33

Истерика Гермионы эхом разнеслась по Парадайзу. Ей не присылали писем – Идеальный Хомо называл это почтой сумасшедших, – которые потоком шли после выхода «Дона Джиованни», не присылали приглашения сыграть в мюзикле «Любовник леди Чаттерлей» главную роль.

Будучи Гермионой, она двадцать четыре часа в сутки рассказывала всем, что ее пугает только одно: потрясающее равнодушие Раннальдини к Китти, пригласившего на роль Леоноры свою бывшую жену. Гермиона не могла простить Китти то, что именно ей и Джорджия и Мери-голд жаловались на семейные проблемы. Она могла унизить Джорджию, расхваливая покорность Молодчины, но ей хотелось бы во всем превзойти Китти, став еще большим молодцом.

Поражение было не по ней. Как только Раннальдини в спешке отбыл в сторону Мадрида и Флоры, у Гермионы появился шанс подставить ему подножку, используя репетиционный зал, где готовился «Реквием» Верди, следующий по программе этого года за променад-концертом.

Зная, что Раннальдини будет в безвыходном положении из-за ее отказа, Гермиона именно таким образом собиралась добиться получения роли Леоноры.

Как обычно, Раннальдини заявился в «Альберт-холл» к концу репетиции. Проводил ее Гейнц, бесцветный швейцарец, не имевший еще ни одного сольного концерта и заменивший Бориса Левицки на должности помощника дирижера. Трое из солистов – тенор, бас и Монализа Уилсон, здоровенная чернокожая меццо-сопрано с сильным голосом, – были хороши в «Люкс Этерна» под музыку «Умоляю Господа пролить на них солнечный свет». Гермиона, не занятая в предпоследнем отделении, скрылась в своей уборной, срывая гнев за медлительность Раннальдини на своей костюмерше. Бедняжка уже вторую ночь не спала, создавая специально к сегодняшнему дню очаровательное платье из кусков шелка. Увы, она не могла запретить Гермионе объедаться во время уик-энда, и теперь молния не сходилась.

– Вы сэкономили на материале! – вопль Гермионы перекрыл и оркестр и солистов. – Специально его так урезали, чтобы урвать часть себе. Этот шелк стоит двести фунтов метр. Ой! Булавка воткнулась прямо в меня.

Стараясь не шуметь, вошла команда телевизионщиков, выискивающих места для юпитеров и камер к следующему вечеру. Лондонский «Мет» уже давно привык к вспышкам раздражения Гермионы. Полдень был обжигающе жарким, только где-нибудь в парке можно было глотнуть свежего воздуха. Оркестр только что вернулся после изнурительного турне по странам восточного блока, где им руководил Освальдо. Раннальдини как его музыкальный директор получал триста тысяч в год. Его не видели уже три месяца, и теперь он объявился, чтобы насадить привычное право быть божественно непогрешимым, если надо, то и с помощью грубой силы. Музыканты не раз давали клятву восстать, но вновь затряслись при его появлении.

«Люкс Этерна» закончилась. Раннальдини настоял на прогоне оркестра и хора без Гермионы через финал «Диез Ирае», с его глуховатыми раскатами, подобными грому перед пронзительными вспышками света. Лондонский «Мет» давно уже знал «Реквием» и даже записал его в 1986 году как раз с Гермионой и Раннальдини, он был настроен доказать даже знатокам, что то исполнение неаккуратно. Как только Раннальдини поднял свою палочку, часть оркестра вступила, часть нет, и все музыканты истерически захохотали, но его вопль тут же призвал их к вниманию. Вскоре в зале раздались душераздирающие звуки медных фанфар.

– Как будто другой оркестр играет, – сказала Корделия, очаровательный оператор Би-би-си.

Призвав к тишине, Раннальдини обратился к ней и к директору с просьбой убрать все освещение – и в зале, и телевизионное – на время исполнения «Санктус» и «Агнус Деи», а в самом начале «Люкс Этерна», со словами «Пусть их осияет вечный огонь», все внезапно включить.

– А как же Гарфилд? Ведь она же в главной роли, – спросила Корделия. – Ей же нужно особое освещение.

– Нет, нет, – тонко улыбнулся Раннальдини. – Если ее осветить лучше, чем Монализу и остальных, вас обвинят в расизме и сексизме.

– Ох, точно, – побледнев, согласилась Корделия.

– И так же сделать в последнем отделении, во время исполнения сопрано и хором «Либера ме». Но на самом деле, – Раннальдини приблизился к Корделии так, что она, уже подпав под гипноз его угольно-черных глаз, вдохнула запах «Маэстро», – аудитория должна видеть только меня. И завтра вы станете свидетельницей повторения самого громкого успеха классической записи всех времен.

– Ну конечно, – сказала Корделия пять минут спустя. – Разговор идет о концертной деятельности Раннальдини, и если камера осветит только ваше лицо, мы ничем не погрешим.

– Совершенно верно, – улыбнулся Раннальдини.

– И потом всегда можно будет вставить кусочки с Гарфилд.

– Никаких кусочков, – холодно возразил Раннальдини.

Оркестранты смотрели на часы. Они уже перерабатывали десять минут. Рассчитывавшая все задержать, но не вызванная на сцену, Гермиона в конце концов вышла из уборной. На этот раз на ней были брюки, подчеркивавшие бедра, но скрывавшие лодыжки, поцарапанные куманикой, когда она пыталась пробиться к башне Раннальдини по тропке, которую перестали расчищать. Игнорируя его, она заняла позицию для финальной части «Либера ме» слева, в то время как Монализа буфером возвышалась между ними.

– Маэстро и его маэстресса, – захихикал первая флейта.

Вздымая грудь, с глазами, блестящими от невыплаканных слез, Гермиона вознесла свой голос над оркестром и хором, как луна возносится над звездами, в мольбе, чтобы Господь не гневался на нее.

– Господь может и не разгневаться, но не Раннальдини, – прошептал концертмейстер.

«Какой прекрасный голос, какая прекрасная леди», – думала Корделия, дрожа от наслаждения, но тут Раннальдини подал знак остановиться.

– Ну что вы завываете, миссис Гарфилд, – язвительно сказал он. – Нам вовсе ни к чему, чтобы пришедшие на променад-концерт стали клевать носами. Им и лечь-то негде. Ведь это же реквием о величайшем писателе Италии со времен Данте, а не о табуне старых кляч, бредущих на живодерню.

Но когда Гермиона попыталась что-то сказать, Раннальдини направил палочку в сторону медных, словно собираясь насадить на вертел индейку, и дал сигнал к началу. У Гермионы был мощный голос, но, поддержанный оркестром и хором, Раннальдини одержал победу.

– Громче, громче, – кричал он, поднимая руки. – Я все еще слышу миссис Гарфилд.

Последовавший затем крик был настолько ужасным, что бедный маленький тенор поник в папоротниках, а Монализа Уилсон, прежде чем сбежать, схватила желтую тряпку, принадлежащую капельмейстеру, по ошибке приняв ее за свой новый шарф, и повязала ее.

Оркестранты со слабым интересом наблюдали, а потом слушали, как Гермиона и Раннальдини позднее вопили в ее уборной, пока маэстро оттуда не вылетел.

Когда Гермиона позвонила Раннальдини в его лондонскую квартиру с видом на Гайд-парк, включившийся автоответчик заставил прослушать отрывок арии донны Анны из «Дон Джиованни» в ее же исполнении: «Я была щедрой, любя его», – это еще больше разозлило.

Раннальдини остаток дня провел, ведя прослушивание певцов и музыкантов для «Фиделио», причем последним пришлось тащить на восьмой этаж инструменты, поскольку лифт не работал. Затем он пробежал письмо, которое диктовал для отправки мужу Рэчел, Борису. Маэстро уже надоели горы партитур, которые Борис направлял в лондонский «Мет», и, предварительно выкинув большую их часть, он не принял и «Симфонию Берлинской стены», посвященную Хлое.

Борис был нужен Раннальдини. Маэстро сознавал, что великий дирижер обязан вводить в мир новую музыку. Также Борис был неоценим и как внештатный работник, часто позволявший экономить время. И потому Раннальдини не хотел уж слишком его огорчать.

«Мой дорогой мальчик, – писал он черными чернилами, сверяясь с напечатанным. – Спасибо за внимание. Но я возвращаю твою симфонию. Поскольку мы друзья, я полагаю, ты хотел бы искренности. Когда я читал партитуру, не слышал музыки. А оркестр без этого не может, ведь это сложный комплекс. И как заставить петь правильно хор? Ведь даже одному, чтобы понять эту музыку, надо прослушать ее дюжину раз. А у меня и у публики нет ни времени, ни желания. Что же касается добрых новостей, то этой осенью я проведу серию лекций на Би-би-си-2. Мне понадобится помощь. Я позвоню тебе. Желаю всего наилучшего Хлое».

Его лондонская секретарша не такая хорошая машинистка, как Китти, но гораздо симпатичнее. Когда он нацарапал подпись «Всегда твой, Раннальдини», то почувствовал, что был очень добр к Борису.

Благоухающий, в новой серой сатиновой тоге, с запасом возбуждающих игрушек, включающих вибратор в виде трех пальцев, купленный в Париже, и несколько пузырьков амилнитрита[9], Раннальдини ждал Флору. Клив вез ее из Хитроу. Платаны уже прожили лучшее время года, а выцветшая трава покрывалась опадавшими листьями; парочка в рубашках и шортах распивала бутылку в ожидании вечернего представления. Завтра яблоку негде будет упасть в толпе, жаждущей поглазеть на него и Гермиону.

В ожидании Раннальдини пробежал «Реквием». Он уже неоднократно им дирижировал, но каждый раз стремилcя внести в работу что-то новое и волнующее. Его мысли перенеслись на блондинку Корделию. Она была для него тоже новым и волнующим. Завтра Флора должна вернуться в Парадайз за вещами для осеннего семестра, так что после представления можно будет пригласить Корделию. А затем осветить постель и отполированные стены и потолок, темные зеркала и розовую четырехспальную кровать. Он даже может предложить ей поработать с ним над «Фиделио». Можно было бы заняться любовью и этим вечером, втроем, но Флора, несмотря на свою порочность, никогда на это не пойдет. От эротических мечтаний его отвлек громкий стук в дверь. В глазок он увидел Гермиону.

– Впусти меня, Раннальдини.

Гермиона могла кричать еще громче, чем петь, а поскольку за соседней дверью жила любовница редактора «Скорпиона», Раннальдини сразу же ее впустил.

– Мне надоело это, маэстро. Жизнь слишком коротка.

Раннальдини согласился с ней и открыл бутылку «Крага».

– Ты себя очень плохо вела, дорогуша.

– Я знаю, Раннальдини.

– Тогда постоишь в углу, ты понимаешь, что это означает.

– Да, да.

Глаза Гермионы взволнованно заблестели; он учуял призывные флюиды ее плоти.

– Жаль, но с минуты на минуту должна прийти Китти, – Раннальдини садистски улыбнулся. – Так что тебе придется уйти.

– Но при чем тут Китти? – запротестовала Гермиона. – Скажи, что мы репетируем.

– Ты же обещала относиться к Китти с состраданием, помнишь?

Гермиона ничего подобного не помнила.

– Когда вернемся в «Валгаллу», – Раннальдини слегка погладил ее по бедрам, – это будет колоколом наказания.

Он был так взволнован приездом Флоры, что даже заставил себя одеться, проводить вниз Гермиону и посадить ее в такси.

Флора прибыла двадцатью минутами позже, одетая в изумрудно-зеленый леотард Джорджии, сгибаясь под тяжестью багажных сумок с игрушками и подарками для него – беспошлинным «Арманьяком», лосьоном для мужчин и новой биографией Свенборна, которым Раннальдини восхищался. Раннальдини, никогда ничем не душившийся кроме «Маэстро», был тронут. Зная, что он богат, женщины редко делали ему подарки. Он довольно неосторожно поведал ей о крике на репетиции.

– Тебе нужна гермионозаменяющая терапия, – Флора сделала глоток «Крага». – Единственный раз эта глупая кошелка взяла верхнее ми, как один журналист выяснил ее настоящий возраст.

– Тебе надо серьезно заняться вокалом. Вот тогда ты сможешь ее заменить. Что ты об этом думаешь?

Он разложил перед ней на маленьком столике с полдюжины фотографий.

– Ух ты1 Кто это?

– Ты, мой ангел. – Раннальдини обхватил ее грудь. – Не узнаешь себя?

– Боже мой!

Флора зачарованно рассматривала весьма откровенные фотографии.

– Я анонимно отправил два отпечатка на конкурс в немецкий порнографический журнал, – с гордостью объявил Раннальдини, – ты выиграла первый приз!

– Вот здорово! Я все равно завалю экзамены, так вложу снимки в аттестат, когда буду искать работу. Во времена спада это может помочь.

Редкий случай, но Гермиона была в растерянности, возвратившись на их с Бобом квартиру в Реднор-Уок. Всегда жаловавшаяся на отсутствие свободных вечеров, она теперь не знала, что с собой делать. Боб, все еше занятый детальной проработкой завтрашнего концерта, вряд ли мог вернуться раньше чем через несколько часов. Уже собравшаяся домой служанка сделала Гермионе креветочный омлет и была рассержена на следующее утро, обнаружив его почти весь в мусорном ведре. Гермиона позвонила маленькому Козмо, чтобы спеть ему колыбельную, но тот грубо предложил ей убираться куда подальше. Тогда она взялась за партитуру «Реквиема». Она должна показать Раннальдини, что тот без нее не обойдется, если хочет довести публику на променад-концерте до слез, а потом сорвать бешеные аплодисменты. Как он посмел вышибить ее только из-за того, что Китти в Лондоне? Импульсивно она решила позвонить в «Валгаллу».

– Алло, – прозвучал сонный голос Китти. – Кто это?

Гермиона подумала, что набрала лондонский номер. Она позвонила по номеру Парадайза, опять напала на Китти и опять швырнула трубку.

В ярости она позвонила Раннальдини, голова которого находилась между ног Флоры и который искренне пробормотал, что сейчас разговаривать не может. Лишь после того, как Гермиона пригрозила, что сейчас приедет, он сказал, что перейдет в другую комнату. Пока Флора| доходила до оргазма, Раннальдини параллельно говорил Гермионе, что солгал.

– Я с Сесилией, а не с Китти, мне просто не хотелось огорчать тебя перед таким вечером. Желаю прекрасных сновидений.

– Зачем тебе понадобилось видеть Сесилию? – требовательно спросила Гермиона.

– У Наташи кризис с будущим. Нам есть о чем поговорить. – Раннальдини понизил голос. – Мне пора, дорогуша.

– Зачем ты так ужасно лжешь? – спросила разомлевшая Флора.

– Когда мне было пять лет, я признался матери, что украл шоколадку, она отлупила меня, что мне не понравилось. И всю жизнь правду скрываю.

У Гермионы была ужасная ночь. Она рано отправилась в постель, проведя долгие одинокие часы в размышлениях о Сесилии и переключая телевизор. А затем оставила служанке и Бобу приказ сделать ей много ромашкового чая с медом, когда вернутся. После того как Гермиона приняла снотворное из рук Боба, ей приснился кошмар, что она потеряла свое место, забыв все ноты, и что в «Альберт-холле» вместо нее поет Сесилия.

После еще одной таблетки в пять утра Гермиона проснулась в полдень, и служанка принесла ей завтрак и «Дейли телеграф». Прибывший доктор ввел ей витамины А и Б, поддерживающие силы и способствующие выделению слюны. Она набила рот поджаренным хлебцем, когда фотография Сесилии на странице, посвященной искусству, с заголовком, извещающим, что бывшие супруги выступят вместе через две недели в «Фиделио», вновь ввергла ее в гнев.

В «Савойе», где обычно останавливалась Сесилия, на телефонный звонок ответила служанка. Сесилия просила не беспокоить.

– Скажите, что это миссис Гарфилд и что это важно.

Наконец просто из любопытства взяв трубку, Сесилия очень удивилась, что Гермиона тепло поздравила ее с получением партии Леоноры.

– Я уверена, ты будешь хороша.

– Хм, спасибо, Гермиона, – Сесилия была полна подозрений.

– С Наташей все в порядке?

– А почему с ней должно что-то случиться?

– Ты обо всем договорилась с Раннальдини этой ночью? – лениво спросила Гермиона. – Я думаю, что нам следовало бы пообедать всем вместе.

– Я его не видела. Ведь прилетела только утром, – сказала Сесилия. – Он был ночью с Китти.

– Нет, не был, – завопила Гермиона. – Китти в Парадайзе. Я проверяла. Раннальдини сказал, что обсуждал с тобой будущее Наташи.

– Ничего он со мной не обсуждал, – взвизгнула Сесилия. – Когда он тебе об этом сказал?

Но Гермиона, бросив трубку и наспех одевшись, помчалась к Раннальдини. Лифт еще не отремонтировали, и какой-то виолончелист был вынужден тащить свой инструмент на восьмой этаж; Гермиона шла за ним. Оттолкнув в сторону лондонскую секретаршу Раннальдини, открывшую музыканту дверь, она ворвалась внутрь.

– Раннальдини здесь нет, – в ужасе произнесла секретарша, – он только что проснулся.