Жирная зеленая муха надоедливо кружила, не думая об отдыхе. Уже с час, не меньше, она зудела, действуя мне на нервы. Да и откуда у мухи такие мозги, чтобы об усталости думать? У нее всего два дела – самой пожрать да потомство заделать. И, как ни странно, это меня пусть и не успокаивало, но как-то отвлекало от нерадостных мыслей, ради которых я и забрался в каморку Ганса Шанка, стандартное местопребывания тренера на ипподроме, предоставляемое ему для работы и как бы вместо гостиничного номера, за которую все равно уже заплачено, чем многие, в том числе и Шанк, вовсю пользовались. Я пребывал в полном расстройстве. Просто никакой был. Если бы сейчас у меня под рукой нашлось пару бутылок виски, то высосал бы их, не задумываясь, настолько мне было хреново. Час назад я продул Большой приз, к которому готовился больше года и не без оснований рассчитывал получить кубок плюс солидную премию – полтора миллиона, которые могли бы закрыть все мои финансовые дыры, которых у меня накопилось – ох, страшно вспоминать!
      А теперь я не знал что делать. Самым натуральным образом. У меня даже мелькнула мысль о самоубийстве, но я ее задвинул подальше, не исключено, что на потом.
      И снова и снова вспоминал прошедшие скачки. Мы с моим Инжаром проходили этот маршрут сотни раз и за последний год многие специалисты говорили, что нам нет равных. Хоть тот же Шанк или Коморо, месяц назад напросившийся посмотреть на наши тренировки. Я знаю, что на меня неплохо ставили. Даже, наверное, очень хорошо. То есть много. Теперь масса людей потеряла свои деньги. Впрочем, этот аспект моего поражения не сильно меня беспокоил. То, что меня могли заподозрить – да и наверняка так оно и есть! – в том, что я сыграл на тотале против самого себя, не добавит мне популярности у публики, и это, естественно, не радует. Да и Ассоциация будет коситься. Только как бы меня не проверяли, а уж кто-кто, а наши эксперты умеют копать глубоко, ничего они не нароют. В этом смысле я чист. Я хотел честно выиграть. Но в сумме всего, в комплексе, скачки для меня закрыты. Деньги, которых у меня больше нет, общественное мнение, которое, увы, есть, упавший ниже пояса рейтинг – это все, конец моей карьере, на которую я пахал чуть не двадцать лет. И, конечно, травма у моего Инжара, за что Ассоциация мне еще выставит счет, от которого хорошо мне уж точно не будет. Наших ассов я за эти годы изучил.
      Наверное, этот эпизод скачек всю жизнь будет мне сниться в страшных снах. А также кое-что еще, что произошло позже.
      Последний круг. Мы с Инжаром использовали разную тактику. То со старта выходили вперед и потом вели за собой весь заезд – если, конечно, удавалось удержаться в головке. Или тянулись за чьим-то хвостом, оставляя лидеру труд преодолевать сопротивление воздуха, с тем, чтобы перед финишем сделать рывок, используя сэкономленные силы.
      В этот раз у нас был очень сильный противник. Жеребец Брефт дважды выигрывал Большой кубок, а его наездник, черноусый Милович по прозвищу Хан, отличается редкой целеустремленностью и жестокостью по отношению к массипо. Нет, у нас многие используют крючья, не говоря уже о протокольных шпорах, после использования которых бока и шеи животинок просто сочатся кровью. Но Хан зачастую уж очень усердствует. Любой жокер, да и многие зрители помнят, что отличный массипо Трубач сдох через три часа после того, как Хан взял на нем Малый конус. Он не только до смерти загнал очень перспективного пятилетку, но так его истерзал, что бедняга умер от болевого шока, сопровождавшегося обильной кровопотерей. Но при всем при этом Хан талантливый жокер и умеет выигрывать. Публика его любит. Поэтому Ассоциация и, главное, хозяин Трубача не выкинули его вон, а доверили нового массипо. Правда, пожурили для приличия и успокоения общественного мнения, хотя как раз зрителям нравится, когда на дорожке льется кровь. Зритель от ее вида приходит в неистовство.
      Сегодня он шел дистанцию «от хвоста». То есть терся в середке, хотя его Брефт великолепный скакун с отличными данными и вполне способен идти в головке. Насколько же это удивительное, фантастическое зрелище, когда семь огромных – со слона ростом – массипо скачут по ипподромной петле, рвясь к победе. Жокер на его спине кажется чуть ли не букашкой, и только сильное увеличение видеокамер позволяет увидеть, что наездник все же человек, причем не мелкий. Мелких среди нас практически не бывает; исключений так мало, что они и видятся всего лишь исключениями.
      Про финишный рывок каждый из нас мог бы написать – или наговорить, что ближе к правде, – тома книг. Кто, когда, с какого места, на каком ипподроме, при помощи чего, на каком скакуне, что выиграл, сумма контракта, призовые, форма, спонсоры – тут все в одной куче и все имеет свое значение. По крайней мере для профессионала.
      На последнем круге Хан со своего третьего места резко наддал вперед. Его Брефт слушался своего жокера как заколдованный. Оглядываясь, я видел, как Хан всаживал в его шкуру по низу шеи свой отблескивающий на солнце крюк полированной стали. Там у массипо самая тонкая, самая чувствительная кожа, если не считать низа живота и гениталий, по которым, согласно правилам, бить запрещено, а уж остро заточенным крюком и подавно.
      Мы с Инжаром два последних круга уверенно лидировали, с отрывом почти в корпус. Если сравнивать его со скакуном Хана, то по физическим параметрам они близки. Но не по воле к победе. Моя животинка понимает меня без слов. Мы с ним во время скачки одно целое. Я никогда не применяю к нему крюк, хотя он, как то и установлено правилами, приторочен к моему сапогу. Да и шпорами я, честно говоря, редко пользуюсь. Если честно, то уж и забыл когда. На полосе мы одно целое, все и без слов, а тем более железа, ясно. Самое большее, что я обычно делаю, хватаю Инжара за уши. После этого у него словно реактивный двигатель из-под куцего хвоста хлещет, хотя уши у массипо уж никак нельзя назвать болевой точкой. Впрочем, смотря как с ними обходиться. У некоторых жокеров животинки уже после пары лет работы вместо ушей имеют истерзанные железом клочья. Но это уже чересчур.
      Хан выходил в лидеры очень грамотно. Он сунулся было на внутреннюю дорожку, но мой Инжар шел очень плотно к кромке, и сместить его в сторону – я и многие другие это прекрасно знают – просто невозможно, не тот характер. И тогда Хан зашел справа и наддал своего быка. Не знаю, просто не видел, что уж он там с ним сделал, но зато почувствовал, как Инжар заволновался. Это необъяснимое чувство, когда ты понимаешь все, что происходит с твоей животинкой, все до нюансов. Кто-то может счесть, что я преувеличиваю, привираю, как то любят делать многие спортсмены, рыбаки и охотники – любители баек, но это именно то, что я испытывал, не говоря уже о восторге, который вызывает это непередаваемое чувство единения с животным, несущим тебя к финишу.
      Мне показалось, что Брефт буквально одним скачком выровнялся с нами. Я посмотрел на его морду. Эти осатанелые глаза, от напряжения едва не вываливающиеся из орбит, и выступившая на губах пена будут стоять у меня пере глазами еще долго. Я даже подумал, что все, Хан загнал очередную животинку. До финиша они, может, и доберутся, но Брефт больше не жилец. По крайней мере не скакун.
      Но эти мысли проскочили так, фоном, между прочим, потому что в тот момент перед нами стояла проблема посерьезнее.
      За Ханом давно и прочно укрепилась слава «грязного» жокера. Он мог исподтишка ударить чужого скакуна, мог, прижавшись вплотную, особенно когда ехал в плотной группе и был прикрыт от видеокамер и зрителей, скинуть соперника, поддев его крюком за подошву сапога, а мог и просто вытолкнуть соперника с дорожки, выдавив его и тем самым заставив выйти из скачки. Мне показалось, что он готовится выполнить как раз этот прием, который, строго говоря, не противоречит правилам. Даже наоборот, многие зрители это любят и приветствуют и, соответственно, не возражают организаторы и даже Ассоциация, хотя профессионалы относятся, мягко говоря, с прохладцей, считая, что подобного рода силовая борьба на беговой дорожке противоречит самому принципу скачек. Но наше мнение далеко не всегда учитывается хозяевами и организаторами, для которых прибыль важнее каких-то там принципов.
      Другое дело, что с Инжаром такие фокусы не проходят. Вытолкнуть его с бегового круга не удавалось еще никому. И дело не только в том, что у него масса побольше многих других, а в том, что у него, если можно так сказать, особое чутье на такого рода фокусы. Несколько раз я сам поражался, когда он реагировал на «поршень» даже раньше, чем я осознавал, что нас хотят выжать. В этот момент он несколько меняет траекторию движения и плечом толкает противника, отбрасывая его в сторону и сбивая с ритма, после чего тот редко приходит к финишу в тройке лидеров. А уж первым – никогда. Правда, некоторые пытались, так сказать, скооперироваться. Ведь во время этого приема мы тоже теряем скорость. То есть один идет на выдавливание, а второй, пользуясь моментом, уходит на обгон. Один раз это получилось. Один. Но больше – нет. И все это знают. Поэтому силовыми приемами против нас стараются не пользоваться. Тем более, как я заметил, сами массипо на это идут с неохотой.
      Я собрался, готовясь к рывку – силы у нас еще были, я это чувствовал. В крайнем случае я рассчитывал на свою животинку, которая не даст нас в обиду.
      И в этот момент – это невероятно, но это так, клянусь! – я почувствовал, что мой Инжар боится. И сам, признаться, испугался. Потому что подобного у нас не случалось! Мы проигрывали, мы выигрывали, бывали всякие неприятности, но такого – ни разу. Мы испугались!
      Бросив повод, я вцепился ему в уши. Неси! Вперед! Уходим! Спасаемся! В тот момент я действительно испытывал ужас. Самый настоящий. Животный. Непонятный и не объяснимый. А до финиша уже рукой подать! Последний рывок и…
      И тут я заметил, как справа от меня блеснуло железо. Хан собирается выбросить меня из седла?
      Я повернул к нему голову и увидел, как его остро отточенный крюк нацеливается на пах моего Инжара.
      И вот дальше, хоть убейте, я ничего не могу понять. Потому что это выше либо вообще за пределами моего понимания.
      Попробую объяснить не торопясь.
      Во время скачки массипо смотрит только вперед и лишь иногда косит глазом в сторону, чтобы видеть догнавшего его соперника. Это известно, проверено, это запечатлено сотни, если не тысячи раз самой подробной видеосъемкой. То есть того, что происходит у него дальше того места, где заканчивается его шея, он не видит в принципе. Отслеживать периферию удел и задача жокера, иначе зачем он нужен. Но в тот момент я вдруг почувствовал, будто это к моему взмокшему паху тянется остро отточенное железо, готовясь разорвать, просто растерзать мой детородный орган.
      Инжар сбился с ноги, повернув голову с оскаленной пастью. Мне отчего-то показалось, что ему очень хотелось схватить Хана за ляжку. Да я и сам бы, честно говоря, готов был сделать то же самое. Но шея у массипо не такая длинная и подвижная, как требовалось в тот момент, и Инжар цапнул Брефта за плечо. Не очень сильно, даже не до крови, так, только кожу прижал, но, учитывая размер зубов и пасти массипо, думаю, укус получился вполне чувствительный. Вполне.
      И вот тут началось страшное.
      Не знаю уж как там, кто и что думает, но лично я всегда считал, что массипо, в сущности, совсем не агрессивные животные. Скачки, силовые контакты, стремление к победе – это, как мне представляется, от нас, от людей. Не будь нас, они бы такие вещи не устраивали. Впрочем, это мое сугубо частное и личное мнение, которое я не тороплюсь озвучивать, особенно в профессиональной среде, где такого рода наблюдения не приветствуются.
      Брефт в ответ оскалился и укусил Инжара за шею. Брызнула кровь. Я вообще не понимал, как еще держусь в седле. Хан, сволочь, своим крюком хватил моего массипо по крупу так, что железо просто застряло в толстой шкуре и так и осталось висеть. Скачка закончилась, и началось нечто невообразимое. Страшное. Я не знаю примеров, хотя бы отдаленно напоминающих произошедшее. Два массипо дерутся, рвут друг из друга куски мяса прямо на ипподроме! Во время скачки! Перед тысячами зрителей! Перед миллионами телезрителей! Происходило то, чего никто – я-то уж точно! – даже представить себе не мог. Беспрецедентный, дичайший, невероятный случай. И виновником тому – мы с Инжаром. И в первую очередь жокер. Я.
      В итоге – два израненных, фактически загубленных скакуна высшей, высочайшей категории. И скандал. И дисквалификация. И… И много еще всяких «и».
      Короче, все это я передумал уже раз десять. Или двадцать. Кто считал? И все время у меня перед глазами еще одна картинка со скачек. Нет, ничего не подумайте, обычно я на трибуны не смотрю – не до того. Если кто хоть раз сидел в седле массипо – искусственно выведенного подобия лошади под три метра в холке, – тот может себе представить, что это такое. Тут главное хоть как-то справиться с животным и не рухнуть под копыта ему же или ему подобным, а по сторонам смотреть – увольте. Но иногда – иногда! – в глаз как бы сами собой попадают картинки из окружающего тебя пейзажа. Вот и сегодня тоже. На каждом из километровых кругов я видел этого человека, с нездоровым выражением таращившегося на меня. Или мне это так казалось? Знаете в чем секрет фуэте, который исполняет танцор на сцене, многократно вращаясь вокруг своей оси так, что, кажется, голова у него должна закружиться, и он непременно упадет? Просто при каждом пируэте они фиксируют взглядом одну и ту же точку в зале, не обращая внимания на другие. У нас, у массжокеев, или как нас еще называют жокеров, этой точкой служит затылок массипо, место между торчащими в разные стороны ушами. Если смотреть вниз, под ноги, то стремительно улетающая назад земля способна свести с ума любого. А вот сегодня я цеплялся взглядом за этого зрителя, калеку без руки и с изуродованным лицом, на котором просто таки горели огромные глаза. Впрочем, подобное иногда бывает у жокеев. Иллюзия, что ли. Помню, на одних скачках в Будапеште мне в глаза вот так же лезла одна дамочка. Красавица – просто нет слов. Нашел ее потом, познакомился – так, ничего особенного. К тому же экзальтированная донельзя, отчего, наверное, глаза и горели.
      Я уже прикидывал, как, не сильно светясь, добраться до служебного, то есть закрытого для зрителей бара, когда в свой закуток завалился Шанк. Поговаривают, что на самом деле он фон Шанк, и однажды тому я видел кое-какое, пусть слабое, почти нелепое подтверждение. Три года назад я как-то зашел в ресторан отеля «Олимпия», дорогущий и жутко пафосный, правду говорю – чисто случайно, просто взыграло что-то, типа, а чем я хуже, – так встретил там… Нет, не так. Увидел. Это будет точнее.
      Обычно Шанк простоват, хотя и замкнут немного. В общем, объяснимо. Он тренер и, если рассуждать как профессионал, то сближаться ему с жокеями, а тем более с конюхами и ветеринарами не стоит. От такой, извините, дружбы никакой пользы, кроме вреда, не бывает. Но тренер, хотя и зарабатывает неплохо, однако совсем не в том финансовом положении, чтобы запросто обедать в «Олимпии». Это, я вам доложу, несовместимо. Только если козырнуть. Но костюмчик на нем был – я вас умоляю! Годовой, наверное, доход тренера на него ушел. У меня, хотя на свои доходы мне, если уж честно, грех жаловаться, такого нет. Ну и компания соответствующая. Такие дяди с ним сидели за столом! И, главное, все на равных, без снисходительности, которую всегда видно. В общем, с тех пор я стал с Шанком, как бы так сказать попонятнее, ну, вежливее, что ли. Ну и он ко мне отчего-то тоже. Почти друзья. Я вообще заметил, что на таких вот чувствах, типа страха, выстраиваются многие теплые отношения. Дружба? Называйте как хотите. Во всяком случае с некоторого времени я могу пересидеть в каморке Шанка, где меня никто не найдет и не потревожит. Отчего-то к нему без приглашения никто не суется, исключая вашего непокорного слугу.
      – Ну? Ты чего? – спросил он, закрывая за собой дверь и клацнув зубами. Есть у него такая дурацкая привычка – клацать зубами чуть не после каждого слова.
      – Ничего. Нормально. Все хреново.
      – Брось. Коньяку хочешь?
      – Хочу. Но пока не буду. Что там?
      В сущности, я и так все знал. Но надежда… О! Она жила. Глупая, идиотская надежда, не имеющая под собой никаких разумных оснований. Кроме, конечно, ее самой.
      – А я выпью. Слушай, зря ты тогда не взял меня, – сказал он, усаживаясь в деревянное кресло, накрытое протертым шерстяным пледом.
      – Кто его знает, – нехотя отозвался я. Не было у меня сейчас желания обсуждать прошлое. Ну не взял и не взял я очередного тренера, подумаешь, большое дело. Тем более прошлое.
      – У тебя есть способности.
      – И все?
      – Брось сопли пускать. Хочешь, чтобы я сказал «талант»? Ну, сказал, считай.
      – Ага. Спасибо.
      Мне теперь было наплевать на его комплименты. А вот по поводу коньяка… Я уже готов был согласиться.
      – На. Считай, что это бесплатно.
      Он подошел к шкафчику около узкой лежанки и достал початую бутылку «Курвуазье белло».
      – Не передумал?
      – Перебьюсь, – буркнул я. Выглядеть слабаком, меняющим свое мнение через минуту, мне не хотелось. Тем более, вспоминая Шанка-в-«Олимпии». Там он выглядел настоящим боссом.
      Он достал пузатую рюмку и плеснул в нее выпивку. Взболтнул, посмотрел на меня поверх нее и понюхал. Аристократ хренов!
      – Ну что сказать. Дела твои…
      – А покороче можно?! – не вытерпел я. В свое время во многом из-за этой медлительной манеры изъясняться я не захотел работать с ним. Может, и зря.
      – Плохие. – Шанк пригубил коньяк.
      – Ассоциация?
      – И она тоже.
      – Не понял.
      Я не люблю в разговоре долгих пауз. И намеков тоже. Хочешь сказать – говори. А это – не в театре же, чтобы на нервах играть.
      – Тебя решили задвинуть. Послушай! – Шанк протестующе вскинул руки, едва не расплескав коньяк. – Это всего лишь мнение. До завтрашнего дня ничего еще не решено. Так что у нас еще есть время. Ты же не хотел…
      – У нас?!
      – Ладно, не горячись. У нас, у вас… Нашелся тут тоже. Есть выход. Ты будешь слушать?
      Буду. Слушать я буду. Если меня выпрут из Ассоциации, то как жокер я кончился. Я никто. Ноль. Строчка в прошлогоднем бюллетене. Бывший чемпион. Картинка над кроватью тинейджеров, которые, увы, очень быстро взрослеют. После чего картинки эти им по барабану.
      Но все же я насупился. Первым идти на контакт я пока еще не мог. Однако кивнул. Мол, говори, а там посмотрим. Как бы уже отходил. Но на самом деле деваться мне было просто некуда. То есть тогда я еще не знал, что деваться как раз тогда нужно было хоть куда, но только в другую сторону. Только кто знает, что выбирать на развилке и вообще, есть ли она, та самая развилка. Вот и я тоже.
      – Тут мне предложили кое-что. То есть не мне, конечно. Староват я для этого… Твоя кандидатура, вроде бы, в самый раз.
      – А вот попроще нельзя? – язвительно осведомился я.
      – Да как тебе сказать. – Он опять отхлебнул из бокала. Выпить мне захотелось просто мучительно, но я даже слюну не сглотнул. Годы тренировок сказались. Умею кое-что.
      – Да можно. – Шанк (вот ведь фамилией наградил Господь) развалился в кресле, для того, казалось, совсем не приспособленном. – Тут бродит один.
      – Не понял.
      – Ну, интересуется.
      На ипподромах всегда много интересующихся. Как здоровье? Как животинка? Семья как? А в подоплеке – эй, ты, жокер, ты выйдешь на финиш? А кто тогда? Ставочку сделать не желаешь? Между нами, конечно. Нет-нет, это не предложение. Спрашиваю, только спрашиваю. Шучу. Эй, извини! Совсем шуток не понимаешь, да?
      – В харю хочешь?
      Так грубо с ним я еще никогда не разговаривал. Да и вообще с тренерами.
      – Вот уж чего не хочу. – Он еще раз с удовольствием отхлебнул и мотнул башкой, как бы снова приглашая махнуть по рюмочке. Я сделал вид, что не заметил этого приглашения. – В общем, что-то вроде тренерской работы с массипо.
      – Как это? – удивился я. – В каком смысле «как бы»?
      – Да ладно тебе. Оговорился. Тренером, тренером. Только далековато.
      – Где?
      – Ну, этого я не знаю. Хочешь, могу устроить тебе с ним встречу. Кстати, если заинтересуешься, то мой тебе совет – торгуйся. Деньги у них есть.
      – У кого «у них»?
      – У тех, на кого он работает. Так что?
      Я прикинул что к чему. В сущности, отчего не переговорить. У меня сейчас такое положение, что выбирать особо не приходится. Да и надоела мне эта темная конура, загадочный Шанк с коньячком, неопределенность да и я сам тоже.
      – Ну, давай, – пожал я плечами. – Посмотрим, поговорим.
      – Тогда посиди здесь еще немного. Пойду, поищу его.
      – Он встал, поставил на столик бокал и сделал шаг к двери, но я его задержал очередным вопросом.
      – Как его хоть зовут-то, знакомого твоего?
      – Фон Дитрих.
      И вышел в коридор. Воздушной волной, образованной закрывшейся дверью, в комнатушку занесло запахи конюшни. Хотя здесь все, от кушетки, на которой я валялся, до самих стен пропитано этими знакомыми с детства запахами, однако я к ним принюхался и новая, свежая порция отчего-то принесла мне облегчение. Мне всегда было спокойнее в конюшне, даже в новой, незнакомой, потому что это – родное. Все же остальное было для меня как бы приложением к этому миру. Только в этот момент я со всей отчетливостью понял, что лишиться его для меня означает конец. Ну, может, не физический, а вот как личности точно. Тридцать лет это, извините, возраст. И сложившееся мировоззрение, и привычки, и среда общения, и те же запахи в конце концов.
      Интересно, что за тип это фон Дитрих и на кого он работает? И почему мне ничего не сказал Шанк? Фон Шанк. Я чувствовал, что знает он много больше того, чем говорит. Отчего-то вспомнил ресторан в «Олимпии». Не удивлюсь, если этот тип окажется из тех, кого я тогда видел за столиком. И что значит «далеко»? Наверняка какое-нибудь частное поместье где-нибудь в Австралии. Там, я слышал, нынче модно разводить массипо. Да какая к черту разница, в конце концов. Главное, оказаться сейчас подальше отсюда.
      Шанк вернулся минул через пятнадцать. Один вернулся.
      – Пошли, – сказал он с порога.
      – Куда?
      – Туда, – мотнул он головой примерно в направлении ворот.
      Я поежился, вставая. Никуда выходить мне не хотелось. Там люди с осуждающими и сочувствующими, а то торжествующими и злорадствующими взглядами. Однако встал и пошел за тренером. Тот, видно, очень хорошо понимал мое состояние, потому что сразу, едва мы вышли из конюшни, повернул за угол и повел меня к служебному выходу с ипподрома, но, не дойдя до забора, свернул направо и двинулся вдоль стены густого кустарника, настолько густого, что сквозь него нельзя было разглядеть ничего из того, что творится за ним. Сначала я подумал, что мы идем к спортгородку, где я частенько качался вместе с другими жокерами, наращивая мышечную массу. Мы, в отличие от обычных жокеев, которые всегда маленькие, худые и легковесные, все ребята крепкие, иначе с массипо нельзя. Оказалось, нет. Пройдя метров пятьдесят, Шанк нырнул в еле заметный просвет между кустами и оглянулся на меня, прежде чем исчезнуть за густой листвой. Я последовал за ним. Тут в кованом заборе оказался пролом, о существовании которого я не знал, хотя всю территорию ипподрома изучил, кажется, как свои пять пальцев. Дальше – стриженый кустарник где-то по пояс высотой, за ним дорога.
      Шанк сидел на газоне и гладил коленку.
      – Там на дороге стоит машина. Видишь?
      – И что?
      – Иди туда. Фон Дитрих. И, – он понизил голос до шепота, – торгуйся.
      – А ты? – удивился я. Вообще-то в таких делах как-то предполагается представление, хотя бы минимальное участие в переговорах, пусть на самом начальном этапе, после чего можно и удалиться. А тут – просто какой-то гангстерский детектив. Мне стало как-то неуютно.
      – Иди-иди, не маленький. Все в порядке. Тебя ждут.
      Вообще-то, конечно, не маленький. И возраст, и рост под два метра – все в наличии. Однако… Ладно, черт с вами. Я встал, отряхнул колени и, посмотрев на тренера сверху вниз, пошел к дороге, к машине. О-о, машина. Это не машина, это дом на колесах. Лимузин из тех, на которых разъезжают только очень и очень небедные люди. Издалека я такие видел, но чтобы ездить в таком – нет, не приходилось. Что ж, попробуем. Все в жизни когда-то случается в первый раз, так что теперь, когда для меня начинается новая жизнь, я был совсем не прочь начать ее в салоне такой тачки. Хотя, признаюсь честно, под ложечкой у меня посасывало. Ох и посасывало.
      Подойдя к лимузину, я только протянул руку к зеркальному стеклу, чтобы постучать в него, как оно исчезло, явив мне брыластое лицо с густыми бровями.
      – Милости прошу, Максим, – проговорило оно хорошо поставленным голосом и вслед за стеклом пропала дверца, дав мне возможность войти в салон, что я и проделал.
      – Здравствуйте, фон Дитрих.
      – Здравствуйте.
      Дверца вместе со стеклом вновь материализовались, скрыв нас от окружающего мира.
      – Ну, поехали?
      – Куда?
      – Прокатимся. Не торчать же здесь. Я и так уж тут…
      Он не договорил, и машина плавно двинулась с места, стремительно набирая ход. Мы сидели напротив друг друга и несколько секунд рассматривали каждый своего визави.
      – Вы уже в курсе? – спросил он меня.
      – В курсе чего?
      – Ваши болельщики, бывшие болельщики, организуют что-то вроде анти-клуба. Секта мести, если можно так сказать.
      – Для этого вы меня сюда и вызвали?
      – Я? Во-первых, конечно же, нет, не для этого. Во-вторых, я вас не вызывал. Насколько я понимаю, это вы нуждаетесь в работе. Или я ошибаюсь?
      – Работа мне нужна, но у вас я ее не просил, – ответил я как можно тверже. Поднимать лапки вверх перед каждым встречным я не намерен.
      – Ну-ну, не будем вдаваться в детали. Это же детали, не так ли?
      – Как посмотреть, – не стал я уступать.
      – Так вы согласны?
      – На что?
      – Поработать на нас.
      – Нет.
      Его брови только на мгновение удивленно шевельнулись, а потом вернулись на привычное место, вернув лицу начальственную суровость и невозмутимость.
      – Потрудитесь объясниться.
      – Пока что ваша работа для меня кот в мешке. Я просто ничего не знаю про нее, а потому не могу и согласиться.
      – Ну да, ну да. Ну что, в целом работа для вас знакомая. Только, – он посмотрел в окно, за которым проносились пригородные постройки, – не в седле, а в качестве тренера. Думаю, для вас это не проблема, не так ли?
      – Не проблема.
      Я столько лет с массимо, что, честно говоря, уже пару лет назад подумывал сменить жокерский камзол на тренерскую куртку. Но потом передо мной замаячил Большой приз. Домаячился.
      – Хорошо. Это главное. Теперь об оплате.
      – Сначала я бы хотел поговорить о месте работы и прочих деталях вроде срока контракта и его условий.
      – Для вас это имеет значение? Ведь, насколько я знаю, у вас нет семьи, так что в этом смысле вас ничего не сдерживает.
      – Это имеет значение для оплаты. Точнее, для ее размера.
      Я был нагл, но кое-какой опыт в переговорах у меня имелся, к тому же Шанк настойчиво советовал мне торговаться. Вот я и торговался.
      – К сожалению, тут есть проблемы.
      – Какие, например?
      Я говорил и удивлялся собственной наглости. Впрочем, не слишком сильно. Как бы там ни было, я не простой жокер, а чемпион. Пусть теперь и бывший.
      – Дело в том, что если я вам расскажу все детали, то у вас не будет возможности отказаться.
      – Говорите.
      – Вы, конечно, слышали о программе «Сотрудничество»?
      Он меня за дурака держит, что ли? Я, конечно, всегда был далек от космоса, но уж это-то каждый знает. Если без подробностей, в которых я и сам-то не очень, то речь идет о том, что Земля как цивилизация последние лет триста, что ли, яростно сближается с другими цивилизациями Вселенной, контакт с которыми удалось установить. Ну, если на мой взгляд, то что ж. Разумно. Чего делить-то? Воевать с ними, что ли? И из-за чего? Договариваться надо, сотрудничать. А страсти можно на ипподроме выплескивать, для чего жокеры и иже с ними и существуют.
      – Естественно. Но какое это ко мне имеет отношение?
      – На одной из планет нужен тренер хорошего класса. Это пока все, что я могу вам сказать.
      Вот уж чего-чего, а такого я ну никак не ожидал. Поэтому некоторое время пребывал в растерянности. Космос? Мне? Зачем? Я привык жить здесь, на Земле. Больше того, именно в Европе. У меня есть свой, пусть и не очень большой, дом, есть друзья, привычки… Да много чего у меня есть и чего бросать я не собираюсь. Если уж серьезно посмотреть на проблему, то и с деньгами я разберусь. Напрячься, понятное дело, придется, но выход все же есть. Нет, не хочу.
      – Нет.
      Он сочувственно качнул головой.
      – Я же вас предупреждал, – сказал он.
      – Отвезите меня назад.
      – Конечно. К главному входу желаете? Только хочу сказать сразу, чтобы потом не было ко мне претензий. При анти-клуб я вам сказал? Сказал. Так вот. Через несколько минут к ним в руки могут попасть снимки, на которых вы садитесь в машину, принадлежащую известному… – Он пожевал бледными губами. – Игроку. Фамилия Барашкович вам знакома? Он еще известен как Бек.
      Эта фамилия мне знакома. Как и всякому в нашем деле. Минимум пятерых ходоков от него я отшил. Без грубостей, конечно. Но тем не менее отшил. И видел его неоднократно. Фон Дитрих на него ну никак не походил. Зато машина – вполне может быть. Ах ты и сука, Шанк! Теперь же фанаты меня просто на конфетти разорвут. Натурально. Достаточно появиться мне в городе или его окрестностях.
      – Ладно. Можно считать, вы меня почти поймали.
      – Почти?
      Этот вопрос я просто проигнорировал.
      – Цена. Срок. Условия.
      Не прошло получаса, как мы договорились. Он на меня давил, что естественно, говорил о безвыходности и возвращался к Беку, но я торговался и, скажу не хвалясь, успешно. Если не говорить о цифрах, то свои материальные проблемы я решил и решил на много лет вперед, так что теперь все мои кредиторы заткнуться.

      Более унылого места я в жизни не видел. Выжженные скалы, с одной стороны обрывающиеся в глубокий каньон, по дну которого мчится река, рыжий, почти красный песок, палящее солнце, редкие кустики жесткой травы у подножий скал, каменные осыпи. Пустыня. Тоска. Когда я это увидел, то подумал, что мои трехмесячные мытарства, включая обучение, распухшую от уколов задницу и перелет с тремя пересадками, были ни к чему. Просто даром потерянное время плюс немалые деньги. К счастью, не мои.
      Лагерь, которого не было видно с места посадки, оказался не многим веселее. Сплошная, без просветов, но с бойницами ограда из бронированных пластикатных плит, поверху украшенная коробочками видеокамер наружного наблюдения, при виде которой приходило на ум, что личный состав базы держит круглосуточную оборону, домики по внутреннему периметру, по крайней мере в трех из которых угадывались постройки хозназначения, два минитрактора у ворот. Сопровождающий, встретивший меня у спускаемого модуля и назвавшийся Рэмом, показал на открывшийся перед нами лагерь и сказал с оттенком легкой гордости в голосе:
      – Отличное место. Мух и прочей нечисти нет, аборигены в эти места не заглядывают. Курорт!
      – А почему мух нет?
      – Так верхотура же! Их ветром отсюда сдувает.
      – Ну а кондиционеры-то есть?
      – Обижаешь, Макс. И кондиционеры, и бар с холодильником, и душ. Все как положено.
      – Душ, это хорошо, – без особого энтузиазма согласился я, разглядывая лагерь, когда мы вошли внутрь, миновав массивные ворота. В принципе, мне все было понятно. Загон для массипо, навес, кузница, сарай для корма, склад инвентаря. Не то, конечно, что наши ипподромы, но, в принципе, все по уму, чувствуется рука специалиста. Только вот что-то ни одного массипо не видно.
      – А где животинки? – спросил я.
      – Кто?
      – Ну, массипо где?
      – А-а, лошадки, – догадался и по-своему перевел Рэм. – Пасутся. К вечеру пригонят. Ну, пошли к начальству? Типа знакомиться будем.
      – Может сначала вещички где оставим?
      – Не, сначала к начальству.
      Собственно, всех вещей у меня была маленькая наплечная сумка и чемодан, почти сундук, так называемый мультимолекулярный багажный отсек. Ну или что-то в этом роде. Я с таким впервые только пару месяцев назад столкнулся. Во всех этих штуках я не больно силен, для меня главное научиться на правильные кнопки нажимать. Но суть в общих чертах я уяснил. Кладешь в такой сундук – метр на ноль восемь и на ноль шесть – бутылку шампанского и, скажем, коробку конфет, закрываешь внутреннюю крышку и нажимаешь клавишу «вложить». Сундук что-то там раскладывает, выворачивает наизнанку или еще что-то делает, открываешь – приемная камера пуста. Так можно туда набить чуть ли не тонну всякой всячины. По крайней мере инструктор говорил примерно о таком количестве, если не ошибаюсь, и при этом общий вес сундука практически не увеличивается и это хорошо, потому что он и без того довольно тяжеленький. А нужно подарочный набор достать – обратная операция. Нажимаешь клавишу «достать», потом находишь на дисплее «шампанское 1 бут.» и «конфеты 1 кор.», «Исполнение» и – пожалуйста. Угощайте даму! И так можно хоть на женский батальон запасов сделать. Жаль, не знал о такой штуковине раньше, а то обязательно бы ею обзавелся для домашних нужд. Хотя сундук этот наверняка дорогой, как черт знает что.
      Неказистый снаружи домик внутри оказался вполне приличным офисом с исправно работающим кондиционером. Стол, кресла, какая-то аппаратура. И начальник – коротко стриженый господин лет сорока с уверенным выражением на лице. Почему-то при виде его я вспомнил фон Дитриха. У того тоже было оч-чень уверенное лицо.
      – Прибыл? Ну, садись. А ты, Рэм, свободен пока. Я Ларусс. Ребята Кингом кличут. Тебе представляться не обязательно – я все уже знаю, – он кивнул на экран компьютера на стене. – Ну, чего там?
      – Где?
      – В чемодане, где ж еще. Наркота, оружие и прочее в наличии?
      – Досматривать будете?
      – Зачем? Сам все скажешь. А нет… Контракт помнишь? Если нарушишь, мало не покажется. Так как?
      – Ничего такого.
      – А выпивка?
      – Есть немного.
      Тут я слукавил. Это «немного» тянуло не меньше, чем на центнер.
      – Ладно. Ребят угостишь. Только не увлекайся там. И вообще. – Он неопределенно покрутил пальцами у виска.
      – Понял.
      – Хорошо. Ну что, сегодня можешь отдыхать, осваивайся, осматривайся. А завтра к лошадкам. Ну, ступай, некогда. Мне еще груз принимать.
      – До свидания.
      – Ага, давай.
      Ну я и дал. То есть вышел из прохладного помещения на жару, где, устроившись в тенечке на корточках, меня поджидал Рэм, водя прутиком в пыли под ногами. Вид у него был абсолютно безмятежный и даже ленивый. Он чем-то напоминал бездельника из трущоб, которому ну совсем нечем заняться и он просто поджидает свой случай в лице другого такого же, у которого вдруг да найдется несколько монет на выпивку или на дозу ширева, после чего он обязательно затеет драку или разобьет витрину магазина даже не столько для того, чтобы поживиться, а просто, потому что ему глубоко противны все те, кто имеет то, чего у него нет и никогда не будет. То есть Рэм совсем не походил на отважного первопроходца, который только одним своим присутствием на чужой планете олицетворяет подвиг. Во всяком случае на Земле, по фильмам и книгам, мне все это виделось иначе.
      – Ну, представился? Тогда пошли устраиваться. – Он поднялся. – Пока поживешь со мной, а там, если захочешь, получишь отдельные апартаменты.
      – Ладно, – пожал я плечами.
      Он пошел вперед, даже не сделав попытки помочь мне тащить сундук. Странные здесь нравы.
      Сказать правду, я предполагал, что база, как и многие другие внеземные поселения, будет, что называется, адаптированной. За прошедшие месяцы я много таких слов нахватался, это же означало воплощение некой концепции, согласно которой на планетах с разумной жизнью поселения землян внешне должны напоминать местную архитектуру, по меньшей мере хотя бы в общем повторять ее характерные черты. На этот счет существует очень сложная и мощная теория, которую я даже не пытался осилить, для чего мне стоило только увидеть ее объем. Да и не мое это дело. Мое – с животинками работать да обучать людей с ними обходиться. Но если база была создана с соблюдением этого принципа, то, выходит, что местный люд здорово агрессивен.
      Меня просветили, что аборигены в своем развитии находятся чуть ли не в первобытном веке. То есть у них есть деревни, кое-какие орудия, которыми они обрабатывают землю и рубят деревья, но все это – примитив. Несмотря на наличие некого сельского хозяйства, оно у них вторично, и по большей части они занимаются собирательством. Словом, примитив. Так что для налаживания контактов следовало бы строить что-то подобное тому, что существует на планете. Деревенские избы, по крайней мере снаружи, или что там у них имеется. Здесь же был металл, бронепластикат и камень, причем все очень агрессивно, я бы даже сказал нарочито, подчеркнуто агрессивно. Лично мне это именно так увиделось. Да и само место, выбранное для устройства базы, было, мягко говоря, странным. В горах, на верхотуре, как орлиное гнездо или рыцарский замок, хозяин которого постоянно ожидает нападения. Словом, это мало подходило под идеологию проекта «Сотрудничество», про который мне как-то часов семь рассказывал помощник фон Дитриха, проводя вводный курс.
      – Ну вот, располагайся, – сказал Рэм, первым войдя в довольно просторную комнату и небрежным жестом предлагая полюбоваться на мое новое место жительства. Пахло здесь крепким мужским одеколоном и табаком.
      Довольно просторное помещение для двоих, с собственным санузлом, двумя кроватями и двумя же тумбочками, шкафами, стульями, одним столом и одним экраном, висящем на стене над ним. Без излишеств, но все необходимое, в сущности, есть.
      – Это моя лежанка, – показал он влево. – Твоя, значит, та.
      Правая кровать, то есть моя, была не застелена. Понятно, слуг здесь нет.
      – А где белье?
      – Ты разве с собой не привез? – удивился он.
      – Пошутил? – хмуро поинтересовался я.
      – Ладно, не пухни. В шкафу возьми. Это мой запасной. Потом получишь на складе и отдашь. Ну, гостинцы привез?
      – Тебе?
      Мне он начинал сильно не нравиться.
      – Ага. – Рэм плюхнулся на кровать. – И мне тоже. Ты проставляться-то думаешь? Ну давай, чего там у тебя в нычке-то.
      Здесь, оказывается, не только архитектура агрессивная, но и коллектив. Контактеры, участвующие в проекте по сближению цивилизаций, мне представлялись как-то иначе. Человечней, что ли. Ученые там, всякие умные, профессионально добрые люди.
      – А карманы тебе не показать?
      – Надо будет, покажешь, – небрежно, как о само себе разумеющемся, сказал он.
      Когда процесс общения переходит на такой уровень, нужно брать ситуацию на себя. Ну, я и взял. Подошел к нему и врезал в ухо. Не слишком сильно, но, честно говоря, и не особо сдерживаясь.
      Я в конюшнях с детства, а следовательно, с детства среди тренеров, жокеров, букмекеров, кидал, карманников, всякого рода жуликов и прочего люда, который живет только одним – надеждой на удачу. И в погоне за этой удачей страсти порой разгораются такие, что в ход идут не только слова или даже кулаки, но кое-что похлеще. Помню, как намоих глазах из денника выносили зарезанного жокера дядю Вову. Был он, конечно, жуликоват и жаден, но его смерть произвела на меня, тогда еще совсем мальчишку, очень сильное впечатление. Ипподромные меж собой говорили, будто его убили по приказу одного букмекера, за то, что дядя Вова его кинул на деньги, а следствие – много лет спустя я, когда появилась возможность, поинтересовался – пришло к выводу, что жокер погиб от руки психически ненормального болельщика, в пух проигравшегося на бегах. Что ж, одно другого не исключает. Но это крайний случай. А вот всяких драк и угроз… Словом, проходил. Поэтому церемониться я не стал.
      Видно, у Рэма тоже были еще те университеты, потому что ни удивленно восклицать, ни пучить глаза, ни даже бежать к начальству не стал. Скатившись с кровати, он живо принял боевую стойку и двинулся на меня, перекосив лицо в неестественной, неживой улыбке. Говорят, в подобные моменты моя физиономия не несет печать христианского смирения.
      – Знакомитесь? – грохнуло у меня за спиной.
      Я отскочил в сторону, постаравшись занять такую позицию, чтобы видеть сразу обоих. Мне отчего-то казалось, что с новичком тут нянчиться не будут, и вошедший скорее встанет на сторону Рэма, нежели на мою.
      Вошедший имел на лице черную бородку, а в руке до боли мне знакомый скаковой крюк.
      – Ага, – нагло ответил Рэм. – Обмениваемся этими, как их? Верительными грамотами.
      – Наша война там, – сказал бородач, ткнув крюком куда-то в сторону. – Понятно? И заканчивай тут бузу устраивать. А то скажу Кингу, он живо тебя обратно определит. Так это ты что ли тренер? – спросил он уже персонально меня.
      – Ну я.
      – Что, решил здесь остановиться?
      – Да, в общем…
      – Понятно. Тренерский бокс там. Проводи его, – велел он Рэму. – И сразу ко мне – работа есть. А к тебе я позже зайду.
      Последние слова были снова обращены ко мне. Сказал и вышел, как-то очень выразительно, с намеком на ходу помахивая крюком. Суровый мужик. И Рэм ему ни слова не возразил.
      Однако ж круто у них тут. Кинг, Рэм. А этот, случаем, не Македонский? Или даже Чингисхан. Впрочем, одного Хана я уже знавал, хватит их с меня.
      – Ну, веди, Вергилий.
      – Чего? Какой еще Гилий? Ты смотри у меня.
      – Уже видел. И чемоданчик захвати. Отработаешь за обиан.
      – Я тебе не шестерка, шмотье твое таскать.
      – Бутылка бурбона, – пообещал я. – Настоящего, не синтетика.
      – Две! – выбросил он вперед два пальца, демонстрируя немалую заинтересованность и азартность.
      – Как хочешь, – шагнул я к сундуку, но он опередил меня.
      – Ладно, договорились.
      Домик, в который он меня привел, стоял недалеко от загона, почва в котором была вытоптана огромными копытами массипо. Что ж, правильно, тренер должен жить ряжом со своими подопечными. Впрочем, меня это устраивало. Как и то, что домик или, как его здесь называют, бокс оказался одноместным.
      – А кто это? – спросил я, когда мы вошли внутрь и Рэм первым делом включил кондиционер.
      – Кто?
      – Тот, с бородой.
      – Этот? Да-а, Густав это.
      – А кто он?
      – Ну, типа авторитета здесь.
      Лексикон Рэма почти не оставлял сомнения в характере его университетов. Странно видеть здесь такого типа. Или это он так придуривается?
      Водрузив сундук на кровать, я начал набирать на нем код, чтобы открыть, а Рэм уже пристроился у меня за спиной.
      – Ты чего?
      – А что?
      – Куда лезешь, говорю? – церемониться с ним я больше не собирался. – Отвали отсюда.
      – Да я ничего, – изобразил он обиду. Но – отошел. И уже издали спросил. – Слышь, а ты курево привез?
      – Обойдешься.
      На одной из пересадок из-за отсутствия попутного рейса меня на несколько дней поселили в местной гостинице, в номере которой я обнаружил бар с немалым количеством спиртного. Правда немалым это количество было, если исчислять его в бутылках, а не в литрах, потому что все емкости как одна были по сто грамм. Рассудив, что так как за меня платит компания, то и этот расход потянет, кое-что из бара я выпил, а остальное прихватил с собой, сунув в свой безразмерный сундук, решив, что такого рода сувениры всегда могут пригодиться. И, надо сказать, пригождались. Как и сейчас.
      Когда я выставил на стол такую бутылочку, Рэм заметно обалдел.
      – Ты чего?
      – Бурбон, как и обещал. А что?
      – Да это же, в натуре, фигня какая-то! На понт меня берешь?
      – Умойся сначала, какой понт? Бурбон есть? Есть! Какие проблемы? Или передумал? Тогда как хочешь. Я и сам выпью.
      Я потянулся было к столу, но Рэм меня опередил, схватив «малек».
      – Ну, тренер, гляди! – пригрозил он.
      – А говорил, не шестеришь, – ухмыльнулся я.
      Вряд ли он по-настоящему смирился с произошедшим. Но, и тут я отдаю ему должное, быстро взял себя в руки.
      – Ладно, уел ты меня. Баш на баш, я не в претензии. Но проставиться все равно придется. Без этого никак. Иначе ребята обидятся. А здесь это знаешь, не там. Здесь мы вот так! – продемонстрировал он крепко сжатые в кулак пальцы.
      И тут я сделал ошибку, сказав:
      – Не бойся, проставлюсь.
      – Смотри, ты сказал.
      И ушел, унося с собой «малек».
      На новом месте я устроился быстро. Свежее постельное белье я нашел в шкафу, бритва и зубная щетка у меня с собой. Большего пока не нужно.
      Уже через четверть часа я вышел наружу с целью обследовать место, в котором мне предстоит провести по меньшей мере год. Да и вообще нужно определиться что здесь и как. Где, например, столовая, и какой у нее график работы. Последний раз я ел еще на орбите, а это было часов десять тому назад.
      Метров в десяти от меня находился загон, с которого доносились родные с детства запахи, а по другую сторону его шел уже знакомый мне бородач Густав. Правда, теперь уже без крюка. Я кивнул ему, приветствуя, но тот, кажется, этого не заметил. Во всяком случае на мое приветствие он не ответил.
      Я решил начать знакомство с лагерем со своего рабочего места. Черт, как же, оказывается, я соскучился по всему этому! Даже сваленный в кучу навоз казался мне родным после тесноты кораблей, служебных коридоров и даже гостиниц. Честно сказать, последний час я откровенно радовался жизни, ровно с того момента, когда моя нога ступила на твердую почву, а легкие получили порцию настоящего воздуха, пусть и несколько горячего. Но это деталь, как и приблатненно-хамоватый Рэм. Я вырос на просторах, пусть зачастую эти просторы бывали ограничены заборами ипподромов, но все равно это не шло ни в какое сравнение с размерами зажатых стенами офисов и даже словно вырубленными в городской толще улицами, сплошь забитыми людьми и всякого рода техникой.
      Стойла массипо тоже были выполнены из бронепластика, и это, в общем, правильно, хотя с точки зрения гигиены и морального состояния животинок я бы лично выбрал толстые бревна, как то делают на лучших ипподромах и массостанциях. Но здесь не Земля, и приходится считаться не только с большой массой и физической силой животинок, но и теми условиями, в которых приходится работать.
      Все денники были пусты, но в одном из дальних от входа я различил какие-то звуки и пошел на них, пошел намеренно медленно, не только давая глазам привыкнуть к полумраку, царящему здесь, но и впитывая в себя здешнюю атмосферу, которая хотя и отличалось от того, к чему я привык дома, однако ж была куда роднее, чем окружающие лагерь скалы и сама атмосфера непонятной агрессии.
      Чем ближе я подходил, тем больше убеждался, что там кто-то поет. Ну, не совсем поет, а как бы бубнит себе под нос, фальшиво вытягивая какую-то мелодию. Но, как я не напрягал слух, слов было не разобрать. Тум-тум-турум-бум. Что-то в этом роде.
      То, что я увидел в очередном деннике, я совсем не ожидал. Здоровенный детина выше меня, наверное, на голову, просто громадный, стоял на стремянке около массипо редкой для них вороной масти и что-то делал с ним, а животинка – видно это было совершенно отчетливо – дрожала крупной дрожью. Я в жизни не видел, чтобы массипо так трясло! И второе, что я увидел, это то, что ноги животинки охватывают толстые металлические кольца, переходящие в цепи, которые закреплены в толстых скобах на стенах.
      – Эй! – окликнул я, не понимая, что происходит.
      Эхо прошлось по огромному пустому помещению.
      – А? – обернулся детина.
      И это был второй шок меньше чем за минуту. Не сказать, что я уж совсем никогда не видел дебилов. Приходилось пару раз. Ну и в журналах, конечно, на иллюстрациях к статьям о страшной судьбе и жизни пораженных дебилизмом людей. Только там это было, как бы это сказать, отстраненно, что ли. Неприятно, где-то даже страшно, но, в общем, издалека. Тогда, как я теперь понял, при всем этом присутствовало подспудное чувство, что от всего этого можно отстраниться и забыть если не через минуту, то через десять. Забыть и не вспоминать. А тут этонаходилось рядом, прямо передо мной. И не через десять минут, ни через час я этого не забуду. Потому что это надолго.
      – Что ты делаешь?
      – Я?
      – Ну не я же!
      – Так это… Как его? Лечу. Да, лечу.
      Лечит? А может и правда? Почему нет? А лицо… Ну что лицо. Мало ли какие лица бывают. Скажем, после аварии и неудачной пластической операции. Может, ветеринар? Только говорит он как-то странно для ветеринара. И при этом лечении животинку бьет, как в лихорадке.
      – А ну слезай.
      И он слез. Послушно и поспешно. Вроде бы даже с удовольствием. Ну уж с готовностью – точно. Здоровый, явно сильный, очень сильный физически, он явил вдруг просто детское, как говорится, ангельское послушание. В руках у него была большая пластиковая емкость, наполовину заполненная чем-то желтым, и обыкновенная малярная кисть.
      И тут я увидел еще одно. Ботинки этого детины – размер так на сорок шестой – вместо шнурков были завязаны проволокой. Обычным алюминиевым электропроводом. Только не на бантик завязан, а небрежно закручен на концах. Ветеринар…
      – Это что у тебя? – строго спросил я, показывая на банку.
      – Так лечу я, – улыбнулся он мне.
      От этой улыбки, обнажившей огромные, прямо-таки нечеловеческой величины зубы, мне стало не по себе. Почему-то подумал, что как раз этими зубами он и перекусывает завязки на своих ботинках с металлическими заклепками. Такая, знаете, рабочая обувь, способная выдержать большие нагрузки. Впрочем, я помню, раньше у нас на конюшнях многие уборщики и прочий обслуживающий персонал долгое время использовали ботинки с металлическими носками, какие применяют в сталелитейной промышленности для предотвращения травм ног из-за падения на них очень тяжелых предметов. Давление копыта взрослого массипо на ногу человека эквивалентно полутора тоннам. Потом для нас стали изготавливать специальную обувь.
      – А ну дай, – протянул я руку, и в нее послушно легла тяжеленькая емкость объемом литра так на три. Впрочем, полупустая.
      Я даже не успел поднести ее к лицу, как в нос шибанул резкий запах, в котором, как мне показалось, присутствовала нотка перца. Впрочем, вскоре я перестал ее чувствовать, как и остальные запахи. Я принялся чихать. А «ветеринар» смотрел на меня и продолжал улыбаться. По-моему, ему было весело.
      – Держи, – проговорил я между чихами, тыльной стороной ладони вытирая слезы.
      Тут я заметил то, что просто повергло меня в шок. На внутренней стороне обручей, охватывающих ноги вороного, были шипы! И из-под них сочилась кровь.
      Есть такое выражение «взлетел пулей наверх». Это означает предельную скорость передвижения по вертикали. Так вот, я по той стремянке взлетел ракетой, преодолевающей земное притяжение, которая, как известно, многократно превышает скорость пули.
      Такого я не видел сроду. И отчего-то сразу вспомнился Хан с его садистскими замашками.
      На теле массипо были не просто раны. Их, в конце концов, я навидался. Это были обнаженные куски мяса, густо помазанные ядовито-желтым. И они не были следами крюка – уж чего-чего, а их-то я могу узнать. Навидался. Это… Даже не знаю. Саблей рубили, что ли? А потом смазывали ядовитой дрянью, от которой живая плоть разве что не дымилась.
      Почему я не швырнул ему в рожу эту желтую гадость? Даже не знаю. Потому, может, что он дурак? Не по определению, а по медицинскому заключению.
      – Кто тебе сказал это делать? – спросил я, едва сдерживаясь.
      – Что сделать?
      – Вот это! – рявкнул я, суя ему под нос банку.
      От этого жеста он отшатнулся и закрыл лицо руками, уронив кисть на пол.
      – Не бей, не бей, – тонко заскулил он.
      На его обнаженных по локоть руках я увидел шрамы. Большие, маленькие, давно затянувшиеся и относительно свежие. Их было много. Десятки. Или сотни. Почему-то я очень хорошо представил, как его лупцуют по этим закрывающим голову рукам, а он скулит по-щенячьи, не оказывая никакого сопротивления. Такой здоровый бугай – и как дитя беззащитен. Моя злость не то чтобы схлынула совсем, но заметно поутихла.
      – Не буду бить. Ты слышишь?
      – Правда?
      Из-за скрещенных рук на меня уставился недоверчивый глаз.
      – Правда-правда. Так кто тебе велел?
      – Чего велел? – спросил он, слегка приопустив руки.
      – Лечить, – наконец-то подобрал я нужное слово, которое к происходящему процессу истязания подходило меньше всего.
      – А-а, – просиял дурачок. – Дядя Густав.
      Я не сразу сообразил. Какой такой дядя Густав. И потом как ломом по голове. Это же тот, с бородкой. И еще с крюком.
      – Бородатый? – недоверчиво уточнил я, все еще надеясь, что это не так. Мое сознание никак не хотело ставить знак равенства между тем суровым, но все же рассудительным мужиком и тем, кто мог бы отдать распоряжение так мучить животное.
      – Да, да, – радостно закивал «ветеринар». – Дядя Густав сказал.
      – Больше так делать не надо, – строго сказал я и поспешно удалился, унося с собой банку.
      Может, я чего-то не понимаю? С одной стороны откровенный дебил в составе межпланетной экспедиции в компании с уголовником это уже само по себе нечто неслыханное. Я, конечно, не профессиональный ксенолог, но уж в этих-то пределах могу себе представить, кто тут может быть, а кого быть не должно ни по какой причине. И если Рэм еще пусть каким-то чудом и мог просочиться, то уж этот несчастный – никак. Место такому в специализированной клинике под присмотром врачей и воспитателей и больше нигде.
      Злополучную банку я хотел было сунуть где-нибудь в конюшне, хоть в ящик с опилками или еще куда, но ничего подобного здесь не оказалось. Только голые стены и пустые ясли. Кстати, расположенные слишком низко. Просто не конюшня, а пустыня какая-то. Если бы не витавшие тут запахи, то можно было бы подумать, что это огромное помещение необитаемо.
      Выйдя из полумрака на яркий солнечный свет, я зажмурился и решил двигаться сначала к тому единственному месту, которое я хотя бы условно мог считать своим. К тренерскому домику. А уж после этого искать Густава и выяснять отношения.
      Я не бежал, но двигался достаточно быстро, охваченный гневом и нетерпением. Громко топая, взбежал по ступенькам, рванул на себя дверь и, когда очутился внутри, сначала увидел свой распахнутый сундук, а потом отключился.
      Видимо, не надолго.
      Потому что когда истошный крик достиг моего сознания и я открыл глаза, пятно желтой дряни на полу все еще расплывалось, шевелясь как живое.
      Несложная реставрация событий, произведенная чуть позже, позволила восстановить картину произошедшего в полном объеме. Вкратце дело обстояло так. Когда я, возбужденный, громко протопал под окном и по крыльцу, воришка, занятый потрошением моего багажа, не мог это не услышать и успел отскочить к стене, заняв позицию возле двери с крюком в руке. На мое счастье, я передвигался достаточно быстро, поэтому удар пришелся не по темечку, а вскользь, содрав мне кожу на голове, отбив плечо и выключив сознание. В последний момент я не то среагировал, не то просто рефлекторно дернулся так, что банка в моей руке взметнулась верх и в сторону, и из нее выплеснулась эта желтая зараза, обгадив не только стену и пол, но и попав в рожу Рэму. Да мало того что в рожу – в глаза.
      Примерно часом позже врач экспедиции, обрабатывая мне рану на голове, сказал:
      – Не знаю уж что там решит комиссия и суд, если он, конечно, будет, но то, что парень здорово потеряет в зрении – факт.
      – Но хоть не ослеп? – спросил я с надеждой, чувствуя за собой вину.
      – Вам повезло. Впрочем, и ему тоже. Хорошо, что у него голос громкий, услышали. А то ослеп бы к черту. Кстати, меня Том Иванович зовут.
      – Очень приятно. Макс. А что это за дрянь такая? Ну, которой я… В банке которая была.
      Врач вздохнул, продолжая приклеивать мой скальп.
      – Это мазь макая. От ревматизма, для рассасывания гематом применяется. В общем, перепутал Костик. Взял не ту банку.
      – Кто?
      – Вы видели того, кто на конюшне работает? Вот это он и есть, Костиком зовут.
      Мне показалось, что я услышал в его голосе обреченность. И вообще он что-то не договаривал.
      – Знаете, я хотел вечером устроить что-то вроде вечера знакомств. Я привез там кое-что. Приходите. Я приглашаю. Есть очень недурные напитки.
      – Коньячок?
      – И он тоже.
      – Не знаю. Боюсь, не смогу надолго отходить от Рэма, будь он… Но вы оставьте там бутылочку. В другой раз сядем, поболтаем. Расскажете последние новости с Земли. Вы ведь, кажется, жокеем до этого работали?
      – Вроде того.

      Комиссия, суд и прочая демократия – ничего этого Кинг разводить не стал. Он здесь начальник, судья и прокурор в одном лице. Король. С Рэмом и так все было ясно – вор. Отдельные грешки за ним и раньше замечались, но у кого их нет? Только Господь безгрешен, но и к нему можно предъявить претензии хотя бы за то, что он так много дураков и балаболов позволил развести в роду человеческом. Это через них все беды и несчастья, потому что не делают – не могут, не хотят или не умеют – того, что им положено делать. Коли запряжены в одну телегу – тащите ее в одну сторону, а не врозь, каждый в свою норку. Так не то что не сдвинуться, но и телеги не будет – разорвет.
      Воров он не жаловал в принципе. В старину правильно делали. Попался на воровстве – рубили руку и клеймо на лоб. Что б все знали и видели, вот он вор. Жестоко? Пусть так. Пусть! Но один клейменый удержит от воровства сто, а то и тысячу таких же, кто хочет посягнуть. Общество просто обязано проявлять разумную жестокость, иначе это не общество, а жертва.
      Однако ж он признавал, что кроме правил, которых он склонен придерживаться, существуют и традиции. Если в одной среде совершенно нормально иметь четырех жен или даже целый гарем, то в другой и одна жена может считаться обузой. Хотя в принципе ему и так все было ясно до прозрачности, он счел необходимым и возможным выслушать обе стороны.
      С Рэмом, попавшимся на крысятничестве, он не стал церемониться. Войдя в санблок, даже не стал слушать возражения врача, просто отстранив его.
      Воришка лежал на кушетке с забинтованным лицом. От повязки, закрывающей глаза, а может и еще от чего, остро пахло лекарством.
      – Ну? – спросил он, подставляя под зал легкий складной стульчик стандартной серии. Во всех помещениях базы имелись точно такие же. – И что скажешь?
      – Начальник? – спросил Рэм.
      – А ты кого-то другого ждал? Как здоровье?
      – Да плохо здоровье. Очень плохо. Этот гад мне в рожу кислотой плеснул, чуть глаза не выжег. Спасибо доктору. Спас. Если бы не он, я бы через этого гада зрения лишился напрочь. А кому я слепой сдался, а?
      – Ты чего у него в боксе делал?
      – Как чего? Ждал. Ждал я! Я же чего? Отвел его туда, ну, к нему, а он и говорит, мол, погоди, сейчас разговляться будем, в смысле, по стаканчику, а я, типа, пройдусь, чего-то там ему надо было. Ну я и чего? Жду. Само собой. А он где-то…
      – А по башке-то ты его зачем?
      – Да ну какой там по башке, а? Ну в натуре. Подскользнулся он, и все дела. И ударился бестолковкой своей дубовой. Он вообще как, в порядке?
      – На твоих соплях, что ли, поскользнулся?
      – Я не знаю на чем он там. Может, он под кайфом был? А что? Нормально! У него ж целый баул не знаю чего. Может, он ширево какое с собой притащил, откуда мне знать. Мутный он, насквозь мутный, начальник. Так что я не при делах. Мне, так думаю, по закону компенсация положена. Доктор вон сказал, что у меня зрение теперь того, в минусе. Если вообще не лишусь. Как с этим? Страховочка мне полагается, а?
      – Это само собой. И еще за то, что ты крюк конский с собой взял. Которым и мультиотсек вскрыл, и специалиста едва не мочканул. Ты знаешь, сколько такой баул стоит?
      – Да ну не я это, – заныл Рэм. – Скакун этот долбанный сам все. Забыл шифр и меня попросил чего-нибудь такое притащить. Ну, вскрыть что бы. Так мне жалко ли? Я ж по-человечески.
      – А до этого тебе «малька» вискаря выдал.
      – Так это у меня из запасов, давно, с того года еще. Для случая держал.
      – Ага. Только произведена она четыре месяца назад.
      – Да не может быть! Ошибка, ей-ей! Мой это «малек». А может… Это… Вспомнил! Точно вспомнил. Ну, в том месяце прилетали ж. Ага, точно! Вспомнил я. Подарили мне ребята. Точно подарили.
      Колоть Рэма, мелкого уголовника, которого ему фактически навязали, было легко и противно. Все его уловки и мелкое вранье читались даже легче, чем детский букварь, потому что врал он по привычке и без большой надежды на то, что ему поверят. Просто отпирался, громоздя одно на другое. Он даже не знал, что на сувенирной бутылочке стоит метка гостиницы, причем довольно дорогой гостиницы, оснащенная радиокодом, по которому совсем не сложно проверить, когда эту бутылочку буфет принял, когда ее отпустили в номер, и когда она покинула пределы заведения. Ее отследила таможня, отследила аппаратура корабля, на который она попала, и – сегодня – базы. Ее следы остались и в мультикофре нового тренера, только вору этому говорить подобное Кинг не собирался. Многие знания – многие печали. Нет, не так. Дураком родился, пусть дураком и помрет.
      – Значит, говоришь, пилот. Так?
      – Откуда я знаю? Пилот он там у них или кто. Может, уборщица, – хихикнул Рэм.
      – Уборщица, – согласился Кинг. Надоел ему этот урод до смерти. Скучный. И, как сам выразился, мутный. – Я так понимаю, – построжал он голосом, что уборщица выдала тебе бутылек за то, что ты ее подменил.
      – Начальник! – взвился голос больного, но Кинг подавил его низким басом, который делал, вынося решение.
      – Не хочу знать за что! В лучшем случае за уборку. Про другое и думать не хочу.
      – Нет!
      – Все! Поступаешь помощником к Костику. Убираться ты умеешь, так что по специальности.
      – Погоди, начальник, – взмолился Рэм. – Так не справедливо. Я не при делах. То есть… Ну ладно, взял я. То есть, подарил он мне. Этот, новенький. Можешь сам у него спросить. Он подтвердит. Я вмазал, и еще захотелось. Ну? С кем не бывает? Но он обещал мне, обещал! Я только пузырь хотел, все! Законный!
      – Законный, значит?
      – Клянусь!
      Тугая и широкая повязка, закрывшая не только глаза гаденыша, но и отчасти лишившая его мимики, подавляла не одни лишь его возможности видеть окружающее, но и давила на психику. Он потерялся в пространстве и эмоциях, которые проявлял собеседник в мимике, жестах и позах. Ориентироваться приходилось только на слух и собственный ущербный опыт.
      – Так я ребятам это и скажу, да? Про твое законное. Как они на это посмотрят, как считаешь?
      Порой полковник Ларусс ужасался тому, в каких условиях и, хуже того, с каким контингентом ему пришлось работать на этой долбанной планете. И все за что? За один маленький, малюсенький проступок, который, произойди он в другом месте и в другое время, никто и не подумал бы квалифицировать как преступление. Подумаешь, дал штабному в морду. И кому?! Всего лишь капитану. В жизни не нюхавшего пороха. Никогда не ходившего в поиск, пусть даже учебный. Даже не представляющему, что такое собственной рукой зажимать рану, из которой водопроводной водой хлещет красная человеческая кровь. Не бывавшего под обстрелом. Да и стрелявшему разве что в тире по нарисованной мишени. И самое паскудное то, что даже не «сыночку». С теми как раз все как-то решалось. Он был, во-первых, упертый, а во-вторых ВК. Внутренний контроль. Глаза и уши и, говорят, еще и совесть. Моральный облик окружающих блюдет. И еще на хорошем счету у начальства. Карьерист, сволочь.
      И раскатали заслуженного полковника части специального назначения в блин горелый. Раздавили. Либо тюряга, либо сюда. Тоже не сахар, но – старшим. Хозяином. Контингент – извини, какой есть. Но – не рыпаться. Зато без судимости, со всеми выслугами, с премиальными, по утроенному счетчику сроков, а в перспективе и не без наград. Словом – чист и чуть ли не герой. А там как знать. Не исключено! Надо всего лишь потерпеть – это он про себя решил. Четыре года, да хозяином – не срок. Пусть и не курорт, но уж и не тюрьма тоже. И еще у него есть семья, о которой нужно заботиться.
      – Начальник, – взмолился Рэм. – Погорячился я. Прости. Жара эта достала, мать вспомнил. Ну прости, а? Не надо парням.
      Это понятно. Это правильно. Это хорошо. Рэм не хочет прослыть крысой, которая крадет у своих. Народ тут не простой. Даже, прямо сказать, проблемный. Как раз того сорта, который много-много лет назад придумал суд Линча. То есть на приговор и расправу скорый. Только дай повод. Справедливость для своих.
      – Не знаю…
      – Должен буду!
      Вор не знал и не должен был знать, что весь разговор Кинг пишет, выставив свой микрик только что не ко рту воришки.
      – Тогда дышать будешь, как я скажу! – грохнул голосом Кинг. И наплевать ему было, что это может услышать доктор, болтающийся где-то в этом же боксе. Тот тоже на крючке. Только на своем.
      Тратя десять минут на этого придурка, полковник больше думал о новичке. Уже неделю досье на него хранилось в памяти его личного компьютера, доступ в который не имел никто, кроме Кинга. Кстати, хотелось бы в это верить. Чемпион и все такое. Вербанули его на пустяке. Подумаешь, какая-то там лошадь! Да таких здесь – миллионы. Впрочем, о деталях вербовки полковнику не сообщили, но, изучив материалы, в том числе открытые, он понял суть. Сюда, в эту дыру, просто так никого не брали. Брали за что-то. Ну и почему-то, конечно. Сначала нужность, а потом…
      Просто деньгами, как оказалось, не заманишь, хотя платили хорошо. Но открытые контракты предполагают куда большую информированность наемника, чем того, кого наклонили.Это аксиома. Уж больно тут специфическая работа.
      Поэтому на разговор с новичком Кинг пошел с куда большим напряжением, чем с мелюзгой, которую он только что вербанул, как говорится, от гланд до анала. Чемпионы, даже бывшие, люди с гонором, много о себе мнящие и, хуже того, индивидуалисты. В строю они стоят только для того, чтобы покрасоваться, попасть в объектив, а на самом-то деле каждый сам за себя и только.
      Полковник много лет посвятил тому, чтобы у него был строй, команда. И добивался этого! Еще только став взводным он за четыре месяца сделал из дюжины оболтусов лучшее подразделение в части, пропадая в казарме сутками. Досрочно став ротным, за полгода он создал команду зверей, способных взять любой объект в рамках боевого предназначения, заставив командование оснастить его парней по самому полному объему, выиграв, вырвав абсолютно дурацкие с точки зрения профессионального военного призы, которые сам он, про себя, не для подчиненных и уж тем более не для начальства, называл скачками.
      Он рвал жилы, работал, не щадя ни себя, ни свою семью, созданную позже нормального для воспроизведения потомства срока. Да и семья-то, если честно…
      У чемпиона, кстати, вообще никого, кроме родителей. Любовниц не считаем. А вот интересно, его как окрестят? Чемпионом? Намается парень с такой вывеской. Нравы на базе, будь она проклята, просты до неприличия. Ну не элитная часть, что тут сделаешь. Только и похуже бывает. Если уж чемпионов присылают… Нет, не так все плохо.
      Однако и чемпионов надо приручать. Особенно их. Индивидуалистов. С учетом же того, какие задачи поставлены перед полковником Ларуссом, значение тренера, без которого приходилось обходиться несколько месяцев, куда больше, чем это можно представить со стороны.
      Выходя на улицу, он включил изображение карты местности на своем наручном экране. Сегодня личный состав отрабатывал совместные действия против условного противника в условиях лесистой местности. Первое время ему приходилось лично контролировать ход учений, пока не вдолбил этим баранам, называющих себя солдатами, что без них, без тщательной – до пота – отработки они погибнут. И гибли! Причем как гибли? По дурацки! В последнее время он мог себе позволить иногда не принимать личного участия в подготовке подчиненных, наблюдая за их действиями по монитору. Судя по меткам на экране, бойцы собрались в обратный путь и часа через три вернуться на базу. Время есть.
      – Можно? – громко спросил он с порога, распахивая дверь в привычной манере заставать подчиненных врасплох.
      И застал. Тренер прямо в одежде и ботинках валялся на кровати и спал. От звука командирского голоса проснулся и поднял забинтованную голову, бессмысленно таращась спросонья. Не вскочил, как положено настоящему служаке при виде командира, а лежал, тараща глаза.
      – А, это вы, Кинг, – проговорил он. Лежа! – Проходите. Я тут прилег. Разморило что-то.
      – Встать!
      – Что?
      – Встать, я сказал!
      Тренер встрепенулся, сел и… Так и остался сидеть.
      – С какой стати?
      – Что-о? А ну встать!!!
      – Да пошел ты, – проговорил тренер и снова улегся. Даже глаза прикрыл.
      Порой Ларуссу приходилось изображать приступы ярости, чтобы произвести должное впечатление, порой наоборот, давить ее в себе, изображая ледяное спокойствие, но часто бывало такое, что он не мог да и не хотел скрывать переполнявшие его чувства. От этого он, как говорится, терял голову и плохо себя контролировал в такие моменты, но он был свято уверен, что ни один командир не обходится без подобных вспышек и они в каком-то смысле даже необходимы. Впрочем, некоторое время у него появился весомый повод усомниться в правильности такого рода выкладках.
      Сейчас у него снесло башню сразу и напрочь. Такой наглости по отношению к себе со стороны подчиненных он не то чтобы не помнил – представить не мог!
      В два прыжка он оказался у койки тренера и схватил его за отворот форменного комбеза, и в тот момент, когда готов был швырнуть наглеца на пол, чтобы потом хорошенько раз и навсегда проучить его, ощутил сильный удар по яйцам. Настолько сильный, что отлетел в сторону и копчиком впечатался в пол, что тоже очень больно.
      Дикая боль, ярость и оскорбленное самолюбие клокотали в нем примерно с одинаковой силой, пока ярость не победила; спецназовец давно научился если не подавлять боль, то по крайней мере уживаться с ней.
      Он рывком, правда не так красиво, как хотелось бы, встал на ноги. От резкого движения боль хлестнула его с новой силой. Ощущение такое, будто в районе таза у него нет ни одного живого места. Сейчас он готов был наплевать на все приказы и инструкции. На свое будущее. На все. И только ради того, чтобы прямо сейчас, немедленно, прямо здесь порвать этого бывшего чемпиона, посягнувшего на него, на статус командира базы полковника Ларусса.
      Тренер стоял в шаге от него и с интересом рассматривал. Без агрессии. Как букашку.
      – Ну что, Кинг, еще? Или пока с физкультурой закончим?
      – Я тебе не Кинг, урод. Я – полковник Ларусс.
      – Тогда прими еще.
      Полковник не только начинал с самых низов. Он начинал свою карьеру с упорством и рвением, выкладываясь честно, не щадя себя, чтобы потом иметь право не щадить других. Почетных званий и благодарностей за успехи в боевой подготовке, что были у него, хватило бы на пятерых, но все их он честно заслужил. Утомительные тренировки, курсы по выживанию, приемы физической защиты и нападения, приемы психологического давления и противостояния, экстренные допросы и изнурительные марш-броски – все это в нем было зашито намертво, как у другого молитвы или таблица умножения. И только это спасло его от следующего удара, от которого он, несмотря на дикую боль, смог не только уклониться, но и провести контрприем, после которого зарвавшийся чемпион оказался на полу.
      На полу-то на полу, но сразу же так лягнул полковника в голень литым каблуком форменного ботинка, полковник просто физически не смог удержаться на ногах. Бывают такие ситуации, когда как бы ты не умел контролировать свои болевые ощущения, как бы ты не был натренирован, физиология берет свое.
      Полковник Ларусс взвыл, катаясь по полу, вместе с болью испытывая на прочность показавшуюся спасительной мысль о том, что в результате полученного во время службы увечья его просто спишут на пенсию, не поднимая лишнего шума. Может, это будет для него лучшим выходом.
      Но это была всего лишь мысль, внешне же он должен оставаться тем, кем и должен быть – волевым и решительным командиром, не привыкшим и не желающим терпеть какие бы то ни было поражения от своих подчиненных. А еще человеком, умеющим контролировать свою боль.
      Он поднялся и доковылял до стула.
      – Все, чемпион, ты спекся. Пойдешь под трибунал. Учитывая боевую обстановку – приговор вплоть до расстрела.
      – Не пойду. Коньяк будешь?
      Тон был оскорбительным, но полковник постарался его не заметить. Теперь это не имело значения.
      – А пока – под замок.
      Тренер кивнул, как бы соглашаясь, сел за стол напротив и откуда-то снизу достал бутылку великолепного коньяка «Граф Тиссо». Такой полковник пробовал раза три или четыре за всю жизнь. Не пил, а именно пробовал – стоимость одной такой бутылки превышала размер его месячного жалования минимум втрое. У них в части ходила даже шутка по этому поводу, мол, когда похмеляться будешь Тиссо, знай, что жизнь удалась. Неплохо живут чемпионы.
      – Вот это видишь? – ткнул тренер куда-то себе за спину.
      Полковник невольно перевел взгляд в том направлении и, пошарив секунду глазами, нашел зрачок видеокамеры, поставленной на шкаф. Ему не надо было объяснять, что это такое. Подобные штуки давно входят в арсенал спецназа. Но тренер, не знакомый со спецификой, решил пояснить.
      – Это широкоугольник. Каждые несколько секунд передает сигнал на спутник. Все, что здесь происходит, уже там, – он ткнул пальцем вверх, где не только крутилась парочка спутников, осуществляющих оперативное сопровождение личного состава базы, но еще и не отчаливший транспортник, на котором прибыл этот треклятый тренер. – Это первое. И второе. Я не военный. Вольнонаемный по контракту. Обязан выполнять распоряжение начальства и лиц его замещающих в части выполнения прямых служебных обязанностей и обеспечения работоспособности подразделения. Пункт десять-четыре. Личное время и время отдыха, а также болезни и других форс-мажорных обстоятельств, препятствующих выполнению моих должностных обязанностей, особо оговоренных должностной инструкцией…
      – Выключи, – процедил полковник.
      В других обстоятельствах он не стал бы так унижаться. Не стал бы, если б не знал одну коварную особенность этой аппаратуры; отключить ее может только тот, кто включил. Можно попробовать найти ключ самому, но это занимает слишком много времени, к тому же такие действия с его стороны не одобрит руководство. И, конечно, можно еще расстрелять. Тоже не здорово, но ведь у него даже пистолета с собой не было.
      Чемпион внимательно посмотрел ему в лицо и сказал после паузы:
      – Пока что я только изменю режим передачи данных. Дальше посмотрим.
      Пока тот копался с аппаратурой, заслонив ее спиной, полковник зло пялился ему в шею, представляя, как придет день, когда она не удержит эту сугубо гражданскую голову, в которой вмещаются такие странные положения рабочего контракта. И еще он представлял, как кто-то там может прямо сейчас смотреть на монитор и смеяться, видя, как какой-то клоун мордует командира базы, кавалера многих орденов и полную легенду частей специального назначения. Недооценил, выходит. Кто же он такой, тренер этот, если у него с собой имеется спецкамера спутникового сопровождения? И вообще, что у него еще есть в его бауле? Жаль, что Рэм его не распотрошил. Очень жаль. Или все же заглянул? Надо будет поинтересоваться.
      – Так что, Кинг, за знакомство?
      – Полковник Ларусс, я же сказал.
      – Ладно, пусть будет полковник. – Он достал из шкафа два стакана небьющегося стекла и со стуком поставил рядом с бутылкой. – Я жду.
      – Какой интервал ты задал?
      – Некрасиво, полковник. Не отвечать на вопрос – признак дурного воспитания. Поэтому я отвечу – тридцать минут. Наливать?
      – Чего ты добиваешься?
      – Ответов на вопросы.
      Тренер ловко откупорил бутылку и разлил янтарный коньяк по стаканам такими дозами, словно это была дешевая сивуха.
      – Итак, полковник…
      – Господин полковник, – зло поправил Ларусс.
      – Принято. Тогда – Максим Леонидович. Господин Чернов. На выбор.
      Полковник вдруг понял, что у него появился полноценный объект для ненависти. Он взял стакан и отсалютовал им, после чего сквозь зубы выцедил половину. Сегодня дорогое пойло не показалось ему таким уж замечательным. Когда поставил свой стакан, увидел, что «господин Чернов» выпил свой целиком. Ну-ну.
      – Зачем истязают массипо?
      – В каком смысле? – удивился полковник.
      Он удивился не тому, что кто-то там кого-то – это он и так знал. Удивило другое. Почему тренера в первую очередь интересует именно это. Неужто только поэтому он затеял с ним драку?
      – Послушай, чемпион…
      – Максим Леонидович. Или господин Чернов.
      – Не нравиться быть чемпионом? – усмехнулся Ларусс, потихоньку давя на психику.
      – Чемпионом, Кинг, нравится.
      Проклятый тренер. Ну не поворачивается же язык называть его господином! Или этим, по длинному. И ведь запись идет.
      – Ладно, господин… – Он, кажется, нашел выход из ситуации. – Господин тренер. Я объясню, тем более, что это входит в круг твоих профессиональных обязанностей. Мы все здесь находимся в состоянии военного положения. И я, как командир, обязан поддерживать боеготовность вверенного мне подразделения. Как личного состава, так и лошадей.
      – Массипо, – поправил тренер.
      – По штатному расписанию они проходят как лошади местной породы. Всё.
      – Ладно. Так зачем?
      – А ты не понимаешь?
      – Пока нет.
      Полковник с удовлетворением заметил первые признаки опьянения, появившиеся у тренера. И кстати вспомнил, что тот не ел со времени прибытия на базу. Хорошо, поговорим пока.
      – Лошадь проявила упорное нежелание подчиняться бойцу, поэтому было принято решение провести с ней действия воспитательного характера, призванные сломить ее упрямство и явное нежелание работать в установленном порядке и подчиняться командам. В связи с этим полагаю, что твое прибытие хоть и запоздало, однако поможет всем нам эффективно выполнять возложенные на личный состав базы задачи.
      – Он не будет вас слушаться. Никого, – заявил тренер. Его явно повело. Пить по стольку на пустой желудок – это не звезды считать при полной луне.
      – Будет, – зло усмехнулся полковник.
      – Он умирает.
      – Ничего, не умрет. Они скотины крепкие. Перебесится – отличный конь будет. И не таких обламывали… господин тренер. Мы тоже кое-что умеем, хотя и не чемпионы.
      Тренер посмотрел на него как на больного. Взгляд этот Ларуссу отчего-то сильно не понравился. В училище «Психологию допроса» им преподавал махонький мужичок с отвратительно зализанными волосами и какими-то ущербными усиками под носом, вечно стоящими дыбом, как у бритого кота. То ли усы, то ли щетина такая. Словом, на фоне отборных молодцов, готовящихся в спецуру, выглядел он козявкой и нудным сморчком. Любой из курсантов мог его соплей перешибить. Сложней экзаменов как у него курсант Ларусс не помнил. Так вот он говаривал, часто поминая этот тезис, что любой допрос, на какой бы стороне стола ты не находился, выигрывает тот, кто психологически перестраивает противника под себя. При этом даже лучше, если тот будет считать себя победителем. Сейчас полковник Ларусс почувствовал, что его теперешний противник его перестроил.
      – У вас еще есть время посмотреть. Если, конечно, есть желание видеть агонию. Минут десять, я думаю. Спешите, господин полковник. Или подлить? Как коньячок?
      Шутим? Полковник почувствовал, как бешенство накатывает на него с новой силой. Фокусы показываем? Вроде шаманов. Или этих, как их там… Прорицателей. Кассандра, понимаешь. Мол, явился мессия и все видит. Впечатление производить все мы любим. Колдуем, колдуем, денежки отнимаем.
      И тут его прошибло. Или правда? Нет, ни в какие чудеса он не верил, но, может, Чернов недавно заглянул в конюшню и с таким трудом и потерями прирученный, ну почти прирученный жеребец и впрямь подыхает? Ну, если так!
      – Уговорил, – тяжело, сквозь зубы сказал полковник. – Я посмотрю. Но если ты…
      – Валяй, господин полковник, а то опоздаешь. Насладись в полной мере.
      Очень хотелось допить коньяк, но не стал. Не побирушка он. Но все же сказал, имея в виду в том числе и это:
      – Я вернусь.
      – Ага.
      То, что он увидел в конюшне, заставило заболеть где-то за грудиной. Огромное черное животное агонизировало. Костик, скотина безмозглая, старательно шваркал метлой в одном из загонов, ничуть не интересуясь происходящим. Только вытянулся, увидев начальника, прижимая к себе самодельную метлу на манер карабина.
      Огромную лошадь качало, и при этом она тряслась, будто к ней подвели электричество. Звуки, которые издавало животное, не были ни стонами, ни хрипами. Человек, своими глазами видевший смерть, понимал, что это прощанье. Прощанье с жизнью. Когда умирающий не может надышаться. Он хватает воздух, как голодный кусок хлеба, но не может наесться. Кажется, примерно про это говорят «Не в коня корм». Или это о другом?
      И вдруг массипо взбрыкнул, выкинув назад ноги. Толстые цепи и стальные шипованные манжеты выдержали этот рывок, но животное, уже явно равнодушное к боли, переполнившей ее настолько, что лилась через край и сквозь щели, рухнуло на колени, мотая огромной головой. Будто отказываясь верить в свою судьбу.
      Полковник заворожено смотрел, как огромная, слоноподобная скотина медленно, с трудом, поднялась на ноги. Было видно, что из ее пасти падает, почти льется розоватая слюна, с громкими шлепками разбиваясь о пол.
      А потом зверь начал биться о стены стойла. Равномерно, как маятник от старинных часов. Гул раздавался такой, как если бы где-то рядом стреляли из дивизионного орудия. Мощное сооружение из несокрушимого бронепласта гудело так, что создавалось тревожное впечатление его скорого обрушения. При этом было непонятно, как лошадь вообще держалась на ногах. Из-за этих амплитуд она, казалось бы, должна была бы упасть, завалившись на бок, но ее мотало, и копыта при этом твердо упирались в пол. Как пришитые.
      А потом – полковник едва успел отскочить – лошадь прорвало. В том смысле, что из ее заднего прохода хлынула струя отвратительно мутной жидкости с убийственным запахом, напоминающим спецсредство «Мимоза», применяемое для средне-срочного поражения живой силы на открытых площадках, которое дважды пытались поставить под запрет из-за неоправданно высокого уровня нанесения вреда людям. Силовое лобби обе эти попытки провалило, но случаи применения «Мимозы» сократились, если верить отчетности, на два порядка.
      Некоторое время, которое полковник прятался за углом, спасаясь от едучей струи, для животного стали роковыми. Оно перестало биться о перегородки. Оно теперь просто мелко тряслось, и при этом было видно, что оно едва держится на слабеющих ногах.
      В сущности, смотреть тут было уже не на что. Вида смерти полковник не любил. Нет в этом процессе ничего интересного. Но он стоял и шарил глазами, пытаясь отыскать еще одну – если одну! – камеру. Уж если этот безбашенный тренер поставил «глаз» в своем боксе, то отчего бы не поставить и здесь.
      И он увидел. Это произошло сразу после того, как огромная туша, шумно выдохнув, рухнула на пол, неестественно вывернув скованные ноги и задрав голову из-за уздечки, крепко привязанной к металлической скобе. Камера оказалась на дверце противоположного денника, при этом расположена была так, что терялась на фоне крохотного окошка, через которое сюда попадал дневной свет. Оно было сделано не в целях экономии электричества, хотя и это учитывалось. Как выяснилось, массипо не могут находиться в изолированных от окружающей среды помещениях.
      Камера запечатлела все происходящее примерно с того ракурса, что и сам полковник.
      Зверь агонизировал. Часто дышал, захлебывался и истекал слюной, а из-под его брюха выползала мутная лужа. Ларусс хотел было рвануть к себе в бокс за пистолетом, чтобы прервать мучительную агонию, но передумал; лучше «сделать лицо» перед камерой. Он не сомневался, что картинка транслируется в постоянном режиме. Уж до этого-то тренер наверняка додумался.
      Уел, уел полкана сученок. Что ж, пока утремся.
      Массипо умирал долго. И полковник, задвинув все свои дела, стоял и смотрел. Сдвинув брови и по возможности придав лицу скорбное выражение, которое обязательно должна зафиксировать запись, пялился на эту издыхающую тушу.
      Через двадцать пять минут лошадь сдохла в загаженном и вонючем деннике, залитом кровью, мочой и жидким дерьмом. Смерть, даже самая героическая, сопряжена с целым набором крайне неприятных впечатлений. Для профессионалов счастье, что обыватель, западая на лозунги и героическую романтику, элементарно не представляет, что же это такое на самом деле, в натуре, так, как оно есть. Иначе не было б никаких добровольцев и героев. Как не было бы и мифов о них. Кому как не профессионалу знать, что за каждым воинском подвигом остаются не киношная кровь из кетчупа, купленного в ближайшем магазине, а самые настоящие, самые страшные, самые нечеловеческие страдания. Кадровый полковник Ларусс это знал как мало кто. Однажды он, как командир, принял на себя эту обязанность – принимать смерть. Чужую смерть. Принимать не через себя, не через душу, но на себя. Он счел, что это входит в его должностные обязанности, Но принимать – не значит переживать. Это всего лишь работа.
      Полковник уже прикинул, как он будет объясняться по этому поводу. Да, собственно, и чего ему объясняться? Он, конечно, как командир отвечает за все, происходящее на базе, но лошадьми, в сущности, он не занимался. Он не кавалерист. И вообще они проходят в рамках научного эксперимента, за который он несет лишь косвенную ответственность. К тому же массипо не числятся на балансе, поскольку они не привезены с Земли. И вообще, он с самого начала был против их использования. В армии полным полно других транспортных средств, предназначенных для использования на неосвоенных планетах. Начиная с бесшумных вертолетов и заканчивая тяжелой бронетехникой. Какая разница! Ведь перед ними не стоит задача маскироваться. Перед ним и вверенным ему личным составом поставлены совсем иные цели.
      Он уже дал указания Костику, послушному и исполнительному, как робот, и вышел на свежий воздух, когда на его запястье запикал сигнал вызова. Привычным, отработанным за многие годы и оттого ставшим небрежным до элегантности движением он включил экран и увидел уставившееся на него лицо капитана Берга. Очевидно, что тот говорил на скаку, при этом выражение у него было такое, будто он очень сильно напуган, хотя паникером его никак нельзя было назвать. Спокойный, выдержанный человек и способный командир, и если бы не некоторые проблемы личного плана, быть бы ему уже майором а тои кем повыше и командовать полковой разведкой где-нибудь в Европе. Один из немногих вменяемых офицеров в этом балагане, называемом боевым подразделением. Сегодня Берг командовал полевыми учениями, имеющими цель повысить слаженность действий подразделения. Три месяца назад прибыло пополнение, сменившее часть прежних бойцов, так что почти все время приходилось тратить на то, чтобы элементарно учить их, хотя, по идее, сюда неподготовленных присылать просто не должны были бы.
      – Что случилось, капитан?
      – Беда, господин полковник!
      Лицо его скривилось и на некоторое время пропало с экрана. Вместо него мелькнула лошадиная грива, а потом бешено летящий мимо пейзаж. Какие-то кусты, деревья, за которыми более или менее статично стояли горы.
      – Капитан! – рявкнул полковник. Голос он повысил не только потому, что его подчиненный проявил неуважение к командиру. Он прекрасно знал, что бывают ситуации, когда командирский окрик заставляет подчиненного взять себя в руки. Именно для этого и нужны, в конце концов, командиры. Ведь не так много людей, которые способны действовать автономно, без постоянного пригляда за ними. Большинство – толпа, бараны, которым нужен пастырь. Сами по себе они способны только пиво жрать да баб трахать.
      Секунд через пять лицо капитана снова появилось на экране. Значит, подействовало.
      – В чем дело?
      – Лошади взбунтовались!
      – Что?
      – Понесли. Все разом. В разные стороны. Есть потери. Кажется. Я ничего не могу сделать.
      – Не паникуй. И не отключайся! – приказал Кинг и переключил экран на общий обзор.
      То, что он увидел, не могло его порадовать по определению.
      На учения сегодня выехало двадцать три всадника. Могло бы быть двадцать четыре, если б не вороной. Еще минут сорок назад они двигались плотной группой, хотя бы отдаленно соответствующей понятию «боевое подразделение в походном порядке». А теперь это было больше похоже на хаотичное бегство, в котором нет никакой логики кроме ужаса тех, кто в нем участвует. Ему приходилось видеть подобные вещи. Люди мечутся, совершенно потеряв голову, порой бросаясь в огонь вместо того, чтобы бежать от него. Паника сродни умопомешательству. Многие, как он знал, даже не в состоянии вспомнить того, что происходило с ними в эти моменты, порой растягивающиеся в часы и даже дни. Счастливое свойство человеческой психики, когда та что-то отключает, в данном случае память, чтобы не переживать эту травму бесконечно, потому что сама память о ней может нанести новую. И так до бесконечности. Во время учебы им, тогда еще молодым офицерам, рассказывал опытный психолог, про то, что у некоторых людей эта способность забывать по каким-то причинам либо отсутствует вовсе, либо сильно снижена, что называется синдром самокритики, и именно такие люди становятся обитателями психбольниц. Нормальный, здоровый, психически уравновешенный человек или находит себе оправдание, себе и своим поступкам, или элементарно забывает. И это нормально! Потому что ангелов среди людей нет по определению.
      – Капитан, доложите, что произошло! – приказал он, переключаясь на Берга.
      Но тот, судя по мельканию картинки на экране, скакал сейчас во весь опор, вцепившись в гриву исполинской лошади, и толку от него как от командира было ноль.
      Наручный коммуникатор всем хорош, кроме того, что с него трудно осуществлять большим количеством личного состава, потерявшим управление и моральный дух. Полковник заспешил в командирский бокс, на ходу, практически на бегу отдавая команды собраться у него всем, кто мог оказаться необходимым в этот трагический момент. Уже на подходе к боксу он размышлял, стоит ли вызывать нового тренера. Видеть эту самодовольную чемпионскую рожу – по совместительству стукача – не хотелось совершенно. Но дело, как бы то ни было, касалось лошадей, по которым он считается специалистом, и его отсутствие на экстренном совещании может породить немало ненужных вопросов, пусть даже никто не посмеет задать их вслух. По крайней мере при командире. Нет, тренер нужен, обязательно нужен. Больше того, именно его следует привлечь к наведению порядка. Привлечь самым активным образом. Черта лысого ему удастся справиться. И это будет отличным поводом заткнуть ему пасть, а то завтра же отправить обратно, благо что межпланетник все еще болтается на орбите.
      – Густав, – крикнул он, вызывая на экран своего заместителя по тыловому обеспечению. – Прихвати-ка по дороге новенького.
      – Тренера? – уточнил тот.
      – А у нас что, есть другие новички? Тащи его ко мне за узду.
      Плюхнувшись в кресло перед большим настенным экраном, он уже через секунду смог увидеть и оценить масштаб происходящего. Четыре точки находились в неподвижном состоянии. Он не тешил себя иллюзией, будто кому-то из бойцов удалось остановить своих рысаков и остаться на месте, поджидая остальных или, по крайней мере, успокаивая животное. Но на всякий случай кликнул на номер восемь. Статическая картинка на этом номере показала траву (сначала полковнику показалось, что это заросли каких-то деревьев, настолько большими, прямо исполинскими выглядели стебли), за которой была видна часть головы затылок с закрученными в спираль волосами на макушке и ухо. Боец под номером восемь лежал в траве, и не было ясно, жив он или уже нет. Надо полагать, что и трое других находятся примерно в том же положении. Еще двое двигались, но медленно. На карте это выглядело ленивым движением сонной мухи. Надо полагать, что они пешие. Итого, шесть бойцов в буквальном смысле выбиты из седел. Зато остальные семнадцать примерно с одинаковой скоростью удаляются от базы, причем в разных направлениях, веером.
      Он снова вызвал капитана, и тот наконец откликнулся. Лицо его при этом было если не испуганным, то напряженным – точно.
      – Капитан Берг! Что у вас произошло? – потребовал полковник, наклоняясь ближе к экрану, так, словно перед ним была не электронная картинка, а живой человек.
      – Не могу понять, господин полковник. Мы ничего не заметили. Возможно, какой-то хищник.
      В бокс влетел майор Тауберг, зам по личному составу. Следом за ним Винер, ответственный за научную составляющую проекта, в целях большей эффективности наделенный званием первого заместителя и научного руководителя. То, что он появился вместе с майором, скорее всего говорило о том, что они на пару резались в карты.
      – Разрешите, господин…
      – Садись! Приказываю принять меры по наведению воинского порядка. Успокойте животное. И сами успокойтесь. Вы командир или кто?
      – Пытаюсь.
      Он, если можно так говорить, любил Берга, по крайней мере привечал, считал его настоящим военным, но в этой ситуации он, как командир, просто обязан проявлять твердость и даже жестокость, и он старался проявить их в полной мере.
      – Пытаться мало! Действовать надо! Через пять минут жду доклада.
      За то время, что он разбирался с капитаном, в бокс вошел сухощавый зам по разведке и спецоперациям Строг. Не спросив разрешения, пододвинул стул и опустился на него своим худым задом. Этому ничего объяснять не надо. Ему нескольких секунд хватило на то, чтобы понять ситуацию. В это время еще одна точка – номер тринадцать – оказалась в неподвижности.
      Полковник нажал на кнопку, и вместо смоделированной компьютером картинки появилось истинное изображение, получаемое со спутника. Для стратегического управления это не самый лучший вариант из-за естественной замусоренности изображения второстепенными деталями, но порой бывает очень полезно отвлечься от голых цифр и обезличенных номеров, чтобы увидеть как раз детали.
      К тому времени, когда пришел Густав с тренером, работа шла на двух экранах. Полковник и Строг, работая в четыре руки, выводили каждый свою картинку, так что общее состояние стало до предела наглядным. Трое мертвых или тяжело раненых просто валялись на земле, не подавая признаков жизни. Еще трое медленно двигались в сторону базы, один из которых совсем недавно упал с лошади. Один сидел около дерева и с идиотской ритмичностью мотал головой. Остальные мчались.
      Строг на своем экране вывел траектории движения всех членов группы за последние двадцать минут, выглядевшие следами трассирующих пуль. Поэтому когда Густав и Чемпион вошли в бокс, объяснения для них потребовались минимальные.
      – Ну что, господин тренер, – деревянным голосом начал полковник. – Какие будут соображения?
      – Это очевидно.
      – Так объясните.
      – Животинки чего-то испугались.
      – Что?! Какие животинки?
      – Я имею в виду массипо.
      – Мы их здесь зовем лошадьми. Запомните это. Ну и чего они могли испугаться?
      – Вам лучше знать. Я здесь первый день. Я даже не знаю, есть ли тут, скажем, змеи, или нет. Или какие-то хищники.
      – Винер?
      – Слишком мало данных, полковник. – Этот всегда демонстративно пренебрегает субординацией. – Полагаю, лучше бы нам иметь побольше данных.
      Полковник зло смотрел на экран. Данных! Вот они, данные! Взбесившиеся скотины и перепуганные люди на них. Нет, лучше танки. И он сделает соответствующее представление!
      Тауберг, рассудительный и хитрый, попавшийся на том, что организовал прямо в расположении части публичный дом для личного состава, отчего, кстати, боеготовность подразделения никоим образом не пострадала, скорее, наоборот, подал голос.
      – Думаю, есть смысл получить доклад у кого-то из тех, кто, так сказать, пеший. Свой страх они уже пережили, надо полагать.
      Полковник, оценив этот совет, сделал знак Строгу, на левой половине экрана которого было выведено все двадцать три изображения, поступающие с наручных коммуникаторов. Пару секунд пошарив взглядом по картинкам, вызвал номер двадцатый; тот медленно шел, потряхивая головой. Внизу экрана появилась надпись «Рядовой Булыга Осип, кавалерист-разведчик, л/н UW-622503».
      – Рядовой Булыга, – позвал Строг, взяв инициативу на себя.
      На экране появилось худое лицо с давно перебитым носом. В связи с немногочисленностью личного состава полковник знал этого бойца, как и всех остальных. Этот Булыга был известен как хитрый и не то чтобы трусоватый, но то, что он не стремится в пекло – факт.
      – Я, господин, майор!
      Лицо его при этом приняло уставное выражение, являющееся смесью уважения, внимания и готовности выполнить свой долг. Вид его лишний раз свидетельствовал о том, что майора Строга люди побаиваются.
      – Доложите обстановку.
      – Лошадь понесла, скинула меня и ускакала в неизвестном направлении. Насколько могу судить, при этом я получил травмы и ушибы. Сделал себе обезболивающий укол. В настоящее время пытаюсь добраться в расположение части своими силами.
      – По какой причине лошадь понесла?
      – Не могу знать! Разрешите продолжить движение? Или прикажете ждать эвакуацию на месте?
      – Для начала соберите своих товарищей! И попробуйте отловить хоть несколько животных.
      – Есть! – довольно бодро ответил Булыга. Отчего-то полковник ему не очень верил. Грохнуться с трехметровой высоты и двигаться в таком темпе? Не больно-то это вяжется.
      – Какие есть предложения? – спросил он, грозно посмотрев на подчиненных, не исключив и Чемпиона.
      – Рядовой прав, – сказал Тауберг. – Нужно готовить эвакуацию.
      – Густав?
      – Меня беспокоят лошади. Как долго они будут нести?
      – Тренер, что скажете?
      – Массипо выносливые животные. Я, конечно, не знаю, в каком состоянии находятся ваши, но, в принципе, и два, и три часа для них не предел.
      Полковник посмотрел на карту. Два часа. Да при таких темпах они черт знает где могут очутиться. Собирай их потом.
      – Капитан Берг! – вызвал он старшего группы, продолжавшего нестись на бешеной скорости в неопределенном направлении. Однако, судя по тому, с какой с скоростью он откликнулся, он уже успел взять себя в руки. Пусть хотя бы отчасти.
      – Я, господин полковник.
      – Ваша лошадь подчиняется командам?
      – Никак нет. Я пробовал. Такое впечатление, что она просто в панике и не реагирует даже на крюк.
      Краем глаза полковник увидел, как тренер сделал какое-то движение, и резко повернулся к нему?
      – Ну, что еще?
      – Тот солдат сказал, что сделал себе обезболивающий укол.
      – И что с того?
      – А какие вообще лекарства у них с собой? Полагаю, это какой-то стандартный набор, да?
      Полковник его понял. Да и все остальные, надо полагать, тоже. Боже, как просто! И чего он сам не додумался? Ведь действительно, у каждого бойца с собой походная аптечка с дюжиной самых разных препаратов, по уставу хранящаяся в левом набедренном кармане.
      – Берг, вы слышали?
      – Так точно.
      – Попробуйте применить успокоительное. Синий тюбик? Тренер, куда лучше колоть?
      – А какой объем? И вообще, что за препарат?
      Строг выхватил из кармана зеленый пенал и вскрыл его, протягивая Чернову.
      – Две ампулы по два куба каждый, – пояснил он.
      Тренер, взяв один из шприцов, близко поднес его к глазам; шрифт на баллончике был такой мелкий, что впору читать его через лупу.
      – Ну, примерно понятно, – наконец проговорил он. – думаю, двух уколов должно хватить. Вы меня слышите? – обратился он к Бергу.
      – Слышит, – заверил Строг и что-то отщелкал на клавиатуре. – Всем внимание! Слушать указания тренера!
      – Прямо под ухом за скулой есть артерия. Во время такой скачки она должна проступить очень отчетливо. Как справа, так и слева. В нее нужно вколоть успокоительное. Две дозы. Это зеленые тюбики.
      – Всем ясно или повторить? – грозно спросил Строг.
      – А зачем это? – спросил кто-то. Кто именно – полковник не понял.
      – Чтобы лошади успокоились и остановились, дубина! – охотно пояснил Строг и прибавил. – Значит, так. Два укола в артерию. Артерия находится на голове на одной вертикали с ухом. Сразу за скулой. Затем – начинать тормозить.
      Естественно, не обошлось без накладок. Кто-то на скаку не удержал шприц в руке и выронил, кто-то вколол не туда, куда следует, но в целом ситуация была взята под контроль. Одурманенные животные переходили на шаг, затем их удалось развернуть и заставить двигаться в нужном направлении. Очень наглядно это выглядело на карте, где отображалось движение всех объектов. От состояния взрывоподобного хаоса ситуация постепенно приходила если и не совсем в нормальное положение, то где-то близкое к нему.
      – Всем спасибо, все свободны. Майор Строг, задержитесь. На вас я возлагаю операцию по эвакуации на базу, – полковник скривился, – пехотинцев. Возьмите с консервации вертолет и действуйте.
      Конец дня и часть ночи утонули в хлопотах, за которыми он забыл тренера и все прочее, с ним связанное. Лишь раз он мельком увидел его, когда тот, стоя у ворот конюшни, встречал людей и животных, причем животных, кажется, больше.
      Итог этого дня выглядел неутешительно. Пять лошадей пропали. Двое солдат получили серьезные повреждения. При падении с седла погибли сержант и рядовой. Пользуясь тем, что транспорт все еще висел на орбите, тяжело раненых и тела погибших решено было наутро эвакуировать с планеты. Но самое пакостное, что один человек пропал без вести. Тот самый рядовой Булыга. Его коммуникатор без труда нашли в высокой траве на берегу малоприметного ручья, там же нашли и его шлем, и это все. На большее просто не было времени. Очевидно, что утром придется организовывать его поиск. Что это? Несчастный случай? Дело рук аборигенов? Или дезертирство? С одной стороны – глупость, бред. Ну какое может быть дезертирство на планете, на которой некуда бежать! Не к дикарям же он отправился, в самом деле! Что ему там делать? Однако Тауберг, как отвечающий за работу с личным составом, часа три просидел за компьютером, работая с личным делом и данными врачебных наблюдений рядового. А потом еще столько же разговаривал с его командиром и сослуживцами. В итоге он с чистой совестью доложил полковнику, что объективно ничто не указывало на склонность рядового Булыги к самовольному устранению от служебных обязанностей.

      Оба вертолета, имеющиеся на базе, были маленькими, шестиместными машинами класса «Комар», предназначенные для ведения разведки. Майор Строг, утром возглавивший поисковую операцию, хотя и не выспался, но был как всегда зол и весел, даже более, чем обычно. Тупое торчание на базе и ставшие в последнее время редкими вылазки за ее пределы угнетали его. Так что ему ничего не оставалось делать, как чуть не до кровавого пота гонять подчиненных, устраивать громогласные пари в офицерской столовой, почти не скрываясь от Кинга пить виски – один черт тот ничего не сделает – и играть в карты на деньги.
      Сегодняшняя вылазка представлялась ему вполне достойным развлечением, особенно в той части, что касалось полета на вертолете; этого удовольствия он был лишен так давно, что накануне, устраиваясь рядом с пилотом, он некоторое время бессмысленно пялился на приборы, усилием воли заставляя себя вспомнить их назначение. А уж когда поднялись в воздух, он вообще с трудом скрывал охватившее его возбуждение. Руки его сами тянулись к панели управления огнем. Эх, были веселые денечки! Хоть есть что вспомнить.
      К месту, где нашли коммуникатор и шлем рядового, прибыли без проблем, пользуясь системой автопоиска. Отправив вместе с пилотом двоих рядовых выглядывать беглеца сверху, хотя вряд ли они могли увидеть больше, чем спутник, ночь и все утро высматривающий местность, сам с двумя разведчиками занялся изучением местности.
      Дорожку следов, оставленную накануне рядовым, нашли без труда, дл чего даже не стали прибегать к данным его коммуникатора; тот мог бы сократить поиски минут на пять, но в связи с предстоящей работой и самому майору, и его парням необходимо было срочно обновить старые навыки, для чего требовалось поработать ищейками.
      Минут через сорок нарисовалась такая картина произошедшего накануне. Рядовой Булыга, видимо, притомившись, сел около дерева, сняв с себя шлем и закурив. Система слежения показывала, что около десяти минут он находился в неподвижности, а сам майор нашел около дерева остатки пепла и чуть в стороне окурок, догоревший до фильтра. Судя по всему рядовой отшвырнул его щелчком. Расстояние и предполагаемая траектория полета соответствовали месту привала и находки. Кстати, шлем лежал здесь же, за деревом.
      Коммуникатор обнаружили отсюда метрах в двенадцати. При этом он не был сорван или же случайно утерян. Его очень надежные застежки, гарантированные от случайного вскрытия, были разомкнуты штатным образом.
      Из этого факта могло быть несколько выводов. Первый – рядовой расстегнул сам. Например для того, чтобы отдохнуть. Каждому профессионалу известно, что рука под коммуникатором здорово потеет и кожа от этого зудит, несмотря на все влагоудерживающую прокладку и систему вентиляции. Порой дело доходит до того, что хочется выбросить эту штуку или по меньшей мере засунуть в карман, что многие и делают. Сам Строг именно так и поступал по молодости. Но сейчас он бойцов застращал так, что они решались снимать устройство только на территории базы и только во время отдыха. Здесь же, вдали от командирских глаз, рядовой вполне мог решиться дать себе передышку или, к примеру, посмотреть какие повреждения кожного покрова имеются под коммуникатором. Против этой версии говорило то, что боец находился в экстремальной ситуации и ожидал эвакуации, которая без коммуникатора могла здорово затянуться. Второй – кто-то насильно снял прибор с руки Булыги. Учитывая сложность конструкции патентованных запоров, постороннему это сделать было сложно, если не считать персонала базы. Других землян на планете нет. Можно, казалось бы, допустить, что это сделали аборигены, но дикарям не под силу такого рода замки. Это примерно то же, как допустить, что цепная собака сумеет расстегнуть свой ошейник. Да и в том случае вероятность успеха выше, потому что устройство ошейника проще, и собака «общается» с ним много дней.
      Для качественной, результативной работы по следу прошло слишком много времени – трава столько времени следы не хранит, – однако у майора и его ребят не было сомнения в том, что в какой-то момент рядом с бойцом появились еще как минимум двое. Появились и повалили – в прямом смысле слова. Но произошло это метрах в трех от места отдыха.
      Сержант Чива, до армии занимавшийся мелким ремонтом автомобилей, сделал предположение, что рядовой, покурив, встал и пошел к ближайшему кусту помочиться. Ни трава, ни почва под ней не давали этому подтверждения, но, в общем, другого разумного объяснения его действиям не было. Если бы только кто-то подозвал рядового, и тот пошел на этот зов, чему в данной оперативной обстановке трудно поверить.
      Потом его поволокли; остались две хорошо заметные борозды, явно оставленные каблуками. Но волокли не слишком долго – буквально несколько метров. Дальше, похоже, несли. Тоже, впрочем, не очень долго. Триста одиннадцать метров, как показывала аппаратура. Причем несли от ручья в глубь леса, где вовсю свирепствовали кровососущие насекомые, напоминающие москитов.
      И тут разведчики нашли следы огромных копыт. Знакомых копыт массипо. Тут лошади топтались долго, может, несколько часов. Причем не на привязи, потому что следы главным образом находились в центре небольшой поляны, диаметром никак не больше двадцати метров.
      Мнения разведчиков разошлись. Чива уверял, что коней было три. Майор же был склонен остановиться на двух.
      Здесь же, в высокой траве, обнаружена была зажигалка марки «Феникс» оранжевого цвета, явно выпавшая из кармана рядового; экстренный запрос на базу подтвердил, что именно такая имелась у Булыги.
      Расширенный поиск на поляне, где, кстати, москитов почти не было, и вокруг нее принес неожиданные результаты, на которые поначалу внимания никто не обратил. Майор, дважды натолкнувшись взглядом на кучки навоза, на котором уже вовсю пировали насекомые, автоматически отметил, что они разного цвета и формы. Произошло это случайно, по привычке. Он не лошадиное дерьмо тут ищет, а следы бойца и его возможных похитителей. Или спасителей? Такая мысль тоже приходила в голову. Мало ли, чего только на свете не бывает. В морях и океанах на Земле, говорят, дельфины спасают потерпевших кораблекрушение. На Арционе шайка грабителей, от которой страдала вся округа, три месяца выхаживала мальчишку-землянина, за каким-то чертом взятого отцом с собой на время каникул, после чего пацан был благополучно передан в миссию. На Эльфийских Дебрях переводчица из консульства, во время землетрясения выпавшая из окна пятого этажа, была подхвачена в падении «эльфом», хотя, как известно, крылатые аборигены весьма негативно настроены по отношению к чужакам. Словом, примеров хватает. А уж легенд и вовсе с избытком.
      Он уже отошел метров на пять, вороша траву сорванной веткой, когда внезапно вернулся обратно и расковырял сначала одну кучу, спугнув многочисленных насекомых, затем другую, запечатлев обе в памяти своего коммуникатора.
      Стало очевидно, что животные употребляли совершенно разный корм. Одно (?) питалось исключительно травой, навоз же другой свидетельствовал о том, что его кормили комбинированным кормом и отчасти травой, что очень напоминало рацион лошадей, находящихся на базе. Просто один в один. Проведенный на месте экспресс-анализ позволил в точности установить – корм с базы. Значит лошадь тоже.
      С момента этого открытия операция по спасению рядового Булыги приняла несколько иное содержание. Кинг, едва получив сообщение о разночтениях, а главное совпадениях в дерьме, взял поиск под постоянный личный контроль.
      Пока двигались по лесу, следы тяжелых животных читались легко, так что можно было передвигаться бегом, в режиме марш-броска. Сообщения с вертолета, основанные на спектрографии воздушной среды, при которой отслеживается аммиачный след, характерный для скоплений значительных групп людей или животных, свидетельствовали, что таковых в радиусе пятидесяти километров не наблюдается. Спутник же сообщал, что на расстоянии ста километров на юго-запад может находиться некая группа аборигенов, числом, предположительно, до пятидесяти-шестидесяти особей. Плотная шапка леса не позволяла дать точную оценку, однако можно с уверенностью сказать, что это кочевые, а не оседлые, делающие переходы в несколько дней и останавливающиеся лагерем. Очевидно, с целью охоты и собирательства.
      Вчерашние учения проходили в предлесье, или, если точнее, в полосе, где лес только начинается. В отличии от Земли, где лес встает стеной, здесь переход от гор к степи и от степи к лесу происходил плавно, без надрыва. Впрочем, подобное наблюдается в Африке. Сначала на открытом пространстве появляются отдельно стоящие деревья, потом заросли кустарников, дальше растительность становится гуще. Причем в данном случае все это было обусловлено еще и тем, что поблизости протекает ручей.
      В этих условиях понятно, почему ставший «пехотинцем» солдат предпочел несколько углубиться в лес. Один, на чужой планете, в условиях раздробленности боевого подразделения, он не мог не бояться, потому и попытался скрыться за деревьями от возможной или воображаемой опасности, зная при этом, что свои его и так найдут. Главное, не нашли бы чужие. Хотя известно, что аборигены агрессии не проявляют. Никогда. И поэтому майор Строг здесь. Добровольно. В отличие от многих других, кого затащили сюда принуждением или обманом.
      Через четыре часа преследования он объявил привал. Полчаса.
      Выходили они налегке, с суточным запасом, но, если верить карте, троим разведчикам предстоял долгий путь, как минимум двое суток. Дорога относительно легкая – идти по следам огромных массипо просто, лишь немногим сложнее, чем по хайвею. Зато приятнее. Смущало только то, что поблизости не имелось площадок для приземления вертолета. Существовала вероятность зависнуть над речкой, только для этого потребуется выжечь сучья деревьев. Впрочем, не проблема.
      Жирный какао, витаминизированные галеты, сублимированное мясо и тридцатиминутный отдых вполне способны восстановить силы профессиональных диверсантов, положивших много сил и лет на свое обучение. Правда, несколько застоявшихся. Но зато – нацеленных на результат.
      Сержант Чива, поев, минут на десять погрузился в сон. Рядовой Карнеги отдыхал, задрав ноги на ствол дерева. Майор Строг лежал на хвойной подстилке, «листая» коммуникатор и отмахиваясь от насекомых веточкой.
      Что-то произошло, но никто не понял что именно. Ощущение такое, будто воздух загустел. Не в том смысле, что дышать стало труднее или руки-ноги не могли преодолевать среду. Чистая психика. На другом языке это называется «опасность».
      Молодые, понятное дело, не умеют так реагировать, как профессиональные военные. Майор первым перекатился за ствол дерева и засадил автоматную очередь в кусты, росшие недалеко от их «пикника». Заросли брызнули зелеными ошметками, но более ничего не произошло.
      Чива, тоже имеющий некоторый опыт, отстрелялся градусов на семьдесят левее, после чего, перекатившись, занял позицию за спиной командира.
      Рядовой исторгнул очередь едва ли не раньше сержанта. Пули из его автомата выбивали щепу из древесных стволов, но реального, видимого результата тоже не принесли.
      И – ничего. Тишина.
      Нападение отражено. А было ли оно, нападение?
      Если б майора прямо сейчас поставили перед трибуналом, волшебным образом выдернув из этой чужой человеку сельвы, он вряд ли смог объясниться и, больше того, оправдаться. Чинуши они чинуши и есть. Щуки штабные, если не сказать хуже. Которые соль видели только в солонках, но не на собственных комбезах. Зато перед своими товарищами он оправдался бы запросто. То есть, почему оправдался-то?! Не так. Парни, прошедшие огни и воды чужих планет, не могут его не понять. Профессионалы, которые чуют опасность. Нюхом, задницей, шестым чувством – какая разница! Этот «нюх» многих хороших парней уберег от смерти. Правда, многих и не уберег. Тех, у кого его не было. А вот у его парней, как выяснилось, он есть.
      – Чива? – запросил майор сержанта.
      У всех нормальных диверов есть кликухи или позывные, а этот сержант все держится на своей родовой фамилии.
      – На волне.
      – Что на горизонте?
      – Не пойму. Чисто, вроде.
      – Карнеги?
      – Противника не вижу.
      Майор сглотнул. Во рту еще оставался привкус какао. Померещилось? Ну, бывает. Только чтобы всем троим? Сомнительно. Впрочем, бывают такие наводки!
      Рассказывали, будто на Копейке – дурацкая планета, плоская, как монета, – скалы разговаривали совершенно человеческими голосами. Беседовали. Вступали в дискуссии с людьми. Будто бы от имени всей планеты. В итоге десантный батальон в полном составе отправили в психушку на орбите Марса. Полтыщи человек во главе с командиром. Говорят, расстреляли там чуть не три тонны боезапаса. Будто бы и ядерный подорвали. Впрочем, ту Копейку больше никто не видел. Не то и впрямь размолотили, не то… Словом, домыслов на эту тему хватает. Легенды, байки, истории. В любом офицерском кубрике ближе к полуночи, а лучше попозже, можно наслушаться такого, что лучше и не слушать, благо что к этому времени все пьяны настолько, что наутро ничего не помнят.
      Однако же на курсах, которые зовут спецухами, спецками, промывкой и еще всяко, вполне адекватные преподаватели рассказывают вещи не хуже застольных баек. Смотришь на такого, серьезно-академичного, рассказывающего тебе чуть ли не про привидения из замшелого замка, и оторопь берет. Привидения? А ты на Горгоне бывал? Когда в твоем спальнике посреди ночи обнаруживается баба вот с такими грудями, когда ни одной бабы в радиусе миллиард километров нет и быть не может. Или, хуже того, Штанина (официально М-305), на которой ни с того, ни с сего после полудня брюки личного состава раздуваются до размера перенапряженного скафандра, так что бойцы выглядят перекачанными дискоболками, которых с рождения пичкали стероидами. При этом парни дристали, словно с утра до вечера объедались протухшими овощами.
      Словом, Строг знал цену своему чутью. И был убежден, что оно его не подвело. Была опасность. Он отреагировал.
      Повинуясь его безмолвным жестам, поисковая группа переменила позицию, уходя с засвеченного места. Ползком, по очереди, они перебрались к группе нескольких теснее других росших деревьев, внутри которой заняли круговую оборону. Перейдя на шепот, Строг отправил донесение о произошедшем. Он не боялся показаться смешным или, хуже того, трусом. Только дураку или полному профану в военном деле придет в голову глумливо тыкать в него пальцем. Он лучше многих знал, что иной доклад, на первый взгляд самый нелепый, может стоить многих и многих разведданных. Но, как правило, смысл в этом есть только в том случае, если ты доверяешь своему командиру, который остался в тылу. Кингу он верил.
      Бесшумный вертолет на самом деле все же производит некоторые звуки, так что на небольшом расстоянии его вполне можно услышать. И они слышали, как он завис над ними, выше крон деревьев. Несколько минут бортовая аппаратура щупала пространство вокруг них, а они, в свою очередь, просвечивали лес «прожекторами» – вмонтированными в коммуникаторы радиолокационными устройствами, позволяющими контролировать пространство в условиях плохой видимости: ночью, в туман, дождь, в условиях дымовой завесы и прочих затрудняющих визуальное наблюдение факторах.
      Наконец с борта поступило сообщение: «Дистанция сто восемьдесят метров. Азимут сорок семь – сорок восемь. Две удаляющиеся цели. Четвероногие. По виду и характеру передвижения – семейство кошачьи. Вес – около девяносто одного и восьмидесяти семи килограмм. Длина, не считая хвоста, метр сорок восемь и метр морок два соответственно. Ориентировочная высота в холке – семьдесят или семьдесят пять сантиметров. Минуту! Вторая цель остановилась! Теперь и первая. Стоят. Какие будут указания?»
      Строгу хотелось скомандовать «Огонь!» или, по меньшей мере, велеть пугнуть для острастки, но он сдержался. Еще не вечер! К тому же появился шанс поиметь хороший трофей. Ну разве это не кайф – бросить на пол перед своей койкой шкуру местного лесного тигра? Флора и фауна планеты все еще находились в стадии изучения, и не похоже, что Винер с этим сильно торопится. Он вообще предпочитает поменьше высовывать свой нос с территории базы. Гонит себе потихоньку самогон в своей лаборатории и не сильно тужит. Вот бы он утер ему нос этой шкурой!
      – Продолжить наблюдение. Мы выступаем.
      – Вас понял. Продолжаем наблюдение.
      А они молодцы. Просто молодчинки! Почуяли зверей и вжарили по ним. Это признак профи. Не хрен собачий. А то, что не поразили… То ли еще будет!
      – Вперед, парни. Вы и так лишних одиннадцать минут бока мяли. Придется нагонять. Я в голове, Чива замыкающий. Дистанция два метра. Марш!
      И они снова встали на след.
      Странно, что система наблюдения до сих пор не зафиксировала лошадей и похитителей. Времени, конечно, прошло немало, но на сколько они могли удалиться за двенадцать часов? По лесу сильно не разгонишься. Пусть здесь и не чащоба, и мастодонтам с их непробиваемой шкурой здешние ветки нипочем, по любому больше десяти, ну, скажем, даже пятнадцати километров в час сделать не удастся. Итого в пределе сто восемьдесят километров. Только это даже не в пределе, а за ним. Реально – вдвое меньше. Однако не стоит забывать, что в ста кэме отсюда находится кочевье.
      Строг, подняв руку, объявил остановку. Бойцы разом заняли позиции для круговой обороны.
      – Борт! – вызвал он вертолет.
      – На связи.
      – Что там с кочевыми? На месте?
      – Да, без изменений.
      – Картинку со спутника мне за последние двенадцать часов.
      – Господин майор, – виновато проговорил лейтенант, в данный момент исполняющий обязанности пилота вертолета.
      – Ну?
      – В это время спутник дважды выходил из зоны наблюдения.
      – Давай, что есть.
      А Кинг-то прокололся. Сейчас, когда он слышит эти переговоры, локти себе, поди, кусает. Надо было подвесить «люстру» на всю ночь, наплевав на перерасход топлива и прочую муть, которой так любит пудрить мозги финансовое управление. Деньги, бюджет, перерасход, нормативы, лимиты. Сколько можно? А то, что люди тут жизнями рискуют, это как? Впрочем, и это тоже просчитано. Военная страховая компания знает цену не только жизням, но и царапинам. Все просчитано.
      Коммуникатор, конечно, не штабной компьютер, но при известной практике и на нем можно исполнить неплохую партию. Разумнее было бы попросить базу обработать эту информацию, но это значило сыпать на рану Кинга уж очень крупную соль. Не стоит мучить полковника.
      Почти сразу Строг выяснил, что со спутника радиолокация велась только в том пятне, где пропал рядовой, То есть не больше десяти километров в диаметре. Очень качественно, очень детально, по площади и по каждому квадрату, чуть ли не каждый кустик обнюхивали, и это, несомненно, принесло бы результат, если бы пропавший солдат не оказался в седле и не умчался в известном направлении. То есть, конечно же, если б не умчали.
      Естественно, никто не мог предположить такого развития событий, но пылкой душе Строга шевельнулось что-то вроде подозрения. Впрочем, сейчас было не до них.
      Если его расчеты верны, то в данный исторический момент рядовой может находиться либо на подступах к кочевью, либо в нем самом. Своим ходом это расстояние они будут преодолевать больше суток. Это значит, все время бегом, почти без отдыха, на пределе сил. В принципе, для хорошо подготовленных диверов это возможно, то есть не выходит за пределы реальных возможностей, как реально и то, что после такого марш-броска они вступят в бой, проведя его с максимальной эффективностью. Уровень подготовки позволяет даже большее. Если бы не одно «но» – время. Они катастрофически теряют время. Этому раздолбаю, которого взяли в плен, каждая минута сейчас кажется часом. Впрочем, если он еще жив. А если нет…
      Впрочем, даже в этом случае его стоит найти и понять, на кой черт его похитили. Кому он и, главное, зачем, потребовался. Язык? Смешно. Сувенир? Военный трофей? Но ведь хорошо известно, и это многократно подтверждено материалами наблюдений и разведки, что аборигены просто фантастически миролюбивы. Они даже почти не охотятся! Что уж тут говорить об остальном.
      – Борт!
      – На связи.
      – Посмотрите посадочную площадку поблизости.
      – Эвакуация? – со скрытой надеждой уточнил пилот.
      – Приказ слышал? – озлился Строг. Они тут жилы рвут, от зверей диких отстреливаются, а этот по родной койке соскучился! Вояка.
      – Так точно!
      – Выполнять.
      Ближайшая пригодная для посадки борта площадка нашлась в тридцати километрах, если не очень отклоняться от маршрута.
      – Какого дьявола?! – возмутился майор. – А ручей?
      – Мы там не сможем сесть.
      – А зависнуть сможешь? – ехидно поинтересовался Строг.
      – Ну… Конечно.
      – Так вот, лейтенант, ставлю вас в известность, что мы тут не девочки-туристки. Заберемся. Ты меня понял?
      – Так точно.
      – Быстро нашел точку эвакуации. И учти, если я обнаружу, что она хоть на один шаг дальше оптимальной, не быть тебе капитаном.
      На базе не было человека, который не знал бы, что майор Строг свои угрозы на ветер не бросает. От не то что их выполняет, он их выполняет с максимальной скоростью и максимальной жесткостью, если не сказать жестокостью. Поэтому не прошло и минуты, как пилот дал направление движения и расстояние. Получалось, что фактически придется возвращаться назад. Не совсем, но все же.
      Майор выставил направление на коммуникаторе.
      – Вперед, волки! Ходу.
      Когда ты знаешь, что через час тебя ждет пусть и не самое уютное кресло на свете, но все же кресло, что в нем ты получишь пусть и не самый роскошный обед, но все же горячий, что скоро ты будешь в безопасности, пусть и относительной – мало ли случается авиакатастроф, бежать становится легче.
      И они дали ходу.
      Трое тренированных, сильных мужиков разного возраста и судьбы, обвешанные оружием и оборудованием, помчались по чужой планете в надежде на скорый отдых.
      Скольких людей погубили мечты и надежды. А скольких – беспечность.
      Майор Строг, заняв место в середине, автоматически следил за мерно мелькающими ботинками сержанта Чива и, пользуясь случаем, прикидывал план дальнейших действий. Еще с курсантских времен он знал и навсегда запомнил про те недостатки и преимущества, которые дает твое положение на марше. Головной весь нацелен на то, чтобы корректировать маршрут, он находится в ежесекундном поиске, в напряжении. Те, кто в середине, по большей части должны только выдерживать темп, при этом голова их свободна, и они могут предаваться чуть ли не мечтаниям. Арьергард психологически всегда более напряжен и угнетен. Во-первых, у него не прикрыта спина, а во-вторых, последний подсознательно всегда боится отстать от основной группы, но при этом, если его морально-психологические характеристики достаточно высоки, то есть выше средних, у него имеется и определенная степень свободы; ведь командир, двигающийся где-то спереди, не может отслеживать его действия. Лидер и отстающий по определению имеют больше возможностей для маневра, чем «середняк». Поэтому грамотный командир на марш-броске всегда ставит в арьергарде сильного и ответственного бойца, способного контролировать ситуацию в группе.
      Майор, знакомый с этими простыми, в общем, премудростями, в этом случае позволил себе не следовать правилам, исходя главным образом из того, что в тройке все не так, как, скажем, во взводе, а тем более в роте.
      Нападение произошло внезапно. Если б не опыт майора, то неизвестно еще чем бы все закончилось.
      На рядового Карнеги, двигавшегося замыкающим, сверху, с дерева ринулось тело, явно без намерений заключить того в дружеские объятья. Причем в тот момент, когда можно было упасть ему на загривок, с возможностью сломать жертве шею. Строг, в мгновение почуяв движение, обернулся и, одновременно вскидывая автомат и падая на бок, расстрелял нападавшего, в тот же момент, как оказалось, избежав нападения на самого себя. Второй сиганул на то место, где только что находился майор. Личное оружие десантника никогда не имеет большого калибра, редко рассчитано на большую дальность стрельбы, исключая снайперское, но при стрельбе практически в упор эффект получается страшным. Приземлившегося человека пули не только рвали на части, вышибая из тела отшетки мяса и кровяные брызги, но и отбрасывали при этом назад.
      Чива со своим обидчиком справился, поймав его на прием и добив стволом автомата, которым просто разорвал горло. Стандартная, много раз отработанная комбинация, описанная в учебниках по самообороне, без знания которой не один будущий диверсант не выходит из стен учебки.
      Несколько позже, реконструируя события, картина вырисовывалась такая.
      На ветках деревьев, почему-то точно по маршруту следования группы, сидели трое аборигенов, имея при себе сети, сплетенные из конского волоса. При том что на телах у каждого нашлось холодное оружие в виде грубоватых, но вполне рабочих тесаков с очень острыми рабочими кромками. То есть получалось, что нападавшие не хотели убивать землян, а всего лишь собирались взять их в плен. Впрочем, плен это далеко не «всего лишь». Иной плен может показаться куда хуже смерти.
      Произошедшее вызвало сразу массу вопросов, отвечать на которые, как посчитал Строг, времени нет.
      Выставленное им боевое охранение в количестве двух бойцов – теперь майор очень пожалел, что еще двоих оставил на борту – не зафиксировало никого поблизости. Ни на земле, ни на деревьях. Пусто.
      Майор бы понял, если б засада была организована по следу. Это правильно и логично. Но ведь они-то пошли по случайному, непредсказуемому маршруту, просчитать который было просто невозможно! А тем более подготовиться, считай, всего за несколько минут, ведь группа изменила направление движения совсем недавно.
      Первый и самый естественный вывод, сделанный майором, мало было назвать неутешительным. Получалось, что все способы наблюдения, имеющиеся в распоряжении землян, были совершенно неэффективны против аборигенов. Таким образом нельзя было исключить, что сейчас вокруг них троих может находится противник в любомколичестве. Вряд ли сотни, это было бы перебором, хотя и этого нельзя исключать.
      – К бою, – вполголоса скомандовал майор, поводя стволом автомата по нижней кромке крон деревьев. От этой команды он сам испытал знакомое возбуждение.
      С минуты они вглядывались в растительность вокруг себя, но никто, если и был тут, не проявил признаков агрессии и не обнаружил своего присутствия.
      В сущности, майор не видел необходимости задерживаться тут. Более того, ему хотелось как можно быстрее отсюда убраться. Прихватив трофеи, он снова распорядился:
      – Маршрут прежний. Чива первый. Мы следом, на одном уровне. Треугольником. Вперед! Шагом.
      Он и сам находился в недоумении по поводу действий аборигенов, до этого не они никогда не проявляли даже тени агрессии. Исходя из этого, он мог себе представить, в каком состоянии пребывают сейчас его подчиненные, не имеющие и половины опыта майора. Строг был из тех командиров, которые привыкли учитывать психологию окружающих, и умело играл на эмоциях, заставляя людей подчиняться себе. А уж страха нагнать он мог получше иных прочих, хотя сейчас самому было впору бояться.
      Закончив короткий отчет Кингу, он поменял направление движения.
      – Бегом! Правее! Еще правее.
      Минут через пять еще раз, потом еще и еще, чем, конечно же, увеличивал время движения, но не это сейчас было главное. Главное, сохранить боеготовность группы и ее личный состав.
      – Ходу, ходу прибавили! Девочки, не спать на ходу!
      Он бежал, опасливо шаря глазами по сторонам, подстегивая бойцов и по-звериному вычуивая опасность. Не его чувства молчали, не то опасности не было, и это настораживало еще больше. Несмотря на все шараханья и зигзаги они все больше приближались к ручью, а уж тут-то, у водопоя, не могло не быть животных. Они просто обязаны быть, и время от времени попадающиеся им следы говорили о том, что так оно и есть на самом деле.
      Наконец он увидел, даже не то чтобы увидел, а засек шевельнувшиеся ветки куста слева по ходу движения, и скомандовал: «Стоп! Занять позицию!».
      Все трое рухнули как подкошенные, выставив перед собой автоматы. Позиция, которую они заняли, было не самым подходящим местом для обороны; длинный пологий склон с редкими высокими деревьями, прореженные пятнами густого кустарника, под прикрытием которого можно было подобраться к залегшей троице на расстояние в пару десятков метров. Зато выглядело чуть ли не идеально для засады.
      Прошло с минуту, наверное, когда из-за кустов показалось животное, напоминающее оленя, только что без рогов. Выдвинувшись из кустов, оно хватило воздух раздутыми ноздрями, посмотрело и двинулось дальше, словно неуверенно, на ощупь, переставляя длинные ноги. Его и людей разделяло метров тридцать, не больше.
      Майор, глядя на животное, переводил дух и мысленно хвалил себя. Если их троицу не учуял лесной зверь, очень, судя по всему, осторожный, то стоит признать, что они передвигаются достаточно скрытно и бесшумно. А когда чуть ли не под носом у Строга из травы выскочила суетливая зверушка длиной с ладонь, и остановилась, заворожено глядя на землянина, он и вовсе успокоился.
      Выждав паузу, возобновили движение. Вперед, вправо, влево, еще раз влево, через поляну и – марш, марш, не спать!
      К ручью вышли к назначенной точке. Маленький водный поток делал здесь петлю, следуя рельефу, и, надо полагать, в сезон здесь разливался широко, а теперь здесь образовалось что-то вроде запруды со здорово заболоченными берегами и крохотным озерком, затянутым илом и ряской, над которым метались многочисленные насекомые. Сказать по чести, не самое лучшее место для эвакуации, но, надо полагать, вертолетчик основательно прочесал местность, если ничего другого не предложил.
      Перемазавшись по пояс в вонючей жиже, все же поднялись на борт, безжалостно, словно из мести, пачкая свеженький салон. Но при этом все трое почувствовали себя почти дома. Здесь, в брюхе летающей машины, казалось куда безопаснее, чем внизу. Обозначив пилоту маршрут – двадцать пять минут лета – Строг, прихлебывая витаминный чай из бортового пятилитрового термоса, стал обстоятельно докладывать Кингу обстановку. Тому тоже якобы не нравилась засада, в которую они угодили, но майору показалось, что в интонации командира проскальзывает удовлетворение. С чего бы это? Или с устатку и перепугу чудится?
      – Ты уверен, что найдете рядового в кочевье?
      – Откуда я могу быть в этом уверен? – парировал Строг. – Просто это единственное стоящее предположение. Ни спутник, ни поиски с борта не смогли его обнаружить. Значит, он среди аборигенов. Меня волнует другое. Если он там, то что мы можем себе позволить для его освобождения?
      – Все! – жестко сказал полковник, с экрана глядя ему в глаза.
      – То есть…
      – Я же уже сказал! Или требуется уточнение?
      – Никак нет, – ответил майор, хотя против некоторых уточнений он бы не возражал.
      – Тогда действуйте.
      Здесь, на борту, можно было снять шлемы, небрежно взъерошить мокрые волосы, попить и поесть, наслаждаясь передышкой. И все трое пользовались этим в полной мере, успев при этом пополнить носимый боекомплект. Майор, глядя на проплывающие под ними кроны деревьев, за которыми ни черта не разглядеть, старался понять, как же они все же угодили в засаду, и вынужден был признать, что произошло это случайно. Ну не получается по-другому! Наверняка трое охотников засели на деревьях в расчете на дичь, хоть на того же оленя, а увидев землян сдуру решили взять их. Ну а то, что аппаратура их не засекла… Что ж, и это объяснимо. Плотная листва не позволяет вести визуального наблюдения, а средства радиолокационного обнаружения, да и спектрологического тоже практически бессильны против неподвижного объекта. Ну как можно засечь человека, если он, скажем, сидит, прислонившись к стволу, и спит? Когда этих стволов вокруг – тысячи. Сотни тысяч! Обшаривать каждый? К тому же во сне он не испражняется, почти не потеет, то есть не создает активных запахов. А ведь в засаде, в неподвижности можно находиться часами. Ведь звери куда чувствительнее, чем какая-то там аппаратура, способная, к тому же, обнаруживать не отдельного человека, а группы людей.
      Минут через пятнадцать полета среди сплошных – ковром – деревьев появилась прогалина с изогнутым, как фасолина, озером.
      – Сделай кружок, – попросил майор пилота, и тот, заложив вираж, облетел водную поверхность.
      В кустах на одном из берегов шарахнулось какое-то животное. Майору показалось, что это массипо, но биться по этому поводу об заклад он не стал бы; все произошло очень быстро. Да и далековато. Глядя на воду, очень захотелось искупаться. Находиться в грязной по пояс одежде, с которой все время капало, было противно.
      Рядового Карнеги он решил оставить на борту. Теперь его задача обеспечивать прикрытие с воздуха.
      Кочевье расположилось на берегу реки у подножия большого холма, если не сказать горы. Жиденькие шатерки, крохотные фигурки людей, несколько костров, свободно пасущиеся лошади. Пилот, включив видеоаппаратуру, все это фиксировал, одновременно транслируя на базу.
      Строг не понял, засекли аборигены вертолет или нет – никакой паники или оживления внизу он не заметил, но в целом ему было не до того. Предстояло десантирование.
      – Нашего видишь? – спросил он у пилота.
      – Пока нет.
      – А ну еще кружок.
      Но и кружок ничего не дал. Рядового Булыгу видно не было. Впрочем, это ничего не значило. Вокруг полно кустов, да и любой шалаш мог его скрывать. Если только он жив. И на кой черт он снял коммуникатор? Ну, если он только доберется до него!
      – Вон там! – показал Строг место высадки на склоне, метрах в двухстах выше кочевья. – А примешь нас на берегу. Видишь пляжик?
      Пилот кивнул, переводя вертолет на снижение.
      – Всем приготовиться! – крикнул майор, хотя этого и не требовалось; оснащенные системой связи шлемы позволяли слышать даже громкий вздох, так что порой на марше приходится убирать громкость. – Идем двойками. Чапмен со мной. Проверять каждый шалаш. Сопротивление давить на корню. Внимательно смотреть по сторонам. Сбор – на берегу, там, где песок. Карнеги! Ты прикрываешь. Минута!
      Пилот, рискуя задеть винтом склон или получить обратный аэродинамический удар, завис метрах в десяти над землей. С обоих сторон борта упали веревки, по которым заскользили люди, подогнув колени. Не успел последний коснуться поверхности, как машина, взвыв двигателем, рванула вверх. Ни один вертолетчик не любит находиться близко от земли. Но этот лейтенант ничего, не трус. Другой бы на его месте постарался подвиснуть повыше.
      Но все эти мысли ушли назад, едва все еще сколькая от болотного ила подошва ботинка майора коснулась камней. Отпустив трос и освободив автомат от крепления, во время десантирования фиксировавшего оружие на груди во избежания травм головы, рванул вперед, догоняя ушедшего вперед Чапмена.
      – Ходу, ходу! – кричал он на бегу.
      Уклон градусов в двадцать пять позволял развить приличную скорость, так что до первого шалаша они добежали меньше чем за минуту. Их давно заметили, в лагере началась паника, но пока еще не перешедшая в агрессию. Один шалаш – спавший в нем мужчина вскинулся и закричал. Но рядового здесь не было. Второй – вообще пусто. Третий. Четвертый. В кустах. Пятый. Ничего! У двойки Чивы тоже пусто. Они прочесали уже больше половины кочевья – один внутрь, второй наготове снаружи, – аборигены кричат, мечутся, кто-то убегает, кто-то, наоборот, падает, закрывая голову руками, и все пусто. На кострах жарится мясо, пахнет им так, что слюни текут. Майор уже начал подумывать, что его предположение оказалось не верным. Пустышка! И – темп, темп! Человек не иголка, если он есть, найдется, куда денется. По очереди громко звали: «Булыга!».
      До берега оставалось метров семьдесят, когда сержант Чива, чья двойка продвинулась чуть дальше, вдруг крикнул: «Есть!».
      Наконец-то!
      Разделяющее их расстояние майор преодолел в несколько длинных прыжков, перепрыгнув через очередной костер, сбив при этом на угли палку с нанизанными на нее кусками мяса. Эх, барбекью. Да с молодым бы вином…
      То, что он увидел у куста, увешанного неестественного алого цвета ягодами, сначала отказалось принимать его сознание. Просто разум майора Строга, несмотря на весь опыт и подготовку, не был готов к восприятию того, что видели его глаза. Разрезанный комбез, перепачканный в крови, окровавленные кости, рассеченный поясной ремень, ботинки – спецпроизводство для внеземной группировки. И всюду кровь, кровь. На траве, на остатках одежды. Расческа – дешевка из военного магазина с эмблемой космической военной группировки – тоже в крови.
      Некоторое время он стоял, глядя на все это, на то, что еще недавно было рядовым Булыгой. И вдруг понял, что это за мясо так аппетитно пахло. Он едва успел отвернуться, чтобы мутная струя, вырвавшаяся из его горла, не облила останки рядового, и выплеснул на куст с алыми ягодами выпитый недавно витаминный чай и не успевшие перевариться кусочки галет с сублимированным мясом, усваивающимся, как написано в инструкции, в течение двадцати минут после применения. Видно, не прошло еще этих самых минут.
      Злость, досада, чувство стыда перед подчиненными – все это он испытал в тот момент, когда куст перед ним оказался залит бело-бурой жидкостью, так не кстати вырвавшейся из его желудка. Не дело командиру блевать перед своими подчиненными.
      – Огонь! – бешено закричал он, первым вскидывая автомат.
      Со времени начала активной фазы операции прошло уже достаточно времени для того, чтобы немалая часть аборигенов успела разбежаться, поэтому первые пули попали в ближайший шалаш, от которого полетели ветки и трава. Ветки сразу попадали на землю, а растрепанная трава отчего-то не спешила падать и кружилась, кружилась в воздухе, словно семена одуванчиков.
      Именно это больше всего врезалось в память майора, чуть ли не каждая травинка, остальное же так, фрагментарно, отдельными кусками. Пробитый пулями падает на землю у костра абориген с длинными волосами, взметнувшимися при падении. Кто в него попал? Он или, скажем, Чива? Костерок с жарящимся на нем мясом словно взрывается, когда в него попадает очередь, и горящие угли попадают на ближайший шалаш, отчего тот вспыхивает, будто смоляной факел. Еще один кочевник ползет на боку, волоча за собой простреленную ногу и оставляя на траве широкую красную полосу. Его майор добил выстрелом в грудь.
      Людоеды! Нелюди! Всех, всех перестрелять, до единого! Мужиков, баб, малолеток – всех.
      Были еще какие-то трупы, стоны и крики, но в памяти майора они не отложились. Он бежал, стрелял, снова бежал, в кого-то целился, что-то орал, страшно ругался, как он научился на смертельных Соляных полигонах, прозванных так не за солончаки, которые, впрочем, там тоже попадались, а за то, что форму приходилось стирать ежедневно, иначе на следующий день она становилась хрупкой и просто ломалась из-за пропитавшей ее соли, вместе с потом выходящей из человеческого организма.
      Остановился он только тогда, когда очутился на другой стороне небольшого кочевья и увидел впереди крупы огромных лошадей, скрывавшихся за деревьями.
      Наверное, можно было бы прочесать окрестности и найти еще кого-то, но сил его группы для подобного прочесывания было явно недостаточно.
      Майор огляделся. Не требовалось даже переклички для того, чтобы понять – все его парни целы. Не уж много нужно времени, чтобы сосчитать четырех человек. Кочевье разгромлено. Нетронутыми выглядели всего пара шалашей, остальные были либо разрушены, либо горели.
      – Борт! – позвал он в микрофон, хотя этого и не требовалось: вертолет висел почти прямо над его головой.
      – Борт слушает.
      – Эвакуация!
      – Есть.
      Ему показалось, что пилот отвечает ему без потребной лихости, как бы нехотя, что называется через губу, но разбираться в нюансах не стал. Не ко времени. Потом, с этим потом.
      На маленьком пляже, на который опустился вертолет, поднялась песчаная буря, из-за чего песок сразу попал в глаза, уши и рот, что несколько затруднило посадку, но тем не менее все четверо, кашляя, отплевываясь и протирая глаза, наконец-то оказались в родном «брюхе», после чего машина, резко рванув вверх, взяла курс на базу.
      Кое-как восстановив зрение, майор Строг посмотрел наружу, но кочевье уже осталось позади, а под ними снова был неровный лесной ковер. Он оглянулся назад, окидывая взглядом бойцов, и увидел взъерошенного, злого Карнеги. Это еще что за новости?
      Внутренность маленького вертолета устроена так, что в нем всего три ряда кресел. Два передних – мягкие пилотские. Или, как в данном случае, пилотское и командирское. Плюс четыре пассажирских. Жестких и съемных. Есть еще откидные турели для пулемета, закрепленного на потолке салона, термос, место для продуктов и боеприпаса и аптечка. Вот и вся роскошь, не считая огнетушителя, лебедок с тросами для десантирования и прочих совершенно утилитарных вещей. То есть никакой кабинки для исповедания, а выяснять при всех отчего у Карнеги такая злая рожа в данный момент майор посчитал неуместным, предпочтя оставить выяснение на потом. Может, у воина просто живот прихватило; туалетной кабинки здесь не было точно так же, как и исповедальни. Вместо этого он, снова обернувшись, спросил бодро и с насмешкой:
      – Ну, парни, штаны у всех сухие?
      – У меня мокрые, – заявил Чива. – И еще грязные.
      – Ничего, на базе отмоешься!
      – Вы тоже, господин майор.
      Кто-то хихикнул.
      – Придется войти в трою компанию, – поддержал сержанта Строг. После боя надо дать ребятам возможность расслабиться. – Карнеги тоже захватим. Больше никто не хочет? Ну, смотрите, время передумать еще есть.
      Рядового Булыгу он знал плохо. То есть не сказать, что не знал совсем. Личного состава немного, поэтому про каждого он хоть что-то, да знал. Про одних больше, про других меньше. А этот булыга был каким-то незаметным, что ли. Он не выделялся и не стремился к этому, держась в тени. Исполнительный, дисциплинарных взысканий не имел, но и рвения в службе не проявлял. Другими словами, он был из тех, кто не любит службу. Не его это, душа к ней не лежит, хотя сюда старались отбирать тех, кто подпадает под категорию «боец», без всякой иронической подоплеки или издевки, что часто встречается в земных подразделениях, где отбор не такой строгий. Однако психологи, без участия которых не проходит формирование ни одной внеземной части, имеют свои виды и резоны, так что присутствие среди сорвиголов эдакого тюфяка, наверное, чем-то оправдано.
      Однако майор совсем не считал Булыгу никудышным солдатом. Наоборот, даже присматривался к нему на тот предмет, чтобы потихоньку тянуть его на отделение. Парень спокойный, без закидонов, себе на уме, можно даже сказать, хозяйственный и обстоятельный. Но позже эту затею оставил. Хозяйственные должны служить по хозяйственной части, а не боевым подразделением командовать. Здесь не обоз и не богодельня.
      Однако ж гибель солдата – а именно такаягибель – произвела на Строга впечатление. Конечно, в настоящих боевых условиях мало ли что случается. И слизняков, и лягушек всяких жрать приходится, и пить из лужи, но человечина – это уже за гранью. Хотя, честно говоря, слухи такие в дивизии ходили, когда они на Соляных полигонах корячились. Тогда как раз несколько солдат пропало. Правда, официально считалось, что они погибли на скалах; расщелин и дыр всяких там не счесть. Лично он тогда считал, что слухи эти распускаются намеренно, чтобы народ не расслаблялся. Воды у них там было хоть залейся, а еда по той жаре в глотку не лезла.
      На территории базы приземлились без приключений, хотя пилот мог бы посадить и помягче. Когда спрыгнули на землю, майор кивком подозвал Карнеги.
      – В чем дело, рядовой? Почему не поддержал нас огнем сверху?
      – Команды не было, – ответил тот, отводя взгляд.
      – Ты мне басни-то не рассказывай! Еще скажи, что пулемет заклинило. Тогда будешь разбирать его и собирать до самого отбоя.
      – Я такого не говорил.
      – Тогда что? Растерялся? У меня есть хорошее лекарство от растерянности. Смирно! Слушай приказ. Сто кругов по плацу с пулеметом на плечах.
      Это серьезное лекарство, учитывая, что станковый крупнокалиберный пулемет весит четырнадцать кило без боезаряда, а еще он очень неудобен в носке. Рядовой посмотрел на него диким взглядом.
      – Я обеспечивал вашу эвакуацию, – наконец сказал он.
      – Да? – неприятно удивился майор. – Как это? Ты расскажи, расскажи мне. Просто интересно знать, что такого героического ты совершал, когда твои товарищи сражались.
      – Этот… – Карнеги посмотрел куда-то за майора и поправил автомат на груди. – Чуть было без вас не улетел.
      Майор Строг обернулся и увидел спину поспешно удалявшегося пилота.

      Есть вещи, которые заботят любого командира куда больше, чем отдельные неудачи тактического характера и даже потери личного состава, если они не превышают некий негласно установленный лимит. Сейчас его беспокоило, почему транспортник, доставивший сюда тренера и кое-какой груз для базы, не улетает по своим делам, а продолжает оставаться на орбите. Для кораблей такого класса это слишком большая роскошь, учитывая, что расписание рейсов для них составляется за год, а то и больше. Уж больно недешевы их услуги, чтобы вот так бездарно терять время на орбите какой-то там планетки. В сочетании с тем, что новоприбывший тренер в наглую, демонстративно передал на него запись, эта задержка волновала полковника все больше.
      Поэтому все время, пока происходила спасательная экспедиция под командованием майора Строга, он не переставал ломать над этим голову.
      Конечно, существует вероятность, что на корабле произошла некая поломка, и экипаж ее устраняет, пользуясь представившейся возможностью. Правда, он с трудом представлял, что можно ремонтировать своими силами в течение целых суток на корабле, сошедшем со стапелей всего два года назад. Он не техник, но знает, что за такой срок все мелкие и не только мелкие неисправности, как правило, вылезают наружу и их успевают устранить, а предполагать что-либо серьезное на серийном, отработанном изделии, прослужившем всего ничего, было как-то глупо. Тем более, что с орбиты за эти сутки с небольшим не поступало сообщений о происшествиях и, больше того, призывов о помощи. Кинг позаботился о том, чтобы переговоры гостя были взяты под плотный круглосуточный контроль, но до сего момента никаких тревожных сигналов не отмечалось. Выходило, что висит себе железная туша над головой просто так. Вроде как отдыхает. Только полковник Ларусс не верил в подобную простоту. Больше того – он ее опасался.
      Майор Строг – грязный, дурно пахнущий – появился в командном блоке с докладом. В сущности, полковник и так уже все знал, но военные традиции вещь настолько же неистребимая, как утренний восход солнца над горизонтом.
      Правду сказать, сообщение о том, что рядового его части сожрали местные, на какое-то время отодвинуло на второй план мысли о зависшем транспортнике, и сейчас он, слушая доклад, снова переживал этот факт.
      – Вы уверены, что не ошиблись? – спросил он, когда майор закончил доклад и, воспользовавшись приглашением командира, деликатно сел на краешек штабного стула, чтобы не сильно его запачкать. Какая разница, если все равно придется его отмывать, как и пол под ним!
      – Абсолютно уверен, господин полковник. Я зафиксировал для отчета…
      – Я видел. Только я спрашиваю о личных впечатлениях. Не может так случиться, что рядовой Булыга сидит сейчас где-нибудь на пенечке и ждет, когда товарищи вытащат его из дерьма, в котором он оказался? Правда, по собственной глупости, но сути дела это не меняет.
      – Остатки его формы…
      – А точно его?
      – Другой там неоткуда взяться. Я взял образцы крови и… – Строг сглотнул. – Тканей.
      – Передадите доктору, – приказал Ларусс. – Немедленно. У нас должна быть стопроцентная уверенность. Иначе результаты вашей экспедиции оказываются под вопросом. Надеюсь, вы меня понимаете. Расстрел местного населения – это вам не в тире кегли валить.
      – Я могу идти?
      – Нет. Я хочу понять, почему аборигены проявили такую агрессию. Раньше за ними ничего подобного не замечалось. А, майор? Есть соображения? – перешел полковник на полуофициальный тон.
      – Не понимаю, – ответил Строг, заметно расслабляясь. – Может, за ними и раньше такое водилось, а мы просто не замечали?
      – За три-то года наблюдений? Сомневаюсь.
      Майор был вынужден молча согласиться. Иначе что же получается? Три года существует здесь база, три года ведутся исследования, происходят контакты, осуществляется разного рода наблюдение, а очевидного не заметили? Тогда что же здесь все это время делали господа военные? Каким это таким чудесным образом они сумели проглядеть склонность местного населения к каннибализму? Странно. Не симулировали ли они работу, пуская пыль в глаза руководству? А это уже совсем другая оценка. За такое уже не просто поругают и отпустят с миром, пусть и без пенсии, за такое и под трибунал можно запросто попасть.
      – Идите. Приведите себя в порядок. Через два часа жду с соображениями по этому вопросу. Но сначала к Тому. И поторопите там его.
      Сам же, едва майор вышел, связался с доктором базы.
      – Сейчас к вам зайдет майор Строг. Посмотрите его. Что-то я опасаюсь за его здоровье.
      – В каком смысле, господин полковник?
      – Ну, я же не врач. Посмотрите там его по-своему. И – повнимательнее. Только, прошу, не официально. Вы меня понимаете?
      – Надеюсь, – ответил врач с заметным недоумением в голосе.
      Да и сам полковник пока не очень понимал. Промелькнула у него одна мысль, вот и решил ее того, использовать. Об истинном предназначении базы на планете знал только он один. Во всяком случае, в это он верил до вчерашнего дня, пока тут не появился Чемпион. С одной стороны, глупо предполагать, что какому-то там бывшему спортсмену кто-то мог доверить тайну даже не государственного масштаба – планетарного. С другой же, бес его знает, какие могут быть связи у чемпиона. Они ведь не только болельщикам автографы раздают, но и с генералами выпивают, с президентами ручкаются. Полковник знал историю, в которой одна певичка с бодро торчащими сосками так задвинула одного министра, что только диву давались. Так что на поверку иной балерун с красивой попкой оказывается куда сильнее государственного человека, жизнь положившего на служение своему народу.
      К сегодняшнему дню со всей отчетливостью полковник прослеживал связку «Чемпион-корабль». Тренер здесь и транспортник тоже, хотя по всем правилам должен был бы уже убраться восвояси. По крайней мере, до сего времени исключение было только единожды, когда, как позже выяснилось, на базе проводилась негласная проверка. Сценарий разыграли по поводу якобы эпидемиологической опасности. Пять человек с соответствующим оборудованием целую неделю шлялись по базе, заглядывая во все уголки и вступая в тесный контакт с каждым, с кем считали нужным. Полковник раскусил их на третий день, но, к счастью, особых нарушений за ним не нашлось. Правда, пару месяцев спустя ему были присланы указания по активизации деятельности, но к тому моменту произошли события, сведшие на нет свежеполученную инструкцию.
      Теперь, похоже, руководство решило действовать тоньше.
      В этой связи вчерашне-сегодняшнее происшествие приобретало несколько иной характер. Полковник Ларусс не больно-то верил во всякие чудеса, тем более устраиваемые на расстоянии – по большей части все это мистика и глупость, – но когда одновременно происходят два ЧП, даже, казалось бы, никак меж собой не связанные, невольно приходится задуматься. Корабль-тренер-похищение-каннибализм. Ну и плюс нападение на группу Строга. И все это в течение одних суток. Просто нагромождение событий, подобных которым за последние месяцы не имелось.
      Впрочем, такой вариант развития взаимоотношений с аборигенами как нельзя лучше соответствовал поставленным перед полковником целям. Правда, исключая каннибализм. В этой связи его сейчас интересовало только то, насколько наблюдатели – а в их присутствии он не сомневался – в курсе этих самых целей. По собственному немалому опыту он знал, насколько результаты проверки зависят от задач, поставленными перед проверяющими. Если, к примеру, упор делается на морально-боевые качества командира, то вывод может быть одним, если же приоритет отдан общей боевой готовности подразделения – другим, ну а коли комиссия нацелена на какую-нибудь экзотику типа вроде качества контактов с местным населением, то тут вообще простор для творчества. Поэтому во время любой инспекции, любой проверки – гласной или нет, – любого контакта с вышестоящим начальством командир в первую очередь хочет знать, что тех интересует, какой направленности имеет их любопытство. Не знание этого порой способно привести человека в ступор, что ведет к совершению ошибок. Ведь одного хлебом не корми, только дай посмотреть на марширующих солдат, в едином порыве приветствующий его вымуштрованный строй. Да еще что б с песней, да под музыку, да что б подошвы с грохотом впечатывались в асфальт плаца. Другой же всю эту дрессировку от души ненавидит, и хорошо ухоженная машина пехоты ему милее церемониального прохода.
      Набрав на коммуникаторе сообщение, он разослал его шестерым подчиненным, которые через два часа должны были прибыть к нему на совещание. Следовало коллективно обсудить новую ситуацию, выявленную благодаря экспедиции Строга, и попробовать выработать линию поведения в сложившихся условиях.
      Но сначала он вызвал Густава.

      Лошади вели себя неспокойно, метались в денниках, и кто знает, что случилось бы, если б те не были изготовлены из несокрушимого бронепласта, из которого даже танки делают, неизвестно что могло случиться. Костик, обычно исполнительно-безмятежный, и тот шарахался, когда очередная туша впечатывалась в стенку, отчего по всему строению проходил гул. Густав опасался, что могут не выдержать запоры на дверях; они все же не предназначены для противостояния такому натиску, но ничего, обошлось. Больше часа вчетвером делали успокаивающие уколы, вкалывая не то что лошадиные – слоновьи дозы. Когда закончили, доктор, недовольно хмурясь, заметил, что такими темпами его запасов не хватит и на неделю. И поспешно ушел, сославшись на дела и предоставив оставшимся разбираться со своим хозяйством.
      – Скажи, Густав, – спросил Чемпион, когда они вдвоем вышли из конюшни немного передохнуть и подышать свежим воздухом, – получается, что массипо вывезли на Землю отсюда?
      – Ну, в каком-то смысле так и есть.
      – То есть? Что значит «в каком-то»?
      – Послушай, Макс. Ты корабль изнутри видел? Я имею в виду космический.
      – Естественно. Иначе на чем бы я сюда прилетел? Не на метле же.
      – Один?
      – Не один. Я, считай, на четырех добирался, с пересадками.
      – Ага, значит, опыт есть. Ну и где ты там видел место для таких слонов?
      – Да мало ли! Может, какой особый, специально для перевозки крупногабаритных грузов. Или что-то вроде прицепа. Трейлер там, не знаю, или даже вагон.
      – Ну ты даешь, Чемпион! Скажет тоже. Да просто взяли образцы тканей, а там клонировали, и все дела.
      – Слушай, но ведь это же запрещено, – искренне удивился Чемпион, на что Густав с удовольствием рассмеялся, брызгая при этом слюной.
      На смех из ворот вышел Костик, с готовностью кривя в улыбке отталкивающе-ассиметричное лицо. Чемпион при виде его отвернулся, что не ускользнуло от Густава. Отсмеявшись, он наставительно произнес:
      – Даже наш Костик знает, что за большие деньги можно все, что находится в списке под названием «Нельзя». Так, Костик?
      – Да, да, – быстро закивал тот, довольный, что его пригласили к беседе.
      – Вот молодец! Убрался там? Тогда пойди, принеси нам попить. Помнишь где?
      – Помню, да.
      И умчался, довольный.
      – Вот ты сколько на Земле зашибал? – спросил Густав, упершись взглядом в Чемпиона.
      – Да всяко бывало.
      – Не говоришь? И правильно. Про свои бабки лучше помалкивать. Но все побольше, чем какой-нибудь работяга у станка. А хозяева твои? А букмекеры? Заводчики? Тренеры? Телевизионщики? Спонсоры? Прикидываешь? Да ради таких доходов они собственную мать с потрохами продадут, не то что каких-то там лошадей клонировать! Ну, может, для блезира привезли одну-две, мол, вот, начало стада. А остальных в пробирочках! Уж ты поверь мне. Хотя и этого наверняка не делали. Зачем? Одна ветслужба все жилы вытянет и правильно сделает.
      Он замолчал, спохватившись. Уж больно он разоткровенничался. Не по чину простому наемнику знать такие тонкости. Скребанул ногтями в бороде и сменил тему.
      – А ты здорово с лошадьми управляешься. Смотрю, слушаются они тебя.
      – С детства на конюшне, – рассеянно ответил Чемпион, бездумно уставившись на кучу навоза. – Слушай, тогда что же это получается? База здесь уже чуть ли не полвека, так, что ли?
      – С чего ты взял? Три года всего. Это я тебе точно говорю.
      – Да массипо-то на Земле уже больше тридцати лет! Сколько я себя помню. И до меня были.
      К счастью, вернулся сияющий Костик с запотевшей бутылкой и двумя пластиковыми стаканами в руках.
      – Вот спасибо! – несколько преувеличенно обрадовался Густав. – А себе стакан чего же не прихватил? Забыл?
      Он старался привечать дурачка, был с ним демонстративно ласков, и Костик к нему тянулся.
      – Я уже попил. Там.
      Дебил взмахнул бутылкой, показывая где «там», чуть не выронил ее, но справился, перехватил и прижал ее к груди. В отличии от многих других умственно не полноценных порой он являл неожиданное, несвойственное им проворство, чем вызывал у Густава некоторые подозрения. Как вот сейчас с бутылкой. Ведь она же явно выпадала у него из руки, просто стопроцентно, однако ж как-то умудрился удержать ее.
      – Правильно, Костик, не растерялся. Ну, давай. Спасибо тебе. Можешь идти. Отдыхай.
      – Ага, – закивал Костик. – Отдыхать.
      И ушел в темноту конюшни, громко шлепая подошвами ботинок.
      Разлили по стаканам холодную воду, не спеша, по глотку – холоднющая! – выпили.
      – Эх, сейчас бы чего покрепче, – сожалеющее проговорил Густав.
      – Вообще-то у меня есть, – откликнулся Чемпион.
      – Так давай, чего мы ждем!
      – А не рано? Животинки-то ничего, успокоились?
      – Теперь они, думаю, до утра не взбрыкнут. А то и до обеда. Дозу-то мы им – ого-го!
      И вправду, гулкие удары, еще недавно сотрясавшие конюшню и бившие по нервам, прекратились. Повертев в пальцах пустой стакан, Чемпион бросил его в урну у входа; в смысле мусора на базе было строго, это он, похоже, успел это усвоить.
      – Пойду-ка я к доктору схожу. Поговорю насчет лекарств. Если их у него и вправду мало осталось, то нужно что-то придумывать.
      – А что тут придумаешь? – спросил Густав, щурясь на солнце. – Фармацевтический завод откроешь?
      – Зачем завод? Транспорт, на котором я прилетел, еще на орбите. Может, у них есть запас? Так пусть поделятся. И вообще я не понимаю, что происходит. Раньше же, вроде, такого не было?
      – Это точно.
      – Пойду, поговорю. А ты, если хочешь, подваливай через полчасика ко мне. Побалуемся коньячком или чем покрепче. Можно бы и других пригласить. Я ж так и не проставился по прибытии.
      – Успеется. Послезавтра у нас что? Суббота? Вот после шести в кубрике и устроимся. Заодно с поваром договоришься, чтобы закуску обеспечил. Хотя лучше вместе сходим. За коллективную пьянку в будни Кинг-Конг голову вмиг отвинтит да еще и оштрафует. Тебе оно надо?
      – Спасибо, Густав.
      – Давай, через полчасика я к тебе подойду.
      Макс, в целом уже ориентирующийся на территории базы, обогнул прогулочный загон, миновал склад с фуражом и почему-то не пошел через плац, хотя так до медблока было короче, а двинулся вдоль спортгородка, на котором капитан Берг гонял личный состав. Кивком поздоровавшись с ним, некоторое время шел, свернув шею, с любопытством глядя на то, что вытворяют на снарядах солдаты и сержанты. После вчерашнего провального окончания учений кроме как гонять людей по плацу и вот здесь, да еще заставлять зубрить уставы и матчасть, больше на базе заняться было нечем. Злые офицеры лично мордовали нижние чины, будто это они были повинны во вчерашнем происшествии. Хотя, в принципе, Макс мог допустить и такое. Ну надоело парням рисковать черт знает где и почему, вот и решили устроить что-то вроде локаута. Сговорится-то ничего не стоит. Он знал подобные штучки. Животинке, например, можно было дать проглотить самодельную пилюлю из жгучего перца, закатанного в желатин или хоть в кусок теста. Кислотность желудка у травоядных невысока, так что оболочка разъедается медленно, насколько часов, зато эффект потом получается сильный. Другое дело, что добиться подобного эффекта одновременно у многих животных трудно, но тут нельзя не учитывать очень высокую степень стадности, взаимовлияния и притяжения у массипо, гораздо выше, чем у земных лошадей, у которых он развит весьма сильно.
      Медпункт состоял из нескольких соединенных блоков. В одном из них вчера разместили раненых, в другом располагалась операционная и лаборатория, в третьем жил доктор.
      Сунувшись было в жилой отсек и наткнувшись на запертую дверь, Макс толкнул следующую дверь, за которой находилась лаборатория. Тоже заперто. Подошел к третьей. Эта была открыта, но за ней оказались только больные.
      – Где Том Иванович? – спросил он у парня, который лежа на койке смотрел телевизор и самозабвенно ковырял в носу.
      – Не знаю, – ответил тот, не отрываясь ни от одного из увлекательных занятий.
      Ругнувшись про себя, вышел на улицу и беспомощно оглянулся. Ну и где его теперь искать? Хотя, в сущности, чего искать?
      Он согнул в локте левую руку с закрепленным на ней коммуникатором – сегодня утром Тауберг выдал – и стал неловко нажимать на кнопки, сбиваясь и начиная вновь. Больше всего он не хотел нарваться на Кинг-Конга, и, наверное, именно поэтому именно его код все время всплывал в памяти. Наконец, сообразив, что можно воспользоваться общим меню, вызвал врача.
      – Это я, – сказал он, когда лицо эскулапа появилось на экране. – Хочу вот к вам зайти.
      – Ну и в чем дело, заходите.
      – Так вас нет.
      – Это, может быть, бога нет, хотя тоже вопрос, а я точно есть. Вы где?
      – Тут, у медблока.
      – Понятно. – И отключился.
      Хорошие тут порядки. И народ ничего, вежливый и гостеприимный. Воспитанный, можно сказать.
      Тут дверь лабораторного блока открылась и из-за нее показался доктор, облаченный в халат и резиновые перчатки.
      – Прошу, – не слишком ласково пригласил он. – Что еще произошло?
      – Ничего пока. Хотел с вами переговорить по поводу…
      – Да заходите же! Жарища тут.
      Макс поспешил воспользоваться приглашением и вошел внутрь, где действительно было куда прохладней, чем снаружи. За его спиной щелкнул замок.
      – Я на минуту. Хотел с вами поговорить по поводу успокоительного, – поспешил объяснить цель своего прихода. – Не знаю, что происходит с животинками, но если так будет продолжаться, может, стоит попробовать увеличить запас лекарств.
      – Да? Это каким же образом? – довольно ехидно поинтересовался врач.
      – Насколько я знаю, корабль все еще на орбите. Не знаю что там у них за груз, но, думаю, если командир к ним обратится, то они поделятся своими припасами.
      – Да вы садитесь, – показал доктор на стул. А что, вы предполагаете, у них это может быть надолго? Я имею в виду лошадей.
      – Не знаю. – Макс, не скрывая интереса, огляделся. – С подобным я не сталкивался.
      – А вы вообще давно… Ну, с ними. Я имею в виду, работаете.
      – Сколько себя помню.
      – Вот как. – Том Иванович сел напротив и пожевал губами. – Выпить хотите?
      – Попозже. Кстати, приглашаю. Прямо сейчас. Я привез кое-что.
      – Джина нет?
      – Есть. Кстати, содовая тоже.
      – Отлично. Лед я обеспечу. В сущности, я готов.
      Он начал стягивать с рук перчатки, проявляя признаки нетерпения. «Алкаш», – подумал Макс, наблюдая за этими торопливыми движениями.
      – Так что насчет лекарств?
      – Лекарств? Господи! Ну звякните Ларуссу, пусть занимается.
      – Том Иванович…
      – Том! Просто Том. Надоело мне это все! – доктор зло швырнул перчатку в угол, где стоял приличных размеров никелированный бак с закрытой крышкой. Макс проводил этот полет взглядом и с удивлением увидел, как при подлете к емкости крышка открылась, приняв «посылку», после чего вернулась на место с мягким чмоком.
      – Том, мне, честно говоря, не хочется сегодня обращаться к нему с такой просьбой.
      – Просьбой?
      Доктор секунду или две смотрел на него с любопытством, а потом загоготал, от натуги краснея лицом.
      – Просьбой? Ну вы дали! – И снова пароксизм смеха. – Просьбой… Да вы ему карьеру спасаете! Если эти скотины взбунтуются… Ох… Хотел бы я видеть. Ладно, что от меня надо? За стакан джина я готов хоть голышом маршировать.
      Ну точно алкаш. И как такого сюда отправили?
      – Скажите ему. Пусть свяжется с кораблем. Успокоительные, наркотики. Я не знаю что, вам виднее. Я вам серьезно говорю, ничего подобного я у массипо не видел.
      – Боитесь? – въедливо спросил Том, вставая и расстегивая халат.
      – А вы? – внезапно разозлился Макс. – Сами-то не боитесь?
      – Я? Еще как! Черт его! Где мой ком? Куда я его, что б он, сунул?! Слушайте, дайте ваш. Пока тут найдешь…
      – Вон лежит, – показал Макс на стеллаж у входа. Теперь было ясно, что доктор пьян.
      – А-а, спасибо. Кстати, хотите совет? Никогда не снимайте с себя эту штуку. Никогда! Тут один снял… – Он неловко пытался прицепить на себя коммуникатор. – И что же? Съели!
      – Давайте помогу.
      – Не надо. Настоящий военный врач в любой момент должен быть готов исполнить свой долг и обрезание. Вы никогда не видели, как делают обрезание взрослым мужчинам?
      – Нет. И, главное, никогда не хотел.
      – Да? Странно. Мне казалось, что у вас большие интеллектуальные запросы. А вы и правда чемпион?
      – Бывший. Командиру…
      – Да помню я! – Доктор таки справился с коммуникатором. – Господин полковник? Я, да. Мы тут с новым тренером обсудили ситуацию с животными. Словом, есть проблемы. Требуется запросить корабль на наличие у них транквилизаторов. Наших запасов недостаточно. Пока он еще здесь.
      – Вы уверены? – прозвучал отчетливый голос Кинга.
      – По крайней мере есть такая опасность. Полагаю, нам они не откажут. Любые успокоительные. Мы, как военная база особого режима деятельности, вправе получить любую потребную нам помощь в необходимых количествах. Седативные, наркосодержащие – все, что есть в наличии.
      – Допустим. А что с ДНК?
      – Сто процентов!
      В боксе повисла нехорошая тишина. Макс не мог видеть лица полковника, зато он прекрасно видел доктора, лицо которого стало вдруг не то что трезвым – застывшим. Такое бывает у вышедших в тирах спортсменов, когда-то бывших большими и знаменитыми, которых время от времени по случаю приглашают на торжественные мероприятия, где они, играя, а может и в самом деле веря, изображают одновременно демонстративное достоинство, приличную скорбь и остаточную гордость. Некоторые, говорят, неплохо этим кормятся.
      – Спасибо, – прозвучало после паузы.
      – Пошли. Мавр сделал свое черное дело. Да, лед! Не в службу. Вон там в холодильнике лоток стоит. Расколоть чем найдется?
      Макс неопределенно пожал плечами и достал из морозильной камеры емкость со льдом килограмм так на пять весом. Внутри остались еще две такие же. Широко тут гуляют.
      – Скажите, чемпион. Ничего, что я вас так называю?
      – Тогда уж лучше бывший, – без особого энтузиазма ответил Макс, прижимая к себе холодный бюкс, отчего по коже побежали мурашки. Сколько же там градусов-то?
      – Бывших чемпионов не бывает. Бывают бывшие военные, бывшие бургомистры, бывшие проститутки, но чемпион – это навсегда. Потому что это не должность, не звание – это титул. Вы не будете против, если к нам присоединится наш, точнее, где-то даже ваш коллега?
      – Коллега?
      – Нет, не чемпион, конечно, – поморщился доктор. – Я про Винера. Некоторые называют его гробокопателем, но я вас уверяю – ни одной могилы он не вскрыл.
      – Пусть приходит. Но с него анекдот. Или хорошая история, – решительно заявил Макс, чувствуя себя в полном праве.
      – И это правильно, – поддержал доктор, ткнув пальцем в коммуникатор. – Кальвин! Сегодня тренер проставляется. Узким кругом. Приходи. Он джин обещает.
      – Скоро у Кинга совещание.
      – Тогда как закончишь. И не тяни! Придешь?
      После некоторой паузы Винер сказал: «Буду».
      Когда подходили к тренерскому жилью, Макс еще издали увидел Рэма, усевшегося на корточках в теньке неподалеку от его двери. От одного только его вида у него зачесались кулаки. Интересно, что он теперь задумал? Или у него, как у профессионального пьяницы, чутье на выпивку?
      А тот, увидев тренера, сначала встрепенулся, но сразу сник. Видно, присутствие эскулапа разом охладило его пыл. Не исключено, что Рэм и возле него крутится. Когда специалисты подошли, он встал, здороваясь, стараясь при этом больше смотреть на тренера, точно силился послать ему какой-то сигнал. Макс предпочел этот сигнал не понять.
      Отперев дверь блока – теперь он не оставлял ее открытой, – предложил доктору пройти первым, и тут же поплатился за свою вежливость; сзади его схватили за рукав.
      – Чего тебе? – резко обернулся Макс.
      – Разговор есть, – зашипел Рэм, кривя лицо. – Я потом зайду. Вечером.
      В общем, он примерно предполагал, какого рода может быть разговор. Наверняка человеку просто захотелось выпить и он собирается предложить какую-нибудь сделку или услугу в обмен на спиртное.
      Отвернувшись, Макс вошел в блок, плотно прикрыв за собой дверь. Доктор уже успел расположиться за столом, оглядывая помещение. Собственно, тут особо не на что было смотреть, если не считать неубранной постели и настенного календаря с изображением морды массипо, с которой падала пена.
      – Ваш? – спросил доктор, когда Макс поставил перед ним бюкс со людом, от которого у него порядком озябли руки.
      – Да, после скачек. Наколите лед, а?
      – Давайте, а чем?
      «Чем» нашлось без труда; Макс достал из шкафа крюк погонщика.
      – Пойдет?
      – Продезинфицировать бы, – с сомнением оглядел железку доктор. – Хотя у нас такие прививки, что ни одна зараза не берет. Не поверите, но за все время моего тут пребывания никто даже не продристался.
      – А вы давно здесь?
      – Второй год. Скоро конец контракту.
      – Домой вернетесь?
      – Не знаю, – вяло ответил доктор, ковыряя железом замерзшую воду. Получалось у него не то чтобы очень. – Вроде, привык уже. Да и платят прилично. Ну и где ваш джин?
      – А где лед? – парировал Макс, извлекая из сундука литровую емкость.
      – На пару порций хватит, а потом еще наколем, – бодро заявил Том, лаская взглядом бутылку. – Знаете, а вы мне отдайте ее потом. В смысле, пустую. Я ее поставлю на полку и стану любоваться.
      Макс засомневался, что в опытных руках медика бутылка долго будет оставаться пустой, но озвучивать свои сомнения не стал. Вместо этого разлил пахнущий можжевельником напиток и провозгласил тост за знакомство.
      – Все хочу спросить, а что здесь такие стены? Просто крепость.
      – Ну, где-то так оно и есть. Наш полковник опасается нападения аборигенов.
      – И что, случалось?
      – Бросьте! Знаете, что я скажу? Я, конечно, не ксенолог и даже не психолог, хотя с основами знаком. Но из того, что я знаю, могу сделать вывод: здешние – самый миролюбивый народ на свете. Уж сколько Строг им подлянок устраивал! Другие бы на их месте давно бы войной пошли. А эти ничего, терпят.
      – А зачем?
      – Терпят-то?
      – Подлянки устраивать.
      – Да натура такая. Неймется ему, хоть режь. Сидел бы тут смирно, выслугу спокойно зарабатывал. Повышенный оклад, командировочные, полевые, хорошая страховка. Так нет, ему еще боевые подавай! Иногда смотрю и не пойму – дурак он или выслуживается.
      Тема эта Макса занимала не слишком, поэтому он перевел разговор на другое, не забывая при этом на правах хозяина подливать.
      – А куда прежний тренер делся? – спросил он.
      – Трагическая история! – объявил заметно пьянеющий доктор. – Покалечился. Я сам его оперировал, но… Ужасный случай. Но, скажу без ложной скромности, если бы не я, то он просто бы не выжил. Но согласитесь, у меня же нет здесь условий для биопротезирования, кто бы там и что не говорил. Но, думаю, страховка покроет ему и протезы и все прочее. Кстати, не в обиду вам будет сказано, он был очень хорошим тренером. Очень! Лошади слушались его просто исключительно. Полное взаимопонимание. Человек он был, прямо скажем, странный, где-то даже нелюдим, но при всем при этом специалист отменный. Я очень удивился, когда лошадь его так покалечила. Руки, ноги, лицо, ребра… Страшные, страшные травмы. Просто чудом его спас, буквально чудом.
      – Так что произошло, я не понял.
      – Лошадь его покалечила. Скинула и ко всему прочему хорошенько потоптала.
      – Не может быть, – поразился Макс.
      – Еще как может! Пришлось застрелить. Я имею в виду животное. Кинг лично приказал. Бесчеловечно, но, в сущности, необходимая мера.
      – То есть они и раньше… Как сказать? Бунтовали.
      – Бунтовали? – переспросил доктор и рассмеялся. – Вы о них прямо как о людях. Случай, всего лишь случай. Хочу дать вам совет – не придумывайте вы себе того, чего нет и в помине. Так можно договориться до того, что у них есть разум. Эдакие новые… – Доктор, замявшись, щелкнул пальцами. – Ну, про Гулливера-то. Да неважно. Все эти страшилки, приметы, дурные предзнаменования – чушь полная! Впрочем, тут, в отсутствии женщин, легко можно умом тронуться. Многие просто не знают, насколько это важно иметь в коллективе женщин!
      Доктор мечтательно уставился в стену за спиной Макса, на которой висел календарь, но развить эту ценную мысль ему не дал стук в дверь, после чего в бокс вошел Густав.
      – О, док тоже тут подъедается!
      – Не надо хамить, – парировал доктор. – Кстати, говоря «тоже», ты имеешь в виду себя?
      – Я с подарком, – не очень в тему ответил бородач, протягивая Максу длинненький кожаный цилиндр с аккуратной крышечкой на торце. По внешнему виду совершенно непонятно, что это такое могло быть. Не то складной зонт, не то пенал с набором дорогих письменных принадлежностей, не то подзорная труба. Но видно, что вещь не из дешевых.
      Вскрыв подарок под пристальным взглядом доктора, Макс обнаружил там самую нужную на этот момент вещь – набор из шести стаканчиков небьющегося стекла, вставленных один в другой. Нетрадиционно узкие и высокие, каждый украшен незнакомым вензелем, они выглядели чужими в аскетической обстановке тренерского бокса.
      – Спасибо, Густав, – поблагодарил Макс, испытывая некоторую неловкость от неожиданного и, главное, не пустячного подарка. – Присаживайтесь.
      – Джином балуетесь? А кто-то, помнится, обещал коньяк.
      – Будет вам коньяк. Давайте пока стол к койке придвинем.
      – Где ты их взял? – спросил доктор, когда они расселись по новой и Макс водрузил на стол новую бутылку.
      – У одного князя выменял. На скальп коновала.
      – На свой, что ли? – взъерошился док, кивком соглашаясь отпробовать коньяку.
      – Ну, Макс, с прибытием, – снова проигнорировал выпад в свой адрес бородач. – Похоже, служба у тебя будет нелегкой. Я сейчас заглянул в конюшню. Пока лошади спокойны, но, кажется, это не надолго. Что по поводу лекарств?
      – Том говорил с Кингом. Тот, в общем, обещал. А почему ты так думаешь?
      – Чую. Надо поговорить со Строгом, пока не поздно. Пусть он выделит пару солдат для дежурства. Мало ли что может ночью произойти.
      – Так сам и поговори, – сказал Макс. Ему совсем не улыбалось утвердиться в роли эдакого ходока по инстанциям.
      – Ладно, – неожиданно легко согласился Густав. – Совещание кончится и поговорю. Слушай, Чемпион, в жизни не поверю, что ты не прихватил с собой нормальной закуски.
      – Шоколад есть. Еще консервы кое-какие.
      – Ну хоть шоколад давай, что ли. И знаешь что, надо нам с тобой планировать операцию. Прямо в самое ближайшее время.
      – Какую операцию?
      – Лошадиную! Какую ж еще? Животных у нас не хватает, надо пополнять.
      Макс находился еще не в той стадии опьянения, чтобы не удивляться. Пополнять? Как это? Типа охоты на мустангов, как в вестернах? Но он совершенно не представляет, как это можно делать. Да и массипо по своим габаритам больше на слонов похожи, чем на лошадей, хотя здесь их и называют именно так. Да еще нельзя не учитывать состояния животинок, имеющихся на базе. В таком состоянии отправляться с ними на охоту по меньшей мере глупо.
      Густав, заметивший его недоумение, если не сказать больше, осклабился и сказал:
      – Не напрягайся пока. Рано. Завтра все объясню.
      – Вот-вот, – встрял док. – Ты его слушай. Он тебя научит скальпами торговать.
      – И один у меня на примете уже есть. Ты лучше скажи, что там за сходка у Кинга. Что-то не нравится мне она. Не ко времени.
      – Откуда мне знать! – огрызнулся уже порядком окосевший док. – Винер сейчас придет, расскажет.
      Совместными усилиями, но при отменном рвении доктора литровая бутыль джина была уже ополовинена, коньячная тоже стремительно осушалась.
      – Тогда, Макс, доставай еще пойло. Наш Винер выпить не дурак, как и все здесь. Кстати, ты Кингу никакую посылочку не передавал?
      – Что, он тоже… из умных?
      – Порой даже чересчур, – пробормотал док, клюя носом. Пьянел он стремительно. Правда и пил – тоже.
      Густав подмигнул, глазами указав на Тома. Мол, полюбуйся. В сущности, особо любоваться было нечем.
      – Гус, а что за операция? Я что-то не понял.
      – Давай завтра? Ты мне пока вот что скажи, Чемпион. Я видел, что в лошадях ты понимаешь. Только этого мало. Ты их, – бородач глянул на него поверх княжеского или черт его знает чьего на самом деле стакана, – чувствуешь?
      Это был вопрос вопросов. Еще три месяца назад Максим без тени сомнения ответил бы «да» и при этом знал, что говорит правду. Теперь, после того позорного поражения, он уже не был безоговорочно уверен в ответе. И вообще у него имелось большое желание послать бородача по известному адресу. Сдерживало лишь чувство ответственности за дело, которое им предстоит выполнять вместе.
      – Если бы ты спросил это у меня там, я б тебе ответил сразу. Но с теми массипо я с детства, чуть не с рождения. Эти же… В общем, надо к ним еще присмотреться.
      – Тогда не тяни, присматривайся. Времени у нас в обрез. – Густав набрал на коммуникаторе код и, похоже, вызвал дежурного. – Сим, там совещание у командира не закончилось?
      – Расходятся.
      – А Строг?
      – Не выходил пока.
      – Пусть потом со мной свяжется.
      – Сделаю.
      – Вот так, – удовлетворенно проговорил Густав. – Слушай, все хочу тебя спросить. А чего это транспорт на орбите застрял? Не в курсе?
      – Откуда мне знать.
      – А там вообще кто?
      В силу разных причин средне– и уж тем более крупнотоннажные космические суда все как один находились в государственной или смешанной частно-государственной собственности, что, как считалось, не только позволяет обществу контролировать этот рынок, но и существенно повысить уровень безопасности. При этом взять их в аренду не представляло особого труда, чем пользовались многие коммерческие, научные и общественные организации.
      – А что это тебя беспокоит?
      – Не надо волноваться, парни, – встрял доктор, очнувшись от дремы. – Стресс надо давить в зародыше, на корню.
      Густав налил в его стакан джина и протянул, поднеся прямо к лицу. Доктор кивнул, икнул и выпил.
      – Может, положить его? – спросил Макс.
      – Не надо. Сейчас все разойдутся, вызову дневального. Пусть он его укладывает. А то Винер захватит.
      – Где Винер?! – воскликнул док, реагируя на то единственное, что он понял.
      – Уже идет. А по поводу этого, – Густав поднял глаза вверх, – скоро и ты научишься волноваться.
      – С чего бы?
      – Мы тут живем своим маленьким мирком, каждый наедине со своими тараканами в башке. К этому, знаешь ли, привыкаешь. И когда за тобой и твоими насекомыми начинает подглядывать старший брат, многих это напрягает. Меня в том числе.
      Макс не успел ответить, потому что в бокс ввалился возбужденный Винер, и видимо поэтому забывший постучаться. В руках у него имелся какой-то сверток.
      – Что пьем?
      – Один уже допился, – буркнул Густав и хлопнул ладонью по койке. – Присаживайся. Похоже, у Макса запасено выпивки на любой вкус. Кстати, коньяк неплохой, но я уже оседлал эту бутылку.
      – Кальвин! – встрепенулся док. – Сейчас мы с тобой накатим.
      Его приглашающий жест стоил жизни емкости с джином, сметенной со стола и разбившейся о пол, отчего по боксу разлился совершенно земной запах можжевельника.
      – Кретин, – оценил его действия Густав и принялся собирать осколки, осторожно подхватывая их двумя пальцами.
      Док, слегка протрезвевший, бормотал извинения, Макс мотался с помойным ведром, Винер отыскал в шкафу половую тряпку, о местонахождении которой почему-то знал, поэтому никто не заметил появления майора Строга.
      – Хорошо гуляете, господа, – проговорил он, наблюдая за суетой в тесноватом боксе и одновременно вдыхая соблазнительный запах.
      – На миллион, – под нос буркнул Густав, одновременно принимая стойку «смирно». – Господин тренер проставляется!
      – А меня чего не пригласили?
      – Вообще-то я хотел в субботу, – сказал Макс, и не подумавший подняться с корточек; вся армейская с отдаваем чести и исполнением торжественных поз ему претила до тошноты. – Но, в принципе, если хотите…
      – Хочу, – по-военному кратко и четко ответил майор и обратился к Густаву. – Ты чего меня искал?
      – Надо бы пару дежурных на ночь в конюшню организовать.
      – Проблемы?
      – Хотелось бы, чтобы их не было. Лошади меня что-то беспокоят. В общем, не помешает.
      – Слушай, вы давайте что-то делайте. На завтра у нас намечен выезд, так что действуйте.
      Развернулся и вышел из бокса.
      Возвратился он минут через пять с солдатом, который нес за ним два стула. Служивый, попав в насыщенную алкогольными парами атмосферу бокса, жадно потянул носом и не смог удержаться от того, чтобы хотя бы взглядом приласкать выставленные на столе бутылки.
      И пьянка понеслась с новой силой, пока Густав не обратил внимания на сверток, принесенный ученым и оставленный им на кровати, на которой уже спал док.
      – Ты чего притащил? Не забудешь?
      Похоже, Винер, увлеченный водкой, уже успел забыть про свое добро, но напоминание отвлекло его от расспросов про дела на Земле, которыми он, как то и положено, забрасывал вновь прибывшего.
      Схватив сверток, он аккуратно расчистил место на столе и выложил три грубых ножа, добытых группой майора Смога.
      – Глядите!
      – Ну и чего тут глядеть? – недовольно спросил бородач, беря в руку свой стакан, перед этим непочтительно сдвинутый Винером в сторону. – Я таких самоделок тысячи видел. Хотя на Земле их можно неплохо загнать, надо только знать кому.
      Макс, уже изрядно пьяный, сумел однако уловить в его тоне некий намек и отчего-то вспомнил слова дока про скальпы. С подобными интонациями еще так недавно к нему подкатывались на ипподроме всякие деятели, жаждущие урвать свой кусок от большого пирога, называемого «скачки».
      – Майор, объясните этим… Ну, они сами знают кто они есть.
      – А чего тут объяснять? – Строг взял в руку один из ножей. – Вот это копия, правда, паршивая, боевого ножа космодесанта Аведы. Ни балансировка, ни заточка, ни материал, конечно, не соответствуют, но в общем, по форме – более или менее. Снят с вооружения лет семьдесят назад, после того как Аведа вошла в военный союз с нишкенийцами и приняла их систему вооружения. Этот – копия штык-кинжала разведки Чартры, тоже никакая. А это так называемый мальтийский клинок, если только Кальвин не ошибся.
      – Именно! – с воодушевлением подхватил Винер. – Мне показался он знакомым. Дело в том, что мой дед в свое время собирал холодное оружие, и у него дома я видел ну почти такой же кинжал.
      – Кортик, – поправил Строг.
      – Не суть. И полез в компьютер. Есть у меня там такой файл по старой памяти. Понимаете? Практически полная идентификация!
      – Погоди, – наморщил лоб бородач. Глядя на него Макс вдруг подумал, отчего все на базе бритые, а один Густав с растительностью на морде? – Чартры, если я помню, лет двести назад разнесли ко всем чертям.
      – Двести тридцать с чем-то, – уточнил Винер. – Ты представляешь?
      – Да ни хрена я не представляю! Чего ты вообще хочешь сказать?
      – Ну, Густав! Ты тупой или где? Это значит, что и те, и эти здесь бывали.
      – Ой, я тебя умоляю! Нож он и есть нож. Ну мало ли какую форму или там что заделает какой-нибудь сельский кузнец? Ну? Творческий процесс у него. Напьется такой местной дряни, и ну творить. Мне однажды притащили ну точную копию короны русского царя. Я аж обалдел. Думал, новодел. Шустряков хватает. Знаешь, чего оказалось? Про крилитское братство слыхал? У нас их еще Крылатой Империей называли. Ну, это такие были… – Он пошевелил в воздухе пальцами. – Словом, давно. По нашему счету еще до новой эры. Экспертиза подтвердила. А это тебе не ножик какой-то паршивый – корона! Так что в совпадения я верю.
      Макс слушал и удивлялся. Строг казался ему законченным солдафоном, и вдруг он про какую-то Аведу, нишкенийцев толкует, о которых Макс слыхом не слыхивал. Ну и Густав тоже не так прост, как кажется.
      Когда все разошлись – было это сильно за полночь – он обнаружил, что поставленная им на шкафу камера пропала.

      Не то вчерашние уколы подействовали, не то массипо просто пришли в себя в привычной обстановке, но наутро никаких проблем с ними не было, если не считать того, что у кое-кого из личного состава базы вид был помятый, и от них тянуло перегаром, который, впрочем, ушлый док Том Иванович погасил каким-то эликсиром, после приема которого, кстати, и головы перестали болеть. Все же без докторов не обойтись, какими бы прививками контактеров и исследователей ни страховали на Земле.
      Тренер для порядка выводил массипо на круг, давая возможность солдатам и офицерам почувствовать животных, и капитан Берг, сразу после завтрака занявший место за изгородью, внимательно наблюдал за каждой парой человек-животное. При этом его кобура, передвинутая на причинное место, все время была расстегнута.
      Все шло как всегда, если из этого «всегда» вычеркнуть позавчерашний позор, объяснения которому лично он не находил. По крайней мере объяснения внятного, такого, которым в первую очередь он сам бы удовлетворился. Осталось у него в душе что-то такое, что не могло не смущать. Собственно страхом назвать он это чувство не мог и не должен был, иначе какой он офицер и командир, но нечто неприятное и непонятное при этом присутствовало. Эдакий нехороший червячок внутри. И чтобы задавить, смять, забыть этот паскудный холодок он с особым вниманием следил за утренней разминкой, стараясь увидеть – пусть даже со страхом – хоть тень, малейшее напоминание недавней неудачи, которую полковник Ларусс назвал позором и был, если уж быть честным перед самим собой, прав.
      Однако все шло как надо. Массипо… Тьфу-тьфу! Лошадь рядового Батиста как всегда слегка играла с всадником, демонстрируя веселый нрав, отнюдь не соответствующий уставу, что, впрочем, не мешало ей отлично подчиняться командам. Сержант Чива как всегда уверенно управлялся с животным, не давая ему возможности проявить самостоятельность. Рыжий под рядовым Коном как обычно несколько медлил при выполнении команд, но это не могло рассматриваться как неподчинение либо его попытка. Такой уж характер. Лейтенант Кошевой как всегда демонстрировал идеальную выездку, несколько бравируя свом мастерством. Словом, все в пределах нормы.
      И еще капитана очень интересовал новый тренер. Еще когда Берг начинал служить, Макс Черноу был его кумиром. Чемпион! Даже в казарме учебки он умудрялся держать плакат с его изображением, правда, прикрепленный на внутренней стороне дверцы тумбочки, открывающейся так, что курсант Берг даже лежа мог видеть разгоряченное лицо победителя, берущего финиш на своем легендарном Инжаре.
      Тренер тоже здесь присутствовал, наблюдал и покрикивал, но Берг не решался с ним заговорить без приличного повода. Только хмурился и старался честно делать свое дело.
      После полуторачасовой выездки он пошел с докладом к полковнику.
      Вчера, на совещании, он только что не вымолил у него право возглавить сегодняшнюю экспедицию и, соответственно, возможность реабилитироваться. Ведь ему очень нужен хороший послужной список. То, что он сюда попал, по большому счету недоразумение. С другой же стороны – отличный шанс сделать карьеру. И он не собирается этот шанс упускать, пусть даже сто злобных Кингов станут пытаться этому помешать.
      – Как ваше впечатление, господин Черноу? – спросил он, подойдя к тренеру, когда очередная четверка закончила разминку.
      – Просто Макс.
      Капитан Берг почувствовал, как начинают краснеть его щеки.
      – Тогда я Йоган, – протянул он руку и получил ответное пожатие чемпиона.
      Разведка, спецкурсы, рейды, боевые операции – все это отлетело назад и в никуда, как сигаретный дым при сильном ветре. Юношеская мечта, которая тоже как дым, вдруг превратилась в реальность.
      – Очень приятно.
      И сердце капитана разведки принялось с повышенной скоростью перегонять кровь по его телу.
      – Спасибо…
      – Я бы еще поработал. Есть очень заметная несогласованность. Животинки подчиняются, но не видно взаимопонимания. То есть… Ну как объяснить? Есть любимая женщина, с которой ты годами, и проститутка, механически выполняющая свою работу. Так вот сейчас они как проститутки.
      – Без желания? – уточнил капитан.
      – Можно и так сказать. Но на самом деле они… Не понимают друг друга, что ли. Даже не так. Это изнутри. Давай я покажу. Эй! – крикнул тренер выехавшему на выгон сержанту Поплавски, про которого капитан точно знал, что тот до смерти избил своего подчиненного, будучи в звании лейтенанта. – Слезай.
      Сержант, жестко действуя крюком, подъехал к лестнице – сооружению, похожему на небольшую вышку, при помощи которой можно без проблем слезть или наоборот забраться на массипо.
      Берг, глядя, как ловко и уверенно взбирается чемпион на спину животного, ощутил холодноватое расслабление в паху как следствие восторга.
      Чемпион, несколько секунд поерзав в седле, наклонился и протянул руки к голове, скользя ладонями по шкуре. Такого Йоган Берг по прозвищу Клоп (за свою въедливость и исключительную подвижность) никогда не видел, да и увидеть не мечтал.
      Массипо вдруг словно бы втянул шею внутрь себя, невообразимо укоротив ее и подчиняясь человеку, который, приняв этот жест, водрузил руки на его затылок, отчего животное запрокинуло огромную голову назад, будто собираясь трубить, как это делают олени во время гона. Только Берг отчетливо видел, что животному в этот момент хорошо. Он никогда не видел оргазма и вообще соития у массипо, но сейчас было похоже именно на это.
      И потом они пошли. Оба. Теперь, впервые воочию, капитан Берг видел, что такое действительно «вместе», прилагая это понятие на дуэт человека и животного. У Черноу в руке не было крюка, он не кричал, почти не двигался в высоко поднятом седле, но при этом массипо легко переходил с шага на рысь, с рыси на галоп, от которого дрожала почва, разворачивался, легко меняя направление в, как оказалось, крохотных размеров загоне, и при этом животное – это невозможно! – выглядела довольным.
      – Вот так, примерно, – сказал тренер, по веревке соскользнув с седла. – Надеюсь, что вы поняли, капитан.
      Это «капитан» отчего-то резануло Берга, и он нахмурился. Уже не мальчик, боевой офицер, с наградами, и не за выслугу годов, и когда тебя вот так мордой в твои же недостатки… Недоработки. Несостоятельность. Пусть даже чемпион. Кумир.
      – Надеюсь, что вы, Макс, самым лучшим образом обучите личный состав базы, – отчеканил он.
      И увидел холодное, надменное, даже высокомерное отчуждение на лице Черноу.
      – Я попробую.
      Все, стена выросла. И какого, спрашивается, дьявола?! Но Берга уже несло. Обида, глупость, гордость – все в одну кучу. Теперь уже не разделить.
      – Вам известно, что сегодня вы едете с нами?
      Чемпион, посмотрев куда-то вбок, развернулся и ушел в сторону конюшни. Молча. Такого оскорбления капитан Берг не умел простить никому. Из-за молодости, воспитания, собственного прошлого, самоуверенности – не важно почему. Он не умел многое прощать, и это факт.
      На сегодня полковник поставил перед отрядом Берга привычную, хотя и давненько не выполнявшуюся задачу. Нужно было спуститься в долину, которую меж собой уже окрестили Змеиной за то, что когда-то кто-то нашел там клубок змей, на которых, кстати, любят охотиться аборигены, и найти в южной ее части лошадиный табун из восьми голов. Отобрать нужных и привести на базу двух-трех. При этом полковник доверительно попросил особо присмотреть за тренером. Хотя, может быть, он выразился «присмотреться», но теперь капитан Берг предпочитал выполнять просьбу, считай приказ командира, исходя из несколько иного смысла.
      Выехали поздно, уже после полудня. Сначала этот затянувшийся смотр, потом, когда решение было принято, сборы, а там и время обеда подошло. Но, поскольку ехать предстояло недалеко, полковник решил не откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня. К тому же уже все на базе знали, что транспорт, доставивший сюда тренера, все еще болтается на орбите, а ни одному военному не нужно объяснять, что такое находиться в режиме проверки, пусть и не совсем легальной. Уж коли на тебя обратили внимание, будь любезен проявлять активность. Учения, боевые операции, разведка, наведение порядка – все, что угодно, лишь бы наблюдатель видел, что контингент не изнывает от безделья, а исправно несет службу.
      Несмотря на зловещее название, змеи здесь попадались не чаще, чем в других местах. Если честно, то капитан Берг своими глазами видел тут змею всего один раз, но само название этого места давило на подсознание и заставляло непроизвольно напрягаться, несмотря на то, что всадник на массипо для змей недоступен в принципе. Но капитан знал, какие разговоры про здешних тварей ходят в солдатских боксах. Будто бы они сначала кусают лошадь, а когда та падает – и всадника. Ни одного такого реального случая никто не помнил, но, будто бы, подобное случалось раньше, у предыдущей смены.
      Сверяясь с картинкой со спутника, Берг вел свой отряд прямиком на табун, который передвигался к западу, к границе лесов. Но сблизились с ним раньше, чем животные успели скрыться за деревьями. Повинуясь командам капитана, отряд развернулся в лаву, стараясь взять табун в кольцо.
      Согласно отработанной тактике, захватывать следовало только подходящих для использования животных. Те, оказавшись в кольце всадников, едва заметных на фоне таких же, как они созданий, дальше давали себя увести практически без сопротивления, для чего нужно только отогнать оставшихся, так сказать отбракованных особей. При этом капитана Берга поначалу поражало, насколько при этом неагрессивно, даже послушно ведут себя дикари.
      При приближении к табуну капитан сделал знак тренеру. Мол, попробовать не желаете? Макс отрицательно мотнул головой, держась не то чтобы позади остальных, но чуть отставая.
      Табун состоял из вожака – матерого жеребца, трех кобыл и четырех жеребят, примерно от семи-восьми месяцев до двух с небольшим лет от роду. Макс впервые видел массипо на воле. В привычных ему условиях животинки не гуляли табунами, и спариваться им давали исключительно по выбору человека. Ему было странно понимать, что можно вот так просто, проехав всего три часа от базы, поймать массипо, который на Земле стоит целое состояние, и привести в стойло. Даже не поймать, если верить Густаву, а фактически взять, потому что никаких лассо и прочих приспособлений при этом не использовалось. Вдруг он подумал, а как же поймали первого массипо, загнанного в стойло базы. Если вариант с клонированием, произведенным в земной лаборатории, относительно прост и понятен – много ли ума нужно, чтобы взять образцы биоматериала у диких животных, то как на базе появился первый образец местной фауны, с которого и началась конюшня?
      Стало ясно, что животных от леса отрежут раньше, чем они сумеют его достичь. И тут Макс, только что осознавший это, не без удивления увидел, что вожак, скакавший впереди семьи, вдруг резко сменил направление движения, развернувшись навстречу лаве чуть ли ни на месте. Остальные безукоризненно повторили его маневр, несколько замешкался только младший жеребенок, но, учитывая, в общем, не очень высокий темп движения, не сильно отставал. Это похоже на отрепетированное шоу, которое показывают в цирках или на родео, только их тренера что-то не было видно.
      Расстояние между табуном и развернувшимся в цепь и несущимся во весь опор отрядом не превышало тридцати метров, поэтому никто толком не успел среагировать. Дикие как горячий нож сквозь кусок масла вошло в лаву и проскочили ее, разом оказавшись в тылу. Только капитан, извернувшись, сумел своим крюком хватить по крупу промчавшуюся мимо него кобылу, за что сразу же поплатился. Острый конец крюка, впившись в толстую шкуру массипо, застрял там, и капитана, чья кисть захлестнута ремешком, крепящимся к рукоятке, просто вырвало из седла.
      Вот тут-то и стало видно, что Берг не шалберничал в училище, да и потом не запускал себя, а серьезно работал. Еще в полете он подобрался и не повис бездарно, мотаясь на манер подвешенной сосиски, а, сгруппировавшись, коленями ударил в левое бедро кобыле, отчего та несколько сбилась с шага и обернулась. Впрочем, крюк, впившийся в ее тело, тоже должен был дать себя знать.
      Не всякий циркач способен повторить трюк, проделанный капитаном. Поймав инерцию отдачи от удара, он сумел подтянуться на одной руке, второй вцепился в тело крюка и непостижимым образом сумел освободить запястье от захвата ремешка, после чего, поджавшись, оттолкнулся от крупа кобылы и, сгруппировавшись, упал в траву, покатившись по ней, растрачивая силы падения на поступательное движение.
      Это увидели почти все, потому что головы были повернуты в сторону убегающих массипо. Было ясно, что операция провалилась. По крайней мере пока. Требовалось произвести перегруппировку и, в первую очередь, оказать помощь командиру. Теперь даже не просто командиру, а герою. В мужских коллективах подобные способности принято ценить.
      Поэтому в отряде произошла заминка; кто и вправду кинулся на помощь командиру, кто сделал вид, а кто и просто воспользовался законной, в общем, паузой, позволяющей передохнуть от тягот службы и вообще, по крайней мере на сегодня прекратить это издевательство над личностью.
      Но герой должен быть героем всегда, во сне или в боевом строю своих товарищей, раненый или мертвый, рядовой или, больше того, командир. Капитан Берг был больше того. Еще не успел рядовой Батист, буквально слетевший со своего мастодонта, оказать ему первую помощь, как тот приподнялся и заорал:
      – Догнать! Чего встали, уроды?! Взять их!
      Спортсмены, даже великие, как их принято называть в прессе, на самом деле проходят такую дрессуру, что никакому цирковому зверю и не снилось. Двенадцать часов в сутки – не самый напряженный рабочий график. Ведь это преследует и во сне, и все разговоры об одном и том же. А уж тренеры, консультанты, агенты, поклонники, самые разные специалисты, спонсоры, конкуренты, представители средств массовой информации и еще много, много кто постараются, чтобы человек ни на минуту не забывал, кто он такой и какому делу служит. Даже постер с твоей физиономией на внутренней стороне двери туалета станет в самые интимные моменты твоей жизни тыкать корявым пальцем в твою чувствительную и истерзанную душу – ТЫ!
      Словом, Макс даже не расслышал обидное «уроды». Пострадавший по собственной глупости капитан команды и собственное мнение выдавал не слитно и четко, как то положено, а с некоторыми интервалами между словами. Не мало ли шлепнуться оземь с такой высоты? Да азарт догнать после первого слова взыграл. Чемпион же!
      Строго говоря, Максим и так, без подсказок рванул бы за табуном. Не дело это, когда в теле животинки остался кусок железа, от которого та рано или поздно погибнет. Ведь сама-то вытащить не сможет, факт. Удержало его… чувство сострадания, что ли. Или неловкость? А может незнание того, как следует поступить, когда человек, упавший с массипо, если и не мертв, то серьезно покалечен? Военные же, чужая среда, чужая планета, тут свои порядки, это не на дорожке, где каждый за себя. Тут должно быть все за одного и наоборот.
      Поэтому после возгласа капитана он дал волю своему азарту.
      Массипо, на котором он был сегодня, условно говоря, принадлежал сержанту, валявшемуся сейчас в лазарете с вывихнутым плечом. Позавчера парню не повезло. Что и странно. Животинка его слушалась так, будто ее года два тренировали на одном из лучших ипподромах Европы.
      Поняв, что Бергу ничего не грозит или, во всяком случае, с ним разберутся и без него, Макс рывком вывернул массипо на сто восемьдесят градусов и дал ему ходу. Пача – этого массипо так звали – с места показал хорошую резвость. Пожалуй, только жокер да еще тренер способны оценить подобный старт, потому что внешне, со стороны, это происходит как бы в замедленном режиме. Тонны живой материи не способны проявить резвость хорька или мухи. Земной слон, например, набирает скорость с разбега и при этом не способен длительное время держать темп. Он вообще не бегун. Если и есть у массипо земные аналоги, то это касатка, океанский хищник.
      Рванув за табуном, точнее, за кобылицей, Макс почувствовал себя как на призовом скакуне. Три месяца – три месяца! – он был лишен этого ощущения. Инструктажи, пересадки, каюты, гостиничные номера, тесты, прививки, всегда и каждый день новые люди, стандартная еда, вечное ожидание, подспудный страх из-за этого; он перестал быть спортсменом, жокером. А тут вдруг все вернулось почти как прежде!
      Крюк! Достать крюк! Упершись в седло коленями, он, с трудом дотянувшись, хлестал ладонью по ушам Пача. Догнать! Вперед! Шибче!
      И Пач давал. Может, он и не сумел превзойти Инжара в скорости. Может быть. Но то, как он пластался, летя над землей, уже могло сделать его чемпионом. Разрыв метров в сорок он сократил вдвое меньше чем за минуту. При этом Макс – столько лет в седле! – чувствовал, что животинка идет на пределе, на максимуме. Он, глядя на круп кобылы, слева от которого мотался и отблескивал впившийся в ее тело погонный крюк, не то чтобы молил, но твердил: «Тормози! Тормози, дура! Стой, тебя так совсем нехорошо».
      Несуеверных спортсменов нет – факт. Даже среди более легкой категории экстремалов – студентов – подобные тоже почти не встречаются. Монету под пятку, счастливые трусы, действенная молитва, сулящий удачу номер чего бы там ни было, от даты сдачи экзамена до того, каким по счету войти в аудиторию. И уж конечно все, так или иначе интерпретируя, заклинают «Помоги!», обращаясь при этом кто к кому либо чему.
      У Макса на случай соревнований был свой набор оберегов, но уже давно, чуть ли не впервые сев на массипо, он принял для себя одно – цель. Ее надо проговорить, обозначить словами – пусть даже не вслух, – и твердить про себя, твердить как проклятому! И он твердил. Сначала, первые месяца три или около того, через силу, каждый раз насильно заставляя себя вспоминать. Потом это вошло в привычку. После этого он стал чемпионом.
      Пача шел махом, к чему, казалось бы, массипо не способны. Это не галоп в его классическом понимании, а… Да черт его знает! Огромное животное просто парило над землей, судорожно работая легкими.
      И тут на счастье кобыла сбавила ход. Видно, ей уже стало худо. Или жеребенка поджидала, оставшегося уже позади Пача!
      Хлестнув еще раз по ушам массипо, Максу удалось совершить еще один рывок, в результате которого он почти настиг кобылу. Да и настиг бы, если бы ему не приходилось еще и маневрировать, для того чтобы зайти к ней с левого бока, в котором застрял крюк, но упрямая скотина будто нарочно двигалась так, что именно с этой стороны она становилась недосягаема. Наверное, она бессознательно защищала уязвленное место.
      Очевидно, что Пач в любое мгновенье может сбавить скорость. Макс по шуму его легких определил это без труда. Не похоже, что эту животинку тренировали для участия в долгих забегах. Наверняка большую часть времени он проводит в конюшне, что далеко не самым лучшим образом отражается на его спортивной форме, чего нельзя сказать о кобыле. Та с неожиданным проворством лавировала между огромных валунов, следов давнего ледника, сформировавшего эту долину, и уворачивалась от редких деревьев, по большей части небольших, каким-то чудом укоренившихся на каменистой почве, едва прикрытой поросшим травой перегноем.
      Виляющая меж камней кобыла то и дело меняла направление, так что не понять было, куда она в следующую секунду повернет, как вдруг Макса осенило. Вода! Почему-то сначала ему пришло в голову именно это слово, а не река, до которой оставалось еще с километр, если верить экрану коммуникатора.
      Макс, набрав в грудь воздуха, крикнул что было сил, отчего беглянка, прижав уши, еще наддала, перемахнув через куст с мелкими красно-фиолетовыми цветками. Ослабив хватку, Макс направил своего массипо прямо, ориентируясь по экрану. И уже через несколько минут понял, отчего кобыла забирала вправо, поднимаясь выше по течению. Их разделяло метров триста, и в том месте, где она ступила в воду, имелось что-то вроде брода. По крайней мере спуск пологий.
      Влетев в реку, раненая подняла тучу брызг, продолжая скакать, пока не добралась до стремнины. В горных реках течение вообще сильное, а тут же было просто каким-то диким, необузданным, так что кобылу сразу стало сносить вниз, к тому месту, где стоял Макс на своем полузагнанном Паче. Стоял и ничего не мог сделать, потому что от воду его отделял обрыв высотой метров шесть-семь, чего на карте видно не было.
      Развернув массипо, он порысил вдоль берега, двигаясь ниже по течению, но и там, насколько можно было видеть, картина та же. Кобыла, стремительно сплавляясь вниз, выгребла уже на середину.
      И тогда Макс решился. Он увидел место, где река, ударяясь в скалу, делает поворот. Вода в этом месте бурлила и пенилась, как кипяток в кастрюле. Очевидно, что и глубина здесь порядочная.
      Отъехав от берега, Макс развернул массипо, тяжело поводящего боками, и заставил его взять с места в карьер. Очевидно, что для уставшего животного и эта небольшая пробежка оказалась немалым испытанием, но, послушное человеку, оно честно рвануло вперед, может, в надежде на чудо. Перед самым обрывом массипо, увидев под своими передними копытами пропасть с летящей внизу водой, попытался было затормозить, но на камнях такие номера не проходят.
      Максу и самому-то было жутковато, но он хотя бы решился на этот прыжок сознательно.
      Наверное, взрывающиеся в воде артиллерийские снаряды издают такой же звук, с каким ухнула в воду туша массипо, вскинув вверх фонтан из брызг. Несколько секунд они, казалось, тонули, но стремительное течение и жажда животного к жизни вытолкнули их на поверхность. Оглядевшись, Макс увидел кобылу. Та приближалась к ним. Теперь их разделало метров двадцать. Хотя при таком мощном течении преодоление и этого небольшого расстояния может стать проблемой, Макс не сомневался, что им удастся сблизиться. Но пока больше приходилось думать о том, как справиться с рекой.
      В какой-то момент человек искренне пожалел, что пошел на эту авантюру, и искренне обозвал себя придурком. В сущности, не стоило так рисковать ради того, чтобы избавить от мучений какое-то животное, к тому же дикое, подвергая едва ли ни большим другое да и самого себя тоже. Даже в жаркий день продолжительное купание в ледяной воде не доставляет удовольствия, если не сказать больше. С другой же стороны он так долго и так тесно был связан с массипо, что его решение вряд ли можно назвать рассудочным. Скорее, это было движением души. Сблизиться удалось, когда Пач нащупал копытами дно и уже не столько плыл, сколько шел. Макс заранее продумал, как он станет доставать эту чертову железку, со всеми деталями, поэтому особых сложностей с вытаскиванием крюка не возникло, если не считать того, что кобыла испуганно косилась на него и все хотела обогнуть их, но уж этого-то Макс не дал ей сделать. После этого погоняемый им Пач вывез его на противоположный берег, где у скал образовалось что-то вроде небольшого пляжа. Отдохнув там минут двадцать и слегка обсохнув, потом еще какое-то время двигались по реке, причем массипо отчетливо боялся глубины, пока не нашли относительно пологий подъем.
      Берг крыл тренера последними словами, а тот в отместку бросил на берегу его крюк, который сначала хотел вернуть владельцу. На другом берегу реки уже маячили силуэты массипо с всадниками на спинах, старающиеся держаться подальше от обрыва. Берега тут были нехорошие, крутые, река быстрой, так что о переправе, учитывая, что Пач сторонится глубины, нечего было и думать.
      Наконец из штаба пришло сообщение, что выше по течению нашлось некое подобие переправы, во всяком случая река там разливается широко и больших глубин быть не должно. Но по берегу пройти вряд ли удастся, придется углубляться в горы, что удлинит дорогу, но зато есть надежда вернуться на базу еще до темноты. Голос сержанта, передавший Максу сообщение, был суше песка в пустыне, что, надо думать, служило отражением настроений начальства.
      На коммуникатор Макса сбросили предлагаемый маршрут, и он, не очень уверенно махнув рукой всадникам на том берегу, отправился в горы.

      Если честно, то я был даже рад, что некоторое время у меня получится побыть одному. Последнее время у меня было заполнено встречами с самыми разными людьми, что неизбежно сопровождается разговорами, как правило ненужными, дежурными вопросами, процедурами знакомств, порой заканчивающимися банальными пьянками, Кажется, я никогда столько не пил, как в этот перелет и, конечно же, на базе. Исключения бывали разве что после моих победных заездов, когда от друзей и поклонников нет возможности отвертеться, но там ритуал отработан, дозы и названия напитков определены. Да и всегда под рукой есть спасительный тренер, готовый в нужный момент вмешаться в процесс.
      В отличии от многих других людей, восторгающихся горами, сам я ничего прекрасного в них не находил. Камни, неудобный маршрут и до предела суженный горизонт. Впрочем, растительность во многом примиряла меня с пейзажем, а озабоченность состоянием моего массипо отвлекала от мрачных мыслей.
      Как вскоре выяснилось, Пач несколько охромел на переднюю правую. Осмотрев его копыто и колено, я не нашел ничего угрожающего, и только более внимательно присмотревшись нашел у него ушиб бедра. Не то от удара о воду, не то при заплыве столкнулся с камнем. На первый взгляд ничего страшного, но сколько таких микротравм срывали самые честолюбивые планы. Поэтому я старался его не торопить, чтобы успокоить и отвлечь, разговаривал с ним вслух.
      – Хорошая животинка, смелая и сильная. Таких смельчаков, как ты, Пач, еще поискать. Не побоялся прыгнуть с такой высоты. – Тут я кривил душой, но что не сделаешь ради ближнего. – Но ты ведь не просто так прыгал. Не ради прихоти или там по глупости. Ты не такой. Ты ж ту кобылку спасал. Как бы она сейчас с железом-то в теле? Вот именно. Так что ты у нас герой.
      Совсем не уверен, что массипо понимают человеческую речь, а уж иноземные – тем более. Но Пач шел, слегка прихрамывая, поводил ушами и в такт собственным шагам поматывал своей огромной головой, что можно было счесть как согласие с моими словами.
      Когда нам попалась симпатичная лужайка, я дал Пачу возможность попастись. Он ведь устал и здорово перенервничал, да и мне самому не мешало перекусить. Мой припас куда менее свеж травы на лужайке, но и менее скуден. Да и, на мой вкус, намного приятнее.
      Для того, чтобы поесть, я не стал спускаться на землю, а просто развалился в седле, устроившись на манер китайского божка. Понятно, что это не обед в «Олимпии», но после купания есть мне хотелось так, что даже сублимированное мясо, которое приходится есть, запивая большим количеством жидкости, показалось не то что съедобным, но даже вкусным.
      Из-за этого я пропустил появление на лужайке еще одного действующего лица. Если б не массипо, то, допускаю, я мог бы осознать свою оплошность, только отдавая богу душу. Серо-желтого зверя, по виду из семейства кошачих, хотя и не ручаюсь, заметил массипо. Перестав щипать траву, он задрал голову, глядя куда-то вверх. Поначалу я не придал этому значения. Мало ли что. И только секунду спустя заметил, как Пач раздувает ноздри. Дальше все происходило одновременно.
      Массипо, забыв о своей хромоте, с места сиганул вперед, при этом – прошу прощения – шумно выбросив воздух из-под хвоста. Мой обед полетел на землю, а я сам почти упал, повиснув на седле как куль с навозом. И надо мной мелькнула длинная серая тень, колыхнув волосы на моей макушке.
      Вряд ли пузатенький, раскормленный китайский божок смог бы удержаться в седле. Меня спасла многолетняя подготовка, все эти часы, сутки и годы, проведенные на тренировках. И – массипо.
      Даже еще не вскарабкавшись, я оглянулся. Огромный зверь, размерами где-то в четверть Пача, приземлился и, перекатившись через спину, изготовился к новой атаке, действуя предельно быстро и собранно. Страшнее скотины видеть мне не приходилось даже в фильмах ужасов, где художники и режиссеры делают все, чтобы хорошенько напугать зрителя. Есть такое выражение «идеальная машина для убийства». Так вот это был образцом для такой машины, ее идеалом. Идеалом идеала. Огромные зубы, удивительная и пугающая подвижность, перекатывающиеся под шкурой мышцы – просто баскетбольные мячи какие-то, отрешенность на морде в сочетании с желанием меня сожрать. И – абсолютное отсутствие оружия у меня. Если не считать штатного крюка, притороченного к моему сапогу. Но мало того, что эта штука словно зубочистка против тигра, так я еще элементарно не успевал ею воспользоваться.
      Кажется, я что-то крикнул, когда зверь бросился на меня во второй раз. Я еще только принимал нормальное положение в седле, при этом скособочившись назад, а он уже подобрался и прыгнул. Страх плохой советчик. Почему-то кажется, что именно против тебя что-то там предпринимается. Но не думаю, будто он пытался поймать летающее у моей головы насекомое, пусть оно даже величиной с мою ладонь.
      Пач не успевал развернуться. Он, взрыв копытами землю, сумел только подставиться боком, когда зверюга в прыжке вцепилась ему в шею, всего на какие-то сантиметры промахнувшись мимо моего колена.
      Это было мгновение. Из-под задранной верхней губы торчат клыки, по которым струится кровь – как он шкуру-то такую сумел прокусить! – а круглый глаз с узким зрачком смотрит на меня. Будто укоряет. Мол, что ж ты, я ж тебя хотел, а ты вон чего. Подставил животинку.
      Я не люблю крюка. Я им редко пользуюсь. Как сказал один журналист, он мне не органичен. Поэтому реакция на его выхват у меня замедленная. Но тут! В это самое мгновение, когда мне почудился укор, острый конец крюка, предназначенный для причинения боли массипо, ударил точно в глаз хищника. То есть не совсем в глаз, а в веко, полуприкрывшее глазное яблоко, но сути дела это не меняет.
      Убийца отпрял, как отпадает от тела больного ошпаренная кипятком пиявка, и свалился на землю, ударившись крестцом.
      И тут началось невиданное и, как мне представлялось, невообразимое. Пач стал его топтать. Он бил копытами. Вскидывая корпус, обрушивался на него. Пинал. Во всем этом была такая злость! Настолько зашкаливающая, запредельная злоба, что я чувствовал ее физически. Кровь, хлещущая из шеи массипо – там артерия, я знаю – заливала зверя, которого он превращал даже не в труп, а в месиво.
      Я много лет в седле. Но тут едва держался. На моих глазах и под моим задом происходило убийство, которое я, как ни странно, одобрял. Я его разделял!
      Время прошло – не помню сколько, не знаю, – когда я понял, что Пач все, кончается. То, что было под его ногами, стало просто раздрызганным комком с обломками костей и некоторым количеством рваного мяса, из которого и на который брызгала кровь. Смотреть на это я не хотел. Легкие Пача работали как поставленный на большие обороты двигатель – без пауз. Я едва успел соскользнуть с седла, как мой массипо закачался, продолжая при этом дотаптывать тело врага, хотя и вяло, и рухнул прямо на него, исходя кровавой пеной. Хищник сумел таки прокусить ему горло.
      Еще несколько минут назад я чувствовал себя в такой безопасности, что позволил себе беспечность. Теперь же, оставшись без массипо да еще узнав, что тут водятся опасные хищники, ни о какой безопасности речь не шла. Здесь было опасно и я находился черт знает где. К счастью, мой коммуникатор работал, хотя вспомнил я о нем не сразу. Некоторое время я стоял над издыхающим Пачем и озирался по сторонам. Как знать, может, зверь не один. Теперь было невозможно определить его половую принадлежность, но вдруг это самка, а где-то рядом ее детеныш – один или несколько. Судя по ее размерам, мне хватило бы даже сосунка, реши он мной поиграться. Массипо, чьи легкие работали с таким шумом, что других звуков я просто не слышал, мешали оценить обстановку вокруг, поэтому оглядываться приходилось с утроенной частотой, что отнюдь не добавляло ясности и, соответственно, спокойствия.
      Наконец Пач дернулся в последний раз, на прощанье клокотнув пеной, забившей его горло, и умер. Я остался один. Один в чужом мире, на чужой планете, без оружия и почти без надежды спастись. Это было начало паники, и я осознавал это. Осознавал, только сделать ничего не мог.
      – Прости, животинка. Прости. Ты погиб по моей глупости. Хотел спасти одну, а загубил другого. Мне жаль. Правда. Я всегда буду тебя помнить. Обещаю.
      Я был искренен. И мне действительно было жалко его до слез. Конечно, как и во всякой скорби, если она, конечно, искренна, у меня присутствовала нотка жалости к самому себе. На похоронах мужей жены, бывает, причитают что-то в роде «Как же мы теперь без тебя!», имея в виду то, как и, главное, на что они теперь будут существовать. Вот и я тоже, скорбя по массипо, в том числе жалел и себя. Но и – искренне – Пача. И Инжара своего заодно вспомнил. Что-то не ладится у меня с животинками в последнее время. Жаль.
      Как оно всегда и бывает, чувство к себе, любимому, возобладало. Нужно уходить отсюда, идти к переправе, причем уходить быстро, пока на запах крови не сбежались другие хищники, и тут я вспомнил про коммуникатор.
      – База! – воззвал я. Не каждый верующий взывает к своему богу с такой силой и надеждой на спасение, как я на этой лужайке, забрызганной кровью.
      – Слушает база, – отозвался дежурный сержант, явив на экране коммуникатора свое недовольное лицо.
      Черт его знает, как у военных полагается просить помощь, я с этим миром по большей части знаком посредством телевизора, поэтому выдал точно, как в сериале про бесстрашных космических рейнджеров, любимом мною в далекой юности. Вот уж не думал, что это так отложится в моей голове.
      – Срочно нужна помощь!
      – Что? – выпучил глаза сержант и на кого-то обернулся.
      – Помощь нужна! – не выдержал я и постарался показать лежащее у моих ног тело массипо. Я не сообразил, что с такого расстояния, практически в упор, ничего толком разглядеть невозможно, но, наверное, и этого хватило, потому что в наушнике у меня уже звучал голос полковника.
      Надо признать, что я ему даже обрадовался. Все же командир, способный принимать решения, а не сержант, только и умеющий делать неприступный вид. При звуке его голоса я даже успокоился, как оно бывает перед ответственным стартом, когда тебя колотит, как отбойный молоток, и, если не в состоянии справиться со своим волнением самостоятельно, толковый и опытный тренер может найти слова, приводящие в спортивную форму.
      Ситуацию мы прояснили быстро, во всяком случае мне кажется, что я если и не по-военному четко доложил, то все же достаточно сжато и толково рассказал о случившемся. Кинг смотрел на меня с экрана с непроницаемым лицом. Думаю, ему очень хотелось послать меня куда подальше со всеми моими проблемами. Наверное, примерно так он и сделал бы, будь он в штабном боксе один. Но, судя по доносившимся до меня голосам, кроме сержанта там находился и еще кто-то, так что полковник, взяв паузу после моего рассказа, пообещал выслать за мной вертолет, после чего отключился.
      Когда вышлет – не сказал. Лету тут считанные минуты, чего не скажешь про опасности, чудившиеся мне за каждым камнем, под каждым кустом. Судя по стремительности убитого хищника, счет тут идет не на минуты – на секунды.
      Оглядевшись в поисках хоть какого укрытия, ничего подходящего я не обнаружил. Не было поблизости ни одиноко стоящей скалы, взобравшись на которую можно переждать нападение хоть стаи хищников, ни укромной пещеры. Не наблюдалось и валежника, из которого можно развести костер, сунуться в который не посмеет ни один зверь. Из находящихся поблизости кустиков и редких хилых деревьев получится лишь хилый костерок, способный разве что комаров отгонять, которых, кстати, не наблюдалось. Но и оставаться на месте было глупо.
      Подумав, я отвязал фал – веревку, по которой можно как спуститься с седла, так подняться на него. Неплохо бы, конечно, и седло забрать, но я рассудил, что пока с ним ничего не сделается.
      Неподалеку от меня начинался склон горы, местами поросший кустарником, показавшийся мне куда безопасней, чем открытая лужайка, на которой я был виден как таракан на сковородке.
      Довольно скоро я убедился, что идея отсидеться на склоне оказалась не самой удачной. Кустарник рос густо, ковром или, точнее, стеной, и если издалека он выглядел пусть не пушистым, то почти буколически уютным, то вблизи это – жесткие листья, жесткие, переплетенные меж собой, сучья, словом, не кусты, а иглы дикобраза. Эдакая сельва в миниатюре, сквозь которую нужно прорубаться. Правда, прорубать себе дорогу мне было нечем, поэтому приходилось искать обходные пути, что удлиняло дорогу в разы.
      Вдруг, протискиваясь в просвет между кустами, я заметил на земле под зарослями что-то светлое и круглое. Могло это быть камнем? А почему нет. Только камней такого цвета мне тут что-то не попадалось. Может поэтому, а может оттого, что подустал, я остановился, сделал шаг назад, возвращаясь к той точке, с которой заметил белое, и опустился на колени.
      Внизу листья почти не росли, поэтому видно намного лучше. В сущности, при желании тут можно было даже ползти. Но это я подумал автоматически, все еще продолжая оставаться в процессе движения. То, что я увидел, на какое-то время отодвинуло на задний план и нападение, и мертвого массипо, и мое собственное незавидное положение.
      На земле лежал шлем. Полузасыпанный опавшими листьями, грязный, местами покрытый не то мелким мхом, не то плесенью, так что даже странно, что я его углядел, но это точно, стопроцентно шлем.
      Правда, не такой, как у меня. Дело даже не в цвете. Дело в размере. Он был по меньшей мере вдвое больше моего или любого другого человека с базы. Я осторожно тронул его, и вдруг из-под него с писком выскочило какое-то животное размером так с крысу и бросилось наутек.
      Не знаю, кто из нас больше испугался, но, честно говоря, рвануть отсюда с такой же или большей скоростью мне помешали густо переплетенные ветки над головой.
      А где хозяин? Уж не та ли зверюга его сожрала? Я похолодел. А вдруг там, внутри, череп?
      Вряд ли там, внутри, кто-то еще оставался, но у меня пропало желание хватать эту штуку руками. Не без труда отломив ближайшую ветку, я толкнул шлем, и он без особого сопротивления поддался.
      Под ним, как и ожидалось, оказалось что-то вроде гнезда, сплетенного из травы и волос. Но не это интересно. Моя находка действительно оказалась гермошлемом. С полупрозрачным забралом, с наушниками внутри, с клеммами и всем прочим. Правда, мягкие уплотнители, которым надлежит быть внутри, отсутствовали, но, подозреваю, что их погрызла та самая тварь, которая в нем поселилась.
      – Тренер, ты где? – неожиданно рявкнуло у меня в наушниках.
      Так и Кондратий может хватить.
      – Это кто? – спросил я.
      – Спасателей заказывал? Мы на месте.
      Черт! Вертолета я не услышал.
      Когда я, задом вперед выбирался из-под кустов, в наушнике раздался издевательский смех. Теперь я узнал Рэма. Вертолет висел почти надо мной метрах, думаю, в пятидесяти над землей.
      – Чего нашел? – спросил он меня с издевкой.
      Я молча продемонстрировал находку, подняв ее над головой.
      – Это чё?
      – Гермошлем.
      – Не гони!
      – Сам посмотри, – буркнул я. Вступать в объяснения с этим воришкой у меня не было желания.
      – Лошадиный, что ли? – не слишком уверенно предположил Рэм.
      – Коровий. Бросай лестницу или чего у тебя там.
      – Люлька. Сейчас опутимся пониже.
      Люлькой оказалось приспособление в виде полужесткого хомута, закрепленного на длинном тросе. Когда я залез в этот хомут, прижав его подмышками, трос потянул меня наверх.
      – Давай, – тянул ко мне руки Рэм, явно нацеливаясь на мою находку. Я отдал гермошлем ему.
      – Ух ты! – вслух поражался Рэм, пока я забирался в внутрь вертолета, оказавшегося довольно тесным. Ни перевалить через порог, ни освободиться от люльки он мне не помог, лишь бросил на меня хищный взгляд. Скотина. Уверен, первое, что ему пришло в голову, загнать кому-нибудь эту штуковину по хорошей цене. Или обменять. Скажем, на выпивку. На базе, как я понял, это ходовая валюта.
      – Подержался? Давай сюда.
      – Да ты садись тренер. Передохни.
      – Рэм!
      – Ну дай посмотреть-то. Эй, давай назад! – крикнул он пилоту.
      И тот дал. Правда, сначала кивнул, не оборачиваясь. И с места заложил вираж, беря курс на базу. Я упал в кресло, оказавшееся неожиданно жестким, а Рэм, покачнувшись, выпустил из рук гермошлем и ухватился за поручень под потолком. Шлем, ударившись об пол, подпрыгнул, упал снова и покатился к открытой двери. Я с ужасом смотрел на это. Но мне повезло. Уткнувшись в брошенную здесь люльку, он замер, а когда пилот вираж закончил, покатился обратно, к Рэму. Я все это видел. Как и видел идиотский азарт, появившийся у него на роже. Кем уж он там себя возомнил в тот момент – не знаю. Может, великим футболистом или искусным жонглером. Он изготовился, чтобы носком своего ботинка подкинуть накатывающий на него гермошлем, как это проделывают с футбольным мячом. Секунда – хоп! – и он у тебя в руках. Допускаю, что с футбольным мячом этот трюк у него действительно прошел бы. Но не с гермошлемом.
      От пинка тот оторвался от пола и, сделав дугу, вылетел за борт. Допускаю, что со стороны это могло выглядеть эффектно.
      – Идиот! – заорал я.
      А тот стоит и глазами хлопает. Типа «а как же так получилось-то, а?».
      – Что там? – обернулся на мой крик пилот.
      – Уже ничего.
      Я выглянул наружу. Мы пролетали над склоном, густо поросшем кустарником, прорезанному глубокими шрамами трещин. Высота небольшая, так что я даже не успел заметить, куда приземлилась моя находка. Но все же постарался запомнить место.
      – Засеки точку! – сообразил я.
      Пилот кивнул, не поворачивая головы. Ну что за манера такая! А впрочем, он-то как раз при деле, он машину ведет.
      – Макс, – сказал Рэм, садясь рядом. – А может, это… ну… как бы не было ничего, а?
      Смотреть на него было противно. Кулаки так и чесались дать ему в зубы. Я отвернулся.
      – Сам доложишь полковнику.
      – Ну Макс, чего, в самом деле! Я ж не нарочно. Так получилось. На кой дьявол нам лишние неприятности? Ну? А я тебе… – Тут он отчего-то оживился. – Ты ж нормальный мужик. Сразу мне глянулся. Мы ведь кореши с тобой, точно? Я еще вчера тебе хотел кое-что, – он перешел на шепот. – Тебя касается. Ну, договорились, что ли?
      – Перебьешься, – процедил я. Мне этот тип был противен.
      – Да я понимаю, понимаю, – зачастил он. – Обидно и все такое. Только от полкана нашего ты бы и спасиба не дождался. Он же тебя с потрохами сожрать готов. И Густава на тебя нацелил.
      – Чего ты врешь?
      – Точно говорю! Мамой клянусь. Сам слыхал, как тот ему на тебя стучал. С кем прилетел и все такое. Чуешь? У вас же был разговор, это не я придумал. Стал бы иначе Густав с тобой пить. У него и так все есть.
      Я припомнил, о чем мы вчера говорили с Густавом. Похоже, что Рэм говорит правду.
      – Бутылка с меня. Зайдешь вечером. А Кингу доложишь.
      – Эх, Чемпион. Своих сдаешь. Не дело это.
      Говорить было не о чем. Тем более уже и база была видна. Если по правде, то я надеялся на этот гермошлем, созданный для огромной головы, как на индульгенцию. Признаваться неприятно, но что делать, коли это так и есть. Я уже давно понял, для того, чтобы не испытывать стыда в будущем, нужно научиться хотя бы самому себе говорить, почему ты стыдишься сегодня или испытывал это чувство в прошлом. Собственные ошибки стоит знать в лицо.
      Когда вертолет приземлился и мы выходили наружу, я понял, что фал, снятый мной с Пача, все еще обмотан у меня вокруг пояса. Все, что от него осталось, не считая памяти и стыда.

      Полковник Ларусс, которого здесь, на базе, все почему-то звали Кингом, то есть Королем, смотрел на Кальвина Винера круглыми, как у совы, глазами, что говорило о его крайнем удивлении.
      – То есть вы считаете, профессор, что мы имеем дело с явлением, которое раньше не наблюдалось. Я правильно понял?
      Винер поморщился. Правда, только мысленно. Он старался не проявлять своих эмоций к полковнику, держась подчеркнуто академично, что позволяло, хотя бы внешне, соблюдать дистанцию и демонстрировать независимость. На самом деле никакой независимости он не ощущал, скорее, наоборот. Уж больно много нитей, на которых висела судьба некогда одного из лучших исследователей биологического факультета Беркли, держал в своих командирских руках Ларусс, будь он проклят. Впрочем, не один он, и это еще больше удручало того, кого полковник незаслуженно именовал профессором. Впрочем, если бы не то недоразумение полтора года назад, в результате которого его представили насильником и чуть ли не маньяком-убийцей, сегодня Винер был бы уже и профессором, и заведовал собственной кафедрой, а то и возглавил бы исследовательский институт, тихонько жирующий под крылышком одной из серьезных компаний, которая заинтересована в его разработках. Все это было бы реально, если б не Кинг и такие как он.
      – Абсолютно. Мои наблюдения и наблюдения предшественников, имеющиеся в моем распоряжении, а главное, следующие из них выводы, позволяют это утверждать с почти стопроцентной точностью.
      – «Почти» меня не устраивает, – жестко сказал полковник.
      Еще бы! Винера «почти» не устраивало тоже и в куда большей степени, чем этого солдафона. Если б наметившаяся агрессивность среды и впрямь свидетельствовала о необходимых подвижках, то он мог бы с полным правом требовать обещанного – забвения недоразумения и возврата в родную академическую среду. Более чем годичный срок командировки на удаленной планете, где он, в общем-то, не терял времени даром, могли бы сослужить ему – и еще сослужат! – хорошую службу. Это вам не в лаборатории мышей мучить. Это нормальное и, главное, реальное исследование на натуре, так сказать, в поле, в эпицентре событий. Три статьи он уже отправил в профильные журналы, материал для еще как минимум стольких же у него практически готов. А там, чем черт не шутит, и до монографии недалеко. Нормальной, выверенной, полновесной монографии.
      Он клял себя только за одно. Как и тогда, на вечеринке, где эта дрянь обвинила его в насилии, хотя – все это видели! – не одну неделю домогалась его, позволяя себе томно вздыхать даже на лекциях. Так и теперь, когда он не может твердо и резко соврать, ну пусть не то чтобы соврать, а приукрасить, определенно настоять на своей точке зрения. Проклятая мягкотелость! Превратности последнего времени показали ему, что правда не всегда является синонимом добра. Но – натура, натура! От нее никуда не денешься. Воспитание не то. Не солдафонское.
      – Господин полковник, – как можно тверже сказал Винер. Нет, кое-чему он на этой треклятой базе, больше похожей на тюрьму, конечно же, научился. – Я не знаю ни одной отрасли знаний, которая бы раз и навсегда для любого явления, судя по его признакам, а это и есть научный инструментарий, могла бы с абсолютной точностью утверждать, что ее выводы непоколебимы навсегда. Вы меня спрашиваете о вероятности? Я вам отвечаю: «Да». Есть очевидная и, я больше того скажу, прозрачная, неоспоримая тенденция…
      – Меня не интересует тенденция, профессор. Как и вероятность. Меня интересует результат.
      Винер почувствовал, как кровь бросается ему в голову. Солдафон! Неуч! Берется судить о таких вещах! И еще гипертония, будь она трижды проклята. У него со школы отмечалась склонность к повышенному давлению, но долгое время это удавалось как-то купировать. А когда он попытался аргументировать комиссии свой – весьма робкий, впрочем, – отказ от так называемой командировки, его подняли на смех. Скоты!
      – Вы собираетесь торчать здесь двести лет? – вкрадчиво поинтересовался Винер.
      – Меня больше устроит год. Или, еще лучше, шесть месяцев.
      Ах ты мой ласковый! Ты мой хороший! Проговорился.
      Кальвин никогда не считался сильным полемистом. Ни в школе, ни в университете, будучи студентом, ни на кафедре. Как логика и знатока его ценили и, бесспорно, за дело. Ну вот не было у него яркости, полемического задора, что всегда отличает лидера. Но вот та самая мягкотелость, въевшаяся в плоть вежливость не давали ему сказать в лицо «мразь» или что-то в этом роде. Он как бы прощал ошибки оппонентам, подсознательно рассчитывая на ответное благородство с их стороны, а когда – и часто! – оказывалось, что они готовы осмеять даже отсутствие запятой в серьезном исследовании, скатываясь в откровенное хамство и тем самым отходя от науки, он просто терялся. Но он помнил, помнил все эти ошибки и маленькие оговорки, умея возвращаться к ним через продолжительное время. И в итоге допомнился. Его подставили, использовали как зеленого юнца, со всей силой души рвущегося в расставленную ловушку.
      Сейчас сам полковник Кинг подставился. Проговорился. Ему здесь тоже не климат. Ему тоже домой хочется. Как и всем, впрочем. Хотя какой у него дом? Очередная казарма, не больше.
      – За полгода мы вряд ли дождемся результатов, – авторитетно заявил Винер. – По крайней мере тех, которых, – тут ученый вынужден был сделать крохотную паузу, подбирая выражение, – которых от нас ждет руководство. За пару лет и даже за столетие прогресс невозможно подстегнуть так, чтобы популяция, находящаяся в полупервобытном состоянии, если не хуже, вдруг шагнула в космическую эру. Чудес не бывает.
      – Но ведь подвижки есть? И всего-то… Сколько вы уже здесь?
      – Наметилась тенденция, – сказал Винер, игнорируя вопрос, ответ на который полковник знал. – И я полагаю, что тенденция приобрела устойчивый характер.
      – Фигня, – оскорбительно резюмировал полковник.
      И он был прав. Винер старался выдать желаемое за действительное, но оно как-то не выдавалось. К сожалению.
      – Вы предлагаете ввести этот термин в мою работу? – стараясь быть язвительным, спросил Винер.
      – Мне до глубокой задницы, какие термины вы будете использовать. Если вам не хватает своих, я могу подкинуть кое-что из личного запаса. Меня интересует результат, а не ваши пьянки.
      При этих словах Винер почувствовал, что начинает краснеть. Пьянки, как ни крути, не красят никого, а тем более серьезного ученого. Только он не собирался прощать подобных намеков. Хватит, натерпелся!
      – А это не ваш денщик или кто он там по ночам выносит пустые бутылки из вашего, полковник, бункера и сует их в утилизатор, в результате которого вся база полночи не спит?!
      Тут Винер несколько преувеличил в дискуссионном запале. Универсальный утилизатор интеграционного типа работал практически бесшумно, что в него не суй – хоть бронепласт, хоть железо, хоть стекло. Настоящий исследователь не вправе грешить, искажая очевидные факты. Другое дело, что холуй полковника, вынося стеклотару, почти демонстративно – а, может, и впрямь нарочно – гремел стеклом, отчего база замирала, вслушиваясь в отзвук соблазна.
      – Не забывайтесь, профессор! – отчеканил Кинг. – Или вы хотите заставить меня напрячь память?
      Ты бы лучше зад свой напряг, оторвав его от стула и прокатившись в вельд, чтобы собственными глазами увидеть то, что другие приносят тебе на тарелочке.
      – Я хочу, – сдерживая бешенство, впрочем, бессильное, сказал Винер, – чтобы с моими выводами считались. В противном случае полагаю бессмысленным мое пребывание здесь. Я хочу, чтобы у меня имелся нормальный инструментарий и соответствующий штат специалистов, а не безграмотный подмастерье, по совместительству выполняющий роль доносчика. И еще я хочу отпуск, как то и оговорено контрактом.
      Строго говоря, в контракте, подписанном Винером в момент, когда он пребывал в расстройстве чувств и мало что соображал, кроме спасения собственного седалищного места, положение об отпуске прописано было столь расплывчато, как бы даже намеком, туманным обещанием, построенном на некой вероятности и, что уж там лукавить, доброй воле начальства, что заикаться о нем сейчас, как и в любой другой момент, выглядело полной глупостью. Только взыгравшее в нем ретивое взяло верх над всякой казуистикой, и он сказал то, что сказал, почувствовав вдруг уверенность. А что? Молчать в тряпочку, что ли? Том более, когда несколько прояснилось, что полковник вовсе и не король, хотя и пыжится, а тоже мышь на поводке.
      И это прошло!
      – Ну-ну, профессор, – почти совсем по-отечески проговорил Ларусс. – Мы все тут устали. Не стоит, я думаю, переводить наше состояние на деловые отношения. Что вы уж так-то? Всем нам здесь тяжело. Не дома у камина. Соберитесь, возьмите себя в руки. Если вы правы, а я хотел бы на это надеяться, очень хотел бы, не скрываю этого, то… Одним словом, я очень надеюсь на вас. Это правда. Все мы тут в одной связке. К сожалению ли, к счастью ли. Сейчас это не разглядеть. Только я хочу вам честно сказать, как на исповеди, хотя это может прозвучать как грех. Мы здесь выполняем великую задачу. В первую очередь мы с вами, – полковник кивнул пальцем сначала в сторону Винера, потом ткнул в свою грудь, где-то на уровне третьей пуговицы. – Только мы оба, вдвоем и каждый на своем месте можем понять и оценить суть происходящего. Я не хочу и не буду говорить о потомках, которые смогут оценить наш труд. Думаю, что оценка наступит раньше. И достойная оценка. И, если вы хотите, я обращаюсь к вам с личной просьбой. Процесс надо ускорить. Там, – Ларусс показал пальцем в потолок блока, – от нас с вами ждут результата. Со своей стороны я обещаю вам любую поддержку.
      Полковник сделал паузу, крепко почесав костяшками пальцев подбородок, так, что стало слышен шорох его отросшей с утра щетины. И почти по-свойски, проникновенно, заглянул в глаза.
      – Это в наших с вами общих интересах, – закончил он.
      Не то в словах, а точнее в тоне полковника было что-то такое, но скорее Винер просто сообразил, что палку перегибать не стоит – покуражился и хватит, – но он тоже перешел на деловой тон. Он прекрасно понимал, что только результат, устраивающий всех, принесет ему освобождение из этой дыры, до чертиков ему надоевшей.
      – Есть одно соображение, полковник, – задумчиво проговорил он.
      – Говорите, – подбодрил его Кинг.
      – Не знаю, в курсе вы или нет, но существует целый ряд разработок. Речь идет о психотронном воздействии на человека. Я, правда, не знаю, насколько аборигены могут оказаться к нему податливы, но… – он развел ладони, дескать, попытка не пытка.
      – У вас здесь есть подобный образец?
      – Нет, конечно. Но, в принципе, там ничего сложного. Схема известна. Так что собрать, думаю, особого труда не составит. В сущности, это просто радиопередатчик. Я, конечно, не инженер, но наши техники, думаю, без труда смогут собрать подобное устройство; всякой аппаратуры на базе как у дурака фантиков. Ну а некоторые недостающие детали, полагаю, можно, в принципе, и заказать. Хотя главное, конечно, не железо, а мощность и характер генерируемого сигнала.
      – Мысль, конечно, интересная, – с оттенком похвалы произнес полковник, с новым интересом посмотрев на подчиненного. – Только, к счастью или сожалению, на планетах подобной этой подобные вещи строжайше запрещены. Скажу вам больше того. Здесь установлена аппаратура, контролирующая такие и им подобные воздействия. Места закладки и ее количество мне, понятное дело, не известны. Как и ее тип, характер работы и прочее. Да даже если б я что-то об этом знал, кроме самого факта ее существования, ничего бы это не изменило. Ровным счетом. Потому что я не могу вам дать разрешения нарушить прямой приказ. Наоборот, могу только самым категоричным образом подтвердить запрет и предупредить об ответственности за его нарушение. Однако, я вижу, вы включили свой творческий потенциал. Другие предложения есть?
      Винер понял, что дал маху. Конечно же, обсуждать с полковником подобное было верхом глупости и легкомыслия. Винер, конечно же, знал о существующих табу, которые он не то чтобы забыл, но как-то проигнорировал в, так сказать, творческом запале. И про аппаратуру если не знал, то догадывался о ее существовании. Точнее, не исключал этого. Но, предлагая, он исходил из реально существующего положения вещей, а не каких-то там деклараций. Пожив здесь, он очень отчетливо даже не понял, а ощутил, что благими пожеланиями и реальностью существует ряд различий, если не сказать пропасть. То, что ему приходилось делать, да и не только ему, а всему персоналу базу, пусть он, персонал этот, и не всегда понимал это, а точнее, вообще не понимал и не должен был, тоже являлось нарушением всех и всяческих приказов, соглашений, конвенций и договоров, подписанных на самом-самом верхнем уровне. Именно поэтому его или другого специалиста не завербовали обычным путем, а взяли на компромате, причем подстроенном – в этом Винер был уверен даже больше, чем в дате собственного рождения. Потому же весь контингент, присутствующий на базе, был соответствующим. Взять хоть придурка, приписанного к конюшне. Где это видано, чтобы клинического идиота зачисляли в личный состав военной, по сути, внеземной базы?! Причем не латентного, а явного настолько, что оторопь берет. Да и многие другие тоже. У многих чувствовался отчетливый криминальный душок. Еще в прошлом году Винер под видом стандартной процедуры психологического тестирования ввернул собственный вопросник. Людей с садистскими наклонностями на базе было более тридцати пяти процентов! И это о чем-то должно говорить, ведь кадровики, формирующие контингент там, на Земле, пользуются примерно такими же, а то и еще более изощренными методиками.
      Словом, исследовательская, на первый взгляд, база на самом деле была бомбой замедленного действия. А он сам, наверное, ее запалом. Или детонатором – черт их разберет с их воинственной терминологией.
      – Пока нет, – качнул головой Винер, отвечая на вопрос. – Но я буду думать.
      – Хорошо. – Полковник, отведя взгляд, посмотрел куда-то в угол, но всего на мгновенье, после чего его зрачки снова уперлись в ученого. – У меня к вам есть поручение. Даже, если хотите, просьба. Только – строго между нами.
      Винер кивнул, молча соглашаясь на выдвинутое условие. Он был уже слегка заинтригован.
      – Речь о новом тренере. Сегодня он нашел одну штуку. Очень, я скажу, неожиданную. Если он ничего не напутал, то речь идет о гермошлеме.
      Винер, как и все на базе, знали, что сегодня Чемпион потерял массипо, что само по себе стало событием, если не сказать скандалом, и его эвакуировали на вертолете, что тоже было не в традиции. И еще рассказывали о схватке с диким зверем, из которой Макс вышел победителем, подробности чего Винер намеревался прямо сегодня же выяснить у самого главного действующего лица, заодно проведав его алкоголесодержащий погребец, соединив приятное с интересным. Другими словами, у него имелись весьма красивые планы на сегодняшний вечер.
      – Не понял, – сказал он. – Какой гермошлем?
      – Вот такой.
      И полковник показал какой, разведя ладони на добрых полметра. Винер, глядя на расставленные ладони, невольно вспомнил классических рыбаков, которым для обозначения размеров своего улова частенько не хватает длины рук.
      – В каком смысле? – несколько глуповато уточнил Винер, пытаясь понять, эта шутка такая или что?
      – Мне бы самому хотелось знать в каком, – буркнул Ларусс недовольно.
      Объяснения, предложенные Винеру, который все еще опасался подвоха и потому слушал не то чтобы уж совсем с недоверием, но с понятным скепсисом, что-то вроде фиги в кармане, готовой появиться на свет божий в подходящий момент, в итоге были им приняты. Да и как не принять, когда присутствуют детали, настолько идиотские, что специально их придумать невозможно в принципе, тем более полковнику, фантазия которого оставляла желать лучшего. В том смысле, что его творческий потенциал Кальвин Винер ценил не слишком высоко. А если уж совсем по правде, то отрицал напрочь. Что, конечно же, не относилось к его военно-административным способностям, нередко проявляющихся в уровне изощренности наказаний. В этом вопросе Винер у него откровенно учился. Следует лишь уточнить, что мотать таким образом на ус он начал много позже того, как очутился на базе. То есть тогда, когда у него прошли шок от встречи с незнакомой обстановкой и условиями практически казарменного существования и страх. Перед начальством, перед неизвестностью, перед обстоятельствами, перед сбродом, называемым личным составом, перед всем. Хотя, конечно же, страх прошел не совсем, не до конца, не отпустил его на беззаботную волю, однако ж и не жал так жестко, как вначале. Когда он стал способен понимать и воспринимать принципы руководства, используемые Кингом, он стал к ним присматриваться.
      – И что вы от меня хотите?
      – У меня нет причин не верить тренеру. Тем более, что имеется свидетель. Но и объекта я не видел. А эта штука в каком-то смысле может оказаться пострашнее динамита. Вы меня понимаете?
      – В каком? Я имею в виду, что страшнее динамита.
      – Я должен знать, кому принадлежал тот шлем.
      – Вы считаете, Макс это знает? – удивился Винер.
      Наверное, только в школе он видел такой уничижительный взгляд, адресованный ему лично. Его автором-исполнителем была учительница физики, неожиданно для себя выяснившая, что один из лучших учеников класса в ее предмете, мягко говоря, не очень.
      – Я рассчитываю на ваш профессионализм и, – полковник сделал паузу, призванную придать вес его словам, – этику.
      Винеру ничего не оставалось делать, как сказать «я попробую».

      Рэм всеми силами изображал раскаяние и печаль. Когда Чемпион отказался замять дело, хотя, казалось бы, отчего бы и не помолчать, он сначала разозлился и даже испугался, разом вспомнив, на каком крепком кукане он сидит у Тауберга. Тому даже пальцем шевелить не стоит, чтобы надолго упечь его в кутузку; грехи Рэма это позволяли. Но потом, раскинув мозгой, успокоился. Не все так плохо, если подойти к проблеме с умом. А уж ему-то ума не занимать, только вот не везет ему что-то в последнее время. Хотя это тоже как посмотреть. Ведь при другом раскладе он мог бы очутиться не здесь, а в гораздо более тесном пространстве с куда меньшей свободой, нежели теперь. В общем, везение и невезение вещи относительные, смотря с какой точки зрения смотреть.
      Несмотря на свой относительно молодой возраст – ему исполнилось двадцать шесть – он успел помотаться по свету и кой-чего повидать и понять. Сам Рэм считал, что хорошо разбирается в людях. Чемпиона, например, он раскусил с первого взгляда. Это он на Земле пусть считается хоть крутым, хоть выпуклым, а здесь он никто, салага, которого можно и должно раскрутить. Правда, пока он еще не весь гонор растерял, сделать это сложновато, только Рэм умеет ждать. Он понял и то, что тот не полезет с кулаками, когда его находка улетит за борт вертолета – не тот характер. Зажует соплями и ими же умоется, чистоплюй столичный. Рэму казалось, что на скандал тот не пойдет, тем более что он все разыграл как по нотам. Ан нет, заупрямился спортсмен. Не обломали его еще.
      Но Рэм мучался недолго. К майору Таубергу у него тоже имелся свой ключик. Тот просто помешан на том, чтобы ему докладывали обо всем и обо всех на базе, чуть не ежедневных докладов требует, вот Рэм и стучит ему потихонечку, а майор, естественно, прикрывает в случ-чего. Фасон, само собой, держит, но без надежного, проверенного стукача ему как без рук, тем более что Рэм уже решил, как представить ситуацию. Он, по сути, не виноват. Это пилот вираж заложил, так что сам он едва не вывалился. А штуку эту в руки взял, потому что помочь хотел, а Чемпион дверь сам не закрыл, и вообще он бухает по-черному, стоит к нему присмотреться, чем, кстати, он, Рэм, и занимается.
      Тауберг его, ясное дело, обматерил, но при этом, как бы поддерживая баланс справедливости, отметил, что Рэм к нему прибежал с докладом сразу же после приземления, что позволило не упустить инициативу. О какой инициативе он плел, Рэма не интересовало. Главное, что нагоняй оказался даже меньше, чем он предполагал. Так что Чемпион может утереться. Не любил он богатых и успешных, которым все это, как он полагал, досталось незаслуженно. Все они жулики, только на людях пытаются выглядеть чистенькими и благородными. Что ж, если и ему улыбнется удача, а она обязательно улыбнется, рано или поздно, он тоже будет как они, станет есть бленманже с трюфелями и трахать самых красивых телок, которых даже и покупать не придется, потому что они сами на запах денег летят, как мошкара на свет в ночи, хотя от такого влечения ей только убыток. А все почему? Потому что мозгов нет и у тех, и у других.
      Однако, закончив с одним делом, он решил провернуть и другое.
      Выждав, когда Чемпиона закончит терзать Кинг, и тот вернется в свой бокс – по разумению Рэма в очень раздраенных чувствах, – направился к нему, имея в голове не только готовый сценарий своего выступления, но и вариант отхода. Жизнь научила его не только ловчить, но и продумывать свои действия наперед, с подстраховкой.
      В бокс он вошел, не постучав. Даже не вошел, а скользнул, так, словно он не то уходил от погону, не то скрывался, как какой-нибудь романтический подпольщик. Впрочем, скрываться ему тоже приходилось, только никакой романтики в том почему-то не было ни капли.
      – Привет, тренер, – поздоровался он приглушенным голосом (как будто его еще и могли подслушать).
      – Здоровались уже, – ответил Чемпион, отрываясь от компьютера, который он успел разложить на столе. – Чего надо?
      Каким-то уж особо расстроенным или, больше того, подавленным, он не выглядел.
      – Разговор есть, – попытался заинтересовать его заговорщицким тоном, но тренер, как видно, больше не собирался отрываться от компьютера. Рэму вдруг очень захотелось посмотреть, что же он там такое делает, и, поскольку экран был обращен к тренеру, начал маневр с таким расчетом, чтобы оказаться у него за спиной. – Ну что ты, как я не знаю кто? Ну, я тоже переживаю. Знаешь каких мне блинов накатали? Мало не покажется.
      – Чего надо, я спросил? – вскинулся Чемпион. И вдруг – раз! – захлопнул крышку компьютера.
      – Во-во, – нашелся Рэм. – И я про то же. Никаких нервов уже не хватает. А тут еще майор…
      Чемпион пялился на него, но на удочку не попался и вопрос не задал, пришлось продолжить соло.
      – Сует свой нос, интересуется, жилы тянет.
      – Мне некогда, – заявил Чемпион таким тоном, что стало ясно, тянуть нельзя – выкинет. Вон какой здоровый. И Рэм заторопился.
      – Да про тебя все спрашивает, что да как. Я, само собой, как положено, но ведь совсем достал. – Чемпион все не реагировал. Пришлось переходить от запугивания к жалости и благодарности. Но ведь есть же в человека что-то святое! – Сегодня, когда тебя спасать летел, знаешь ведь, еле успел. Когда подлетали, штук пятнадцать дикарей видел. Прямо к тебе бежали. Веришь, испереживался весь. Как вспомню, так трясет. А вдруг они тебя бы тоже того, съели бы? Вот уроды – человечину едят!
      Он действительно видел дикарей, двигающихся по направлению к тому месту, где находился Чемпион. Правда, было штук восемь, и первым их заметил пилот, а не он, потому что в иллюминатор не смотрел, а шарил глазами по салону, присматриваясь, но все это детали, мелочь. Ведь сути-то это не меняет. Спасал? Спасал! Сожрать могли? Запросто! Еще и добавки попросили бы.
      – Так может, давай, снимем стресс? В честь чудесного спасения. Кстати, – Рэм нацелился усесться за стол, одновременно косясь на пустую посуду в углу. Классно вчера погуляли, с размахом. И пили не дешевку, а хорошее пойло. – Заодно расскажу тебе кое-что. Тебя это касается.
      Он уже нацелился на длинный разговор, полный с его стороны намеков, полуправды и откровенного вранья – главное, закошмарить столичного мальчика, – когда Чемпион вдруг рявкнул:
      – Пошел вон, скотина!
      Сказать честно, был Рэм несколько трусоват. То есть порой он проявлял чудеса героизма, но по большей части в собственных фантазиях, когда его выдающиеся качества разрастались просто до исполинских размеров. То есть, справедливости ради, откровенным трусом он не был, но и геройствовать не спешил, предпочитая избегать открытых конфликтов. Хотя и драться ему приходилось, и в серьезных стычках участвовать, но никакого удовольствия от них он не получал. Кроме что разве после, когда хвастался.
      В общем, он сделал обиженное лицо человека, без всяких на то оснований оскорбленного, и удалился, не проявляя ни излишней спешки ни – почти – нервозности. Всем своим видом он как бы намекал на некую высшую добродетель, которая в нем или за ним имела место. Что-то вроде того, что «жизнь рассудит». Не то угроза, не то философское умозаключение.
      Выйдя из тренерского блока, он постарался побыстрее удалиться и, как вскоре оказалось, вовремя. Пару минут спустя туда уже входил Винер, делая при этом такую рожу, будто у него запор случился из-за неразгаданного кроссворда.
      Затея с халявной выпивкой провалилась, а выпить хотелось. В принципе, на базе существовал так называемый бар, где можно было купить пива, но такого дрянного и дорогого, что ходить туда у Рэма не было никакой охоты. Впрочем, он и сходил бы, но неделю назад он здорово проигрался Чиве в карты и долг до сих пор не отдал. И не то чтобы у Рэма не было денег. Не такой он дурак, чтобы оставаться без копейки в кармане! Но если бы он пришел в бар и расплатился бы там, то Чива непременно об этом пронюхает. Тогда его спрос будет куда жестче. А так – нет денег, ждите. И сержант ждал; а куда деваться? И Рэм ждал. Ведь у разведчиков служба куда опаснее, чем у него. Там, за забором, и убить ведь могут.
      А выпить захотелось просто нестерпимо. Сам распалил себя, надеясь на дармовщинку, теперь страдал.
      Вариантов, по сути, было не так и много. Можно попробовать купить у фельдшера склянку спирта, но в прошлый раз тот заломил просто несусветную цену. Можно попробовать уговорить кого-то сбегать в бар, чтобы он вынес оттуда две-три бутылки пойла, что правилами строжайше запрещено, но за некоторую скромную плату – почему бы и нет? Можно еще поспрошать у ребят. Кое-кто, он знал, имел запасы, но цены они ломят – чернеет небо! К тому же Чива может пронюхать, что чревато. И был еще один вариант, не самый красивый, но как резервный вполне. Техники, заведующие всей машинерией базы и в том числе утилизатором, каким-то образом сумели настроить последний так, что выжимали из него каждые сутки литра два алкогольного продукта. В связи с тем, что производство у них налажено практически поточное, цены были соответственными. Правда, качество тоже хромало. К тому же пить то, что еще сутки-двое назад пребывало в твоем желудке и пепифаксе, в недоеденных консервах и, самое отвратное, в конском навозе, не всем было по вкусу.
      Но, если отбросить в сторону голые эмоции и постараться не замечать некоторый запашок, которым страдал продукт, в обиходе называемый «консервой», то ничего, пить можно.
      Техника, которого на базе звали просто Доди из-за профильного сходства с королем одной из космических монархий, чьи монеты имели хождение и среди землян из-за их полновесного золотого содержания, он нашел на задворках утилизатора, а точнее у кучи хлама, где тот, от пяток до подмышек облаченный в прорезиненный гермокостюм, что-то выковыривал длинным алюминиевым штырем с раздвоением на конце, напоминающим змеиный язык. Что именно, Рэм смотреть не стал. Не то чтобы не царское это дело, но как-то все же противно.
      – Привет, Дод.
      – Ага, – рассеянно ответил тот, не отрываясь от своего занятия.
      – Чего нового?
      – Новая партия дерьма поступила, – без энтузиазма выдал дежурную шутку Доди…
      – Это не новость, – скривился Рэд. Такого рода шутки ему сегодня не казались смешными. – Это добро у нас в постоянном ассортименте. Чего ищешь?
      Задавая этот вопрос, он всего лишь хотел проявить вежливость, поэтому никак не ожидал последовавшей реакции.
      – А тебе чего?! – взорвался Доди. Змеиная штука в его руке разом приняла угрожающее положение. – Настучать хочешь?
      Вот уж чего-чего, а обвинения в стукачестве Рэд никак не желал, и потому праведно возмутился.
      – Ты чего, Доди, с мозгой поссорился? Я к тебе по делу. Консерва есть? Я плачу.
      Последнее уточнение было особенно ценно, потому что о проигрыше Чиче знали многие и в кредит Рэму не верили. И, как показало развитие событий, эти слова были чуть ли не единственно верными из всех тех, что он произнес за сегодня, потому что Доди сразу успокоился и перешел на деловой тон.
      – Хреново дело, Рэм. Опоздал ты.
      – Чего это? – изумился и одновременно как бы возмутился Рэм, понимая, что начался торг.
      – Нету товару. Завтра заходи.
      – Да ты гонишь!
      Позиция «нету товара» Рэму совсем не понравилась. Это могло означать как действительно отсутствие консервы, так и подорожание продукта. И то, и другое возможно и допустимо, если на то имеются серьезные причины. Таковых лично Рэм не видел, тем более что выпить хотелось ужасно. Он не был алкоголиком, хотя у него бывали периоды, правда, не так что б затяжные, когда он пил много и часто, если не сказать запоями. При этом без алкоголя он мог обходиться неделями, а то и месяцами, не чувствуя особой в нем потребности, но порой накатывало так, что до дрожи. Вот и сегодня он настроился, настроился конкретно, и при этом один облом у него уже случился. Сейчас же, в шаге от добычи, у него даже челюсти сводило – так хотелось выпить. Да что там, ему просто необходимо выпить, чтобы смыть гадости сегодняшнего дня, смыть и забыть про них, по крайней мере пускай они потеряют нынешнюю остроту.
      – Не надо, родной, – ласково, но с подтекстом проговорил техник. Ни особой добротой, ни тем более склонностью к филантропии он не отличался. У него имелся свой бизнес, и Доди не мог позволить кому-то его порушить или хотя бы поколебать.
      Получалось, что продукта у него действительно нет. На продажу.
      – Доди, надо, – сменил тональность проситель. – Без дураков. Из своих запасов, а? Я плачу, – повторил магическую формулу Рэм.
      Техник засопел, терзаемый душевными муками. Теперь стало ясно, что кое-какой запасец у него имеется. Наверное, себе на вечер оставил или красивый обмен замыслил. В этом случае цена просто взлетит, но Рэм уже горел, как стог сена на ветру, хотя собственно стога ни разу в жизни не видел, если не считать кино. Продукт, который завозили сюда для лошадей черт знает откуда, хотя в обиходе и назывался сеном, но это было нечто брикетированное, явно фабричной выработки, в непроницаемых упаковках, равных одной порции для местной твари, по недоразумению именуемой земным словом «лошадь», и уж никак не походило на классический деревенский стог. Здешним кормом скоты питались только на природе, за пределами базы на естественных пастбищах. Все остальное и, главное, в основном – привозное. Это ж какие деньжищи нужны, чтобы через космос сено везти!
      – Тока так, Рэм. В полтора больше. Как для себя делал. Деньги вперед. И без претензий.
      Последнее замечание Рэм как-то пропустил мимо ушей. В первую очередь его занимала цена – в полтора раза больше! Но бухнуть хотелось очень. При этом заманка «для себя» тоже сработала. Просто интересно, что же этот фабрикант сам пьет.
      – Ладно, – сдался Рэм, чувствуя при этом, что его где-то обманывают. Но сейчас было не до того. Не до торга. Хотя эта его покладистость – он знал – позже приведет его к проблемам. На смирных лошадях дерьмо возят, это еще его отец говорил, мелкий профсоюзный деятель, к концу жизни спившийся и умерший в одной из приемных ровно того профсоюза, на которого отпахал неполных тридцать лет, куда пришел за небольшим вспомоществованием.
      – Монету, – протянул заскорузлую руку Доди.
      – Товар против денег, – заявил Рэм, стремясь сохранить лицо. Не шавка какая-то! Цену себе знает и торг вести умеет.
      – Мы договорились, – хмуро настаивал техник. – Шелест вперед.
      Действительно, было такое условие. Рэма уже колотило – так хотелось принять. Нет, наружной дрожи, тремора, не наблюдалось, но внутри трясло так, что говорить трудно, слова бились о гортань, будто в панике искали иной выход. И он сдался. Сунув руку в потайной карман, которого никому и никогда не показывал, нащупал пальцами две десятки и вытянул их, делая при этом скорбное выражение лица; грабишь, гад, последнее забираешь.
      Несентиментальный Доди заграбастал деньги и, перекинув через плечо свой змееподобный инструмент, утопал в техблок, ступая как средневековый рыцарь на турнире, угнетенный тяжестью напяленного на него железа – всей стопой.
      Пользуясь паузой, Рэм сделал несколько глубоких вдохов, как когда-то научили его в училище. Он хорошо усвоил, что проделывать это упражнение требуется с особой тщательностью, целиком отдаваясь процессу, поскольку нервы успокаивает не кислород, а смена рода деятельности, когда мозг переключается с одной проблемы на решение другой, противоположной по смыслу. Особого облегчения это не принесло, но он все-таки отвлекся, занял себя на какое-то время, и это уже хорошо.
      Доди, вернувшийся с заметно оттопыренной пазухой комбеза, посмотрел на него подозрительно, но ничего не сказал, а, отозвав страдальца за угол, передал ему бутылку – стеклянную поллитровку из-под минеральной воды «Эвиан», старую, с до белизны затертой этикеткой, вместо фирменной винтовой пробки заткнутой резиновой пробкой, сильно похожей на вакуумную прокладку насоса высокого давления. Эти стандартные и надежные агрегаты широко применяются в армии, в том числе для перекачки топлива и фекальных масс.
      – А сдача? – напомнил Рэм.
      – Мелочи нет. Я тебе градусом добавил. Так что смотри, поаккуратнее.
      – Смотри, проверю, – пригрозил Рэм, и, оглядевшись, двинулся прочь, на ходу засовывая пузатую бутылку за пазуху.
      Вскользь подумал, что стоило бы позаботиться и взять свою флягу, чем на виду у всей базы таскаться словно беременный таракан, но это сожаление быстро сменила другая мысль – где?
      Все его планы полетели к дьяволу, так что у него не было заготовлено местечко, где можно без помех придаться сладкому греху пьянства.
      Он всем своим нежным нутром чувствовал, что на базе сгущаются грозовые тучи. В воздух словно была впрыснута больная доза солярки. Или чего там намешивают для того, чтобы произвести объемный взрыв? Да для того, чтобы понять приближение чего-то грозного и чутья-то особого не требуется. Достаточно заметить, что за последние двое суток в воздух дважды поднимали вертолет, который до этого не покидал пределов базы, кажется, ни разу. Офицеры все как ослом изнасилованные и смотрят бешено.
      Где?!
      Имелось у Рэма парочка местечек, где можно часок-другой посидеть без помех, но добираться до них отсюда нужно чуть не через всю базу, что делать с оттопыренной бутылкой пазухой было по меньшей мере неразумным, особенно учитывая нынешнюю повышенную возбужденность командиров. Особенно хороша была щель между внешней стеной и блоком Кинга. Там никто не рисковал шнырять. А по вечерам, особенно компанией, неплохо на спортгородке, за полосой препятствий. Со стороны посмотреть – бойцы вроде как спортом занимаются, не слишком себя обременяя. Картинка для офицеров более чем благостная.
      Взгляд его остановился на самом большом сооружении базы – конюшне. Только новички думают, что там можно спрятаться. На самом деле этот огромный сарай просто большая ловушка, сооруженный с таким расчетом, чтобы скотина не могла оттуда бежать. Однако лихорадочно ищущий мозг Рэма нашел там слабинку, настолько очевидную, что даже странно, почему ее до сих пор не заметили и, главное, не использовали. Костик, дурачок, который там днюет и ночует. Никто и никогда не видел его не то что пьяным – выпимши. Да и кому придет в голову наливать слабоумному, которому, по общему мнению, и так всегда хорошо. Что-то вроде вечного и непроходящего кайфа. Полстакана консервы как дубина свалит непривычный к спиртному организм.
      Стараясь не суетиться, он, сдерживая себя, ровным шагом двинулся к конюшне. Костика он увидел еще с полдороги. Тот на тележке вывозил из ворот навоз, что-то без слов напевая себе под нос. Рэм да и, вроде бы, никто другой не слышал, что Костик способен на воспроизведение пусть самой простой мелодии.
      Широко улыбаясь – с глухими и дураками, от которых не знаешь, чего ждать, нужно держаться преувеличенно дружелюбно, – Рэм подошел к вываливающему в кучу навоз из своей тележки и хлопнул его по плечу, выбрав то, которое почище.
      – Здорово, дружище! Работаешь?
      Костик, застигнутый врасплох и испугавшийся, резко обернулся. Видать, надо было начинать как-то иначе, потому что лицо дебила исказила отнюдь не дружеская гримаса. Рэм испуганно отшатнулся; получать по морде он не любил, а у Костика только с мозгами не все в порядке, по части физической силы претензий к нему быть не могло.
      – Ну ты чего, чего? – заспешил словами Рэм, с трудом удерживая улыбку. – Мы же с тобой друзья. Я к тебе как к другу и пришел. Все работаешь, спрашиваю?
      – Мне приказано. Я выполняю приказы.
      – Вот это правильно! Ты молодец. Но нельзя же без отдыха. Устав гласит, что военнослужащий имеет право на отдых. Давай отдохнем немного. Посидим как друзья. Ведь мы с тобой друзья, да?
      – Друзья…
      – Ну а я что говорю! Давай, бери тележку и пойдем туда, внутрь. Солдаты должны отдыхать, а такие как мы с тобой – тем более. Я тут гостинец принес, так что угостимся.
      Забалтывая дурачка, Рэм увлек его внутрь конюшни. Коммуникатор он предусмотрительно оставил в своем блоке, но на территории базы это не считалось серьезным нарушением, скорее, рассматривалось как осуществление права на неприкосновенность личной жизни.
      Устроились они в закутке, который можно считать личными апартаментами Костика. К удивлению Рэма он увидел здесь неплохой музыкальный центр, может, и не самый дорогой, но и не дешевка. Все остальное – и топчан (почему-то из досок), и груды инвентаря, распиханного по углам, и прочий хлам – не производили впечатления. Точнее, как раз наоборот. Все тут разительно отличалось от казарменного порядка, царящего в жилых блоках базы, за чем со всей страстью кондового старшины следил майор Тауберг.
      Проявив предусмотрительность, Рэм сначала дал выпить дурачку. Он помнил непонятные намеки Доди и не хотел сплоховать. Но ни по запаху, ни по реакции Костика эта консерва ничем не отличалась от другой, той, которую Рэму доводилось пить.
      Свою ошибку он понял, когда одним махом влил в себя полстакана отдающей в красноту и резиной жидкости.
      Хрен его знает, что там мудрит с градусами техник, но этот продукт оказался посильнее обычного виски. Уже через полминуты Рэм почувствовал мягкий хмельной толчок в голову, позволивший расслабиться.
      Дурачок что-то болтал, жестикулируя, но у Рэма словно выключатель сработал: он напрочь не воспринимал слабоумного. Минут через десять, когда уже стало хорошо, он послал дурачка за водой, а сам, пока тот ходил, махнул уже полный стакан. Теперь ему Костик даже нравился. Дурак, конечно, но это даже хорошо, умные совсем достали, никакого проходу от них нет. Каждый так и норовит обмануть, свинью какую-нибудь подложить, а этот – простота, душа нараспашку. Они о чем-то болтали, причем Рэм уже начал изливать душу. Оказалось, что в разбавленном виде консерва пьется еще лучше. И даже ее красноватый, смущающий Рэма цвет, становится не таким заметным.
      Рэма повело, и повело основательно. Он это еще понимал, но что теперь сделаешь? Процесс не просто пошел – полетел. У него даже мелькнула мысль сбегать к Доди за добавкой. Но это потом, если не хватит. А пока – смотреть лошадей! И они только что не в обнимку вывались из коморки, при этом Рэм не забыл прихватить с собой бутылку, в которой еще было.
      Тренер этот паскуда, прокатил его. Надо пойти и набить ему харю. Что б до крови, до соплей по колено. И зубы что б сплевывал, стоя на коленях. Эту коленопреклоненную позицию представлять было особенно приятно. В это время ботинком ему по роже хрясь! Он видел такое. Это была знаменитая драка в казармах Холховского полка. Трое убитых, семьдесят с чем-то серьезно ранены, ушибов и синяков не счесть. Собственно, лично Рэм на том побоище не присутствовал. Но, как и многие, видел кадры любительских съемок, сделанные участниками драки. Из них смонтировали такой пропагандистский фильм на тему соблюдения дисциплины со всякими розовыми соплями, но настоящее впечатление получалось, когда показывали эти сцены. Главное, никакой подделки, ни грима, ни каскадеров, ничего такого. Все натурально. Хрясь! В рожу! По яйцам! Прыгнуть на грудь лежачего! Вот так надо, так! Ножкой табуретки по уху – кровь летит плевками! Каблуком в хребет – хрясь! Не щадя. Достать убегающего тумбочкой. Пряжкой ремня с размаху по глазам. Расстраивало только, когда камера дергалась или падала, но умные режиссеры пропагандистского фильма такие проколы свели к минимуму, дабы не портить картинку ради лишней и, в общем, морали. Все и без того ясно – хрясь! Вот такая правда. А почему так? Потому что правда всегда такая!
      Нет, с Чемпионом он драться не пойдет. Ну, не сегодня. Там у него Винер торчит. Хоть и соплей его перешибешь, но против двоих… Нет, он не дурак! Хоть и выпил, но свое на уме держит. Рэма не проведешь. И он ничего не прощает. Ни одной обиды. Он их все, все до последней, до единой помнит. С самого детства. И что б кого-то простил? Нате! Заместо прощалки у него совсем другое выросло.
      Они шли по коридору меж решеток, за которыми стояли огромные лошади. Одна прижалась к прутьям огромным задом и, елозя, чесалась. И Рэма вдруг осенило.
      Костик, вконец окосевший, что-то болтал, прыгая с одной темы на другую, то про лошадей своих, то про какие-то камеры, то почему-то гоночные машины, если только Рэм правильно понял, и вообще ему никто не был сейчас нужен. Сам болтает, сам слушает, сам себе улыбается, руками размахивает, смеется. Вечный кайф!
      Развернувшись, Рэм рванул назад, в коморку. Там, под топчаном, он заметил стандартный ящик с красным крестом на торце. Ветеренария, понятно.
      Рывком вытащив ящик, откинул замки и поднял крышку. И почти сразу нашел то, что нужно. В аккуратных пластиковых пеналах лежали огромные шприцы. Лошадиные. Или слоновьи.
      Тебе бы, Чемпион, такой вколоть. Да нет, тебе что. Рэм отхлебнул прямо из горлышка. Горло неожиданно обожгло. Ладно, это даже хорошо. Теперь хорошо. Потому что так надо. Выхватив три разные ампулы – что там? зачем? – из каждой по очереди набрал в пять шприцев, смешивая. Потом, с сожалением посмотрев на бутылку, в которой осталось совсем ничего, всосал в шприцы и из нее. Как ни жаль, а пить и впрямь хватит, завтра и так не встанет. Какая-то уж очень забористая консерва на этот раз. Надо будет у Доди спросить. Чего-то он мухлюет, химик недоделанный.
      Костик, вконец удурившись, забрел в какую-то клетку и оттуда что-то лепетал. Звук его голоса отражался от высокого потолка, дробясь и превращая и без того бессмысленные слова в набор звуков.
      Рэм подошел к заднице, елозящей по решетке, и, задрав руку как метальщик копья, с маху всадил иглу, пробивая толстую кожу. К счастью, он сообразил сразу положить большой палец на поршень, так что когда зверь дернулся, унося шприц в собственной жопе, большая часть его содержимого уже оказалась в его теле. Запоздало Рэм вспомнил, что в чемодане был пистолет, с помощью которого впрыскивание таким огромным скотинам производится быстро и без потери инструмента, но возвращаться не хотелось. Появился азарт. Он может сам! Пистолеты, пушки всякие – мура полная. Это по каким-нибудь гуларам или рохти-мохни можно бер-мезонными пушками палить. А тут мозг требуется! Главное ум. Хитрость. Хитрость и ум. Ловкость. Он ловкий. Рэм не чета каким-то там чемпионам. Он жизнь от корня знает. Чай, не на облаках родился, как некоторые. Умоется, умоется тренер, тварь паскудная. Щенок. Он даже не узнает, откуда по нему садануло. Завтра вдруг – оп! Готово. А он, Рэм, в стороне.
      Нет, пистолет надо было взять. Чего у них шкуры такие толстые? Дикари. В брюхо, снизу надо. Там кожа помягше, тоньшее. Откуда яйца растут. Или прямо в них, так вернее. Там еще тоньше. Больнее…
      И он откинул щеколду.
      Это был четвертый шприц. Последний из пяти. Потому что когда он даже не вонзил – не вонзил еще! – иглу в промежность меджу ног скотины, та ни с того, ни с сего вскинулась и обоими копытами ударила в него. Здоровенное левое проскочило мимо – это он четко отметил, внезапно, рывком трезвея. Зато правое, огромное, размером в таз для блевотины в дешевом борделе, садануло ему в грудь и одновременно в челюсть. Размерчик еще тот. На все хватило.
      Умирая в полете, Рэм, уже впечатываясь спиной в противоположную решетку, успел подумать, что и теперь он всех перехитрил. За его гибель во время прохождения службы в военно-космических войсках его семье причитается просто огромная страховая премия.
      Только семьи у капрала Ларика фон Рэм – так по паспорту – не было. Как уже, так и еще.
      Почему он умер счастливым? У описателя имеется своя, возможно, неправильная версия. Конечно же, Рэм был элементарно пьян. И, видимо, сильно. И ему опять показалось, что он кого-то обманул. Не знаю, не уверен, но – может быть и так. Но отчего-то кажется, что ему все просто надоело. Устал от жизни никчемный потомок алкоголиков. Не достиг. Не дорос. Но – вознесся, умерев настолько выше небес, которые могли видеть и даже представить его титулованные предки, что, по темпредставлениям, он должен был стать по меньшей мере ангелом. Но только из-за расстояния от привычной тверди.
      Лишь лично Рэма эти рассуждения уже не касались и не могут касаться. В этом смысле его тема закрыта. Чего нельзя сказать об остальных.
      Костик, выскочивший на шум, сильно расстроился. Вечер начался для него отлично, даже с выпивкой, чего он, конечно же, не ожидал, и была надежда, что пройдет он так же хорошо, как и начался. И тут вдруг работа подвалила.
      Но он никогда не бегал от работы. Всю жизнь, сколько себя помнит, он работал, делая то, от чего другие отказывались. Впрочем, подобными категориями он не рассуждал. Ему говорили что надо делать, и он делал. А потом и говорить перестали, потому что он и сам знал круг своих обязанностей. Главное что? Что б было чисто. И он старался вывозя из огромного сооружения грязь, которой в иные дни набиралось больше тонны. Впрочем, такими показателями как тонны Костик тоже не пользовался. Чисто и что б был порядок – и ничего другого. Порядок и чистота были для него понятиями неизменными и абсолютными.
      Поэтому он, аккуратно заперев клетки, принялся за достижение своего недостижимого абсолюта – наводить порядок и чистоту. Действовал он сноровисто, как и в случае с мертвой лошадью некоторое время назад. Но поскольку человек гораздо меньшее ее, то и расчленять его не требовалось. Но для начала он обшарил карманы мертвого, где нашел несколько приятных ему вещиц. А потом надел на мертвого черный пластиковый мешок из-под корма и, положив его на тележку, повез его к утилизатору, как это делал много дней подряд, сваливая туда разный мусор. Справившись с главным, по возвращении в конюшню замыл кровь и вообще навел порядок, не очень обращая внимание на то, что некоторые животные ведут себя странно. Сильной струей воды он промыл проход, окатил нескольких животных, которые – он это помнил – любят водные процедуры, после чего убрал инвентарь.
      Новый приступ легкого огорчения Костик испытал, когда увидел вскрытый ящик с лекарствами. Но, закрыв его и аккуратно задвинув на место, он успокоился и включил музыку, доставшуюся ему от прежнего тренера, а потом устроился на лежанке. Вообще-то у него имелось свое место в жилом боксе, но соседствовать с Костиком никто не хотел, особенно после того, как увидят его улыбку с таким оскалом, что кровь стынет, а он сам был счастлив, что наконец-то обрел нечто похожее на собственный дом, где его почти никто и никогда не беспокоил.
      Капитан Берг, заступивший дежурным по базе, застал его вполне умиротворенным, довольным собой и обстановкой. При появлении офицера Костик привычно встревожился, впрочем, не слишком сильно, и вскочил, пялясь на капитана.
      – Все в порядке? – спросил Йоган, мельком оглядывая коморку убогого.
      – В порядке, – кивнул Костик, не сводя с него преданного взгляда. – Чисто.
      Клоп воспринял это определение в его первоначальном санитарно-гигиеническом смысле, а не в том, в котором употреблял его сам, будучи разведчиком.
      – Ну, давай тогда, отдыхай. И не засиживайся. Скоро отбой.
      Не успел он выйти из конюшни, как музыка смолкла. Костик отличался редкой исполнительностью и, когда его не задирали, агрессии не проявлял. Порой, глядя на него, кое-кто из офицеров думал, что умственные способности некоторых солдат, превышающие интеллект клинического идиота, здорово мешают им достойно исполнять свои служебные обязанности.

      О том, что Рэм не ночует в своей койке, капитан Берг узнал за сорок минут до общего подъема почти случайно. Его недавно разбудил помощник, он выслушал короткий доклад, умылся и пошел пройтись по территории, чтобы своими глазами увидеть ситуацию, о которой ему через полтора часа придется докладывать полковнику. Все «болевые» точки базы он знал без подсказок, поэтому маршрут его был выверен за время многочисленных предыдущих дежурств.
      С утра в горах холодно даже летом, поэтому Берг двигался быстро, стараясь согреться.
      Судя по светящимся окнам пищеблока, повара уже работали, готовя завтрак для личного состава. Туда он направился в первую очередь. Во-первых, там было тепло, а во-вторых, въедливый капитан желал собственными глазами убедиться, что на важном объекте все в порядке.
      Кухня радовала чистотой и деловитостью обоих поваров, с неторопливостью истинных профессионалов делавших свое дело. Перекинувшись с ними парой фраз, пошел наружу и уже в дверях столкнулся с капралом Ризотти, спешащим на работу. Капрал отвечал за пищеблок в целом, от подготовки меню до сдачи выручки баром. Отдав честь, он посторонился, уступая дорогу старшему по званию.
      – Проспал? – чуть фамильярно спросил капитан, останавливаясь. Тут было тепло. А через два шага – холод собачий.
      – Если бы, – шмыгнул носом капрал. Похоже, он немало времени провел на улице.
      Ответил и замолчал, будто что-то не договаривал.
      – А чего тогда? – слегка нажал на него Клоп.
      Внеземная база, не имеющая официального статуса стратегического объекта, мала, развлечений тут немного, новостей и того меньше, так что любое, даже самое невинное происшествие – вроде вывихнутого во время ковыряния носа пальца – здесь привлекает внимание и порой может стать поводом для многочисленных пересуд, которые военным по статусу и уставу вроде бы не положены.
      – Да так, – все еще жался Ризотти, и капитан на него надавил.
      – Капрал!
      – Ох, – горько вздохнул тот и наконец решился. – Рэм не ночевал.
      – А где он?
      – Да откуда я знаю!
      В общем, резонно. Для Ризотти и его поваров отбой происходил на два часа раньше, чтобы они успевали приготовить завтрак. Лично Берг считал, что насущной необходимости в таком попустительстве нет, поскольку готовка завтрака из полуфабрикатов, консервантов и концентратов не требует много времени, но поскольку такой порядок установился на базе еще до появления на ней Берга, он не считал возможным озвучивать эти свои соображения. Так что незнание капралом нынешнего местонахождения своего соседа по жилблоку было вполне объяснимо и где-то даже оправдано, как ни обидно такое признавать.
      Ринувшийся в блок капитан обнаружил, что койка Рэма пуста и, похоже, на ней сегодня никто не спал, а его коммуникатор лежит под подушкой.
      Срочно вызвав караульное помещение, капитан выяснил, что прошедшей ночью периметр базы никто не пересекал, и никаких ненужных хождений на территории также отмечено не было. Если за периметр можно не волноваться – тот оснащен вполне надежным оборудованием, способным не только уверенно фиксировать, но и, при необходимости, пресекать попытки его преодоления, – то по поводу внутренней территории Берг сомневался. Уже через пару минут трое из четырех караульных прочесывали базу в поисках Рэма, а помощник дежурного читал личное дело пропавшего в поисках подсказки его возможного поведения.
      К подъему стало ясно, что Рэма на базе, скорее всего, нет. Через тридцать секунд после сигнала «подъем», поступившего на каждый из имеющихся на базе коммуникаторов, Берг, скрепя сердце, связался с полковником.
      – Доброе утро, господин полковник. У нас ЧП.
      На свете мало найдется командиров, которым, едва они успели продрать глаза, таким вот образом желают доброго утра. Кинг не был исключением. Выслушав доклад и отчет о проведенных поисковых мероприятиях, он сделал то, что и должен сделать командир части в данной ситуации. Он объявил общее построение, и тут же базу огласил знакомый всем военнослужащим сигнал. Противный, рвущий душу и барабанные перепонки призыв «Общий сбор» приказывал выскакивать на плац в том виде, в котором он тебя застал. Даже гражданский персонал, не больно-то искушенный в специфических военных командах не остался безучастным, потому что одновременно на их коммуникаторы поступил соответствующий текст, поясняющий ситуацию. И лишь один человек, не являющийся ни военным, ни грамотным, не явился на построение. Вместо этого Костик приступил к исполнению своих прямых обязанностей, справедливо рассудив, что такой переполох призывает всех и каждого к наведению порядка, в чем бы этот самый порядок ни заключался. Справедливости ради надо сказать, что ни на одном построении он сроду не бывал и даже не мог представить себя в каком бы то ни было строю. Костик и строй несовместимы так же, как сибирский снег и аравийский песок.
      Кинг, не успевший даже побриться, выглядел диковато, если не сказать страшно. Мало кто понимал, за этой суровой маской скрывается еще и растерянность. Как, а, главное, зачем Рэм покинул базу? Ну, будь за ее стенами бордель или бар, где подают горячительные напитки, или точка драгдилера, то тогда понятно. А так… И уже перед строем, кроваво надуваясь злостью, ему вдруг пришла в голову одна мысль. Что, если он просмотрел, и где-то поблизости солдаты отыскали какую-нибудь чудо-травку? Или грибы, или смолу какую-нибудь. Свинья грязь всегда найдет, как ты не старайся держать ее в чистоте. На то она и свинья, чтобы испачкаться хоть в собственном дерьме. Таких случаев, если припомнить, полно. Один, уж совсем дикий, произошел на транспортнике, совершавшем дальний перелет. Там группа рядовых и сержантов каким-то непостижимым образом установила, что один вид пластика, идущий на изготовление изоляционных оплеток для электропроводов, в результате весьма несложного химико-температурного воздействия способен при сжигании производить дым, оказывающий наркотический эффект. Когда это вскрылось, скандал был страшенный, головы летели, как теннисные мячи во время чемпионата мира, только успевай следить. Другой вопиющий случай, к счастью, не ставший достоянием широких масс, тоже произошел в условиях, казалось бы, весьма прозрачных, при которых теоретически невозможно ничего такого. Обыкновенный врач примерно такой же базы, как здесь, маясь от безделья и отсутствия алкоголя, разработал методику, которая при помощи несложного электростимулирования организм человека начинает самвырабатывать алкоголь. Причем – ходили такие слухи – смышленый док пошел якобы дальше. Будто бы он, применив йоговскую практику, научился обходиться без внешнего воздействия. Слух этот явился причиной понятного оживления в офицерской среде, но особисты крепко наложили руку на эту тему. Не то правда, не то это было своеобразной местью им, но с тех пор частенько говорили, что видят сотрудников центрального аппарата внутренней безопасности сильно под градусом, причем в любое время суток и без видимых на то причин. Будто бы кто-то из них даже на спор демонстрировал свое умение.
      Но, хочется надеяться, что полуграмотный Рэм до таких вершин уникального мастерства не дошел.
      Однако, учитывая весьма, мягко говоря, специфический контингент базы, намек на то, что в ее окрестностях может появиться местный аналог анаши или мухомора, вызывал большие опасения у командира.
      Нетерпеливым жестом он, нарушая уставной порядок, подозвал к себе командиров, Не все это поняли, но когда он гаркнул: «Командиры подразделений, ко мне!», те рванули к нему резвой рысью.
      – Слушай задачу! – заговорил он, не понижая голоса. Пусть все услышат, черт с ними. – Немедленно, прямо здесь, допросить весь личный состав на предмет обнаружения капрала… – Как его, черт? – Капрала фон Рэма. Кто и когда видел его в последний раз. Где. Поминутно. Дежурный по базе… Где он?
      Берг, ожидавший развития событий на краю плаца, ринулся к командиру, едва услышал упоминание о себе.
      – Где вы шляетесь, капитан? Вам – все, кто в настоящее время находится в наряде и несет караульную службу. Все, приступайте. Я жду.
      – Разговор с личным составом проводить прямо здесь, на плацу? – уточнил Строг, единственный из всех решившийся задать вопрос.
      Кинг поморщился.
      – Разрешаю развести подразделения в разные стороны. Но отсюда никому ни ногой. Еще вопросы есть? Кроме дежурного.
      – Можно мне? – раздался голос с левого фланга, где кучковались гражданские, нелепо изображая подобие строя.
      Полковник посмотрел туда, взглядом отодвинув майора Тауберга, и увидел Чемпиона, совершенно по-дурацки поднявшего руку. Прямо как в школе, ей богу.
      – Что еще?
      – Вчера вечером Рэм заходил ко мне.
      – Подойдите сюда, – велел Кинг.
      Глядя на расхлябанную, совсем не военную походку тренера, выглядевшего перед строем военных абсолютно неуместно, полковник подумал, что в другой раз он черта с два согласится принять на базе гражданского, каким бы специалистом тот ни был. Здесь, в конце концов, не богадельня, а военный объект. В то же время он не мог не понимать, что его согласие или его отсутствие ничего, по сути, не значит. Кого сочтут нужным направить, того и направят. У них там свои резоны. Сидит какой-нибудь умник и прикидывает, глядя на выкладки ученых дураков, кого и сколько должно быть в этом гадюшнике, называемом военной базой. А сам в военном деле ни уха, ни рыла. Про то, что пороха не нюхал, и говорить не стоит.
      – Ну? Что вчера?
      – Рэм вечером заходил ко мне.
      – Во сколько?
      – Точно не скажу. После семи где-то. Но сразу после него ко мне заходил Винер, можно у него спросить.
      Этого можно было и не делать; полковник с точностью до минуты знал, когда у него был высоколобый.
      – Спросим. И зачем он заходил?
      – Кто?
      Как ему надоели эти гражданские! И ведь весь этот цирк происходит на глазах всего личного состава.
      – Рэм!
      – А-а. Так выпить хотел, – с едва заметной мстительной интонацией ответил тренер. Вот и все хваленое воспитание. Припрет, так мать родную заложит.
      – И вы ему дали?
      – С какой стати? Я не винная лавка и не общественная организация по опохмелке алкоголиков.
      – Что, он был пьян?
      – Рэм? Да нет, вроде.
      – Что-то еще можете добавить?
      – Да что тут добавлять? Нечего.
      – Спасибо. Можете встать в строй.
      – Пожалуйста, – кивнул тренер и, не спеша развернувшись, потопал обратно.
      Как только солдаты не заржали, глядя на этот цирк, непонятно.
      – Винера ко мне, – зло процедил Кинг. В этот момент он с искренностью профессионального военного ненавидел гражданских всем скопом.
      Уже через десять минут стал известен круг лиц, не имевших возможности контактировать с пропавшим капралом. Этих, поколебавшись пару секунд, Кинг отрядил на тщательное прочесывание территории базы, разбив на тройки. Сразу после этого техник признался, что разговаривал с капралом. При этом, правда, юлил, не называя повод, по которому они общались, но Кинг и так знал. Консерва, что-то вроде синтетического самогона, но Доди упорно отрицал. Врет или нет – сути дела это не меняет. Выпил Рэм или так, насухую ушел – происшествие налицо.
      Часом позже стало ясно, что на базе Рэма нет. Ни камеры наблюдения, ни датчики не смогли помочь. Исчез, испарился. Или все же удрал? Только куда и зачем?
      Полковник, и сам уставший торчать на плацу, дал команду готовиться к поисковым мероприятиям за забором. Выход – через полтора часа. В конце концов, людям надо поесть и возобновить уставную жизнедеятельность базы внеземной дислокации.
      Не сказать, что исчезновение капрала повергло Кинга в шок. Будь его воля, он бы половину этих вояк если б не расстрелял, то уж точно отдал бы под трибунал. Но даже не в этом дело. Кроме того, что у него, как во всяком подразделении, находящемся в состоянии ведения боевых действий той или иной степени активности, имелся довольно большой лимит потерь, само происшествие позволяло дать импульс для внутренней мотивации каждого, находящегося на базе, от рядового до того же Чемпиона. Порой люди не видят смысла в тех действиях, к которым их понуждают командиры, тогда как пропажа товарища может служить оправданием для самых нелогичных, даже на первый взгляд безумных приказов. И, соответственно, повышается эффективность действий. В совокупности с каннибализмом туземцев, сожравших рядового, мотивации теперь, надо полагать, хоть отбавляй.
      Сообщение о том, что двое лошадей заболели, полковник почти проигнорировал. То есть принял к сведению и все. Больше его заинтересовали сообщения со спутников. Аборигены обозначили активность, перемещаясь по направлению к горно-лесистым местностям. В свете подготовки к расширенным поисковым мероприятиям на полноценное штабное совещание времени не было, однако Кинг отметил, что перемещение наблюдаемых групп происходит синхронно, что свидетельствует о наличии некой системы оповещения, которая до сегодняшнего дня зарегистрирована не была. Впрочем, как это ни дико звучит, современные системы контроля далеко не всегда могут распознать туземные сигналы. Спутник, к примеру, не может засечь работу тамтамов, а также утробное уханье, порождающее низкочастотный сигнал, расходящийся на большие расстояния – речь может идти о десятках километров, – или удары тяжелым предметом в почву, не говоря уже о передачах по воде. Нельзя исключить, что туземцы нашли подобный способ коммуникации.
      Но сегодня полковник сознательно отодвинул все эти соображения и, собственно, опасения на потом. Сейчас главное – поиск. Подобного рода мероприятия всегда мобилизуют личный состав. Появился реальный шанс Приблизить сроки выполнения поставленной командованием задачи. Ларуссу побольше иных прочих осточертело торчать на этой дрянной планетке, где его жизнь ограничена стенами, выйти за которые хотя и возможно, но бессмысленно. Что можно делать цивилизованному человеку в каких-то там лесах и, пардон, лугах? Искать подходящий кустик для справления естественных надобностей? За кобылами гоняться? Бред. Самый настоящий романтический бред, простительный разве что лейтенанту. Настоящий полковник, не потерявший надежду стать генералом, должен иметь нечто большее. На худой конец бордель с профессионалками не далее чем в трех милях от ворот базы.
      Ломая голову над поступком капрала, Кинг, кажется, нашел решение. Шлем. Как ни крути, а именно Рэм виноват в том, что утеряна столь ценная находка. Вот и решил реабилитироваться. Такая находка многое может списать, по крайней мере именно так должен думать капрал. В его альтруизм полковник не верил – не тот это человек, так что скорее всего капрал имел в виду прямую выгоду, скорее всего материальную. А что, не так глупо. Инструкция допускает материальное поощрение тех, что сделал особо ценные для Земли находки. Если так, то район поиска можно считать определенным. Другое дело, что спутник, отслеживающий территорию вокруг базы, Рэма не обнаружил. Наверняка прячется где-то. Если только здешнее зверье его не сожрало. На четырех оно ногах или на двух – не важно. Главное результат.
      Три команды. По пять верховых и десять пеших. Больше оголять базу нельзя. Цель – капрал. Старшие групп, зоны поиска, периодичность докладов, вооружение, инструкции на случай особых ситуаций – все в рамках устава и действующих приказов. Ничего сверхестественного. Главное – тщательность.
      Капитан Берг, все еще как наскипидаренный мечущийся по базе с четверкой разведчиков, вдруг сообщил, что за конюшней им найден замаскированный лаз под оградой. На картинке, которую он передал, хорошо был виден проход, укрепленный и одновременно изолированный клеящей пастой, при помощи которой скрепляют между собой бронепластовые конструкции. И не похоже, что этот лаз сделан прошедшей ночью – за несколько часов каменную породу без специального инструмента и, кстати, без шума не пройдешь. Как вскоре выяснилось, из этого лаза легко можно попасть в расщелину, а уж по ней, не попадая в объективы камер, уйти по склону. Интересная находка. Кто, когда и, главное, зачем сделал этот лаз?
      С задержкой в восемь минут началось выдвижение за пределы базы. Полковник особо проконтролировал, чтобы новый тренер вошел в состав группы майора Строга.
      А уже в десять пятнадцать по местному времени – через три минуты после того, как рядовой Карнеги, вовсю орудуя стальным крюком, замыкающим выехал за ворота на своем сером, – полковник получил сообщение с орбиты. В случае, если он подтвердит соответствующую оплату со стороны военного ведомства, арендаторы судна хоть сегодня переправят на поверхность планеты до сорока тысяч доз запрашиваемого медицинского препарата. О скидках за опт речь не шла. Более того, цена, которую озвучил представитель фирмы с ничего не говорящим полковнику названием, некий Чалистер, показалась ему завышенной, хотя как раз в этих ценах он мало что понимал. Поговорив с Винером, обиженно пыхтевшим в своей лаборатории, Кинг дал добро, гарантировав данными ему властью и полномочиями зачисление средств на предложенный счет. Чалистер – молодой мордатый мужик с раздутыми от невоздержания щеками – заверил, что груз будет доставлен завтра не позднее полудня. При этом он выразил готовность взять на борт несколько человек, если в этом имеется необходимость. За отдельную плату, конечно. Полковник поблагодарил.
      Незадолго до обеда Винер, осматривавший в конюшне заболевших животных, неожиданно заметил юбилейный значок Космических вооруженных сил. Точно такой был у Рэма. Впрочем, как и у многих других на базе, поскольку этот юбилей отмечался всего два года тому назад, и им награждались все, кто в тот момент состоял на службе, а так же ветеранов.
      – Ты где это взял? – спросил эскулап, тыча пальцем в значок. – Говори, Костик, не молчи. Иначе…
      – Рэм, Рэм, – быстро заговорил дурачок.
      – Тебе Рэм дал?
      – Да, да. Рэм колол. Все в порядке. Чисто.
      Ну, приколол, так приколол. Странно, конечно, обычно военные своими побрякушками не разбрасываются, ну да это не его дело. Может, поменялись или что. В сущности, не великая ценность. Дешевая латунная штамповка с плохоньким эмалиевым покрытием. И не это на тот момент интересовало Винера. Он не мог понять, что случилось с животными. Сейчас, взяв на анализ образцы их слюны, он отправился к себе, чтобы со своими скудными лабораторными возможностями попробовать добиться причины заболевания. А еще у него не выходили из головы те ножи, найденные у туземцев, удивительным образом похожие на оружие разных времен и цивилизаций. Если здесь не просто совпадение – почти невероятное! – то следует признать, что земляне тут не первые гости. Тогда почему нет следов других посещений, если, конечно, не считать найденного и утерянного накануне шлема. Изо всего этого напрашивался какой-то вывод, но какой именно, Винер пока не знал. Когда до конца напросится, тогда и видно будет.

      Накануне Макс отказался пить с Винером. Не потому что не хотелось в принципе, а оттого что не желал пустопорожней пьяной болтовни. После случившегося хотелось побыть одному и в одиночестве же принять на грудь эдак с полбанки. Но Винер нудел, все не уходил, завел какой-то дурацкий разговор, за которым Макс уже не следил; разболелась голова, и он уже готов был выставить на стол бутылку – черт с ним, лучше терпеть с удовольствием, чем мучиться без него. Но Винер вскоре ушел, а Макс вдруг передумал пить и завалился спать, о чем наутро пожалел. Во сне ему чудились какие-то голоса и смутные образы, ничуть не похожие на привычные сновидения, которые порой хоть и бывают страшны и непонятны, но все же худо бедно объяснимы. Происходившее же ночью ни на что не было похоже.
      Поэтому утром он встал смурной, и, что самое противное, голова за ночь так и не прошла. Лучше бы он и вправду надрался, чем страдать ни за что. Впрочем, он знал теорию, согласно которой настоящие последствия пьянки наступают для организма не на следующий за ней день, а во второй. Хотя, скорее, это всего лишь отголоски пережитого стресса. По поводу того, какие бывают последствия после нападения на тебя внеземного хищника, он ничего не знал. Не было у него на этот счет ни опыта, ни заслуживающего доверия консультанта, если не считать Винера, который отчего-то стал у него вызывать неприязнь, хотя видимых, логичных, объяснимых причин тому как будто бы не имелось.
      Он предусмотрительно прихватил с собой плоскую фляжку с виски, но пить на глазах у всех да еще в строю как-то неудобно, и из-за этого выпить хотелось еще больше. Он злился, сосредоточив свои чувства почему-то на маячившей впереди спине майора Строга, самоуверенного и неулыбчивого типа, вызывавшего у Макса глухую неприязнь, особенно когда он видел, как майор общается с подчиненными. Такое впечатление, что он их в грош не ставит.
      Раздражения добавляло еще и то, что Макс не верил в уход Рэма за пределы базы. Трус и мелкий подлец, имеющий склонность к алкоголизму. Наверняка напился вчера какой-нибудь дряни, а теперь отсыпается, забившись в щель, найти которую оказалось не под силу всему коллективу базы. Но наверняка кто-нибудь знает. Знает, но не скажет, пока его плотно не прижмут к стенке. Круговая порука. Нет, он ни за что не уйдет, особенно после вчерашнего нападения. Тот зверь кого угодно способен напугать аж до заикания.
      И вообще, какого черта! По правилам ему должны были предоставить минимум три дня для акклиматизации и знакомства с обстановкой, а он вместо этого то охотится, то от хищников отбивается.
      – Эй, Чемпион, – окликнули его сзади.
      Макс обернулся. Сразу за его массипо шли двое солдат и смотрели на него. В этом месте дорога переходила в тропу, причем довольно крутую и извилистую, так что их лица находились если и не на одном уровне с его лицом, то все же выше, чем если бы они двигались по горизонтали.
      – Чего?
      – Слушай, может, возьмешь нас к себе? – довольно нахально спросил один из них, без малейшего смущения глядя на тренера, при этом каким-то чудом не падая и даже не спотыкаясь на довольно опасной тропе, на которой частенько попадались камни.
      Массипо что один человек, что трое – все едино. При более чем трех тоннах собственного веса лишние полторы сотни кило он практически не заметит. Другое дело, что ехать на нем без седла, да еще по горам – не самое большое удовольствие. Здешние же седла, как сразу заметил Макс, гораздо больше привычных ему спортивных, на них можно как дополнительный груз перевозить, так и, при желании, второго седока, что, конечно же, снижает комфортность. Кстати, здесь почему-то отчего-то никогда не садятся по двое, хотя седла это и позволяют. И, спрашивается, почему бы не сконструировать «сиделку» для двух или даже трех всадников.
      – Валяйте, – кивнул Макс, сбрасывая фал. – Но только один. Второй долго не усидит. Как бы потом сильно не пожалел.
      Солдаты переглянулись и, не сговариваясь, бросили на пальцах. К некоторому удовлетворению Макса победил не тот, что спрашивал. Иметь в самом тесном соседстве разговорчивого нахала не хотелось.
      Он остановил массипо, и солдат ловко взобрался наверх, демонстрируя, что он не новичок в этом деле.
      – Давно здесь? – спросил Макс, когда служивый устроился за ним. От плотного прикосновения его тела сразу стало жарко спине. Одному, когда тебя на верхотуре обвивает ветерок, куда комфортнее.
      – Скоро два года будет.
      – И как впечатление?
      – Привык. Есть места и похуже. Только без баб хреново. Хотя бы парочку телочек завезли. Там ничего про это дело не слыхать?
      – Не слышал.
      – Вот ведь… Ладно. Вернусь – весь город перетрахаю. Деньги теперь есть. Где бы на Земле я столько заработал?
      – Разумно, – дипломатично согласился Макс. – Слушай, а куда прежний тренер делся?
      – Колдун-то? Так покалечили ж его. Затоптали. Не знаю, жив ли, но до орбиты, говорят, живого доставили. Я видел – живого места нет. Руки, ноги… Кошмар!
      – А почему Колдун?
      – Так все называли. Это еще до меня нарекли. Но, в общем, взгляд у него такой. Ну… Как у волка. Уставится, смотрит. Да ну, не нравился он мне. Слушай, а парни правду толкуют, что ты чемпион?
      – Бывший.
      – Во была! И как оно, а, чемпионом-то?
      – Чемпионом хорошо. Вот бывшему хуже.
      – Оно конечно, – сказал солдат, вдруг резко обхватывая Макса за талию, при этом больно ударив коммуникатором по внутренней части руки. Массипо, делая поворот на тропе, неожиданно резко накренился. – Черт!
      Макс подумал, что при этом второй пассажир наверняка сверзился бы.
      – Держись крепче.
      – Чего это он? Дал бы ты ему для ума.
      – Перебьешься.
      Дальше ехали молча. Пару раз Макс ловил на себе недовольные взгляды майора, но никакой вины не чувствовал, хотя и отметил, что кроме него никто другой пассажира не взял. Может, нравы здесь такие, а может Кинг приказик соответствующий родил.
      Когда спустились в долину, солдат, поблагодарив неразборчивой скороговоркой, прямо на ходу ловкой обезьянкой спустился на землю.
      Строг, командовавший операцией, приказал остановиться, после чего несколько минут ставил задачу, делая резкие отмашки рукой при объявлении маршрутов движения. Его короткое выступление в основном сводилось к тому, что надо быть внимательнее и заглядывать под каждый куст, потому что спутник не дает сведений о местонахождении Рэма. Максу отчего-то казалось, что майор тоже не верит в побег капрала и не озвучивает свои сомнения только из-за корпоративной солидарности с начальством.
      Наконец под напутствие соблюдать бдительность группы разошлись по своим маршрутам, растянувшись в цепь, каждое звено которой состоит из трех боевых единиц – одного верхового и двух пеших, двигающихся метрах в пяти перед ним. С Максом пошла та самая парочка. Видимо, разбивка на группы произошла еще на базе, но он это каким-то образом пропустил. На этот раз на передней луке его седла имелся автомат, а сам он должен был выполнять роль прикрытия и поддержки одновременно.
      Со стороны посмотреть, «его» парни смотрелись заправскими следопытами. Раздвигали ветки, осматривали траву, отчаянно крутили головами в разные стороны. А может, и впрямь профи.
      Из группа находилась почти в самом центре цепи, так что о флангах можно не беспокоиться, поэтому все внимание обращено только вперед. Макс, невольно поддавшись общему поисково-охотничьему настроению, тоже пялился туда, стараясь что-то высмотреть. Поэтому появление вертолета, выскочившего у него из-за спины, оказалось для него неожиданностью. Некоторое время тот мотался туда сюда, отвлекая внимание на себя, а потом резко ушел вправо, за реку.
      С его исчезновением осталось что-то вроде разочарования, как при разлуке.
      Через два часа Строг скомандовал привал. Макс спустился на землю и с наслаждением размял затекшие ноги. Его массипо, так же, как и остальные, принялся объедать листву с редких деревьев и пережевывать их с громким хрустом.
      С некоторым удивлением для себя Макс вдруг вспомнил, что у него в кармане имеется заветная фляжка, но вот только воспользоваться ей почему-то не стало желания. Да и голову, как оказалось, отпустило, а он этого и не заметил. Впрочем, он и раньше отмечал, что общение с животинками действует на него благотворно.
      Он даже успел немного поваляться в траве, когда голос Строга, прозвучавший из коммуникатора, объявил трехминутную готовность к выходу. Теперь майор решил изменить направление поиска, сместившись ближе к лесу. Команды его звучали все так же резко и отрывисто, но чего-то в них не хватало, может быть, энтузиазма, густо замешанного на вере, и люди это чувствовали. Да и отсутствие каких бы то ни было следов капрала тоже не вдохновляло. Наверное, не у одного тренера зародилось подозрение, что прощелыга Рэм опять всех одурачил. Да и усталость сказывалась. Сначала на плацу торчали, теперь тут по жаре ползай. Ну и еще сам Рэм, чья самоволка выглядела обычной дурью или, хуже того, очередным его завихрением с перспективой выгоды для него самого. Он себе выделывается, а ты его тут ищи. Дураков нету.
      Рядовой Матиус, тот самый нагловатый парень, который просил тренера покатать его с приятелем, именно так и рассуждал. К тому же ему очень хотелось поскорее вернуться на базу. Вчера он сорвал неплохой куш, играя в Блэк Джек. Он слегка мухлевал, так, самую малость, поскольку карта ему все равно шла. На сегодня наметили отыгрыш с повышением ставок, и он чувствовал уверенность в том, что и сегодня фортуна от него не отвернется. Реальных способов побыстрее вернуться обратно ему представлялись два. Первый – найти эту вонючку и притащить его за шиворот обратно. Но в том, что найти его получится, он сильно сомневался, и на то имелись основания. Вчера он случайно засек Рэма, когда тот терся около штабного блока, а какой нормальный солдат станет мозолить глаза начальству. Но тогда мысли рядового Мальтиуса, разжалованного из сержантов, заняты были совсем иным. А вот сегодня он припомнил и сделал кое-какие выводы.
      Рэм тип ненадежный, скользкий. Имелось подозрение, будто он стукач. Ну, так это или нет – неизвестно, за руку не хватали. Но подозрения были. Отсюда вывод – Рэм с начальством в сговоре. Кинг тот еще змий, такую закрутку ему замутить, что в сортире пукнуть. Типа Рэм в бегах, полкан всех ставит раком, хвосты накручивает, людей берет на пушку, душу мотает, в общем, имеет в полный рост, под хвост и гриву. Зачем это ему надо – поди разберись. У начальства свои заморочки. Короче, не верил им бывший сержант Мальтиус, в свое время он тоже воду мутил, может, только не так круто, хотя, с другой стороны, как посмотреть.
      Отсюда второе. Устроить так, чтобы поиск поскорее закончился. Присутствовала слабая надежда, что кого-нибудь укусит змея, и тогда срочно придется пострадавшего эвакуировать, а как отсюда эвакуировать? Только верхом. Это значило ослабить группу, на что майор может и не пойти, а развернет всех назад. Но с появлением вертолета и эта надежда пропала.
      Повалявшись во время привала, Мальтиус придумал, как ему сделать. Вертолет это даже хорошо. Просто отлично. Только надо все замастырить аккуратно, что б не вляпаться дуриком.
      Когда взяли новый курс, он долго высматривал укромное место и наконец нашел. Нагромождение камней, поросших травой и кустарником, он приметил издалека и стал подбираться к нему с таким расчетом, чтобы оказаться там одному. И кусты очень кстати. Еще шагов за двадцать он разглядел, что на них колючки. Маленькие такие, противные. Нет, он не дурак, чтобы царапать себя такой дрянью. А может они ядовитые? Кто проверял. Таких приключений нам не надо. Надо верняк, без проколов и последствий.
      – Осторожней тут, – крикнул он Чемпиону, показав на каменную россыпь, где его мастодонт легко мог переломать себе ноги, и тот послушно отвернул в сторону, что Мальтиусу и требовалось.
      Убедившись, что никто за ним не смотрит, он нырнул в кусты, доставая из кармана швейцарский нож с большим набором инструментов. Вот что хорошо в штатном армейском ноже? То, что он всегда должен находиться при тебе – для этого даже специальный кармашек имеется – и что каждая железячка в нем отточена до предельной острости.
      Сделать шилом два прокола на безымянном пальце правой руки получилось за несколько секунд. Больно, конечно, но не смертельно. Главное, чтобы кровянило. Потом тем же шилом длинную царапину на кисть. Мол, о куст оцарапался. Нож в кармашек. Липучку прижать. Воздуха в грудь. И:
      – Змея! – заорал рядовой Мальтус во всю глотку, ошпаренным котом выскакивая из кустов с задранной кверху рукой. – Укусила меня, сука! Помогите!
      Чемпион, как примерный ученик, среагировал быстрее всех. Развернул своего мастодонта чуть не на месте – прямо как в цирке, ей-ей! – и махом к нему. Помогать навострился. И чем он помочь-то может, лох этот титулованный? Смех да и только.
      Но никакого смеха он не допустил. Наоборот. Пережал левой рукой правую, замер, глаза пялит, рожу кривит – раненый, да и только. А поди проверь!
      Вторым на своих двоих прискакал Портной из второго взвода. Он шел параллельно в соседней тройке. По нему видно – ссыт. Озирается, рожа бледная, ногами топает. Стало быть, змей отгоняет. Но так ничего, движется на помощь боевому товарищу, можно сказать, мчится, если б это не происходило так медленно. Портняжка, что с него взять. Молодой необстрелянный, но – герой. Папаня его на частном бизнесе прогорел, вот наследник и вербанулся в горячую точку с тухлым запахом провинциального сортира с выгребной ямой.
      – Что? Куда тебя? – лепечет трясущимися губенками. Шлеп-шлеп губошлеп.
      – Вот, – показывая руку, Мальтиус медленно опустился на землю. Обессилил.
      – Щас, щас, – бормочет, а сам лапает свою аптечку.
      Так, теперь приехали. Как раз про аптечку-то он и не подумал. Не докумекал в запарке. Чего он там собирается колоть, поди пойми.
      – Не надо, – заторопился. – Я сам. Ты командиру сообщи.
      И, не теряя времени, быстренько извлек тюбик со стимулятором и всадил себе в плечо прямо через одежду. Всадить-то всадил, но впрыснул так, немножко. И выбросил «пустой» шприц в кусты. А портной уже майору по комику докладывает. Змея, то, сё. Усохнуть можно.
      Место-то тут какое? Змеиное! Так и называется. Потому кто сомневаться станет? Дураков нет. Потому что называются умными.
      Майор – слышно хорошо – командует поставить жгут и прочую муру и, главное, обещает вызвать вертолет. Вот это правильно!
      Портной быстренько изображает жгут, рядовой, морщась, бугрит мышцу, и тут Чемпион ни с того, ни с сего говорит:
      – Давай его ко мне.
      Портной и другие пацаны, набежавшие на событие, подсаживают бывшего сержанта, чуть ли не закидывают его в седло. Очутившись наверху, он подумал, что это тоже неплохо. А чего не покататься, пока вертушка не пожалует. Мне сверху видно все, ла-ла-ла-ла. Особенно интересно смотреть, как парни разбредаются по своим номерам, старательно пялясь себе под ноги. Прямо как дети. Таким «козу» покажи, они и плачут.
      Не то вертушка далеко улетела, не то и вовсе на базу вернулась, но минут десять продолжили движение в прежнем направлении. Чинно-мирно, солнышко светит, скотина идет плавно, чуть переваливаясь. И тут…
      Макс, стараясь дать побольше места в седле для раненого, сильно сдвинулся вперед, отчего испытывал чрезмерное давление на промежность. И это отвлекало его от животинки и вообще сейчас заботило больше всего того, что происходило вокруг. Пострадал парень, понимать надо, поэтому некоторые неудобства приходится терпеть, тем более, что скоро будто бы будет вертолет. Несколько минут всего. А тут еще строй сбился, он отстал, пришлось животинку подгонять, чего его промежность совсем не приветствовала. Дискомфорт, словом.
      Поэтому для него стало полной неожиданностью, когда массипо, мотнув головой, словно мух отгонял, перешел на рысь, заметно забирая вправо. Он попытался задержать – как его? Камил, кажется, – но массипо, резче взяв вправо, встал на галоп. При этом Макс, плотно вжавшись в седло, почувствовал, что у него теперь нет привычного контакта с животинкой. Он стал отдельно от нее, не чувствовал. Наверное, если бы ему пришлось скакать на айсберге, то ощущения получились ровно такие же. Ничего, пустота. И, как следствие, страх. Такое, скорее всего, испытывает человек, посреди заасфальтированной улицы вдруг провалившийся в бурный горный поток или бездонное болото.
      Камил снес какого-то солдата, набирая скорость на пересеченной местности. Солдат сзади вцепился в поясной ремень, при этом его мотало так, что он рисковал не только сам выпасть из, по сути, одноместного седла, но и утянуть за собой жокера. Или, хуже того, задушить прямо здесь. Макс, сумев поймать ритм и вписаться в него, с усилием оторвал одну руку рядового от ремня, заставив обхватить себя. Все равно держаться в седле приходится за двоих. Вторую тот, помедлив, переложил сам. При этом он что-то орал, но на незнакомом Максу языке, так что не понять, что именно, очевидно только, что не от восторга по поводу экстремального приключения на новом аттракционе.
      Наверное, на ипподромах массипо развивают куда большую скорость, но там, из-за большого пространства, она ощущается меньше. Здесь же, когда ветки хлещут по лицу, точнее, шлему, когда кусты проносятся мимо, шурша по коже животного, когда валуны остаются под брюхом животного, и неизвестно куда то приземлится после прыжка, чувства совсем иные. Да еще этот укушенный за спиной клещом вцепился.
      – Что происходит? – неожиданно громко и строго спросил коммуникатор голосом майора.
      – Животное понесло!
      – Так остановите. Вы тренер или нет?
      – Тренер, – зло ответил Макс и про себя подумал: «Кажется».
      Они выскочили на небольшое открытое пространство, на котором не росло ни деревьев, ни кустарников. И тут «кажется тренер» понял, что они скачут к лесу. Он еще раз попытался воздействовать на животное, хотя бы заставить поменять его направление, но тщетно. И, главное, он не понимал причины, по которой массипо ударился в панику. Ничего подобного на Земле с ними не случалось. Может, змея? Как они реагируют на змей? Наверняка, с пресмыкающимися взаимной любви у них не водится. А что, если она укусила?
      Черт! Ведь совсем недавно сам же советовал. Лапнув себя по бедру, вскрыл походную аптечку и выбрал нужный шприц-тюбик. Потянувшись далеко вперед, всадил иглу в кожу. Впечатление такое, будто укол не произвел на массипо никакого впечатления. Потянулся было за вторым, но животное, словно до него дошло, скакнуло в сторону, угодив точно в куст, который обжег Макса ударами веток прямо по лицу. Он неожиданности он, взмахнув рукой, вырвал аптечку из набедренного кармана, и одновременно пытаясь рукой защитить лицо, выронил ее, практически выбросил. Та, описав дугу, улетела куда-то в сторону, на Макса это уже не интересовало.
      Кто-то – понять точно кто невозможно – из лучших, хотелось верить, побуждений выстрелил. Целился, надо полагать, в животное, но попал в солдата за спиной Макса. Он почувствовал, как того словно толкнули, но он не упал, а, вскрикнув, вцепился еще крепче.
      И тут-то массипо врубился в лес, как врубается ледокол в ледяное поле. Макс почти упал, обоими руками вцепившись в луку. Солдат лежал на нем, спрятав голову ему подмышку, как это делают мальчишки, играя в слона. Только по мельканию травы и кустов под копытами массипо Макс мог определять, что время от времени они меняют направление движение. Да еще скорость упала. Если б не парень за ним, к тому же раненый, он мог бы попробовать покинуть седло; подобные трюки он с другими ребятами проделывал еще в детстве. Дети конюхов, жокеров, племянники тренеров, внуки хозяев – вся мелюзга, что крутится возле конюшен, почти не замечая сословных и материальных различий, участвовала в подобных игрищах, порой весьма опасных. Позже, уже став профессионалом, Макс частенько с благодарностью вспоминал те забавы, без которых он вряд ли бы стал хорошим наездником, лишний раз убеждаясь, что основы закладываются в детстве, а все остальное лишь шлифовка и поиск пути, который, если всмотреться, определен еще тогда, когда ни о каком пути, кроме героического, никто не задумывается.
      Проскочив изрядно заросший подлесок, массипо вынес их в довольно чистый лес, снова прибавляя в скорости. Теперь Макс совершенно не представлял, где находится. А тут еще парень за его спиной стал заметно тяжелеть, наваливаясь все плотнее. И лишь теперь, когда ветки перестали хлестать по нему, он услышал доносящийся из коммуникатора голос полковника.
      – Отвечайте немедленно! – надрывался тот. – Что это за шуточки? Вы мне за это ответите! Теперь тебе, сукин сын, не удастся отбрехаться. Это не просто саботаж. Это вредительство! Тебя ждет трибунал. Уж я об этом позабочусь.
      – Со мной раненый, – ляпнул Макс первое, что пришло в голову.
      – Укушенный!
      – Его подстрелили. И вообще, хватит орать на меня.
      – Щенок! Да я тебя…
      – Скоро он выдохнется. Еще, думаю, несколько минут. Думаю, найдете нас без труда.
      – Уже нашли. И не думай скрываться! Мы тебя видим.
      Очень хотелось в это верить. Самому надоело.
      – Думаю, лошадь укусила змея, – сказал он.
      Тут массипо прибавил ходу, перескочив через поваленный ствол, и, находясь в верхней точке траектории, Макс увидел перед собой воду. Небольшое озерцо, заросшее по берегам. Это было как мгновенная фотография. Места, где животные спускаются на водопой. Какие-то птицы на берегу. Плотный рой мошек, клубящийся в высоких растениях, похожих на камыши. И – группа людей. Ну, не совсем людей, в том смысле, что не земляне. Они стояли, повернув к нему лица, и смотрели в настороженном ожидании.
      Массипо, тяжело опустившись на землю, сделал еще несколько скачков и вдруг замер, уперевшись передними ногами в землю, отчего из-под его копыт брызнули фонтанчики почвы вперемежку с трухой с пожухлой листвой.
      Боже!
      Все это Макс очень хорошо видел до того, как его вышвырнуло из седла. И даже в полете он еще видел кромку берега за небольшим обрывом, где, угнездившись в лучике света, пробившимся сквозь густую листву, грелось существо, очень смахивающее на ящерицу, только мохнатое. А потом он упал в воду.
      Впрочем, «упал» слабо сказано. Он в нее рухнул и о нее ударился. Так, что дух вышибло. Погружаясь в зеленую воду, он сразу почувствовал, что воздуха ему не хватит. При ударе о поверхность воды он не то вскрикнул, не то легкие не выдержали динамической нагрузки, но воздух из него вышел, и Макс лишь успел сомкнуть губы, чтобы не нахлебаться.
      Легкие заболели от напряжения, хотелись вздохнуть, хотя это и невозможно, но попробовать, сделать попытку… Даже впустить в себя маленькую, крошечную струйку воды, только для того, чтобы хоть чуть расправить, разогнуть смятую грудную клетку. И при этом он все погружался. Косые изумрудно-мутные полосы уходили вверх и в сторону, а он тонул. Может, здесь какой-то водоворот? Или омут? Противясь естественному желанию вздохнуть, он крепко, до немоты сжал губы. Господи, помоги!
      Слова, которые он много лет не произносил, даже отчетливо не помнил их смысл, вдруг откуда-то брались в его сознании, которое при этом прощалось с жизнью. Омут, водоворот. Ничего подобного он сроду не видел, а вот поди ж ты, вспомнилось.
      В какую-то секунду Макс понял, что тело его действует отдельно от того, что он думает. Руки раскинуты, отталкиваются от воды, замедляя погружение, ноги шевелятся, тело переходит в горизонталь. Он плывет! Еще опускается, но уже плывет.
      Он активнее заработал конечностями, чувствуя при этом, что легкие разрываются. Хотелось бы знать, как глубоко он нырнул?
      Вдруг косые столбики света перед его глазами пропали. Не все, только часть. Макс посмотрел наверх. На него надвигалась тень. Акула? Или что тут за зверье водится? Он засуетился, дергая руками и ногами, стараясь принять положение, в котором можно хотя бы попробовать отразить атаку – сдаться всегда успеешь, гласит старая ипподромная поговорка – и получше рассмотреть противника, но тут что-то дернуло его за волосы. Стараясь отбиться, он попытался ударить вслепую, не попал, вместо этого получил тычок в спину, кожа на голове заболела, словно ее отделяли от черепа, а может, уже и отделили, снова ткнул рукой, попал во что-то мягкое и закричал, в последний момент поняв, что крика этого никто не услышит.
      – Боже.
      Кто это сказал?
      Судороги на Макса накатывали волнами, и в финали каждой его выворачивало наизнанку.

       СТЕНОГРАММА ДОКЛАДА ПРОФЕССОРА ЛОЗИЧА, СДЕЛАНОГО НА ЗАСЕДАНИИ, ПОСВЯЩЕННОГО ВОПРОСАМ ПЕРСПЕКТИВНОГО ПЛАНИРОВАНИЯ В ОБЛАСТИ ВЗАИМОДЕЙСТВИЯ С ИНЫМИ ЦИВИЛИЗАЦИЯМИ (выдержки).
      Ни для кого из присутствующих не является секретом, что земляне, выйдя в космос, столкнулись не только с иными цивилизациями, что не могло не дать нового толчка нашему развитию, но и новые опасности.
      К счастью, до настоящего времени нам не только удается находить с большинством из них взаимопонимание в том или ином виде и объеме, но и, что особенно ценно, избежать открытой конфронтации. Особо подчеркну хотя и всем известный, но в данном случае очень важный факт подписания нами ряда соглашений и деклараций, снижающих неизбежное нарастание милитаризации космического пространства.
      Почему неизбежного?
      Сама суть наращивания культурных, научных и, самое важное, экономических контактов ведет, как нам известно из истории, к неизбежному увеличению конкурентной составляющей, которая ровно с той же неизбежностью ведет к противостоянию, каковое в историческом и, если угодно, глобально-стратегическом масштабе приводит к победе одной из сторон.
      Люди все здесь взрослые и разумные, поэтому не станем поддаваться самообману и пытаться доказать недоказуемое из области равноправия. Под равноправием я имею в виду равноправие абсолютное с жирным и непререкаемым знаком равенства и, следовательно, тождества, чего нет и не может быть по определению. Оно возможно лишь относительно и, чаще всего, декларативно, в виде лозунга. Лозунга, безусловно, привлекательного и красивого, но, как и любой призыв или афоризм, чрезвычайно однобокого.
      …Научный коллектив, возглавлять который я имею честь, провел большую изыскательскую работу, в которой тем или иным образом причастными оказались многие из присутствующих здесь, так что мое сегодняшнее выступление можно в какой-то мере считать отчетом о нашем совместном труде. Не хочу показаться паникером или, хуже того, провокатором, но видимые сегодня перспективы Земли в стратегической перспективе выглядят, мягко говоря, неважно. Что я имею в виду? Уже сейчас мы столкнулись с очевидной нехваткой некоторых ресурсов. Думаю, не мое дело перечислять сейчас наши насущные проблемы, известные вам не хуже, а зачастую и лучше меня. Я буду говорить о проблемах, с которыми мы столкнемся в перспективе, причем перспективе среднесрочной, то есть через двести-триста лет.
      Что я имею в виду?
      Подписанные за последние сто лет соглашения с иными цивилизациями запрещают нам, как и им, впрочем, вербовку себе союзников и, больше того, захват планет, где цивилизация не достигла космического масштаба, то есть не осуществила выход в Большой Космос. На определенном этапе, да и сейчас тоже, такие договоренности выглядят разумными и объективно нам необходимыми. Это вытекает из того, что некоторые наши партнеры по договоренностям начали освоение Большого Космоса гораздо раньше нас и, естественно, добились больших успехов. Просто для сравнения приведу несколько цифр. Мы на сегодняшний день можем сказать, что под протекторатом Земли находятся двадцать две планеты, пригодные для использования нами, из них четыре являются приемлемыми для массовой колонизации. Герунды, самая мощная из известных нам цивилизаций, имеет в своем активе не менее двухсот планет, при этом мы имеем основания предполагать, что истинная цифра еще выше.
      На наше счастье они не проявляют открытой агрессии, если говорить о ее военной составляющей. Но экономическую атаку или, если угодно, давление мы уже чувствуем. Таким образом, мирные соглашения нам на руку. Соглашения и связанные с ними всевозможные ограничения. Но этот жирный плюс в нашей внешней политике в исторической перспективе может обернуться для нас жирным-прежирным минусом.
      Нашим дипломатам удалось договориться о том, что все вновь открытые цивилизации человекоподобного типа станут изучаться и контролироваться в первую очередь землянами. Контролироваться в научном плане, не более того. На этот счет имеется ряд весьма серьезных ограничений, за соблюдением которых следят комиссии договаривающихся сторон. Правда, соответствующие права и обязанности существуют и для остальных сторон договоров. Но, если одна из сторон – это триллионы особей, то у землян всего лишь миллиарды. А ведь между тем сегодня под нашим наблюдением находятся шесть зарождающихся гуманоидных цивилизаций. Шесть! И я не говорю сейчас об эртуанцах, которые находятся примерно на одном с нами уровне развития. Это наши стратегические союзники и говорить здесь не о чем.
      Я говорю о тех, кто потенциально, в историческом плане, мог бы стать нашим союзником. Но уровень их развития таков, что без внешнего толчка на наш сегодняшний уровень они смогут выйти через несколько тысяч лет. Тысяч! А в некоторых случаях – десятков тысяч. Подумайте только. Но за это время мы, в потенции, тоже далеко уйдем. То есть они долго, очень долго, будут нас просто догонять.
      При этом очевидно, что без союзников гуманоидов нам в этом противостоянии не выстоять. Нам просто не хватит сил. А между тем существующие соглашения запрещают нам технологически и интеллектуально стимулировать прогресс на наблюдаемых планетах. То есть мы не можем обучать, делиться технологиями и так далее. Это все четко прописано. Но если через сто-двести лет мы не сможем сделать из, по сути, дикарей своих союзников, то мы обречены.
      Так что делать? Сидеть сложа руки и смотреть, как мы проигрываем глобальное противостояние? Нет, ни я, ни мои дети и даже, наверное, внуки не увидят нашего окончательного краха, хотя его признаки с каждым десятилетием станут видны все отчетливее.
      Мы не можем его допустить.
      Так что же делать? Пойти на открытое нарушение договоров? Боюсь, что в этом случае ответные санкции будут такими, что пресловутый апокалипсис наступит прямо завтра. Ждать? Он тоже наступит, только позже. Так что?
      (Пауза).
      Мы должны спровоцировать прогресс. Вы вправе спросить меня – каким образом.
      Нам с вами хорошо известно, что интеллект любой нации, любой цивилизации в первую очередь сосредоточивался в военном деле. Наука, промышленность, даже искусство – все тянется вслед за нуждами обороны и агрессии. Вопреки красивым идеям прогресс движет страх. Правда, еще лень и зависть, но это мы сейчас обсуждать не станем.
      …Как бы не кощунственно это прозвучит, но я, отстаивая дело мира, призываю вас, скажем так, почти к войне. Да, да, да! Мы должны спровоцировать эти недоцивилизации к прогрессу через развязывание у них агрессивности! Должны заставить их дотянуться до нашего уровня. Необходимо создать для них такую плетку, со стальными крючьями, которая проберет их до костей и заставит разогнаться в галоп, переходящий в ближайшей исторической перспективе в гиперсветовую скорость.
      Исподволь, не спеша и, извините за жаргонизм, не отсвечивая, необходимо дать им такой толчок, даже серию, хорошо продуманную очередность воздействий, чтобы из дикарей за два-три столетия выросла цивилизация космического масштаба. Под нашим контролем, естественно.
      Сейчас я вижу перед собой много военных. И это правильно, потому что именно вам свойственно защищать и проявлять героизм. Всем вам розданы информационные материалы, подробно иллюстрирующие мой доклад. С графиками, статистическими данными и разведсообщениями. Прошу ознакомиться. К сожалению, не то что за пределами этого здания – вне стен данной аудитории они станут нечитабельны.
      Я призываю вас проявить ваш героизм там, где только-только ступила нога человека. В тех мирах, на тех планетах, где мы, люди, будем не только жить. Но от которых уже завтра будет зависеть само наше существование.
      Я бы назвал это дозированной агрессией. Никому из нас не нужны реки крови и пирамиды из черепов. Мы цивилизованные люди. Но в условиях конкурентного противостояния… Я не скажу, что все средства хороши. Не все! Только когда речь идет о выживании, о самом существовании нашей цивилизации, есть вещи, которые лучше сделать, чем не делать вовсе.
      При этом мы должны ставить перед собой несколько последовательных целей. Первое – это консолидация общества, хотя, конечно, перво-наперво нужно это самое общество создать. Второе – создание институтов этого самого общества. Третье – создание промышленности и сельского хозяйства, способствовать развитию торговли. Задача сложная, но, я уверен, мы с ней справимся.

      Неожиданный рывок в сторону тренера майор Строг заметил почти сразу. Правда, несколько секунд он пребывал между недоумением по поводу странного маневра и гаданием по поводу вызвавших его причин. Ведь у лошадей бывает, когда им шлея попадает под хвост. Когда он вызвал Чемпиона, то понял, что второе вернее. И тогда он крикнул сержанту Чиве: «Останови его».
      Чива, быстрый и не привыкший рассуждать при выполнении прямого и ясного приказа, вскинул автомат и послал в тренера пулю.
      – Дурак! – заорал Строг, и в этот момент огромная скотина, на которой он сидел, всхрапнула и взяла с места в карьер.
      И сразу же – это он еще успел заметить – остальные лошади, словно взбесившись и увидев своего лошадиного дьявола, бросились в разные стороны. Кусты, небольшие деревца, люди, ямы, валуны, которых здесь почему-то полно – ничего не замечали.
      В одно мгновение стройный порядок поискового отряда оказался сломанным, а сам отряд разметанный, будто взрывом.
      Полковник попытался было получить от него доклад, но что мог сказать майор? Практически ничего. Тогда Кинг взял управление на себя, но, судя по всему, это ему не больно-то удавалось. Впрочем, минут через пять Строга это уже мало интересовало, потому что при очередном прыжке взбесившая скотина сбросила его на землю. После падения на некоторое время он потерял сознание, а когда пришел в себя, показалось, будто у него все кости переломаны. Но ничего, покряхтел и, поднявшись, понял, что по крайней мере ноги целы. Огляделся и, не увидев проклятой скотины, поковылял обратно, где так позорно оставил своих людей. Да что там оставил. Бросил! А в условиях ведения боевых действий это называется еще проще – дезертировал. Впрочем, до этого, он надеялся, дело не дойдет, до такой квалификации его действий. Даже не его – лошади этой проклятущей. И, на минуточку, не только его.
      На ходу начав общую перекличку, он понял, что ситуация хреновая. Мертвых, слава богу, нет, но раненые в количестве трех человек налицо. Себя он к ним относить пока не стал.
      Когда он вышел к точке сбора, его отряд, несколько поредевший, уже занял круговую оборону и представлял из себя пусть и потрепанную, но вполне боеспособную единицу. Тут и вертолет подоспел с сообщением о том, что несколько верховых все еще мчатся в разных направлениях, другие же животные несутся без всадников.
      Проведенный майором блиц-опрос не выявил никаких разумных причин такого поведения лошадей. Разве что выстрел их спровоцировал. Но при них и раньше, случалось, стреляли, и ничего. На всякий случай майор пригрозил Чиве хорошим взысканием, про себя решив оставить настоящее разбирательство на потом, до возвращения на базу. Есть Винер, есть Чемпион – вот пусть они и объясняют. А его дело сейчас спасать людей и, по возможности в целости и сохранности, доставить их на базу.
      Кстати, а где Чемпион?
      Строг вызвал его, но ответа не получил. Судя по поступившей с коммуникатора тренера картинке, тот лежал в траве. Упал? Выбросили? Это потом, позже. Сначала те, с кем связь осуществима.
      Доложив Кингу обстановку, он рискнул высказать соображение:
      – Полагаю, будет не лишним поднять в воздух второй вертолет и организовать эвакуацию сразу двумя машинами, особенно учитывая расстояние, на которое успели удалиться люди.
      – Вот как? – язвительно поинтересовался полковник. – А у меня совсем другое мнение.
      – Я слушаю, господин полковник.
      – Хоть за это спасибо. Слушайте приказ. Собрать всех людей. Всех! По возможности и животных тоже. Тяжело раненых разрешаю эвакуировать вертолетом. И возвращайтесь на базу. Своим ходом!
      – Есть! – постарался быть как можно более молодцеватым майор, в душе кляня Кинга последними словами. – Только мне кажется, что тренер…
      – Меня ваше «кажется» не интересует. Сначала разберитесь в ситуации, а только потом докладывайте. Все!
      Как профессиональный военный Строг отлично понимал, что доля правоты у полковника есть. Нельзя такоеоставлять без последствий. Это не грудничковая группа, где обкакавшемуся нежно вытирают попку мягкой салфеткой и ласково целуют в лобик. Это армия. Обгадился – сам за собой и подбирай, да не бархатным папифаксом, а наждаком. Что б впредь не повадно было.
      Но существуют, однако, ситуации, когда и снисхождение надо проявить. Лично Строг сейчас не отказался бы от капельки снисходительности; уж очень его ломало. Но внешне проявиться своей слабости не позволил. Где лаем, где откровенными пинками он вернул своих людей в требуемое состояние и организовал поиск беглецов, при этом вовсю используя вертолетчиков, срывая на них злость за неудачу.
      Такого дня база еще не знала. Всего за несколько часов лишиться пятнадцати лошадей – почти всех! – и получить несколько раненых и одного пропавшего. И это в чистом, можно сказать, поле, без очевидного противника.
      Винер, связавшись с майором, высказал осторожное предположение, что причиной такого поведения лошадей могло послужить некое природное явление. Ведь известно же, что земные животные ведут себя странно или по меньшей мере необычно в предчувствии, скажем, землетрясений. А также наводнений, цунами и прочих стихийных бедствий. Строг подсказку оценил. В конце концов, за поведение местной фауны ответственности он не несет.
      К его немалому облегчению в импровизированный лагерь удалось вернуть трех лошадей. Вид у них был измученный, да и не мудрено после такой-то скачки. Еще четыре с двумя всадниками вернулись на базу. Потери в итоге оказались не столь сокрушительными, как представлялось вначале.
      Поредевший отряд вошел в ворота базы, когда уже стемнело. В пропавших числились двое – новый тренер и рядовой Мальтиус, перед самым началом трагических событий получивший предположительно змеиный укус. Оба на связь не выходили, однако их (или их тел) местонахождение было известно.

      – Боже.
      Кто это сказал? Может, рядовой? Только голос какой-то странный. Хотя после падения отчего бы ему не стать странным.
      Макс думал рывками, между извержениями из себя воды и недопереваренного завтрака и судорожными глотками воздуха, которого решительно не хватало. И то, и другое давалось с трудом и болью, а он все никак не мог остановиться, дать хоть минутную передышку своему телу, расслабить перенапряженные мышцы и просто подышать. Но организм работал как заведенный: вздох – выброс, вздох – выброс. Уже и блевать-то стало нечем. Так, слюна и комки горькой слизи. Но заданный режим никак не прекращался. Вздох – выброс. Господи, да когда же это кончится!
      Наконец Макс, собравшись с силами, глубоко вздохнул и, напрягшись, задержал воздух в себе. Так он когда-то боролся с икотой и порой этот прием срабатывал. Его тело еще несколько раз дернулось вхолостую и успокоилось. Только сердце бухало в голове.
      Он встал на карачки и осторожно, уголком рта, принялся травить воздух, замерев на середине этого процесса, едва тело напряглось в преддверии новой судороги. Он целиком сосредоточился на собственной физиологии, прислушиваясь к себе, как истинный мастер прислушивается к звону только что произведенного хрустального бокала, ловит не только игру света на шлифованных гранях, но угадывает ноту, которую издает его творение, пока он нежно его держит за изящную точеную ножку.
      До изящности Макс в тот момент со всей очевидностью не дотягивал. Мокрый, жалкий, перепачканный рвотными массами, напуганный собственным бессилием – нет, не денди. И даже не герой. Настоящие герои раком не стоят.
      – Боже, – раздалось справа.
      Не переставая прислушиваться к себе, он повернул голову на звук, одновременно осторожно всасывая воздух.
      Наверное, его организм перешел тот предел, после которого остается лишь одно чувство – выжить. Не удивляться, ни по-настоящему пугаться живущая в измученном теле психика больше не в состоянии. Она может только поддерживать позицию «стоять раком», опираясь на дрожащие руки, и сдерживать рвотные позывы для того, чтобы насытиться, наесться воздухом, которого в последнее время телу остро не хватало.
      Шагах в трех от него сидел на корточках мужик с небольшой бородкой и рассматривал с интересом, почти положив голову на плечо и от усердия приоткрыв рот. Он будто даже не смотрел, а слушал, хотя кроме утробных звуков Макс других шумов не производил.
      – Господи? – довольно отчетливо произнес мужик.
      Макс даже тужиться перестал от удивления. Чего? Он так его величает, что ли? Или что это вообще происходит? С каких это пор инопланетяне стали по-русски разговаривать? Тут у него мелькнула шальная мысль. Нет, инопланетяне и прочие зеленые человечки на родном ему языке вряд ли стали б изъясняться, тем более такие дремучие. А вот если это земляне, лет, скажем, сто тому назад потерпевшие кораблекрушение и за это время малость одичавшие, то, в сущности, почему бы и нет? То есть уже, ясное дело, как бы и не совсем земляне, потомки, но все равно это лучше, чем местные-то дикари. Родная кровь и все такое. Хотя лучше бы без крови.
      – Здравствуй, – чуть не по слогам проговорил Макс, не без некоторого труда усаживаясь на подвернутые под зад ноги. И, не увидев ответной реакции, продолжил налаживать контакт. – Я Макс. Максим. Понимаешь меня, парень?
      Для убедительности он ткнул себя в грудь.
      – Ямакс, – не больно-то уверенно проговорил бородач с чудовищным акцентом. С божеским обращением у него выходило как-то лучше.
      Макс замотал головой, всколыхнув устоявшуюся было в ней муть. Похоже, без сотрясения не обошлось.
      – Макс.
      Бородатый глядел на него с недоверием. В его взгляде и во всей позе читалось что-то вроде: «Парень, а ты, часом, не гонишь? А то смотри. У нас тут с этим просто».
      Не исключено, что мимика и жесты аборигенов существенно отличаются от земных, но Макс решил не уточнять, почувствовав в визави почти нескрываемую угрозу. Уж как-то очень нехорошо он напрягся. Русские не русские, земляне или нет – разберемся. Потом. Потому что… Хреново мне. Ох, как хреново.
      Расслабив мышцы лица, он отвел свой взгляд в сторону. Глаза в глаза, в упор, означает агрессию. Это он помнил с детства. С первой собаки, которая обитала при конюшне.
      И вдруг краем глаза увидел, что бородач поднялся и, повернувшись, пошел в сторону, к кустам. Без торопливости, почти вальяжно, по-хозяйски, всем своим видом, всей спиной показывая, что никакого Макса он не боится, хотя и ниже его на голову.
      Теперь Макс смог оглядеться. Он находился на берегу того самого озерца, в которое его сбросила взбесившаяся животинка. В котором он чуть не утоп. И из которого его, похоже, кто-то вытащил. Но не этот бородатый. Одежда на нем сухая. Кстати, – Макс посмотрел ему вслед, – у него только куртка из кожи и обувь, а штаны явно тканые. И еще роскошный нож сзади на поясе.
      Он не успел больше ничего рассмотреть; на него накатил новый спазм, да такой, что пришлось крепко зажать рот рукой. За грудиной остро отдалось болью, на глаза навернулись слезы и еще вдруг едко запахло блевотиной.
      С вытаращенными и ничего не видящими глазами он пережил приступ, на дне сознания испугавшись скорой смерти. А чего?! От такого не умирают, что ли? Судорога, превращающая все тело в камень, паралич сердца и привет.
      Почти не дыша – так, мелкими всхлипами, словно дорогой коньяк пробовал, – встал и доплелся до кромки воды. Человек на девяносто процентов состоит из воды, вот и пьет что ни попадя. Но пить это он не решился. Просто зачерпнул воды и обмыл лицо, оказавшееся противно скользким, будто жиром намазанным. Через пару заходов кожа перестала скользить под руками. И стало заметно полегче. Продышавшись, он осмотрел себя. Коммуникатор с руки куда-то исчез. Сняли? Потерял? Рукава и грудь комбеза в противных потеках, происхождение которых не вызывает сомнения. И еще хотелось пить. Даже не пить. А просто прополоскать рот и горло, щипавшие кислотной горечью. В конце концов он и так нахлебался, причем внутрь. Хуже не будет. Разогнав руками поверхность воды, зачерпнул и набрал в рот. Энергично погонял между зубами и сплюнул вправо. Потом еще раз. На третий позволил себе сделать маленький глоток. Как бы непроизвольно, случайно. На самом деле игра, поблажка самому себе, но и – а я что? Ничего! Так получилось.
      После этого у него получился полноценный, классный, хороший такой вздох. Как это оказывается нужно уметь дышать полной грудью! Хорошо.
      И тогда он решился. Все равно до нитки мокрый, терять в этом смысле нечего, так хоть вымоется. В три недлинных шага он оказался в воде по пояс, после чего принялся яростно смывать с себя блевотину. Вокруг него по воде поплыли жирные пятна.
      Оглаживая себя, внезапно понял, что карманы его пусты. Кстати, и шлема на голове тоже нет. И еще кое-чего. Интересные в этих лесах дикари водятся.
      И тут ему вспомнился давешний шлем черт его знает какого размера. От этого воспоминания стало как-то не по себе.
      Он оглянулся. Бородатый успел скрыться за кустами, и на небольшом кА бы пляжике, густо поросшим травой, никого не было. Отпустил, что ли? Вообще-то хотелось бы и разумно, но что-то не верится.
      Вдруг ему стало тревожно. Ничего, кажется, не произошло, но спокойствия не стало. Даже не спокойствия, просто, наверное, прошло отупление.
      Взмахом руки разогнав беловатую пленку на воде, Макс напился и пошел на берег. Ему столько вкололи всяких прививок, что уж от местных гельмитов он, хочется верить, застрахован. А нет… У него и без глистов впереди много проблем. Да не просто впереди, а прямо сейчас они стоят перед ним в полный рост.
      Выйдя на берег, он разделся и отжал одежду, хотя, как уверяли на инструктажах, она не гигроскопична. Посмотрел бы он сейчас на тех умников, когда выдавил из своего комбеза литров пять воды. При этом он еще раз имел возможность убедиться, что его карманы девственно пусты.
      Теперь, почувствовав себя несколько лучше, по крайней мере в физическом отношении, он смог заметить, что место, где он, как кажется, остался один, вполне даже ничего. Можно даже сказать идиллическое. Лесное, классически сонное озеро, высокие деревья вокруг, защищающие от прямого солнечного света, насекомые летают, травка нежная. На Земле такой лирический уголок стоит ох каких немалых денег. Он бы не прочь провести тут некоторое время, но только потом, после того, как решит кое-какие проблемы. Во-первых, где тот укушенный, которого он взял в седло. На его, получается, беду. Может, утоп? Ведь это ж надо такому случиться – сначала змея укусила, потом пулю получил, а потом еще и утонул. И все это на протяжении какого-то часа. Бурное завершение биографии. Во-вторых, надо как-то выбираться отсюда. Похоже, аборигены по отношению к нему настроены довольно мирно, только вот как они отреагируют на его желание отклонить их гостеприимство? После того, как стало известно про их каннибализм, появились сомнения, что они добрые внутри.
      Макс пучком травы вытирал внутренности ботинка, перед этим разложив одежду на солнце, когда из-за кустов появился давешний бородач. Что-то крикнув, он энергично замахал рукой, явно призывая.
      – Ага, щас, – пробормотал Макс. – Все брошу…
      И начал одеваться, не выпуская из головы воспоминание о каннибализме. Утешало только одно соображение, что, может быть, это племя подобными гастрономическими извращениями не страдает. Тех-то майор в капусту порубал. Если не врет. В любом случае он не собирался идти куда бы то ни было голышом. Уж такой-то помощи они от него не дождутся. Он им не волшебная капуста, которая сама себя раздевает и сама же в котел прыгает.
      Мокрая, потяжелевшая одежда липла к телу, рукава и брючины словно сузились, руки-ноги протискивались в них с трудом, так что бородач уже успел подойти почти вплотную, а он все копался, от суетливой торопливости, за которой скрывался страх, делая все медленнее, чем мог бы. Бородач, остановившийся в нескольких шагах, смотрел и не торопил, с любопытством естествоиспытателя рассматривая пленника. Или кого? Может, гостя? Ох, хотелось бы.
      – Ну чего ты смотришь, – бормотал Макс, застегивая ботинок. – За просмотр деньги платят, а так, брат, извини, только своим и то по блату.
      Болтал он больше от того, чтобы не дать разыграться страху. Его, подлеца, пока не сожрал заживо, надо в зародыше топтать, топить и забалтывать. Впрочем, топить он уже попробовал. Не свезло.
      – Ну? – спросил он, справившись с обувью. – Я готов. Куда двинем? Может, покажешь мне дорогу назад? В гостях, сам понимаешь, хорошо, а дома лучше.
      Абориген развернулся и опять потопал к кустам.
      Черт, что там у них, гнездо, что ли? И, кстати, где остальные? Помниться, было их пятеро или шестеро. Не мешало бы и спасибо сказать спасителю. Впрочем, он готов обойтись без церемоний. Можно обменяться любезностями и заочно. Лично Макс от такого поворота событий не отказался бы.
      То, что он увидел метров через двадцать после того, как они вошли в подлесок, лишило его остатков напускного благодушия и желания трепаться, пусть даже и про себя.
      Не шестеро, а с десяток мужчин разной степени заросшести сидели на корточках и, словно, раздумывая, глядели в одну точку. Точкой этой служил тот самый солдат. Он был откровенно плох, но еще жив. Причем у Макса сложилось впечатление, будто только что аборигены говорили между собой, решая судьбу этого землянина, и такое складывалось ощущение, что решили. Причем не в его пользу. Присутствовало в них что-то такое, фатальное, что ли.
      Макс солдата этого впервые увидел только сегодня и перекинулся с ним едва десятком слов. В иных обстоятельствах забыл бы его уже через полчаса, как это происходило много и часто в той, прошлой, земной жизни. Случайные знакомые, болельщики, поклонники, мелкие недоброжелатели, официанты, полицейские, санитары, журналисты, букмекеры, соседи по гостинице – сотни и тысячи человек, из которых вспомнить он может едва несколько десятков, а то и меньше. Но этот солдат оказался сейчас чуть ли не самым родным, самым близким человеком в мире, хотя еще несколько часов назад он Максу не сильно понравился.
      И он бросился вперед с ощущением, будто он грудью проламывает стену отчужденности, отгородившую раненого от остального мира. Даже не так, не отчуждение, а приговор. Именно приговор. Этот парень, в физическом смысле еще живой, по сути был уже мертв и, наверное, знает об этом.
      Подскочив к нему, Макс рухнул на колени.
      – Эй, парень! Как тебя?
      – Маль…
      Он дышал часто и говорил с трудом, на выдохах. Да что там говорил! Еле выталкивал из себя отдельные слоги, не в силах произнести слово целиком.
      – Как? Не понял.
      – Георг.
      – Отлично. Как чувствуешь? Дай-ка я тебя посмотрю.
      Георг лежал на боку, так что перевернуть его на грудь труда не составило. Как ни странно, мокрым он не был. Не суждено, значит, утонуть. Вспомнилось: «Кому на роду написано быть повешенным – не утонет». Вспомнил и сразу же суеверно отогнал эту мысль. Тьфу, тьфу.
      – Поживешь еще, – проговорил он, глядя на пропитавшую комбез кровь. Крови было много, в том числе и на земле.
      Жокер не врач, по пятну количество литров определить не в состоянии, однако ж ясно, положение у парня критическое. Если только уже не перешагнуло за эту грань.
      Пулевое отверстие находилось в районе правой лопатки. Осторожно оттянув набрякшую ткань, сунул в отверстие палец и попытался порвать комбез, но тот не поддался; военное ведомство порой не скупиться на качественную материю. При этом от его попытки парень тяжело, надрывно взвыл, причем в этом вопле была не только боль, но и, как показалось Максу, обреченность.
      Он обернулся и крикнул:
      – Нож дайте!
      На него смотрели с интересом, но не более того. Как на дешевый, не очень интересный зрителям балаган, который отчего бы и не посмотреть, хотя это вовсе и не обязательно.
      – Чего уставились, пеньки?! – взъярился Макс. – Ножа жалко? Нож…
      Он захлебнулся криком и возмущением, не сумев закончить фразу. Нет, ну в самом деле! Тоже ведь, гады, нашли забаву, нет чтобы человеку помочь.
      И вдруг, к его изумлению, ближайший к нему абориген вытянул из-за спины широкий клинок и, не вставая, метнул его. Макс испугался, подумав, что все, конец пришел. Доорался. И чего орал, не дома ведь. Кранты. Он только успел слегка отшатнуться.
      Но металл, сверкнув в воздухе, воткнулся в землю в полуметре от его ботинка.
      Макс перевел дух и, берясь за рукоятку, пробормотал: «Мерси». Набольшее его не хватило. Даже на то, чтобы хоть взглядом поблагодарить аборигена. Он очень сильно испугался. По-настоящему.
      Выдернув клинок, придирчиво осмотрел лезвие и вытер его о мокрую штанину, оставляя на ней темную земляную дорожку. Потом, стараясь действовать аккуратно, взрезал комбез и гигроскопичную майку под ним.
      Ранка казалась маленькой, незначительной, почти несерьезной. В такую даже мизинец не просунешь. Но из нее толчками вытекала кровь.
      Как и многие спортсмены, частенько получающие травмы, Макс был знаком с человеческой анатомией и умел оказывать первую помощь. Не больно-то профессионально и уж совсем не как врач, но общее представление имел. Совершенно очевидно, что парню его любительские знания во врачевании не помогут. Тут требуется по меньшей мере хирург, способный извлечь пулю и провести другие манипуляции. К тому же, если судить по объему кровопотери, перебита артерия, а это вообще отдельная статья. Но за неимением гербовой пишем, как говорится, на простой.
      Он перевел взгляд на бедро парня. Его карман, где должна была храниться аптечка, опал пустотой. Кстати, коммуникатора на его руке тоже не наблюдалось. Ну, конечно!
      Отложив клинок в сторону – кстати, острый! – Макс показал пальцем на этот карман, после чего протянул руку просящим жестом.
      – Аптечка. Лекарства. Дайте. Понятно? То, что было здесь. Сюда. Мне. Или чего, жалко? Лекарства надо! Где они? Ну? Покажите, я сам схожу. Вот здесь было! Где? Коробочка такая! – он попытался изобразить ее руками. – Неужели не понятно? С крестом. Ну дайте же!
      Другой, не тот, что кидал ему кинжал, а тот, что сидел подальше, переглянулся со своими, молча встал и ушел в кусты, откуда меньше чем через минуту вернулся с аптечкой в руке. Подошел к Максу, протянул и остался стоять, сверху вниз глядя за его манипуляциями.
      Макс принялся один за другим вкалывать препараты. Обезболивающее, кровоостанавливающее, антишок, еще что-то, на первый взгляд подходящее.
      – Сейчас, парень, еще минуту. Потерпи, – приговаривал он, меняя один шприц тюбик на другой. – Сейчас подействует. Пара минут еще и все.
      Влажным тампоном очистив края пулевого отверстия, залепил его пластырем. Плотный, с толстым активным слоем – почти такие же используют и спортсмены; они славятся тем, что очень быстро, чуть ли не за считанные часы заживляют самые нехорошие раны. Только вряд ли это относится к тем, что нанесены огнестрельным оружием.
      – Ну вот, скоро заживет. Завтра уже плясать станешь, а шрамом перед девками хвастаться будешь. Они героев любят.
      Парень что-то пробормотал. Может, благодарит? Так рано, парень, рано еще. Вот когда выберемся – тогда имеешь право в полный рост, с накрытием поляны и провозглашением тостов…
      – Чего ты?
      Тот повернул к нему бледное лицо.
      – Нога.
      – Чего нога? А! – сообразил Макс. – Какая?
      – Правая, вроде.
      Даже беглый, поверхностный осмотр многое разъяснил. Первое – почему парень не улетел вслед за ним в воду.
      Наверное, это их так здесь учили. Если садишься вторым, то для устойчивости в седле можно зацепиться носками ботинок за задние отвороты седла в том месте, где оно соприкасается с крупом животного – упора же для второго не предусмотрено. А может, солдаты это сами придумали. Так, конечно, не очень удобно, но некоторую уверенность седоку прибавляет. При езде шагом и даже галопе такой прием может избавить от некоторых, так сказать, неудобств в виде отшибленного причинного места или даже от падения. Но при резкой остановке или падении животинки, когда тело наездника по инерции улетает вперед, кости плюсны просто ломаются, и от этого, как видно, не спасают даже плотные армейские ботинки на толстой подошве.
      Кому суждено быть повешенным… Тьфу-тьфу-тьфу!
      Взяв кинжал – видимой реакции со стороны аборигенов не последовало, – Макс поднялся и пошел к ближайшему кусту, просто физически чувствуя на себе взгляды. Почему-то одобрения в них не угадывалось.
      Выбрав пару веток потолще, срубил, еще раз отметив изумительную остроту клинка. Как и все мальчишки, в детстве он увлекался всякими ножами-пистолетами и через его руки прошли по меньшей мере парочка очень приличных ножей. Один, которым он в первый же день по неопытности порезался, был, как утверждалось, с особой газовой заточкой. Так вот этот, похоже, тому в остроте не уступал.
      Накладывая на ногу солдата самодельную шину, он понимал, что с такими травмами ему не уйти не то что далеко, а даже очень близко. На то, что аборигены потащат его на носилках, надежды тоже не было. Но в то же время они и приканчивать их не спешат, дали возможность оказать помощь раненому. Хороший знак. Людоеды, надо полагать, не стали бы миндальничать, а быстренько развели бы костерок и – с горячим приветом и под собственным соусом. Или они смотрят на них как на консервы длительного хранения? Как примерные семьянины добычу несут в дом, жене и детям.
      Макс намеренно не спешил, тщательно накладывая шину, при этом стараясь разобраться в ситуации. В конце концов, не все так плохо. Явной агрессии по отношению к ним нет. Даже тесак дали, а с пленными так не поступают. И, опять же, аптечку. Кстати! Ведь и из воды его вытащили. Макс украдкой посмотрел на бородачей, пытаясь угадать своего спасителя. Как ни странно, ни у кого из них одежда мокрой не была. Может, разделся перед тем как сигануть следом? Да ну, когда. Там все решали секунды, хотя за то время, что он находился под водой, успел пережить массу эмоций. Столько порой и за неделю не приходится испытывать. Именно из-за этой насыщенности казалось, что времени прошло много, хотя на самом деле не больше минуты, а скорее всего и гораздо меньше. Хотя одежда у них не больно мудреная, сбросить такую можно в два счета. Это не стандартный комбез, освобождаться от которого приходится довольно долго, да еще если с непривычки.
      Тогда интересно, зачем они с такой тщательностью обчистили их карманы? И, кстати, не вспороли их, не оторвали, а аккуратно расстегнули, что говорит о некотором навыке или по меньшей мере сообразительности. Ведь у них самих-то карманов не наблюдается. И, главное, сняли коммуникаторы. Ведь дикари должны, по идее, принять их за простые украшения. А может так оно и есть? И все отобранное они рассматривают лишь как свою законную добычу? В перспективе – и их комбезы тоже. А что? Если они такие сообразительные.
      Макса здорово смущала неопределенность их положения. Если бы бородачи хоть как-то дали понять о своих намерениях, то тогда можно было более определенно выбирать тактику поведения. Ориентируясь по солнцу, он уже примерно определил, в каком направлении нужно бежать. Времени с того момента, как массипо проявил немотивированную прыть, прошло не так уж и много, так что можно не сомневаться, что майор Строг, организовав поиск, все еще не увел отряд с того места. Понятно, что убежать от местных по незнакомому лесу задача почти безумная, но он, как никак, спортсмен, а они в лучшем случае охотники. К тому же оружие у них – ножи и только. Правда, бросать при этом товарища не самый красивый поступок, но, когда речь идет о спасении жизни, о красоте не сильно задумываешься. К тому же, оказавшись среди своих, будет легче организовать спасательную экспедицию. В одиночку да еще в условиях плотной погони он Георга не вытащит. Если же аборигены предполагают отпустить их с миром, то тогда и бега нечего устраивать, тем более что раненому как можно быстрее требуется квалифицированная медицинская помощь.
      Нужно это как-то прояснить, чего время тянуть.
      Закончив накладывать шину, Макс взял клинок и понес его, демонстративно держа перед собой.
      – Спасибо, – сказал он, протягивая оружие владельцу.
      Тот в ответ что-то проговорил, надо полагать, это был местный вариант «пожалуйста», и забрал клинок, убирая его за спину.
      Как с ними объясняться? Тема-то уж больно непростая. Макс вздохнул, набираясь сил перед решением трудной задачи.
      – Мужики, отпустили бы нас, а? Парню ко врачу надо, – для убедительности он показал на Георга. – Иначе долго не протянет. Так что? Мы пойдем?
      Он показал рукой направление, куда, как он решил, нужно ему двигаться, чтобы встретиться с отрядом. И, ткнув себя в грудь а потом снова указав на раненого, пальцами изобразил пешую ходьбу.
      – Хреново, – вдруг сказал тот, кто был с ним на берегу озера. И добавил. – Мужики.
      – Да, хреново, хреново! Ему вот хреново. Врач ему нужен. И срочно. Так мы пошли. Лады?
      Говорун, тот, который единственный из всех путался наладить с ним контакт, вдруг поднялся и, махнув рукой, сказал: «Пошли». Хорошо сказал, почти без акцента. Макс уже, можно считать, не удивлялся его познаниям в русском. Скорее радовался. Язык, как известно, это средство коммуникации. Значит, есть и надежда, коли имеется средство.
      Шли они недолго. Буквально несколько десятков метров. То, что увидел Макс за кустами, поразило его так, что он на минуту забыл про свое весьма незавидное положение. На небольшой лужайке – шагов пять-шесть в диаметре – перед расстеленной тканью, на которой разложены его с солдатом вещи, сидели три женщины и рассматривали то, что находилось перед ними. А еще дальше, за деревьями, видны были знакомые силуэты массипо, на одном из которых Макс разглядел седло.
      Говорун подвел к трофеям Макса и показал на ближайший предмет.
      Макс сначала не понял, чего от него требуется, потом сообразил.
      – Это фляжка с коньяком. Пить, понимаешь? – показал он жестом, запрокидывая над собой воображаемый сосуд.
      Говорун кивнул и перевел палец на следующий экспонат.
      – Ручка. Что бы писать.
      Наверное, этот предмет был менее всех понятен аборигену, вряд ли у них есть письменность, но тот задерживаться не стал. Расческа, перочинный нож, электронный блокнот, иголки с нитками и даже автомат вызвали у него не больше интереса. Казалось, его интересуют только названия вещей, а не их назначение. Задержка вышла только тогда, когда дошли до коммуникатора. Тут пришлось пояснять подробно, буквально на пределе собственных знаний; в радиоэлектронике он никогда силен не был. Да и то сказать, как объяснить действие современного прибора человеку, который даже понятия не имеет о существовании радиоволн? Для этого ему надо чуть ли не весь школьный курс физики преподать да еще и университетский прихватить, и это притом, что Макс хоть и поступил в университет, но вот уже несколько лет подряд числится в отпуске по личным обстоятельствам. Да и специализация его далековата от физики, если не считать одного общего корня в названиях.
      Во время его объяснений одна из женщин взяла в руки коммуникатор и, повертев его в руках, не то случайно, не то вообще непонятно как открыла крышку и извлекла аккумулятор, обесточив прибор. На молчаливый вопрос о том, что это за деталь, Макс попробовал было уйти от ответа, но говорун посмотрел на него с таким выражением на лице, что врать сразу расхотелось.
      Все еще не было ясно, понимают ли они что-то из его объяснений, но вслед за первым был извлечен и второй аккумулятор, лишив надежды на связь с базой. Вот тебе и дикари. Теперь Макс смотрел на говоруна с куда большим интересом. Неужто тот что-то понимает из его объяснений? Происходящих опять-таки на русском! Даже не на каждой внеземной базе его понимают. А здесь, в этой космической глуши – невероятно. Сказать кому, засмеют.
      Наконец Макс просто устал болтать. Никогда в жизни он, кажется, не говорил столько за раз.
      – Послушай, как тебя, – обратился он к говоруну, который как раз больше молчал. – Можно мне? – он показал на фляжку.
      Тот ответил не сразу, глядя при этом на Макса в упор. Не думает, не то не понял. Ага! Про аккумулятор понял, а про фляжку нет? Так не бывает.
      Пауза неприятно затягивалась. Максу уже надоело пялиться в узкие зрачки молчащего говоруна, когда тот сделал жест, который можно было истолковать как приглашающий. Макс автоматически кивнул, благодаря, нагнулся и взял фляжку. Бородач и женщины смотрели на него с интересом. Что за дурацкое состояние пить под таким плотным наблюдением. Чувствуешь себя подопытным кроликом или, что не лучше, плохим артистом на сцене театра, зал которого переполнен взыскательными зрителями. Когда Макс выезжал на беговую дорожку, зрители были далеко, а в какой-то момент они и вовсе сливались в сплошную массу, в которой разглядеть отдельные лица редко когда удавалось, да и не нужно это, все спортсмены это знают.
      Свинтив крышку, он сначала понюхал. Знакомый коньячный дух приятно ударил по ноздрям. Посмотрев на бородача, увидел, что ноздри у того слегка шевельнулись. А прикидывался, что не понимает. То-то! Выдохнув, влил в себя пару глотков. От одного только вкуса, сладко обжегшего язык и небо, почувствовал первое легкое опьянение.
      Говорун смотрел на него с любопытством, в этот момент чем-то напоминая Максу одного парнишку из детства, который примерно с таким же выражением лица пялился на кошку, только что самолично повешенную им турнике за конюшней. Макс с приятелем, застав его за этим занятием, здорово поколотили паскудника, но кошку, правда, спасти уже не удалось. С тех пор он не любил таких вот взглядов, особенно направленных на него. Из-за этого его спортивная карьера некоторое время висела на волоске, но потихоньку он научился справляться с этим состоянием мухи на предметном стекле, принимая взгляды зрителей и журналистов как неизбежную составляющую своей профессии. В личной же жизни подобных интересантов не терпел.
      – Чего смотрим? – неприязненно поинтересовался он.
      В деле приема спиртных напитков очень важно, чтобы хотя бы первые глотки проходили в состоянии покоя, ни в кое случае не на бегу или в пылу ссоры. Потом – пожалуйста. Порой это даже необходимо. Но в начале – нет. В момент, когда по твоему пищеводу словно божок босыми ножками проходит, требуется его поступь прочувствовать и оценить.
      Говорун – понял или нет? – отвернулся, следом за ним и женщины опустили глаза. Хоть на этом спасибо.
      Так что же делать-то, зараза? Надо же было так попасть! А момент сейчас самый подходящий. Автомат вот он, только руку протяни. Схватить и одним прыжком к животинкам.
      «Пошли».
      Да куда тебя несет не вовремя! Постой пока, расслабься. Ну, пора?
      «Максим, не надо. Ничего не получится.»
      Он уставился на бородача, стоящего рядом с ним с закрытым ртом.
      – Чего ты сказал?
      «Тебе незачем бежать. Мы не сделаем тебе плохого».
      – Это… Я не понял. Как это ты?
      Тот говорил, не открывая при этом рта! Даже не говорил, а, как бы это сказать… В общем, слова раздавались как бы в голове. В том смысле, что когда слышишь ушами, то источник звука определяем. Справа ли, слева, сзади или спереди. А тут нет. Просто слова, но откуда они идут не понять. Или это не говорун, а кто-то другой?
      Макс обернулся, ища источник слов, но кроме него тут были только бородач и три женщины. Но голос – это точно! – был мужской.
      «По дороге объясню. Пора идти».
      – Куда идти? А раненый? Ему же ко врачу надо! Срочно.
      «Вылечим, если ты этого хочешь».
      – Почему это я должен не хотеть? Естественно хочу. Еще как хочу.
      «Твое животное, тебе и решать. И не надо пытаться убежать. У тебя ничего не получится».
      – Почему ты решил, что я хочу убежать? – не очень искренне спросил Макс, чувствуя некоторую неловкость. Ведь и вправду хочет. Но вместо того, чтобы переживать, сменил тему. – А почему ты сказал «животное»?
      «Потом, по дороге. На своего… – Говорун замялся, словно подбирая нужное слово. – На своем массипо не побоишься ехать?»
      – Если только он опять не понесет.
      «В этом можешь быть уверен».
      Так, «разговаривая», они подошли к табунку, мирно щипавшему листья кустарника. Оглянувшись, Макс увидел, что женщины успели свернуть свою «скатерть-самобранку» и направляются вслед за ними.
      – А раненый где? Георг? – заволновался Макс, останавливаясь. Расставаться с единственным истинно человеком крайне не хотелось.
      «Сейчас принесут».
      Макс, конечно, слышал про телепатию и прочие полуволшебные штучки, про которые любят писать в глянцевых журналах и показывать в псевдонаучных передачах. В молодые годы он даже немножко увлекался всем этим, отдавая должное возрасту, но позже, занявшись серьезным делом, про подобные глупости забыл. Так что же, получается, что дик… местные умеют пользоваться телепатией? Тогда кое-что становится понятно.
      А теперь, однако, придется следить не только за своими словами, но и за мыслями.
      Он посмотрел на Камила, совсем недавно сбросившего его в воду, и не увидел у него никаких следов недавнего возбуждения. Подошел, похлопал его по переднему бедру, и тот, оторвавшись от куста, который общипывал, повернул голову и посмотрел благодарным взглядом. Или только так показалось? Может, никаким и не благодарным, а равнодушным? Тоже может быть. Садиться на него не хотелось совершенно.
      Вскоре, буквально через минуту, меж деревьев появились четверо… четверо местных, несших раненого. Действовали они слаженно и по-прежнему молча. Напичканный обезболивающим Георг вряд ли страдал физически, но лицо его, страдальчески напряженное, выражало муку.
      Но что для него сейчас можно сделать? Наверное, ничего.
      Отвернувшись, Макс увидел, как одна из женщин подошла к массипо и тот – Макс такое видел впервые – будто по команде подломил ноги и лег на живот, дав ей взобраться на свою спину, не оснащенную даже подобием седла. Да что там седла – уздечки не было. Что ж, коли так, то и недавнее поведение животинки вполне объяснимо. Как говорится, более чем.

      Ситуация требовала не только пересмотра текущей тактики и, соответственно, осмысления, но и, если получится, смены стратегии. Полковник Ларусс, глядя на свою клокочущую базу, отдавал себе отчет в том, что он что-то упустил, коль скоро события стали развиваться несколько не по сценарию. С другой же стороны чувствовал наступление неких благоприятных лично для него перемен, только для этого требуется оседлать ситуацию и на ней, словно принц на белом коне, совершить прорыв. Собственно, хороший военачальник тем и отличается от посредственного, что самую дрянную ситуацию способен обернуть в свою пользу. День, вечер и часть ночи ушли на суету – доклады, допросы, рапорта, отчеты, переговоры. Словом, не было времени на то, чтобы спокойно посидеть и подумать. Раненые, травмированные, потерявшиеся, испуганные, деморализованные – все они вносили в общую атмосферу немалую долю предпанических настроений, в других условиях грозивших не только снижением боеспособности подразделения, но и чуть ли не бунтом, что на отдаленных территориях порой случается.
      Ночью, оставшись наконец-то наедине с самим собой, Кинг смог хоть немного времени посвятить оценке положения, в котором очутился. Поэтому утром после развода, когда он собрал совещание, у него вчерне был готов план.
      Майор Строг, напряженный, в свежеотглаженной форме, осунувшийся и, похоже, готовый ко всему, уже в третий раз, считая со вчерашнего дня, доложил о провальной операции накануне. Рублеными, уставными фразами (видать, полночи формулировал) описал все по секундам, выводя на штабной экран кадры хроники своего провального рейда.
      – Считаю, – подводил он итог, – что отряд под моим командованием попал в зону некоего незарегистрированного внешнего воздействия. Учитывая, что рядовой Мальтиус подвергся нападению змеи, возможно, ядовитой, допускаю, что мы попали в засоренную ими местность. Что и послужило причиной паники, которой подверглись животные. При этом вины с себя не снимаю и готов прямо сейчас, немедленно отправиться на разведку и продолжить поиски пропавшего личного состава базы.
      – И одного гражданского, – буркнул Кинг.
      – Так точно, и одного гражданского.
      – В вашем докладе я не услышал соображений по поводу того, что через двадцать одну минуту скачки наши беглецы сначала разделились на незначительное расстояние, а чуть позже, воссоединившись, практически одновременно обесточили коммуникаторы.
      – Не могу знать, господин полковник.
      Тауберг, на верноподданническую реакцию которого полковник рассчитывал особо, пока помалкивал, так что пришлось выводить на сцену новое действующее лицо.
      – А что нам скажет наука?
      Винер, прошедшим вечером приложившийся таки к бутылке, вскинул голову.
      – В каком смысле? – спросил он.
      – В том самом! Или вы что, не слышите, о чем тут идет речь?
      – Почему не слышу. Только до сегодняшнего момента, точнее, до вчерашнего, у меня не имелось данных о том, что лошади, – он вскинул голову, – подчеркиваю, местные лошади, имеют такую реакцию на пресмыкающихся. По моим, правда, земным представлениям, копытные вообще змей не боятся. В крайнем случае, они их просто затаптывают. Взять хоть тех же овец. Змеи их буквально на дух не переносят и при одном запахе овечьей шерсти стараются убраться куда подальше. Словом, у меня нет никаких оснований предполагать, что причиной паники у животных, если, конечно… М-да. Словом, причина явно не в этом.
      – А в чем тогда? – подал голос капитан Берг, явно стремящийся поддержать Строга. Ну как же, коллеги!
      – Полагаю… – раздумчиво начал Винер.
      Утром полковник имел с ним короткий разговор, для чего не поленился зайти в его бокс, и теперь профессор отрабатывал свою партию. Ему тоже очень хотелось домой, на Землю, к своим опытам, статьям и лаборанткам. Или студенткам? Кого он там поимел?
      – Полагаю, что целесообразно всем нам еще раз посмотреть хронику событий. Кто, что, когда. И тогда уже пытаться делать выводы. А так…
      Легкий жест модного профессора и донжуана говорил о том, что заниматься пустяками он не намерен. Но и полковник не собирался тянуть время. Ситуация такова, что заставляет нестись вскачь, а не плестись нога за ногу.
      – Думаю, что у вас было достаточно времени для того, чтобы просмотреть записи и сделать выводы, – резко сказал он. – Если не хватило, то разрешаю это сделать теперь, но до конца совещания я жду ваших выводов. Капитан Берг!
      – Я! – вскочил тот, хотя на базе давно уже существовало негласное правило не прыгать во время совещаний.
      Полковник поморщился.
      – Доложите нам о ходе вашего расследования по поводу пропавшего капрала Рэма.
      Он сознательно опустил частицу «фон». Слишком много чести для такого говнюка.
      – По настоящее время, господин полковник, следов присутствия капрала в пределах части не обнаружено, как и его тела. Полагаю, что он дезертировал.
      – А что, тут где-то поблизости имеется публичный дом? – язвительно поинтересовался Кинг. – Или имеется кабак с дешевым пойлом? Тогда почему кроме него об этом никто не знает? Или вы все же в курсе?
      – Никак нет, господин полковник!
      Берг явно собирался что-то добавить, но полковник его оборвал.
      – Садитесь. Не понимаю, как вы могли прошляпить наличие тайного лаза, ведущего за пределы базы. Напоминаю, что речь идет о защищенном военном объекте, на расстоянии многих миллиардов километров не имеющем ни борделей, ни кабаков и вообще ничего похожего. Или вы хотите мне сказать, что капрал, а, может, и еще кое-кто, ходит в гости к дикарям?! Грибочки-ягодки собирает?
      Он грозно оглядел собравшихся. Градус, которого требовалось достичь, уже приближался.
      – Вочевски! Ваши соображения?
      Густав, самый младший по званию из собравшихся, встал, демонстрируя всклокоченную бородку. Впрочем, звание его, как все знали, было фикцией. Присвоили перед отправкой сюда, чтобы не отсвечивать еще одним гражданским перед военным ведомством.
      – А я вот думаю, что не худо бы порасспросить нового тренера. Ведь это он, как я понимаю, первым рванул. Это ж не пацан зеленый, который первый раз в седле, – тренер. Чемпион.
      – Ну так и спроси, – не без ехидства ввернул Тауберг. – Только где ты его найдешь?
      – А это не мое дело искать. Меня спросили, я ответил.
      – Что, никаких мыслей? – уточнил полковник, наливаясь гневом.
      – Почему? Кое-какие есть.
      – Так поделитесь с нами. Будьте любезны.
      – Полагаю, доктор прав. Налицо некое природное возмущение, характера которого мы не знаем. Насколько мне известно, дикари потянулись в леса, не так ли? Думаю, нам стоит ждать сюрпризов.
      – Каких, например?
      – Неприятных, господин полковник. Я вообще, если позволите, не верю в приятные сюрпризы. Что-то творится с лошадьми в последнее время. Да и вообще как-то. Не хочу никого обвинять, но все эти странности начались после последнего челнока.
      Наверное, не было здесь ни одного человека, который не подумал бы в этот момент о тренере. Намек получился более чем понятный.
      – Что вы этим хотите сказать?
      – Я? Всего лишь ставлю точку отсчета. – Густав полез пальцами в бороду. – Хотя… Чемпион-то пропал.
      И многозначительно замолчал, намекающее глядя на полковника. Мол, ты начальник, тебе и решать.
      – Мне новый тренер тоже показался подозрительным, – встрял Тауберг. – Не мешало бы, – он покрутил в воздухе ладонью, – поинтересоваться.
      Майор Строг, чувствуя, что гроза начала обходит его стороной, сурово кивнул, придавая ускорение вновь обозначившемуся направлению общественной мысли. А кому охота быть козлом отпущения! Полковник, словно раздумывая над неожиданным предложением, склонил голову. Уже неплохо. Но совещание отклонилось от маршрута, которым он собирался следовать.
      – Как мне представляется, – заговорил он после короткой и многозначительной паузы, – в данном случае можно без сомнения констатировать, что налицо близорукость и, я бы даже сказал, явные признаки некомпетентности. Если доктор Винер прав, а мне почему-то кажется, что это так, то вы проглядели некий фактор, очень серьезный, даже, может быть, системообразующий, стратегический, в результате которого мы наблюдаем опасное возмущение окружающей среды.
      Полковнику не было свойственно изъясняться подобным образом. Кажется, системообразующий, если. Эти слова не из командирского лексикона. Командирские слова должны быть таковы, что после каждого можно смело ставить восклицательный знак, но уж никак не многоточие, если, конечно, речь не идет о скрытой угрозе. Только такая угроза может быть адресована неприятелю, может быть даже потенциальному, а уж никак не твоим собственным подчиненным. Но сейчас он был вынужден дать пас присутствующим, дать им повод и время для того, чтобы они отыграли в его, нужную сторону.
      – Дикари совсем достали, – пробурчал, ни к кому не обращаясь, Тауберг. Этот всегда сходу ловит начальственную мысль.
      Полковник удовлетворенно прикрыл глаза. Правильной дорогой идете, господа, как сказал какой-то античный классик. Надо думать, тот еще был провокатор.
      Винер, словно очнувшись, воспрял.
      – А ведь вы, как ни странно, правы!
      Полковнику очень хотелось уточнить по поводу этого «как ни странно», но он только внимательно посмотрел на ученого. Ну? И прищурился чуть умильно. Мол, что нам, профессиональным военным, взять с чудака ученого? Все они малость того, с закидонами. Уж мы-то с вами как никто это знаем.
      – Существует замечательная, хотя и несколько подзабытая теория Джозефовича о пульсирующем, скачкообразном развитии наносферы. Согласно ей, – Винер сделал умное лицо профессора, стоящего за кафедрой, – в некоторых системах развитие происходит не плавно, постепенно, а скачками. Как бы взрывами. При этом могут происходить разного рода выплески, в том числе агрессивности и, как сопутствующий фактор, страха.
      – Вроде как мы их напугали? – пробурчал Густав, глядя в штабной экран, на котором остановилась картинка улепетывающего тренера. Лучше всего удалось запечатлеть огромный зад лошади с задранным хвостом. И вообще его реплика сильно смахивала на ту, что в театральных пьесах авторы обозначают как «в сторону» – вроде бы и вслух, но в то же время происходит озвучивание собственных сокровенных мыслей, не предназначенное для остальных действующих лиц. – Так что-то поздно они пугаться начали.
      – Все? – сурово поинтересовался полковник. Ему не понравилось, что Вочовски так близко подобрался к сути. Не надо, ни к чему это. – Ну, если с лирикой покончили, переходим к делу. Винер, у вас все?
      – Практически. Хотя, если позволите, я хотел бы дополнить.
      – Ждем с нетерпением.
      – Я тут провел кое-какие расчеты, – Винер для пущей убедительности приподнял левую руку с коммуникатором на запястье, с которого он все последнее время связывался со своим рабочим компьютером. – По моим данным ситуация выглядит даже сложнее, чем мне сначала представлялось. Если не сказать трагичнее.
      Ну вот и хорошо, понесло яйцеголового. Раскачался наконец.
      – Так-так, – подбодрил полковник, наклоняясь вперед, так что его подбородок оказался в недопустимой для командира близости от столешницы.
      – Совершенно очевидно, что в настоящий момент мы имеем дело с феноменом, о котором я говорил только что. На наших глазах происходит всплеск, в эпицентре которого, как мне представляется, оказались все мы. Не думаю, что стоит мучить присутствующих специальной терминологией, – последовал короткий победный взгляд, обращенный сразу ко всем – вот он момент триумфа! – скажу просто. То, что для меня как ученого, представляет интерес, для всех нас это более чем недвусмысленный сигнал опасности.
      – Поконкретней нельзя? – спросил майор Строг.
      – Отчего же? Охотно. Пока мне неизвестно, что именно, какие конкретно факторы дали толчок этому нарождающемуся процессу, для уточнения пока не хватает данных, и нужно время, сами понимаете, но факты существуют и они неоспоримы. Что мы имеем?
      – Или нас? – негромко, «в сторону», проговорил Густав, теперь принявшийся рассматривать свои ногти.
      И Винер подхватил реплику.
      – Вот именно! Явно прослеживается обратная связь! Да просто не может быть иначе. Для исследователя это, конечно, подарок, но для… м-м… человека… Знаете, я отчего-то боюсь. Пусть это и не красит меня в глазах военных, героев, так сказать, по определению, в силу профессии, но мне ей-богу не по себе. Пропадают люди! Сколько уже за последние дни?!
      – Пятеро, – сурово объявил майор Тауберг, у которого учет всего и вся был круто поставлен. – И еще животные.
      – Не многовато ли? Всего-то за три дня? Не удивлюсь, если в очень скором времени мы подвергнемся самому настоящему нападению. Если угодно, штурму.
      – Вы это серьезно? – поинтересовался Строг.
      – А вы полагаете, я шучу?
      – Надеюсь, у вас есть соответствующие расчеты, способные подкрепить данные выводы. Я имею в виду, неопровержимо, со всеми выкладками и доказательствами, – спросил полковник, всем своим видом давая понять, что к данному вопросу лично он относится более чем серьезно.
      – Будут. Будут в самое ближайшее время. Можете в этом не сомневаться.
      – Хорошо. Еще есть мнения?
      – Вопрос, если разрешите, – сказал Берг.
      – Прошу.
      – Получается, что нам нужно переходить к обороне?
      Кинг кивнул. Не то потому, что вопрос услышал и понял, не то благодаря за него.
      – Мне здесь не нужно панических настроений. Ни под каким видом. Мы солдаты или кто? Девки придорожные? У которых от каждой полицейской облавы происходит неконтролируемое мочеиспускание. Так вот! Распускаться не надо! Прогноз прогнозом, а служба службой. Устав для нас еще никто не отменял. Или кому-то кажется иначе?
      Он оглядел присутствующих. Иначе никому не казалось. По крайней мере никто об этом вслух не заявил. И это правильно.
      – Слушайте приказ. Организовать усиленное патрулирование в километровой зоне вокруг базы в светлое время суток. Четыре конных патруля. Провести соответствующее инструктирование. Ответственный – майор Строг. – Строг вскочил, вытянувшись в струну. – Кстати, объявляю вам выговор с занесением в личное дело за немотивированные потери личного состава во время проведения поисковой операции. Предупреждаю! Еще что-либо подобное, последует понижение в звании, а то и… Ну, не мне вам рассказывать. Сами должны знать. Второе. Сядьте уже. – Это майору. – Организовать круглосуточный патруль на территории базы. Я подчеркиваю – круглосуточный! А то тут у нас капралы пропадают как в… Пропадают, в общем. Ни в какие ворота! Мы тут что, на даче у тещи? Так вот, напоминаю, до тещ далеко. Считайте, что мы на войне. И точка! Усиленный режим караульной службы. Провести разъяснительную работу среди личного состава. И – контроль! Контроль всему голова. Особенно в нашей здесь ситуации. Третье. Срочно проверить работу периферийных систем контроля и наблюдения. Протестировать спутники. Словом, готовность номер один. А вас, профессор, я настоятельно попрошу продолжить исследования. Сами сказали, что для нас они жизненно необходимы.
      – Я постараюсь, – сказал Винер.
      – Да уж, хорошенько постарайтесь. А всем присутствующим напоминаю, что все мы здесь для того, чтобы помогать профессору в его исследованиях. В последнее время, кажется, некоторые об этом почему-то забыли. Теперь еще одно. Майору Таубергу к полудню организовать приемку груза с орбиты. Особое внимание на оформление приемо-сдаточной документации. Не хватало мне еще нареканий из министерства. Всё. Если нет вопросов, то совещание закрыто. Все свободны, майор Строг попрошу задержитесь.
      Через минуту, когда дверь за Таубергом, выходившим последним, закрылась, полковник кивком показал на стул рядом с собой.
      – Давай поближе.
      Тот, стараясь скрыть облегчение, перебрался на указанное место.
      – Вот что. Пока эти умники пишут свои формулы, мы должны действовать. Не нравятся мне эти пропажи моих людей. Очень сильно не нравятся. И особенно людоедство. Ты уверен, что ничего с ним не напутал?
      – Это невозможно. К тому же анализы…
      – Знаю, – оборвал полковник. Немного помолчал и сказал, переходя на доверительный тон. – Нужно подготовить новый рейд. Суток на трое, не меньше.
      – Без поддержки с воздуха, боюсь, столько в поле не продержаться.
      – Пропажа людей не шутка. Так что будет тебе поддержка. Самая активная. Ты же не считаешь, будто я хочу отдать тебя на растерзание дикарям. Хотя, если опасаешься, не буду возражать, если командовать отрядом станет Берг. Он способный малый, чувствует перспективу.
      – Не надо, я сам. Только вот эти отключенные коммуникаторы… Беспокоят они меня. Они что, сами их отключили? Зачем?
      – Да уж, наших тещ поблизости не наблюдается, – несколько витиевато согласился полковник. – Хотя, с другой стороны, они могли попасть в зону электромагнитной аномалии, где приборы не действуют. Другое дело, что зоны такого размера и мощности в тех местах не зафиксировано. Но это надо еще проверить. А еще этот лаз. Как он тебе? Ведь рыть его нашим вроде как нет смысла. Куда тут бегать-то?
      – Может, нашел кто-то поблизости укромное местечко, ну и бегает туда, консервы выпить или подрочить власть. Или, скажем, коноплю потихоньку выращивает. Много ли ума надо, чтобы привезти с собой щепотку семян? Плевое дело. Я пошарю там. Мало ли что.
      – Берг шарил уже, ничего не нашел. Но попробуй, не повредит. Но не отвлекайся от главного. Надо расшевелить этих обезьян. И очень хотелось бы найти наших парней. Особенно тренера. Столько его ждали, и вот пожалуйста. Словом, я на тебя рассчитываю. Только вот знаешь что?
      – Что?
      – Вдруг эту дыру копали не отсюда, а оттуда?
      – Как это? – удивился майор.
      – А так!
      – Мать твою…
      – Вот тебе и мать. В общем, дуй туда и обнюхай каждый клочок. И сразу мне докладывай. Сразу!
      – Есть! – вскочил взволнованный Строг, при этом едва не опрокинув стул, на котором сидел. – Разрешите выполнять?
      – Действуй.
      Уже через час база зажила новой жизнью; вышедшие с совещания командиры дали новый импульс в виде ругани и приказов, вводя личный состав в состояние повышенного оживления, которое всегда наступает перед начальственной проверкой.

      От тихого лесного озера, по прикидкам Макса, отъехали недалеко, от силы километров на десять. Двигаясь по лесу, частенько меняли направление, порой даже казалось, что едут в обратную сторону, и вообще не понятно, как они тут, в лесу, ориентируются. Похожие одно на другое деревья, солнца почти не видно за сомкнутыми высоко над головой кронами деревьев, все однообразное, без хорошо заметных ориентиров. Уже минут через пятнадцать Макс засомневался, сможет ли он найти дорогу обратно, а через час стал полностью уверен, что в одиночку ему из этих мест не выбраться.
      Всю дорогу говорун не желал вступать в разговор, ссылаясь на потом. При этом остальные аборигены относились к пленникам без очевидной злобы, чем несколько успокоили Чемпиона, хотя о каком спокойствии можно говорить в таком положении? Смешно.
      Что радовало или, по крайней мере, внушало некоторую уверенность, так это восстановившийся контакт с животинкой. Камил перестал восприниматься как ледяная, бесчувственная глыба, он снова стал живым и даже, кажется, более отзывчивым. Макс, решивший не предаваться бесплодному отчаянию, решил попробовать установить новый, более осмысленный контакт с массипо. Если эти парни могут заставить животных подчиняться с помощью телепатии, то почему он не может? К тому же в свое время у него имелись кое-какие соображения по этому поводу, он даже проводил небольшие эксперименты, правда, не афишируя их. Впрочем, результаты его тогдашних усилий трудно было назвать очень уж успешными.
      Его нынешнюю попытку воздействовать на Камила говорун прервал в самом начале.
      «Сейчас не время для этого. Потом потренируешься».
      Что ж, в его ситуации это «потом» выглядит вполне обнадеживающе, поэтому Макс предался наблюдением, хотя смотреть особо было не на что. Деревья, кустарник, трава, мелкие зверюшки шныряют в листве, какие-то птицы кричат, иногда встречаются небольшие поляны-проплешины, которые аборигены почему-то старательно обходили. Догадываются о спутнике? Все же это чересчур. В очередной раз, когда сбоку за деревьями показалась очередная прогалина, решился на вопрос.
      – Почему туда не выезжаем? – показал он на просвет.
      «Болото», – коротко прокомментировал говорун.
      Поэтому Макс удивился, когда они, продравшись сквозь кустарник с цепкими колючками, выехали на полянку, посреди которой оказалось некое каменное сооружение, не то часовня, не то хижина отшельника-одиночки; на большее из-за своих размеров оно не тянуло.
      Массипо один за другим опустились на колени и аборигены спешились, Макс вслед за ними, хотя нужды в этом не видел. Ну, хотят помолиться, так он-то здесь причем? Скорее помеха. Но когда со спины опустившейся на землю животинки сняли раненого, заволновался. Черт их знает, может они жертву тут собираются приносить? С них станется. Ведь говорили же… Прочь, не думать об этом.
      Говорун, стоявший у темного провала входа, на котором не имелось двери, обернулся к Максу.
      «Иди за мной».
      Спорить не приходилось.
      Уже находясь в шаге от темного прямоугольника неправильной формы, из которого тянуло сыростью, Макс оглянулся, ища подсказки или какого намека на лицах аборигенов, оставшихся на полянке. На него никто не обращал внимания, а трое, в том числе одна женщина, так вообще уходили прочь, судя по уверенности движений, с какой-то конкретной целью.
      Шагнув внутрь, он сначала ничего не увидел. Полумрак и сырость, свойственные склепу, мешали восприятию.
      – Что здесь? – унимая дрожь, спросил он.
      «Подожди. Скоро глаза привыкнут. Стой на месте».
      Предупреждение было не лишним, потому что единственным желанием Макса было рвануть отсюда на белый свет. Там, снаружи, тепло, сухо и светло. Здесь же – самый натуральный склеп. Или они решили его познакомить со своим божеством? Вроде как в свою веру склонить. Так хотя бы свечку дали, что ли.
      Холод проникал даже под комбез, хотя, по идее, такого не могло быть. Тот должен поддерживать температуру внутри, не давая – в известных пределах, конечно, – проникнуть ни жаре, ни холоду. Впрочем, намокать он вроде как тоже не должен.
      Наконец его глаза привыкли к полумраку, и он различил какую-то конструкцию в центре, здорово смахивающию на гильотину. Та-ак, началось. Макс резко отступил назад, лопатками вжимаясь в стену, от которой несло холодом.
      «Видишь?»
      – Это что такое?
      «Дай руку».
      – Зачем еще?
      «Я тебе покажу. Иначе испугаешься».
      – Не испугаюсь.
      «Тогда пошли. Держись рядом».
      Говорун шагнул первым к П-образной каменной кладке. Макс, поколебавшись – а вдруг?! – за ним. От стены до этой штуки шага три от силы. Он припомнил выражение «идти на Голгофу». Это, кажется, означает, что идти приходится туда, где, как ты твердо знаешь, тебя ждут крупные неприятности. И идти страшно, и не идти нельзя.
      Справа, в светлом проеме, что-то мелькнуло, и Макс, замерев, обернулся. Никого не видно. Сердце колотилось, кажется, прямо в глотке, мешая дыханию, ставшему прерывистым и коротким. Напугали, заразы.
      Шагнув вслед за говоруном, он оказался под аркой. Теперь стало понятно, что вся эта конструкция всего лишь колодец. Наверху блок с намотанной на него веревкой, которая спускается в дыру, обложенную неровными каменными плитами. Странно только, что у этого колодца нет какого-нибудь бордюра либо заграждения. Так ведь и свалиться недолго, особенно в потемках. Да и дыра весьма внушительная, метра два в поперечнике.
      Только на кой дьявол такой колодец посреди леса?!
      И веревка толстая, скорее даже канат.
      – Это что? – неожиданно громко, так, что даже чуть испугался, спросил он.
      «Не кричи тут. Выйдем».
      Лучшего предложения за последнее время Макс не слышал, потому воспользовался им немедленно и даже поспешно. Место это выглядело настолько мрачно и даже опасно, что покинуть его, сбежать, не казалось позорным. Уж лучше в лес, чем тут, где в сырости и каменных щелях может быть все, что угодно, от противных мокриц до смертельно опасных змей. Впрочем, дыра, уходящая вглубь, источала не меньшую опасность.
      Выскочив наружу первым, ощутил обвалившееся на него тепло и, главное, свет. Нет, он никогда не был сторонником всякой мистики, никогда не стремился лазить по подвалам и катакомбах, да и, честно говоря, не было их в его детстве. Его стихии простор и скорость, а не это вот, не склепы. Он вообще не любил маленьких помещений, делая исключения только в конюшнях, где теснота компенсировалась родными запахами, напоминающими о просторах.
      Он, не снижая скорости, пошел к раненому солдату, лежащему на земле с закрытыми глазами. Спит? Макс с испугу так много накачал ему всяких лекарств, что тот мог и отравиться ими.
      – Ты как? – спросил он, опускаясь рядом с ним на колени, с удовольствием чувствуя при этом ладонью тепло, исходящее от земли, и запах травы.
      – Терпимо пока, – сказал раненый, открывая глаза. – Куда они нас тащат? Может, на базу?
      – Может быть, – легко соврал Макс. – Только не сейчас. Позже. Болит?
      – Да не особо. Так, тянет. Кайфу ты мне натолкал нормально. Слушай, а может они того?
      – Что?
      – Ну, на выкуп какой согласятся или как. Пообещать им чего-нибудь. Я не знаю.
      – Посмотрим. Тебе нельзя сейчас много говорить. Я попробую.
      Странно, но мысль о выкупе или другого вида сделке отчего не приходила Максу в голову.
      – Ты, я чую, уже с ними базаришь, а?
      – Пытаюсь, – уклонился от честного ответа Макс.
      Это «базаришь» его резануло. Навидался он таких, крутых и косящих под них. Истеричных и зачастую глупых, а уж жадных – всегда. Еще когда он только становился жокером, его предупредил хозяин конюшни, что, если только заметит контакт с подобной публикой, то сразу оправит за ворота. Позже он не раз имел возможность убедиться в справедливости такого рода предупреждения. К счастью, на чужих примерах. Поэтому он не стал откровенничать. Успеется.
      Хотел уже подняться с травы, но раненый задержал, схватив за рукав.
      – Слышь, Чемпион, а они нас не того, а? В смысле, не сожрут?
      – С чего ты взял?
      – Ну так говорили же. Булыгу-то они вроде – ам сделали.
      – Не слыхал, – ответил Макс и поспешил подняться.
      Однако, приблатненный Густав или нет, а держаться им все равно нужно вместе. Оглянувшись, он заметил, что массипо на полянке стало меньше, и как раз один из них в этот самый момент продирался сквозь кусты, уходя прочь, при этом складывалось такое впечатление, что аборигенам на это наплевать. Они занимались своими делами и совсем не обращали внимания на животных.
      Найдя взглядом говоруна, подошел к нему.
      – Массипо уходят.
      «Они нам больше не нужны», – последовал ответ.
      – Мы что, здесь останемся?
      «Да нет, уйдем к себе».
      – Куда?
      «Увидишь».
      – Это что, недалеко?
      «Наоборот, очень далеко».
      – Тогда я не понимаю.
      «Потерпи».
      Ясности эти ответы не прибавили. Какой смысл отпускать массипо, если им еще далеко добираться? Или это в иносказательном смысле? Может, эта дыра, из которой несет сыростью, у них что-то вроде жертвенного алтаря, куда сбрасывают обреченных, как это проделывали индейцы Южной Америки до открытия ее Колумбом? Но все равно, зачем отпускать животных? Или аборигены тоже собираются в колодец? Только не похожи они на самоубийц. Вон женщины и еду раскладывают. Последний пир? Как это? Тризна? Поминки по самим себе?
      «Пойдем, поедим перед дорогой», – прозвучало предложение говоруна, сопровожденное красноречивым приглашающим жестом.
      Макс согласно кивнул и двинулся следом, уже издали изучая «стол». Какие-то плоды, серые бесформенные катыши неизвестно чего, куски, даже, точнее, порезанные мясные ленты. Аппетитным все это назвать можно было с трудом, скорее, лишь из вежливости. Кое-кто из аборигенов тоже потянулся к еде, тогда как другие не то игнорировали, не то ждали своей очереди, занимаясь своими делами. Так двое рубили тесаками молодые кусты и бросали срубленное поверх других, нетронутых. Наверное, так они не давали зарасти поляне, одновременно делая проход к ней менее проходимым.
      Вдруг, вспомнив, Макс остановился, не дойдя до «стола» пары шагов.
      – А как же он? – спросил, имея в виду раненого.
      «Можешь отнести ему, если хочешь».
      Интересная постановка вопроса.
      Взяв с тряпки какой-то плод и кусок жесткого на ощупь мяса, понес все это Георгу, следившему за его передвижениями. Наверное, его выглядящие со стороны безответными вопросы и реплики представляются тому диковато. Надо бы объяснить, но не сейчас, потом, решил Макс.
      – На, пожуй.
      – А чего это такое?
      – Еда. Тебе сейчас нужно восстанавливать силы, так что ешь.
      – Что-то неохота мне это жрать. Дрянь какая-то. Еще отравят.
      – Вряд ли. Разве что поначалу пронесет пару раз. Так что давай, привыкай.
      – Ты чего сказать этим хочешь? Что значит привыкать?
      Парень начинал действовать на нервы. Правда тупой или так, характер показывает?
      – А ты что думаешь, тебя на базу везут? Или к теще в гости? – раздражаясь, спросил Макс, сам того не зная, что использовал один из любимых оборотов Кинга. – Ну?
      – Ладно, давай.
      Через минуту Макс, глядя, как энергично работает челюстями раненый, убедился, что угощение съедобно. Хотя, понятное дело, от кишечных расстройств это не гарантировало. Но, похоже, что привыкать стоит и ему. Так что рискнуть здоровьем придется.
      Говорун, сидевший на корточках и откусывающий от бесформенного нечто, жестом показал ему на место возле себя, не став утруждать себя вторжением в мозг пленника.
      В сущности, есть не очень-то и хотелось, но Макс решил не отказываться; кто знает, когда ему снова предложат. Ведь пленный почти тот же раб и так же зависит от хозяев, особенно на первых порах. Да и рассмотреть аборигенов поближе, лицом к лицу, тоже было небезинтересно.
      Но ни еде, ни наблюдениям долго придаваться не пришлось. В одно мгновение что-то неуловимо поменялось, встревоженные аборигены вскочили на ноги, хватаясь за свои тесаки.
      – Что? – встрепенулся и Макс, вначале подумавший, что это он, сам тоже не желая, стал причиной этой вспышки агрессии.
      В ответ последовал непонятный набор звуков, в котором отчетливо угадывалась лишь тревога.
      – Не понял.
      «Хищник. Напал на массипо».
      – И что теперь делать?
      «Ничего не сделаешь. Все кончено. Надо заканчивать и уходить. Ты поел?».
      – В общем, да, – ответил, что б не обидеть. Попробованное им совсем не тянуло на звание гастрономических шедевров. – Куда уходить будем?
      «Туда».
      И говорун указал на каменное сооружение, где они недавно были с экскурсией. Черт возьми, они что, живут под землей? Макс вгляделся в их лица. Нормальные, в меру загорелые, совсем не похожие на бледные лики, не видящие солнечного света. Может, это что-то типа разведчиков? Время от времени выходят на поверхность, делают тут свои дела, например, охотятся, а остальные в это время ждут их там, в подземелье. Только зачем? Нет никакой видимой причины, почему бы им не жить наверху. Да и в отчетах говорится, что их разрозненные племена бродят и тут, и там.
      Словом, лезть вниз Максу не хотелось совершенно.
      А между тем двое аборигенов скрылись в сооружении, прихватив с собой пучки веток. Вскоре в темном проеме замелькали световые пятна. Потом еще двое, с поклажей в руках.
      Преодолев понятный трепет, Макс решился собственными глазами посмотреть, что же там происходит. Хотя бы снаружи. Как оказалось, снаружи ничего не видно, кроме того, что один абориген стоит с факелом в руке, а второй что-то там крутит внутри каменного устройства. Пришлось войти внутрь. На него посмотрели – тот, что с факелом, – но и только. Оказалось, второй крутит ворот, с которого разматывается веревка. Простейшее устройство, схожее с колодезным, служит подъемником.
      Макс, несколько успокоенный, вышел наружу. Ну ладно, подъемник, это еще куда ни шло.
      – Послушай, – обратился он к говоруну. – среди вещей, которые вы у нас забрали, есть фонари.
      «Что это?».
      – Чтобы светить. Не факелом, – он поднял руку, будто держал факел, – а вот так, электричеством.
      «Ты мне такое не показывал», – нахмурился говорун.
      – Все правильно. Он не отдельно. Встроен в рукоятку ножа.
      «Зачем тебе нож?»
      – Мне не нужен нож. Но тебе будет удобнее пользоваться фонарем, чем факелом. Давай покажу.
      Говорун ответил не сразу. Некоторое он время не то думал, не то, что скорее всего, советовался.
      «Я дам тебе твой нож. Здесь. Покажи мне, как им пользоваться.»
      Больше он ничего не добавил, но и так все ясно, потому что вместе с женщиной, принесшей узел с вещами пленных, к ним подошел и еще один абориген весьма внушительного сложения. Этот служил живым предупреждением от попыток совершать так называемые необдуманные действия.
      Макс, стараясь не делать резких движений, извлек из кучи вещей штатный десантный нож и, не вынимая его из ножен, повернул ободок на рукоятке. Из оголовка вырвался яркий луч света, видный даже здесь, на полянке.
      – Вот, – он перевел луч сначала на стволы деревьев, а потом и внутрь строения, С расстояния метров в десять на его внутренней стене появился хорошо очерченный светлый круг. – Понятно? Вот так выключать, так включать, так опять выключать, – продемонстрировал он. – Удобно.
      При этом он не стал выкладывать всех знаний, полученных во время ускоренного курса подготовки выживания на неосвоенных планетах, включая нормативы пользования штатными элементами снаряжения. Он просто «забыл» о некоторых функциях, которые имеет современный универсальный нож космического десантника.
      «Хорошо».
      – На, держи, – протянул он нож говоруну.
      Тот взял его и опустил за пазуху. При этом, как показалось Максу, слегка улыбнулся.
      Подъемник оказался чем-то вроде широкой плоской корзины, сплетенной из длинных веток или лиан. Опускали по двое, причем те, кто должны были опускаться следующими, обеспечивали спуск предыдущих, так что и Максу пришлось постоять у ворота.
      Его опускали на пару с говоруном. Видно, по каким-то причинам тот оказался в качестве его постоянного сопровождающего.
      Колодец оказался почти идеальной прямоугольной формы, при этом поначалу Макса больше всего поразило то, что по одной его стенке вбиты металлические скобы-ступеньки. Правда, чтобы спуститься по ним на глубину не меньше пятидесяти метров, как весьма приблизительно позже прикинул Макс, нужно обладать немалой силой и ловкостью.
      От самого верха стенки колодца выложены природным необработанным камнем, напоминающем древнюю брусчатку, во множестве поросшим мхом, в котором время от времени мелькали мелкие насекомые и, если Макс не ошибся, твари вроде ящериц. То есть создано это не вчера и даже не пять лет назад.
      – Кто это сделал?
      «Ты говоришь про спуск?»
      – Конечно.
      «Давно уже. Наши… Я не знаю слова. Не отцы…»
      – Предки, – подсказал Макс. – Отцы ваших отцов и еще несколько раз так же. Может быть очень много раз.
      «Тогда предки».
      – Это же тяжелая работа, такую шахту сделать. Тут что-то добывали?
      «Не очень тяжелая, если копать снизу».
      – Как это снизу?
      «Так удобно. Не надо землю доставать. Там река внизу. Пробиваешь, земля падает вниз, вода смывает. Удобно».
      – А зачем это? То есть я не понимаю. Откуда снизу-то?! – продолжал допытываться Макс, пользуясь возможностью.
      Наедине говорун оказался куда более разговорчив. Впрочем, не исключено, что этим он просто маскировал свой страх. Максу, например, тоже было не по себе, когда луч фонаря высветил глубину этой рукотворной дыры. Дна ее видно не было.
      «Оттуда снизу», – показал говорун пальцем в хлипкий пол корзины.
      – Откуда там твои предки взялись-то? Жили там или что? Или работали? Застряли, может.
      «Работали. Так правильно. Чтобы прорыть ходы».
      – Не понимаю.
      «Сейчас попробую. Ты… Внимание приготовь».
      Как его готовить, это самое внимание, Макс не имел ни малейшего понятия. Но заткнулся и как сумел сосредоточился. Примерно так, как артист дешевого балагана, что так любят жители больших городов, набычивается перед тем, как ему из-под купола упадет на бритую глупую голову кирпич, и хорошо, если бутафорский.
      Наверное, он очень правильно набычился, потому что перед его глазами разом появилась… Ну, картинка не картинка, а, в общем, некое изображение, сильно смахивающее на проекцию с заезженного, да еще и побывавшего под жестким облучением видеоносителя.
      Сначала видно было только шевеление. Что-то или кто-то проделывал некую работу, монотонную и, видимо, тяжелую. Движения и их суть приходилось больше угадывать, чем рассматривать. А потом…
      Может, Макс пригляделся, подстроился, а может «проектор» наладил резкость, но видно стало очень отчетливо. До деталей.
      Работали четверо. Двое похожи на аборигенов. Да, скорее всего, это они и были. Только больше заросшие и одеты иначе. А другие двое… Таких созданий Макс не встречал даже в школьном «Галактическом атласе», где описаны все известные формы внеземной жизни. Огромные, если сравнивать с местными, то метра в два с половиной, если не больше, шестиконечные, громоздкие. Эти рубили породу над своими головами, балансируя на грубых досках, положенных на скобы. Земля, камни, песок, вода – все это сыпется на них и мимо. Делают проход, забивают новые скобы, перекладывают на них доски и по новой. А внизу заросшие и бородатые, стоя по грудь в воде, разгребают породу, чтобы ее смывал поток, отдельно откладывая камни, которые тутже идут на отделку стен.
      – Это еще кто такие? – спросил пораженный Макс.
      «Они хорошо работали. Очень сильные».
      – И сейчас тоже?
      «Давно умерли».
      – Так кто они?!
      «Работники. Сначала они хотели нас захватить. Как твои».
      Вот это называется приехали!
      Все оставшееся время, пока продолжался спуск, Макс переваривал услышанное.
      Получается, что полудикие аборигены взяли в полон пришельцев с другой планеты и заставили их на себя работать. То есть разгромили представителей цивилизации, стоящей намного на более высоком уровне, чем они. Впрочем, это могло оказаться не таким трудным делом, если те прибыли с сугубо мирной миссией. Ученые, исследователи, умильные миссионеры – проводники высоких идей, просветители и прочий народ, представления не имеющий о самообороне. Возможно такое? Особенно при наличии на исследуемой планете орд первобытных варваров? Вряд ли.
      Вопрос у него родился, когда внизу стали видны тянущиеся к корзине руки.
      – Много у вас было этих работников?
      «Почти все».
      – Как это получилось?
      «Они несъедобные».
      Приехали еще раз! А мы, стало быть, съедобные?
      Вслух он это не произносил – точно. Но, тем не менее, ответ получил:
      «Не бойся. Ты как мы. Мы тебя есть не будем».
      – И на том спасибо, – пробормотал Макс. И, спохватившись, уточнил. – Что значит «как вы»?
      «Разумный».
      В ярком свете фонаря подземное пространство видно хорошо. Что-то вроде каменно-известкового грота, вряд ли рукотворного происхождения, по которому течет вода. Повыше уровня воды в стенке сделана ниша, где могут поместиться человек пятнадцать. Такая примитивная подземная станция, правда, с некоторыми удобствами в виде пары полок с какими-то коробами и вбитых в стены подставок для факелов. Еще одно рукотворное сооружение – канал, огибающий приемную площадку, так что корзина опускается не в воду, а на сухое место.
      Или абориген врет?
      Ведь не может быть такого, чтобы дикари захватили отряд первооткрывателей, наверняка имеющий способы защиты. Хотя почему нет? Мало ли что могло случиться. Даже до зубов вооруженных самым современным оружием людей можно обмануть. Ведь обворовывают же дома, оборудованные топовыми средствами сигнализации. Крадут транспорт, воруют предметы искусства, взламывают базы данных, убивают особо охраняемых персон. И все это часто не из-за технического превосходства. Хитрость, решительность и напор нередко берут верх над достижениями технического прогресса. Впрочем, лично Макс о нем никогда не был слишком высокого мнения, наверное, в силу своей во многом архаичной профессии, исповедующей иные ценности, нежели программист или летчик, то есть люди, постоянно имеющие дело с механизмами и искусственным интеллектом, а значит, от них зависимыми в той или иной степени.
      Ступив на твердую землю, он с удивлением для себя обнаружил, что аборигенов тут всего двое, хотя перед ним – это он точно видел! – опустилось шестеро. Потрескивающий факел из пучка веток достаточно освещал грот, чтобы увидеть не только людей, но и, если можно так сказать, отдельные детали. А уж фонарик, которым говорун активно пользовался с самого начала спуска, и подавно высвечивал все до мелочей. О том, что срок действия даже очень мощной батарейки все же ограничен, Макс умолчал.
      – Где остальные? – спросил он, рассудив, что, пока отвечают, следует спрашивать. «Потом» ему уже надоело.
      «Поплыли. Мы тоже сейчас».
      Макс с сомнением посмотрел на поток у своих ног. Течение не быстрое, но холод от воды шел просто космический, если не сказать адовый. Плавание в этой подземной реке как-то не входило в его планы. Один раз сегодня искупался, и довольно. Нет, он, конечно, не слабак, покрепче этих бородачей будет, спортсмен как никак и все такое, но подобные упражнения не для него.
      В полной тишине корзина поползла наверх, а те двое, что их тут встретили, перешли на полуостров, служивший посадочной площадкой, и двинулись в сторону, навстречу потоку. Макс, тревожно-заинтересованный, пошел следом. Ну надо же понять-то! Может они там в рыб превращаются или что-то другое имеется. Хоть лодка, что ли. Или плот какой. Ведь вплавь – просто нереально! Пять минут максимум при такой температуре – и каюк.
      Говорун с обретенным фонарем и, кстати, факел остались в гроте, так что тут были только отсветы, иногда вспыхивающие на кристаллических отложениях подземного русла. Но, если без мелких деталей, освещения хватало. Поэтому он смог разглядеть, как парочка подошла к запруде или, точнее, некому препятствию из крупных камней, сквозь которое вода переливалась, разделяясь на струю и вспениваясь. Один перешел по этим самым камням на другую сторону потока, намокнув едва не до колен, прошелся по выступу и остановился напротив второго, оставшегося на этом берегу. Они не переговаривались. Да и зачем говорить при таких способностях? Просто постояли, посмотрели в воду перед собой – с минуту, не больше – и разом нагнувшись, запустили в нее руки.
      Должно быть, свой предел эмоционального восприятия на сегодняшний день Макс уже перешел, хотя рвотный позыв все же едва сдержал.
      То, что эти двое выдернули из воды, вначале показалось похожим на шлепок размякшего дерьма, в силу физико-химических законов принявшего относительно плоскую форму. Субстанция, отдаленно напоминающая медузу, если уж проводить аналогии с относительно животным миром. Тоже бесцветная, блеклая, студенистая на вид и полупрозрачная. И практически бесформенная. В лучшем случае это похоже на бесформенный плевок на полу, просто очень большой.
      В одно движение парочка перебросила – именно перебросила, с подкидыванием вверх! – этот плевок через преграду и, встав с ним на один уровень, несколько секунд выжидала. Хрень эта (может, плесень?), от удара о воду скукожившаяся, за это время как-то подсобралась, расправилась и аборигены плавно, почти нежно, ступили на нее, сразу опустившись на корточки, а потом на карачки.
      И поплыли! Поплыли по течению, для чего-то достав свои тесаки. Минуты не прошло, как они скрылись в тоннеле. Макс, завороженный этим зрелищем, едва не поймал на свою голову корзину с новой партией пассажиров. Среди которых, как тут же оказалось, находился и раненый. Вид его Максу не понравился. Боевые пластыри и сильные лекарства дело, ясно, хорошее, но ему требовалась операция, причем срочно. В штатном огнестрельном оружии космодесанта Макс разбирался, прямо сказать, неважно, но кое-что знал. Подобные ранения даром не проходят. И сами собой не излечиваются.
      Надо было как-то все это донести до говоруна, но вслух, так, чтобы слышал Георг, нельзя. Это значит озвучить фактически смертный приговор для парня, а ожидание смерти хуже ее самой.
      Как он сказал? Расслабься?
      Макс расслабился и набычился одновременно. Наверное, нужно все же напрячься.
      «Ему операция нужна. Пулю надо вырезать. Врач нужен».
      Он представил себе хирурга, под ножом которого однажды лежал по поводу простейшего аппендицита. Собственно, хирург там только присутствовал, контролируя процесс, делал все автомат, в нутро которого загнали обездвиженное и бесчувственное тело ученика жокера. Но в данном случае ссылка на железяку, даже очень умную, выглядела нелепо. Врач все же лучше. Как доступный для восприятия дикарей образ.
      «Вырежем».
      Пулю? Макс истерично засмеялся, почти по-собачьи гавкая. Вы?! Пулю?
      Ослепительно яркий луч жалом уперся ему в лицо.
      «Даже я могу из тебя сделать женщину. Только долго. Пуля (непонятный набор звуков) хорошо. Скоро сделают. Нам идти.»
      – Ты чего? – возмутился Макс. – Куда еще? Делай давай, если можешь.
      «Ловить. Нам надо большой плот. На троих».
      Вот бывает так, что тебя заколодило, сам это понимаешь – задним или каким там еще умом, – а все равно прешь бульдозером, тормозные тяги у которого полетели напрочь. Макс завелся.
      – Какой плот?! Чего мелешь? Человек умирает! Можешь помочь – помогай. Или ты, урод, хочешь консервы детишкам привезти? Так давай, давай! На! Попробуй!
      Жизнь жокера не так проста и нарядна, как то может казаться с трибун или на телевизионных экранах. Телевизионные страсти про любовь и мелких, но благородных воров блекнут перед тем, что порой происходит в служебных помещениях и возле них. Тяжелыми пулями головы разносят редко, это, по большому счету, исключение, но вот страсти приключаются – куда там Шекспиру! Когда на кону деньги, и деньги большие, то вся цивилизация слетает с человека, как шелуха с семечек, которыми последний год просто больна вся Европа. Уборщики на ипподромах шелуху собирают мешками. Впрочем, говорят, они и на этот делают деньги.
      Собственно, не к тому.
      Макс научился понимать, когда человек дошел до крайности. Навидался. И вот сейчас он неожиданно для себя, даже со страхом, увидел, что абориген перекипает, как чайник со сломанным термостатом. Готов на все. А все тут… ну, смерть смертью, от нее никто не застрахован, но, все же, когда тебя съедают… Тут нечто иное. Даже не то что обидное. Это страшнее страха. Это ужас.
      И вот именно ужас испытал Макс, увидев лицо говоруна. Противный, цепенящий, обволакивающий взгляд. И понял, что где-то он переборщил, перегнул палку. И сейчас абориген достанет свой замечательный ножичек и – чик им по горлу. Или прямо так, зубами вцепится. Во всяком случае выглядел он так, что этот подвиг казался ему вполне по плечу.
      – Ну ладно, ладно, ты это, извини, – Макс поспешил дать задний ход. – Только плох он, сам видишь.
      «Ты меня оскорбил».
      – Я же извинился уже. Мне что теперь, на колени перед тобой встать? Или все же спасать будем? – спросил Макс, чувствуя, что начинает заводиться по новой.
      «Ты должен делать наказание».
      – Хорошо, сделаю. – И подумал: «А если он помрет, тогда что?».
      «Не умрет. Если мы сейчас же найдем хороший плот».
      Сверху на них уже опускалась корзина. Абориген, отвернувшись, пошел прочь. Макс, подумав, что тот все же должен отвечать за свои слова – не дите ведь несмышленое, тронулся следом. Хочется верить, что местный знает, что делает. Но мог бы, между прочим, и объяснить хоть что-нибудь.
      Тот, словно услышав эти мысли – а то и впрямь услышал – обернулся.
      «Стой там. Принимай сверху».
      Макс в сердцах сплюнул. То пошли ловить, то стой. Развернулся и подошел к раненому, заглядывая в его освещенное факелом лицо. Тот находился в сознании, но дела его явно неважнецкие. Глаза запали, сам бледный, пальцы левой руки, лежащей вдоль тела, мелко дрожат, рот запекся. Подумав, что немного коньяка ему не повредит, Макс поднес к его рту фляжку.
      – На, дерни грамульку.
      Уговаривать не пришлось. Георг так увлекся, что пришлось силой выдергивать фляжку из его руки. По щеке его стекла струйка, казавшаяся красной при свете факела.
      – Благодарю.
      Макс хотел его упрекнуть за жадность, но не стал. Негоже так с больными. Им и без того не сладко.
      – Ну, ты как?
      – Лучше, – ответил тот. – Ты б мне раньше плеснул, я бы вообще уже плясал.
      – Ага, – язвительно начал Макс, но фразу не закончил. Не стоит напрягать больного. Но через пару секунд природа взяла верх над здравым смыслом. – Если б ты в винной бочке жил, то тебя и пуля, глядишь, не взяла.
      – Так откуда ж в бочке пули? Там кайф.
      – Смотри не захлебнись.
      – Это теперь не от меня зависит, Чемпион. От тебя. Не бросишь?
      – Если будешь хорошо себя вести.
      Макс кивнул в подтверждение своих слов, глядя, как из корзины вылезают две женщины со знакомым тюком в руках. Перенеся его на сушу, одна осталась, а вторая заспешила к говоруну, застывшему над потоком с фонариком в руках. Направленный в воду луч частично отражался от поверхности, так что абориген оказался неплохо освещен. Видно даже насколько сосредоточено его лицо. Пару раз он тыкал пальцем, показывая что-то в воде, но, видно, все не то, потому что ничем это не заканчивалось. Они стояли вдвоем и смотрели в воду, выискивая подходящий плот.
      И ему придется плыть на этой слизи? Противно даже думать о подобном.
      А странно. Говорун с Максом «разговаривает», то же аборигены меж собой и с ним тоже, а он не слышит их. Как это? Или говорун у них за переводчика? Надо будет спросить.
      Наконец у рыболовов что-то произошло. Наверное, клюнуло. Они задвигались, перемещаясь вдоль потока. Смотреть на это было занятно и даже жутковато – они перемещались и двигались синхронно, как автоматы, настроенные на выполнение одной и той же программы. Они уже по колено вошли в воду, но впечатление такое, будто они этого не замечали, как вошедшие в рабочий режим машины. Наконец остановились напряженно всматриваясь вниз.
      – Чего там? – спросил Георг; из положения, в котором он находился, разглядеть можно было только внутренность грота и небольшой отрезок потока, от которого даже на расстоянии несло холодом.
      Макс не успел ответить, потому что его позвал говорун: «Помоги нам».
      Забыв об остальном, он бросился на зов. Чуть позже, вспоминая этот крохотный эпизод, он подумал, что пленному негоже так себя вести. Этот статус предполагает нарочитую неспешность движений, если только речь не идет о еде. Куда спешить, если время течет удручающе медленно, и его задача – выжить, переждав, протянув это проклятое время. А бегать на полусогнутых – это только так, для блезира, для видимости, чтобы начальству потрафить. Оправдывало его в собственных глазах лишь то, что поспешал он с целью помочь товарищу по несчастью, которого требуется как можно скорее доставить к врачу.
      То, что он увидел в воде, разом остудило его энтузиазм, не говоря уж о том, что и температура самой воды очень этому способствовала. В потоке на самом дне копошились те самые слизни, паря в воде, как листья переваренной капусты в кипятке. В ярком луче фонаря это было очень хорошо видно. Блестящие и даже на вид скользкие, они копошились у дна, наплывая друг на друга и стекая. Крохотные, чуть больше ладони, и большущие, они варились в этом супе, но даже в родной стихии они не выглядели грациозными, как то бывает с медузами, в море распускающимися прекрасными цветками.
      «Этот, – высветил говорун одну особь. – Брать крепко, две руки. Поднимать вверх, над водой. Несем туда, – луч фонаря метнулся к запруде, – Перебрасываем. Как я скажу – делать всем».
      – Понятно, – пробормотал Макс сквозь зубы. Ему предстояло не самое приятное занятие в его жизни. Хотя, если напрячь память, можно вспомнить, как ему пришлось голой рукой доставать из заднего прохода жеребенка массипо застрявший там полупереваренный кусок дерева, уже начавший загнивать. Ветеринар на это не решился.
      Он приготовился, заняв указанное ему место.
      «Сейчас…»
      Говорун кончик ножа зубами. А он ничего, быстро схватывает.
 
      «Да!».
 
      Они разом сунули руки в воду. С непривычки и из-за преломления света в воде Макс промахнулся, ткнувшись пальцами в податливую плоть, и та стала резко уходить в сторону, упруго колыхнув телом. Пришлось сделать поспешный шаг за ней, наступив на что-то скользкое – представлять что это такое противно – и все же ухватился за край, скрюченными пальцами впиваясь в мягкое так, что пальцы почти сомкнулись.
 
      «Вверх!»
 
      И он потянул это, боясь порвать – до того студень казался хлипким, ненадежным и непрочным. И едва не выпустил, потому что аборигены не тянули, а рванули создание из воды, осыпая себя и окружающих холодными брызгами.
      Каким-то чудом Максу удалось перестроиться и он чуть ли не в конечной фазе попал в рывок, выдергивая водяного слизня на воздух.
      «Бросай!» – позвучало почти сразу.
      И он бросил, как и было сказано. Только в этот момент что-то произошло.
      Всецело поглощенный этим занятием, Макс не обратил внимания на шум, донесшийся со стороны грота, но говорун, слушающий не только ушами, да и дамочка тоже, отреагировали раньше и потому не бросили через камни, как задумывалось, а чуть ли не уронили. Да, по сути, и уронили, и, если б не Макс, слизень просто шлепнулся бы обратно, и только приданное им ускорение выкинуло студенистое тело на камни, но аборигены этого, надо думать, уже не видели – они мчались к гроту, громко шлепая по воде.
      Растерявшись, Макс секунды две стоял, не зная, что ему делать. Ясно, что там что-то произошло. Черт с ним с плотом, еще одного поймаем, утешал он себя уже на бегу. Только далеко не убежал, потому что:
      «Спасай плот!».
      Затормозив было, Макс махнул рукой. Какого черта! И снова побежал.
      Георг теперь не просто лежал – он валялся с покрасневшей скулой, из ссадины на которой сочилась кровь. Женщина, оставшаяся его охранять, стояла поодаль в настороженной позе и не сводила с него глаз, хотя, очевидно, она уже сделала все, что могла.
      Прибывший после всех Макс тем не менее понял, что произошло. Судя по развороченному тюку, Георг воспользовался ситуацией и решил завладеть оружием. А бабонька засекла его за этим делом и от всей души его отоварила. Что ж, ее понять можно. Как и говоруна, который тянул руку к своему тесаку.
      – Нет! – заорал Макс, бросаясь к раненому. – Не трогай его.
      «Он хочет погубить нас».
      Показалось Максу или нет, но в этих словах он угадал нотку неуверенности. Злость и страх – само собой. Но и неуверенность присутствовала.
      – Ему нужны были лекарства!
      И демонстративно поддал мыском ботинка ствол автомата, торчащий из самодельной упаковки. Мол, эта гадость никого, и меня в том числе, не интересует и интересовать не может.
      Если он не ошибся, то телепатический контакт аборигены с Георгом наладить не могли, так что трактовать его намерения можно как угодно. Начиная помешательством и заканчивая раздачей ценных подарков местному населению. Чужая душа потемки.
      «Он брал оружие».
      – Не говори ерунды! На кой черт оно ему сдалось? Только чтобы застрелиться, наверное. Сейчас я его сам спрошу.
      Подняв было руку, чтобы похлопать по щекам раненого, Макс остановился. Хлопать по свежей ссадине как-то не по-людски. Пришлось отойти к потоку, набрать пригоршню воды и, пролив по пути не меньше половины, вылить ее на лицо находящегося без сознания человека. Тот дернулся – ну еще бы! вода-то холоднющая – и открыл глаза.
      – Ну что, не мог меня позвать?! – нарочито зло заговорил Макс. – Я бы тебе сам лекарств дал. Тебе же шевелиться нельзя, как ты, дубина, не понимаешь. Ну, где болит, говори.
      – Да я понимаю, – слабо запротестовал раненый, явно находящийся в прострации. Видать, аборигенка устроила парню сотрясение мозга.
      – Голова кружится? – продолжал строго спрашивать Макс, при этом пытаясь сообразить, насколько зрители понимают разыгрываемую перед ними пьесу. И, подбадривая партнера на Угру, подмигнул. Давай, давай, реагируй, я ж тебе подсказываю.
      – Кружится. Все плывет.
      – Я так и знал! – патетически воскликнул ведущий исполнитель. – Она ж его чуть не убила! Его надо срочно ко врачу. Что там плот?
      Последняя реплика артисту особенно удалась, потому что говорун, резко развернувшись, посветил на камни, на которых растеклось студенистое тело. Про себя Макс был уверен, что эта жидка плесень вообще сдохла. Кого бы другого так швырнуть – ведь дух вон.
      «Ты за него отвечаешь», – объявил свое решение говорун на бегу.
      – Кретин, – тихонько проговорил Макс, обращаясь к раненому. Теперь ему показалось, что тот элементарно пьян. Ведь хлебнул-то он хорошо. Правда, для здорового мужика доза явно маловата для того, чтобы сильно окосеть, но некоторую бодрость придать может. – Лежи и не дергайся, понял.
      – Да я только…
      – Заткнись, дурак. Потом поговорим.
      Под настороженный взгляд боевой бабенки Макс удалился в сторону камней, где говорун и его помощница безуспешно пытались стащить студень в воду. Втроем дело пошло заметно успешней, к тому же Макс оказался настолько явно сильнее каждого из них, что, не исключено, мог работать за двоих. К тому же он действительно старался, засунув куда подальше свою брезгливость.
      Тварь оказалась не только большой, но и тяжелой. Даже удивительно, как это им втроем удалось вытащить ее из воды. Когда ее сняли с камней и положили на воду, Макс подумал, что все их старания ни к чему. Тварь давно сдохла. Во всяком случае она лежала неподвижно, слегка дрейфуя в потоке. Труп трупом. Плевок плевком. Судя по лицу говоруна, он думал так же. И все из-за этого идиота Георга с его потугами на геройство. Ну и чего бы он добился? А однако ж быстро эти ребята реагируют. Если то же происходит у них в группе, скажем, в роте или даже в армии, а препятствий для этого, судя по всему, нет, то такой слаженности позавидовал бы любой самый рассамый полководец. Никаких курьеров, радистов и даже напястных коммуникаторов. Все происходит одновременно и буквально в один миг.
      Макс вышел из воды – холодно. Видно, придется нового слизняка ловить. И вдруг что-то произошло. Говорун оживился.
      «Грузим».
      Макс посмотрел на «плот». Тот слабо колыхался, продолжая дрейфовать.
      – Все в порядке? – усомнился он. – Ты уверен?
      «Грузим», – повторил говорун.
      Ну, грузим, так грузим. А чего грузить-то? Георга? Да больше, вроде, и нечего. Все остальные как-нибудь сами. Хотя из-за несовершенства склонений и спряжений у говоруна смысл, который он изначально вкладывает, может быть сильно искажен. Пропадают нюансы.
      К удивлению Макса, раненого положили поперек «плевка», который уже начал подавать признаки жизни. Говорун – ну естественно! – растянулся спереди, а он оказался на корме. Вторая порция удивления стала куда более сильной. Говорун протянул ему свой тесак.
      «Колоть его в край».
      И показал пальцем куда именно. Это понятно. Пришпоривать, значит. Знакомое дело, ничего хитрого. Только бы на дыбы не встал.
      Кинжал не шпоры, но, как оказалось, тоже не особо хитрая вещь. «Плевок» начал ускоряться, вибрируя нижним слоем; это неплохо было видно через его полупрозрачное тело.
      Лежать на слизняке не жестко, но неприятно. Скользко, сыро, неприятно податливо. Особенно когда он вдруг начал уходить под воду.
      «Снизу давай!».
      Это тоже понятно. Опустив руку в воду по самое плечо, Макс кольнул «плот» в мягкое, бесформенное брюхо. Видно, сильно получилось, потому что тело его выгнулось так, что едва не сбросило жокера в воду. Удержался он за счет того, что изо всех сил вцепился, даже впился пальцами в край плота, что немедленно дало еще один эффект – тот только что не прыгнул вперед, просто невероятно ля такого аморфного существа ускорившись. Лежащий спереди говорун громко охнул. Ну вот, наконец-то и заговорил по-человечески. Для этого и надо-то всего ничего, как выясняется.
      Канал или дыра, по которой они плыли, существенно, кстати, превышая скорость течения, в некоторых местах имела следы рукотворного труда. Ни о каких изысках в виде готических арок или ламбрикенов (черт его знает, что это такое, но слово уж больно красивое) речь не шла. Все грубо и сугубо утилитарно. Стены и своды из здешнего же камня, высеченные – следы инструмента хорошо видны – проходы, делающие возможность относительно свободно передвигаться, иногда – высеченные ниши. Для отдыха, наверное. Или для засад. А может и постов. Кто их поймет, что они тут творят. Один раз Макс в отраженном свете фонаря разглядел на стене какие-то явно упорядоченные знаки каждый где-то с ладонь. Зэки любят оставлять о себе подобного рода память, особенно когда нет надежды выбраться из застенка. В данном случае из подземелья. С неприятным чувством Макс подумал, что это те, шестирукие, шестиконечные. Страшная судьба. Прилететь за край Вселенной для того, чтобы просвещать, а попасть в каменоломню, да еще навечно, без надежды вырваться, вернуться домой – хуже не придумаешь.
      А ему-то что приготовили? Ведь он здоровый, сильный. И – съедобный, как косвенно подтвердил говорун. Как же хоть зовут его, любезного? Имя, как говорят, носит некий сакральный смысл, поэтому, называя его носителю, общение облегчается. По крайней мере психологи, в том числе психологи от спорта, специализирующиеся на работе с животными, в том числе с массипо, на этом настаивают.
      Вскоре Макс смог без подсказок управлять «плевком». Снизил скорость – укол в корму. Собрался топиться – под дых. К собственному удовлетворению пару раз он поймал поощряющий взгляд говоруна. Все это напоминало, пускай отдаленно, на уровне ощущений, его ипподромное прошлое. Господи! Как хочется верить, что это прошло не совсем. Сейчас, оседлав и «пришпоривая» это диковинное плавсредство, он очень отчетливо понял что он потерял. Скорость, послушный Инжар, рев трибун. Наверняка все это можно было сохранить, не поведись он на уговоры Шанка.
      «Падаем!».
      Макс вцепился в край плоти, грудью прижав тесак.
      Ни хрена они не падали. Просто ложе потока пошло под уклон и скорость увеличилась. И еще впереди показался просвет. Его было хорошо видно даже несмотря на яркий луч, исходящий от фонаря. Говорун пользовался им просто беспощадно, высвечивая известковые наплывы на сводах и мутную поросль, не то мох, не то плесень. Лет этому каналу было немало.
      Стало ясно, что они подплывают к другому колодцу, из которого на воду падал свет.
      Вскоре течение замедлилось.
      – Тормозим, начальник? – весело спросил Макс. На воздух, на простор уже хотелось. Подземелье как-то надоело. Ну и холодно тут.
      «Потом».
      Опять потом!
      В гроте, мимо которого они проплыли, догорал, чадя, факел из сплетенных веток. Кто-то из первых партий здесь эвакуировался, поднявшись на поверхность.
      – Чемпион, – позвал раненый.
      – Чего?
      – Хреново мне что-то. Может, вколешь еще?
      Нечего больше колоть. Да и рано, препараты еще должны действовать.
      – Рано еще. Потерпи.
      – Так, может, хоть хлебнуть дашь? Загибаюсь, точно говорю. Кранты приходят.
      – Нет.
      Больше не капли ему. Хватит. Дуреет парень от коньяка. Алкаш, может? Да и жалко. Толку – только неприятности. Тогда зачем?
      «Долго нам еще плыть?».
 
      «Уже нет».
 
      Уколоть сзади. Снизу. Холод – собачий. Они проскочили уже три колодца. Капитально тут все. Наверху Макс еще раза два или три увидел стройные ряды символов, но они его больше не волновали и не возбуждали. Гроты, приступочки, заливчики – все это уже перестало интересовать. Долго? Скоро. Пришпорим.
      «Почему ты один со мной разговариваешь?»
      «Тебе других не надо».
      «Я не понимаю. Объясни».
      «Нельзя».
      «Нельзя объяснить?».
      «Я объясняю».
      «А, с другими общаться! Все равно не понимаю. Почему нельзя? Мне? Или остальным?»
      «Это опасно. В будущем».
      «Кому опасно?»
      «Всем. Сначала тебе».
      «То есть если ты со мной общаешься, то ничего, это нормально и безопасно. А если другие, то опасно? Так, что ли, получается?».
      «Так получается», – подтвердил говорун, рукой отталкиваясь от покрытой мхом стены, к которой их прижало течением.
      Здесь канал несколько сужался, и течение ускорилось. До этого успешно лавировавший слизняк стал, как показалось Максу, сдавать. Глубины тут небольшие, но, учитывая температуру воды и скорость течения, надеяться на благополучный исход в случае, если живое плавсредство решит лечь на дно, вряд ли приходится. Макс, опуская в воду руку всего лишь раз в несколько минут, в перерывах между этим усиленно ее отогревал. Что говорить, если они окажутся в воде. Особенно раненый.
      «И кто это решил? Ты?».
      «Это все знают. Тут нечего решать.»
      «Что знают?!»
      «Что нельзя».
      Снова здорово! Просто заколдованный круг, с чего начинаешь, к тому и приходишь. Нельзя, потому что все знают, что нельзя. Просто круговая порука какая-то. Один за всех, все за одного. Однако говорун не отказывается отвечать на вопросы, и уже одно это хорошо.
      «А если не все? То есть я хотел сказать, если не все знают? Или не все с этим согласны?».
      «Они не животные».
      «Кто они? Я не понял».
      «Мы. Мы еще плохо знаем твой язык, поэтому иногда путаемся. Ты должен больше говорить, тогда будет лучше».
      «Постараюсь. Погоди, ты сказал „мы“. Мы плохо знаем и так далее. Мы или ты лично?»
      «Конечно мы. Мы все».
      «То есть ты хочешь сказать, что сейчас, когда мы с тобой разговариваем… Нет, не так. Я не понимаю. – Макс замотал головой. – Мой язык учат все одновременно? Прямо сейчас. Так, что ли?».
      «Я могу сказать, что нет, не все. В этом нет необходимости. Но очень много особей. Аборигенов. Иначе нельзя».
      Макс рассмеялся, чувствуя, что смех его нехороший, истеричный какой-то. Аборигенов! Это ж надо. Но, помнится, такого слова вслух он не произносил. Из уважения или из страха – не суть важно. Тогда выходит, что он – они! – просто постоянно копаются в его голове. Вроде наглого и хорошо подготовленного хакера, что без стеснения и проблем залезает в чужой компьютер и делает там что хочет.
      «Тебя как зовут вообще-то? Меня Макс».
      «Меня сложно зовут. Если хочешь, зови меня Ин».
      «Ин? Хорошо, как скажешь. Но все же интересно. Плевать, что не запомню, но вот как тебя родители зовут? Или жена. У тебя есть жена?»
 
      «Жена?»
 
      «Ну да. Женщина, с которой ты живешь. Детей делаешь, ешь вместе, спишь. Не знаю. Разговариваешь».
      «Да, есть обязательно. Она меня зовет…», – последовал такой набор звуков, что Макс сразу согласился – такого ему ни в жизнь не запомнить. Говорун прав, Ин лучше, чем эта какофония.
      Течение замедлилось, и живой плот двигался теперь вряд ли быстрее потока. Его силенки явно оказались на исходе. Да и то – тащить на себе трех здоровых мужиков, а это не меньше двухсот кило живого веса, не шутка.
      «Далеко еще? А то боюсь, наша лошадка на последнем издыхании».
      «Уже не далеко. Успеем».
      «Послушай, Ин. А почему мы на массипо не поехали? Это быстрее и проще».
      «Нас могли увидеть. Твои. Они летают по воздуху. Сам знаешь».
      «В лесу-то? Вряд ли».
      «Почему так?».
      «Почему вряд ли? Так через деревья ничего не видно. Там же как под зонтиком».
      «Не понятно. Объясни».
      «Ну, зонтик. Как тебе это объяснить?»
      Макс спохватился. Так, дело дошло до выдачи военных тайн. Сначала ты объяснишь, что такое зонтик, потом принцип действия эхолота, а там и до принципов передвижения в космосе рукой подать. И – ждите, земляне, в гости аборигенов.
      «Теперь понял. Но почему не видно – нет».
      «Я так думаю, – постарался закрыть опасную тему Макс. – Не знаю точно. А куда мы вообще плывем?».
      «Домой. Нет, на базу. Скорее на базу. Так правильно».
      От частых уколов плота снизу руку сводило от холода, так что руки пришлось менять, но даже боль с трудом удерживала слизняка на плаву. Он все больше проседал.
      «Похоже, тонем, Ин».
      «Еще мало».
      Это немного растянулось минимум на четверть часа, за которые холодная вода несколько раз перекатывалась через спину водяного слизняка, так что все трое намокли и порядком замерзли. Они не тонули только потому, что Макс придумал менять точки «пришпоривания», для чего приходилось ползать по противно скользкой и податливой поверхности, от которой все острее пахло тиной, что странно, ведь, по идее, он должен был бы уже принюхаться.
      Георг только охал и матерно ругался, стараясь удержаться на спине подводно-подземной дряни, заметно при этом хорохорясь, но Макс до сжимания сердца видел насколько ему плохо и чем дальше, тем хуже делается. Но очевидно, что в данной ситуации ничем ему помочь Макс не в силах, поэтому предпочел как бы не обращать на него внимания. К тому же, говоря по правде, парень этот начал его несколько раздражать. Очень похоже, что он относился к тому типу людей, которых Макс искренне и по заслугам не любил. На ипподромах таких хватает. Мелкие жучки, воришки, проныры и назойливые наглецы, сами по себе редко что из себя представляющие, порой они могли здорово напакостить и отравить существование, творя бед больше, чем могли получить выгоды. Большинство из них быстро скатывались на дно, спиваясь и загибаясь от наркотиков, попадая в тюрьмы и в хирургические отделения больниц для нищих. Но при этом всегда оставались неприятными.
      Падающий впереди столб света Макс увидел раньше, чем «плот» стал тонуть окончательно.
      «Ин, а вот ты с массипо разговариваешь?».
      «Мы в контакте».
      «А с этим вот?».
      «Животное, – последовал ответ. Помнится, таким же словом он определил и раненого Георга. – У него нет разума, и оно не умеет разговаривать».
      На искусственном полуострове, куда они подплыли, их уже ждала корзина. Вместе с говоруном перетаскивая в нее раненого, Макс краем глаза успел заметить, как живой плот, взмахнув всем телом словно крыльями, ушел в темноту.
      Здесь, на очередной остановке, все мало чем отличалось от того, что Макс увидел, впервые опустившись к подземной реке. Разве что грот побольше и заметнее следы посещений: сплетенные в пучки ветки для факелов, развешанные на свисающих с потолка крючьев, какие-то сосуды в высоко расположенных нишах, опять же плетеные короба, тоже поднятые над поверхностью, еще что-то в плотных тюках, из которых острыми углами выпирали неизвестные предметы.
      Возможно, это склад или хранилище военных трофеев, но Макс больше отдавался тому ощущению, что он стоит на твердом и не сыром, обретя привычное для себя вертикальное положение, куда больше пристойное человеку разумному, чем лежать на вонючем слизняке, доверия к которому ни на грош.
      «Дай», – протянул руку Ин, целясь на свой тесак.
      «Что вы со мной собираетесь сделать?» – спросил Макс, не спеша расставаться с клинком. Задавая жизненно важный, принципиальный вопрос, хотелось иметь в руке приличное оружие, дабы иметь возможность дать принципиальный ответ, каким бы он ни был.
      «Я не понял. Объясни».
      Собака, он просто один в один повторяет фразы, произнесенные – вслух или нет – Максом. Как будто издевается.
      «Это ты мне объясни. Ну вот поднимемся мы на базу. Что будет со мной?».
      «Что хочешь».
      «Теперь я не понял, – начал злиться Макс. Что за дурацкие игры! – Как это „что хочешь“? Я что, могу вернуться на базу, например? Или что?».
      «Можешь. Потом. Через несколько дней. Можешь остаться. Что хочешь».
      «А если я хочу сегодня?».
      «Нельзя сегодня. Мы вместе».
      Вопросов оставалось – как у дворняжку блох. И Макс постарался бы задать их, пусть только часть, но вот это «мы», слово, которое он по отношению к себе давно не слышал, если, конечно, речь не шла о бизнес-интересах, вдруг мягко легла ему на душу, и он расслабился.
      Мы. Это действительно стоящее понятие. А уж ощущение – еще больше и куда сильней. Это не одинокая щепка, вертящаяся в бурном потоке, и даже не набор таких щепок. Это – МЫ.
      – На, держи, – протянул он все еще мокрый тесак. – Слушай, а классная вещь. Кто делал-то?
      – Я сам, – произнес говорун вслух.
      Макс мало сказать удивился – опешил. Оказывается, он здорово соскучился по человеческой речи.
      – А чего раньше-то молчал?
      – Я не умел. Это… сложно так говорить.
      – Да чего тут сложного?! В мозги мне, значит, легко, а так ему сложно. Ну ты, Ин, даешь.
      – Другие… звуки. Язык иначе работает.
      – Ладно, язык! Все нормально, Ин. Слушай, а как ты вообще это… Ну, вот так, по-русски-то?
      – Ты говориль… Говорил! Мы слушаем, делаем… Черт!
      – Красиво, – одобрил Макс. – Я понял. Учитесь.

      Нет, наверное, такого воинского начальника, исключая глубоко забуревших штабных крыс любого звания, глаз которого не радовал бы ровный строй подчиненных и браво вскинутые вверх их же подбородки, свидетельствующие о беспримерной отваге и ежесекундной готовности жизнь положить за приказ и устав, писаный, как известно, кровью. И пускай он, начальник этот, хмурится, отчего-то изображая недовольство, и мелко придирается на тему недодраенной до невероятного блеска обуви и недозатянутых до обморока поясных ремней. Это все внешнее, показное. На самом деле душа его ликует. Ну, или должна ликовать. Иначе какой он, на хрен, командир, ежели не радует его вид подтянутых и на все готовых молодцов! Тогда это не командир, а гнутый параграф – хоть устава, хоть инструкции по профилактике вензаболеваний.
      Кинг, оглядывая строй, если и не чувствовал себя счастливым – до того ли сейчас при таких-то потерях! – но определенное удовлетворение все же испытывал. Он сумел-таки из этого сброда сделать солдат. Сюда бы еще парочку толковых сержантов, и тогда можно вовсе не беспокоиться. Но он и без этого справился.
      Накануне база, поставленная на уши, проходила через самоочищение и самоорганизацию. При этом не стоит забывать, что инициатором, запалом этого процесса был он, полковник Ларусс. И вот, результат налицо. Еще парочка таких вздрючек, две-три хороших тревоги, и все, готова боеспособная часть. При других обстоятельствах он, не сомневаясь, объявил бы кое-кому из офицеров благодарность, но сегодня не то положение, совсем не то.
      В душу закралась подленькая мысль: а может ну его, этот рейд? Ну в самом деле. Какой с него толк? Столько времени ничего не получалось, а тут вдруг за один день раз – и получится? Так не бывает.
      Нахмурившись, он остановился перед Бергом, тянущим нос на восход здешнего проклятущего солнца. Прочь, прочь такие мысли. Капля камень точит. Сегодня, завтра, через неделю и месяц – рано или поздно все получится. В штабе тоже не дураки сидят, все просчитали, ученых подключали. А его дело маленькое, солдатское – исполнять. К тому же выхода у него другого нет.
      Проанализировав события последних дней, он решил внести изменения в директиву, согласно которой действовал до последнего времени. Фактически он вызывал огонь на себя, устраивая дикарям показательные провокации, что, в конечном итоге, привело только к невосполнимому выбытию личного состава, а случай с людоедством произвел на солдат и вовсе деморализующее впечатление. Очевидно, что используемая до последнего времени тактика не принесла видимых результатов, и их появления придется ждать много, слишком много лет, может быть, не один десяток. На это он не согласен. Год, два, может три, но никак не больше. Больше он просто не выдержит. Или сопьется здесь, или сойдет с ума. Впрочем, в некоторых отдаленных гарнизонах офицеры еще и стреляются.
      Хватит подстраиваться под варваров. Отныне все выходы за пределы части только с огнестрельным оружием. Все рейды совершать при поддержке с воздуха. Война так война, никаких поддавков. Правда, вчера поисковая операция проходила по аналогичной схеме, что не спасло от потери двух человек, но там, как установило учиненное им расследование, имел место несчастный случай.
      Несколько смущал все еще висящий над головой корабль, с которого уже доставили необходимые медикаменты, но, как удалось установить, он зафрахтован миссионерами, рыскающими по Вселенной с целью поиска точек для приложения своих сил. Несколько странно, что при этом они еще и приторговывают, но это, по большому счету, уже не его дело. Наоборот, было бы интересно склонить начать проповедовать среди местных дикарей; толку от парочки хороших пастырей может выйти больше, чем от всех его провокационных рейдов.
      Сегодня он приказал построить весь личный состав, свободный от нарядов и работ – как тех, кто уходит в рейд, так и тех, кто остается. Это не традиционный утренний развод, а что-то вроде торжественных проводов товарищей, отправляющихся на выполнение боевого задания. Точно так их будут встречать, когда они вернуться.
      – Солдаты и офицеры! – крикнул он, вытягиваясь перед строем. – По имеющимся у нас данным двое наших пропавших товарищей находятся в плену у дикарей. Наш долг и обязанность спасти их, любой ценой вырвать из лап туземцев. Слушай боевой приказ! В течение получаса выйти в рейд в составе двенадцати конных и двенадцати воздушных десантников. Провести прочесывание указанного квадрата. Вооружение и снаряжение в полном объеме! Предполагаемое время нахождения в рейде – до трех суток. Командовать сводной группой назначаю майора Строга. Вольно!
      – Вольно! – вторил ему Тауберг, ответственный за построение, грозно выкатывая глаза.
      На этот раз все прошло без задержек. Сначала, один за другим, за периметр вылетели вертолеты, следом выехали конные, сразу за воротами перейдя на рысь.
      Ночью со спутников удалось засечь несколько ночных стоянок дикарей, и теперь шло постоянное отслеживание этих квадратов. Наблюдение затруднялось тем, что аборигены, словно догадываясь о спутниках, категорически не покидали лесных массивов, но тем не менее аппаратура пока позволяла отслеживать несколько групп из тех, что находились в районе интересов отряда Строга.
      План, по которому предстояло работать отряду, значительно отличался от предыдущих схем. Совместные действия конницы и вертолетного звена позволяли совершить охват одной или нескольких групп дикарей. Вертолетный десант, спустившись на землю, при поддержке огнем с воздуха выгоняет дикарей на открытое пространство, где наземная часть отряда берт их в плен или, во всяком случае, делает такую попытку. План был построен на предположении Винера, который считает, что более тесный контакт позволит быстрее осуществить взаимопроникновение двух цивилизаций. При этом предпочтительнее представлялось работать с более удаленными от базы племенами, непосредственного контакта с которыми до сих пор не происходило. То есть они не напуганы и не имеют предубеждения, которое, несомненно, наличествует у тех, кто находится вблизи.
      Вертолеты, с высоты обследовав маршрут конной группы, ушли далеко вперед, производить глубокую разведку и одновременно насытить район предполагаемых действий многофункциональными датчиками, предназначенными отслеживать наземные перемещения дикарей. Небольшие устройства, внешне напоминающие травяной стебель с тремя пожухлыми листочками на одном конце, они после падения с высоты втыкались в почву и позволяли не только отслеживать движение как таковое в любое время суток, но и передавать видеоизображение. При относительно невысокой цене пара кассет, заряженных датчиками, давала возможность в течение нескольких недель довольно плотно контролировать территорию до десяти квадратных километров. На каждый борт по приказу Кинга загрузили по двадцать кассет.
      К одиннадцати часам пополудни пилоты доложили, что отстрел по намеченным участкам произведен. Штабная аппаратура заработала в полную силу, налаживая контакт с каждым из датчиков.
      Конники под командованием майора, обогнув каменистый участок, вошли в лес и устроили привал.
      Один из вертолетов, набрав высоту, продолжил разведку местности в квадрате предполагаемой активности. Второй пошел на сближение с группой Строга для обеспечения ее прикрытия.
      Полковник Ларусс, решив воспользоваться паузой, пошел в столовую пообедать.
      Операция развивалась по плану.
      Штабной компьютер просигнализировал о движении, зафиксированном двумя датчиками. Видеоизображения объектов пока не было; в лесу визуальный контакт бывает затруднен. На карту легли первые отметки.
      К тому времени, когда полковник вернулся к себе, аппаратура засекла две группы дикарей – примерно в семь и девятнадцать особей. Двигались они на расстоянии сорока километров друг от друга параллельно-расходящимися маршрутами с отклонением до двадцати градусов. Оператор, предположив, что они вышли из одной точки, обозначил на карте приблизительно место, где дикари разделились. Ни с одной из ночных стоянок оно не совпадало с погрешностью до пятнадцати километров.
      Многочисленные животные, попавшие в поле зрения датчиков, на карту не наносились; данные о них сразу перебрасывались на компьютер Винера, как не представляющие оперативного интереса. Отмечено только, что один из датчиков был растоптан животным, похожим на росомаху.
      Кинг принял решение сосредоточиться на малочисленной группе. На пути ее следования вертолетчики отстрелили еще две кассеты. На карте это выглядело как коридор, засеянный многочисленными синими точками.
      В течение пятнадцати минут штаб рассчитал район возможных действий. Конной группе, уже закончившей дневку, до него было до трех с половиной часов ходу. В связи с возникшей паузой Кинг разрешил вертолетам по очереди вернуться на базу – для краткого отдыха, замены подсевших аккумуляторов и пополнения комплекта датчиков. Он решил, что квадрат стоит избыточно насытить аппаратурой слежения. Кроме того, что он хотел максимально обезопасить подчиненных и обеспечить удачное завершение операции, следовало в деталях изучить тактику действий дикарей в различных условиях и ситуациях.
      Наблюдаемая группа, незначительно отклонившись от первоначального маршрута, двигалась вдоль берега ручья, держась от него на расстоянии в пятьдесят-семьдесят метров, явно стремясь оставаться под кронами деревьев, что наводило полковника на весьма неприятные мысли. Капитан Берг, находящийся здесь же, в штабной комнате, не согласился с командиром.
      – Полагаю, что это у них просто такая манера передвижения. Мы же не знаем наверняка, может, в этой речушке какие-нибудь крокодилы водятся. Или религия у них не позволяет. Может, воды они боятся. Или комаров малярийных. Ну откуда они могут знать про спутники слежения?! Каменный же век.
      – Хорошо бы, коли так, – не то согласился, не то пожелал полковник.
      Он еще слишком хорошо помнил, как сам выходил в рейды, топал, обливаясь потом, загоняя себя и людей до полуобморочного состояния. И с тех пор все непонятности в поведения противника привык считать за фактор опасности. Но здесь же действительно дикари. Первобытно общинный строй.
      К тому же существовала еще одна неопределенность – куда они движутся. Никакой явной цели аппаратура слежения обнаружить не сумела, хотя спутники уже работали на пределе своих оптико-электронных возможностей.
      Неожиданно вышел на связь Винер:
      – Полковник, есть вероятность, что я смогу установить по-настоящему эффективный контакт с дикарями.
      – В каком смысле? – недовольно спросил Ларусс. Его покоробило, что яйцеголовый так фамильярно обратился к нему при подчиненных. Только-только навел порядок, и вот на тебе.
      – Похоже, я близок к расшифровке их языка.
      Похоже! Добра от этих гражданских ждать не приходится.
      – Продолжайте работать.
      Он не успел отключить канал связи на своем коммуникаторе, как Винер затараторил:
      – Мне нужен образец!
      – Что? – удивился полковник, глазами впившийся в карту. Мысли его были там, в лесах. – Какой еще образец?
      – Дикарь! Абориген. Или как там его? А лучше несколько. Уверен, мне удастся найти с ними…
      – Благодарю! – веско оборвал он. – Я принял к сведению. Конец связи.
      Шляпа!
      Вертолет с позывным «Кобра» (второй шел как «Гюрза») вышел на исходную позицию над точкой, которой был выбран заросший кустарником склон холма.
      – К десантированию готов, – доложил пилот, зависнув. – Разрешите приступать?
      – Вперед, – отдал команду Кинг, неконтролируемо, хищно ощерившись. Пошло дело!
      На штабном экране было видно, как пятеро – один за другим – буквально слились по штурмовому фалу, стремительно приближаясь к зеленым кустам.
      Выброс десанта продолжался не более полутора минут – штатно! – после чего вертолет, заложив вираж, рванул в сторону и вверх, словно уходил от ракетной атаки с земли. Лишнее это, лишнее!
      – На точке! – последовал доклад старшего группы десантирования сержанта Чивы.
      – Начинайте движение.
      – Есть!
      Красиво, очень красиво. Даже слишком.
      – «Гюрза»! Доложите о готовности.
      – Готовность плюс сорок секунд.
      – Даю координаты.
      Для второй группы полковник определил точку приземления ста метрами дальше на северо-запад по склону. Таким образом получалась подкова, которой десантники, действуя на манер загонщиков на охоте, выгоняют дичь на стрелков. Но до самой охоты оставалось не менее двух часов.
      На экране стало видно, как десантники с «Гюрзы», скользнув по сброшенным вниз фалам, скрылись в кустах.
      В течение последующих восьми минут в штаб базы поступали разнообразные сообщения, свидетельствующие о готовности к атаке, производимой из засады. На полотне штабного экрана десантники обозначились черными звездочками, каждая из которых, при необходимости, путем нажатия одной клавиши дополнялась порядковым номером и – после повторного нажатия – званием и именем.
      Вертолеты, разделяясь, удалились на безопасное расстояние, обеспечивающее скрытность засады, одновременно контролируя подходы и возможные опасности.
      Датчики фиксировали движение дикарей, а штаб тихо радовался, что расчет оказался, в целом, верным; восемь – а не семь, как предполагалось ранее – особей направлялись по направлению к холму, где уже организована квалифицированная засада.
      Конная группа была близка к исходной позиции. Счет шел на минуты. Точнее, на десятки минут, но это уже не выглядело принципиально.
      Полковник, проигрывая варианты на личном компьютере, дал команду «Гюрзе» дополнительно засеять площадь датчиками; неожиданностей он не желал, тем более от дикарей.
      Вертолет, сделав вираж, прошелся над лесом, расстреляв еще две кассеты. В штабе возникла легкая паника, когда один из них, достигнув земли, вдруг начал интенсивно перемещаться на юг. Попал в неизвестный водный поток или сносится ветром? Оператор, сидящий за экраном, аж взмок, бессмысленно тыча пальцами в клавиатуру. Наконец, когда ему удалось вывести изображение с сумасшедшего датчика на экран, стало ясно, что ни вода, ни ветер в данном случае ни при чем. На экране мельтешили трава и стволы деревьев, стремительно перемещаясь от правого края экрана к левому, при этом то и дело, слева направо и наоборот, по экрану мелькали вертикально-наклонные пестрые полосы.
      – Ч-черт, – обескуражено процедил оператор, таращась на экран.
      Капитан Берг, перед своим экраном отвлекшийся на изображения дикарей, полученные за последний час – его интересовало их вооружение, и он в целом старался проанализировать их способность к отпору – обернулся на возглас и некоторое время с недоумением смотрел на это мельтешение. Потом, вскочив, шагнул к оператору, шея которого покраснела до опасного для здоровья оттенка.
      – Останови изображение, – сказал он.
      – Что? – обернулся растерянный оператор.
      – Картинку на стоп! – повысил голос Берг.
      Это возымело действие. Оператор, с которого как бы сняли ответственность за происходящее, пробежался по клавишам, и изображение замерло.
      – Увеличь.
      Плавно укрупняясь, картинка словно поползла на зрителей. Через пару секунд детали стали настолько абсурдно-крупными, что невозможно понять, что же это вообще такое может быть.
      – Стоп! Назад.
      Оператор подчинился, и снимок стал отдаляться.
      – Это иглы, – сказал Берг.
      – Какие иглы? – с опасением спросил оператор, теряясь в догадках. Вдруг это какой-то специальный термин или сленговое словечко, за которым кроются неприятности лично для него.
      – Черт его знает. Вроде дикобраза. Похоже, один из датчиков угодил местному зверю прямо в задницу. Снайперский выстрел.
      Лично капитан считал, что полковник излишне разбрасывается датчиками. В принципе, и так все ясно, так какого дьявола? Но вслух, естественно, своего мнения не высказывал.
      Оператор с облегчением слизнул пот с верхней губы и отключил взбесившийся датчик. Он здесь ни при чем. Через десять минут он, уже вполне овладев собой, доложил о результатах засеивания – семьдесят четыре процента готовы к работе. Норма! Остальные либо застряли в кронах деревьев, либо упали горизонтально, либо оказались фактически похороненными, угодив в складки местности.
      Отчасти сомнения Берга оправдались; датчиков оказалось так много, что контроль за их показаниями отнимал слишком большую часть мощности компьютеров. Но зато стало возможным отслеживать каждый шаг дикарей.
      Три группы неуклонно сближались. По расчетам, к месту засады дикари должны были выйти менее чем через двадцать минут. Если только они не сменят направления движения. Если они последовательны в своих привычках, то они должны, не выходя из леса, повернуть на тридцать градусов, чтобы обогнуть относительно открытое пространство. Если нет – пойдут прямо, через кустарник. И в одном, и в другом случае засада останется у них либо справа, либо за спиной. Следовало не дать им вернуться под защиту деревьев, где контроль за ними возможен лишь при помощи датчиков.
      С минуты на минуту конная группа должна занять позицию на опушке с таким расчетом, чтобы напасть на удирающих дикарей сбоку, когда те окажутся на открытом пространстве.
      Некоторое напряжение возникло, когда дикари остановились буквально в трехстах с небольшим метрах от засады. Причем один из датчиков оказался от них так близко, что крупным планом показывал только зад одного из дикарей, крупно перечеркнутый тесаком в расшитых кожаных ножнах. Зато другой датчик позволил увидеть, что дикари просто стоят и даже не разговаривают. Прислушиваются? Аппаратура не передавала звуков, так что существовала вероятность, что засада себя обнаружила, хотя каждый там знал, что неприятель уже в непосредственной близости. К тому же отслеживаемые сигналы, поступающие с их коммуникаторов, не показывали превышения уровня звукового фона. Следовательно, причина остановки в другом.
      Полковник, напряженно всматривающийся в экран, вспомнил, как однажды он, еще будучи лейтенантом, вышел в один из первых своих рейдов, к счастью, учебных, проходившем в Саянах по соглашению с русскими. Вспоминать о том рейде Ларуссу никогда не доставляло удовольствия, потому что их группу вычислили менее чем через двое суток. Дальнейшие подробности значения не имеют, суть в другом. Как позже выяснилось, причиной их провала стал модный в то время дезодорант с абрикосовым запахом, которым двадцатидвухлетний Ларусс, признаться, здорово злоупотреблял. Вот этот-то запах, совершенно чуждый Сибири, и стал причиной провала хорошо подготовленного, как казалось, рейда. Просто один из членов противостоящей группы условного противника почти случайно услышал этот запах в то время, когда Ларусс и его товарищи очень надежно замаскировались. Дальнейшее стало лишь делом техники.
      Так, может, дикари как раз учуяли что-то? Конечно, никаких дезодорантов, духов, обувного крема и прочего в данном случае нет и быть не может – уж за этим-то полковник проследил, но есть ведь и другие запахи, чуждые среде. К примеру, оружейная смазка. Пусть на внеземных направлениях она максимально очищена и обеззвучена, если это слово применимо к запахам, но абсолютной гарантии никто не даст.
      Еще двенадцать лет назад в министерстве шли дебаты по поводу того, чтобы стандартные датчики были бы оснащены рецепторами, принимающими запахи. И, соответственно, приемные станции. Ларусс попытался принять участие в пробивании этого дела. Но по скрытым от посторонних глаз и ушей причинам тот проект завернули. Ссылаясь, как всегда, на недостаток средств.
      Некоторое время штаб пребывал в напряженном ожидании. Что произошло и что дальше? Полковник уже готов был отдать приказ об атаке – в принципе, дистанция позволяла, хотя и на пределе, – но дикари вдруг, ни с того ни с сего, продолжили движение, при этом отклонившись от прежнего направления градусов на десять. Причина остановки так и осталась непонятной, и о ней вскоре все забыли.
      По первоначальному плану предполагалось, если получится, взять в плен одного-двух дикарей, но теперь, когда они сменили направление, засада оказывалась несколько в стороне, что, в сущности, принципиально не меняло подготовленного тактического рисунка. Сейчас было не то положение, чтобы менять место засады. Существовала реальная опасность спугнуть противника раньше времени. За засадой осталась ее главная задача – выполнять роль загонщиков, что должны были поддержать вертолеты, создав плотный огневой шквал, как назвал его полковник, огненный веник.
      Даже теперь каждый шаг дикарей находился под контролем, что лишний раз подтвердило правильность предусмотрительности Кинга, что Берг не преминул с сожалением отметить. Опять же про себя.
      Для полноценного нападения из засады требуется, чтобы противник находился не больше чем в нескольких метрах, а еще лучше – подошел бы вплотную. Тогда нападение оказывается наиболее эффективным и дает наилучший результат, как в смысле уничтожения живой силы, так и при захвате пленных. Здесь же получалось, что дикари проходят мимо засады не менее чем в двадцати – двадцати пяти метрах, что в условиях лесистой местности весьма много. Но при наличии подстраховки этого было достаточно, тем более что перед нападающими не стояло задачи захватить или уничтожить всю группу. Наоборот, наибольший эффект достигался именно тогда, когда по меньшей мере две особи вырвутся из капкана и впоследствии донесут весть о нападении до своих сородичей. Цели кого-то убивать не ставилось, но, при определенных обстоятельствах, допускалось. В какой-то мере Кинг даже желал этого, полагая, что в очередной раз пролитая кровь произведет на дикарей должной впечатление и породит ответную реакцию. Учить, так учить, по-взрослому, без дураков. Политика игры в поддавки ни к чему, как видно, не приводила.
      Сигнал на атаку прозвучал, когда противник, как и ожидалось, оказался на расстоянии двадцати трех метров от засады. Шквал пуль и грохот выстрелов словно взорвал лес. Взметнулись птицы, посыпались сбитые листья и ветки, полетали щепки из деревьев, шарахнулись животные.
      На штабных экранах было хорошо видно, что никто из дикарей в первые секунды нападения, точнее, его имитации, не пострадал. При этом они повели себя как хорошо обученные рейнджеры, а не полуживотные, обладающие лишь зачатками разума. Они залегли, быстро найдя укрытие за стволами деревьев.
      Некоторое время, секунд, должно быть, семь-десять, они не делали ничего. Не предпринимали попыток убежать, не переходили в контратаку – ну, это было бы совсем глупо, – а лишь лежали и, кажется, хотя это и представляется невероятным, оценивали количество нападающих.
      Впрочем, скорее всего, дикари просто пребывали в шоке, а попрятались просто из врожденного чувства самосохранения.
      Первым проявил более или менее осмысленную активность особь с волосами, забранными на затылке в хвостик. Отклячивая зад, он стал ползком пятиться, довольно ловко пользуясь деревьями как естественными прикрытиями. За ним движение начали остальные. При этом, что не могло не порадовать полковника, двигались они в расчетном направлении.
      А вот следующее событие не могло не вызвать его удивления, по меньшей мере. Один из дикарей, по виду самый молодой, проползая мимо одного из датчиков, замер, разглядывая его, при этом явно забыв про опасность, о потом выдернул его из земли и забрал с собой, зажав в кулаке. Поначалу это вызвало у полковника улыбку. Ну откуда дикарь может знать, что заполучив такой трофей, он теперь поселился на штабной карте до тех пор, пока с ним не расстанется. Ларусс даже решил, что как раз этого-то и нужно выпустить из капкана; будет очень интересно наблюдать, что произойдет в дальнейшем.
      Но не прошло и пяти секунд, как тот не только выбросил датчик, но и предварительно переломил его. Вот это и вызвало больше всего вопросов. Точнее, сначала один, но очень большой.
      Но события в лесу между тем продолжались. Прошло всего секунд тридцать-сорок, а дикари уже поменяли позицию, отодвинувшись метров на десять, что, учитывая довольно густой лес, делало их почти недосягаемыми для пуль. Видимо, они и сами это сообразили, потому что они уже начли приподниматься, осматриваясь, и, видимо, выискивая путь отхода. А вот давать им время приходить в себя не надо. И полковник дал команду вертолетам. Давить, давить на психику! Без продыху.
      Вертолеты вступили в действие как раз тогда, когда дикари стали поспешно отступать, перебегая от дерева к дереву. Невероятная тактика для дикарей, не знающих, что такое огнестрельное оружие. Или – жить захочешь, не так раскорячишься? Даже в лесу, а может, именно в лесу эффект от стрельбы из крупнокалиберных пулеметов очень впечатляющий. Экраны, конечно, не в состоянии передать того, что там твориться на самом деле, но даже на них видно, что летят срубленные ветки и кусты, в воздухе кружат тысячи и тысячи листьев, земля взрывается фонтанами и в воздухе стоит такой шум, такой грохот, что там, на месте, должно быть, уши закладывает. А уж то, что все это давит на психику – и говорить нечего.
      Обрушившийся на землю шквал на некоторое время заметно ослепил и оглушил штаб. Однако вскоре датчики, оказавшиеся вне зоны поражения, показали, что дикари по одному бегут, петляя, прямо по направлению к конной группе. Отлично. До развязки осталось совсем немного.
      Майор Строг и без подсказок полковника видел, что его время приходит, однако Кинг не удержался и передал майору команду: «Внимание!».
      Дикари уже мчались по лесу со всех ног, при этом – это отметили все – на ходу давили датчики, при этом сломав два. Впрочем, эти детали мало кого волновали; дикари ведут себя так же, как вспугнутые животные.
      До опушки, куда их выгоняли пулеметы, оставалось не больше двадцати метров, когда дикари вдруг, словно по команде, разделись, бросившись в разные стороны. Трое вправо, четверо влево. Они категорически не желали выходить на открытое место! Даже объятые ужасом. Что же там было такого страшного, пугающего, что даже пулеметный огонь не мог их туда выгнать? Подобное предусмотреть было невозможно.
      «Вперед!»
      Конные рванули с места, на скаку, выполняя приказ майора Строга, разделяясь на две группы.
      Обильно разбросанные датчики все еще позволяли контролировать действия дикарей. Они снова разделились, и почти сразу после этого молодой, тот, что первым обнаружил датчик, нарвался на пулю, разворотившую ему шею и отбросившую далеко в сторону. Умереть он должен был еще до того, как упал на землю. Ближайший к нему обернулся через плечо, но хода не сбавил. Оператор, словно какой-то киношник, остановил и укрупнил изображение его лица. Несколько секунд на всех, кто находился в штабе, смотрело оскалившееся лицо с косым прищуром.
      – Убери! – рявкнул Берг, срываясь в истерику.
      Конные еще даже не достигли леса, а дикари уже рассеивались, что делало поимку даже одного довольно затруднительным делом. Но не безнадежным. Вместе с тем группа Строга уже приблизилась настолько, что дальше продолжать стрельбу было опасно, и полковник приказал огонь прекратить.
      С полминуты он смотрел на карту, прикидывая свои действия, и решил внести коррективы в первоначальный план, пока его еще можно было спасти. Действуя превосходящими силами и с подавляющим преимуществом в вооружении и упустить каких-то дикарей – стыда потом не оберешься.
      – Десанту распределиться для организации облавы. Капитан Берг, рассчитать вводные для каждого.
      – Есть, господин полковник!
      В это время подал голос дежурный.
      – Господин полковник, вызов с орбиты.
      – Чего? – удивился Ларусс. Последнее, о чем он сейчас помнил, был чужой корабль, действовавший ему на нервы. А сейчас, во время схватки, он про него начисто забыл.
      – Просят связи с вами.
      – Что им надо?
      – Не могу знать.
      Поколебавшись, полковник решил этот неожиданный вызов не откладывать на потом.
      – Хорошо, переключи. Слушаю!
      – Доброго дня, господин полковник.
      – Здравствуйте. Что случилось?
      – Пока не случилось. Но случится. Послезавтра мы улетаем. Если у вас в этой связи есть к нам какие-нибудь просьбы или пожелания, мы с удовольствием их рассмотрим.
      – Благодарю за предложение. Я с вами обязательно свяжусь. Позже.
      – Не стоит благодарности. Разрешите вопрос? Что у вас там происходит? Стрельба какая-то.
      – Плановые мероприятия. Всего доброго, до связи.
      Этот разговор был сейчас совсем не кстати. А оказывается, эти миссионеры или кто они там на самом деле, внимательно наблюдают за происходящим на планете. Любопытные.
      За то небольшое время, что полковник отвлекался на разговор, положение на карте перед ним поменялось. Конные на большой скорости влетали в лес, где, естественно, их скорость упадет, а дикари улепетывали практически врассыпную. Десантники же едва начали менять позицию.
      Вдруг одна из точек, принадлежащая всаднику, резко замерла. Кто-то упал? Полковник подвел указатель к остановившейся точке, и рядом с ней в прямоугольнике появилась надпись «Майор Строг». Что там еще такое?! Кликнув, Ларусс вызвал изображение. На экране появились картинки с коммуникатора майора и двух датчиков, оказавшихся поблизости.
      Майор лежал у ствола огромного дерева с нехорошо вывернутой головой. Минутой позже стала ясна картина произошедшего. Лошадь майора, скакавшая на большой скорости, не то испугалась чего, не то… Словом, перед самым деревом она вдруг резко остановилась, будто в землю вросла, а майор вылетел из седла головой вперед, угодив макушкой шлема прямо в ствол, после чего рухнул на землю. Подоспевший к нему конник, двигавшийся позади него, спешился и сообщил о смерти.
      Чуть позже еще один человек оказался выбит веткой, под которую кинулась лошадь.
      Что, черт возьми, происходит? Опять начинается?!
      Полковник с ужасом смотрел, как еще пять всадников во весь опор несутся на десантников.
      – Куда?! Назад!
      Но его крики ничего не изменили. Конные мчались на десант. К счастью, обошлось без существенных потерь, если не считать того, что еще один всадник свалился из седла, отделавшись ушибами, хотя и болезненными, но не слишком серьезными.
      Десантники успели укрыться за стволами деревьев, так что обезумевшие животные просто пронеслись мимо, неся на себе перепуганных людей, из которых лишь один (!) вколол лошади успокоительное. Остальные просто старались удержаться в седлах и не попасть под ветки. Чуть позже уколы сделали все, но темп был упущен.
      Оказалось, что за это время трое дикарей просто исчезли – ни один из многочисленных датчиков их не фиксировал. Теоретически это представляется невозможным, но мало ли невозможного случается в жизни. Еще трое оторвались на значительное расстояние, что делало их преследование почти бессмысленным. Но почти – не абсолют.
      – Догнать! – бушевал полковник. – Задницы в горсть и вперед! Оператор! Не спать! Организовать поиск.
      – Делается.
      – Плохо делается! Капитан Берг! Подключайтесь. У вас, кажется, это неплохо получалось. И быстрее! Быстрее! Куда они делись? Организовать прочесывание местности. Что за десантники, от которых дикари вот так запросто уходят! Беременные бабы, а не десантники.
      Полковник смотрел на карту перед собой и испытывал глухую злобу. Все было задумано правильно, с подстраховкой. Так что же не получилось? Почему?! Эх, если бы он мог прямо отсюда, из своего кресла двигать своими людьми, как шахматными фигурами – захватил в щепоть, раз, и передвинул на другую позицию, – все получилось бы иначе. А так…
      Эх, зря говорят, что творческая работа только у композиторов, всяких там певичек, писателей и прочего беспогонного и безответственного люда. У военных, особенно у военных начальников, тоже случаются моменты творческого прозрения и приходит вдохновение. У них тоже имеется своя муза, только вот за громом выстрелов и рапортов ее не всегда можно услышать.
      Эта самая муза снизошла вдруг на полковника Ларусса, найдя его в черт знает каком конце вселенной, и обняла своими мягкими крылышками, даря вдохновение.
      – За каждого пленного награждаю литром бурбона из личных запасов! – рявкнул он на всю планету, едва не хватая оскаленными зубами горошину микрофона у рта.
      – Каждому? – сразу донеслось из динамика.
      – За каждого! – отрезал Кинг. – И сутки отдыха победителю.
      – Давно бы так…
      С алкоголем на базе имелись очевидные проблемы, хотя все, кто хотел, как-то их решали. Травились, конечно, не без этого, но если здесь еще и не пить, то остается одно – сходить с ума или перестрелять друг друга. Внеземная база мало чем отличается от колонии, разве что оружие в руки дают, но это только усугубляет опасность. А тут – целый литр, и не какой-то там консервы, а настоящего виски. И целые сутки на похмелье, когда не надо скрываться, заедать всякой дрянью, колоться. Жизнь, бля!
      Гении, творцы всякие недоделанные-недолепленные, лабая свои, с позволения сказать, шедевры, мучаются, сомневаются, ждут одобрения, ночами, поди, не спят, неделями, месяцами, а то и годами долизывая свои, с позволения сказать, произведения, и большая часть из них сдыхает под забором или в занюханной больничке, отравленные дешевым пойлом. А тут – сразу все видно! И пусть детонатором процесса послужил тот же алкоголь. Пусть! Истинный детонатор он, полковник Ларусс. Ну, может быть, его новация и не войдет в учебники по военному искусству, хотя как знать, как знать, но ведь главное результат. И он не замедлил сказаться.
      Десантники поломали порядок, сразу разделившись на группы. Если сейчас посмотреть, то наверняка окажется, что в каждой – дружки-приятели. Литр на одного многовато. На двоих же или даже пусть на троих – нормально.
      – А штаб участвует? – подал голос оператор.
      Вот она где настоящая засада. Как не крути, а штаб координирует действия, пускай это не заметно из-за своей привычности. Вроде как воздух – он всегда есть. А нет, так задыхаешься, суча лапками. Штабных со счетов сбрасывать нельзя. Да ни один командир своих штабных в обиду не даст. Они – его опора, его глаза, уши и руки. Он сам может иметь их как угодно, но только он и никто другой.
      – Штаб будет отмечен отдельно, – сказал полковник, перейдя на отдельныйканал.
      Сержант Чива с двумя рядовыми стремительным броском оказался на расстоянии эффективной стрельбы рядом с одним из дикарей и практически навскидку, не целясь, автоматной очередью перебил ему ноги. Ведь о раненых пленных ничего не было сказано! По условиям конкурса он действовал правильно.
      Лейтенант Кошевой, действуя в одиночку (для офицера и командира это не самая лучшая характеристика) догнал дикаря просто в беге, принуждая его пригибаться и петлять почти беспрестанной стрельбой из автомата, виртуозно загоняя преследуемого в ловушку, закончив погоню великолепным броском, сбив с ног и филигранно, как на картинке, связав его и таким образом обездвижив.
      Третий дикарь, которого преследовал верховой, готовый уже, казалось, спеленать его сетью и даже нацелившийся полицейской «паутиной», вдруг остановился и чего-то там такое проделал, отчего лошадь, идущая легким галопом, вдруг закружила на месте, будто выискивала место, как это бывает с собаками, жаждущими справить нужду, опустила морду и упала на колени, отказываясь подчиняться командам седока.
      Дикарь, воспользовавшись этим, подскочил, прыгнул, сшибая на землю солдата, до смерти, кажется, испугавшегося, уселся в седло и, мигом подняв скотину на ноги, ускакал в лес.
      Что ж, результат можно считать достигнутым. Один погибший против троих – убитого и двух пленных – не самый плохой результат, если бы этим погибшим не был майор Строг. Это существенная потеря для базы, последствия которой еще скажутся.
      – Винер, – вызвал профессора полковник. – Вы готовы?
      – К чему? – с опаской поинтересовался тот, отрываясь от чего-то, с чем возился на столе.
      – Как это к чему? К допросу, естественно.
      – Не понял.
      Видно, слово это яйцеголовому очень не по нраву с тех самых пор, как его таскали в полицию еще там, на Земле. Кинг был не прочь еще порезвиться, мотая жилы профессору, но время поджимало.
      – Ваш заказ выполнен. Скоро у вас будет аж два пленных.
      Профессор ругнулся про себя. Такие шутки ему не нравились. Нежный он, просто ужас. Откуда такие только берутся.
      – Я вас понял, – хмуро ответил он.
      – Этого мало. Мне нужно получить от них ответы на кое-какие вопросы. Так что готовьтесь.
      – Хорошо.
      – Вот так-то, – резюмировал Кинг, отключив связь. И сразу же вызвал Тауберга. – Наши ребята взяли парочку дикарей. Один ранен. Нужно приготовить для них какое-нибудь помещение понадежнее и обеспечить круглосуточный пост.
      – Я понимаю. Прямо у караулки есть хозблок.
      – Что там?
      – Практически пустой. Так, кое-какой инвентарь. За час подготовим.
      – Надо быстрее. Полчаса.
      – Сделаем.
      – Надеюсь. И сообщите доктору. Может, операция нужна будет. Словом, пусть будет наготове.
      – Есть.
      – Исполняйте.
      Нет, с профессиональными военными общаться куда приятнее, чем с гражданскими. Никаких тебе соплей и «может быть», что, если хорошенько присмотреться, равно «может не быть». Устав все же – великая штука. Пусть не Библия, но зато в нем все предельно четко расписано, от обязанностей и прав до ответственности за них. Только такая определенность и рождает порядок.

      – Как я понимаю, вы меня похитили. Так? – спросил Макс, сидя напротив говоруна, с аппетитом поедающего жареную птичью ногу. Его имя – Ин – как-то не прижилось, тем более что оно было придуманном чуть ли не на ходу.
      – Конечно так. А как же иначе? – согласился тот, растянув в довольной улыбке блестящие от жира губы.
      Они сидели в пещере. Даже не так. В центре горы, в огромном гроте, по меньшей мере наполовину искусственного происхождения. Накануне, когда они сюда прибыли, Макс не мог искренне не удивиться. Ну, телепатия еще туда-сюда. Это данность. Даже подземное водное метро тоже, в общем, не слишком удивительно, хотя, конечно, далеко выходит за представления о полудиких аборигенах. Как и их пленники. Ну, получили возможность, воспользовались квалифицированным рабским трудом. Но вот этот грот в каменной толще, серьезно приспособленный для длительного проживания многих десятков, если не сотен людей, это нечто.
      Тут, правда, не оказалось (или пока не оказалось?) ни ракет класса земля-воздух или даже земля-космос, ни бесконечных пирамид со стрелковым оружием и вообще почти ничего такого сугубо военного, если таковым не считать немалые запасы пищи, одежды и еще многого, предназначения чего Макс определить не сумел. Да и не очень-то ему показывали. В общем, это оказалось хорошо подготовленное убежище, причем подготовленное давно, очень давно, судя по сталактитам в одном из дальних ходов или, скорее, коридоре.
      Аборигены могли здесь не только скрываться чуть ли не годами, но и тайно выходить за пределы, оставаясь никем незамеченными. Ин, или все же говорун, демонстрировал это хозяйство не без гордости. Правда, при этом и не отходил ни на шаг.
      Глядя на это чудо, Макс начал потихоньку понимать, что те, кого он еще недавно принимал за дикарей, обладают немалым потенциалом, который почему-то не хотят никому демонстрировать. Еще больше он в этом убедился, когда увиделся с прооперированным Георгом. Операцию почему-то делали в другом месте, в небольшом поселке, состоящем всего-то из трех деревянных хижин в глубине леса. В грот его так и не перенесли, отговариваясь опасностью навредить раненому. Как будто раньше, там, в «метро», такой опасности не существовало! Так вот, если судить хотя бы по качеству послеоперационного шва, умело наложенному подобию и по общему состоянию парня, то работали с ним не полуграмотные коновалы, а классные специалисты, крепко, профессионально знающие свое дело.
      – Что значит «как же иначе?».
      – Эх, Максим, какой же ты непонятливый. Все просто, и ты давно должен был сам догадаться. Я же тебе уже говорил. Ты такой же, как и мы. Поэтому мы не могли тебя там оставить.
      – Ты имеешь в виду на базе? Но почему? Зачем я вам нужен? Какой смысл-то?
      – А подумать не хочешь?
      – Уже думал.
      Говорун уже так легко и где-то даже изящно изъяснялся по-русски, словно с этим языком и родился, причем еще и хорошенько учился, немало читая и развиваясь. Но этот феномен Макс уже выяснил. Когда одновременно с тобой язык учит несколько сотен тысяч индивидуумов (если только это понятие в данном случае применимо), являясь при этом как бы единым мозгом, обрабатывающем и усваивающем новую программу, разделив ее на много-много крохотных подпрограмм, то обучение идет не то что быстро, а практически моментально. И, как Макс еще предположил, если тут нет никакой подтасовки или того, что можно счесть как несовершенство перевода, по меньшей мере на каком-то этапе говорун изъяснялся с ним, прибегая одновременно к помощи сотен, если не тысяч своих соплеменников. Со-мозгов. Со-переводчиков. Со-толкователей. Со-знателей. Как угодно назови. И даже сегодня у него закрадывалось сомнение, а не разговаривает ли с ним одновременно сразу весь местный народ. Правда, когда Ин очень к месту и по делу употреблял родные сердцу выраженьица и словечки вроде «красиво жить не заставишь» или «самый лучший результат это лучший результат» о таких подозрениях как-то забывалось само собой. От этого общаться с ним становилось куда как легче и, чего уж там говорить, приятнее.
      – Да все просто, как плач ребенка. Смотри сюда. Ребенок плачет. Что делает его мать? Кидается к нему помогать. Болит там у него что или он есть хочет. Так и ты для нас.
      – Как ребенок?
      – Ну при чем здесь… – Говорун отложил на тарелку освобожденную от мяса кость и принялся кидать в рот плоды, похожие на вишни, только без косточек и куда более мучнистые. Из-за этого речь его стала больше походить на бубнеж. – Вот когда у тебя палец болит или копчик чешется, ты что делаешь?
      – Чешу, естественно.
      – Вот видишь. Но ты же не отрубаешь его или не ошпариваешь кипятком. Хотя, если бы ты доверил свой больной палец чужому дяде, какому-нибудь дураку-хирургу, то он вполне мог бы его оттяпать. Так?
      – Ну, при каких-то условиях… Допустим.
      – Вот и все! Понимаешь, мы тебя чувствуем. Как ты свой палец.
      – А почему я не чувствую вас?
      Говорун на глазах заскучнел.
      – Понимаешь, какое дело. Не знаю даже, как это тебе объяснить. Ну вот например. Кобыла массипо рожает, как правило, одного жеребенка. Бывает и двух, но это редко. Очень редко. И роды у нее при этом проходят крайне тяжело. Иногда она во время них погибает. А если допустить, что она одновременно вынашивает пять, а то и двадцать, сто полноценных жеребят? Да она просто до родов не доживет! Погибнет под одним только их весом. Ее разорвет к чертовой матери.
      – Ну пусть не полноценных. Пусть маленьких, недоразвитых, – попытался возразить Макс, развивая аналогию.
      – Ты много здесь видел неполноценных?
      Вот этого Макс не заметил точно. Все на вид крепкие, здоровые, даже старики не походят на развалины. Может, это просто образцово-показательный экспонат для заезжих туристов? Этнологическая деревня с большим количеством массовки. И вообще все происходящее по большому счету мистификация. Ну есть у них один или пусть даже десяток – хоть сотня! – телепатов, по совместительству гипнотизеров, вот они и прикрываются ими, давят на мозги заезжему туристу. И антуражики подходящие выстраивают, «кино» ему крутят. Мол, ребята, мы такие крутые, что нас лучше не трогать. Эдакая защитная окраска, увидеть которую, якобы, дано только одному из землян – бывшему жокеру и бывшему чемпиону мира по ипподромным скачкам Максу Чернову.
      – У вас что, больные дети не рождаются? – спросил Макс, вспомнив время от времени появляющиеся статьи и телевизионные передачи о врожденных уродствах и болезнях, которыми так любят шокировать обывателя журналисты. Почему-то особенно ярко и противно получается у них описывать самые кровавые, самые не гуманные подробности вроде сросшихся тройняшек с одной прямой кишкой, пораженной фиолетовым раком, спасения от которого, как известно, еще не придумано.
      – В твоем понимании – редко.
      – И что тогда?
      – Ничего, лечим.
      – И как, успешно?
      – Ну конечно! Что ты хочешь? За столько-то лет не научиться этого делать? Даже не смешно.
      Говорун, закончив есть, взял со стола что-то рыхлое бледно-желтого цвета, что Макс вначале посчитал было за очередную еду, вытер этим губы, потом руки, и положил в тарелку. Вся посуда здесь, довольно грубая, стремилась к прямоугольной форме.
      – И за сколько же лет? – спросил Макс, язвительно прищуриваясь.
      Ему показалось, что сложнее вопроса говорун еще не получал. Молчал он долго. По здешним «компьютерным» меркам – очень долго. Советуется, наверное. Как бы покрасивше соврать. Туристам ведь положено врать. Тут олень с вишневым деревом на голове, там пушка, их которой снайперски мочили воробьев, чуть дальше первобытный плот, с которого путешествовали на Луну. Кстати, выявленным шпионам врать положено тоже.
      – Понимаешь в чем дело, Максим. Много. Просто то, что в вашем понимании называется историей, у нас существует дольше. Мы не хотим тебя пугать. Это не входит в наши задачи.
      – А что входит? – зло спросил Макс.
      – Гармония, как это не смешно. У нас нет другого выхода.
      – И твой ответ способен эту гармонию нарушить? Я имею в виду честный ответ.
      – В какой-то мере да.
      – А ты не ошибаешься, Ин? Или просто напросто пугаешь меня?
      – Испуг тоже нарушит гармонию.
      – Что-то вы тут такие пугливые, – презрительно бросил Макс. Он не верил.
      – Дело не в страхе. Этого добра у нас… – Говорун усмехнулся. – Вот уж от чего не скроешься, так это от него. Но я тебя слышу. Для таких цивилизаций, как твоя, многие понятия, правила и обычаи обусловлены предрассудками. И еще всякого рода количественными категориями. Выше, быстрее, дальше, больше. Мы это прошли так давно, что уже и говорить об этом нет необходимости. Бессмысленно. Вот вы летаете на другие планеты. Зачем? Что, у вас самих чего-то не хватает? Еды? Одежды? Чего?
      – Не в этом же суть, – горячо возразил Макс.
      – Так в чем?
      – Интересно же! Жажда познаний. Это все внутренние, глубинные, если хочешь, человеческие мотивы.
      – Хорошо. Ты познал. Что дальше?
      – Ну… И дальше то же. Где предел познания? Вот ты знаешь?
      – Знаю. Только, не обижайся, мы все это уже давно прошли.
      – Ты мне еще скажи, что вы в космос летали!
      – Скажу. Летали.
      Врет ведь, подлец, врет! Не может быть такого! Дикари и – в космос. Ага! Из пушки на ядре. Туда и обратно. Ну и где же эта пушечка?
      – Только не так, как вы, – поспешил добавить говорун. – Не в физическом смысле.
      – Типа полета мысли? – усмехнулся Макс.
      – Ты очень точно сформулировал.
      – А ты, случаем, такие особенные грибочки не принимаешь, а?
      – Какие такие грибочки? – искренне, кажется, удивился говорун.
      Настроение было не то, чтобы пускаться в разъяснения, и Макс отмахнулся.
      – Ладно, проехали. – Но потом, прикинув, как будто даже усовестившись, скупо пояснил. – Это что-то вроде наркотиков. Или спиртного.
      – Это которое у тебя во фляжке?
      – Ну… Вроде того. Только – ты не обижайся – что-то не верится.
      Макс, ясное дело, чувствовал, что несколько перегибает палку. Все же он пленник, а говорун, ну, вроде хозяина у него, что ли. Раза два им, спортсменам и тренерам, спецы из охранной службы читали лекции по безопасности, в том числе рассказывали о том, как вести себя в случае захвата террористами или – такое тоже бывало – чересчур перегретыми болельщиками. Так вот, одним из пунктов там значилось: не вступать с террористами в пререкания, не геройствовать, вести себя подчеркнуто спокойно, не повышать голоса и всячески демонстрировать покорность. Словом, вести себя тише воды, ниже травы, а все остальное предоставить спецслужбам. Те же рекомендации, надо полагать, распространяются и на поведение в плену. Но тут появилась некая тональность, непредсказуемая специфика отношений, за которой не проглядывалась угроза, что он несколько распоясался, откровенно провоцируя собеседника.
      – Ну хорошо. Что тебе рассказать о твоей Земле, чтобы ты поверил?
      Макс ошарашено уставился на говоруна. Ничего себе! И вдруг сообразил.
      – Нет, дорогой. Этот фокус у тебя не пройдет. Ты, я чую, про мою Землю прямо у меня из башки все и скачал. Ты мне расскажи про то, где я не был. То, что я не знаю и знать не могу.
      – Вот видишь. Ровно то же самое и со всеми остальными.
      – Это которые… – Макс изобразил на пальцах что-то вроде краба, намекая на показанное ему «кино».
      – Со всеми, Максим.
      Макс взял со своей тарелки остывший плод и принялся медленно его пережевывать, глядя в стену, на которой висела шкура, здорово похожая на шубу того гада, который напал на него у горной реки. Толстый мех пестрой окраски смотрелся богато. На его взгляд, на ней не хватало парочки перекрещенных сабель, тогда композиция выглядела бы законченной. Мысль, которая пришла ему в голову, была ослепительно невероятной, по ощущениям сходной с тем состоянием, когда он взял свой первый кубок.
      – Ты хочешь сказать, что в каждой цивилизации есть люди типа меня? Ну, то есть, с которыми ты… Вы контактируете?
      – Не совсем так. Большинство контактов установлено с теми, кто бывал у нас. С ними нужно, как вы говорите, глаза в глаза. Но некоторые цивилизации легко идут на контакт и так.
      – И много таких? С которыми вы вот так, на расстоянии?
      – Цифра большая, но в данном случае это не имеет значения.
      – Нет, погоди, не уходи от вопроса. Или это секрет? Военная тайна.
      – Да какая там тайна! – усмехнулся Ин. – Считай, на каждого нашего по одной.
      Макс попытался вспомнить статистические данные, которыми его загружали при подготовке к этой командировке. Диаметр планеты, длина суток, среднегодовая температура, давление… Муры, которая в жизни не пригодится, наговорено было через край. А вот про численность населения… Он как-то упустил это. Миллион? Нет, больше. Ареолы расселения, племенной состав, жизненный уклад, размеры освоенных территорий… Несколько миллионов, это точно. Несколько миллионов на всю планету. Да в одной Москве больше. Так что же выходит? Сотни миллионов? Да нет, городов тут не существует, это факт. А такие вот укрытия? Гор-то тут – копай себе и копай.
      – Погоди. Ты сказал большинство. Не знаю, сколько вас всего, миллион, два, десять, сто, но если, как ты сказал, с большинством нужно глаза в глаза… Ты хочешь сказать, что у вас тут был миллион гостей? Здесь, на планете? Не… Как сказать? Не особей, а экспедиций, что ли. Типа нашей.
      – Да конечно нет. У нас все же не такая длинная культурная история, хотя в последнее время частота визитов увеличилась. Прогресс, надо полагать. Но ничего, скоро наступит спад. Мы входим в контакт по цепочке. Это понятно?
      – Чего уж не понять, – проговорил пораженный Макс.
      Это как болезнь, как грипп. Заразился один, другой, третий – и пошла гулять эпидемия, передаваемая воздушно-капельным путем. Контактно-мозговым в данном случае. Это даже не просто болезнь. Это настоящая, стопроцентная экспансия! Захват всего и вся. Только… Где доказательства? Разговоры и всякие картинки вкупе с подземными реками – все это хорошо. Но, в условиях, скажем так, гипноза, это не факт.
      – Красиво. То есть ты хочешь сказать, что у вас, как ты говоришь, контакт со всем миром?
      – Не, естественно. С некоторыми расами мы не контактируем принципиально. С некоторыми это невозможно. Скажем, какой нам интерес поддерживать отношения с цивилизацией… Водной цивилизацией акул, так скажу. Мы этот канал не поддерживаем.
      – Это у нас, что ли?
      – Нет, это я к примеру. Там вообще жидкий аммиак и все очень сложно. Они же просто убийцы. Все как бы мыслят, но при этом думают только о еде и размножении. Ошибка мироздания. Впрочем… Вы пока тоже. Только давай так! Мы никого не осуждаем. Даже вон, – говорун кивнул на шкуру.
      – Вы сними тоже в контакте?
      – Нет. Все попытки закончились ничем. Одни голые инстинкты. Но у них своя роль, своя задача.
      – А массипо?
      – Чего спрашивать, когда сам знаешь. Они, конечно, примитивные, но, так сказать, на связи. За миллион лет из них так и не удалось делать по-настоящему разумных созданий. Да, как выясняется, это и ни к чему.
      – За сколько? – вкрадчиво спросил Макс.
      – Это примерно, я огрубляю.
      – Не, погоди. Ты хочешь сказать, что вам миллион лет?
      – Ну, наш год короче вашего.
      – На пятнадцать процентов.
      – Я же говорил, что цифры слишком коварная вещь. Дело же ведь не в них.
      Макс замотал головой, словно отгоняя видение.
      – Слушай, по-моему, ты просто врешь. Миллион лет, миллионы цивилизаций. Может, скажешь еще, что тебе, не знаю, сто тысяч лет?!
      – Если говорить о моем теле, я столько не прожил бы ни при каких условиях. Сто пятьдесят – абсолютный предел. Но это уже глубокая старость, до которой мало кто дотягивает.
      – Ну чего, сто пятьдесят тоже неплохо. Я едва на половину этого рассчитываю. Но миллион лет! У тебя есть какие-нибудь доказательства посерьезнее твоих слов?
      – Вообще-то я не собирался тебе ничего доказывать. Да и чем я докажу?
      – Манускрипты какие-нибудь, документы, картины, памятники.
      – Если я правильно понимаю значение этих слов, то речь идет о неких записях, так?
      – Ну, в общем, да.
      – Понимаешь, у нас ничего такого нет. У нас вообще нет… – говорун замялся. – Писать.
      – Письменность. У вас нет письменности? – поразился Макс.
      – Нет.
      Всемирная, можно сказать, цивилизация, чуть ли не суперчеловеки и – не умеют писать! Безграмотные. Макс почувствовал, что его начинает разбирать, попытался сдержаться, не сумел и заржал в полный голос. Он не контролировал себя, раскачивался взад-вперед, из-за заливающих глаза слез почти ничего не видел да и не хотел. Безграмотные! Короли вселенной не умеют читать и писать. Скажи кому – не поверят. Засмеют. И смех разбирал его с новой силой. Бедненькие. Так, может, научить их? Макс-миссионер. Может, ему еще и рясу выпишут. До самого пола. И будет он тут как Кирилл и Мефодий в одном лице. И азбуку им напишет. А станут его… в веках… по всей планете… памятники… Проповедник Максим.
      Заливаться он закончил, поймав настороженный, даже угрожающий взгляд говоруна. Такой, что Макс испугался. Пару раз такие взгляды ему ловить приходилось. Ситуация в те разы складывалась для него, жокера, на которого порой завязаны немалые деньги, аховая. С тех пор он научился обращать на них внимание.
      – Извини, – все еще задыхаясь, проговорил он. – Рассмешил ты меня.
      Вытирая слезы, он не переставал ловить направленный на него тяжелый взгляд.
      – Что это сейчас было?
      – В каком смысле?
      – Максим, я просто хочу понять.
      – Что понять?
      – Вот сейчас ты… – Говорун нахмурился и вдруг стал издавать странные звуки. – Хы-ха-хыы-ахха.
      Глядя на него в полном недоумении, Макс сообразил, что тот таким способом обозначает или, точнее, пытается воспроизвести его смех. Это отчего-то его напугало. Поэтому заговорил Макс очень осторожно, аккуратно подбирая слова.
      – Прости, но сначала я тебя спрошу. Ладно? Только без обид. Ты что же, хочешь сказать, что не знаешь что такое смех?
      – Знаю, – очень серьезно ответил Ин. – Такое понятие у тебя есть.
      – Отлично. Если оно есть у меня, то оно есть и у тебя. Правильно? Идем дальше. Ты что, никогда не видел как смеются?
      Последовавший ответ удивил Макса до крайности.
      – Конечно, видел.
      – Тогда в чем дело?
      – Но ты же нормальный.
      – Естественно. И что с того? Я не понимаю тебя. – Макс действительно впал в глубокое недоумение. – Что, нормальность и смех несовместимы, так что ли по твоему? Послушай, ты меня пугаешь.
      – Я не пугаю. Наоборот. Это ты меня пугаешь. Сначала ты нормальный, потом смех. Так не должно быть.
      – Как это? – возмутился было Макс, но спешно взял, прямо поймал себя в руки. – Но как тогда бывает? Объясни, я не понимаю.
      Последовал еще один оценивающий взгляд, но на этот раз, кажется, без угрозы.
      – Я вижу, что ты говоришь искренне. Но при этом у тебя был смех. Это у тебя часто бывает?
      С интонациями у говоруна было не все в порядке. Какие-то они у него получались деревянными. Нет, не совсем, конечно, но все же некоторый механический скрежет чувствуется. Наверное, дело это наживное. Все же чужой язык и все такое. Тем не менее Макс уловил в его вопросе хорошо знакомую врачебную интонацию, подобную той, которая появляется у эскулапа тогда, когда он внутренне готов огласить больному свой неутешительный приговор. И Макс подобрался.
      – Как у всех, в общем. То есть… Может, раз в месяц, может реже или чаще. Кто считал? Это нельзя спрогнозировать.
      – Ну а как бы ты сам охарактеризовал смех? Что это такое?
      И снова медицинский подтекст. Что вы видите на этой картинке? А почему у вас именно такая ассоциация? А в роду у вас?… Нет? Странно, дорогой мой. А вот на этой? Вы можете объяснить? Может, у вас в детстве случалось что-то подобное? Или у ваших близких? Тоже нет?
      Самое противное, что вранье здесь не проходило, хоть ты тресни. Почище детектора лжи. Куда там электронике.
      – Я попытаюсь объяснить, Ин, только я ведь не… – Он хотел сказать «говорун», но осекся. – Для меня это непривычно. Я совсем не тот человек, который много говорит, лекции там читает и все прочее. Так что за точность определения я не ручаюсь. Если примерно, то это спонтанная реакция человека на некое внешнее событие или мысль, которая показалась ему смешной. Например, шутка. Или анекдот. Этому еще способствует хорошее настроение. Или еще бывает, когда наступает облегчение. Помню, был у нас случай с конюхом, который поставил всю свою зарплату на один забег. Ему по-свойски сказали, ну, так иногда бывает в конюшнях, кто станет фаворитом. Мужичишка он был того, непутевый. Болтлив не в меру, попивал и вообще. Словом, подшутили над ним. Якобы, кто-то, чего-то. Ну, он и захотел денег срубить. И нет чтобы втихую, а начал тоже намекать меж своих. Мол, есть информашка и все такое. Цену себе набивал.
      Вспоминая то давнее происшествие, Макс увлекся и заулыбался. Действительно получилось смешно.
      – Только кто ж ему поверит? Ну, не тот он человек, который может знать расклад. Все понимали, что ни хрена он не знает, а то, что он говорит, его просто попросили озвучить. Подстава такая. В конюшнях слухи разлетаются в секунду. А оттуда, порой, и на трибуны, и к букмекерам. Но нашелся один человек, – Макс умолчал о своей роли, – который пожалел дурака и сказал, что такого расклада в принципе быть не может. Как ни крути, а конюх он хороший. Тот выслушал, но не поверил. Повелся уже человек. И деньги приготовил. Словом, все! И сделал ставку через подставного человека. А сам уже в сомнениях. Ну а вдруг?! Напряг жуткий.
      И надо ж было такому случиться, что накануне одну из животинок – это перед призовыми-то скачками – накормили кашей. Это такая специальная пищевая смесь. Вообще это нормально, но перед заездами не рекомендуется. Не предполагаемый фаворит, но все же. Кормят ей для того, чтобы очистить желудочно-кишечный тракт от излишних каловых масс, потому что если скакун начинает испражняться во время скачки, он невольно теряет скорость.
      Как потом оказалось, того массипо кормили не совсем правильно, давая ему излишне твердую пищу, которая долго переваривается. Поэтому каша подействовала с замедлением. И вот, когда дали старт, бедняга начал не просто испражняться – фонтанировать! Как из брандсбойта. На животинок, на жокеров, на дорожку. И, так получилось, на фаворита, которого придерживали аккурат за этим серуном. Что самое неприятное – прямо в морду. Ну какая уж тут скачка! И тот, на кого указали конюху, пришел первым. Как же Яшка смеялся. Чуть не помер.
      Макс умолчал, что после того случая конюха из конюшен поперли. С треском. Правда, выигрыш свой – и немалый – он получил. Потом, как говорили, он неплохо устроился в Австралии у одного богатенького заводчика.
      – То есть у него был смех потому, что один массипо испачкал своим калом другого и жокеров тоже?
      – Не только, но и это тоже. Ведь он же в итоге выиграл. Но почему это тебя так волнует?
      Говорун вздохнул и заметно помрачнел.
      – Это правильное слово. Именно волнует. И очень сильно. Ты сказал, что у вас смеются все?
      – Ну, наверное, есть какие-то исключения, даже наверняка есть. Скажем, старые люди смеются реже, чем молодежь и дети, тяжело больные и еще кто-то, просто сейчас в голову не приходит, но, в общем-то, смеются все, чаще или реже. Для этого существуют специальные передачи на телевидении, выходят книги, журналы и вообще много чего.
      – То есть в обществе это поощряется?
      – Естественно. Так что тебя удивляет?
      – Я не могу тебе это объяснить вот так, словами. Но я тебе покажу, если ты хочешь. Только предупреждаю – это тяжелое и небезопасное зрелище. Для тебя. Я не знаю, как на тебя это может подействовать. Поэтому рядом с тобой кто-нибудь встанет, чтобы контролировать твою реакцию. Поэтому решай. Пока ты можешь это сделать.
      Реакцию на смех? Странно. Но Макс был так заинтригован, что согласился не раздумывая. То, что он, похоже, поступил опрометчиво, он понял, когда в закуток, где они сидели, вошли два крепких мужика, при появлении которых пламя масляного светильника метнулось, словно от испуга. Они решительно и молча прошли и встали за спиной Макса.
      Ну что ж, если они так боятся смеха… В конце концов, это их проблемы.
      – Тебе, наверное, будет лучше, если ты закроешь глаза.
      Макс пожал плечами и глаза закрыл.
      «Кино» началось сразу же.
      Берег очень большого озера или моря, хотя, скорее всего, это озеро, потому что, во-первых, на горизонте видны горы, во-вторых, волны маленькие, чуть ли не рябь. У воды около пятнадцати аборигенов, все сильно загоревшие. Пятеро мужчин, стоя по колено в воде с луками наизготовку, занимаются рыбалкой, высматривая добычу. Время от времени то один из них, то другой что-то достает из мешочка на поясе и бросает в воду. Подкормка. Две женщины и мальчик лет шести-семи стоят у самой воды возле двух больших корзин, в которых уже лежит пойманная рыба, прикрытая мокрыми листьями. Остальные разбрелись по берегу, что-то ищут. Место дивное, прямо курортное. И вся картинка такая донельзя идиллическая, умиротворяющая. Прямо первобытный рай.
      Происходящее «снимают» с разных точек, поэтому планы то и дело меняются. Только не прерывающийся звуковой фон – шелест воды, крики птиц, шелест деревьев и редкие человеческие голоса – свидетельствует о том, что течение действия не прерывается.
      Один из мужчин подстрелил очередную рыбу и выхватил ее из воды. На некоторое время все внимание приковано к нему и его добычи, которая пару секунд спустя летит на траву, где ее подбирает мальчишка и относит одной из женщин.
      Видимо из-за этого эпизода ни одна из «камер» не зафиксировала изменение в поведении крайнего справа рыбака. Он выронил свой лук и стрелу, которые лежали рядом с ним, на поверхности воды, он них еще круги расходились, и весь как-то странно подергивался, порывисто вертя головой, не то прислушиваясь, не то пугаясь. Звуковой фон резко изменился, наполнившись гомоном толпы. Теперь все, и на берегу, и в воде, смотрели только на него, а одна женщина, схватив ребенка за руку, поспешно повела его в кусты, что-то на ходу приговаривая. Но этот маленький эпизод был показан мельком, словно кто-то обернулся лишь для того, чтобы удостовериться. Теперь все смотрели на выронившего оружие рыбака, продолжающего подергиваться.
      Это продолжалось считанные секунды, потому что его сосед, прицелившись, пустил стрелу в его сторону, угодив точно в шею. Да и то сказать, расстояние между ними не превышало четырех метров.
      Раненый инстинктивно схватился руками за шею и стрелу, а к нему уже неслись трое, высоко вскидывая ноги и поднимая фонтаны брызг. Абориген, заметив их приближение, сделал было попытку убежать, но ему это не удалось. Первый, тот, который стрелял, метнулся к нему в прыжке и повалил в воду, окрасившуюся в розовый цвет. Двое других, опоздав ненамного, помогли ему, топя раненого и что-то делая руками под водой. Сопротивлялся тот недолго. Вскоре мужчины, подбирая на ходу оружие, пошли на берег. Женщины, подхватив корзины и детей, двинулись к кустам. Судя по тому, что тело, оставленное в воде, показано не было, никто на него не оглядывался.
      Ну и где тут смех? Пьяный оператор перепутал носители?
      – Я что-то не понял, – сказал Макс, открыв глаза. Говорун пристально смотрел на него. – Что это было?
      – Ты ничего не почувствовал?
      – А что тут можно почувствовать?!
      – Совсем ничего?
      Вопрос был задан таким тоном, что Макс почел за лучшее прислушаться к себе, к своему состоянию. Ничего. Если не считать дискомфортного ощущения из-за того, что двое здоровяков продолжают торчать за его спиной.
      – Абсолютно! Теперь объясни, что все это означает. За каким дьяволом они его укокошили? И при чем тут смех? Или это у тебя такая шутка юмора? Так вот, мне не смешно. И скажи этим, чтобы валили отсюда.
      – Не смешно? – удивился говорун, проигнорировав последнюю фразу Макса.
      – А чего тут может быть смешного? Слушай, а может, это все подстроено? Ну, такое кино. И тот мужик жив и по сей день здоров?
      – Он не был здоров. У него было такое же состояние, как у тебя во время смеха.
      Секунду Макс пялился на говоруна, пытаясь понять смысл услышанного. А потом его пробило. Так, кажется, он давно не пугался. Обернувшись, он увидел, что один их «санитаров» держит в руке приличных размеров тесак. Хорошо же они контролируют его реакцию!
      – Ни хрена себе, – пробормотал Макс.
      Эти двое готовы были убить его, так же, как того рыбачка, если он… А что если-то? Вот именно – что?!
      – Что такое кино и вот это «ни хрена»?
      – Чего? Слушай, Ин, я малость не понял. Ты тут чего, меня на ножи хочешь поставить? Или это у тебя тоже юмор? – Макс ткнул через плечо большим пальцем.
      – Мы не можем рисковать, имея дело с опасностью массовой болезни.
      – Эпидемии, – механически поправил Макс. – Это и есть массовая болезнь. Стоп. О какой такой болезни ты говоришь? Ты имеешь в виду смех?
      – Его проявления.
      – Какие? Какие могут быть у смеха проявления, кроме собственно смеха, пусть громкого, и хорошего настроения? Слушай, я так больше не могу. Скажи им убраться. Ведь эксперимент закончен? А? Или опять будем кино смотреть?
      Черт его знает, может, парни и сами поняли, а то и говорун дал им команду, но оба здоровяка вышли из-за спины раньше, чем Макс закончил свою тираду.
      – Рваные, хаотические. Когда много слоев. Вот сейчас ты, например, тоже немного рвано говоришь. Но говорить – не страшно. Страшно так думать. Это хаос. Для всех. Мы этого не можем допустить.
      – Чего? Чего вы не можете допустить?
      – У меня нет подходящего слова. Я надеялся, что ты поймешь. Ты должен был слышать, как перед тему того поднялся шум. Хаос. Или тебе повторить? Но я снова приглашу…
      – Нет уж! – взорвался Макс. – Хорош. Наверное, у тебя за спиной никогда не стояли с кинжалом.
      – Стояли. Не раз.
      Опа! Какие интересные подробности выясняются. Просто очень интересные. Это что же за порядки здесь у них? То – мы один организм, а то – за спиной хирурги с тесаками. И, главное, никакого консилиума. Хотя нет. С консилиумом тут все в порядке. Просто, можно сказать, именно с этим делом у них тут образцовый порядок. Исключительный. Невероятный!
      – Шум, говоришь.
      Кажется, и вправду, перед тем, как рыбак начал дергаться, звуковой фон усилился. Звуки стали похожи на те, что издает толпа. Как зрители на трибунах, когда фаворит вырывается в лидеры за сто метров до финиша и рвется, выходя на разрыв, доказывая, что он лучший. Был и есть.
      – Да, кажется. И что с того? Ведь вы, как я понял, все меж собой постоянно на связи. Один и сколько-то там миллионов. Или я чего-то не уяснил?
      – Но не одновременно же! – как-то очень по-человечески, эмоционально окрашено сказал говорун. – Тогда все переплетается и, хуже того, смехвыбрасывает эту дрянь наружу, сразу всем.
      – И они – тоже? В смысле, того, – крутнул Макс пальцем у виска.
      – Поэтому мы пока не позволяем тебе общаться со всеми. Пока только со мной. Ты еще очень маленький. Как грудной. Тебе пока нельзя. Все нужно постепенно. День за днем, шаг за шагом.
      Хорошенькая перспективка. Веселая.
      – И долго мне взрослеть?
      – Несколько дней, я думаю. Может быть сто. Мы не знаем.
      Тут у местных явный непорядок. Между несколькими днями и ста разница, как говорится, наблюдается без бинокля. Может, и с их миллионами то же самое? Или просто дурят? Тоже не исключено.
      Так что же, они собираются держать его у себя сто дней и больше?! На размножение, что ли? На кой он им сдался? Хорошо хоть, резать передумали. И вообще эта тема как-то слишком остро бьет по нервам.
      – Скажи, Ин, а почему у вас у всех клинки разные? То есть, может, не у всех, я не знаю, но то, что я видел…
      – В каком-то смысле это трофеи. – Говорун просто с изумительной ловкостью выхватил свой тесак, прорезав им воздух перед собой. – С такими вот ножами у нас были похожие на земляных мышей гости. Их много было таких, поэтому и много форм. Ваши ножи, кстати, тоже очень хорошие.
      – Смешно, – проговорил Макс.
      Осознание того, что разговаривать приходится не с одним индивидуумом, а одновременно с неизвестным их количеством, давило на психику, заставляя нервничать и отвлекаться. Непроизвольно вырвавшееся у него слово позволило вернуться к теме, которая на его взгляд была, как любят выражаться экзаменаторы, не до конца раскрытой.
      – Если я правильно понял, эти больные, которые, ну, заразные, как бы не могут фильтровать поступающую к ним информацию. Так? А вот, скажем, ты можешь. Правильно?
      – Я бы сказал по-другому – упорядочивать.
      – Хорошо, упорядочивать. Но, может, их можно лечить? У нас, например, психов лечат. Уколы там всякие, еще что-то. Я толком не знаю, но ведь лечат. Правда, кажется, не всех вылечивают.
      – Нет. Слишком большой риск заразиться. Раньше пробовали, очень давно, но результаты оказались неудовлетворительными.
      Наверное, им тут виднее.
      – И часто у вас так заболевают?
      – Очень. Пять, а то и больше человек за год. Это слишком много.
      – А как быть, если человек заболел, оказавшись в одиночестве? Когда некому будет пустить в него стрелу или всадить кинжал?
      – Он должен сам себя умертвить.
      Ну, теперь, кажется, понятно, почему все они от мала до велика с тесаками ходят.
      – А если не смог? Или не захотел? Может же такое быть.
      – Мы блокируемся.
      – То есть, как бы затыкаете уши?
      – Наверное, можно и так сказать. – Вдруг у говоруна округлились глаза. – Твой раненый сделал попытку убить врача.

      Еще до того, как Винер появился на базе, его предшественники делали попытки изучить язык дикарей, накопив для этого многие часы аудио– и видеозаписей. Ситуационных звуков было много, а вот слов, а тем более предложений – как грецких орешков в ладошке. Складывалось впечатление, будто они вообще меж собой не разговаривают, точнее, больше говорят с детьми, особенно маленькими. Ну и иногда, очень редко, меж собой. Такие записные молчуны. То есть работать получалось не с чем. Почти не с чем. С последней сменой на базу даже не прислали лингвиста, заменив профессионала парочкой новых программ.
      От нечего делать просматривая архив, Винер наткнулся на те записи и просто наудачу пропустил их через компьютер, заряженный этими самыми новыми программами-лингваторами. А вдруг? Ученые, как бы их не превозносили, частенько пользуются методом тыка, не зря получившего название научного. Это потом уже можно говорить о научной интуиции, системном подходе и прочих высоких материях, а вначале-то все делается на авось, которым так славятся русские. Потому-то у них в свое время наука так мощно шагнула, что не боялись они этого самого авось.
      Как и следует ожидать, ничего путного не вышло. В то время Винер пил еще немного и нечасто; тоскливая рутина внеземной базы еще не успела его засосать, и он еще испытывал некий энтузиазм и без алкоголя, но в тот вечер он как раз распечатал одну из последних бутылок коньяка – был день рождения его матери, который он неукоснительно справлял по давно заведенной семейной традиции. Под воздействием благородного, но крепкого напитка, он продолжал упорствовать, насилуя компьютер, самонадеянно перекраивая программу, вводя в нее уточнения и бессмысленные с точки зрения трезвого человека усовершенствования. Куски из других продуктов, институтские разработки, еще что-то. И заснул, не доведя дела до конца, оставив компьютер включенным. Наутро, бегло посмотрев то, что наворотил вечером и частично ночью, плюнул и закрыл программу. Долгое время не возвращаясь к ней, однажды, собравшись чистить компьютер, к тому времени сверх меры замусоренный, натолкнулся на свою полузабытую попытку расшифровать чужой язык и неожиданно заинтересовался вновь. Промучившись часов пять, плюнул, но сделал заказ на новые программы, которые за это время должны были уже появиться. Он вообще делал много всяких заказов, не больно-то щадя бюджет военного ведомства, по чьей недоброй воле оказался в этой дыре, где только и оставалось, что тешить себя надеждами на будущее. И его заявки выполнялись. Не все, далеко не все, но гораздо больше, чем он мог бы рассчитывать. Кое-что из того, что ему доставляли, он ни при каких условиях не мог бы получать в своем институте.
      С последней почтой, поступившей при доставке нового тренера, он получил здоровенный пакет программ, разбираться с которыми особо не было времени да и желания тоже, сильно подавленного перманентным похмельем.
      А тут, когда пошли эти события, и Кинг закрутил гайки, Винер решил разобрать почту и почти механически засунул в машинку новые продукты, не собираясь, по крайней мере пока, особо в них вникать. И вдруг, к его большому удивлению, поперло. На основании всего-то нескольких сотен слов, что куда меньше, чем наблюдается у самого примитивного из известных науке племен, вдруг выстроилась структура языка. Поэтому он, возбудившись, и заявил полковнику, что готов участвовать в допросе пленника, буде таковой найдется.
      И вот он нашелся. Не один, а сразу два. Или полтора, учитывая, что один из дикарей ранен, и допрашивать его, согласно закону, нельзя. Впрочем, неизвестно, какие из земных законов тут действуют.
      Ну да раненого пока отдали в распоряжение Тома Ивановича, а вот второго привели в штаб, к полковнику, где Винер, внутренне вздрагивая, настраивал аппаратуру. Черт его толкнул заявить о том, что он что-то там может переводить. Для храбрости он, отлучившись в свой бокс якобы для того, чтобы чего-то там взять, принял сто пятьдесят изобретенного им и лично приготовленного пойла, вернулся заметно приободрившимся и готовым если не к подвигу, то к более или менее продуктивной работе, когда мошонка не сжимается при виде Кинга.
      Видеть вблизи живого дикаря Винеру довелось впервые. Против ожидания тот не пах так ужасно, как профессор предполагал не без внутреннего содрогания.
      – Готов? – сурово, чуть ли не зло спросил Кинг, монументально восседая за своим столом и буравя Винера взглядом.
      Дикарь стоял у стола, скованный наручниками и охраняемый двумя дюжими солдатами. За все время своего пребывания на базе Винер всего второй раз видел наручники. Первый – где-то через две недели после прибытия сюда. Когда несколько солдат учинили страшную драку с применением холодного оружия. До смерти, к счастью, дело не дошло, но доктор Том штопал порезанных и обихаживал покалеченных половину ночи. Второй – сейчас.
      – Надеюсь, – ответил Винер, в очередной раз проверяя аппаратуру. Самодельщина, конечно, но не в этом, в конце концов, проблема.
      – Я – тоже! Приступим тогда. Спросите у него, сколько человек в его племени.
      – Извините, полковник. В моем распоряжении очень скудный словарный запас. Будет лучше, если для начала он ответит на простые вопросы, чтобы аппаратура смогла хоть немного пополнить словарь.
      – Ну так действуйте.
      Винер проговорил в микрофон фразу, которую назначил стартовой. Преобразованная аппаратурой, она прозвучала чудовищным набором звуков, от которых у нормального человека ум в гармошку складывается.
      – Ты хорошо ‹себя› чувствуешь?
      Дикарь изумленно, даже испуганно посмотрел на динамик, из которого шел лишенный интонаций голос.
      – Ты не ‹должен› бояться. Говори.
      Из-за крайне скудного запаса слов фразы, естественно, получались корявые, недоделанные, но Винер полагал, что лучше хоть так, чем вовсе никак.
      И дикарь заговорил.
      Аппаратура, кажется, начала потихоньку сходить с ума. Ни одного знакомого слова! Ни единого. Хуже того, профессору даже показалось, что язык, которым пользуется дикарь, не похож на то, что воспроизводит его аппаратура. Наверное, его племя говорит на своем языке. Как в старом анекдоте про девицу, у которой начал расти живот. Откуда, откуда! На исповедь сходила.
      Но и это ничего. Все его слова пишутся. Только как это полковнику сказать? Злой, зараза.
      – Господин Ларусс, мне кажется, что это другой язык.
      – Так какого черта!
      – Мне нужно с ним поработать. Не знаю, может быть, мне потребуются еще сутки. Или двое. Или…
      – Ну и забирай его. Увести!
      Спустя примерно час, когда аппаратура и следом за ней дикарь переместились в его бокс, Винер приступил к налаживанию языкового контакта. Ну как это делается? Показываешь палец и говоришь: «Палец», инициируя визави произнести то же на своем языке. Кальвин Винер не был профессиональным лингвистом, но как и многие люди, представляющие окружающий мир по большей части умозрительно, теоретически, полагал, что умный и образованный человек в состоянии изучить и в итоге сделать любую работу, если у него для этого достаточно времени и ресурсов. Ну и, само собой, желания. А уж изучить язык примитивного дикаря, имея в своем распоряжении аппаратуру и программный продукт, обогнавшие убогую недоцивилизацию на многие тысячи лет и вовсе не проблема. Главное – терпение и упорство. А еще охранники – без них никак – и стимулы в виде, например, вкусной еды.
      Сутки спустя Винер задался вопросом – кто быстрее сойдет с ума, он или аппаратура. У аппаратуры и, что еще более прискорбно, у него самого складывалось впечатление, будто дикарь говорит сразу на нескольких языках. У него менялась тональность, скорость речи, длинна и характер слов, строение фраз.
      Попытка наладить контакт с раненым дикарем тоже ни к чему не привела.
      Отправив – или отпустив под почти нескрываемые улыбочки солдат – дикаря на гауптвахту, где его и второго содержали, Винер не слишком долго принимал решение как поступить. Он напился прямо в рабочем боксе. И перед тем как заснуть на полу, постелив вместо матраса несколько слоев упаковочных пленок, решил, что завтра же устроит себе членовредительство, благо что какой-то корабль все еще висит на орбите. Все, к черту! Домой. Надоело…
      Он не знал, да его это и не интересовало, что полковник Ларусс – век бы его не видеть, скотину! – получил два сообщения и одно предложение.
      С ним снова вышли на связь с корабля, продолжающего висеть над головой, что не могло не раздражать полковника, не без оснований полагающего, что все это неспроста; за ним, привыкшим считать себя здесь чуть ли не самодержцем, просто напросто наблюдают, практически не скрывая этого.
      – Господин полковник, – обратился к нему с экрана уже знакомый тип. – В последние дни мы стали невольными свидетелями действий ваших солдат и офицеров. Мы, конечно, далеки от ратного дела, но нам представляется, что некоторая, скажем так, неуверенность действий ваших подчиненных связана с тем, что они недостаточно осведомлены о перемещениях и местонахождении местного населения.
      – С чего вы это взяли, господин Чалистер?
      – О, нам это просто показалось. Я же уже сказал, что в ратном деле нам очень далеко до вас. В этой связи у нас есть к вам деловое предложение. Волей случая у нас на борту оказалась новейшая аппаратура слежения спутникового базирования. Насколько мы можем судить по сопроводительной документации, с ее помощью можно мышь увидеть под землей, не говоря уж о более крупных объектах всего лишь в лесу. Мы полагаем, что техника такого рода может вам очень пригодиться, если не сказать, что она может стать жизненно необходимой.
      – У нас довольно своего оборудования, – сказал полковник. – И, заверяю вас, надлежащего качества.
      Ему очень не понравилось, что кто-то, какие-то попы, ведущие себя как заправские торгаши, нашли у него слабость, разговаривать о которой с гражданскими он элементарно не имел права. И что это за гражданские такие, которые умеют делать подобные выводы?
      – Я чрезвычайно раз за вас, поверьте. Только за те девять лет, что прошли с момента выпуска ваших спутников слежения, техника сделала очень большой шаг в этом направлении. Я бы сказал громадный, но не хочется свою речь чрезмерными эпитетами, пусть даже и заслуженными. От этого в глазах слушателя ее достоверность не повышается. Уверен, что знай вы, где в настоящее время находятся стоянки и логова местного населения…
      Полковник взорвался.
      – А вы знаете, что по действующим правилам вы, располагая подобной информацией, обязаны поделиться ей с военными даже не по первому требованию, а просто по самому ее факту? В противном случае у вас могут возникнуть крупные неприятности.
      – С чего вы взяли, что она у нас есть? Мы всего лишь предположили, что ее нет у вас, и вспомнили, что соответствующее оборудование имеется у нас на борту, после чего сразу же предложили вам его приобрести. Не больше и не меньше. Причем мы готовы смонтировать ее на имеющийся у нас спутник в самые сжатые сроки и сами же вывести его на орбиту, снабдив его необходимым запасом топлива. При этом мы идем к тому же на немалый риск, так как наш клиент, которому все это предназначено, может подать на нас в суд за нарушение договорных обязательств.
      Полковник нахмурился. Торгаш обыграл его вчистую. Если б все это принадлежало ему самому, то можно было бы потребовать предоставить аппаратуру для временного использования в связи с чрезвычайными обстоятельствами военного положения, в состоянии которого фактически находится база. А так как имущество принадлежит третьему лицу, доверителю, согласно букве и духу закона Чалистер должен костьми лечь, охраняя его от любых посягательств. Он вправе защищать его даже с оружием в руках. А уж говорить о сумме неустойки, которую он может выкатить военному ведомству, и подумать страшно, ведь в нее войдут не только стоимость собственно имущества, но и недополученные доходы следующих периодов, неопределенно долгих, так что размер компенсации зависит только от степени буйства фантазии истца.
      И торгаш, скорее всего, врет, когда говорит, что не знает мест нынешних стоянок дикарей. Наверняка знает. А вот он, командир военной базы, не знает, хотя и обязан. То, что пару дней назад удалось засечь две небольшие группы и атаковать одну из них – всего лишь удача, пойманная за улетающий хвост. С тех пор спутники фиксировали лишь крохотные, в две-три особи, группки дикарей. И ни единой обитаемой стоянки. Просто как сквозь землю провалились. Уж не на это ли намекал торгаш? На то, что сквозь землю? Все интереснее становится.
      – И сколько же вы хотите?
      – Не так много.
      Может, для кого-то названная цифра и в самом деле ассоциируется с понятием «не так много», но только не у полковника Ларусса. Он едва из кресла не выпал.
      В результате переговоров, с перерывами шедших более трех часов, цену покупки удалось снизить почти на семь процентов, и господин Чалистер клятвенно заверил, что уже завтра новый разведспутник военного ведомства будет выведен на согласованную сторонами орбиту. И сразу же после того, как все формальности были закончены, огорошил полковника, сказав, что только что на его имя получены аж два сообщения.
      Удивляться было чему. Аппаратура сверхдальней так называемой мгновенной связи стоила так дорого, в том числе ее эксплуатация, что даже военные использовали ее только лишь в стратегически значимых случаях. На базе, например, ее не было. А вот на корабле – была!
      Теперь стало понятно, почему торгаши зависли на орбите. Вероятно, они сообщили в министерство, что некоторое время готовы служить в качестве ретранслятора – за определенное вознаграждение, конечно. И, естественно, пользуясь мгновенной связью, давным-давно провели банковскую операцию по получению наличности на свой счет.
      Первое из расшифрованных сообщений было по казенному кратким и сухим. В нем говорилось о смерти его отца и заканчивалось одним единственным «соболезнуем». Второе было куда более эмоциональным и пространным. В нем замначальника управления, обращаясь лично к полковнику, в весьма красочных выражениях живописал, чем грозит последнему перерасход бюджетных средств, и грозил в самое ближайшее время устроить хорошую проверку на предмет того, за каким чертом на базе потребовалось такое количество успокоительных лекарств. А пока что требовал подробного отчета на этот предмет и объявлял о неполном служебном соответствии.
      Представив реакцию руководства на покупку спутника, Кинг испытал острую необходимость надраться до потери пульса. Это называется потерять нюх. Слишком долго он находится вдали от начальства. Настолько, что вполне может быть выброшен на улицу без пенсионного обеспечения.
      Приняв за упокой души отца грамм триста, полковник связался с торгашами и договорился о транспортировке на Землю тела майора Строга. За счет военного ведомства, конечно. В ответ ему сообщили, что монтаж и запуск спутника будет закончен на два часа раньше оговоренного срока. Торговцы явно спешили, но Кингу было уже наплевать. Запершись в жилом боксе, он допил литровую бутыль и завалился спать прямо в одежде. Дежурный, пытавшийся вызвать его по коммуникатору, не смог его разбудить.

      Костику было неспокойно. Две лошадки болели и хирели на глазах. Злющий Густав все дни, проходя мимо их денников, только шипел, уже не в силах членораздельно выражаться. Уж скорее бы они померли, что ли. Костик давно усвоил, что с мертвыми меньше хлопот. С живыми-то намаешься. Шум от них, суета и всяческие неприятности. А с мертвыми что? Тишина и покой.
      Он сидел в своей каморке, слушая глубоко им любимую печальную музыку и разговаривая про себя, когда прозвучал омерзительный вызов по коммуникатору, который Костик боялся одевать, отчего тот большую часть времени – да что там! все время – висел на стене. С опаской подойдя к нему, посмотрел на злое лицо офицера.
      – Спишь там, что ли?!
      – Спать рано.
      – Срочный выезд. Готовь десять лошадей. Бегом!
      Пожав плечами, Костик аккуратно выключил музыку и вышел в коридор конюшни. А чего их готовить? Они всегда готовы. Помыты, накормлены, навоз вывезен, седла на месте. Что еще надо?
      Позвякивая ключами, отпер замок и распахнул створки ворот, предусмотрительно отступив в сторону. Когда-то давно он вот так же открывал, а эти ворвались толпой и сбили Костика с ног. Больно тогда было Костику, он долго плакал и скулил. Его пожалел только старый тренер, который позже покалечился. Хороший был человек. Умер, должно быть.
      Капитан Берг вбежал в конюшню одним из первых. Дежурный сообщил, что новый тренер только что вышел на связь. Он неподалеку, километрах в пятнадцати от базы, в лесу, практически на опушке. Слегка травмирован, устал, голодный как собака, но жив! Полковник наверняка напился, а без его личного разрешения вертолеты хрен покинут территорию базы, так что, посоветовавшись с Таубергом, решили, не дожидаясь утра, срочно направить за Чемпионом спасательную группу. Время хоть и позднее, но до настоящей темноты еще далеко, часа два. Главное успеть засветло отыскать Чемпиона, добро хоть сигнал его коммуникатора устойчивый.
      Берг засомневался было, чего ж он столько времени не выходил на связь и вообще есть вопросы, но майор Тауберг, приняв командование на себя, распорядился организовать спасательную экспедицию и точка.
      – Живо, живо! – орал капитан, седлая своего скакуна.
      Но ничего, в норматив укладывались. После гибели майора Строга на его должность приказом командира базы его должность занял Берг. Эх, война! Тут уж кому как повезет. Это повышение здорово воодушевляло капитана. Не только прибавка к жалованию, но и неожиданно открывшиеся перспективы роста не могут не воодушевить молодого офицера, сознательно, по расчету, связавшего свою жизнь с армией.
      За ворота базы вышли рысью. Все, до последнего солдата, понимали, что нужно спешить; возвращаться в темноте никому не хотелось. Поэтому на знакомой дороге подгоняли лошадей, заставляя их переходить на крупную рысь. При этом рядовой Карнеги едва не сорвался с тропы, чудом вырулив с опасного края. Кое-кто из солдат вспомнил про себя, что покойный майор этот участок проходил куда осторожней. Толковый был мужик, мир его праху. А Чемпион, если уж столько времени пробирался по лесу, мог бы и еще одну ночку потерпеть. Чего в ночь-то!
      Закрыв ворота, Костик прошелся по конюшне, подмел сор, под злым взглядом Густава отвез его к утилизатору и вернулся к себе. Ему хотелось послушать музыку и поговорить с самим собой.
      Суета, крики – все осталось там, за дверью его крепости. Здесь он говорил. Много, умно, бесконечно. Хорошо тут Костику.
      «Ты хороший, Костик».
      «Я хороший».
      «Ты так ловко и хорошо управляешься с лошадьми».
      «Очень хорошо. Я стараюсь».
      «А зачем надевают на лицо?»
      «На лицо надевают, чтобы ничего не видеть».
      «Так разве может быть?»
      «Я не знаю что одевают».
      «Круглое. Очки».
      «Очки надевают, чтобы лучше видеть. Костик никогда не надевал очков».
      «Даже в темноте?»
      «Это очень хитрые, особые очки. Я знаю»,
      «Ты большая умница. Молодец. Все должны брать с тебя пример. Хочешь показать пример? Хороший пример. Ты же умный».
      «Костик очень умный».
      «Костик самый умный! Гауптвахта. Ее охраняют. Но ты же разведчик. Тут все разведчики, но ты же самый лучший, да?».
      «Очень лучший, да».
      «Нужно схитрить. Обмануть. Сколько там охранников?».
      «Охраняют. Они там».
      «Вот видишь! Молодец! Их надо отвлечь. А хочешь их убить?».
      Костик закатил глаза. Убить… И будет тихо. Хорошо. Спокойно. Костик хочет убить. И разговаривать. И музыку слушать. Он хочет. Ему нравится.
      «Возьми нож. Где твой нож?».
 
      «Я не знаю».
 
      «А как ты хочешь убить?».
      «Я не знаю. Ругать надо. Умрут».
      «Нет, ругать никого не надо. Это нельзя. Надо тихо. Ты же сильный. Сколько ты тачек сегодня вывез?».
      «Костик вывез тачки!»
      «Очень большой молодец! А они слабые. Ты их возьмешь руками за шею и сильно сдавишь. Так?».
      «Я очень сильный».
      «Тогда иди. Встань и иди. Тебя все любят. Убей их. Руками за шею. Сильно. Но сначала выпусти лошадей. Пусть они погуляют по коридору».
      Караульный рядовой Тошиба (в приютном доме под Марселем ему, подкидышу, дали эту отвратительную фамилию из-за врожденного косоглазия) откровенно скучал на посту. Ну чего тут охранять-то! Что, какой-то дикарь разнесет бокс из бронепласта? Да его гаубицей не прошибешь, не то что какая-то там тварь недоразвитая. Нарушая устав караульной службы, он, отойдя за угол, курил, зажав сигарету в кулаке. Офицеров Тошиба, честно-то говоря, побаивался. Среди них такие суки попадаются! А сегодняшний помдеж просто сука из сук, сам наизнанку выворачивается и других туда же. Хорошо хоть Строг сдох, тот вообще натуральным живодером был.
      Он только затоптал окурок, как к «губе» подошел этот дурак их конюшни, который только и умеет, что идиотски улыбаться и лошадиное говно таскать. Ну вот какого, спрашивается, таких в космос берут? И ведь, поди, тоже немалую деньгу получает. И зачем, интересно, идиоту деньги? Слюни ими подтирать?
      Тошиба сплюнул. Ладно, все развлечение. Охренело уже тут торчать, хоть над дураком посмеяться.
      – Стой! – караульный лапнул автомат, не делая даже попытки перевести его в боевое положение. И добавил. – Стрельну, козел.
      – Костик хороший.
      – Ага! В гробу ты будешь хороший. С дыркой в балде твоей бестолковой. Хочешь праздника? Это я тебе сейчас устрою. Похоронный марш просвистеть? Один куплет. А то это, сам, может? Валяй, я погожу. Свистеть-то умеешь?
      – Хорошо умею.
      Тошиба развеселился.
      – Так свисти, черт недоделанный!
      Надув губы, идиот стал выпускать через них звуки, похожие на пердеж, выдувая при этом густые слюни.
      – Громче, дура, не слышу! – начал духариться Тошиба.
      Ему в жизни столько раз приходилось бывать объектом насмешек и издевательств, что эту науку он изучил до тонкости. И навсегда запомнил самое главное правило – кто не топчет тебя, того топчешь ты. И наоборот. Если б ему от рожденья досталось здоровья чуток побольше, то он бы такую поляну вокруг себя растоптал – загляденье. До конца жизни хватило б. Но и так ничего, нормально устроился. Контракт на десять лет со внеземкой – и гуляй с полной мошной.
      Идиот вдруг, подойдя вплотную, протянул свои ручищи и вцепился в глотку, пьяно мяслянясь глаза. Типа, кайф ему подошел.
      Рядовой Тошиба, разом вспомнив устав и, больше того, борясь за жизнь, заученно врезал идиоту, оказавшемуся неожиданно крепким, весь из мускулов, в живот. Какая там дробинка слону! Недоделок вообще ничего не почувствовал!
      Наверное, это была последняя разумная мысль, которую бывший подкидыш родил под хруст ломаемых позвонков и гортани. Все остальное было из области выживания и прощания с жизнью.
      То, что с легкой руки начальников называлось гауптвахтой, представляло из себя всего лишь несколько переделанный жилблок плюс хороший замок. Если посмотреть объективно, без зависти и предрассудков, Кинг жил ровно в таком же. Да и Тауберг тоже. Только у тех ключи от своих хором хранились в карманах, а от этих двух пеналов – в караульном помещении, в смысле архитектуры так же идентичном. «Губа» отличалась лишь наличием густых решеток на окнах, играющих роль сугубо психологического фактора, так как между ними и находящимися внутри имелись бронированные стекла, по прочности вряд ли уступающие бронепласту, которым они, в сущности, и являлись.
      Расправившись с караульным, Костик замер, как автомат, исчерпавший свою рабочую программу. Что дальше? Он не знал. Потом, кое-что припомнив, сообразил. Труп – тачка – утилизатор. Он даже успел сделать пару шагов в сторону по направлению к своему транспортному средству, когда опять заговорил.
      «Ты молодец».
      «Костик молодец», – повторил он.
      «Нужно открыть дверь».
      Да, конечно, он вспомнил! Подергал за ручку, но прочная дверь не поддалась.
      «Нужен ключ».
      «Возьми его. Ты знаешь, где он?».
      «В карауле».
      «Иди в караул и возьми ключ».
      «Мне не дадут».
      «Ты хороший. Кто тебе не даст ключ?».
      «Офицер. Там офицер. Офицер мне не даст».
      «Офицер плохой. Убей офицера. И возьми ключ. Потом ты им откроешь дверь».
      С некоторым сожалением посмотрев на мертвого караульного – программа мертвый-тачка-утилизатор оказалась невыполненной, – Костик пошел в караулку.
      Сидящий перед монитором сержант Поплавский, исполняющий сегодня обязанности начальника караула, прекрасно видел дурачка, идущего в его сторону, но не испытывал по этому поводу никаких волнений или хотя бы предчувствия. Максимум что могло случиться, это желудочные колики у одной из лошадей, но это совсем не причина для беспокойства. Пусть об этом у других голова болит.
      Стандартный блок разделен легкой загородкой на две части. В передней находится монитор слежения и прочая аппаратура, а также время от времени собирается бодрствующая смена. В задней – отдыхают те, кому по расписанию положено отдыхать. Сейчас в рабочей зоне находился один только сержант, остальные пошли на обход территории.
      – Тебе чего? – спросил Поплавский, отворачиваясь от экрана. Несмотря на всю ответственность службы ему тут было дико скучно. – Случилось что?
      – Мне ключ.
      Сержант автоматически глянул на застекленный шкафчик, в котором каждый на своем крючке висели ключи с бирками.
      – Какой еще на хрен…
      Передняя, рабочая часть караульного помещения хоть и большая в блоке, но все равно маленькая, если не сказать крошечная, поэтому Костик, сделав всего два шага, оказался рядом с сержантом и сжал своими лапищами его шею.
      Не ожидавший подобной подлости сержант тем не менее мгновенно среагировал, вцепившись в запястья идиота и бросая его через бедро. Отличный, много раз отрепетированный прием, который, несомненно, принес бы результат, не будь здесь так тесно.
      Костик, уже оторванный от земли, неожиданно зацепился ногой за тяжеленный оружейный ящик, точнее, носок его ботинка каким-то чудом влетел в оттопыренную ручку и застрял там. Сержант, почувствовав успешное проведение приема, привычно, как это всегда делал на тренировках, подсел и подался корпусом вперед, придавая необходимое ускорение телу на его плечах, но сработавший как якорь ящик не дал возможности красиво завершить прием, и сержант, все еще удерживаемый за шею мертвой хваткой, упал назад, на уборщика. Тот, тяжело рухнув на спину, в придачу ударился головой о дверной косяк, но несколько мгновений, за которые совершалось падение, даром не потерял, продолжая сжимать шею сержанта, которая хоть и была накачана многочисленными тренировками, все же не выдержала бокового ускорения и хрустнула. Так что некоторое время на полу лежали двое.
      Спасла Костика все та же теснота караулки. Когда-то, когда перегородки тут вообще не было, отдыхающий наряд не мог делать то, что, согласно устава караульной службы, был обязан, а именно спать. Причина проста – тут для этого оказалось слишком шумно. И тогда выстроили перегородку. Звуконепроницаемую. Поэтому те, кто находился отсюда всего-то в трех шагах, не услышали шума борьбы и продолжили выполнять свои служебные обязанности.
      А Костик, очухавшись, спихнул с себя тело сержанта, взял ключ и пошел, пошатываясь, к гауптвахте.
      «Костик молодец, он все правильно делает».
      Вскоре оттуда выскочил абориген, подхватил автомат и, стараясь держаться в тени, скользнул по направлению к конюшне. За ним побрел Костик, держась за голову обеими руками. Его-то и увидел наряд в составе двух человек, завершающий обход территории и вышедший на край спортгородка.
      – Глянь, нализался, что ли? – усмехнулся один, зябко передергивая плечами. Здесь, на высоте, по ночам здорово холодало.
      – Надо его тормознуть, – решительно сказал второй. – Сержант наверняка его сейчас видит. Замордует потом. Эй! Ты! Стой!
      Подай караульный эту команду чуть раньше, он, возможно, сумел бы увидеть разбитую голову дурачка. Но после того, как прозвучало «Стой!», вопреки всякой логике как раз и началось очень интенсивное движение.
      Ворота конюшни распахнулись, и из них выскочили лошади, просто повалили как подарки из рога изобилия. Сразу перейдя в галоп, они понеслись на караульных, наполняя ночь тяжелым топотом. Один успел отскочить, спрятавшись за столб турника. Второго растоптал относительно невысокий жеребец. Сбив солдата с ног, задней правой ногой он наступил ему на грудь.
      Дальше начался хаос.
      Сначала вспыхнула конюшня, хотя, казалось бы, гореть там особо нечему. Чуть позже заполыхал так называемый сарай с запасом фуража. Вот уж где было разгуляться огню. Люди стали выскакивать на улицу, кто кое-как одетый, а многие и вовсе никак. Когда сработала система пожаротушения, сначала повалили клубы пара, резко ухудшившие видимость, но по каким-то неизвестным причинам очень быстро вода перестала поступать, так что работала лишь пена, залившая часть площади горения. Вспыхнули прожекторы, слепя людей, но ясности они не прибавили. Вскоре прозвучали первые одиночные выстрелы. Кто-то решил отстрелить взбесившихся скотин, нещадно топчущих людей.
      Кинг, встрепанный, помятый, с пистолетом в руке и по форме одетый, выскочив на улицу, был сбит с ног пробегающим мимо человеком с окровавленным лицом. Кто это, определить не удалось, но полковник запомнил у него наколку в виде оскаленного тигра на плече. Не исключено, что это столкновение спасло полковника, потому что он, взяв себя и выпавший на землю пистолет в руки, вернулся в свой бокс, откуда уже через три секунды связался с дежурным.
      – Что, твою в жопу, происходит?
      Со сна и похмелья голос у полковника был хриплый до неразличимости отдельных слов.
      – Пожар в конюшне, – отрапортовал дежурный, но уверенности в его голосе не чувствовалось. – Лошади вырвались наружу.
      – Ваши действия? – просипел полковник, наливаясь кровью.
      – Организую команду по тушению. Пытаемся поймать животных.
      Дежурный лукавил, по крайней мере отчасти. Если кое-кто и вправду делал попытки остановить лошадей, пусть только стреляя в них, потому что иным способом остановить этих взбесившихся громадин не представлялось возможным, то тушить пожар никто и не пытался. С одной стороны, было известно, что все строения базы оборудованы автоматической системой пожаротушения, так что беспокоиться особо не о чем, с другой же, никакой реальной возможности справиться с огнем иным способом не имелось даже теоретически, а льющаяся пена уже начала приносить результаты.
      – Жду подробного доклада через три минуты.
      За три минуты полковник успел немало. Он выпил полбутылки соленого чая со льдом – лучшего средства от жары и похмелья, запив им две синие таблетки с фирменным белым треугольником, побрился, сменил рубашку… Он успел бы еще больше, если б снаружи не грохнул взрыв.
      Полковник Ларусс, немало повоевавший за свою жизнь, пострелявший и повзрывавший, умел на слух отличить взрыв артиллерийского бронебойного снаряда, выпущенного из гаубицы 122 мм, от взрыва, произведенного ракетой индивидуального ношения класса земля-земля, взрыв самодельного фугаса от взрыва ручной гранаты наступательного действия. Это взрыв ни с чем подобным не идентифицировался. Но он был здорово похож на подрыв боеприпаса. В том смысле, что набора разного состава. Скажем, патроны, запалы, парочка гранат или что-то в этом роде. То есть взлетел на воздух чей-то индивидуальный боекомплект, а, к счастью, не склад боеприпасов. Пока.
      Это «пока» металось в голове полковника, как хорек по клетке, когда он вылетел из двери своего бокса и через несколько шагов нырнул в дверь бокса штабного, на бегу успев окинуть взглядом территорию базы, насколько это возможно. Взрыв, судя по плотным клубам дыма, произошел в районе столовой. Интересно, мать вашу, что там могло взорваться?! Как всегда, несчастья не происходят поодиночке.
      Дежурный, сидя перед экранами, пялился в них и, судя по тому, как мелко тряслась его пятка подогнутой под кресло ноги, он сильно, очень сильно нервничал. И еще остро пахло потом, хотя кондиционер круглосуточно поддерживал в помещении комфортную температуру в плюс восемнадцать, необходимую влажность и обеспечивал своевременный обмен воздуха.
      – Что произошло? – спросил Кинг, бесцеремонно вытряхивая из своего кресла офицера.
      – Взрыв, кажется…
      – Для подобного вывода не обязательно носить офицерские погоны.
      Патентованная таблетка вкупе с правильным питьем быстро оказывали свое благотворное действие.
      – Быстро на территорию. – И, обращаясь к экрану, на который он уже вызвал майора Тауберга, скомандовал, – Возьмите людей, человек пять, и бегом к конюшне. Я хочу знать что там. Камеры ничего не показывают, один дым.
      – Есть!
      – Действуйте! – Он уже переключился на Вочевски. Его коммуникатор включился, но показывал лишь часть настенного календаря с голой девицей. Так, опять нарушаем. – Берг!
      Капитан отозвался мгновенно. Впечатление такое, что он скачет верхом.
      – Вы где?
      – Нахожусь в рейде.
      – Какой к черту рейд! Возвращайтесь назад. Живо!
      Что-то сильно ударило в стену штабного блока, так, что тот шатнулся. Взрыв? Но звука не было. Камеры наблюдения не фиксировали происходящее возле штаба, поэтому полковник, схватив пистолет, выскочил наружу. И увидел удаляющийся зад лошади. Громадный зад. Что, эти скотины совсем с ума посходили?!
      Сделав шаг вперед, он, взяв пистолет обеими руками, поднял его и, почти не целясь, выстрелил несколько раз подряд. Уши от выстрелов привычно заложило, хотя он и приоткрыл рот при стрельбе. Наверное, из-за этого он не сразу услышал топот, а когда услышал и повернулся на звук, увидел несущуюся на него скотину с оскаленной мордой.
      Полковник еще успел выстрелить трижды, практически очередью, когда лошадь снесла его, сбив на землю. Полковник успел увидеть, как животное, надломившись, словно обесточенная игрушка, рухнуло на него, задавив, расплющив своей горячей, пахнущей потом тяжестью.
      Кто-то догадался привести в действие электропривод ворот, и те открылись. Звуки выстрелов участились, и несколько животных – это хорошо было видно – выскочили наружу. Потом кто-то, какой-то «снайпер», расстрелял прожектор у ворот, и все, что некоторое время происходило в их районе, стало почти не видно.
      Офицеры, ругаясь в голос, понемногу начали наводить порядок, когда из клубов пара и дыма по людям ударила автоматная очередь. Кто-то упал, кто-то заорал, остальные метнулись в стороны, ища укрытие от новой напасти. Майор Тауберг навскидку выстрелил в том направлении. Попасть он не надеялся да, в общем, и не хотел. Нужно было просто образумить какого-то психа, слетевшего с катушек из-за всего этого бедлама. Он еще докопается, кто это там такой умный нашелся, что бы по своим стрелять. Мозги живо вправит.
      – Батист! – крикнул он в ближайшее лицо. – Возьми еще одного человека и бегом туда. Разберись и мне доложить. Быстро!
      Две фигуры поднялись с земли и рванули в обход, низко пригибаясь, быстро растворившись в дыму.
      – Встать! Все за мной! – орал майор, пинком поднимая лежащего неподалеку солдата. – Все за угол! Встали, встали, коровы.
      Он видел, как на полковника рухнула лошадь, придавив его. После такого не выживают. Впору ложками соскребать, чтобы было хоть что-то похоронить. В связи со смертью полковника его последний приказ в каком-то смысле потерял силу, и Тауберг, приняв командование на себя, по меньшей мере пока, посчитал за лучшее собрать людей и навести хоть какой-то порядок. А для начала их нужно вывести в безопасную зону, где не будет непосредственно стрессообразующего фактора, так деморализующего личный состав.
      Со стороны столовой тоже слышались команды, густо перемежаемые матом. Таубергу показалось, что это Густав, но времени на то, чтобы вслушиваться, не было ни секунды.
      В это время со стороны хозпостроек раздался звук автоматной очереди и почти сразу погас свет. Кто-то расстрелял блок питания базы. Во многих помещениях имелись автономные источники питания, но до последнего момента никто не догадался их задействовать, так что территория освещалась только смутными багровыми бликами, пробивающимися сквозь дымную пелену. Видимости они почти не прибавляли, позволяя лишь ориентироваться по ним в пространстве.
      Кто-то неподалеку испуганно заорал. Чертыхаясь, Тауберг выхватил из ножен нож и включил фонарик, вмонтированный в его рукоятку. Луч света, хорошо видимый в дыму, запрыгал по лицам солдат.
      – Все ко мне!
      Нет, это не блок питания. Его ядерный котел даже пулеметом не взять, да и пушкой не всякой. Это распределительный щит. Но кто же это там стреляет? На идиота что-то не похоже. Тауберг попытался прикинуть, мог ли один человек за эти несколько секунд переместиться с той позиции, откуда он стрелял по людям, переместиться к щиту. Если бегом, то, в общем-то, не исключено. Да, совсем не исключено. Хорошо, если так. Тогда, значит, действует одиночка. Хуже – когда группа. Но кто, кто?! И еще одно. Теперь можно не сомневаться, что причиной пожара стал поджог. Но зачем, какой смысл? Точно псих. Псих?! Ах ты ж!…
      Со стороны ворот послышался какой-то шум, но майор предпочел сейчас на него не отвлекаться. Сначала нужно организовать людей. Хорошо бы, если это Берг со своими людьми вернулся. Все же боевой офицер.
      – Быстро, быстро! – кричал он, размахивая лучом фонаря как плеткой. – Вот сюда, сюда.
      Сам, отскочив за угол, вызвал караульное помещение, со стороны которого блеснул луч света. На экранчике появилось растерянное лицо солдата.
      – Включить резервное освещение.
      – Господин майор, у нас ЧП.
      – У всех ЧП. Выполнять! Сами не в состоянии додуматься?
      Теперь Берг. Надо его вернуть. Хочется надеяться, что он недалеко уехал. А может, уже и возвращается вместе с тренером. Как это все не кстати.
      И тут загорелось аварийное освещение. Это, конечно, не штатный вариант, но и его хватило, чтобы от увиденного майор впал в ступор.
      По плацу двигались дикари. Их было много, человек тридцать, не меньше. С ножами и какими-то палками в руках, хищно пригнувшиеся, они наводили ужал.
      – А-а-а, – истерично заорал солдат в одних трусах и бросился бежать.
      Этот крик вывел майора из ступора.
      – Огонь! – заорал он и первым начал стрелять, почти не целясь при этом.
      Да какой там огонь! Большинство выскочили из своих кроватей в том, в чем спали. И, само собой, без оружия. Его поддержал автоматной стрельбой кто-то слева, первой же очередью выкосив трех бородачей. Дикари бросились врассыпную.
      – Оружие! Всем взять оружие и занять оборону!
      Со стороны конюшни послышалась автоматная очередь. Другая – у штабного блока. Живем!
      Это ощущение и неистовые вопли майора, несколько напоминающие истерику, заставили большинство солдат, держась группками, броситься к дверям жилых блоков, где, в соответствии с последним распоряжением полковника они теперь держали личное оружие. Майор вместе с рядовым, хоть и голым, но с оружием, прикрывали их, стреляя на любое шевеление.
      Позиция, которую они заняли, оказалась не самой лучшей. Им виден был кусок плаца и северная и северо-восточная часть базы. То, что творится у ворот, не просматривалось.
      И как, как такое могло случиться? Где все эти датчики, инфракрасные камеры и прочие навороты, стопроцентно, как считалось, отслеживающие периметр. Караул, в конце концов.
      Майор снова вызвал караульное помещение. То, что он увидел, его совсем не порадовало. Солдат, крепкий парень, он еще показывал всякие чудеса на турнике, метался в узком пространстве, отбиваясь автоматом от двух наседавших на него дикарей.
      – Да ты стреляй! – в сердцах воскликнул Тауберг, и парень, словно услышав его, нажал на спусковой крючок.
      Скорее всего, произошло это непроизвольно, потому что ствол автомата в этот момент был обращен вниз и в сторону, но и это дало некоторый эффект. Дикари отскочили, а рядовой – Гезуи, теперь майор вспомнил, – перехватив оружие, выстрелил по ним почти в упор, поводя стволом из стороны в сторону не как опытный боец, а как мальчишка при игре в войнушку, стремящийся демонстративно положить как можно больше предполагаемых, часто воображаемых врагов и показать при этом себя с самой что ни на есть героической стороны. Отстрелявшись, он остановившимся взглядом смотрел на трупы перед собой, явно не понимая что делать дальше.
      – Гезуи! – крикнул майор, привлекая к себе внимание. – Рядовой Гезуи!
      Тот с испугом обернулся на экран.
      – Что?
      – Приказываю организовать оборону караульного помещения. На базу совершено нападение.
      – А? – нервно переспросил тот. – Ага.
      И в один прыжок оказался вне поля экрана.
      Со стороны конюшни снова раздалась автоматная стрельба. Кто-то закричал. И еще одна очередь.
      – Нужно пробиваться к штабу, – сказал майор. – Из этой дыры мы ничего не увидим.
      Рядовой кивнул, переступив босыми ногами.
      – Бежим на счет три. Стреляй во все, что шевелится. Готов? Раз. Два… Три!
      Бергу или тому же Кингу хорошо. Они всю жизнь этим занимаются. Ну, полковник-то уже отзанимался. Они всю жизнь бегают, стреляют, скачут, выполняют марш-броски. У них это в крови. Ему тоже, конечно, приходилось потеть на кроссах и стрельбищах, но, по большому счету, у него другая стезя. Контрразведка и агентурная работа – вот его конек. И он был на хорошем счету. Если б не некоторые грешки, черта лысого он оказался бы тут. Это не было пределом его мечтаний, вербовать стукачей среди солдат и выявлять настроения у офицеров. Какая уж тут скрытность, какая ювелирная работа! Большинство почти в открытую его ненавидят. Тупость, безысходность и пьянство.
      Скача зайцем через плац, именно так, этими словами, майор Тауберг, разумеется, не думал. Но чувствовал – точно. Шлепавший за ним босыми пятками солдат неожиданно выстрелил и майор, обернувшись на бегу, увидел куда. У стены, сползая по ней, был дикарь с поднятой рукой, в которой отблескивал приготовленный для броска кинжал. До двери штабного блока, перегороженной тушей лошади, оставалось несколько шагов, когда пущенный откуда-то сзади тяжелый клинок раздробил шейные позвонки майора и вышел наружу, над кадыком.
      На плац выскочили сразу две лошади. На повороте их обоих заносило, так что задние ноги они отбрасывали наружу куда дальше, чем передние, при этом сильно клонясь корпусами. Рядовой, на которого они мчались, еще успел вскинуть автомат и даже выстрелить, но не успел узнать, попал он или нет. Его растоптали в трех шагах от тела майора.

      Еще в училище Берг понял, насколько он отличается от остальных. Речь даже не о том, что учился он лучше многих. Это само собой, как и то, что, скажем, он легче сходился с женщинами или завоевывал расположение начальства. Как раз это он считал нормальным, само собой разумеющимся. Это данность, и говорить тут не о чем. Однажды курсант второго разряда понял, что он не любит засад и боится темноты. Такое открытие его, лучшего и самого перспективного на курсе, поразило. Высоты, например, он нисколечко не боится, а вот темноты – пожалуйста. Откуда? Ведь в детстве, кажется, ничего подобного за ним не наблюдалось.
      Уже тогда, в училище, у него замечали некоторую жесткость. Если не сказать жестокость. Лично сам он считал это всего лишь требовательностью. К окружающим и самому себе. Ведь он будущий офицер, командир, а не вязкая и скучная даже самой себе домохозяйка, склонная к истерикам и выяснению отношений, которая не мыслит себе жизни без телевизора. И так же, как преодолевал себя в беге и силовых упражнениях, он стал бороться со своей нетерпеливостью и страхом. Метода-то, в сущности, одна – нагружать те группы мышц, которые требуется развить. Будь это большая трапецевидная мышца, извилина в голове или психологический изъян.
      Он старался. Он очень старался. И преодолел, переборол себя. Страха перед темнотой больше не было. Но нелюбовь и настороженность остались. И сегодня, выезжая, по сути, в ночной рейд, он если и не испытывал страх, то уж глухую, скрытую неприязнь – точно.
      В принципе, такой приказ можно было бы и оспорить. Отговорить. Привести аргументы. Ну глупость же тащиться куда-то на ночь глядя. Рано утром или хоть перед рассветом – пожалуйста. Это разумней и куда продуктивней. Да и Тауберга он, по большому счету, не считал за командира. Так, штабная крыса, не более.
      И он оспорил бы, если б не чувствовал за спиной того давнего страха. А вдруг догадаются? Заподозрят? Этого он позволить себе не мог. Страх перед тем, что кто-то может догадаться о его старом и давно преодоленном страхе у него остался.
      Пока спускались от ворот базы в долину, Берг все размышлял. Ну вот почему Строг – мир его праху – мог, наплевав, кажется, на все, жестко отстаивать свою точку зрения? А почему он так не может? И в очередной раз приходил к неизбежному выводу – из-за застарелого страха, который он хотел бы скрыть. Психология! В училище про это рассказывал им вечно румяный, животасто-жопастый препод, разматывая цепочки человеческой психологии. Тебя в детстве мама в угол ставила? Вот у тебя и получилась боязнь женщин. Спер из отцовского кошелька пару монет на жвачку и игровые автоматы? Папашка не заметил? Привет, у тебя развивается привычка к воровству. И, сколько бы тебя ни наказывали впоследствии, ни сажали в тюрьму, в подсознании все равно стоит каменное убеждение – не поймают. Если с девочкой первый раз не получилось – пусть потом сто раз все было как надо! – а это помнится, страх живет, никуда он не девается.
      На вызовы тренер не откликался, хотя его коммуникатор уверенно показывал место нахождение, и это тоже беспокоило Берга. Следующий повод для беспокойства появился минут через двадцать, как они бодро выехали за ворота базы. Тропа, много раз езженая и знакомая до последнего камешка, последней трещины, оказалась заваленной. Не сильно, так, небольшая осыпь, проехать можно, но – на большом протяжении. Пришлось сбавить скорость. Связавшись с дежурным, капитан сообщил о задержке и ее причине, при этом усиленно вертя головой по сторонам. Не нравилась ему эта осыпь. Конечно, подобное случалось здесь и раньше, горы есть горы, но – не нравилось.
      Когда спустились в долину, уже наползали ранние сумерки, а кое-где, в тени, стало почти как ночью. Берг почти бессознательно проверил, на месте ли очки ночного видения, хотя до этого проверял дважды. Старый, почти побежденный им страх давал себя знать.
      До точки, где находился Чемпион, оставалось около километра.
      Оглядываясь и всматриваясь в лица своих людей, капитан пытался угадать испытываемые ими чувства. Но особенного беспокойства никто не выказывал. Нетерпение – пожалуй. Да еще настороженность. Но так и должно быть.
      – Оружие наизготовку! – приказал он, когда подъехали к лесу.
      И, поколебавшись секунду, надел очки, хотя, казалось бы, особой надобности в них не имелось. Но в здешнем лесу и днем-то темно, почти повсеместно стоит полумрак, а уж вечером и подавно. Капитан Берг сильно рассчитывал на ночнушки; в полумраке они должны были помочь увидеть хоть дикарей, хоть животных, несмотря на то, что после ночного пекла, нагревшего листву и деревья, эффективность прибора, реагирующего на тепловые излучения, гораздо ниже.
      И уже через пару минут похвалил себя за предусмотрительность. В кронах деревьев мелькнуло нечто, похожее на крупную обезьяну. Разглядеть это нечто не представлялось возможным из-за густой листвы, но сам факт того, что там, наверху, имеется крупное существо, по размерам схожее с человеком, не могло не насторожить. К тому же до сих пор обезьяны здесь не встречались.
      – Карнеги! Все внимание наверх, – скомандовал Берг.
      Посмотрев на экран коммуникатора, он с удивлением обнаружил, что тренер удаляется. Не по вектору движения группы, а под большим углом, и очень медленно, но тем не менее. Берг очень живо вспомнил последнюю охоту, во время которой так нелепо погиб майор Строг. Нет, он и мысли не допускал, что дикари могут затеять игру с коммуникатором. Как ни прост тот в использовании, для дикаря это неразрешимая загадка. Он скорее ее разобьет или повесит на шею вместо ожерелья, однако это перемещение капитану сильно не понравилось. Впрочем, нельзя исключить, что Чемпион уходит, скажем, от какого-нибудь зверя. Или по иным причинам меняет дислокацию. Для подобного существуют тысячи причин. Например, место, где он первоначально затаился, оказалось оккупировано змеями или муравьями.
      Однако не следовало сбрасывать со счетов и самый худший вариант. Вариант ловушки. Дикари-то они, конечно, дикари, но ведь и методы у них дикие. Может, запытали парня, а он и… Хотя, языковой барьер нельзя сбрасывать со счетов. Вон профессор бьется, ах компьютер дымится, и все без толку.
      Берг поднял руку, призывая к вниманию.
      – Спешились.
      После того случая, когда лошадь унесла тренера и рядового Мальтиуса, он перестал доверять этим скотинам. К тому же в лесу удобнее действовать пешком. Да и расстояние – всего ничего.
      Оставив двух солдат стеречь лошадей, Берг с места взял хороший темп. Расстояние невелико, поэтому силы можно не беречь. И метров через двести увидел, что его расчеты летят к чертовой матери. Он уперся в болото. Точнее даже не болото, а некая водная поверхность, неравномерно покрытая растительностью, из которой вырастали огромные деревья, далеко наверху переплетенные кронами. Естественно, что съемка сверху не зафиксировала преграды.
      Сделав знак остановиться, он пытался понять, как двигаться дальше. Если вправо, в том направлении, куда движется Чемпион – меньше километра! – это выглядит короче. При условии, что болото скоро закончится. Обходить слева явно дольше, но зато он твердо уверен, что метров через пятьсот, на опушке, никакого болота уже нет.
      Он махнул рукой влево и возглавил движение.
      Здесь, под деревьями, еще стояла дневная духота, усиливаемая высокой влажностью. Но Берг, рассчитав, что по любому бежать им не больше трех, от силы четырех километров, скорость передвижения взял соответствующую. Все еще были шансы найти тренера до того, как окончательно ляжет темнота.
      Получилось, как он и рассчитывал; болото закончилось раньше, чем лес. Правда, Берг не учел, что возле воды кустарник и прочая мелка растительность растет гуще, чем в лесу, что здорово задерживало движение, заставляя продираться и петлять, но они успешно обогнули водную поверхность и, хочется надеяться, вышли на финишную прямую. До наступления темноты оставалось меньше часа. Надо успеть.
      На бегу приказав коноводам, чтобы перемещались на опушку, Берг прибавил темп. Полтора километра.
      Этот берег оказался куда более изрезанным и непроходимым, чем противоположный, поэтому приходилось здорово отклоняться влево, делая дугу, внутри которой оставались мелкие заливчики и лужи, из которых доносились неприятные звуки явно животного происхождения. То кто-то протяжно вздыхал, то разряжался почти собачьим тявканьем (капитану это напомнило одну дамочку, к которой он наведывался, будучи курсантом; у нее жила голая собачонка очень мерзкого вида, которая приветствовала его подобными звуками), то что-то с плеском ухало в воду. Солдаты не снимали пальцев со спусковых крючков автоматов.
      В лесу темнело стремительней, чем Берг предполагал. Парни уже начали задыхаться; воняло тут изрядно.
      Когда до цели осталось метров сто пятьдесят, капитан повернул строго на нее. Под ногами хлюпала жижа, в траве шарахалась какая-то мерзость, а когда, казалось, осталось всего ничего, от силы метров шестьдесят, вдруг началась глубина. Сначала по колено, а потом резко, чуть ли не ступенькой – по пояс.
      Сделав знак остановиться, Берг уставился на карту, показывающую маршрут передвижения Чемпиона. Если ей верить, то он двигался примерно здесь. Он попробовал пройти вперен, но почти сразу провалился по грудь. Двое солдат, протянув ему автоматы, вытянули на мель.
      Здесь прохода не было.
      Он ничего не понимал.
      – Назад. Обойдем посуху. Там должно быть что-то вроде полуострова или косы.
      Когда выбрались на твердую землю, обнаружили, что все обвешаны какими-то тварями, похожими одновременно на рыб и пиявок. Пару минут ножами счищали эту дрянь, морщась от отвращения. Когда лезвия десантных ножей случайно вспарывали покрытые хитином тельца, из них валило ярко-зеленое. У рядового Батиста оказался прокушен ботинок.
      Темнело уже просто на глазах. До цели все еще оставалось полторы сотни метров. И она двигалась!
      Еще одна попытка связаться с тренером ни к чему не привела. И тогда Берг решился.
      – Чемпион! – крикнул он и прислушался. Тихо. Даже твари перестали шуметь. – Макс!
      – Я здесь! – донеслось в ответ.
      – Макс! Мы идем! Ты где?
      – Здесь я.
      Звук шел по меньшей мере тридцатью градусами левее от того места, откуда подавал сигнал коммуникатор тренера. Аномалия? Искривление магнитного поля? Всяко бывает, особенно во внеземелье. Случается, и черти к постовым в гости приходят – поболтать. Но капитан Берг в чертовщину не верил. Он верил себе и своим чувствам.
      – Иди к нам! – позвал он и напряженно прислушался. «Здесь» и «я» слишком уж простые слова.
      – Не могу. Идите вы ко мне!
      Вот так уже лучше.
      Все, темно. Теперь ночнушки напялили все. В кустах и траве сидели, лежали, двигались существа разной величины. К счастью, оказалось, что вода несколько теплее суши и оттого светилась несколько ярче в окулярах приборов, так что хоть так можно было рассчитывать не попасть в трясину.
      – Влево, – велел Берг, решив двигаться по суше.
      Вода, особенно в темноте, таила в себе слишком много опасностей. Тут и сухопутные-то животные изучены не очень хорошо, так что уж говорить о водных обитателей. Порой у Берга возникало желание как-нибудь взять за шкирку профессора и притащить сюда – пусть работает. А то все отсиживается в своей лаборатории да канючит привезти ему какой-нибудь экземплярчик поинтереснее.
      С правого фланга поступило сообщение о том, что за деревьями кто-то прячется. Берг, идущий впереди, тоже увидел фигуру, похожую на человеческую.
      – Макс! – позвал он, отступая за ствол.
      – Я тут!
      Капитан прекрасно помнил, откуда шел голос всего пару минут назад. Теперь он оказался значительно правее и дальше, там, где по расчетам Берга, находилось болото.
      – Иди к нам!
      – Тут болото!
      – Тогда стой на месте!
      – Стою!
      Берг даже рот приоткрыл от напряжения, старательно вслушиваясь в голос. Временами ему казалось, что это не тренер, а порой наоборот – он.
      – Мы обойдем с востока! Жди там.
      С востока, значит, с того берега, который они покинули полчаса назад. То есть с противоположной стороны болота.
      – Я понял.
      «Я тоже!»
      – Включи коммуникатор!
      – Он утонул.
      Перекрикиваясь, Берг продолжал всматриваться в темноту и не забывал поглядывать на экран. Коммуникатор Чемпиона медленно, но неуклонно двигался. Может, течение? Или тварь какая его заглотила? Да ну, бред. Последнее дело придумывать всякие объяснения тому, что и так ясно.
      Теперь он очень отчетливо увидел фигуру метрах в тридцати от себя, перебегавшую от дерева к дереву.
      – Занять оборону, – шепотом приказал он, укладываясь между корнями. – Коноводы внимание! Приготовиться вести огонь на поражение.
      Он понятия не имел, какая сила играет с ним в жмурки и кто с ним разговаривает. Берг даже не исключал, что это может оказаться и сам Чемпион. Под наркотиками или под гипнозом – сейчас это не имело значения. Сейчас важно было без потерь отойти к лошадям и во весь опор дуть на базу. В деталях он станет разбираться не раньше чем утром, да и то при поддержке с воздуха.
      Когда фигура мелькнула во второй раз, совершая очередную перебежку, Берг выпустил в нее очередь, увидел, как та упала, и заученно перекатился на другую сторону ствола. Справа раздалась еще одна очередь. Потом слева. К ней присоединилась другая.
      – Приготовиться вести огонь разрывными. Доложить о готовности.
      Дождавшись, когда семь человек произнесли «Готов!», приказал открыть огонь, после чего двигаться на юг, к лошадям.
      Если до этого лес озаряли только отдельные вспышки выстрелов, пляшущие на срезах автоматных стволов, то теперь окрестности словно вспыхнули фейерверком. Ближе, дальше, впереди, слева, справа и даже позади отряда стволы деревьев заискрились многочисленными микровзрывами, извергающими искры.
      Длилось это недолго, секунд десять, но Берг по себе знал, какое ошеломляющее действие оказывает подобный салют, особенно когда ты к нему не готов. Когда все вокруг тебя взрывается, кажется, что каждая пуля летит точно в тебя, а на голову сыпятся огненные осколки. На некоторое время человек оказывается полностью деморализован и не способен к активным и сколько-нибудь осмысленным действиям действиям. Для дикарей, не знакомых с огнестрельным оружием, этот эффект должен быть сильнее в разы.
      Берг решил не мудрить с маневрами, а напрямую идти на соединение с лошадьми. Он подумал, что играть с противником, потенциал которого тебе недостаточно ясен, да что там! – совсем не ясен, выйдет себе дороже. Ну никак не вяжутся первобытные дикари и игры с коммуникатором, а тем более их способность изъясняться на земном языке. Вот это-то его пугало больше всего. Отныне все переворачивалось, вся их шитая белыми нитками миссия выглядела совсем иначе. Тутошние гуманоиды вдруг оказались как-то чересчур, неожиданно разумными.
      Передвигались стандартно, двойками, каждая из которых в определенном смысле действовала автономно. Вскочил, бросок вперед, залег, прикрывает передвижение второго, который опережает первого и тоже залегает.
      Капитан на экране своего коммуникатора отслеживал передвижение людей. Если не придираться к мелочам, то все шло нормально. Некоторые задержки и неловкости, вполне объяснимые темнотой и общим нервным напряжением, выглядели если не простительно, то объяснимо. Если бы… Ему не понравилось, что Карнеги, опытный, казалось бы, космодесантник, слишком задержался на очередной остановке. До опушки оставалось не более четырехсот метров, когда капитан Берг решил отбросить хитрости и отдал приказ бежать напролом. Все эти уловки с подстраховкой хороши для адекватно вооруженного противника. А что у дикарей? Ножи. Ну, может быть, какие-нибудь луки или копья. Ну кто мог ему сказать, когда он был курсантом, что к дикарям, вооруженным примитивным оружием, должна применяться иная тактика ведения боя? Подобного и в мыслях ни у кого не было!
      Выдвигаясь на новую позицию, ему приходилось выполнять триединую работу. Бежать, стараясь обогнуть препятствия. Наблюдать по сторонам, готовясь огнем подавить любую попытку нападения. И еще по коммуникатору следить за передвижением бойцов. Ну что ж, участь любого командира тяжелее, чем его подчиненных.
      Запутавшись ногой в сплетении травы, он упал, заученно перекатываясь через плечо и держа автомат наизготовку, и вдруг увидел, что вверху, практически над его головой, на ветках дерева сидит какая-то обезьяна. Или человек. В смысле дикарь. Упершись лопатками в землю, капитан на весу, без упора, почти не целясь, выпустил в цель шесть или семь пуль. Великолепная аппаратура позволила увидеть, как из изумрудно окрашенного тела вылетели изумрудные же капли. Наверху ухнуло и тело, хорошо видимое на фоне остывших деревьев, сверзлось вниз, упав в нескольких метрах от капитана.
      За эти несколько секунд, что ушло на падение, Берг понял, что это никакая не обезьяна!
      Вскочив, он бросился к опушке.
      Засада. Самая настоящая, квалифицированно подготовленная засада.
      В кармашке правого рукава, чуть выше локтя у каждого выходящего на боевое задание десантника торчат, как газыри, четыре программируемые гранаты пальчикового типа. Берг, укрывшись за толстым стволом дерева, посмотрел на коммуникатор и одновременно на ощупь достал одну. Приподнял головку, вводя ее в боевое положение, и, отщелкнув три деления, швырнул в темноту, туда, откуда только что убежал. Убежал, да! Следом вторую, но чуть в сторону. Тридцать секунд. И припустил вперед.
      Нет, никакой паники. Все осмысленно. Десятки мелких шариков – еще с училища помнится, что их ровно сто тридцать шесть – через полминуты ринутся наружу, поражая всех и вся в радиусе до ста метров. В условиях леса зона поражения естественным образом снижается, но за это короткое время он сумеет не только преодолеть этот рубеж, но и если не уничтожить, то хотя бы задержать преследователей. Да даже просто шокировать их, деморализовать.
      Коммуникатор показывал, что группа в полном составе уверенно приближается к выходу из леса.
      Позади один за другим прозвучали два взрыва, упав красными сполохами на стволы деревьев.
      Сто, даже меньше, метров.
      Перепрыгнув через куст – как же хорошо чувствовать себя молодым и сильным! – Берг впереди увидел просвет.
      Шальная, недостойная командира мысль, пришла к нему. Каждый за себя.
      Он подавил ее, свалившись за ствол дерева и уставившись в коммуникатор. Один, два, три, четыре… Семь! Мимо него пробежал кто-то громоздкий, тяжело дыша. Времени идентифицировать его не было. Еще один шум как от ломящегося через заросли кабана раздавался справа.
      Ходу, ходу!
      Слева сзади раздалась автоматная очередь. Берг посмотрел вверх. Обезьяны атакуют и оттуда. Но никакой опасности не увидел.
      Перекатившись, вскочил и бросился вперед.
      Наверное, можно – или нужно? – было организовать групповое движение. То, что называется «кольцо». Ощетинившись автоматами, как древнеримская «черепаха» копьями, выйти из опасной зоны. Казалось бы, хороший прием против неорганизованных, дремучих дикарей, которые в принципе не способны противостоять организованному и обученному воинскому подразделению. Но это только в принципе, по идее. Кадровый офицер капитан Берг, что называется, задницей чувствовал, что все не так просто. Да и какая к черту «черепаха» в условиях темноты и леса? Просто большая и неуклюжая мишень.
      Потом, все разборы потом. Когда выберемся.
      На опушке кустарник, как это и всегда бывает, оказался особенно густым и свирепым. Берг, наплевав на сохранность одежды и штатного оборудования, проломился через него, находясь – честно – на гран паники.
      Ночнушка позволила ему увидеть, что лошади, тревожно взмахивая мордами, уютным табунком стоят он него метрах в двухстах, не больше.
      Но он не стал поддаваться инстинкту и бежать к спасительным лошадям. Вместо этого переместился в сторону, под большой куст, и осмотрелся. Тут, на выходе из леса, тоже вполне можно устроить засаду. Правда, до сегодняшнего дня у дикарей не наблюдалось оружия, действующего дистанционно, только ножи и иногда копья, так что на открытой местности они не представляли большой опасности, но тем не менее Берг предпочел быть осторожным, нежели мертвым.
      Из кустов с шумом выскочил какой-то солдат и, увидев табун, бросился к нему. Следом второй, третий. Берг посмотрел на экран и увидел, что все успели выбраться из леса, кроме Карнеги, который почему-то двигался параллельно опушки, приближаясь к капитану. Потерял направление? Это с коммуникатором-то? Так не бывает.
      Капитан вызвал его.
      – Карнеги! Почему не выходишь?
      – На болото напоролся.
      – Какое еще болото? Давай ко мне.
      – Сейчас.
      Болото какое-то… Капитан только что там проходил и никакого болота, даже жалкой лужи не увидел. А этот – нате вам пожалуйста. Совсем от рук отбились. Сейчас! Как будто устав не для него писан.
      Берга вдруг прошиб пот.
      Чтобы Карнеги сказал «Сейчас»?! Да за ним в жизни такого не водилось!
      Вскочив, капитан со всех ног бросился к лошадям, оглядываясь на ходу. Черт, хороший был солдат, надежный. Жалко его. Но как такое могло получиться? Ничего, пока коммуникатор рядового активирован, он успеет скачать с него записи последних минут. Сейчас главное уйти от леса подальше.
      Он уже настолько близко подбежал, что слышал запах животных и отчетливо видел фигуры солдат между ними. Они негромко переговаривались. Он еще раз оглянулся. А вдруг?
      И вдруг произошло! От стены кустарника отделилась бегущая фигура. Слава тебе… Что-то в ней не то. Берг остановился. Это не Карнеги. Нет, точно не он! Это же дикарь! Капитан вскинул автомат, готовый в любую секунду выстрелить. Кто-то, мягко ступая, подошел к нему сзади.
      – Это не Карнеги, – проговорил капитан. Он не понимал, зачем к ним бежит дикарь. Может, сдаваться? Или он тут вроде бессеркира? Так валить его, и дело с концом.
      – Конечно, – ответил из-за спины незнакомый голос. – Не он.
      Берг резко обернулся. Перед ним стоял дикарь в форменной куртке с сержантскими нашивками и сдвинутыми на лоб ночнушками.
      – Не надо, капитан Берг. Иначе ты сейчас же будешь убит.
      То, что дикарь почти без акцента говорит с ним на его родном языке, пожалуй, поразило Берга даже больше, чем то, что он оказался в плену.
      – Отдайте оружие и садитесь на массипо.
      – На что?
      – На это животное, – пояснил дикарь, отбирая у него автомат, а потом и пистолет, и нож.
      – И что дальше?
      – Ничего нового. Пошли.
      К удивлению капитана ближайшая из лошадей подогнула колени и опустилась на землю, подставляя седло седоку. Берг взобрался на него, за его спиной ловко разместился дикарь, они тронулись. И тут капитана вызвал полковник Ларусс. Берг почувствовал, как в его правую уперлось что-то острое. Берг подумал, что у него, да и у всей группы, появился шанс.
      – Вы где? – спросил полковник. Лицо его было злым до невозможности.
      Острое кольнуло сильнее.
      – Нахожусь в рейде.
      – Какой к черту рейд! Возвращайтесь назад. Живо! – проорал полковник и оборвал связь. Похоже, на базе что-то произошло. Судя по злющей роже Кинга, вряд ли это что-то можно считать радостным событием.

      – Вы его убили, – проговорил Макс, стоя над телом Георга, грудь которого была вспорота одним единственным ударом ножа.
      Он чувствовал опустошение после потери единственного человека, который находился рядом с ним. Конечно, толку – практического, материального – от тяжело раненого парня было немного, но с его смертью Макс лишился чего-то такого важного, после чего он чувствовал себя буквально обворованным. Давно он не испытывал подобных потерь, если не считать его отлучения от скачек.
      – Я же тебе уже говорил, что он попытался убить одного из нас. Кстати, того, который его лечил. Вот, – говорун показал на нож-выкидуху, валявшийся на земле рядом с телом убитого солдата.
      Такие ножи в большом ходу у приблатненной молодежи, которая в большом количестве вьется вокруг ипподромов. Полиция и собственная служба безопасности, осуществляющая охрану на входе и трибунах, собрали немалую коллекцию подобного барахла наряду со многим другим и как-то устроили большую выставку, где в витринах буквально грудами выложили свою добычу. Да и у самого Макса в детстве имелся такой же, только не с черными пластмассовыми накладками, а с желто-серыми из дуба. Так, по крайней мере, уверял пацан, отдавший его Максу в обмен на цепочку. Кстати, цепочка была хорошая, это он до сих пор помнил. Правда, нож тогда казался куда лучше…
      – Я тебе не верю, – упрямо проговорил Макс, отворачиваясь от тела и упершись взглядом в говоруна.
      – Как это? – удивился тот.
      – Он же не дурак, чтобы, можно сказать, чуть ли не на операционном столе устраивать поножовщину.
      – Тебе должно быть виднее. Но только я тебя не обманывал. Просто мы на это не способны, если я правильно понял это слово.
      – Обманывать, это значит говорить не то, что есть на самом деле, – пояснил Макс. – Или будет.
      – Значит, правильно я понял. Мы этого не можем делать по определению. Как такое может быть, если все мы знаем друг о друге все до мелочей?
      – Но я-то вас так хорошо не знаю.
      – Ты хочешь этим сказать, что ради тебя мы сделали исключение? Зачем? Чтобы через некоторое время, когда ты освоишься, узнал то, что есть по правде? То есть совершить большие, даже невероятные усилия ради того, чтобы… Я даже не знаю для чего. Пойми ты, у нас нет навыка обманывать. Как нет третьей ноги или крыльев.
      Наверное, это так и есть. Но поверить в то, что этот парень, показавшийся Максу вполне разумным и адекватным, правда, несколько нагловатый, вдруг стал кидаться с ножом на, по сути, врача, который – такое вряд ли возможно не заметить – вооружен здоровенным тесаком, это невозможно. Не логично. И Бессмысленно. Для чего? Отомстить? За что? За то, что тот его лечит? Глупость. Что попал в плен? От отчаяния? Умопомешательство?
      И вдруг он понял. По крайней мере ему показалось, что понял. Георг просто не хотелбыть в плену. Фактически он пошел на самоубийство. Не исключено, что одним из поводов для этого послужило то, что он, Макс, покинул его. Пускай не по своей воле, но это ничего не меняет.
      Максу было хреново. Хотелось что-то сделать. Например, напиться. Это самое лучшее, что он мог придумать. Только чем? Достав из набедренного кармана фляжку, взболтнул ее. В ней оставалось меньше четверти. Свинтил крышку и залпом допил коньяк. Легче не стало, но знакомый вкус и приятная горечь, обжегшая пищевод, чуточку примерила его с действительностью.
      – Что ты с ним хочешь делать? – спросил говорун, наблюдавший за ним с заметным неудовольствием.
      Макс пожал плечами. Ну что тут делать? Не воскрешать же. Хотя, может, это намек? Черт их знает, этих местных, может, они и это могут? Он же намекал на то, что они в медицине чуть ли не боги.
      – А что вы делаете в таких случаях?
      – Вешаем.
      – Чего?! Как это вешаете?
      – На дерево. Или опускаем в море. Смотря где. А что еще можно делать? В горах кладем на скалы. В пустыне на песок. Иногда просто оставляем на земле, но это редко, в крайнем случае. Хотя разницы, в общем-то, никакой.
      – То есть не хороните? В том смысле, что в землю не закапываете?
      – Нет. А зачем? Птицы и звери есть везде – съедят.
      Тогда зачем вешать на дерево? Бросали бы прямо так и все дела. Жив…
      – Послушай, Ив, у вас что, нет никаких ритуалов? Ну там поминки, я не знаю, пляски какие-нибудь. Тризна! – вспомнил Макс подходящее слово.
      – Я не очень понимаю, о чем ты.
      – Как же тебе объяснить. Семья покойного, друзья собираются, сочувствуют, выпивают. Сострадают. Песни поют, что-то еще.
      – Зачем собираться? Мы в таком случае и так все переживаем.
      Да уж, это как раз понятно. Действительно, зачем устраивать какие-то там посиделки с фальшивыми завываниями и неискренними тостами, если они и так все и всегда вместе. Никакого театра, никакой показухи, никакой неискренности.
      Коньяк, как бы мало его ни было, начал действовать, и Макс задал вопрос, который в иных обстоятельствах задавать поостерегся бы. Уж больно тема нежная, легко ранить можно. И, соответственно, нарваться на неприятности.
      – Скажи, а у вас бог есть?
      – Кто?
      – Ну, не знаю как объяснить. Вы в кого-то верите? На небе кто-то есть? Или под землей? Кто всем управляет!
      – Всем? Объясни, я что-то не догоняю.
      Это «не догоняю» в устах говоруна прозвучало до того неожиданно, что Макс даже растерялся.
      – Облака, погода, душа, загробный мир, солнце, болезни, – выдал Макс набор, который пришел ему в голову. – Грех, в конце концов. Хотя нет, греха у вас, как я понимаю, нет и в помине. Кто-то же все это создал?
      – Я, кажется, понимаю, что ты имеешь в виду. Ты хочешь сказать, что у вас существуют некие свои правила, по которым расстаются с умершим?
      Вообще-то Макс имел в виду совсем другое. Но неожиданно ему пришла в голову шальная мысль.
      – Есть. И очень строгие. Его, – он кивнул на труп, – я должен передать его родным для совершения обряда прощания и похорон.
      Эту процедуру Макс постарался вообразить со всей возможной четкостью. Плачущие старики-родители и многочисленная скорбящая родня с мокрыми платочками у глаз, пышный гроб с бронзовыми ручками, пышные речи, прощальный салют, исполняемый парадно одетыми солдатами, медленное опускание домовины в могилу, щедрые горсти земли, потом холмик, заваленный венками. Но самое главное он – горевестник, находящийся на центральном месте.
      – Он твой и ты можешь распоряжаться им так, как считаешь нужным. Мы не должны идти наперекор твоим обязательствам, невыполнение которых в дальнейшем может оказать на тебя, а следовательно и на нас, негативное влияние. Мы надеемся, – говорун заговорил медленнее, – что сумеем тебе помочь исполнить свой долг доставить мертвого родителям.
      Макс, осознав сказанное, вперился в него, как, что называется совершенно правильно и достаточно образно, баран на новые ворота. Они что, и межзвездные перелеты освоили?! Тоже силой мысли, что ли?
      – Объясни, – осторожно проговорил он.
      – Насколько нам известно, вскоре с корабля, который находится сейчас на орбите, будет осуществлен запуск челнока, чтобы забрать тело майора Строга. Мы думаем, что они не откажутся взять и тебя с твоим мертвым.
      – Откуда вы это взяли? Или там, – Макс показал пальцем вверх, – у вас тоже есть контактер вроде меня?
      – Мы использовали ваши коммуникаторы и с их помощью контролировали переговоры с орбитой. Ничего сложного, нам приходилось решать задачи и сложнее. Только есть одна трудность. Старт может произойти очень скоро, через час или около того, а до места посадки нам добираться часов пять. Как ты сам понимаешь, если к ним обращусь я, они меня вряд ли послушают. Необходимо, чтобы это сделал ты сам. Только, к сожалению, твой коммуникатор далеко.
      – Так что же делать? – всерьез обеспокоился Макс.
      Сначала поманили конфеткой, а оказалось, что она нарисованная. А этот еще говорит, что они обманывать не умеют. Еще как умеют!
      – Мне нужно кое-что посмотреть. Это недолго. А ты пока подготовь тело к перевозке.
      Чуть ли не впервые за последнее время говорун оставил Макса одного, выйдя наружу.
      Еще ночью они вышли из пещеры и за пару часов доехали сюда, как Макс понял, в лесной госпиталь. Впрочем, кроме мертвого Георга других пациентов он тут не обнаружил, так что предназначение этих трех домиков могло быть и иным.
      Теперь фактор времени приобрел привычное значение, когда время требуется экономить, а не растягивать, как пережеванную, надоевшую жвачку.
      Он никогда не готовил мертвецов к транспортировке и оттого слабо представлял, как это нужно делать. Для этого нужен если не гроб, то хотя бы саван или то, что его может заменить. Тут же – Макс огляделся – ничего похожего не наблюдалось. К тому же, учитывая жару, неплохо бы тело заморозить, а то вскоре оно начнет попахивать.
      Однако эти ребята не такие простые. Вишь ты, с коммуникатором разобрались, да еще как! Сам Макс, например, до подобного сроду не додумался бы, а если и дотумкал, то уж точно не смог бы исполнить. И это при том, что в технике он разбирается куда лучше, чем они. Во всяком случае, задай ему кто такой вопрос вчера, он не задумываясь ответил бы утвердительно.
      Он шагнул к двери, намереваясь попросить у кого-нибудь помощи в виде заменителя савана, когда та распахнулась и перед ним появился мужик со свертком в руке. Сунув его Максу, развернулся и так же молча вышел. Просто волшебство! Интересно, даритель сам подслушал мысли Макса, или это говорун позаботился?
      Сдерживая понятный страх перед мертвецом, он принялся пеленать его в грубую холстину. Навыка в этом скорбном деле у Макса не было совсем, поэтому получившийся куль изяществом не отличался. Стянув его снятым с Георга поясным ремнем, он вышел наружу, глотнуть свежего воздуха. Со стороны леса в его сторону поспешно шел говорун.
      – Ничего не получилось.
      – Что не получилось? – спросил Макс с упавшим сердцем.
      – Сдохла. Причем давно.
      – Кто?
      – Аппаратура. Осталась у нас от одних… гостей. Давно стоит, вся прогнила.
      – И что теперь делать? Или все?
      – Да нет, есть еще один способ. Мы не хотели к нему прибегать, но пока ничего лучшего не придумали. Делаем так. Встань сюда. – Говорун развернул его спиной к лесу. – И обращайся ко мне как к господину Чалистеру. Вслух.
      – Это кто?
      – Один из главных там, на орбите.
      – Ты хочешь транслировать ему?
      – Ему? Нет, конечно. Сначала одному из наших, тот своему контакту с (тут говорун выдал непередаваемое слово или даже несколько), тот передаст на свою аппаратуру, а уж она преобразует сигнал и ретранслирует его на орбиту.
      – А они далеко? Ну вот эти, которых ты назвал.
      – Дальше, чем твоя планета. А что?
      – Ты хоть представляешь, сколько будет идти сигнал?
      – Не дольше, чем ты будешь говорить. Начинай.
      Наверное, у человека есть предел, после которого его способность удивляться если и не пропадает вовсе, то здорово притупляется. И Макс, глядя в глаза говоруна как в зрачок телекамеры, начал свое обращение к Чалистеру, которого он, конечно же, вспомнил, просто там, на корабле, он обращался к нему по имени или, если за глаза, называл его как и вся команда Горшком.
      – Ну и что теперь? – спросил он, когда закончил свою речь.
      – Подождем, – спокойно ответил говорун. Он вообще был какой-то неэмоциональный. Впрочем, они все здесь несколько замороженные. Да, впрочем, какие могут быть особые эмоции, когда ты постоянно находишься под неусыпным общественным контролем и еще сам при этом контролируешь.
      Хотя Макс должен был признать, что отсутствие ярко выраженных эмоций и, в общем-то, открытость местных в лице говоруна помогали ему куда легче переносить плен, который больше походил на принудительное гостеприимство. Во всяком случае никто ему не причинял намеренных страданий. Даже заботу проявляют.
      – На чем мы добираться будем? – продолжил он разговор на интересующую его тему. Сейчас на этом были сосредоточены все его помыслы, как бы пафосно это не звучало.
      – На массипо. Это самое удобное сейчас.
      – Как думаешь, он согласится на задержку?
      – Говорил ты, по крайней мере, убедительно, – ушел от прямого ответа говорун, но потом все же добавил. – Думаю, сам факт того, что к нему ты обратился по мгновенной связи, добавил твоей речи убедительности.
      «Если не наоборот, не отпугнет», – подумал про себя Макс и вдруг отметил, что с говоруном они пользуются русским, на орбиту же он обращался на английском, и тот, тем не менее, сумел оценить его выступление. То есть понял! Хотя чему удивляться. И так все ясно. Под колпаком ты, братец. Под самым плотным и надежным в мире колпаком.
      – Надо бы поесть перед дорогой. Ты как?
      – Перед дорогой неплохо бы, – со значением согласился Макс.
      Ну что они там тянут? Думают? Совещаются? Вот интересно, как бы он сам отреагировал, если бы к нему вот так обратился некто, воспользовавшись услугами связи, которой на планете нет? То, что его перевозчики неплохо осведомлены о технических возможностях базы, он понял еще в полете.
      – Тебе письмо, – вдруг буднично сказал Ив.
      – Какое?
      – Они согласны забрать тебя. Но выдвинули условие. Ты им все расскажешь.
      – Да в принципе-то… А ты что скажешь? – спохватился Макс. – В смысле вы. Вы все.
      – Мы? – говорун помолчал. – Мы бы хотели, чтобы ты не говорил о том, что наша аппаратура так прогнила. Пойми, нам она не нужна, только что в виде железа, с которым у нас некоторые проблемы. Как и с некоторыми другими полезными ископаемыми. Мы будем тебе признательны, если ты не станешь афишировать этот факт.
      – Согласен!
      – Тогда собираемся. Поедим в дороге.
      Есть, точно есть свои плюсы в этом образе жизни. Не успели они вынести из домика запеленутое в саван тело, как из-за деревьев вышли три красавца массипо. Отличные, просто великолепные экземпляры. Просто скатерть-самобранка. Против ожидания, труп ни привязывать, ни усаживать не пришлось. Говорун вынес из крайнего домика что-то похожее на клеть с ремнями, которую и водрузил на спину улегшегося животного, а потом, когда тот поднялся, закрепил под его брюхом ремнями. Туда и положили труп, забросав его какой-то травой.
      – Это от тления, – пояснил говорун. – И от запаха. Часов на десять хватит. А там уж разберетесь.
      Макса охватила дорожная горячка, которая сопутствует всякому, кто стремится успеть на свой рейс. И еще у него оставалось очень много вопросов, задать которые очень хотелось.
      Когда вошли в ритм движения, и он более или менее приноровился к езде без седла, спросил:
      – Ив, если вы так много можете, почему вы живете так? Я имею в виду, не строите города, механизмы. Ведь они здорово облегчают жизнь.
      – Да. На первом этапе. А потом начинает не хватать природы и свободы. Мы знаем про города. Неужели ты можешь считать, что там лучше, чем здесь?
      Лес, по которому они передвигались крупной рысью, был и впрямь великолепен. Во всяком случае Макс не отказался бы заиметь гектаров сто с такой растительностью, при условии, что посредине имеется домик в пару этажей с канализацией и электричеством, а еще небольшая конюшня на два-три скакуна и гараж с хорошей машиной, на которой есть возможность выбираться в город. Магазины, рестораны, девочки, кинотеатры, скоростные трассы и прочие прелести цивилизации, от которых он собирался отказываться.
      Да и о какой свободе может идти речь, если они сами себя держат под колпаком? Ежесекундно!
      Хотя что он, как представитель технологической цивилизации, пускай и не самый яркий, может им предложить? Магазин или модный показ? Телевидение? Так они сами себе телевидение. А магазины, если посудить, не самая большая необходимость, если существует привычка обходиться без них. Полеты в космос? Даже смешно. Говорун за пять секунд устроил такой канал связи, о котором он и понятия не имел, а для исследования чего-то там вдали вовсе не обязательно куда-то летать. У них этого своего – вот оно, рядом.
      – Ну а вот, например, фонарь. С ним же удобнее, правда?
      – Это частный случай, – отрезал говорун, и на некоторое время говорить стало не о чем.
      – Слушай, а кто меня тогда из воды вытащил? Как я заметил, вы все были сухие.
      – Ты же не думаешь, что массипо единственные кроме нас хотя бы относительно разумные существа на нашей планете?
      – Да откуда мне знать, – проговорил Макс.
      Вот как! А что, хорошо устроились. Не захотел ноги мочить – приказал какой-нибудь русалке и готово. Что они делают? Рыбу для них ловят или устриц выращивают? В другое время и при других обстоятельствах Макс не отказался бы поближе познакомиться с этим существом, но сейчас у него имелась вполне конкретная и, больше того, жизненно важная цель – домой!
      Пусть пока это не совсем домой. Всего лишь на спускаемый аппарат. Оттуда он свяжется с полковником и согласует свои дальнейшие действия. Просто удирать не входило в его планы; это было бы слишком грубым нарушением контракта, после чего можно легко нарваться на штрафные санкции.
      Часа через два говорун объявил короткий привал, во время которого они поменяли уставших массипо на новых, вышедших из леса, и заодно поели. Приглядевшись, Макс узнал одного из животных – три дня назад он видел его в конюшне базы.
      Терзаемый нетерпением и неясными опасениями, которые он хоть и гнал от себя, но они и не думали оставлять его, он быстро поел и принялся шагать возле массипо, нетерпеливо поглядывая в сторону говоруна, который, казалось, ничего не замечал и просто отдыхал, блаженно расслабившись.
      – Слушай, может, поедем уже? – не выдержал Макс.
      – Конечно. Сейчас.
      И продолжил жевать, как ни в чем не бывало. Его спокойствие просто бесило.
      Зато после привала поехали заметно быстрее. Структура леса изменилась, он стал реже, но при этом, правда, им почти все время приходилось двигаться немного в гору. Порой Максу казалось, что он узнает места, по которым они проезжали, что свидетельствовало о приближении к базе, но каждый раз такие узнавания сменялись разочарованием. Все же для того, чтобы ориентироваться в лесу, нужен особый навык, которому у него, горожанина, взяться неоткуда.
      Его уже чуть ли не колотило от нетерпения. И ужасно хотелось поговорить. Оказалось, что у него имеется масса не заданных вопросов, а переполнявшие его эмоции требуют выхода. Но говорун, словно предвидевший это и не желая участвовать в болтовне, поменял порядок движения; сам он ехал впереди, за ним массипо с мертвым, а замыкал Макс. Можно бы, конечно, обойтись без голосового контакта, благо что возможность для этого есть, но лишний раз распахивать свое сознание Макс опасался, хотя и подозревал, что местные способны копаться в нем и без его разрешения. Но тут хоть была некая вероятность – может быть или может не быть. В противном же случае он просто раскрывался, а между тем у него уже появились кое-какие мысли, точнее, зачатки их, которыми он не хотел бы делиться.
      Один раз, когда они въехали в довольно разреженный участок леса, вдали за деревьями проехали несколько всадников, по крайней мере некоторые из которых были одеты в знакомую форму космодесантников. Видел он их всего пару секунд, не больше, но делиться увиденным с говоруном по понятным причинам не стал. Тот же, кажется, ничего не заметил.
      Не так скоро, как хотелось бы, он стал действительно узнавать места. Теперь в этом не было сомнений. К этому моменту у Макса вызрел один, самый, как ему представлялось, важный вопрос, от которого многое зависит. То есть вопрос один, но состоял он из двух частей. Он формулировал его так и эдак, пытаясь придать ему законченную, идеальную форму, и это отчасти помогло справиться с нетерпением.
      Когда они выскочили из леса в долину, говорун вдруг остановил своего массипо и развернулся к Максу лицом.
      – Ну, все. Дальше давай ты один.
      – Спасибо тебе. Честное слово спасибо. Знаешь, у меня к тебе есть один вопрос. – Как он ни готовился, а все равно произносить это было неловко. – В общем, мы с тобой как бы на связи, так? А если с тобой… Нет, ты только пойми меня правильно, я ничего такого тебе не желаю, но мало ли что может случится. Понимаешь? Короче, если с тобой что случится, то кто со мной будет контактировать? И вообще, кто-то будет?
      – Об этом можешь не беспокоиться. Тебе надо спешить. Челнок уже давно ждет. Тело майора уже загрузили. Вон туда, – взмахом руки он показал направление движения. – Я дальше не поеду. Не надо, чтобы нас видели вместе. Будь здоров.
      Развернулся и, пустив массипо в галоп, скрылся в лесу. И тут же, без команды, оба животных порысили в указанном направлении.
      Знакомый модуль он увидел точно на том же месте, где выходил из него всего несколько дней назад. Только на этот раз в воздухе почему-то отчетливо пахло гарью. Люк модуля оказался задраен, а сам он выглядел полностью готовым к старту.
      Боясь опоздать, Макс дал посыл прибавить ходу, переведя животных в галоп. Обидно было бы не попасть в уходящий поезд. Но в то же время у него имелся и запасной вариант. Ведь до базы всего несколько минут ходу. Можно и туда вернуться. К тому же в его чемодане осталось кое-что из того, что обидно было бы потерять. Да, в общем-то, он не очень-то верил, что улетит. Сейчас погрузит тело Георга, свяжется с Кингом и вернется в знакомую конюшню, приведя к тому же двух скакунов.
      К его немалому облегчению при его приближении к модулю люк со ступеньками внутри откинулся, приглашая его внутрь, а в проеме появился знакомый офицер с корабля.
      – Быстрей давай! – крикнул он, призывно маша рукой.
      Господи, чего он так торопится? Боится к обеду опоздать, что ли? Макс даже развеселился. Вот из-за таких обжор люди и гибнут. Да что там, целые цивилизации.
      – Это что у тебя? – показал офицер на корзину.
      – Тело.
      – Какое еще, к черту, тело?! Совсем охренел?
      – Его надо доставить на Землю. Я обещал, – добавил Макс для убедительности.
      – Ладно, обещал не обещал, давай грузить.
      Офицер выглядел страшно возбужденным и недовольным, все время подгонял и суетился, невольно заражая своим настроением Макса.
      – Трава какая-то… Ладно, потом разберемся. Взяли!
      – Мне нужно с полковником Ларуссом связаться.
      Офицер дико на него посмотрел и ничего не ответил. Может из-за того, что пыхтел, пятясь по ступенькам, держа корзину с телом за один край, хотя – это Макс знал наверняка – для транспортировки подобных грузов в выходном шлюзе имеется специальное устройство, перемещающееся по узеньким рельсам, уложенным по краям ступенек.
      – Давай сюда, в отсек, – командовал офицер, слизывая пот с верхней губы.
      Они еще не успели пристроить печальный груз, когда люк за ними стал плавно закрываться, отрезая солнечный свет.
      – Эй, вы чего? – всполошился Макс.
      – Быстрее шевелись! – закричал офицер уже в голос. – Через минуту старт. Если успеем. Так, все, ставим. И бегом в кресло, счастливчик. Иначе размажет тебя, как соплю по забору.

      Горшок ушел, сказав, что больше не может на это глядеть, дав мне возможность без помех смотреть записи, сделанные со спутника в предыдущие несколько часов. Наверное, пришедшее мне тогда на ум есть единственно правильное название произошедшего. Апокалипсис.
      Уж я не знаю, каким образом эти ребята сумели снять изображения с видеокамер базы, но это лишь еще один повод убедиться, что со шпионской техникой на корабле все более чем в порядке.
      Съемок, произведенных с разных точек, в том числе со спутников, оказалось на много часов, но просмотрел я далеко не все. Меня, признаться, хватило ненадолго. Уже через полчаса я начал пить коньяк. Дикари оказались настолько любезны, что вместе с телом майора к месту посадки принесли и мой чемодан, в котором оставалось еще много спиртного.
      Устроенная ими на базе резня на кого угодно способна произвести впечатление. Я не имею в виду штурм и бой на территории. В конце концов, это всего лишь военные действия, хотя и грех так говорить, видя как гибнут люди, тем более тебе знакомые. К счастью, изображение шло без звука, но, уверяю, воображение дополняло его не хуже самой навороченной аудиосистемы, работающей с эффектами поглощения и передачи запаха.
      Я не буду всего этого пересказывать. Ни к чему. Скажу лишь, что дикари действительно ели людей. Как дичь. Как скотину. Этого довольно.
      И еще одно.
      Сначала я не поверил своим глазам. Потом… Потом, вроде, почудилось, что свихнулся. Или перепил. Тот убогий, что работал в конюшне. Костик, кажется. Он находился там, среди дикарей, и его не трогали. Сначала я подумал – из-за того, что он с приветом. Помнится, в некоторые исторические периоды на Земле психов считали чуть ли не святыми. Но потом припомнил разговор с говоруном про смех и отмел это предположение. Ничего подобного! Дикари как раз смертельно бояться тех, у кого мозги не в порядке. И еще одно я вспомнил. Говорун как-то обмолвился, что нас, ну, контактеров, что ли… Словом, тех, кто способен выходить с ними на телепатический контакт. Так вот таких на базе якобы двое. Я и… Имени второго я раньше не знал. А тогда, глядя на экран, похоже, догадался.
      Корабль уже ушел с орбиты, а спутники все продолжали снимать и посылать нам вдогонку сигналы. Потом перестали. Но несколько дней, пока мы находились в зоне досягаемости, я имел возможность наблюдать, как дурачок, оставшись на базе один, устраивает свою жизнь. Собственно, вся его жизнь в основном проходила в одном из жилых блоков, который он изредка покидал, чтобы сходить в столовую или на склад за продуктами. И еще он вывозил мусор на своей тележке. После пожара и погрома мусора было много, так что утилизатор некоторое время работал в авральном режиме, поглощая расчлененные трупы массипо, обгорелые вещи, брошенное оружие и многое другое.
      Я, естественно, наверняка не знаю и знать этого не могу, но мне отчего-то кажется, что он там счастлив. По крайней мере ничего, что указывало бы на его расстроенные чувства или смятенное состояние, на экране не было видно. Регулярно трудится, регулярно ест, почти не выходит за пределы базы.
      Пару раз к нему в гости наведывались дикари, и он загодя открывал им ворота, удаляясь в свой блок или продолжая работать. Впечатление такое, что он не стремится с ними встречаться. Да и ни с кем не стремится. Уходят, унося с собой железо и еще что-то, он ворота закрывает. Идиллия.
      Как-то говорун высказался в том смысле, что они не трогают своих. Я понял кого. Телепатов. Будь это животное или гуманоид. Сильных и не очень. Только бы он не смеялся.
      Знаете, у меня тоже что-то произошло со способностью смеяться. И еще по ночам мне иногда мнится, будто кто-то шепчет: «Костик хороший».
      Мне пришлось ответить на несколько неприятных вопросов. В отличие от дикарей, врать я еще могу. Без этого, как я понял, человечество просто не стало бы тем, кем оно является. Не было бы торговли, искусства, даже науки. Но, скорее всего, не было б и войн. Уж не знаю, что лучше.
      У меня остался один вопрос, который я так и не решился задать говоруну. Если у них все мысли, все чувства едины для всех, то есть являются общественным достоянием, то как у них с любовью? Как чувством и как плотским влечением, так сказать, процессом. Что, тоже на всех делится? Тогда они все поголовно должны находиться в состоянии непрекращающегося оргазма. Только как раз этого я что-то и не заметил.
      Через шесть дней нам встретился корабль, идущий прямиком на Землю, и меня на него пересадили. Этот момент я помню плохо, потому что пил уже просто беспробудно. Утром, днем, вечером и даже ночью. Меня перегрузили как багаж. Вместе с моим мультимолекулярным чемоданом. А на следующий день я узнал, что тот, предыдущий корабль потерпел крушение, столкнувшись с каким-то космическим телом. Честно скажу, я ничего при этом не почувствовал, ни страха, ни сожаления. Просто выхлестал еще одну бутылку. Или не одну. Не помню. А потом корабельный врач вкатил мне лошадиную дозу снотворного и положил под капельницу. Потом он утверждал, что я там пролежал двое суток. Не уверен. За датами и временем я к тому моменту уже не следил. Но почему-то мне кажется, что больше. Я ему потом подарил три бутылки отличного коньяка.
      Надо сказать, на Земле меня пытали куда больше, чем на корабле. Одних отчетов я штук восемь написал. Следователи, психологи, этнологи, военные, бабы, мужики – два месяца они кружили вокруг меня словно мухи, наровя ужалить каждый по-своему.
      На ипподром меня не пустили. Парни из Ассоциации буквально на дыбы встали, пригрозив вдобавок иском за Инжара. Но это так, для острастки. Было здорово обидно наблюдать за любимым делом всего лишь с трибун. Но зато там же, на трибунах, я придумал свой план мести. Даже не мести, а возможности получить некоторую компенсацию за несправедливость. Тотализатор. Тут, думаю, много объяснять не надо.
      Некоторое время я ходил на скачки и делал относительно небольшие ставки, выигрывая и проигрывая. А заодно и пробовал свои возможности. Ничего, они у меня были. Главное знать, что они у тебя существуют в принципе. Ну и сделал один раз ставку на аутсайдера. Гуго никогда не считался хорошим скакуном. Но теперь-то я знал, что ему просто не везло с жокером. Мне даже не пришлось притормаживать его соперников. На финише он опередил остальных на два корпуса. А мой бюджет неплохо пополнился. И еще появилась уверенность, что хлеб с маслом я всегда заработаю, хотя в средне срочной финансовой перспективе мой барометр показывал «ясно». К тому же серьезный спортивный журнал пригласил меня в качестве своего обозревателя.
      В общем, у меня был повод устроить себе маленький праздник, и я отправился в ресторан рядом с ипподромом. Хорошее заведение, спокойное, с приличной кухней и меня там знают. Правда, мне не всегда бывало по карману там пообедать, но, надеюсь, такие времена для меня миновали.
      Едва войдя в зал, я увидел там его. Сначала я увидел заправленный в карман пустой рукав пиджака, а потом его изуродованное лицо, которое он стремительно повернул ко мне, будто я его окликнул. Хотя, может, и окликнул, только не вслух.
      Если бы он не усмехнулся, встретившись со мной глазами, я бы не стал подсаживаться к нему за столик. Свободных мест в зале было полно. Но он усмехнулся и я пошел к нему.
      – Разрешите?
      – Прошу, – кивнул он, глядя мне в глаза.
      Я не люблю таких взглядов в упор – давящих, изучающих. Наглых.
      Официантка, уже немолодая, с бейджиком «Анна» на груди, подскочила ко мне раньше, чем я опустился на стул.
      – Добрый день. Что будете заказывать? Или пока предложить вам меню?
      – Меню. И бокал белого вина.
      – Сию минуту, – улыбнулась она и упорхнула, оставив не столе книжку меню.
      – Уже вернулись? – спросил меня он.
      – В каком смысле?
      – Из путешествия. Что-то вы быстро. Раньше чем через год я вас не ждал.
      – А вы, простите?…
      – Кир. Зовите меня Кир.
      – Макс, – в свою очередь представился я, разглядывая его лицо. Вблизи было видно, что над ним уже поработали пластические хирурги, но до идеала оставалось еще очень далеко.
      – Да, я знаю. Советую вам заказать вареную телятину под соусом. Нежнейшая.
      – Спасибо. Какое путешествие вы имеете в виду?
      – К дикарям, естественно. На родину наших лошадок. Или там что-то произошло?
      Мне показалось, что в его глазах промелькнула хитринка, которая появляется тогда, когда человек знает больше того, что произносит вслух.
      – Мне кажется, что вам это должно быть известно и без меня.
      – Откуда бы?
      В другом конце зала кто-то громко уронил нож на тарелку, Кир вздрогнул и обернулся на звук, явив мне свой профиль, и тут я его узнал.
      Да, его здорово изуродовали. Нос, щеки губы, разрез глаз – все другое. Но линии лба и подбородка остались прежними. Кир Олки! Великий был тренер. Попасть к нему многие считали за счастье. За мастерство и редкую удачливость его прозвали Колдуном. А больше, наверное, за то, что он как никто другой понимал животинок. Но года три или четыре назад случился какой-то скандал, что-то там со ставками и договорными заездами, дело шло к суду, и он ушел из спорта. И пропал, как сгинул. Ни слуху, ни духу.
      – Колдун.
      – Узнал! Значит, что-то еще осталось. Так что так быстро вернулся? Неужто с дикарями разобрались?
      – Скорее, наоборот.
      – Вот даже как? – удивился он.
      Только мне показалось, что удивление его наигранное, неискреннее. Все же мы, люди, слишком часто врем. Хотя мне ли это говорить после сегодняшнего выигрыша?
      – Кончайте ломать передо мной комедию, Кир.
      Официантка принесла мое вино, и я поблагодарил ее кивком.
      – Телятину под соусом, пожалуйста.
      – Вареную! – добавил Кир.
      – Сию минуту.
      – А Ларусс тоже вернулся? – спросил он, когда официантка отошла.
      – Погиб. Все погибли. Кроме меня и одного дурачка.
      – Костика?
      И тут он захихикал. Противненько так. Тоненько. Да он пьян! Мне захотелось встать и по меньшей мере пересесть за другой столик. На месте меня удержало уважение к его прежним заслугам. Как говорили, характер у него не сахар, но то, что настоящий мастер, этого у него было не отнять. Я не люблю, когда человека, стоит ему чуть поскользнуться, толкают в спину для придания падению большей скорости. В спорте же у нас это чуть ли норма. А ведь он стольких ребят вывел в люди. Было время, когда и я хотел у него заниматься, но меня отговорили, сказав, что у него учеников и так хватает и вообще у него слишком большие запросы в смысле денег.
      – Откуда вы их знаете, Кир? – спросил я, стараясь быть вежливым.
      – Оттуда же, откуда и ты. Я был там. Тренером. Как и ты. Думаешь, где меня так, а? Там. Так что ты легко отделался.
      – Дикари?
      Я живо вспомнил картину их пира, и мне совершенно расхотелось есть. Я сделал большой глоток.
      – Лошадь. Хотя, думаю, без дикарей не обошлось. Уж больно… целенаправленно она действовала. Скотина.
      – Теперь работаете на военных? – догадался я.
      – Время от времени. Кому я такой красивый там нужен. Но теперь, думаю, я им больше не понадоблюсь.
      Мне это было совсем не нужно и не интересно, так что спросил я только из вежливости.
      – Почему?
      – Теперь у них есть ты, Макс.
      Вот это новость!
      – Я туда больше не собираюсь.
      – А что, контракт у тебя уже закончился? – спросил он, прищурившись.
      Нет, мой контракт еще действовал, но я посоветовался с юристом, и он заверил меня, что в сложившихся обстоятельствах его можно легко разорвать, и вообще можно потребовать у военных немалую компенсацию за плен и прочее. Пока что я выжидал. Вояки, думаю, тоже.
      – Это не имеет значения.
      – Верно, не имеет. В ближайшее время они туда не сунуться. Можешь считать себя счастливчиком. За это можно и выпить.
      Подошла официантка с моим заказом, и он сказал ей, показав на пустой графинчик перед собой:
      – Повторите. – Когда она ушла, он вдруг сказал. – А я тебя ждал.
      – Зачем?
      – Ты сейчас с ипподрома? И, поди, с выигрышем в кармане?
      – Кому какое дело?
      – А такое. Ты у военных под колпаком. Они знают о твоих способностях. Раз или два они дадут тебе выиграть. Ну, может и больше, не знаю. А потом… Не знаю что, но эти своего не упустят.
      – Зачем вы мне это говорите? Или вы еще и на Ассоциацию работаете?
      – На этих говнюков? Перебьются. Считай, что отрабатываю свой должок. Ведь это я тебя в ту дыру определил. Приперло меня тогда. Да и ребят было жалко. Без хорошего спеца им там нельзя, это я уже тут, на Земле понял. Но, оказалось, и со спецом не пофартило.
      Официантка принесла графинчик с водкой и он сразу же налил себе полную рюмку.
      – Будешь?
      – Не хочу, спасибо.
      – Каждый русский должен пить водку.
      – А вы русский? – насмешливо спросил я. Телятина и вправду оказалась отличной, а ведь известно, что хорошая еда способствует поднятию настроения.
      – А то. Кирилл Ёлкин в девичестве.
      – Надо же. Не знал.
      – Теперь знаешь. Хотя что это меняет. Какие-нибудь арабы или англичане клещами друг за дружку держатся, за собой тянут, а мы… – Он махнул рукой. – Пусть земля им будет пухом.
      Глядя как он пьет, я хотел было сказать что-то вроде «Если бы земля», но не стал. Зачем? Человек свое давно получил, к чему ему портить настроение.
      Я уже понял, что так и не решился произнести вслух бывший тренер. Я понял даже больше того, что он вообще хотел озвучить. Это именно он тогда «подговорил» моего Инжара, после чего тот вцепился зубами в Брефта. Наверное, вот так же какой-то другой массипо терзал когда-то самого Кира. А приперло его, как он выразился, когда его взяли на мухлеже с тотализатором. И, чтобы не попасть в лапы Ассоциации, которой и принадлежит практически вся игра, происходящая вокруг ипподромов, он согласился подставить меня. Круто подставить. За это ему, скорее всего, разрешили понемногу влезать в карманы букмекеров, но палку не перегибать. Что ж, по крайней мере на ресторан у него денег хватает.
      В ближайшее время я не собирался повторять свой выигрыш. В принципе, я мог вообще больше не ходить на ипподром. Для мысли нет преград и расстояний. Я могу просто сидеть у себя дома и смотреть телевизор. Человека, который за тебя будет делать ставки, всегда можно найти.
      – Ну а эти как? – спросил он заговорщицким тоном, наклоняясь ко мне через стол. – Не беспокоят?
      – Кто?
      Я уже заканчивал с телятиной и собирался сделать то же с нашим общением. Как сейчас, так и в перспективе.
      – Дикари, – пьяно ухмыльнулся он.
      – Я хорошо сплю.
      – А наяву?
      – Что, могут? – чрезвычайно серьезно спросил я и посмотрел ему в глаза. Красные, больные и уставшие.
      Он кивнул.
      – Но! Тут есть два способа. Первый – пить. Сколько хватит сил. С пьяными они не связываются. Второй – блокада. Я тебя научу. Это сложно, но… Бесплатно, не подумай чего! Мы же… Да? Это вроде как дверь закрыть. Открыто и – раз! Закрыто. Ни один черт не прорвется. Для начала надо сосредоточиться.
      Я жестом поманил официантку.
      – Не надо, я угощаю. Могу!
      – Спасибо, Кир. Я спешу. Счет, пожалуйста.
      – Да ладно, чего ты! Хорошо ведь сидим.
      – У меня встреча, – легко соврал я. А впрочем, может, и не соврал. Там посмотрим. – Кстати, а как вояки вас вычислили? Я про тотал.
      – Есть там у них один деятель, – тяжело поморщился бывший тренер и бывший Ёлкин. От этого лицо его сделалось еще страшнее. Просто маска ужаса. – Но ничего. Ничего. Мы тоже… Это… Не того. В общем, давай так. Завтра. В это же время. Здесь. Я тебе все-все. Подробно. Как, чего – все расскажу. Нормально будет. Договорились?
      – Спасибо огромное, – с чувством сказал я. – Вы действительно классный. Даже не ожидал. В случае чего я вам позвоню, ладно? Вы понимаете.
      – Все понял! Ты только помни – прорвемся. Понял? Нормально.
      – До свиданья. Приятно было познакомиться.
      Что я мог еще ему сказать? Посочувствовать. Обидится. Или что еще сегодня утром мой говорун пообещал меня подстраховать, если у меня на ипподроме что-то не получится? Кстати, у него была одна просьбочка, завтра надо будет заняться.
      Выходя из ресторана, я, пропуская пару – средней руки букмекера с какой-то дамочкой, скорее всего очередной любовницей, – оглянулся. Кир смотрел на меня. Странно, но его взгляд показался мне совершенно трезвым.
      Чтобы не было сомнений и недомолвок, сразу скажу – Кира я больше не встречал. И, насколько знаю, он никогда меня не искал. Но я знаю, что на его имя выдан патент на одно очень интересное устройство, аналогам которого на Земле нет. Это бывшему тренеру-то!
      Ничего, мы тоже не промах.