Слишком часто приходится со страниц церковных изданий слышать несомненное: «Православная Россия… 85% населения нашей страны — православно-крещеные люди… Мы на нашей Святой Руси…». Крещеных действительно много… А вот сколько из них христиан? На Страстной Седмице в Москве причащается не больше 300 тысяч человек (если предположить, что в каждом храме подходят к Чаше в эти святые дни по тысяче человек; за средний я беру свой храм Иоанна Предтечи на Пресне). Но даже в этом случае число воцерковленных людей не превышает 4 процентов от населения Москвы. Да ведь будь в Москве 85% православных, разве была бы здесь почва для процветания тысяч «прорицательниц» и «целительниц»? Замечу, что Москва — самый, пожалуй, воцерковленный город России
. Столь интенсивной и разнообразной духовной жизни, как здесь, нет нигде…
Почему так важно осознавать, живем ли мы в православной стране, в религиозно-нейтральной (чисто светской) или же в проязыченной? Да потому что от этого зависит образ церковной деятельности в этом обществе. Одно дело — если общество уже христианское. Оно согласно с основными нормами христианского учения и морали. Оно не всегда их соблюдает, но во всяком случае признает их нормативность. В этом случае монастырь выступает естественным пределом, идеальной целью церковной проповеди. Христос уже возглашен, известен. Теперь надо не узнавать о Христе, а возрастать во Христе. И это есть прежде всего монашеское призвание.
Но в обществе языческом нужно не столько уходить от мира, сколько идти в него. Тут даже монашество становится подспорьем в миссионерстве.
Если общество уже христианское, то Церкви принадлежит естественное право нравственно судить поведение его членов и лидеров, осуществляя свою оценку поведения своих чад именно с христианских позиций. Но если общество языческое, то надо быть очень осторожным, чтобы наши христианские оценки не показались непонятными, натянутыми, а то и прямо абсурдными. По верной мысли А. Б. Зубова, «Церкви следует вернуться к практике первых веков ее существования, когда христиане жили в еще не христианизированном государстве. Тогда они прилагали усилия не к тому, чтобы изменить, христианизировать законы государства (скажем, запретить гладиаторские бои, работорговлю, конкубинат, лупанары, мучительные казни, общие термы или театральное порно), но к тому, чтобы христиане избегали всех этих явлений, ситуаций и соблазнов. Святитель Киприан Карфагенский, например, советовал христианским девушкам и матронам не посещать общие бани, „дабы не становиться соблазном для глаз других«, но ему, кажется, и в голову не могло прийти требовать от проконсула Африки закрыть термы Карфагена по моральным соображениям. Здесь очень кстати совет апостола Павла об отношении к блудникам и лихоимцам внешним и внутренним для Церкви (1 Кор. 5,9-13): «Не внутренних ли вы судите? Внешних же судит Бог«… Также как немыслимо представить себе епископа, примиряющего Домициана с Нервой, так же почти невозможно надеяться, что могут увенчаться успехом переговоры думских фракций и Президента благодаря посредничеству Патриарха“[44]. «С государством св. Киприан хотел жить в мире и старался — средствами ему доступными — обеспечить это мирное сожительство; скрылся из Карфагена потому, что его присутствие «может вызвать у язычников взрыв ярой ненависти» и он окажется «виновным в нарушении мира»; напоминал, что «спокойное поведение, скромность и тихий добрый нрав приличествуют всем христианам»; предостерегал карфагенян от больших сборищ: «Мы должны… соблюдать спокойствие». Вспомним его наказы исповедникам, его печаль по поводу их слишком шумного и бестактного поведения. Как в его письмах, так и в его трактатах не видно ни желания вмешаться в дела государства, ни, тем более, стремления на них повлиять. Такое стремление шло бы вразрез с самыми основами мировоззрения св. Киприана. Как многие его современники, и он был убежден, что мир, обветшалый и обессиленный, идет к концу; тревоги и беды того времени поддерживали это ожидание скорой и всеобщей гибели; не стоило прилагать усилий к земному устроению, но всё внимание следовало обратить на то, чтобы из нынешних и грядущих бурь вывести целым и невредимым тот корабль, на котором только и можно уцелеть и спастись, — Церковь. О ней и о ее людях, об их спасении и душевном здоровье все мысли и заботы св. Киприана».[45]
Пикеты христиан против ТВ — помогают ли они сегодня расширению евангельского света в обществе? Или, напротив, вызывают у светских обывателей чувство недоумения и раздражения?
Пастырь может обличить своего духовного сына. Но к внешнему человеку далеко не всегда надо обращаться именно со словом осуждения. В житии преп. Макария Египетского есть случай, нередко нами сегодня забываемый. Однажды в дороге Макарий послал своего ученика идти впереди него. Когда тот прошел вперед, то встретил эллина. Это был жрец Падала, несущий большую вязанку дров. Послушник окликнул жреца со всем жаром неофита: «Эй ты, демон, куда бежишь?» Жрец, обидевшись, избил ученика Макария. Затем же он встретил и самого старца. Авва Макарий его приветствовал совершенно иначе: «Привет тебе, привет тебе, трудолюбец». Удивившись, жрец подошел к нему и сказал: «Что доброго ты увидел во мне, что почтил приветствием?» Сказал старец ему: «Я увидел тебя труждающимся, но ты не знаешь, что ты утруждал себя впустую». Жрец ответил: «Я тронут твоим приветствием и я знаю, что ты служишь великому Богу. Другой же злой монах, который встретил меня, оскорбил меня, и я избил его до смерти. Я не отпущу тебя, если ты не сделаешь меня монахом!» Так доброе слово преп. Макария обратило сердце эллинского жреца — и тот по крещении принял монашество[46]. Мы сегодня действуем скорее по образу не слишком мудрого макариева ученика, чем по образу самого Преподобного.
Надо просто смириться с Промыслом Божиим, которые дал нам жить не в христианское время и не в христианской стране. Надо радоваться тем немногим, что готовы слушать нас, а не тратить жизнь в негодованиях по поводу тех, кого наши слова оставляют равнодушными. Апостолам не заповедано пикитировать врата тех городов, в которых не желают слушать их проповеди. Им повелено в таких случаях просто идти в другие дома.
О ЧУДЕСАХ И СУЕВЕРИЯХ, О ГРЕХАХ И ПРАЗДНИКАХ
Человек представляет собою большее чудо, чем всякое чудо, совершаемое человеком.
Августин. О Граде Божием 10,12. — Что, по-вашему, чудо? И вообще — играют ли чудеса какую-то роль в жизни верующего человека?
— Я думаю, каждый человек обречен на то, чтобы воспроизводить ситуацию своего собственного духовного рождения. У меня получилось так, что к Богу, к Церкви я пришел не через чудеса. Передо мной стоял философский вопрос: поиск правды, смысла жизни. Я стал верующим через усилие воли и мысли; меня не потрясали те или иные чудеса. А потому и по сю пору я не склонен ставить чудеса во главе духовной жизни.
Чудо само по себе доказывает только, что мир не сводится к бессмысленным актам природы, к материальному строению, что есть сверхчеловеческая, сверхобыденная реальность. Но что это за реальность, каково имя её, какой у неё замысел о нас? Разные религиозные традиции отвечают на этот вопрос по-своему. И поэтому чудо не может доказать истинность Православия или христианства.
Помню, году в 88-м шел по Арбату. Тогда Арбат был открытой зоной, там бродили первые уличные проповедники, в основном — кришнаиты. У меня завязалась беседа с одним из них. И он говорит: «Да ваш Христос всего лишь йог-неудачник. Я вот тоже могу по воздуху летать». Пришлось ответить, что я и не сомневаюсь в его способностях и даже не прошу их демонстрировать, т.к. я не атеист, а христианин. Для меня нет проблемы в том, что есть чудеса, у меня вопрос — какого вы духа, каков источник ваших чудес.
Еще помню, разговорился с одной девочкой-кришнаиткой. Она еще ходила в обычном светском платье, а, значит, недолго была в секте. И вот я ее спрашиваю: «Скажи, пожалуйста, за время твоего общения с этими ребятами в тебе что-то изменилось?» — «Да конечно, я научилась испытывать трансцендентальное наслаждение. Махамантра! Она так много дает!» — «Скажи, а что кроме этого изменилось в твоей жизни?» Девушка удивилась и поинтересовалась, а что именно могло измениться. Я пояснил: «Ну, может быть, отношение к людям, к друзьям, к родителям. Может, больше стало любви к ним». — «Нет, — говорит, — пожалуй, нет. Все осталось прежним».
Для меня это показательно. Ведь главное чудо, которое может произойти в мире, — перемена в человеческой душе. Потому что потеснить гору привычек и грехов — чудо большее, чем сдвинуть с места Монблан.
Христос не говорит «блаженны творящие чудеса», но «блаженны милующие». В Православии главное — это изменение твоего внутреннего мира. Впрочем, не только в Православии, даже в Индии многие говорили, что неумный человек старается изменить то, что вне него, а мудрец старается изменить то, что внутри него.
Так что истинность Православия доказывается не столько чудесами или пророчествами, сколько тем, что люди, от которых вроде бы нельзя было ожидать каких-нибудь покаянных перемен, меняются.
Чтобы не говорить о политиках, когда-то проповедовавших одно, а сейчас говорящих другое, давайте вспомним людей, которых вряд ли можно заподозрить в утилитарности мышления, в неискренности.
Скажем актриса Екатерина Васильева. Человек жил в театральном мире, мире «тусовки», где каждый ловит лишь свое отражение… Все у нее было, и прежде всего — добротный имидж в тех кругах, которые были для неё авторитетными. И вдруг она бросает вызов своей среде (своей, а не официальной, что гораздо сложнее, т.к. легче идти против государственной власти, нежели против дворовых авторитетов). Оставляет театр, становится церковной старостихой (сейчас, слава Богу, неофитский карантин кончился, и она снова начала сниматься). Разве не чудо?
Или — рокеры. С точки зрения церкви, более отдаленных от нее людей нет. В массовом церковном сознании существует мнение, что рок — это сатанизм, дебилизм, разврат, наркомания… И вдруг люди, которые этой музыкой живут — Юрий Шевчук или лидер группы «Алиса» Константин Кинчев — сегодня позиционируют себя как православные. Когда даже из этого мира идут какие-то религиозные токи, это, на мой взгляд, тоже чудо.
— Может быть, их религиозность — всего-навсего прикрытие растраченного таланта?
— Не думаю. Разве исчез талант у Шевчука?
— Возникает вопрос, зачем в Евангелии рассказывается о чудесах, которые творил Христос, когда можно было бы ограничиться проповедью христианства?
— Чудеса — это свидетельства того, что Небо становится ближе. Чудеса есть знак соприсутствия, встреченности, неодиночества. Путь к встрече пролегает не через чудеса, но чудо — знамение того, что эта встреча состоялась. Пытаясь понять Церковь, необходимо совместить в сознании две вещи, казалось бы противоположные.
С одной стороны Церковь не придает большого значения чудесам — нельзя искать чудес, требовать чудес, желать чего-нибудь неожиданного.
С другой стороны, каждая наша молитва — это молитва о чуде. Совершенно справедливо писал Иван Тургенев: каждое прошение, каждая молитва сводится к тому, что, Господи, ну сделай так, чтобы дважды два было пять[48].
Но о чем бы ни молился православный человек, — начиная с «хлеб наш насущный дай нам днесь» и кончая молитвой об исцелении своей доченьки, — он, в конце концов, завершает свою молитву неким смягчающим обращением: «Впрочем, да будет воля Твоя, Господи».
В этом — существенное различие между заговором и молитвой. Заговор предполагает, что у колдуна есть власть над духовным миром и эту власть он проявляет, навязывает свою волю духовным реалиям. А молящийся человек знает, что Тот, к Кому он обращается, бесконечно выше его и поэтому человек просит, а не диктует Богу свою волю.
Итак, с одной стороны Церковь говорит «чудес не ищи», а с другой, каждая молитва это прошение о чуде. Но есть еще и третья сторона этого странного треугольника. Это то, что чудо естественно в жизни христианина. Понимаете, в церковной среде даже не принято рассказывать о чудесах. Странны не чудеса, а их отсутствие. Христианин прописан в мире чудес и, соответственно, чудеса совершенно естественно входят в жизнь христианина.
Чудо далеко не всегда глас с небес или купина неопалимая. Чудо может войти в твою жизнь через обычного человека. Я — книжник, и чудеса в моей жизни по большей части книжные. В нужную минуту находится нужная книга, раскрывается на нужной странице…
В ноябре 2002 года читал я лекцию в Бухарестском университете. Между делом, буквально одним словом, упомянул масонов. В зале начались смешки, ухмылки, шутки. Я про себя это запомнил, но комментировать никак не стал. А вечером того же дня в супермаркете натыкаюсь на французский журнал Le Point[49] — на обложке огромными буквами тема номера: «Ширак и франкмасоны». Внутри фотографии: пять министров-масонов в правительстве Ширака, масонские лидеры на приеме в Елисейском дворце (19 ноября 2001 года)… На следующий день показываю этот журнал студентам: «Ну, кто вчера ухмылялся? Просто не надо в крайности впадать. Не надо считать, что Господь Бог ушел в отпуск, передав власть над миром масонам. Но и не надо считать, что слово „масон“ употребляют только неумные люди, а на самом деле их не было и нет».
А первое такое чудо со мной произошло в 1995 году. Моя книга «Традиция, догмат, обряд» уже уходила в типографию. В ней была глава, посвященная католической мистике. Мне же досаждало чувство какой-то научной некорректности: ведь опорные для этой главы тексты (видения католической святой Анджелы) я цитировал из вторых рук: по книге Алексея Федоровича Лосева. Да, Лосев указывал источник своих цитат. Но из самого этого указания следовало, что шансы добраться до него минимальны: русский перевод дневников Анджелы, сделанный Львом Карсавиным, был издан в 1918 году. Понятно, что тираж был минимальным. Понятно, что государственные библиотеки эту книгу уже не заказывали и не хранили. И в разрухе последующих лет погибла большая часть тиража… И вот забредаю я в букинистический магазин в Столешниковом переулке. Ничего интересного на полках не нахожу и, когда уже протискиваюсь из-за прилавка назад, смотрю — под стеклом внутри этого самого прилавка лежит эта книжица… Цена, конечно, запредельная. И что же? — Продавщица предлагает мне взять эту книгу на ночь домой… Тут я понял, что все-таки Бог что-то имеет против католической мистики.
— А что для Вас является главным чудом в жизни, что Вы часто вспоминаете, что поддерживает Вас на Вашем миссионерском пути?
— Для меня самое значимое чудо это то, что было со мной в день моего крещения. Господь дал пережить благодать Таинства крещения, полноту радости. Для меня это гораздо важнее, чем другие свидетельства, которые я читаю в книжках. Когда я крестился, мне было уже девятнадцать лет. Это был шаг от Бердяева к Церкви, от идеи о Боге к живому Христу. Т.е. я вошел в Церковь и не вышел… и, надеюсь, — не выйду. Для меня это первое и самое большое чудо.
— А каким было последнее чудо в Вашей жизни?
— 24 марта 2004 на лекции, которую я читал в Ухте (город в республике Коми) разгорелась дискуссия, точку в которой поставил, однако, отнюдь не я. Не вполне трезвый мужчина начал настаивать на том, что «сатана — это неудача Бога». Вышло, мол, нечто отнюдь не предучтенное Творцом… Не вполне трезвый громкий и самоуверенный, он, держа руки в карманах, обличал Бога. Умолкнет минут на десять — и снова настаивает на своем любимом тезисе. И вдруг, когда центр разговора вновь переместился в другую точку зала, раздался хрип и стук: мужчина упал, тяжело дыша. Через несколько минут он скончался. Бог ли прекратил нарастание богохульств или сатана взял свою добычу — в любом случае кончина 61-летнего Виктора оказалась печальной. Осталось добавить, что лекция была по булгаковскому роману «Мастер и Маргарита». Булгаков сам писал, что этот роман — о дьяволе. О нем преимущественно и шла речь на лекции. Два обморока и одна смерть обнажили духовное состояние светской аудитории, преимущественно состоявшей из учителей городских школ. Врачи же, производившие вскрытие, потом сказали, что «показаний к смерти не обнаружено»…
Это чудо печальное. А вот чудо на границе добра и зла.
24 марта 2003 года. Фонд апостола Андрея Первозванного в этот день в Храме Христа Спасителя проводил заседание организационного комитета по программе Всеправославной молитвы «Просите мира Иерусалиму». По окончании официальной части президент Фонда А. В. Мельник пригласил меня в свой офис на Ордынку. Мы решили, что наше знакомство и беседа заслуживают того, чтобы обрести посредника в «коммуникационном процессе» — в виде бутылки виски. И вот после тоста ставлю я рюмку на стол — а она начинает двигаться. Едет так сантиметров пятнадцать по прямой к краю стола и медленно и неравномерно вращается вокруг своей оси. Все семеро присутствующих изумленно глядят за ее медленным путешествием. МИДовец, сидящий между мною и Мельником, пробует подставить руку с краю стола, чтобы успеть ее поймать, когда она-таки свалится. Я успеваю сказать: «да тут у вас прямо полтергейст какой-то!». Честно говоря, начал я эту фразу с намерением пошутить, но по ходу произнесения понял, что это и в самом деле оно самое. И тогда вместо того, чтобы прикасаться к этой рюмке рукой, издалека крещу ее. Она тут же стала — за пару сантиметров до краешка стола.
Спрашиваю хозяина: освящен ли ваш офис. Он говорит: «нет, мы только что сюда переехали, еще месяца нет. А освящение планировали после Пасхи»… Очевидно, от старых хозяев осталось дурное духовное наследие.
О таких событиях я много слышал от священников, но сам увидел впервые.
И , наконец, чудо просто радостное и обыденное: сплошным чудом была для меня зимняя пора 2003-2004 годов. С октября по март мне пришлось прочитать лекции в 90 городах мира на пространстве от Сахалина до Парижа (при этом еще не прерывая курса своих лекций в МГУ)…
— А с чем была связана такая интенсивность работы и передвижений?
— Тут сошлось и множество приглашений и избирательная кампания. На парламентских и на президентских выборах я сотрудничал с Сергеем Глазьевым. Поскольку за это время политика мне изрядно надоела, сразу скажу: для меня такое сотрудничество было интересным как возможность сделать церковное дело на нецерковные средства. Можно было позвонить в заведомо бедную епархию, приход и сказать: «Сможете ли вы организовать мою работу, если ни за нее, ни за дорогу платить будет не нужно». Кстати, меня порадовало, что отказов не было. Не знаю, достиг ли Сергей Юрьевич в этих кампаниях тех целей, которые он сам перед собой ставил. Но могу сказать одно: десяткам тысяч людей он подарил возможность таких встреч и разговоров, которые для них были интересны.
— А церковь ведет какой-то реестр чудес? Исследует их?
— Иногда. Но православие по своей сути чуждо пиаровским технологиям. У нас не в чести публичность.
— Уже давно ходят слухи о том, что при Московской патриархии есть некий секретный научный отдел, собирающий и систематизирующий сведения обо всем сверхъестественном, чтобы попытаться определить, что от Бога, а что от дьявола…
— В исповедальном порядке расскажу вам об одном из самых крупных своих церковных разочарований. Когда я лет двадцать назад учился в МГУ на кафедре, носившей громкое имя «Истории и теории научного атеизма», в спецкурсе по современному состоянию русской церкви нам неизменно подчеркивали: церковь активизирует работу с молодежью, церковники разрабатывают программу возрождения веры и т. д. А потому, дескать, мы, атеисты, тоже должны активизироваться, чтобы противостоять их проискам. В общем, все по логике: «баран нарочно рога отрастил, чтоб на волков охотиться». Я искренне этому верил и надеялся: хорошо, что Церковь крепнет и далеко планирует свою работу. А затем, когда переступил порог церковной жизни и поработал во всех интеллектуальных центрах русской церкви: в Московской духовной академии, в Московской Патриархии, в синодальных отделах, то с удивлением и некоторым разочарованием убедился: ничего подобного нет. Нет центра, который занимался бы глубинными научными разработками, прогнозами, составлял долгосрочные программы и при этом контролировал бы их реализацию. Наша церковная жизнь строится по принципу «раздражение — реакция»: появилась сиюминутная проблема, стала очевидно-неотвязной — и лишь тогда начинается поиск выхода (чаще — ухода) от нее.
— Но разве чудесные проявления — это не то, что должно интересовать церковь в первую очередь?
— Чудо для религиозного человека в порядке вещей, поэтому и научного центра по «чудоведению» у нас нет. Помните фильм «Тот самый Мюнхгаузен»? Барон составляет распорядок дня: объявить войну Англии, слетать на Луну… Чудеса включены в его повседневный график. Ну вот, таков и распорядок дня религиозного человека: я иду в храм на водосвятный молебен, чтобы получить святую воду, которая будет меня исцелять и защищать, — следовательно, на это чудо у меня предусмотрено полчаса… Так что странным, пугающим и печалящим было бы отсутствие чудес.
— Если Вам будет рассказывать о приходе в Церковь человек, которого поразило произошедшее с ним чудо… Вы поверите?
— Конечно, это возможно. Только теперь я буду просить человека выстроить свою веру на более твердом основании, на слове Божьем, на знании церковного учения, с тем, чтобы новое чудесное потрясение, которое может с ним произойти, не вытолкнуло бы его из Церкви.
— Существуют чудеса, которые казалось бы признаются и наукой: так называемая Туринская Плащаница, сошествие Благодатного Огня. Но есть мнение, что чудо является чудом только тогда, когда не признается наукой.
— Величайшее чудо — это существование мира, существование жизни человека. И существование жизни признается наукой. Но меня всегда смущают регулярно повторяющиеся чудеса.
Когда мне говорят, что всегда вот в этом месте, в это время происходит чудо, я настораживаюсь. Когда мне говорят, что на Пасху всегда солнышко светит или на Благовещение птички гнезда не вьют…
Это меня несколько раз понуждало приглядываться. Пасху 2000-го года я встречал в Праге, так там просто снегопад был, там солнышка совершенно не было видно.
Видите ли, Бог христиан это Бог тактичный: Он не насилует свободу человека. И Господь в Евангелии не чудесами вытягивал веру, но в ответ на веру творил чудеса.
Вы упомянули Туринскую Плащаницу. Это чудо настолько тактичное, что тот, кто желает, видит в нем чудо, тот кто желает, видит подделку. Есть научные доводы и в пользу аутентичности (т.е. я могу признавать плащаницу отпечатком Иисуса из Назарета и в этом не будет ничего погрешающего против научной добросовестности), и в пользу того, что это творение более позднего времени, неизвестно как сделанное.
И у той и у другой точки зрения есть достаточно веские аргументы, доказывающие правоту. В своей несовместимости они оставляют «зазор» для твоего сердца, твоего желания. Что ты желаешь увидеть — тем для тебя это и будет. Если ты хочешь видеть здесь подделку — для тебя это будет не более чем кусочек древней ткани, и тогда твоя душа останется просто в мире вещей. Но если ты желаешь чуда — для тебя это будет чудом, святыней, пятым Евангелием. Тогда ты окажешься в мире, где все осмысленно, в мире знамений.
С Благодатным Огнем то же самое. Кто-то видит в этом «естественное явление», говорит, что «это всё фотовспышки, блики телекамер». А для кого-то это — чудо. Кого-то этот Огонь обжигает, кого-то нет. Это еще зависит от настроя человека. А, значит, и это чудо не навязано человеку. Ему дается право выбирать — принять его или нет.
Кроме того, стоит помнить, что православный при виде чуда скорее смутится. У нас говорят — если тебе показано чудо, то, скорее всего, за твое неверие. Может быть, вы замечали, что священник на службе держит в руках маленькую «шпаргалку». Это Служебник — книга с теми молитвами, которые должен священник читать вслух или про себя во время Богослужения. Но кроме молитв в эту книгу входит еще и «Известие учительное» — своего рода инструкция для служебного пользования. В этом «Известии» разбираются, в частности случаи, когда на Литургии просиходит что-то непредвиденное. И вот как раз между описанием действий священника в случае попадания в Чашу мухи и замерзания Чаши в нетопленом храме, говорится, что может быть и другое «ЧП»: содержимое Чаши примет вид Младенца, у вина появится привкус крови… Что делать? Бить в колкола, созывать народ и демонстрировать чудо?
«Известие» говорит нечто иное: священник должен отойти от Чаши, приостановить службу и ждать, пока все не примет обычный вид. А залем еще «Известие» и укоряет такого священника: мол, это чудо было дано тебе радим твоего маловерия!
В общем — не надо спешить навстречу чудесам. Как-то раз в Киеве мне предложили съездить в один дом, где, говорят, все иконы, которые туда приносят, начинают мироточить. Я подумал и отказался: ну замироточит там моя иконка, а потом я привезу ей домой и она будет висеть в моей квартире. А зачем? Чтобы дать повод говорить: «в моем доме есть необычная икона, значит, я сам чем-то необычен»? В итоге это приведет к такой серенькой пошлой гордыньке. А мне чего-то этого не хочется.