23

Жара возрастала в течение нескольких недель, то же происходило и со страстью Раннальдини; но когда бы он ни возвращался домой, заставал там Вольфи и Наташу и совсем отчаялся. И вот в последнюю субботу июня, в середине Уимблдонского турнира, он отправил Китти к матушке, чтобы установить двустороннее зеркало между своей туалетной и комнатой, где переодевалась Флора.

Раннальдини опустился до того, что решился выпить с Джорджией и Гаем. Когда жара чуть-чуть спала, они устроились на террасе, наблюдая за долиной, залитой белым солнечным светом и расцвеченной гирляндами диких роз, закрывающихся после полудня. Прожорливые овцы и коровы оставили после себя только щавель, крапиву и чертополох. Уровень воды в озере и реке опасно понизился. Унылый Динсдейл тяжело дышал под стулом Джорджии.

Джорджия в сероватых шортах-бермудах и зеленой открытой блузке смотрела в пространство. Она высохла, как долина вокруг. Тропинки покрылись большими трещинами. Плющ, обвивавший дом, осыпался желтыми листьями, а лужайки «Ангельского отдыха» пожухли, поскольку Гай в отличие от Раннальдини соблюдал запрет на поливку из шлангов.

Джорджию и Гая трясло после очередной.ссоры.

Пока Гай хлопотал о вине, Джорджия плакалась Ран-нальдини.

– Гай говорит, что не видел Джулию с той выставки. Тем не менее сегодня днем он на два часа пропал, а потом вернулся с взволнованным и пахнущим «Же Ревьен» Динсдейлом. Это дети сапожника могут быть без сапог, а у собак прелюбодеев лапки очень чувствительные.

– Ну, дорогая моя, я не понимаю, почему вы так огорчаетесь.

Раннальдини положил загорелую руку на ее острое плечо.

– Вы же в ссоре с Гаем, и поэтому он ищет удовлетворения на стороне. А кому-то нравится затевать интрижки, чтобы потом обстоятельно рассказывать о них по телевизору перед восхищенной аудиторией.

– Но тогда я не понимаю, – взмолилась Джорджия. – Если ему нужна Джулия, то почему же он постоянно настаивает на том, чтобы я с ним спала? Этой ночью я закрылась в отдельной комнате, так он выломал дверь.

– Но это же просто, – улыбнулся Раннальдини. – Он чувствует свою вину и знает, что если прекратить тебя трахать, начнутся подозрения. Да и потом, если он постоянно думает о Джулии, то нуждается в отдыхе.

– O-о-o! – с болью воскликнула Джорджия. – Так вот в чем причина?

– Мое дорогое дитя, Гай только тогда захочет тебя по-настоящему, когда ты обретешь себя с новым мужчиной.

Он подождал, пока выйдет Гай с подносом.

– Извините, Раннальдини, я просто забыл, что коктейль «Пимм» забирает много времени. Как вы думаете, Беккер выиграет?

Гай, всегда становящийся воинственней во время ссор, был слишком коротко подстрижен. Раннальдини с болью заметил, что у Флоры уши той же формы, что и у Гая, а также его скулы и квадратная челюсть. Но ее прозрачная белая кожа, зверюшечьи повадки и большой пухлый рот – от Джорджии.

– Как там мой друг Китти? – спросил Гай, бросая в каждый бокал по веточке мяты.

– Она сейчас со своей матерью – парой вставных челюстей в кресле, – ответил Раннальдини.

– Китти святая, – сердечно сказал Гай. – У каждого знаменитого мужчины должна быть такая безукоризненная жена.

– А у каждой знаменитой жены должен быть необузданный, неверный муж, – проворчала Джорджия.

Побагровев, Гай бросил на Раннальдини взгляд, ищущий сочувствия. Но, к счастью, зазвонил телефон и Гай пошел к нему.

– За подкладкой его водительских брюк я нашла счет от Джанет Реджер, – прошептала Джорджия. – Как вы думаете, он не берет за это денег? Добродетель уничтожается налогом, так говорят. Конечно, она может позволить себе заплатить. О, Господи, Джулия докатилась!

– Вы в хорошей форме сегодня, – пробормотал Раннальдини, заметив, что Джорджия отвлеклась, пытаясь понять, о чем Гай говорит.

– Алло, Сабина, – доносился его голос. – Вы вчера у Редли выиграли?

Вернулся он совершенно разъяренным:

– Сабина поймала Флору в конце семестра на трех проступках: выпивка в кабаке, курение в церкви – в церкви! – и пребывание в полуобнаженном виде сегодня днем за жнейкой, надо полагать, вместе с вашим сыном, Раннальдини.

– «После меня хоть мужик», – с завистью сказал Раннальдини.

– Черт, подумаешь, несколько сигарет, полбутылки «Санкерр» да и в сене повалялись, – проговорила Джорджия, которой все представлялось только забавным. – В конце концов, она связалась не с самым плохим парнем.

Она стукнула своим бокалом о бокал Раннальдини.

– Вольфи тоже поймали?

– Очевидно, нет. И потом его курящим и выпивающим не заставали, к тому же он играет завтра под одиннадцатым номером с «Мальборо» и получил две оценки «отлично». Не следовало попадаться Флоре, – укоризненно произнес Гай.

– Вот ты так всегда, – сказала Джорджия со злостью.

– Я все правильно делаю, – в свою очередь огрызнулся Гай.

Раннальдини был в восторге. Наконец-то появился шанс заполучить Флору в то время, когда Вольфи и Наташа будут подвергнуты наказанию.

– И еще Сабина говорит, что через десять дней у Флоры экзамен по пению, – сообщил Гай и сделал такой большой глоток «Пимма», что огурец и яблоко из стакана выпали ему на лицо. – Я лучше ее заберу.

«А заодно заедет по дороге к Джулии», – в отчаянии подумала Джорджия. Но делать это стервозное замечание вслух не стоило.

– Пусть Флора приезжает ко мне, – заявил Раннальдини. – Я посмотрю, что за песни, и немного ее поднатаскаю.

Возвращаясь через два дня с телезаписи из удушающе жаркой лондонской студии, Раннальдини угодил под ливень. На белом полу лежал огромный паук. Через секунду Раннальдини убил его струей кипящей воды. В почти невыносимом сексуальном возбуждении он долго выбирал, что надеть, затем, желая подчеркнуть загар и широкие плечи, остановился на рубашке из зеленого шелка в складку. Он приглаживал волосы до тех пор, пока они не стали блестеть, поправил топорщившиеся брови и, спрыснув себя «Маэстро», спустился в летнюю гостиную.

Радостная обстановка в ней, создаваемая желтыми занавесками и бело-голубой мебелью, нарушалась охотничьей сценой, на которой львы и медведи отбивались от собак и людей с копьями.

Раннальдини только включил Уимблдон и «Десятую» Шостаковича в своем великолепном исполнении, как влетела Флора, сердитая как никогда.

– О, Господи, не для того же я проделала весь этот путь, чтобы таращиться на Беккера. У него такие же белые ресницы, как и у папочки. А почему вы все время слушаете собственные записи? Уж не дирижируете ли вы часами перед зеркалом?

И Раннальдини стерпел даже эту наглость.

– Мне предстоит сыграть то же на следующей неделе в Нью-Йорке. Вот я и слушаю, чтобы не повториться. Шостакович написал эту музыку, чтобы вдохновить русских на сражение с немцами.

– Хоть вы только наполовину немец, музыка, вдохновляющая на битву с вашей нацией, мне не нужна, – грубо сказала Флора.

Ошеломленный такой резкостью, Раннальдини подал ей стакан «Крага».

Солнце, дарящее всем загар, на вздернутом носу Флоры оставило лишь несколько веснушек. Она не красилась, но волосы, во всяком случае, помыла. Легкая голубая юбка была искромсана по подолу цепью велосипеда. Черная рубашка Вольфи завязана под грудью.

– Тебе идет черное.

– Особенно к угрям. Где Китти?

– У матери.

– Тогда ухожу, – сердито объявила Флора. – Без дуэньи я здесь не останусь.

– Ну не глупи.

Взяв бутылку «Крага», Раннальдини пригласил ее на располагавшуюся несколькими ступенями ниже террасу, с которой во всем великолепии был виден сад «Валгаллы».

Разбрызгивающие установки развесили над лужайками лучи радуги. Старые пастельные розы, красно-бурая жимолость, изысканные лилии, одиночные и двойные филадельфусы, распустившиеся бледно-желтые лимоны, казалось, волнами распространяют сладчайший запах по долине. Вдоль травянистого бордюра, как наряженные женщины, толпились флоксы, маргаритки, наперстянки, желтый львиный зев и нежно-голубые кафедральные шпили дельфиниумов. Чистый свет с неба высвечивал каждый цвет, а запахи усиливались жарким воздухом.

Ни Раннальдини, ни Флора не говорили, наблюдая за коровами, слушая блеяние овец и ржание лошадей, доведенных мухами до изнеможения. Красный трактор развозил сено. Ласточки ловили насекомых.

– Гроза собирается, – наконец произнесла Флора. – У мамы ужасно болит голова.

– А может, она просто не хочет спать с твоим отцом. Раннальдини вспомнил о голосе Флоры:

– Ты не хочешь для меня спеть?

– Нет.

На внутреннем листе «Магнита и Маслобойки» она написала: Флора Сеймур, шестой класс.

– Прекрасное хореическое имя – Флора.

– Вам бы понравилось то, что выкрикивают мужики в супермаркете? А если вспомнить «Интерфлору», можно представить, как ребята из «Багли-холла» забавляются.

Черные тучи постепенно закрывали солнце. Сказав, что ему пора выгуливать собак, Раннальдини повел Флору в сад, словно специально созданный для любви.

Несмотря на засуху, по узким оврагам продолжали струиться ручьи. На полянках занимали стратегические позиции обнаженные статуи. Крошечная беседка здесь, белая скамья, приманка бездельников, там.

На ходу он взмахом руки охватил скульптурную группу резвящихся нимф.

– Как в нудистской колонии, – проворчала Флора.

Гораздо больше ей понравились его ротвейлеры, исчезающие впереди за кучками торфа и с беспокойством опять показывающие темные морды.

– Охраняющие собаки – они так милы, – Флора обняла Таблетку.

– Но только для тех, кто их не боится, – заметил Раннальдини.

Пройдя по аллее под причудливо переплетенными розами и хмелем, они вышли к большому бурлящему ручью, зажатому темными гладкими скалами.

– «Звук водопада преследовал меня, как страсть», – мягко произнес Раннальдини, уставясь на пенящуюся воду. – Этот водоворот назван Логовом Дьявола. В восемнадцатом веке молодые люди заключали пари и, чтобы доказать свое мужество, прыгали через него. Многие погибали.

Перепрыгнув сам, Раннальдини повернулся и сказал:

– Ну, малышка Флора.

– Это чертовски далеко, – проворчала она, а беспокоившиеся ротвейлеры боялись прыгнуть и скулили у ее ног. – В отличие от вас я не настолько стара, чтобы идти на смерть.

– Смысл жизни только в риске, – прошелестел Раннальдини, в полумраке сверкая глазами и зубами. – Прыгай, зверюшка, или ты испугалась?

Боясь разбиться, Флора сделала громадный прыжок, поскользнулась на мху и упала, чтобы не слететь вниз. Когда Раннальдини подхватил ее, она тряслась от страха.

– Отпусти меня! – завопила она. – Я хочу домой. Раннальдини положил свою теплую руку на гусиную кожу ее обнаженной талии.

– Почему ты меня боишься?

– Потому что мне нравится Китти, потому что я не геронтофилка и потому что сплю с вашим сыном.

– И он тебя удовлетворяет?

– В «Багли-холле» его прозвали Жезл, – в тон ответила Флора.

– Тихо.

Раннальдини приложил пахнущий дикой мятой палец к ее губам.

– Мне нужно одно подтверждение, без подробностей.

– Но если этого недостаточно, – продолжала Флора. – Вы слишком неразборчивы. Наташа рассказывала мне о Гермионе, о связях с ее мамашей и со всеми женщинами-музыкантшами в лондонском Дуоденале, не говоря уж о групповухе с толпой, одетой в блузки с надписью «Я ЛЮБЛЮ РАННАЛЬДИНИ». Вы их только что одновременно не трахаете.

Они вышли к маленькой скамье, скрытой среди крапчато-розовых орхидей. Алеющее солнце спряталось за леса. Флора охлаждала пыльные ноги в траве. Везде по приказу Раннальдини работали водоразбрызгиватели.

– Я Дон Жуан, – сказал Раннальдини, встав на тропиночке повыше, – или, по-итальянски, Дон Джиованни. Я ищу совершенную женщину и в отчаянии, потому что все женщины похожи. Может быть, ты другая. В тебе нет классической красоты, но твоя улыбка озаряет лицо.

– Зато тогда папочка не улыбается.

– А ты не должна курить, ежели Господь даровал тебе голос.

– Я бы променяла его на Бориса Левицки, – горько усмехнулась Флора, скрываясь за мокрыми ветвями ясеня.

– Борис – не Божий дар, – холодно произнес Раннальдини.

– Зачем вы женились на Китти? – Флора вышла из-за ясеня. – Это что акт садизма? Вам надо было звонить в колокол наказаний во время венчания. А малый из Парадайза не выл в вашу свадебную ночь?

Раннальдини пожал плечами:

– Китти просто встретилась мне в жизни. Ведь она жила с престарелыми родителями, так что я казался ей весенним петушком. И жила-то она, помогая матушке присматривать за чужими детьми.

– Так что с вашим отродьем у нее проблем нет?

– Точно.

Раннальдини двинулся по аллее, ненадолго остановившись, чтобы погладить поднятое лицо и обнаженную грудь лесной нимфы, затем опустил руки.

– Если хочешь больше одной женщины, – откровенничал он, – заведи себе простую жену, чтобы ни одна любовница не ревновала, то есть домработницу, довольную своим положением, – Раннальдини сделал насмешливую паузу, – и не дрожащую за мужа.

– И кроме того, – продолжил он с сатанинской улыбкой, – Китти – это прекрасное алиби. Если у нас с Гермионой сложности, а я хочу увидеть Сесилию, сообщаю Гермионе, что Китти в городе и мне трудно вырваться. Если нужно встретиться с кем-то еще, с тобой, например, – он слегка тронул ее за щеку, – я говорю то же самое обеим. А если приходится расставаться, извиняюсь: «Моя дорогая, Китти стало о нас известно, а я не хочу причинять ей боль». Когда какая-нибудь женщина не желает покинуть мою постель, предупреждаю: «Вот-вот придет Китти, пора уходить». И наконец, если меня рассчитывают женить, ссылаюсь на то, что не могу покинуть Китти, ведь она ни в чем передо мной не провинилась. Действует это, как морская вода на речную рыбу.

Флора думала о том, какой у него чудесный голос, хрипловатый, ласковый, успокаивающий. Вероятно, это важнее всего для прелюбодеек, ведь большинство романов начинается по телефону.

– Ну и дерьмо же вы, – сказала она.

– Я как Дон Жуан у Байрона.

Раннальдини коснулся постамента лесной нимфы.

– «Мы любим настоящих мужчин не потому, что они совершенны, но потому, что они велики».

Он передвинул руку на ягодицы статуи.

– Как она терпит жару и холод, так и я готов все от тебя стерпеть, маленькая Флора.

– Черта с два.

Оскорбленная и взволнованная, Флора скрылась за ясенем. И как только она появилась, Раннальдини поймал ее, оплетя шею двумя ветвями:

– В моем сердце стрела Купидона.

Боясь, что он ее задушит, Флора устремила взгляд в его циничное лицо.

«Мой отец – капитан испанского флота,

Месяц назад в море пропал его след.

Он целовал меня, уходя, бормотал что-то,

Но наказал мне всегда говорить: «Нет», – пропела она и так долго держала последнюю высокую ноту, что Раннальдини почувствовал, как у него шевелятся волосы. А Флора улыбнулась и продолжила:

«Ох нет, Жуан, нет, Жуан, нет, Жуан, нет».

На гладком лбу Раннальдини резко выделились прямые черные брови. «Нет ни одного человека, кого бы не мучила совесть, » – думала Флора. Его губы находились на уровне ее рта. И она была уверена, что Раннальдини попытается ее поцеловать. Но он просто засмеялся:

– Пойдем посмотрим на мою башню.

Флора слышала отдаленный шум трактора, убирающего сено перед грозой. Солнце зашло, но жара была убийственной. Пока они шли через лес, Раннальдини раздвигал заросли крапивы и куманики, а взобравшись на поросшие бузиной ступеньки, повернулся помочь ей. Осыпавшие ее голову цветки бузины были под цвет волос. Охваченный желанием, Раннальдини протянул руку к правой груди и ощутил ее упругость.

Отскочив прочь с колотящимся сердцем, Флора запустила в него комком земли.

– Притягивает и тут же отталкивает, как любая настоящая женщина, – сказал Раннальдини, стаскивая с себя шелковую рубашку и кинув ее в сторону увернувшейся и бросившейся бежать Флоры.

В это время молния осветила башню Раннальдини, затем грянул гром. Ротвейлеры в страхе прижимались к ногам хозяина. Раннальдини только пинками загнал их в конуры и перехватил Флору, затащив ее в башню, как небеса тут же разверзлись.

Первый рабочий этаж был почти целиком заставлен записывающей аппаратурой.

– Стены звуконепроницаемы, так что если закричишь...

– То не таким ужасным голосом, как Гермиона, – поддразнила Флора.

Как только зазвучало музыкальное сопровождение фильма Раннальдини «Дон Джиованни», Флора взбежала по лестнице в обставленную мебелью гостиную. Она осмотрела ярко-розовые стены и потолок:

– Как языки пламени, в которых в аду горит Дон Джиованни.

На соседнем столике рядом с фотографиями стояла большая ваза с розовым и зеленым виноградом, персиками, манго, хурмой и такими экзотическими фруктами, которых Флора раньше не видела. Желтый обюссонский ковер ласкал ее босые ноги. Висели только две картины: панно Эрика Жиля, на котором мадонна предлагала совершенную грудь весьма великовозрастному беби, и девочка Пикассо, с подозрением выглядывающая из-за плеча Раннальдини, открывавшего очередную бутылку «Крага».

В ванной комнате в серых и розовых тонах, с зеркальными стенами и потолком, стояла огромная емкость от Джакузи.

– Знаменитая джиу-джитсу, ванна Мамаши Кураж, – захихикала Флора. – Вы не представляете, как я ею восхищаюсь. Она так стирает рубашки папы, что они годятся только Динсдейлу на подстилки. Она рассказала маме, что миссис Гарфилд выкрасила задний проход в бутылочный цвет. Впрочем, вам лучше это знать.

И хотя на губах Раннальдини играла улыбка, Флора решила не рассказывать ему о Ретлдикки.

– Я могла бы слушать ее часами.

– Не то что сочинения Бориса Левицки, – сказал Раннальдини, протягивая ей бокал. – За нас.

– За моего дьявола-хранителя.

Стараясь подавить волнение, Флора через соседнюю дверь вошла в спальню, которую занимала кровать и в которой настенная роспись представляла собой зрительскую аудиторию: женщины с оголенными плечами в драгоценностях, мужчины в смокингах – все улыбаются и рукоплещут так реалистично, что, кажется, слышишь крики «браво».

– Боже, да вы нарциссист, – проворчала Флора. – Даже в спальне задерживаетесь с выходом. А куда вы кладете вставные челюсти, если нет спальной тумбочки?

Она подпрыгнула от громового раската. Почти так же громко стучало ее сердце. Раннальдини мог накинуться в любой момент.

«Подлый соблазнитель, – пела Гермиона, — как ярость сама я буду преследовать тебя, не отстану от тебя до самого смертного дня».

– Как изящно, – вздохнул Раннальдини и спустился вниз переключить программу на Уимблдон, где шел изнурительный поединок в женском одиночном разряде.

Поняв, что она брошена, Флора буквально рухнула на одну из отделанных шелком банкеток, хмуро поедая гроздь зеленого винограда прямо с косточками, а в это время Лепорелло начал перечислять список завоеваний Дона Джиованни смятенной Донне Эльвире.