мифа, созданного самой христианской литературой. Языческий мир Римской империи не был так уж страшен, как иногда кажется. Расхожее мнение полагает, что христиан преследовали «за проповедь любви». Но в той Империи за проповедь любви никого не убивали. В ней каждому народу и человеку дозволялось иметь любые религиозные убеждения (при минимуме внешнего уважения к официальному культу). В ней не преследовали философов. В ней никто не испытывал аллергии против проповеди восточных культов на Западе.
Идея переселения душ и связанные с ней кармические концепции, которых не было в классических религиях Средиземноморья (в том числе в Греции и Риме), спокойно и открыто проповедовалась несколькими философами и поэтами — и это не вызывало никаких репрессий.
Христиан же преследовали и ненавидели. Философы и императоры, языческая толпа и иудеи, жречество и сатирики [
]. Языческий собеседник Минуция Феликса так определил то, что казалось ему наиболее абсурдным в христианской проповеди: «Двукратная нелепость и сугубое безумие — возвещать гибель небу и звездам, которые мы оставляем такими же, какими застали, а себе, умершим, сгинувшим, которые как родимся, так и погибаем, обещать вечную жизнь!» (Октавий. 11). В самом деле — языческая идея вечности Космоса явно отрицается Библией. Мир создан во времени и мир исчезнет со временем (когда «времени уже не будет» — Откр. 10, 6). А Бог и люди пребудут в Вечности. Это ровно противоположно рериховской Агни Йоге, утверждающей вечность космической «материи», но отрицающей бессмертие человеческой личности.
Новозаветные тексты также ясно высвечивают пункты несогласия христиан и язычников. Прежде всего это — проповедь «Христа распятого — для Иудеев соблазн, а для Еллинов безумие» (1 Кор. 1, 23) и проповедь воскресения плоти. Когда ап. Павел проповедовал в Афинах — насмешки начались, едва только он начал говорить о воскресении Христа. Идея страдающего Бога, ставшего человеком, умершего и в теле же Воскресшего и тем спасшего людей, — именно эта основная весть Евангелия была неприемлема ни для философов, ни для толпы.
Если бы апостолы были теософами, им не пришлось бы умирать за проповедь Евангелия. Те же доктрины, которые действительно исповедовали оккультизм, ни его, ни свою веру в реинкарнацию не скрывали. И распространялись вполне успешно. Церковь боролась с гностицизмом — а элиты, да и массы были готовы принять и космические «иерархии», и перевоплощения — все, кроме самого Богочеловечества Христа.
В тех постулатах, которые современные «эзотерики» пытаются выдать за «тайное учение Христа», нет ничего такого, что не могло бы быть радостно принято языческим миром. Оккультизм всегда был довольно ходким рыночным товаром. Апостолы были бы обречены на успех, если бы составили какую-нибудь «Тайную Доктрину» с кармой, астралом и ярмарочным изобилием «эонов». Если бы христиане приняли модную в философских кругах идею реинкарнации, они триумфально и быстро вошли бы в римский истеблишмент.
Нет, не «корысть» [
], и не стремление к «защите от толпы» понуждали христиан мученического века дистанцироваться от обиходного оккультизма поздней Римской империи. Их вера действительно была — «другой», «новым учением» (по признанию как язычников — Деян. 17, 19, так и иудеев — Мк. 1, 27).
Богословы Древней Церкви прекрасно знали реинкарнационную философию и сознательно выбрали иное учение. Они убегали от оккультизма, а сегодня нас уверяют, что именно его-то древние христиане бережно хранили и лелеяли в катакомбах!
Я признаю существование таких религиозных организаций, у которых есть два учения: экзотерическое и эзотерическое. Действительно, есть такие религиозные структуры, в которых учение, проповедуемое среди «посвященных», ровно противоположно тому учению, что вывешено на дверях. Они называются сектами.
Но я не вижу никаких оснований относить раннюю христианскую Церковь к числу таких сект. Дело в том, что секта экзотерически проповедует то, с чем согласно большинство той среды, в которой секта начинает свою деятельность. Экзотерический вариант делается максимально приемлемым, привычным, нешокирующим. Внутри же таится то, что могло бы испугать «непосвященного обывателя». Однако, если верить оккультистам, в раннем христианстве все было ровно наоборот. Секта прячет свое, скандально-отличное, от внешнего взгляда. Апостол Павел, напротив, проповедует Христа распятого — иудеям скандал и эллинам безумие. Христиане публично провозглашали свое несогласие с оккультизмом и язычеством, а втайне, оказывается, именно язычество и исповедовали. Христиане прятали то, во что открыто верили язычники. Лишь публично христиане отвергали реинкарнацию и языческие мистерии; публично они готовы были умереть за буквальное понимание своего писания. Это — лишь для привлечения внимания. А в душе-то они все были неоплатониками и буддистами… Но тогда — почему же они и в самом деле умирали? Почему они принимали пытки и мученическую казнь? Зачем христианам надо было вызывать к себе ненависть язычников, если втайне христиане верили так же, как и гонители?
Предположение, что идею реинкарнации надо было прятать, есть совершенно неисторическое опрокидывание новоевропейской ситуации в античность. Действительно, в христианском обществе, в обществе, где общепринята христианская философия, распространять нехристианские взгляды можно было только очень осторожно — путем «тайных обществ». Действительно в новоевропейской истории идея реинкарнации тлела за стенами розенкрейцерских, масонских и близких к ним закрытых структур, которые на поверхности должны были быть лояльными к официальному христианству. С дневной христианской мессы «посвященные» шли в ложи, одевали масонские одежды, раскрывали каббалистические книги и воздыхали о возрождении язычества. Но из того, что веру в реинкарнацию надо было скрывать в Европе XVI-XIX веков, никак не следует, что ее надо было прятать в I веке. Да, она была относительно новой для Средиземноморья. Да, это были идея, которая отсутствовала в архаичных народных религиозных традициях. Но языческое общество реагирует на религиозную новизну совершенно иначе, чем общество монотеистическое. Античная религиозность не слишком интересуется личными убеждениями своих членов. Ты исполняй общепринятые обряды — и при этом думай, что хочешь. Религия есть социальный феномен; она вся — в проявленности. Здесь нет личной интимности, как нет и общепринятого богословия. По наблюдению А. Ф. Лосева, религиозное чувство римлян «очень осторожно, малодоверчиво. Римлянин не столько верит, сколько не доверяет. Он держится подальше от богов. Настроение и душевное состояние вообще играли малозначительную роль в этой религии. Надо было уметь выполнить форму культа, надо было знать, какому богу, когда и как молиться — и бог не мог не оказать помощи, он юридически был обязан помогать. Бог обязан действовать, если соблюдены все правила молитвы» [
]. Но если некий гражданин не участвует в публичном культе — тем самым он может навлечь гнев богов на все общество, и за нечестие одного расплатятся другие. Итак, языческая религиозность требовательна прежде всего к внешним проявлениям благочестия, она требует внешних знаков лояльности. Но — ничего более.
Современное же представление о религиозной жизни было бы затруднительно обнаружить у греков и римлян. Греческие слова и прилагаются для обозначения «публичного культа», то есть того, что выражается в приношениях и жертвах, предписываемых полисом. Латинское слово religio означало сумму предписаний, правил, запретов, не отсылая к сердечному почитанию божества. Именно христианство создало понятие о религии как о чем-то, что отличается от мирской, повседневной внешней сферы деятельности [
]. Противопоставление внешней религиозности язычников и сердечного ощущения «Царства Божия», приходящего «внутрь вас», общепринято в раннехристианской литературе: «Лучше вера под открытым небом, чем пышное богопочитание и трое собравшихся во имя Господа лучше многих, отвергающих Божество» (св. Григорий Чудотворец. Нравственные наставления, 3). Христианство обособило религию от социальной деятельности. Религия стала полагаться не только во внешнем, социально требуемом благочестии, но и во внутреннем чувстве, переживании, убеждении [
].
Но пока эта перемена не произошла — можно было (при условии эпизодического участия в официальном культе) спокойно и публично рассказывать о своих нетрадиционных взглядах. Хоть и была нова идея метемпсихоза — ее не надо было прятать. Ты теперь думаешь, что у тебя будет другое тело? Может быть, но в любом случае не забудь вместе с нами помолиться Зевсу, чтобы нам, твоим соотечественникам, было хорошо в наших нынешних телах.
И христианам, буде они вдруг примкнули бы к философии метемпсихоза, не нужно было бы прятать эту «тайную доктрину» позднейших розенкрейцеров.
Итак, ссылка теософов на «эзотерическое учение» — это не попытка восстановить исторические лакуны, а попытка уйти от ясных свидетельств истории. Это решительный уход из сферы научной доказуемости и академического диалога. В этом шаге за теософами мы уже не последуем.
Только один вопрос был предметом моего рассмотрения — вопрос о том, действительно ли библейская традиция и раннее христианство разделяли убеждение в переселении душ. Я не приводил философских аргументов против или в пользу реинкарнации. Приводимые тексты и их анализ были лишь призваны показать, что христианство никогда не разделяло кармическую философию. Традиция, из которой вырастает Новый Завет, не знала реинкарнации. Ни один из евангельских текстов не нуждается для своего понимания в помещении в реинкарнационный контекст. Вся раннехристианская традиция находится в оппозиции к идее переселения душ.
Почему — предмет уже другого разговора [
]. Но от самых своих истоков христианство непохоже на религии кармы и перевоплощения. Христианство действительно другая религия. И попытка стилизовать его под восточные религии есть насилие над реальностью.
Если мы хотим, чтобы насилия в нашей жизни было меньше — то лучше отказаться от теософского мифа об оккультном всеединстве религий и признать право каждой религии быть непохожей на другие.
Доктрина реинкарнации и христианства
Настоящая публикация, оппонирующая теософам, предназначена не для теософов. Если бы она была обращена к ним, то ее автор, приводящий многочисленные доказательства того, что ни библейские тексты, ни раннехристианская традиция не разделяют идеи перевоплощения душ, оказался бы в положении человека, усердно доказывающего, например, что Российская Государственная Библиотека находится именно в Москве, а не в Эдинбурге тому, кто твердо верил бы именно в последнюю версию. В самом деле, для того, кто в данном случае был бы прочно «закодирован» на столицу Шотландии, никакие официальные документы, карты Москвы или свидетельства самих читателей данной библиотеки доказательствами не были бы. Он счел бы все эти данные лишь средствами конспирации, само их количество уже достаточно подозрительным, а все попытки уверить его в их объективности лишь признаком «тоталитарного» мышления. Сходным образом, того, кто закодирован на эзотерическое видение религиозных текстов и символов, никакие аргументы, приводимые здесь, не разубедят в том, что Иоанна Крестителя иудеи принимали на самом деле за реинкарнацию Илии (но только по каким-то причинам тщательно это скрывали) или что евангельский слепорожденный расплачивался за проступки, совершенные им в прежних рождениях.
Автор настоящей публикации должен быть поэтому избавлен от подозрения в желании обращать теософов, и у нас есть все основания полагать, что он апеллирует не столько к ним непосредственно, сколько к тому кругу читателей, на которых направлена идеология теософского типа. В этой идеологии можно выделить один важный пункт: ее сторонники утверждают, что все разномыслия традиционных религиозных мировоззрений вполне вторичны, как выражения их внешнего, феноменального слоя, тогда как на уровне глубинном, ноуменальном они раскрывают единую Истину, постулаты которой (один из коих и относится к архетипу реинкарнации) и составляют догматику единой Религии, которую частные религии в различной степени выражают, но не исчерпывают. Подобными философскими формулировками популяризаторы теософии, конечно, не владеют — их разрабатывают некоторые представители той области философии, которая называется философией религии [
]. Популяризаторы теософии обычно апеллируют к мистическому свету, позволяющему тем, кто учится у «махатм», открыть сокровенный смысл «частных» религиозных мировоззрений. Однако этот свет скорее напоминает свою противоположность, а именно, пользуясь выражением другого философа, Гегеля, ту ночь, в которой все коровы кажутся одинаково черными [
].
Различные религиозные мировоззрения действительно содержат нечто общее — попытки решения важнейших, экзистенциальных, или «пограничных» (по выражению К. Ясперса) вопросов жизни, а также, поскольку человек в определенном, и притом весьма немаловажном, смысле является «бытием-к-смерти» (по выражению М. Хайдеггера), и вопросов, связанных с его посмертным существованием. Несходства обнаруживаются, в первую очередь, способах ответа на эти вопросы.
Идея перевоплощения выросла не только на почве фольклорно-мифологического сознания, но и на почве самых серьезных исканий человеческого духа, от которых никак не может отвернуться никакой мыслящий человек, даже если он вполне добросовестно отвергнет саму эту идею. Доктрина реинкарнации обнаруживает следы бесспорной интуиции разума и сердца, которая заставляет верить в то, что человеческие деяния имеют результаты, которые не исчерпываются кратким промежутком его земной жизни, но сохраняются и после разрушения его тела. Учение о перевоплощении содержит и попытку решить проблему всех проблем, связанных с земной жизнью человека и объяснить несоответствие нравственных достоинств людей их судьбе. Наконец, это учение содержит бесспорную надежду на то, что идеал, к коему стремится человеческая жизнь, не достижим в рамках этой жизни и его осуществление должно быть передано будущему.
Тем не менее те способы ответа на эти «запросы» человеческого духа, которые содержатся в доктрине реинкарнации, оказываются несовместимыми с самими основоположениями христианского мировоззрения. И эта несовместимость является доказательством того, что теософское здание единой Религии с ее набором архетипов, обнаруживающихся во всех «частных» религиях и лишь получающей в них различные способы выражения и формулировки, является на деле карточным домиком.
Учение о перевоплощении предполагает, во-первых, безначальность того, что соответствует душе, и «свободный», «нефиксированный» характер ее связи с телесными образованиями, которые выполняют для нее функцию внешних одежд, в которые она без труда переодевается. Обе эти «позиции» совершенно несовместимы с основными христианскими догматами. С догматом о творении — поскольку он означает, что нетварным, безначальным началом может быть только Бог, который является Творцом всего сущего, в том числе и души. С догматом о творении человека в частности — поскольку уже первый человек был создан как неразделимое личностное единство одной души (отображающей образ Нетварного бытия, но тварной по природе) и одного тела, созданных вместе и «привязанных» друг к другу их общим Создателем, и передал это нераздельное единство всем своим потомкам. С догматом о Боговоплощении — поскольку уже сам Бог «воспринимает» в единство своей ипостаси одну человеческую душу нераздельно связанную с одним телом, а не меняет свои телесные формы подобно Протею языческих религий [
]. С догматом о Воскресении — поскольку душа вочеловечившегося Бога соединяется со своим единственным телом после воскресения последнего (а по образу воскресения Богочеловека Христа и человеческие души должны соединиться со своими единственными телами в конце времен). С догматом о Вознесении — поскольку воскресший Бог «подтверждает» здесь свое ипостасное единство со своим единственным телом навсегда для того, чтобы не только человеческая душа, но тело могло быть «обожено». Поэтому конечной задаче человека, поставленной перед ним в христианстве — «обожению», идеал, непосредственно следующий из реинкарнационной доктрины — «освобождение» противостоит самым радикальным образом. В первом случае речь идет о полном восстановлении личности в душевно-телесном единстве ее природы и о реализации в человеке «образа» Божия — во втором о полном разъединении того, что можно назвать душевными и телесными компонентами индивида посредством последовательного демонтирования личностного самосознания (результат которого и мыслится как реализация божественной природы по устранении «принципа индивидуации»). Поэтому вопрос о христианстве и реинкарнационной доктрины может быть решен таким образом, что там, где есть христианство, нет этой доктрины, а где есть эта доктрина, нет христианства. Неоднозначное же отношение к данной доктрине отдельных мыслителей, которые в целом были христианскими (например, Оригена) объясняется всецело их увлечениями античной философией и тем, что процесс воцерковления этой философии в патристической традиции в их эпоху лишь начинался.
Поэтому вовсе не случайно, что раннехристианские авторы заняли полемическую позицию по отношению к учению о перевоплощении, которая и документируется в нижеследующей публикации. Наиболее ярким доводом среди тех, которые они предложили в этой полемике, представляется аргумент св. Мефодия Олимпийского, подвергающий сомнению сам ретрибутивный принцип, на коем настаивали древние сторонники этого учения: «падшие» люди наказываются воплощением среди демонов, животных и насекомых, при котором они, с одной стороны, не могут (в их «новом» состоянии) осознать ни своих грехов, ни своего наказания, с другой — прочнейшим образом «закрепляются» в этих формах в своем падшем состоянии. Наряду с этим доводом можно привести, на наш взгляд, и некоторые другие возражения в связи с доктриной реинкарнации в общем контексте христианского мировоззрения [
].
Во-первых, эта доктрина является явным упрощением сложнейших по сути непознаваемых отношений между человеческими деяниями и их последствиями для посмертного существования человека, которые в христианстве отдаются на суд в конечном счете лишь Нетварного ума. В первой же индийской версии данного учения (а именно индийские модели реинкарнации были наиболее подробно разработаны), представленной в древней «Брихадараньяка-упанишаде» четко выясняется, кто после смерти идет «путем огня» на небо, кто «путем дыма» получает новое человеческое тело на земле и кто (вследствие незнания этих двух путей) становится насекомым, птицей или «кусающейся тварью». В более поздних текстах каузальные связи между человеческими действиями и их посмертными последствиями еще более подробно расписаны и, соответственно, упрощены [
].
Во-вторых, серьезные логико-семантические препятствия встают перед тем, кто захочет рационально осмыслить вопрос, что собственно пере-воплощается согласно учению о трансмиграции (вопреки достаточно рассудочному характеру самого этого учения в сравнении с мистической по самой ее природе христианской эсхатологией — см. выше). Ни одно из двух начал, которые в индийской мысли условно соответствуют душе, — бытийно совершенно разнородные Атман — «световая точка», мыслимая безначальной и неизменной, и психо-ментальный агрегат, сам по себе бессознательный и называемый «внутренний инструментом» (антах-карана) субъекта пере-воплощения не образует. Атман потому, что он по определению бытийно совершенно «внеположен» телу и, кроме того, будучи по природе неизменным, не может пройти той точки деградации (а перевоплощение мыслится как результат ниспадения духовного начала в неведение и страстность), которая ответственна за перевоплощения. Психо-ментальный же агрегат не может перевоплощаться потому, что он по природе бессознателен и бесчувствен (джада) и без Атмана неодушевлен. Образовать же субъекта перевоплощения два неспособные к тому начала не могут (подобно тому, как непротяженные атомы не образуют протяженности). Согласно же буддийской трактовке перевоплощения о пере-воплощении могут говорить лишь заблуждающиеся, те, кто признают существование отрицаемого буддистами Атмана. Призрачный индивид буддистов (пудгала) есть сумма пяти «слоев»-скандх («слои» материальности, сенсорности, представлений, волевых импульсов и сознания), которые собственно и не перевоплощаются, но образуют серии последовательностей, регулируемых законом кармы (серия скандх, воспринимаемых с профанической точки зрения как «мистер Х» сменяется призрачным единством в виде фламинго, затем небесного музыканта, кролика и т.д.). Но этот закон кармы регулирует трансмиграцию элементов, которые по определению не могут быть ответственны за какие-либо поступки, а потому действия данного «закона» оказывается совершенно необъяснимыми.
В-третьих, христианское догматическое сознание, впитавшее эллинское ощущение меры, соразмерности и золотой середины как надежного признака истины, не может не обнаружить наличие в идее перевоплощения одновременно двух самых решительных крайностей, закономерно дополняющих друг друга в общем дисбалансе. С одной стороны, данное учение обдает душу леденящим ужасом от перспективы за непорядок в этой жизни возродиться в виде гусеницы, предназначенной в пищу любой птицы, с другой — внушает перспективу бесконечных возможностей самоулучшения в бесчисленных будущих формах вплоть до момента конечного «освобождения». «Все, что сверх меры, то от бесов», по мнению авторитета восточнохристианской аскетики Пимена Великого [
], и эта установка определяет отношение христианства к любым дисбалансирующим духовным учениям, которые с его точки зрения обнаруживают явную инспирацию со стороны тех духов, что заинтересованы в обмане души средствами безграничного пессимизма и не менее бескрайнего оптимизма (а еще вернее ими обоими вместе). В свете патристической мысли духовные истоки доктрины реинкарнации можно видеть, на наш взгляд, в желании избежать тот «неуютный» момент, что человек определяет свою будущую судьбу единократно, в этой кратковременной жизни, которая, несмотря на свою временность, имеет бесконечные последствия. Но именно об этом говорят евангельские притчи о наемниках, пришедших работать в виноградник в разное время дня, о талантах, о мудрых и неразумных девах и другие иносказания о Царстве Небесном.
Поэтому попытка теософов внушить своей аудитории возможность совместимости доктрины реинкарнации с христианским мировоззрением есть лишь попытка доказать (вопреки логическому закону противоречия) совместимость А и не-А и рассчитана на желание среднего человека совместить несовместимое, чтобы чего-то не потерять.
Завершая это краткое вступительное слово к книге о. Андрея, отметим лишь особенности одного из важных контекстов полемической позиции раннехристианских авторов. Доктрину реинкарнации в той или иной степени принимали представители гностических школ, пытавшиеся строить догматику, альтернативную собственно христианской, но претендовавшие на «творческое», эзотерическое прочтение новозаветных текстов. Именно при условии этого обстоятельства следует понимать мотивы критики данного учения у Иринея Лионского и других авторов, полемизировавших с гностицизмом в целом. Тема эта, конечно, требует совершенно специальной разработки по многим причинам, и одна из них в том, что современная теософская идеология является упрощенной имитацией многих моделей сознания тех «теоретиков» первых веков новой эры, которые также претендовали на эзотерическое прочтение текстов и символов религиозных традиций [
]. Правда, они были людьми достаточно образованными, чтобы не ссылаться на «инспирацию махатм» и не заявлять прямо о единстве всех религий. Можно поэтому полагать, что если публикация о. Андрея привлечет интерес читателя к «различительному религиоведению», цель его публикации будет в значительной мере достигнута.
Шохин В. К.
доктор философских наук
Об источниках
Классическим и наиболее полным сводом патристических текстов является издание аббата Миня:
PG — Patrologia cursus completus. Series graeca. vol. 1-161. — Paris, 1857-1866.
PL — Patrologia cursus completus. Series latina. vol. 1-220. — Paris, 1844-1856.
Во второй половине ХХ века одним из наиболее авторитетных патрологических изданий стала французская серия Sources chretiennes, примечательная, помимо более серьезной текстологической подготовки, еще и тем, что в ней оригинальные тексты печатаются параллельно с переводом на французский язык, что делает это издание более доступным для современного читателя, чем издание Миня. Эта серия еще не закончена, но все сохранившиеся работы Оригена в ней уже вышли.
Русские издания святоотеческих творений, цитируемых в тексте без указания выходных данных:
Августин. О граде Божием. — М., 1994.
Августин. Беседы о воскресении. // бл. Августин Иппонский. Творения. М., 1997.
Августин. Энхиридион // Творения. ч. 11. Киев, 1908.
Афанасий Великий. Житие преп. Антония. // Творения. т. 3. Троице-Сергиева Лавра, 1903.
Афинагор. Прошение о христианах. // Ранние Отцы Церкви. Антология. — Брюссель, 1988.
Василий Великий. Беседы на Шестоднев. // Творения. Ч. 1. — М., 1845.
Григорий Богослов. Творения. тт. 1-2. — Троице-Сергиева лавра, 1994.
Григорий Нисский. Толкования на Песнь Песней. // Творения. — М., 1862. Ч. 3.
Григорий Нисский. Об устроении человека. // Творения. Т. 1. — М., 1861.
Григорий Чудотворец. Благодарственная речь Оригену // Творения. — М., 1912.
Евагрий Схоластик. Церковная история. — М, 1997.
Евсевий Памфил. Церковная история. — М., 1993.
Епифаний Кипрский. Панарий — М., 1882.
Ермий. Осмеяние языческих философов. // Преображенский П. Сочинения древних христианских апологетов. — М., 1895.
Ефрем Сирин. О рае. // Творения. ч. 5. — Троице-Сергиева Лавра, 1912.
Иероним Стридонский. Письма. // Творения. чч. 1-3. Киев, 1893-1895.
Иероним Стридонский. Книга против Иоанна Иерусалимского, к Паммахию. // Творения. ч. 4. — Киев, 1880.
Иероним Стридонский. Апология против Руфина // Творения. ч. 5. Киев, 1881.
Иероним Стридонский. Изложение хроники Евсевия Памфила // Творения. ч. 5. Киев, 1910.
Иероним Стридонский. О знаменитых мужах // Творения. ч. 5. Киев, 1910.
Иоанн Златоуст. Творения. — Спб., 1900-1908.
Ириней Лионский. Творения. — М., 1996.
Кирилл Иерусалимский. Огласительные беседы // Творения. — М., 1855.
Климент Александрийский. Строматы. — Ярославль, 1892.
Климент Римский. 2 Послание Коринфянам. // Ранние Отцы Церкви. Антология. — Брюссель, 1988.
Макарий Египетский. Духовные беседы. — М., 1880.
Минуций Феликс. Октавий. // Богословские труды. № 22, — М., 1981.
Ориген. О началах. — Рига, 1936.
Ориген. О воскресении. // Св. Мефодий, епископ и мученик, отец Церкви III-го века. Полное собрание его сочинений. — СПб., 1877.
Ориген. Против Цельса — М., 1996.
Ориген. Увещание к мученичеству. // О молитве и Увещание к мученичеству. Творения учителя Церкви Оригена. Спб., 1897.
Сократ Схоластик. Церковная история. — Саратов, 1911.
Татиан. Увещание к эллинам // Ранние Отцы Церкви. Антология. — Брюссель, 1988.
Тертуллиан. Апология. // Отцы и учители Церкви III века. Антология. — М., 1996.
Тертуллиан. О воскресении плоти. // Избранные сочинения. — М., 1994.
Феодорит Кирский. Церковная история. М., 1993.
Феофил Антиохийский. К Автолику. // Ранние Отцы Церкви. Антология. — Брюссель, 1988.
