* * *

На небольшом плацу «показушной» элитной воинской части, расквартированной чуть ли не в самом центре Москвы, в тенечке сидит взмыленный и злой молоденький старший лейтенант.

Он протирает изнутри мокрую от пота форменную фуражку с высоченной тульей и, не скрывая раздражения, говорит другому упарившемуся лейтенанту лет двадцати трех:

– Понагнали чуть ли не со всей России... понимаешь, какую-то, блин, дохлую команду и хотят, чтобы я за пять дней что-то там из них, мать их в душу, толковое сделал!..

Юный лейтенантик устало опирается о большой магнитофон, стоящий на столике между ним и старшим лейтенантом, приваливается спиной к огромному динамику и глубокомысленно замечает:

– Ну, полный атас, блин...

Старший лейтенант выматерился одними губами, решительно надрючил на голову свою глуповатую огромную фуражку, встал и крикнул в глубину плаца:

– Кончай перекур!!! Становись!..

...Теперь мы увидим тех, кого собрали «чуть ли не со всей России».

У высокого каменного забора, из-за которого в весеннее небо торчали приметы сегодняшней Москвы, под специальным навесом из камуфляжного брезентового тента, у длинных солдатских столов на скамейках сидели...

...несколько десятков измученных восьмидесятилетних стариков, скудно одетых, с протертыми орденскими колодками Второй мировой войны.

Под этим же навесом расположился и медпункт воинской части: зеленая машина «скорой помощи», столик с лекарствами, доктор и фельдшер с погонами под белыми халатами...

Сейчас фельдшер измерял давление на дряблой и высохшей руке одного из стариков...

– Все! Все!.. Кончай ночевать!.. – снова раздраженно прокричал старший лейтенант зычным «командным» голосом. – Становись!!!

Старики, тяжело дыша, стали медленно вставать со скамеек и неловко строиться. Кто еле волочил ноги, кто скрипел протезом, кто тяжело опирался на палку...

...и только один из них достаточно бодро затушил сигарету, растер окурок об асфальт плаца и быстро стал в строй.

Это был красивый старик в модной спортивной куртке, в тщательно отглаженных брюках и дорогих, хорошо начищенных туфлях.

Он явно был несколько моложе всех остальных. Может, семидесяти шести – семидесяти семи лет. Но у него были живые, ироничные глаза, да и держался он намного бодрее остальных.

Единственное, что портило его, – глубокий старый шрам, перерезавший ему лоб, надбровную дугу, щеку и уходивший к правому уху...

Старики кое-как, кряхтя и постанывая от усталости, построились.

– Р-р-равняйсь! Смирно!!! – рявкнул старший лейтенант.

Старики покорно подравнялись и подтянули животы.

– Вольно... – с нескрываемым презрением скомандовал старший лейтенант. Строй обмяк.

– Повторяю еще раз!.. – плачущим от отчаяния голосом прокричал старший лейтенант. – Через четыре дня, в день ознаменования великой Победы над фашизьмом, вы, дорогие наши граждане-господа-товарищи ветераны, должны будете чеканным строем... Подчеркиваю, чеканным!., строем пройти мимо трибун, где будут стоять все наше командование, все наше правительство, лучшие люди нашей страны и иностранные гости со всех стран мира, некоторые из которых тоже когда-то, понимаешь, ковали эту победу с точки зрения ихнего Второго фронта!

Рядом с моложавым стариком со шрамом на лице стоял древний старик с единственной звездочкой Героя Советского Союза на какой-то шерстяной кофте грубой деревенской вязки.

Этот старик напряженно пытался понять, что выкрикивает старший лейтенант, ничего из-за глухоты не разобрал и спросил у старика со шрамом:

– Чего он блеет-то?..

– Говорит, что мы с тобой, корешок, еще ой-ой-ой какие молодцы!.. – ответил ему с усмешкой старик со шрамом.

– Куда там... – грустно проговорил глухой Герой. Но в эту секунду откуда-то к старшему лейтенанту подкатил на древней ободранной инвалидной коляске безногий старик в шляпе.

– Мне куды с моим тарантасом?

– Вас-то где носило?! – возмутился старший лейтенант.

– До ветру, сынок, ездил. А чего?

Старший лейтенант беспомощно посмотрел на безногого и сказал:

– Становитесь... В смысле – поезжайте в конец строя.

– Это какого же хрена я должен в конец строя?!! – возмутился безногий. – Я полный кавалер орденов Славы, едрена вошь! Какой-такой еще «конец строя»?!! Я на энтим своем «мирседесе» еще кого хошь обгоню!..

Старик со шрамом улыбнулся, громко сказал из строя:

– Тогда, браток, тебе нужно бронетанковую колонну возглавить.

Стариковский строй задребезжал смехом... Старший лейтенант недобро покосился на моложавого старика со шрамом, скомандовал:

– Прекратить хиханьки и хаханьки! – И к безногому: – А вы выбирайте себе место где хотите...

И безногий уверенно покатил во главу строя, приговаривая:

– Не знаю, как с бронетанковой колонной, а уж вас-то, старых пердунов, запросто возглавлю!!!

– Равняйсь! Смирно!.. Направо! – отчаянно закричал старший лейтенант и повернулся к молоденькому лейтенантику у магнитофона:

– Внимание! Как скажу: «Шагом марш!» – врубай музыку!

И снова к стариковскому строю:

– Внимательней, товарищи ветераны! Шаго-о-ом... марш!!!

Лейтенантик нажал на клавишу в магнитофоне, и два гигантских динамика исторгли в небо Москвы звуки «Прощания славянки».

Строй древних старцев, чудом зацепившихся за жизнь на этой Богом проклятой земле, шаркая пошел по плацу.

– Выше ножку!.. – кричал старший лейтенант. – Прибавили темпу!.. Слушай музыку!.. Раз, два! Раз, два...

Моложавый старик со шрамом шел за глухим Героем. Герой в вязаной кофте по слабости все никак не мог набрать нужный темп, и старик со шрамом каждую секунду об него спотыкался и, чтобы не уронить Героя, все время поддерживал его сзади...

Но старший лейтенантик этого уже совсем не мог вынести!

– Рота-а-а-а, стой! Налево!

На полуноте оборвался марш «Прощание славянки»...

Старики остановились. Довольно слаженно повернулись налево. Старший лейтенант аж клокотал от возмущения!..

Он подошел прямо к моложавому пижонистому старику и в назидание всем остальным громко спросил:

– Вы что, уважаемый, строем никогда не ходили?!

Старик со шрамом на лице посмотрел смешливым глазом на старшего лейтенанта, улыбнулся и ласково ответил:

– Представь себе, малыш, – НИКОГДА...

...Этот же шрам, пересекающий чуть ли не все лицо, мы увидим у мальчишки четырнадцати лет от роду...

...каким и был далекой весной сорок третьего года прошлого столетия сегодняшний моложавый старик ветеран.

И тогда мы поймем, что шрам этот – отнюдь не фронтовое ранение, а попросту след жестокой и кровавой драки между блатняками и уркаганами того времени...

Была ночь... Была окраина полуголодной, но спасительной Алма-Аты, забитой эвакуированными, военными госпиталями, изнемогавшей от жуликов-интендантов, семейных трагедий, спекуляции и жестоких детских банд карманников, «домушников», малолетних налетчиков и несовершеннолетних убийц...

По-южному темной, непроглядной ночью под негромкое журчание арыков мальчишка со шрамом через все лицо сидел на облучке казахской арбы с высокими бортами, которую тащил самый обыкновенный степной ишак.

Арба была чуть ли не до половины загружена, и груз этот от посторонних глаз прикрывал брошенный сверху брезент.

Пасть у ишака была замотана тряпьем. Он тряс головой, силясь сбросить с себя этот намордник, но мальчишка со шрамом огревал ишака длинным кнутом и тихо приговаривал:

– Ну, ты, сука!.. Не дергайся, как свинья на веревке. Заложить всех хочешь, падла?! Вперед смотри, мудила...

Портрет Сталина, военные плакаты сорок третьего, грубо сделанный электрический стенд со схемой охраняемых объектов районно-государственного значения этой окраины Алма-Аты – продовольственные склады, территория военного госпиталя, военкомат и особняк второго секретаря коммунистической партии Казахской ССР... Это мы узнаем из надписей под «объектами». Двое милиционеров спят на деревянных скамейках...

Один дежурит у коммутатора и поглядывает на стенд – не замигает ли лампочка, не прозвучит ли тревожный сигнал...

Кто-то набивает диск автомата ППШ патронами...

Двое играют в нарды: здоровенный детина-казах, старшина милиции, и молоденький белобрысый русский паренек со скрюченной левой рукой. На пиджаке у негр медаль «За отвагу» и нашивки ранений.

Колчерукий ловко бросает кости, передвигает шашки, спрашивает детину-казаха:

– А почему в госпитале осколок не вынули?

– Близко у сердца. Нельзя трогать, помирать могу.

– А с осколком не можешь?

– Могу. Только когда совсем старый буду. А тебе что говорили?

Белобрысый помахал искалеченной рукой:

– Сказали – через год разработается и можно будет опять на фронт...

Тащит ишак арбу вдоль высокого саманного забора. Поверх забора – колючая проволока, тусклые фонари.

За забором длинный глинобитный барак типа железнодорожного пакгауза. Запертые ворота выходят прямо на деревянную эстакаду. Для удобства разгрузки и погрузки с грузовиков...

Ишак протаскивает арбу еще метров сорок мимо запертой проходной, мимо слабо освещенного щита с надписью: «Продсклад № 4 Наркомата Обороны и Наркомата Здравоохранения СССР. Вход только по пропускам с предъявлением накладных и удостоверения личности».

Мальчишка со шрамом останавливает ишака у кучи мусора, сваленной прямо на землю у забора, и негромко говорит:

– Станция Березайка... Кому надо – вылезай-ка!

В арбе откидывается брезент, и оттуда выскакивают четверо. Один лет пятнадцати, в кепочке-«восьмиклинке», в тельнике под рубашечкой. Коротенький пиджачок в талию, хромовые сапожки – гармошечкой с вывернутым белым «поднарядом».

Двоим, одетым попроще, не больше четырнадцати. А четвертому и того меньше. Лет тринадцать, наверное...

– Понеслась по проселочной, – командует старший.

Двое стремительно начинают разгребать мусор у забора, освобождая внушительный подкоп.

– Тяпа! Остаешься здесь, – говорит старший самому младшему. – Смотришь в оба. Держишь скотину, чтоб арбу не увела... Упустишь – весь портрет распишу!!!

Тяпа деловито кивнул, взял ишака под уздцы.

– Котька! Художник!.. На крышу, – приказывает старший мальчишке со шрамом. – Я прошу закурить – ты прыгаешь сверху. Как тогда в Каскелене... Ясно?

Котя-художник подмигивает напарнику и ныряет в подкоп.

– Чего стоите, как сявки обосранные?! – тихо рявкает урка на двух пацанов. – Пошел!!!

Те быстро пролезают в подкоп под забором. Блатной оглядывается, достает из арбы короткую и мощную «фомку» – стальной ломик с расплющенным и загнутым концом, сует его под ремень и тоже исчезает в подкопе...

У дальнего торца складского барака Котя-художник достает из-за пазухи моток толстой веревки с петлей. Размахивается – петля летит наверх метров на пять и надевается на выступающий конек крыши склада. Котя мгновенно забирается по веревке на крышу... Двое пацанов ползут под эстакадой... Старший, почти не таясь, идет к дремлющему сторожу...

Неслышно, мягкими тренированными прыжками Котя-художник бежит по крыше туда, куда направляется старший пацан – Лаврик. Все ближе стягиваются к сторожу детские «темные силы»... На краю крыши над сторожем уже стоит готовый к прыжку Котя. Лаврик вплотную подходит к дремлющему сторожу, ухмыляется:

– Дядя! Закурить не найдется?

Сторож открывает глаза, вскакивает, отшатывается в испуге...

...но тут с крыши на него прыгает Художник!.. Сторож падает на доски эстакады, пытается сбросить с себя Котьку-художника...

...блатной Лаврик вырывает у него двустволку, выхватывает из-за голенища финку и всаживает ее в живот сторожу.

Тот сгибается пополам, зажимает живот руками, хрипит.

Лаврик бросает ружье Художнику, вытаскивает «фомку», срывает ею замок с ворот склада, тихо приказывает:

– Все тащите в арбу! Главное – сгущенка!!! – И вместе с двумя пацанами исчезает на складе.

Котя смотрит на корчащегося сторожа, «разламывает» его ружье и видит, что...

...в стволах нет патронов!

Он поднимает двустволку, смотрит сквозь пустые стволы на тусклую лампочку у забора...

– Художник, бляха-муха!.. Ты где?! Давай сюда!

Пацаны с коробками дешевых конфет и каменными мятными пряниками, с полными жующими ртами, выбегают из склада, мчатся к подкопу, протискивают коробки наружу, грузят в арбу...

Бегут назад за новыми коробками.

Старший тащит два тяжелых короба, хрипит от натуги:

– Масло сливочное – тяжелое, сучара! Котька, помоги...

Котя показывает ему пустые ружейные стволы:

– У него даже патронов не было...

– Да хер с ним! Были бы – он бы тебя и зашмолял, не пожалел. Помогай таскать! Порошок, яичный порошок ищите!.. И сгущенку...

...Грузят, грузят арбу коробками с продуктами, жрут что-то на ходу, давятся, снова бегут на склад...

Один пацан уже блюет – обожрался от жадности и голодухи.

Ишак трясет головой, старается сбросить намордник.

Тяпа набирает из коробки полные карманы мятных пряников, снимает тряпье с морды ишака, начинает кормить его пряниками.

– Ты только не ори, – шепчет он ишаку. – Я сейчас тебе еще что-нибудь притараню...

– Яичный порошок и сгущенку ищите! Барыга именно сгущенку заказывал! Говорил, все возьмет – под завязку!.. И порошок... Но только американский... – шипит Лаврик..

– Есть! Есть сгущенка!.. – несется из глубины склада.

Под сторожем лужа крови... Кровь течет по доскам эстакады, капает в щели между досок.

Сторож приходит в сознание, подползает к стене, приподнимается из последних сил, одной рукой зажимает рану в животе – кровь сочится сквозь пальцы, – второй рукой нажимает на кнопку сигнала тревоги...

Короткие резкие звонки тревоги понеслись из старенького динамика под стендом-схемой охраняемых объектов! Часто и пугающе мигает одна лампочка.

– Опять четвертый продсклад шарашат! – орет дежурный. – Уголовка – на выезд!!! Талгарская, угол Коммунаров!..

Летят на пол нарды, рассыпаются шашки и кости, вскакивают со своих скамеек сонные милиционеры – в галифе, сапогах, а поверх гимнастерок гражданские пиджачки с оттопыренной наганом правой полой... А на голове обязательная кепочка – за версту узнаваемая форма сотрудника уголовного розыска сорок третьего...

Старшина-казах схватил автомат ППШ, метнулся к дежурному:

– Давай дубликат ключей от их въездных ворот!

– Распишись сначала. – Дежурный протягивает старшине канцелярскую книгу, в другой руке держит ключи.

– Пошел ты, сучий потрох!!! – взъярился белобрысый с искалеченной рукой и вырвал ключи из рук дежурного. – Там, может, людей режут, а ты!.. Айда в машину, мужики!!!

Надрываясь от тяжести, двое пацанов волокут по земле восмидесятикилограммовый мешок с сахарным песком. Дотаскивают до подкопа, пытаются протиснуть его наружу...

...где стоит в темноте арба и Тяпа кормит ишака пряниками...

Мчится открытый расхлябанный американский «додж-три четверти» с пятью сотрудниками уголовного розыска. В форме только двое – старшина-казах и водитель.

– У Талгарской выключи фары, чтобы не спугнуть, – говорит водителю один в кепке.

– Слушаюсь, товарищ лейтенант.

– Если что – всех на поражение! Закон – тайга, медведь – хозяин... – говорит лейтенант.

Огромный казах и белобрысый переглянулись.

– Ой-бояй, – сплюнул казах. – «Начальник в законе»!

– А ты что думал – только у вас на фронте гибнут?! – окрысился лейтенант в кепке. – Мало они наших в землю поклали!.. За полгода три состава «уголовки» сменили...

Двое пацанов уже протащили тяжеленный мешок с сахаром сквозь подкоп и теперь силились забросить его в арбу.

Тихо урча двигателем, на Талгарскую выкатился милицейский «додж» с потушенными фарами и осторожно поехал вдоль складского забора к запертым воротам...

Тяпа и пацаны увидели, как из кузова «доджа» на ходу выпрыгнули трое и стали перелезать через забор...

– Мусора!!! – выдохнул Тяпа.

Пацаны выронили мешок с сахаром. Мешок брякнулся о землю, лопнул. Посыпался сахарный песок прямо в арык...

– Атас!.. – всхлипнул один и рванул в темноту.

Второй мгновенно отбросил Тяпу от ишака, вскочил в арбу и сильно хлестнул ишака кнутом, надеясь умчаться на арбе от милиции. Но ишак даже ухом не повел! Он смотрел на Тяпу...

– Ты что, падла?! – ломким детским голосом тихо прокричал Тяпа этому пацану. – Там же Кот, Лаврик... Там же наши!!! Предупредить надо, сучара поганый!.. Бздила вонючая!..

Но пацан, с искаженным от ужаса лицом, лупил ишака. Тот стоял как вкопанный, смотрел на Тяпу, жевал пряники...

– Ой, бля, мамочка, роди меня обратно!.. – в ужасе простонал пацан, спрыгнул с арбы и тоже растворился в темноте...

...а Тяпа, словно ящерица, проскользнул в подкоп и помчался по территории склада, к эстакаде...

Он взлетел на эстакаду, тут же споткнулся о мертвого сторожа и упал прямо в кровавую лужу. Вскочил, снова поскользнулся в крови, но удержался на ногах, увидел свои ладони в крови сторожа, кровавые пятна на клифте, на коленях и рванул во взломанные ворота...

...где Котя-художник и блатной Лаврик откуда-то сверху доставали ящики с лендлизовскими американскими консервами.

– Менты!!! – закричал Тяпа.

Первым от секундного шока очнулся Лаврик:

– Не бзди горохом! Мы – «малолетки», статья за нас!..

Котя схватил кусок толстой доски, которой изнутри запирали ворота, спрятался у самого входа за пустую деревянную тару, крикнул оттуда:

– Как войдут, одного я вырублю, а вы сквозите!.. – Глянул на слуховое окно в потолке у самого штабеля коробок с консервами: – А я по крыше уйду... Заныкайтесь пока за мешками с пшеном!

– А где пшено? – растерялся Тяпа.

Лаврик затолкал Тяпу за мешки, отбросил финский нож, а короткую стальную тяжелую «фомку» спрятал в рукав пиджака...

Милиция с разных сторон окружает складской барак.

Один уже на крыше – у слухового окна, второй остался стоять напротив ворот – чтобы никто не выскочил...

Лейтенант в кепочке, с наганом в руке, молча, жестом, посылает на склад старшину-казаха и колчерукого паренька, а сам...

...склоняется над телом сторожа – жив тот еще или уже нет?

У взломанных ворот товарные весы, столик с документацией... Осторожно входят старшина-казах и колчерукий паренек. За ними, вытирая руки от крови сторожа, в проеме у пирамиды с пустой тарой проходит и останавливается лейтенант, спрашивает:

– Что, фронтовички, очко играет? – И кричит в темноту: – Выходи с поднятыми руками!!! Стреляю без предупреждения!..

Котька-художник взмахивает короткой толстой доской и сильно бьет лейтенанта по затылку, а сам, словно обезьяна, в мгновение ока взлетает по консервным коробкам к слуховому окну в потолке, ведущему на крышу склада...

Лейтенант падает, наган вылетает из его руки, стремительно скользит по полу и, вертясь волчком между мешками с пшеном, попадает прямо в руки маленькому Тяпе!..

...как только Котькина голова показывается в слуховом окне на крыше, его тут же за шиворот перехватывает сотрудник милиции и не раздумывая ударяет рукояткой нагана по голове! А потом вытаскивает на крышу уже бесчувственное тело Котьки-художника...

– Порядок! – кричит милиционер с крыши. – Один есть!..

Старшина-казах поднимает ствол автомата, короткой очередью прошивает мешки с пшеном:

– Выходи кара-курты сраны!!! Счас беш-бармак из всех сделаю!

Лаврик выходит из-за мешков с поднятыми руками. В правой руке у него кепочка-«восьмиклинка»...

Маленький Тяпа тоже вроде бы начинает приподниматься... Белобрысый паренек с медалью «За отвагу» видит детскую Тяпину физиономию, испуганно кричит старшине:

– Не стреляй, Тлеухан!.. Это дети! Дети, старшина!!!

Но тут Лаврик неожиданно отбрасывает кепку, под которой в руке у него оказывается короткая тяжелая «фомка». Лаврик резко и сильно кидает «фомку», и та попадает прямо в голову...

...гиганту-казаху, старшине с осколком под самым сердцем...

Падая, старшина нажимает на спусковой крючок автомата, и его предсмертная очередь в клочья разносит тело пятнадцатилетнего уркагана-убийцы Лаврика, отбрасывая его на простреленные мешки...

А Тяпа встает из-за мешков и наставляет лейтенантский наган на колчерукого паренька-фронтовика. Силится нажать на курок...

Но тугой самовзвод нагана не поддается маленькому Тяпе!

– Стой! Стой!.. – кричит колчерукий Тяпе. – Положи, дурила!.. Он же выстрелить может!.. Брось его, пацанчик...

Но Тяпа помогает себе второй рукой и умудряется нажать курок!

Гремит одиночный выстрел, пуля попадает в грудь колчерукого паренька с медалью «За отвагу».

Он опускается на колени, захлебывается кровью и шепчет:

– Что же вы делаете, пацаны?.. Что же вы делаете, сволочи?!

Помещение полуподвальное. Потолок низкий. Под потолком небольшое окошечко с толстой железной решеткой. Стекло грязное, пыльное.

Уличная мостовая режет окошко камеры пополам: в верхней половине окна идут ноги прохожих. Видно их всего по щиколотку...

Вот прошлепали разбитые армейские ботинки «ГД» – говнодавы...

...быстро пробежали женские туфельки на высоком каблуке...

...прошагали начищенные хромовые офицерские сапоги...

...полуботинки на босу ногу, а навстречу им раздолбанные сандалии с рваными носками и грязными пальцами прошлепали в другую сторону...

...самодельные казахские степные обувки из сыромятной кожи...

...женские босоножки на деревянной толстой подошве...

...в ногу прошли две пары кирзовых солдатских сапог...

Весь этот парад обуви сорок третьего года с тоской принимает маленький Тяпа – Валентин Сергеевич Тяпкин – тринадцатилетний «форточник» и убийца...

В пятнадцатиметровой камере двухъярусные деревянные нары. Маются в камере человек восемь – десять. Одни малолетки.

По внешнему краю нары окантованы толстым металлическим «уголком».

На верхних нарах, лицом к камере, ногами к стене, лежит Котя-художник с перевязанной головой и об металлический край нар сосредоточенно затачивает черенок ложки до бритвенной остроты...

Котя-художник – «кликуха». Или – «погоняло». По многочисленным протоколам «приводов» и по нынешнему уголовному делу, он – Константин Аркадьевич Чернов, бывший ученик средней художественной школы при ленинградской Академии художеств. Вор смелый, опытный и очень авторитетный. Несмотря на свои четырнадцать...

Два пацана в глубине нижних нар играют в «двадцать одно» без карт. На пальцах.

Кто-то спит... Кто-то всхлипывает в подушку, набитую соломой.

Один мочится в парашу...

Еще один поет «Тюрьму Таганскую...», а его приятель записывает слова песни огрызком карандаша на клочке бумаги. Торопится, не успевает, переспрашивает:

– Как, как?..

– «...все ночи, полные огня...»

– Ага... – записывает. – Дальше!

– «Тюрьма Таганская, зачем сгубила ты меня?..»

– Ну, бля!.. Медленнее пой! Видишь, не успеваю?!

Костя Чернов усмехается на верхних нарах, затачивает ложку.

Два конвоира ведут двух великовозрастных парней. Их останавливает встречный капитан:

– Осадчий, Рыскулов! Вы куда этих гастролеров ведете?

– В седьмую, товарищ капитан!

– Чего, совсем охренели?! Там же одни малолетки!..

Парни весело переглянулись. Один подмигнул другому.

– Товарищ майор Сапаргалиев приказали, – говорит Осадчий.

– Взрослы камеры – местов нету, – добавляет Рыскулов.

Скрипит дверной засов, поворачивается ключ в замке. Котя-художник молниеносно прячет ложку с заточенным черенком. Тяпа отрывается от созерцания уличных ног, поворачивается...

Всхлипывающий пацан испуганно будит спящего. Все настораживаются. Открывается дверь камеры.

– Заходи! – командует Рыскулов.

Двое великовозрастных входят в камеру малолеток.

Дверь закрывается. Слышен засов, слышен поворот ключа...

– Тэ-э-экс... – протягивает Первый взрослый парень и внимательно разглядывает своих новых сокамерников.

Второй тут же берет за ноги лежащего на нижних нарах пацана и сдергивает его на пол. Потом второго – того, который плакал.

– Не по чину место занимаете, малыши! – улыбается Первый.

– К парашке, к парашке... – говорит Второй. Первый садится на нижние нары, точно под лежащим на верхних Котей-художником...

– Бугор в камере есть? – спрашивает он.

– Нету... – растерянно говорит один из пацанов.

– Врешь, есть! – уверенно говорит Первый.

– Кто?.. – удивленно спрашивает Тяпа и оглядывается.

– Я! – отвечает Первый.

Он оглядывает Тяпу с головы до ног и говорит корешу:

– А не поставить ли нам этого маленького штымпа на усиленное питание?

Второй смотрит на Тяпу, весело говорит:

– Точняк! – И к Тяпе: – Тебя как звать-то, сявочка?

– Тяпа...

– Это – кликуха. А в протоколе?

– Тяпкин Валентин Петрович.

Первый заржал:

– Вот ты у нас и будешь не Валентин, а Валентина!.. Валюшка ты наша... Сейчас ты у нас, как киска, сосать будешь!..

– Чего «сосать»? – не понял Тяпа.

Двое парней зашлись в хохоте! Даже не заметили, как медленно стали слезать с нар остальные пацаны...

– Пиписечки наши сосать будешь, – объяснил Первый Тяпе. – А потом мы тебя в очко отшворим...

– Поставим в очередь и так аккуратненько каждую ночь харить в жопочку тебя будем. Теперь понял? – ласково сказал Второй.

Первый, сидящий под Костей Черновым, под Котей-художником, сладко потянулся, сказал напарнику:

– Ну-ка, стань к двери, перекрой глазок... Сейчас мы один тренировочный отсосик замостырим.

Второй парень перекрыл собой дверной глазок, а Первый, не вставая, стал расстегивать пуговицы на ширинке, приговаривая:

– Иди-ка сюда, моя кисочка, Валюшка наша ненаглядная... Открой-ка ротик поширше...

Но в эту секунду лежащий на верхних нарах Костя Чернов – Котя-художник – ухватил двумя пальцами левой руки Первого парня за ноздри, рванул его голову вверх, а второй рукой приставил к горлу парня острый как бритва черенок обычной суповой ложки!..

Второй парень захотел было рвануться, но Костя быстро сказал:

– Стой, где стоишь, сучара поганая! А то я сейчас твоего подельничка вскрою!!!

И тут, словно по команде, вся дикая свора малолеток молча бросилась на обоих парней...

– Теперь, уже в обратную сторону, двое охранников волокли бесчувственное тело Первого парня, а Осадчий и Рыскулов – Второго...

За ними, стараясь не наступать чистыми сапогами на кровавые следы, тянущиеся за искалеченными парнями, шел уже знакомый нам капитан и говорил плачущим голосом:

– Ну предупреждал же – не подсаживайте взрослых в камеры малолеток!!! Десятки же раз предупреждал!..

Старый, солидный трехэтажный купеческий дом.

Широкие двустворчатые двери. Слева от дверей под черным стеклом герб Казахстана, а ниже – золотые буквы: НАРОДНЫЙ КОМИССАРИАТ ВНУТРЕННИХ ДЕЛ КАЗАХСКОЙ ССР.

Справа от дверей такое же черное стекло, но по-казахски...

У дома НКВД несколько автомобилей – большой роскошный «линкольн», легковая М-1 «эмка», пара американских «виллисов», грузовой «студебеккер», а совсем с краю – белый фургон ЗИС-5 с надписью по бортам – «Казплодовощторг»...

В кресле наркома – потный генерал лет сорока с добрым и простоватым русским лицом.

Напротив него сидит сухопарый человек в гражданском костюме. Заметно, что сухопарый гораздо «выше» хозяина кабинета...

– ...для чего я и прилетел к вам, Алексей Степанович!

– Очень интересное решение, – пробормотал «казахский» нарком.

– К сожалению, пока единственное. К осени мы столкнемся с боевыми действиями по всему югу. А это – горы... Что противопоставить соединениям «Эдельвейс» с их альпинистами и скалолазами?

«Казахский» нарком молча и сокрушенно покачал головой.

– Значит, необходимо создать что-то очень жесткое, компактное, неожиданное. По принципу японских камикадзе. – Увидел, что нарком не понял, переспросил: – Знаете, что это такое, Алексей Степанович?

– Никак нет. Мне еще не докладывали, – смутился нарком.

– Смертники. Добровольные причем... Ну, нашим об этом знать незачем, а мы с вами – обязаны. Ибо если в ходе исполнения будущих акций кто-то из них случайно останется в живых – он становится чрезвычайно опасен как потенциальный носитель сугубо секретной информации.

– Понял. – Нарком вытер пот с шеи и лица большим платком.

– Вот мы в Главке и решили, что ваши Заилийские Алатау могут стать прекрасным ландшафтом для создания такой вот горноальпийской диверсионной школы...

– Благодарю за доверие!

– Вишневецкого вызвали?

– Так точно.

– Давайте его сюда.

Нарком нажал кнопку. В дверях неслышно появился майор НКВД.

– Полковника Вишневецкого! Через тамбур... – сказал нарком.

Человек в штатском и нарком повернулись к стене кабинета за креслом наркома. Между портретами Сталина и Дзержинского в стене была неброская дверь.

Эта дверь тихо отворилась, и в кабинет вошел крепкий бронзово-загорелый человек лет тридцати пяти. Тоже в гражданском, но не в рубашке с галстуком, а в свитере под пиджаком.

Нарком и человек из Главка встали ему навстречу.

– Заслуженный мастер спорта СССР по альпинизму полковник Вишневецкий, – представил нарком загорелого в свитере.

– Здравствуйте, Антон Вячеславович. – Штатский протянул руку.

– Здравия желаю, товарищ генерал-полковник!

– Меня зовут Николай Александрович, – сказал штатский.

– Слушаюсь, Николай Александрович.

– Присаживайтесь и почитайте вот эти разработочки... – И Николай Александрович пододвинул Вишневецкому бумаги. – Особо обратите внимание на заключения наших психологов. По-моему, там есть очень любопытные выводы.

Вишневецкий внимательно проглядел бумаги, отложил их в сторону.

– Довольно циничная штука, – сказал он.

Нарком с испугом посмотрел на Николая Александровича. Тот спокойно спустил на тормозах фразу Вишневецкого и улыбнулся:

– Вот вам и поручено возглавить эту «штуку».

– Штат? – коротко спросил Вишневецкий.

– По вашему усмотрению. Мы, конечно, отфильтруем, но... Называйте фамилии – будем снимать с фронтов, отзывать из эвакуации. Только у меня к вам просьба, Антон Вячеславович: подбором кадров займитесь лично.

– Естественно, Николай Александрович. Разрешите и мне обратиться к вам с просьбой?

– Слушаю вас.

– Месяц тому назад мы с женой похоронили десятилетнего сына. Брюшной тиф... Жена сейчас в очень тяжелом состоянии. Оставить ее на полгода не имею права. Нельзя ли определить ее куда-нибудь поблизости от меня? Чтобы я мог ее изредка навешать?

– Кто она по специальности?

– Тоже альпинист. Мастер спорта, – подсказал нарком.

– Капитан медслужбы. Травматолог, – уточнил Вишневецкий.

– Что-нибудь придумаем. Есть еще неясности? – спросил Николай Александрович.

– Когда начнет прибывать обучаемый контингент?

– Уже пара дней, как наши люди по всему Казахстану начали самый тщательный отбор этого «контингента», – усмехнулся генерал-полковник в штатском.

В кабинете майора Сапаргалиева над уголовными делами подследственных сидели уже знакомый нам капитан милиции и двое в штатском: толстомордый лет сорока и худощавый, молодой, с веселым блудливым глазом.

С милицейскими они оба разговаривали на ты и покровительственным тоном, как и по сей день разговаривают сотрудники государственной безопасности с представителями органов милиции.

– Слушай сюда, капитан! – говорил молодой. – И ты, майор, постарайся врубиться... Мы же вам еще вчера поставили задачку: четырнадцать-пятнадцать лет – не старше!..

– А вы, понимаешь, нам чего напихали?! – возмутился толстомордый.

– Говорили же, чтоб обязательно сироты были, – сказал молодой, сделав ударение в слове «сироты» на первый слог. – Чтоб никаких там папы-мамы, тети-дяди, бабушки-дедушки!.. Это нам совсем ни к чему. Чтоб про его кто потом чего спрашивал...

– И чтоб статьи за ими числились самые что ни есть тяжкие! – заметил толстомордый.

– Ежели по-взрослому считать – от «десятки» и выше. А еще красивше – «расстрельная»! – вставил молодой. – Нам чем хуже – тем лучше.

– Вот такая конфигурация, понимаешь... – Толстомордый отодвинул стопку уголовных дел, оставил себе две папки. – Всего только двоих у вас и отобрали. Теперь придется по детприемникам шастать, в колониях для несовершеннолеток рыться...

– Кого отобрали-то? – спросил майор Сапаргалиев.

Толстомордый раскрыл первую папку, прочитал:

– «Чернов Константин Аркадьевич... Групповое вооруженное ограбление... Неоднократные кражи личного и социалистического имущества... Соучастие в убийствах сотрудников милиции...» Ну и так далее. Подходит, ничего не скажешь! За его – спасибо.

Захлопнул папку, раскрыл другую:

– «Тяпкин Валентин Петрович... Участие в банде... Убийство сотрудника милиции...»

– Стойте, стойте!!! – всполошился капитан. – Тяпкину нету четырнадцати!.. Ему только тринадцать... Зачем он вам?!

Толстомордый закрыл Тяпино уголовное дело, решительно сказал:

– Этот вопрос, понимаешь, мы еще вчера отработали. Ему четырнадцать – аккурат третьего апреля... Вот он в нашей внутренней тюрьме и отпразднует. Значить, мы эти два уголовных дела у вас изымем, а вы нам комнатенку подготовьте, чтобы мы могли с ими с глазу на глаз по душам потолковать. По одному – не гамузом...

– Вы же все равно их, как «малолеток», судить не сможете, – сказал молодой энкаведешник. – Начнете их по детдомам распихивать, по колониям, а они снова дрыснут оттуда и по новой начнут вас отстреливать.

Толстомордый встал из-за стола, приказал капитану и майору:

– Конвойным и надзирателям скажете, что, мол, представители Сталинского райвоенкомата города Алма-Аты с огольцами потолковать хотят...

Повернулся к своему молодому коллеге:

– А ты покаместь возьми у майора и капитана подписочки о неразглашении. А я поссать схожу...

Надзиратель Рыскулов открывает дверь камеры номер семь. «Выводной» конвоир Осадчий кричит в камеру:

– Чернов! Встать!.. Выходи на беседу с представителями военкомата!

...идет Котя-художник по тюремному коридору. Сзади топает конвойный Осадчий. Тихо, не разжимая губ, говорит:

– Просись в колонию... А то на фронт сошлют, как «сына полка», задницей амбразуры затыкать... В колонии-то оно безопасней, – как чревовещатель, шепчет Осадчий, а вслух орет на весь коридор:

– Руки за спину!!! Кому сказано?!

Костя Чернов, так же, не оборачиваясь, почти не открывая рта:

– В колонии я уже был. Два раза... Лучше на фронт.

– Хоть ты и Художник, хоть и вор авторитетный, а дурак... – шепчет ему Осадчий.

На окне решетка. Стол, два стула, табурет, привинченный к полу.

Костя – на табурете, толстомордый за столом, молодой весело ходит по комнате, играет перед Костей «своего», приблатненного...

– Это кто же тебя так расписал красиво? – Молодой показал на Костин шрам через все лицо.

– Было в прошлом году одно толковище в стерлитамакской колонии, – нехотя ответил Костя. – Вы меня лучше на фронт отправьте...

– Ну, Котька!.. Артист, мать твою!!! Да кому ты там на фронте нужен?! Интеллигент... – рассмеялся молодой.

– Ох, не люблю я интеллигентов, – искренне вздохнул толстомордый. – Ну не люблю, и все тут! Ничего не могу с собой поделать.

Костя Чернов посмотрел на одного, на другого, спросил:

– А вы не понтуете, что из военкомата? А то я секу, будто вы какое-то фуфло гоните!..

Толстомордый и молодой растерянно переглянулись. Костя привстал, дотянулся до пачки «Дели», лежащей на столе, вытащил одну папироску и только потом спросил:

– Я закурю?

Молодой согласно кивнул головой. Толстомордый наконец спросил нехорошим голосом:

– Это ты с чего же такой умный?

Костя затянулся, пустил дым колечками:

– Счастливое довоенное интеллигентное детство.

– М-да... – выдавил толстомордый, но взял себя в руки, сыграл сомнение и спросил у молодого:

– А вот, как думаешь, доверять этому Чернову, «художнику» этому, ети его мать, можно? Или нет?..

Молодой мгновенно включился в игру:

– Котьке-то? Чернову? Самому классному вору среди малолеток, «скокарю» Божьей милостью?! Да запросто!!!

– Хочешь искупить вину? – жестко спросил толстомордый.

– Перед кем? – Костя презрительно цыкнул на пол сквозь зубы.

– Перед людями, – сказал толстомордый.

– Перед обществом, – подхватил молодой.

– Мне искупать нечего, – так же жестко ответил Костя. – Я «залепил скок» в хату управляющего торгом, а там «рыжье» – золотишко в цветочных горшках в земельке заныкано... В подвале, в бочке – пачки денег величиной с буханку! Все и не унести было... Он сдуру – заяву в ментовку, а потом труханул – и в глухую несознанку! «Не мое!..» – кричит. От всего отказался! Так кто «вор»?! Месяц назад четвертый продсклад брали – когда меня повязали... Так начальнички склада полтонны масла на нас повесили да тонну сахара!.. Это, что ли, ваши «люди»?! Перед этим «обществом» я должен вину искупить?! Да пошли вы все...

Костя зло затушил окурок в консервной банке, отвернулся к окну.

– Ну что ж, – тихо сказал толстомордый, – встань, Чернов.

Костя встал.

– Подойди к столу, – приказал толстомордый и раскрыл свою деловую гранитолевую папку. – Начнем с расписочки о неразглашении. Срока давности, Константин, она не имеет. Это тебе, Чернов, на всю жизнь. Почитай-ка вот здесь... Что тебе грозит по законам военного, а также любого времени, если ты... Читай, читай! Грамотный. Вот тебе перо, вот чернила, подписывай.

Костя прочитал, подписал.

Молодой энкаведешник строго сказал Косте:

– Встань как положено. Вынь руку из кармана.

Костя вытянулся в ожидании.

– Ну вот, Константин, – торжественно проговорил толстомордый. – Теперь ты наш. В смысле – один из нас. Но в наших рядах могут быть только...

Толстомордый наклонился над столом, пошарил в своей гранитолевой папке, сокрушенно пробормотал:

– Куда засунул, ети его мать?..

– Вы ж его в Костино дело положили, – подсказал молодой.

– Ага... – Толстомордый вытащил что-то из уголовного дела Кости. Снова обрел торжественность момента: – Но в наших рядах могут быть только члены партии или комсомола, понимаешь... А посему разреши, товарищ Чернов, поздравить тебя со вступлением в Коммунистический союз молодежи. В авангард нашей родной партии, так сказать!

Толстомордый пожал Косте руку и подал ему комсомольский билет.

Там черной тушью каллиграфическим почерком было написано: «Чернов Константин Аркадьевич». С левой стороны – фотография Кости из его же уголовного дела! С перевязанной головой...

Для верности Костя заглянул в свое раскрытое уголовное дело: там оставалась всего лишь одна фотография – в профиль. На месте фото анфас – пустое место со следами отрыва и остатками засохшего клея...

– Во, бля, техника! – усмехнулся Костя.

...Диверсионная школа Вишневсцкого невидимо располагается на тысячу метров выше знаменитого Медео, на две тысячи метров над уровнем моря, которого в Казахстане отродясь не было. Она оборудована на бывшем «джайляу» – высокогорном плато для выпаса овечьих отар.

С одной стороны школу защищает нависающий гигантский козырек могучей и мрачной скальной гряды. Защищает от всего – от глаз, снежных заносов, селя, сходов лавин и пронизывающих ветров.

С другой стороны школа закрыта наглухо высоченными елями и пихтами, зарослями голого колючего кустарника, уходящего в снежные напластования.

Оснащена школа Вишневецкого по самому последнему и тайному слову военно-энкаведешной техники.

Прямо в скалы впечатываются пять ПУТСов – пять «палаток утепленных трехслойных», каждая на двенадцать человек. Ни коек, ни нар. Дощатый пол, спальные мешки... При палатке сушилки. По обоим концам отгорожены места для воспитателя и тренера, обязанных жить со своими командами.

Склад обеспечения – альпинистское и горнолыжное снаряжение, оружие, боеприпасы, обмундирование на все случаи жизни – для снега, скал, для «зеленки». При каменном складе живет кладовщик. Тоже офицер НКВД.

Сборно-щитовой барак с каменными пристройками – целый комбинат. В нем столовая, кухня, жилище повара, продовольственный склад, кочегарка кирпичной кладки. От нее идут толстые брезентовые рукава в каждую палатку. Гонят горячий воздух в сушилки обуви и обмундирования. Здесь маленькая баня для личного состава...

А еще низкий каменный дом для старшего командно-преподавательского состава. Тут же штаб, тут же крохотный медпункт.

Отдельно стоит небольшой ПУТС на три человека. В ней живут два пленных немца из соединения «Эдельвейс» – высококлассные специалисты по подрывным работам в горах. С ними же их переводчик. Сотрудник ГПУ, МГБ и НКВД еще с довоенных времен.

Спортгородок прямо под козырьком нависающих скал: фермы с перекладинами на пятиметровой высоте с канатами, шестами, веревочными лестницами...

Чучела для отработки метания ножа, рукопашного боя. Для обучения убивать любым способом...

На краю плато, на фоне заснеженных вершин ледника Туюк-су, тир для короткоствольного оружия – пистолетов, автоматов.

Ни одного патриотического лозунга, ни одного военного плаката, ни одного портрета. Висят по стенам рисованные инструкции по плетению различных альпинистских узлов, по вбиванию скальных крючьев в расщелины, по методам страхования при восхождении, сверлении шурфов для закладки взрывчатки, весовые характеристики толовых шашек, взрывателей, поджогов бикфордова шнура, оказанию первой медицинской помощи...

За ближайшими столами сидит весь командно-преподавательский состав школы. Все в горных ботинках, свитерах, штормовках... Никакой военной формы. Только горно-спортивная экипировка.

Напротив в пятнистых штанах, свитере и меховом жилете стоит полковник Антон Вячеславович Вишневецкий.

– Кто отсутствует? – спрашивает Вишневецкий.

– Радист, – отвечает один из сидящих.

– Нормально, – говорит Вишневецкий, – должен же кто-то в лавке остаться?.. Итак, за пять месяцев мы обязаны подготовить пять групп горноальпийских диверсантов, готовых к безоговорочному выполнению самых гибельных заданий и операций. Каждая группа будет насчитывать восемь исполнителей. Прибудет сюда человек пятьдесят. Наркомат прогнозирует естественный отсев двадцати процентов: обморожения, срывы со скал, лавины, оползни, обрывы страховок, самострелы, неосторожное обращение с оружием, взрывчаткой, парашютная подготовка. Драки... И не ждите появления взрослых громил из фронтовых киносборников и легенд Политуправления Армии... Это будут четырнадцати– и пятнадцатилетние малолетние преступники из КПЗ, колоний и детприемников. Воры-рецидивисты, карманники, грабители, налетчики и убийцы. Они ничего не боятся – ни Бога, ни черта, ни Советской власти. Каждый из них – законченная озлобленная сволочь!

Вишневецкий посмотрел на немцев и переводчика, спросил:

– Успеваете переводить?

– Так точно.

– Если не будете успевать, останавливайте меня. Я повторю.

– Вопрос, Антон Вячеславович! – поднял руку кто-то.

– Слушаю вас.

– Зачем же детей в это втравливать? Какие бы они ни были...

– Выводы наших наркоматских психологов: в четырнадцать, пятнадцать лет в подростковом организме наступает период бурного полового созревания. В этот период подросток всегда ошибочно преувеличивает свои возможности. И это лишает его ощущения опасности. Что для нас невероятно важно! Не говоря о том, что именно в этом возрасте они наиболее обучаемы новым физически-двигательным навыкам с острейшей конкурентно-сопернической направленностью. Что обязательно нужно использовать в учебном процессе. Контакты с ними будут затруднены полным отсутствием у них так называемого понятия АВТОРИТЕТ ВЗРОСЛОГО. Не ждите от них ни страха перед вами, ни уважения к вам. И постарайтесь, по мере возможности, не поворачиваться к ним спиной. Все, чему вы их научите, в неожиданный момент может обернуться против вас. Вопросы есть?

– Есть вопросик... – лениво произнес инструктор-горнолыжник. – А вот те двадцать процентов усушки и утруски, что прогнозируют наши теоретики, – обмороженные, раненые... Те, кто все-таки останется в живых, их куда? Лечить, отчислять?..

Вишневецкий помолчал, подумал и решился ответить:

– Таких приказано спускать из лагеря «вниз». Там, насколько я знаю, их будут ликвидировать как носителей совершенно секретной информации.

Наступила тягостная пауза. Слышно было только невнятное бормотание переводчика к склонившимся к нему двум немцам.

Наконец тренер по рукопашному бою решился спросить:

– Значит, это может произойти и с любым из нас?..

Тринадцать пар глаз вонзились в полковника Вишневецкого.

– Не думаю, – неуверенно проговорил Вишневецкий. – Мы все-таки сотрудники системы, и я надеюсь, что к нам будут предъявлены иные меры ответственности. Впрочем, могу это уточнить...

– Да, уж сделай милость, Антон. Уточни, – сказал седой кряжистый кладовщик.

– Для тебя, Паша, узнаю персонально, – ухмыльнулся Вишневецкий. – Шлепнут нас всех потом или дадут дожить до конца войны.

Все попытались рассмеяться.

Кроме немцев-взрывников. То ли юмора не хватило, то ли перевод был неточным, немцы все поняли как надо – впрямую.

– Нас кто-нибудь блокирует снизу? – раздался вопрос.

Вишневецкий обрадовался смене темы:

– На четыреста метров ниже, на базе бывшего Горельника, как по нашей стороне, так и со стороны ущелья Чимбулак, все подходы к нашей школе перекрыты специальным батальоном охраны, не имеющим ни малейшего представления об охраняемом объекте. Кстати, доктор! Там отличная санчасть с очень симпатичной докторицей – капитаном медслужбы...

– Ну, это же все меняет! – восхитился доктор. – А то взялись нас запугивать!..

Вот теперь все действительно развеселились. Вишневецкий тоже улыбнулся.

– Да!.. Чуть было не забыл... Никаких званий, фамилий! Только имена-отчества. Это требование Главка. А контингент – лучше всего по кличкам. Они, слава Богу, есть у каждого в его уголовном деле. Ознакомьтесь. Послезавтра начинает прибывать наша «клиентура». Получите личное оружие и готовьтесь к приему. И чтобы, как писал товарищ Константин Симонов, – «ни любви, ни тоски, ни жалости!..»

По узенькой каменистой горной дороге, натужно ревя двигателем, ползет вверх ЗИС-5 с белым фургоном, по бортам которого написано: «Казплодовощторг».

Именно этот фургон мы уже видели у здания Казахского НКВД.

На особо крутых участках овощной фургон переходит на совсем нижнюю передачу, двигатель разражается воем и фургон продолжает свое неумолимое движение наверх...

В кабине гражданские водитель и пассажир. Только у пассажира в ногах лежит автомат. Не с круглым диском, а с новомодным рожком.

...а изнутри белый фургон «Казплодовощторга» – нормальный, черный, без единого окошечка, глухой тюремный «воронок» для перевозки заключенных. И «обезьянник» для них – самый что ни есть тюряжный, с выгороженным отделением для конвоя.

Два вооруженных конвоира – сопровождающие. Но не в форме, а в штатском.

Кроме Котьки-художника и Тяпы, в «обезьяннике» еще несколько пацанов. Все они отгорожены от конвоя железной решеткой с дверью.

Тускло горит в «обезьяннике» двенадцативольтовая лампочка. Плафончик заармирован толстой решеткой, как и положено в «воронках».

Тощий пацан в наколках забился в угол – втихаря «смолит косуху». То есть курит «козью ножку», в которой табак смешан с анашой. С планом...

Конвойный потянул носом, учуял характерный запах плана, увидел пацана с косухой, негромко приказал:

– Ну-ка погаси немедленно!

Перекурившийся пацан поднимает, соловые глаза, еле ворочая языком, говорит сопровождающему:

– Начальник херов... Чего хлебало раззявил?.. В рот тебе ишачий болт по самые яйцы... Мы теперь свободные люди! Комсомольцы, блядь... Понял?..

Один из конвоиров передает своему напарнику портфель с сопроводительными документами и молча отпирает решетчатую дверь «обезьянника».

Входит, покачиваясь на рифленом полу ползущего вверх фургона, поднимает с металлической скамейки перекурившегося пацана за шиворот и резко, отточенным движением ударяет его кулаком в живот.

Пацан мгновенно скрючивается, глаза у него выкатываются, широко открытый рот судорожно пытается глотнуть воздух...

Он падает на скамейку, затем соскальзывает на железный пол «воронка» и разражается неудержимой рвотой с кровью...

Сопровождающий затаптывает еще дымящуюся косуху, входит в конвойное отделение, запирает за собой решетчатую дверь и спокойно говорит:

– Тут тебе не милиция, комсомолец.

...Все круче и круче подъем...

С одного борта над фургоном нависают острые, жутковатые скалы, с другой стороны чуть ли не под колесами – гибельная пропасть без конца и краю...

Все громче ревет двигатель, все медленнее ползет вверх белый фургон с невинной надписью по бортам: «Казплодовощторг»...

...только рычание автомобильного двигателя на низких передачах... Только глаза фар во тьме дергаются из стороны в сторону из-за каменистой неровной дороги...

Высвечивают перед собой всего лишь метров двадцать, а дальше – мгла...

Слева скалы, справа – километровая пустота...

Но вот автомобиль выполз из мглы в случайный свет луны – это белый фургон «Казплодовощторга» спускается вниз – в Алма-Ату...

Но теперь скалы справа, а пропасть – слева...

Белый фургон «Казплодовощторга» с захлебывающимся двигателем упрямо ползет наверх... Везет в школу новых «первоклассников»...

Снова – только одни глаза фар пытаются прорваться сквозь черноту ночи...

Раскачиваются желтоватые усталые глаза невидимого белого фургона, возвращающегося вниз, в ночной город, чтобы хоть немного передохнуть, а...

...с новым «живым грузом» вскарабкиваться к бывшему «джайляу» – к месту доставки этого страшноватенького «груза», который уже с утра творит на этом секретном плато нечто невообразимое!..

...ДРАКА!!!

Жестокая, безжалостная, звериная драка!..

Больше сорока четырнадцати– и пятнадцатилетних мальчишек участвуют в этом бессмысленном и жутком побоище...

Десятка два пацанов уже переодеты в школьную альпийскую униформу – ботинки с толстыми шерстяными носками, теплые маскировочные штаны, свитера, ветровки...

Еще пятнадцать – пока в том, в чем были захвачены и арестованы...

Десяток парнишек только что выскочили из топящейся бани – мокрые, со слипшимися волосами, в мыльной пене... Кто в трусах, кто и просто голышом, но с тяжелой шайкой в руке. И эта шайка сейчас очень грозное оружие!

Двенадцать взрослых, очень сильных физически, тренированных энкаведешных мужиков, мастеров спорта СССР – альпинистов, горнолыжников, снайперов, специалистов рукопашного боя – растаскивают и расшвыривают пацанов по всему спортгородку школы, но прекратить этот кошмар им никак не удается!..

Хрипы, стоны, крики, глухие удары, мат, визг пацанов заглушают крики взрослых, которым в этой свалке тоже достается, несмотря на всю их профессиональную выучку.

И только пятеро не участвуют в драке – два пленных немца, преподаватели горно-взрывного дела, и...

...Тяпа с Котькой-художником, которого через окно раздачи склада железной ручищей держит за капюшон ветровки пожилой квадратный кладовщик Паша.

– Жаль, мне отсюда не выйти!.. – в бессилии рычит Паша. – Оружия на складе – завались... А ты стой, сукин кот, не рыпайся!

– Стою же, отпусти, хрен моржовый! – огрызается Котька.

– Вот этот же «хрен» тебе и в грызло!.. – отвечает ему Паша и для удобства наматывает Костин капюшон на руку.

В руках у Кости Чернова непонятно откуда взявшаяся лыжная палка со стальным наконечником. Костя держит эту палку, как копье, готовый в любую секунду отразить нападение...

– Ах, ножичек бы мне!.. Ах, перышко бы мне сейчас в руки!!! – стонет из-за Костиной спины маленький воинственный Тяпа. Но Художник вжимает Тяпу в стену склада, говорит:

– Тебе еще одна мокруха нужна, засранец?!! Стой и не дергайся, как свинья на веревке!.. Их толковище нас пока не касается, понял?!

Несколько пацанов уже залиты кровью...

Рассечена бровь у кого-то из тренеров...

...переводчик, сплевывая сукровицу, кричит по-немецки своим подопечным взрывникам из соединения «Эдельвейс»:

– Что стоите?! Не видите, что творится?!! Помогайте!!!

Немцы беспомощно разводят руками:

– Нам нельзя... Мы – пленные!..

– Можно!.. Сейчас мы в одной команде... Это же бандиты, сволочи!.. Я разрешаю!!! Вперед!.. – кричит переводчик, расшвыривая озверевших пацанов.

– Ах, так?! – обрадованно говорит второй немец. – Прекрасно!

И оба немца бросаются на помощь взрослым русским. Но вот какого-то пацана зашибли слишком сильно, и он упал без сознания. Кто-то из тренеров истошно кричит:

– Доктора!!! Доктор!.. Мать вашу, где вы там?!

Из маленькой санчасти выбегает доктор в белом халате со стетоскопом на шее. И тут же получает от кого-то из пацанов прямо в глаз!

Мгновенно рассвирепевший доктор хватает обидчика одной рукой за штаны, другой за шиворот и отбрасывает его в кучу дерущихся...

...а сам тут же склоняется над пацаном, потерявшим сознание.

Следом за доктором из штабного домика выскакивают радист с наушниками на голове и полковник Вишневецкий.

– Пошел! – приказывает радисту полковник, а сам исчезает в домике.... чтобы тут же появиться на пороге с немецким «шмайсером».

Он задирает ствол автомата вверх и дает длинную очередь в солнечное утреннее небо...

Горы устрашающе и многократно повторяют громовой звук автоматной очереди и...

...ДРАКА прекращается.

Все замирают, как в последней сцене гоголевского «Ревизора».

И во внезапно наступившей тишине снизу, из-за поворота, на территорию школы, надсадно воя перегревшимся двигателем, с трудом въезжает белый фургон «Казплодовощторга» с новой партией таких же «сволочей»...

...Перед штабным домиком выстроены в две шеренги полсотни пацанов...

Кто-то уже переодет в альпийскую униформу, кто-то еще не успел ее получить – стоят в своем гражданско-тюремном тряпье, а кто-то – кто выскочил из бани, чтобы принять участие в «толковище», – в одних трусах, кальсонах, совсем голыми, стыдливо прикрываясь руками, шайками, обрывками газеты «Казахстанская правда»...

Напротив них, утираясь от пота и крови, – полтора десятка кадровых и «вновь обращенных» офицеров НКВД в спортивной форме...

Они сгруппировались у входа в штабной домик, со ступенек которого Вишневецкий с автоматом в руке говорил:

– Затеять драку из-за шайки горячей воды и потому, что кто-то пролез без очереди получить обмундирование, – полный идиотизм! Мы рассчитывали набрать пятьдесят отчаянно смелых парней, а получили полсотни безмозглых сявок и дешевок, которых нужно было бы еще внизу перестрелять, а не тащить сюда в горы! И в следующий раз...

– Виноват, Антон Вячеславович... – прервал Вишневецкого доктор в белом халате, испачканном кровью. – Я мог бы этого мудака отнести в медпункт?

Пацан, который валялся без сознания, стал приходить в себя.

– Носилки нужны?

– Не смешите, Антон Вячеславович. – Доктор поднял пацана на руки и понес его в медпункт.

– Так вот, – продолжил Вишневецкий, – в следующий раз зачинщиков...

– ...исключат из школы!!! – дурашливо прокричал кто-то из пацанов, и весь строй весело захохотал.

– Правильно, – подтвердил Вишневецкий. – Зачинщиков исключат из школы, спустят вниз в город и там расстреляют.

– Кончай парашу гнать!.. – раздался другой голос из строя. – Нас по закону даже судить нельзя – мы малолетки!..

– Судить нельзя, – подтвердил Вишневецкий. – А шлепнуть – запросто. Чтоб ты потом никому не похвастал, что был в этой школе. Расписку помнишь?

Строй недоверчиво и подавленно молчал.

– Всем привести себя в порядок. Разойдись!

Голые помчались в баню домываться, непереодетые – к складу за обмундированием...

Один, пробегая мимо Кости и Тяпы, на ходу крикнул:

– Что, Художник херов, перетрухал или ссучился?!

Тяпа мгновенно подставил бегущему пацану ногу, и тот полетел кувырком по каменистому плато с криком:

– Суки рваные!.. Падлой буду, пришью обоих!!!

У фургона «Казплодовощторг» конвойные в штатском прощались с полковником Вишневецким.

– Все, Антон Вячеславович... Последняя партия.

– И слава Богу, – ухмыльнулся Вишневецкий.

Пауза. Наконец конвойный решился, спросил со «значением»:

– «Вниз» никого спускать не будем, а, Антон Вячеславович?

Вишневецкий подумал и равнодушно ответил:

– Погодим. Еще не вечер...

Пять групп по десять человек уже переодеты в теплую спортивную альпийскую форму. На головах вязаные шапочки. Шапочку каждый носит по-своему...

Все группы вместе со своими «воспитателями» и тренерами заняты обучением и тренировками.

Первая учится плести альпинистские узлы манильскими тросами...

...вторая вынесла из щитового барака длинные столы – собирает на них и разбирает заново короткий немецкий автомат «шмайсер»...

...третья – лазает по шестам и канатам, осваивает веревочную лестницу...

...четвертая группа бросает тяжелые десантные ножи в два щита из толстых досок, прислоненных к задней стенке штабного домика. На щитах силуэт человека в натуральную величину. Силуэт, как плакат с мясной тушей в довоенном гастрономе, разделен на части и пронумерован. От попадания ножа в ту или иную часть тела зависит оценка...

...пятую десятку пацанов два немца и переводчик обучают сверлению шурфов в скале для закладки взрывчатки...

Тяпа и Котька-художник в одной группе. Занимаются лазаньем по подвесным шестам и канатам...

Худенький, маленький Тяпа все никак не может забраться по канату выше, чем на полтора-два метра. Обессилев, падает на землю.

Костя Чернов и еще пара пацанов, словно обезьяны, взлетают по шестам и канатам на пятиметровую высоту!..

– Почему это они могут, а ты нет?! – рявкает тренер на Тяпу.

– Ну, Жора, ты даешь! – говорит Тяпа. – Да потому...

– Я тебе, сопляку, не Жора, а Георгий Николаевич! – тренер за шиворот поднимает Тяпу с земли. – Твои же кореша могут...

– Сравнил жопу с пальцем, – спокойно говорит Тяпа. – Они «форточники» и «скокари». Они привыкши по стенкам в окна лазить. А у меня, Георгий... как там тебя... Николаич, – другая специальность. «Щипач» я, понял?

– Ты мне мозги не пудри! – строго говорит тренер. – Ты по «убойной» статье шел и за «групповуху»...

– Это я так, просто за компанию, за Котькой увязался...

– Ладно! Один хрен, – Георгий Николаевич берет Тяпу за пояс: – Давай подсажу...

– Зачем?

– Чтобы влезть тебе помочь, чудило! Давай-давай!..

– Ну, на... Бери. – Тяпа отстраняется от тренера, протягивает ему его же документы, фотографии.

– Что это?.. – растерялся тренер.

– Ксива-то твоя. Фотки какие-то... Держи, Георгий Николаевич. А то – «мозги не пудри». Не разевай варежку! Теперь дотямкал, что такое «щипач»? – спрашивает Тяпа тренера, держа левую руку за спиной.

Тренер рассовывает по карманам документы, фотографии. Группа пацанов, особенно Котька-художник, ржут в голос – видят, что спектакль еще не окончен.

Тяпа осторожно оглядывается по сторонам – не смотрит ли кто-нибудь из взрослых – и тихо говорит:

– Эй, Жорик... Волыну-то забери. Тебя ж без пушки никто бояться не будет.

И протягивает тренеру его же пистолет.

Тренер в ужасе хватается за расстегнутую кобуру, вырывает пистолет из Тяпиной худенькой ручонки, потрясенно шепчет:

– Ну, сволочи!..

...Потом Котьку-художника и Тяпу вместе с их группой два немца и переводчик обучают сверлению шурфов в скальной породе. Переводчик синхронно переводит слова двух немцев:

– Хочешь обрушить двухсотграммовой шашечкой тола карнизик тонн на триста – сверли вот под таким углом...

Немец показывает, под каким углом нужно сверлить шурф. Костя просверлил первым. Взмок от усталости, шапка в кармане, стаскивает с себя ветровку...

Немец ему что-то говорит, переводчик повторяет по-русски:

– Возьми другой коловорот и расширь отверстие.

– И так полезет, – отмахивается Костя и палкой начинает заталкивать в отверстие цилиндрическую толовую шашку.

Немец сердито отбрасывает Костю от шурфа. .

– Ах ты фашистяра сраная! Фриц недобитый!.. – огрызается Костя и замахивается палкой на немца.

Переводчик вырывает у него палку, орет:

– Заткни пасть, сукин сын! Хорошо, что это муляж, а не настоящая толовая шашка! Где бы ты был, художник гребаный?!

– Кот! Я и не думал, что ты такой тупарь!.. – удивляется Тяпа.

Костя понимает: не прав. С интересом спрашивает:

– А что, она может и без взрывателя ебнуть?

– А ты как думал?! Еще как еб... – Но тут переводчик спохватывается: – У тебя других слов, кроме матерных, нету?!

– Они все равно по-русски ни хера не тянут, – говорит Костя.

– А меня уже стесняться не надо?

– А чего мне тебя стесняться?

– Не тебя, а вас! – разозлился переводчик. – Я тебе кто – сват, брат?!

– А хрен тебя знает – кто ты... – отвечает ему Костя.

Темнота непроглядная...

Освещен только штабной домик. Да еще в одной палатке, в отделении, где живет воспитатель группы, теплится слабый свет от аккумулятора...

...В этой палатке, из своего воспитательского закутка, тренер Жора заглядывает в общее отделение, где в спальных мешках спят десять пацанов его группы.

Вглядывается, вслушивается, брезгливо сплевывает и начинает раздеваться, чтобы тоже улечься.

Но поднимается полог закутка, и появляется седая голова бронзово-загорелого кладовщика Павла Петровича.

– Жорка, – тихо говорит Павел Петрович. – Давай к полковнику.

– Что стряслось, дядя Паша?

– Маленькая летучка для дальнейших размышлений...

Небольшая комнатка забита усталым народом – тренерами, инструкторами, хозяйственниками...

Сам Вишневецкий сидит на собственной койке.

Над койкой довоенная фотография: он, жена и маленький мальчик стоят в теплой воде Черного моря и хохочут. Солнце, брызги, вдали белый теплоход...

– Все? – Вишневецкий посмотрел на старого кладовщика.

– Так точно.

Вишневецкий помолчал, посмотрел в изнуренные, усталые лица, простенько спросил:

– Ну как?

Все молча и тяжело вздохнули.

– А я и не обещал вам легкой жизни, – сказал Вишневецкий.

Тренер по рукопашному бою проворчал:

– Общую физическую укреплять им надо. Почти все – доходяги какие-то... За редким исключением.

– Так не из санаториев брали. С камерной баланды не нажируешь. Я вчера выбил особое разрешение Главка – нам утвердили усиленную пятую летную норму, как истребителям! Отожрутся, – сказал Вишневецкий.

– Если успеют, – заметил кто-то.

– Доктор! Жидкость против «формы двадцать» получили?

– Как у нас все любят засекречивать! – всплеснул руками доктор. – Как вшивость, так сразу же «форма двадцать»! Интересно, под каким номером, к примеру, триппер зашифровать?.. Получили мы эту дрянь, Антон Вячеславович, получили. Мажем. И утром мажем, и вечером. Хотя, по мне – остричь бы всех наголо, и все!

– Они должны выглядеть как обычные мальчишки, а не как солдаты первого года службы, доктор! Так что извольте их мазать, а через неделю доложите, что ни вшей, ни гнид у них нету. Ясно?

– Так точно, Антон Вячеславович! – Доктор явно сник.

– Что еще? Есть какие-нибудь особые наблюдения?

Поднялся воспитатель и тренер Жора. Георгий Николаевич.

– Разрешите, Андрей Вячеславович?

– Что у вас?

Жора стыдливо помялся, с трудом выговорил:

– Дрочут, Андрей Вячеславович!.. Виноват. В смысле – онанизьм чуть ли не поголовный...

– И мои тоже! – подхватил второй воспитатель.

– Точно! – подтвердил воспитатель третьей группы. – Ночью, не поверите, палатка так ходуном и ходит!

Все рассмеялись. Кроме полковника Вишневецкого и двух немцев. Переводчик тихо переводил им, а немцы серьезно качали головами.

– Фактов мужеложества не наблюдали? – спросил Вишневецкий.

– Никак нет, – ответили воспитатели.

– Тогда ничего страшного, – сказал Вишневецкий. – Подрочут и перестанут. Тренерско-преподавательский состав! Максимально загрузить их общефизической и специальной подготовкой. Ни секунды свободной! А когда начнем с ними горнолыжную, скалолазанье, восхождение с полной выкладкой, взрывные работы, парашютные – дневные, ночные – они так будут умудохиваться, что сами перестанут свои пиписьки лапать! Хорошо еще, если сил хватит вытащить их из штанов, когда отлить захочется... А то, что пока они дрочат, повторяю, ничего страшного. Когда же еще дрочить, если не в четырнадцать или пятнадцать лет? Не в старости же!..

– Ну, до старости они вряд ли догребут... – усомнился кто-то.

У штабного домика стоят Вишневецкий и седой кладовщик... Смотрят в спины расходящимся в темноту сотрудникам.

– Ключи от «виллиса» у тебя, Паша?

Павел Петрович порылся в карманах, вытащил ключи:

– Держи.

– На кой черт нужно было американцев улучшать? Так было удобно – нажал на тумблер, и все!.. – сердито сказал Вишневецкий.

– Я специально поставил туда замок зажигания от нашего ГАЗона, чтобы твой «виллис» никто не реквизировал.

– Ладно. Я скоро вернусь.

– Погоди, Антон... Поговори со мной. А то мне не с кем и словом перекинуться...

– Не прибедняйся, Паша. Мне уже стукнули, что ты тут двух пацанов прикармливаешь.

– Интересно, кто же у нас такой «крот»?

– Каждый третий, – усмехнулся Вишневецкий. – А что за пацаны?

– Занятные парнишки. Кот и Тяпа.

– Очень занятные! Один – вор-рецидивист, второй – малолетний убийца!.. – покачал головой Вишневецкий.

– Все мы убийцы, Антон, – тихо сказал кладовщик Паша.

– Тоже верно.

– Кстати, одного из них, маленького, Валентином зовут. Как Валюшку нашего... звали. То есть – вашего...

– Нашего, нашего, – грустно поправил его Вишневецкий. – Ты и свадьбу нам на Тянь-Шане когда-то устраивал, и на Памир в экспедицию в тридцать седьмом увез от греха подальше... И с Валюшкой нянькался не меньше нашего...

– Ага! Давай считаться – кто кому больше должен...

– Ладно. Иди спать. Я скоро вернусь.

– Успеешь. Постой тут, – приказал Павел Петрович. И исчез в темноте. Слышно было только, как отпирал двери склада, потом запирал. Вышел из темноты со «шмайсером».

– Держи... Береженого Бог бережет.

– Как говорила моя польская бабушка – «щаженего пан Буг щеже». Спасибо, Паша. – Вишневецкий закинул на плечо автомат.

– А вот это Машеньке передай. – И Павел Петрович вытащил из кармана консервную банку. – Пусть чайку попьет. Хорошая сгущенка – лендлизовская.

– Паша!.. Ну она же в батальоне на полном довольствии...

– В этом говняном батальоне, который нас стережет, такой сгущенки отродясь не видели!..

Осторожно ползет «виллис» Вишневецкого. На фарах – «бленды» с узкими щелочками для света.

Неожиданно дорогу перекрывает тяжелый железный шлагбаум. «Виллис» останавливается. Из темноты голос:

– Документы.

Вишневецкий достает удостоверение из кармана штормовки.

Вспыхивает сильный ручной фонарь с одной стороны, и сразу же – второй фонарь с другой стороны машины.

Один фонарь обшаривает лучом кузовок «виллиса», другой упирается в удостоверение, затем в лицо Вишневецкого.

Чья-то рука возвращает ему документ. Голос говорит:

– Проезжайте, товарищ полковник.

Шлагбаум поднимается, «виллис» трогается с места...

...Второй шлагбаум в ночи этой дороги:

– Документы!

И снова – один фонарь, другой...

– Здравия желаю, товарищ полковник! Проезжайте...

И шлагбаум поднимается...

На белой стене фотография мальчика Вали Вишневецкого, скончавшегося всего полтора месяца тому назад от брюшного тифа...

Висит она, словно иконка, в изголовье постели, в которой лежит молодая красивая пьяненькая женщина – мать этого покойного мальчика, жена полковника Вишневецкого, капитан медслужбы Маша Вишневецкая, мастер спорта СССР по альпинизму.

Разбросана повсюду ее форма с узенькими белыми капитанскими погонами. На табуретке, рядом с ее постелью, – большой медицинский флакон с притертой пробкой и остатками спирта.

А еще на табуретке – огрызки хлеба, вскрытая консервная банка, графин с водой, два стакана, половинка большого яблока «аппорт»...

– Что же нам делать, Тошенька?.. – плачет пьяненькая Маша. – Что же нам теперь делать, родненький мой?! Нету сыночка нашего...

Вишневецкий сидит рядом с ней на койке, одевается. Взял Машину руку, целует в ладонь, приподнимает Машу с подушки, прижимает к себе, гладит по голове, целует мокрое от слез лицо жены, смотрит в никуда... Только желваки на скулах шевелятся.

– Налей мне еще немного, – сквозь слезы просит Маша.

– Может быть, хватит, Машуня?

– Налей, Тошенька. Только не разбавляй. Я водичкой запью...

Вишневецкий наливает из флакона в стаканы понемногу спирта. Себе разбавляет, Маше подает чистый.

– Господи... – всхлипывает Маша. – За что ты нас, Господи?.. Валечку-то зачем?.. Сыночка нашего...

Вишневецкий не выдерживает, залпом опрокидывает стакан.

Закрыв опухшие от слез глаза, Маша цедит чистый спирт маленькими глотками.

Потом берет двумя руками графин с водой, пьет прямо из горлышка: вода течет по подбородку, льется на рубашку, на постель...

Вишневецкий забирает графин из ее рук, ставит на табурет.

– Как дальше-то жить, Антошенька?..

– Не знаю, – глухо говорит Вишневецкий.

Встает, натягивает на себя свитер, штормовку. Нащупывает в кармане штормовки банку со сгущенным молоком, протягивает ее Маше:

– Паша тебе прислал... Пусть, говорит, Машуня, чай там пьет.

Маша смотрит на банку, говорит почти трезвым голосом:

– У тебя хоть Паша там есть. А я здесь совсем одна...

– Жора! Жорик!!! Георгий, бляха-муха, Николаич!.. Ты посмотри, где я!!! – слышится восторженный крик Тяпы. _

Георгий Николаевич поднимает голову и на высоте пяти метров видит Тяпу, сидящего на перекладине конструкции, куда можно забраться только по гладкому шесту, канату или по веревочной лестнице.

– Молоток, Тяпа! – кричит тренер. – Теперь главное – не шваркнуться оттуда!

– Не боись, Жорик! – И Тяпа счастливым голосом, в ритме плясовой, начинает петь, дирижируя двумя руками: – «...Как умру, похоронят, похоронят меня и никто-о-о не узна-ает, где могилка моя-а-а!» Кот! Котяра, ё-мое!!! Гляди – я без рук могу!..

– Не выделывайся, шмакодявка! – кричит ему Котька-художник и перепрыгивает с каната на шест, переворачивается вниз головой и в таком положении соскальзывает с шеста на землю...

...Группы взмыленных и уже измученных пацанов заканчивают тренировку в одном виде, переходят к другому...

Только что он всаживал с лету тяжелый нож в расчерченный силуэт на дощатых щитах...

...как уже на скорость вяжет мудреные альпинистские узлы – «булинь», «беседочный», «ткацкий», «прямой», «узел проводника»...

Только что отстрелялся в тире из «шмайсера» и девятимиллиметрового парабеллума или «борхард-люгера» – оружие только немецкое!.. Сдал на склад дяде Паше и вот уже...

...как Котька с Тяпой, перешел на учебную скальную стенку...

А она высотой метров сорок – не меньше.

До самого верха в гранитные расщелины вбиты скальные крючья с кольцами и карабинами для страховочных веревок.

Несколько пацанов лезут по отвесной стене, обвязавшись страховочным концом, продетым сквозь кольцо скального крюка. На земле их страхуют два тренера и наиболее сильные и крупные пацаны.

– Две руки – одна нога! Или – две ноги, одна рука!.. – орет тренер, задрав голову вверх. – Чтобы обязательно было три точки опоры!!! Сто раз уже говорил!.. Ты что делаешь, Заяц?! Ты чего на пальцах повис сволочь?!! Убиться хочешь?.. Ногу, ногу ставь, раздолбай!!! Вот так... Молодчик. И не гони картину... Помедленней.

– Бабай! Бабай, кому говорю?! – орет второй инструктор. – Не отклячивай жопу, мудила!.. Прилипни к стенке! Что, очко играет?! На земле-то вы все храбрые!..

– А мы и здесь – не хрен собачий! – орет со стенки паренек с лукавой рожей. – Гляди!!!

На высоте пятнадцати метров он нахально отстегивает от страховочного пояса карабин с веревкой:

– Я по водосточным трубам на пятые этажи лазал, и меня никто не страховал, да еще с «помытым» шматьем вниз спускался!.. А уж тут-то – в гробу я всех видел и в белых тапках!!!

– Кончай, Матаня! Пристегнись немедленно!.. Спустишься, уши надеру, как щенку, сукин ты сын!!! – орет в испуге тренер, в руках у которого провисла отстегнутая страховочная веревка Матани.

Котька прилип к стене на метр выше Матани. Говорит ему тихо:

– Не дури, сучонок. Нашел место хлестаться, говнюк...

Матаня смотрит на Котьку снизу голубыми глазами, ухмыляется:

– А вот заложимся – кто быстрее до верху доскачет?! Ты же вор авторитетный, проиграть не захочешь – люди смотрят...

– Я потому и авторитетный, что с дураками в очко не играю, – отвечает ему Котька и осторожно начинает лезть выше.

– Обвирзался, да?! – кричит Матаня. – Гляди, сявка!!!

Ловко и быстро Матаня карабкается по отвесной скале без страховки...

– Ну, гад... – в ужасе шепчет тренер. – Пронеси, Господи!..

Матаня уже почти поравнялся с Костей Черновым, как неожиданно кусок скальной породы под его ботинком выкрашивается из отвесной стены, и...

...Матаня срывается вниз с пятнадцатиметровой высоты!.. Глухой и хлюпающий удар худенького мальчишечьего тела о жесткое, каменистое плато, и в ту же секунду...

...один из тренеров и двое пацанов-страховщиков оказываются обрызганными кровью Матани...

– Держать страховку!!! – кричит второй тренер. – Всем вниз! Медленно... Никакой торопливости!.. Выбирайте слабину троса... Витя! Посмотри, что с Матаней... Доктор!!! Доктор!!!

Второй тренер подходит к неловко скрюченному телу Матани. Открытые голубые глаза веселого «форточника» застыло смотрят в далекую снежную вершину. Из-под затылка расползается черная лужа.

– Готов Матаня, – говорит второй тренер.

А вокруг уже стоит толпа измученных пацанов и тренеров, немцы с переводчиком, кладовщик Паша, повар и Вишневецкий...

– Та-ак... – говорит Вишневецкий. – Кто следующий?..

У щитового барака – курилка. Деревянные скамейки вокруг врытой в землю бочки с водой. В воде плавают окурки, мусор...

Десяток пацанов сидят обессиленно, покуривают.

Чернявый паренек в наколках фальшиво тренькает на гитаре, а Тяпа теперь уже совсем тоскливо поет:

– «...Как умру, похоронят, похоронят меня... И никто-о не уз-на-ает, где могилка моя-а... И никто не узнает, и никто не придет, только ранней весно-ою соловей пропоет...»

Котька-художник приделывает к концу десятиметровой альпийской веревки старую кожаную варежку. Вкладывает в нее для тяжести небольшой круглый камень, накрепко привязывает варежку к концу веревки...

Все такие выпотрошенные, что и разговаривать нету сил.

Мимо проходит Вишневецкий. Услышал заунывного Тяпу, спросил:

– Тяпкин! У тебя других песен нету?

– А как же, гражданин начальник! – дурашливо восклицает Тяпа. – Для вас? Сделаем-с!!!

Тяпа мгновенно вскакивает на скамейку, заламывает руки и, обращаясь к чернявому с гитарой, томно просит:

– Маэстро, музычку!..

И, не дожидаясь первого аккорда, грассируя «под Вертинского», очень неплохо поет:

– «...и тогда с потухшей елки тихо спрыгнул Ангел желтый и сказал: „Маэстро, бедный, вы устали, вы больны... Говорят, что вы в притонах по ночам поете танго!.. Даже в нашем светлом небе были все удивлены...“

– Откуда это у тебя? – прерывает его Вишневецкйй.

– От одной очень жалостливой эвакуированной бляди. Она кобеля себе приведет, меня за дверь, эту пластиночку на патефончик и... понеслась по проселочной!.. А я под дверью слушаю и запоминаю. Спеть дальше?

– Не надо. И в качестве кого же ты у нее жил?

– А вроде домашней собачки. То принеси, это... Карточки отоварь... За винцом сбегай – не видишь, мама устала?..

– Так это была твоя мать?..

– А кто ж еще!

– Ну а потом? – Вишневецкйй с интересом разглядывает Тяпу.

– А потом – суп с котом. Ее мусора замели, а меня – под жопу!

– За что замели?

– За полный букет – от мягкого триппера до твердого шанкера. Она в больничке себе вены перерезала, и... общий привет!

– А отец?.. – настороженно спросил Вишневецкий.

– Отец?! А что такое отец, гражданин начальник?

Уж на что пацаны были уставшими, а и те заржали в голос.

– Я – Антон Вячеславович, а не «гражданин начальник». Понял?

– Чего ж тут не понять? Не пальцем деланный.

Вишневецкий повернулся к Котьке-художнику:

– Художник! Откуда у тебя трос альпийский?

– Дядя Паша дал.

– И что ты там мостыришь?

– «Закидуху», Антон Вячеславович.

– У «закидухи» на конце «кошка» должна быть. Якорек такой.

– Пока и эта сгодится, – отвечает Костя.

– Ну-ну... – И Вишневецкий ушел к штабному домику.

Что-то дожевывая на ходу, из столовой вышел крупный парень в окружении трех мелковатых пацанов.

– Вова Студер со своими шестерками... – с опаской проговорил один, сидящий у бочки.

– И где он себе ксивы закосил на малолетку? – удивился другой паренек.

– Когда вышак будет корячиться – любые ксивы найдешь.

– Пацаны трекали, что ему семнадцать еще в прошлом году было...

– Счас опять начнет права качать – «я там чалился, я здесь срок мотал, у меня три ходки в зону! Я весь такой медякованный!..»

Подошел Вова Студер со своей компахой.

– Закурить! – приказал Вова.

Один из сидевших протянул ему пачку «Звездочки». Вова вытащил одну тоненькую папироску, пачку спрятал себе в карман, прикурил от зажигалки, сделанной из винтовочного патрона,

– Ты что, Студебеккер?.. Папиросы-то отдай, – заныл пацан.

– Какие еще папиросы?! – сказал Вова. – Ты знаешь, с кем говоришь? Ты еще на свет не вылез, а я уже срока мотал, по тюрьмам чалился!.. Да у меня только в зону уже пять ходок было!..

– Четыре, – сказал чернявый паренек в наколках и с гитарой.

– Чего-о-о?! – повернулся к нему Вова Студебеккер.

– Вчера говорил, что четыре ходки, – спокойно сказал чернявый и тренькнул на гитаре.

Котька-художник сделал вид, что его это толковище не касается. Встал со скамейки, отошел шагов на десять, крикнул:

– Тяпа! Возьми веревку, растяни во всю длину!..

Тяпа взялся за конец с варежкой и камнем, отошел еще дальше Котьки-художника. Расправил веревку, выровнял...

– Хорош! – крикнул ему Костя. – Отпускай!..

Тяпа отпустил веревку и оказался на большом расстоянии от назревающего скандала. А Костя стал аккуратно сворачивать веревку.

Никто не придал этому никакого значения, потому что Вова Студер уже переключил внимание на чернявого с гитарой:

– А ты, сука, считал мои ходки?!

– Сядь, Студер, отдохни. А то небось замаялся – там чалился, здесь сидел, в зону – пять ходок... Получается – за что бы ты ни взялся, тебя сразу за сраку и на парашу. Надо же, уркаган в законе, и такой невезучий. То ли с талантом у тебя слабовато, то ли – лапша на уши, а? Или ты просто от фронта косишь под малолетку? – усмехнулся чернявый.

– Меня сейчас для фронта готовят, подлючий твой рот!..

– А мы все здесь на экскурсии, да? – рассмеялся чернявый.

– Да ты знаешь, что я сейчас с тобой сделаю?!!

– Кончай напрыгивать, Студер, – сказал ему Костя.

– Кто это тебе так хлебало разрисовал? – спросил Студер Костю.

– Такая же сволочь, как и ты, – ответил Костя.

– Ладненько, я потом тебя с другой стороны распишу, – мирно проговорил Студер. – А пока вот с этим черножопеньким разберусь.

И спросил, глядя прямо на чернявого:

– Ты – жид или армяшка?

– И то и другое, – скорбно покачал головой чернявый.

– Значит, жид! – Студер нехорошо ухмыльнулся. – Обрезанный?

Перетрусившие поначалу пацаны очухались, зашумели:

– Кончай, Студер!..

– Чего вяжешься?

– Сказали же тебе!

Студер оглянулся – нет ли поблизости начальников:

– Цыть, сявки обосранные! Жить надоело? А ты, жидяра пархатый, отвечай – обрезанный или нет?

– Нет, – спокойно сказал чернявый.

– Ай-ай-ай! – рассмеялся Студер. – Как же тебе не стыдно? Жид – и не обрезанный. Сейчас мы это поправим!..

Из-за высокого горного ботинка Студер вытащил заточку и приказал чернявому:

– Вынимай болтяру!

– Погоди, штаны спущу, – покорно сказал чернявый.

– Кончай, Маэстро! Не делай этого!

– Что, евреи – не люди?! – зашумели пацаны.

Но Студер даже внимания не обратил на их крики.

И еще Студер не увидел, как чернявый по кличке Маэстро, делая вид, что расстегивает штаны, достает из-под куртки... велосипедную цепь – страшное оружие налетчиков сорок третьего...

– Вынимай, вынимай свою мотовилу, жидяра необрезанная, – ласково говорил Студер. – Сейчас мы вернем тебя в настоящую соломоно-хаимовскую веру...

Но в эту секунду раздался звонкий голос Котьки-художника:

– Эй, Студер вонючий! Глянь-ка сюда!..

Костя резко взмахнул своей «закидухой», и тяжелый конец веревки с кожаной варежкой и камнем внутри мгновенно обвился вокруг толстых ног Вовы Студера.

Последовал резкий рывок, и Вова Студер с размаху шлепнулся на землю, ударившись головой о край скамейки. Да так и остался лежать неподвижно...

Костя подошел, смотал свою «закидуху» в кольца, наклонился на Студером, сказал удивленно:

– Живучий, гад...

Чернявый Маэстро тихо сказал Косте:

– Напрасно ты встрял... Я бы его и сам уделал. – И показал Косте велосипедную цепь с кожаной петлей для руки.

– Выброси. А то за нее еще «вниз» спустят, – сказал Костя.

Маэстро почти незаметно утопил велосипедную цепь в бочке с водой и окурками, сказал ошеломленным пацанам:

– Чего стоите? Тащите этого барана в санчасть!.. Скажете – упал Вова Студер. Споткнулся и упал.

– Видать, торопился куда-то, – соболезнующе вздохнул Тяпа.

– И куда спешил?.. До занятий еще полчаса, – сказал Костя.

Пацаны взялись было поднимать Вову, но Костя неожиданно остановил их:

– Погодите!

Залез в карман куртки Вовы Студера, вытащил оттуда пачку папирос «Звездочка», отдал ее пацану – хозяину этой пачки:

– На высоте и так с трудом дышится, а вы, засранцы, еще и курите!.. Ну, чего уставились?! Волоките эту сволочь в медпункт, а то в натуре подохнет...

Вову понесли в медпункт.

Маэстро тренькнул на гитаре, попросил Тяпу:

– Потом напоешь мне еще раз про этого... Ну, как его?.. Про «желтого ангела»? Я, может, мотивчик подберу. Ладно?

– Ладно, – сказал Тяпа. – А ты и вправду – еврей?

– А черт его знает... На всякий случай числюсь молдаванином.

На первое восхождение шли тремя группами по десять человек.

Первую вел сам Вишневецкий, замыкал доктор.

Ниже метров на пятьдесят – вторая группа. Ведущий – кладовщик дядя Паша, замыкающий – тренер по рукопашному бою.

А еще ниже – третья группа. Ее ведет переводчик, замыкают два немца из соединения «Эдельвейс»...

Высоко и холодно... Уже ни кустика, ни травинки. Под ногами скальная порода, осыпь каменного крошева...

Идти очень трудно. Тем более что на каждом пацане – груз непосильный!

Обычный «джентльменский» набор альпиниста – ледоруб, молоток для скальных крючьев, крючья, запасной трос, стальные «кошки» для льда, связка страховочных карабинов, ледовые крюки, туго набитый рюкзак – дополнен...

...короткоствольным автоматом «шмайсер» с запасными рожками, брезентовым поясом с толовыми шашками от 75 до 250 граммов, а в нагрудном кармане в узеньких прострочках – взрыватели ТАТ-8... Не дай Бог, ударишься обо что-нибудь грудью – так сердце и вырвет!

На поясе еще висят бухточка бикфордова шнура и тяжелый десантный нож...

Пацаны покрупнее тащут на себе свернутые перкалевые палатки.

А на ногах пудовые горные окованные ботинки с «триконями» – трезубчатыми стальными шипами на толстых подошвах!..

Кто-то еще и коловороты для взрывных шурфов несет...

...Потом был короткий привал. Измученные мальчишки валились на землю, жадно глотали разреженный горный воздух широко открытыми ртами.

– Не лежать! Сесть немедленно – опорой на рюкзак!..

– Поправить снаряжение!

– Короткий, спокойный вдох, длинный выдох!..

– Перешнуровать обувь!..

– Сколько раз повторять: никаких резких движений, никакой болтовни на переходе! Ногу – на всю ступню!.. Ступни – параллельно, под ноги смотреть обязательно!.. – раздавались негромкие приказания ведущих и замыкающих.

– Пятнадцать секунд считаем свой пульс! – кричит доктор. – По отмашке начинаем, по отмашке заканчиваем. Умножаем на четыре...

Доктор смотрит на секундомер, поднимает руку:

– Внимание! – Резкий взмах. – Начали!..

Пацаны считают свой пульс...

– Стоп! – Доктор выключает секундомер. – Калуга?

Молчание...

– Калуга?! Оглох, что ли? – . рявкает доктор. Белесый паренек тоскливо смотрит вдаль на снежные вершины.

– Митька!.. Калуга... Тебя спрашивают, – толкает его Котька.

– А-а... Сорок! – спохватывается Калуга. – Сто пятьдесят!..

– Сто шестьдесят! – поправляет его доктор. – Студер!

– Сорок пять. Не помножить... – У Вовы перевязана голова.

– Значит, сто восемьдесят. Для этой высоты – норма. Заяц?..

– Тридцать шесть! Сто сорок четыре!..

– Молодец! Художник?

– Двадцать пять – сто...

– Ну ты даешь! Маэстро?

– Сто восемь!

– Отлично! Тяпа?

– У меня под двести... – растерянно отвечает Тяпа, и его неожиданно начинает неудержимо рвать...

– Та-а-ак. – Доктор сам берется считать пульс у Тяпы. – Не было печали, черти накачали... Ну-ка, уголовнички! Разгрузите пацана!

Котька и Маэстро освобождают Тяпу от рюкзака, автомата...

Подходит Вишневецкий, спрашивает Тяпу:

– Освободился?

– Да вот, ребята помогли...

– Я спрашиваю – желудок освободился? Блевать больше не будешь?

– Нет... наверное.

Вишневецкий жестом подозвал седого Павла Петровича:

– Паша, приведи этого Вертинского в норму.

Павел Петрович наливает горячий чай из термоса, достает полплитки шоколада, протягивает Тяпе:

– Мелкими глоточками и маленькими кусочками.

Отходит в сторону, зло говорит Вишневецкому вполголоса:

– Их сначала полгода откармливать надо, а уже потом делать из них то, что мы сейчас делаем!..

– Как сказала бы моя польская бабушка: «Нема часу». Нету времени, Паша. Война... – жестко говорит Вишневецкий.

Взрыв!!! Еще один!..

И гигантский скальный «козырек», тонн на пятьсот, нависавший на стометровой высоте над узенькой, еле заметной горной тропой...

...с чудовищным грохотом обрушивается вниз, похоронив под собою эту тропу, превращая все вокруг в мертвый непроходимый завал...

А когда рассеивается облако пыли и смрада, оказывается, чтс| по двум сторонам бывшего «козырька», метрах в двадцати ниже верхней точки скального гребня, висят на тросах Котька и Маэстро!.. Это они подорвали «козырек» скального карниза. Наверху, на самом скальном гребне, расположилась вся группа.

– Не зацепило? – кричит вниз Вишневецкий.

– Порядок! – кричит ему Костя. – Только кровь из ушей почему-то течет...

– Бывает... – кричит Вишневецкий. – Потечет и перестанет. Маэстро, ты как?

– Вроде бы ничего... Только... Дядя Паша! Я коловорот выронил!.. Чего теперь будет?

– А вот сейчас вытащим тебя и к стенке поставим! Сам-то цел?

– Кажется, цел...

Вишневецкий дает знак страхующим поднимать Котьку и Маэстро наверх и кричит:

– Что-то, Маэстро, у тебя все приблизительно!.. «Вроде бы», «кажется»...

Тащут Котьку и Маэстро наверх... Покачиваясь в воздухе, Маэстро отвечает Вишневецкому:

– – А сейчас, Антон Вячеславович, время такое – ни в чем нельзя быть до конца уверенным.

– Малолетний бандит-философ – это что-то новое! – говорит доктор.

Котьку и Маэстро вытаскивают на гребень. Лица черные, руки ободраны. У Котьки из ушей за воротник – кровавые дорожки...

– Ну как? – спрашивает у них переводчик. Двое немцев-подрывников напряженно смотрят на ребят, на переводчика...

– Честно? – спрашивает Маэстро.

– Желательно, – говорит Вишневецкий.

– Я лично от страха чуть не обделался, – признается Маэстро.

– А я чуть штаны не обмочил! – нервно засмеялся Котька.

– Гуте керле... – говорит один немец.

– Зо кляйн, абёр зо тарфер!.. – говорит другой.

– Что они говорят? – спросил Вишневецкий.

– Говорят, хорошие парни, – переводчик понизил голос. – Такие маленькие, говорят, а такие смелые...

– Это мы и сами знаем, – в сторону проговорил Вишневецкий, а всем громко объявил: – Будем считать – задание «Завал тропы» выполнено. Разбор ошибок – в расположении школы. Инструкторам и тренерам подготовить свои замечания. А сейчас продолжим наши игры на свежем воздухе...

...Под ногами уже слоистый лед, редкие снеговые проплешины, а три большие группы разделены на несколько маленьких – по три-четыре человека. Каждая группа идет «в связке»...

На ногах «кошки» с десятисантиметровыми стальными шипами, на головах капюшоны, на изможденных лицах – черные солнцезащитные очки с «боковинами»...

Расстояние между восходителями восемь – десять метров. Без ледоруба не сделать и шагу...

Каждый ведущий инструктор отдает распоряжения своей «связке» хриплым, срывающимся голосом:

– Не наклоняться!.. Корпус держать вертикально...

– Через трещины – никаких прыжков! Только обходить!.. И внимательнее...

– Шаг короче, ноги шире!.. Только след в след...

– Не торопиться, не отставать... Сохранять дистанцию!..

...Потом учатся рубить ступеньки во льду на очень крутом склоне.

– Ударил и расслабляй руки!.. И не смей раскачиваться!!! И руби ступеньки в шахматном порядке – отдельно для каждой ноги. Смелей! Я страхую... – говорит Тяпе дядя Паша. – Понял?

– Понял, понял... – обессиленно шепчет Тяпа. Он в тоске и муке поднимает глаза наверх и вдруг...

...на самой вершине ледяного склона, на фоне голубого неба, видит прекрасную, гордую фигуру большого архара – горного козла с огромными толстыми витыми рогами!

Тяпа преображается. Усталости – как не бывало!..

– Дядя Паша!.. – в восторге шепчет Тяпа и осторожно начинает высвобождать автомат. – Сейчас я его...

Дядя Паша тоже видит архара и рявкает на Тяпу:

– Только попробуй, сукин сын! Я тебе так под хвост надаю!..

– А чё?! Мы его потом в столовку притартаем и такой биш-бармак на всех замостырим...

– Я тебе что сказал?!! – гневно говорит Павел Петрович. – И запомни на будущее... Только попробуй в горах хоть один раз стрельнуть по архару!.. Так «внизу» и окажешься! Тебе родина доверила трофейное оружие. И боеприпасы к нему, между прочим, тоже трофейные... За них, можно сказать, за каждый такой патрон, люди головы клали!.. Детей сиротами оставляли... Чтобы научить тебя, прохвоста, по врагам стрелять, а не по горным козлам! Узнаю, что не по делу пулять будете, ноги из жопы повыдергиваю! Уж лучше бы ты НЗ сожрал, что тоже – преступление и запрещено категорически!..

Тяпа с тоской поднимает глаза к вершине склона – нету архара!

Не дождался он Тяпиного выстрела...

И Тяпа снова начинает ожесточенно рубить ступеньки во льду...

...Шли в связках по фирну – ноздреватой от солнца ледяной корке. С трудом выпрастывали длинные зубья «кошек» из мягковатого фирна...

Тяпа что-то жевал на ходу.

Котька-художнйк обернулся, удивленно спросил хрипло:

– Ты чего там жрешь?

– Неприкосновенный запас... – ответил Тяпа с полным ртом.

– Совсем чокнулся?! Да за это знаешь, что будет?!!

– А мне дядя Паша разрешил, – невозмутимо ответил Тяпа...

...Потом все группы вместе отрабатывали приемы спасения партнера, упавшего в глубокую ледяную расщелину, или «камин»...

Задыхаясь, на пределе мальчишечьих сил, из ледяной могилы глубиною метров в тридцать вытаскивают тяжелого Вову Студера.

– А если бы он был раненым или покалечился там? – спрашивает Тяпа у Вишневецкого. – Как тогда?..

– Если такое происходит в условиях чистого довоенного спорта, вы обязаны его спасти, – отвечает Вишневецкий. – Но если вы в боевом диверсионном рейде на задании, то арифметика простая: жизнь одного не стоит жизней остальной группы...

– То есть?.. – не понял Котька-художнйк.

– Если нет времени – просто обрезать трос. Если время позволяет – вытащить, убедиться, что партнер не может самостоятельно продолжать движение, и пристрелить его... – спокойно ответил Вишневецкий.

Ведущий одной из групп, инструктор по рукопашному бою, невозмутимо дополнил:

– Но выстрел может привлечь внимание противника. Лучше всего перерезать ему горло – и надежнее, и без шума.

Старый альпинист седой дядя Паша отвернулся и злобно сплюнул.

– Кстати, – сказал Вишневецкий – насчет стрельбы... Хоть мы вас и учим стрелять из любого оружия, должен заметить, что хороший диверсант тот, которому стрелять не приходится. Если дело дошло до пальбы, значит, ваше дело – пиздец.

– Тогда я бы Студеру перерезал глотку, – рассмеялся Маэстро.

Несмотря на невероятную усталость и напряжение, все тоже засмеялись.

Вот когда здоровенный Вова Студебеккер, «косящий под малолетку» бандит и налетчик, посмотрел на Маэстро нехорошим глазом. Но промолчал...

Очень усталый дядя Паша пересчитывал сданное мальчишками оружие. Записывал в большую «домовую» книгу количество автоматов «шмайсер», пересчитывал рожки, набитые патронами, ножи...

Все сходилось.

Он облегченно вздохнул, записал в книге, в графе «Расход»: «2 тол. шашки – 250 гр. х 2, 2 взрыв. ТАТ-8. Бикф. шнур – 6 метров». Подумал и приписал: «1 коловорот скально-ледовый»...

Открыл большой стальной сейф с патронами и пистолетами «вальтер» и «парабеллум», достал снизу из-за коробок с патронами бутылку базарной водки «Черная головка» и одно большое алма-атинское красное яблоко «аппорт».

Налил себе полный граненый стакан, спрятал водку обратно в сейф, запер его тщательно и медленно, не отрываясь выпил полный стакан водки.

Сморщился, хотел было закусить яблоком, но передумал. Утерся рукавом, отложил яблоко в сторону и лег спать...

У слабо освещенного входа в санитарную часть батальона стоит «виллис» Вишневецкого...

В кабинете начальника медслужбы, где живет Вишневецкая, сквозь короткие белые занавесочки в единственном окошке проглядывает еле-еле лунный свет...

Не оставляя никаких сомнений в происходящем, ритмично скрипит Машина солдатская койка, слышится хриплое мужское дыхание, тихие Машины стоны...

И тут же испуганный, прерывающийся Машин голос:

– Тише... Умоляю тебя, тише!.. Антошенька, любименький мой...

...И наконец бурное завершение!..

Вспыхивает спичка, слегка освещая мокрое, счастливое лицо Антона Вишневецкого, закрытые глаза Маши...

Жадная затяжка папиросой, и голос Антона шепотом:

– Почему «тише»?.. Чего ты боишься?

– Стенки здесь как папиросная бумага!.. А я забыла тебе сказать – у меня там на стационаре старшина хозвзвода. Я его сегодня только прооперировала...

– Ну ты гигант, Машка!.. А почему в госпиталь не отправила?

– Некогда было. Три дня, мудак, ходил с болью в правом боку, и доходился... Аппендикс лопнул, и... Его Величество – Перетонит! Мне и пришлось самой... Пойду проведаю. Он сейчас в очень тяжелом состоянии...

В лунном свете угадывалась голая Маша, встающая с постели и надевающая на себя белый медицинский халат. Застегнулась, приоткрыла соседнюю дверь, зажгла там свет...

Маленькая, выгороженная палата. Две койки. На одной, отвернув голову к стене, на спине лежит прооперированный старшина.

– Ну как, старшина? – спросила растрепанная Маша в халате на голое тело.

Старшина покосился на нее, отвел глаза, хрипло пробормотал:

– Нормально, товарищ капитан...

Тут Маша и сама увидела, что у старшины все, действительно, очень НОРМАЛЬНО: тонкое солдатское одеяло в районе живота старшины вздыбливалось, как палатка в чистом поле!

Маша тихонько прыснула, откашлялась, уверенно сказала:

– Теперь я за тебя спокойна – выживешь!

...Маша и Антон Вишневецкие стояли у «виллиса».

– Если бы ты знал, как мне осточертели эти горы!.. – всхлипнула Маша.

– Потерпи еще пару месяцев... Уйдут мои группы на задания, вернемся, к нашему Валюшке на кладбище будем ездить... Оградку сделаем, на могилке цветочки посадим... – И Вишневецкий нежно поцеловал заплаканные глаза Маши.

Медленно ползет «виллис» Вишневецкого вверх... Надрывно стонет двигатель. Узкие щелочки света сквозь защитные бленды фар еле-еле высвечивают шлагбаум.

– Стоять!!! Документы!..

Один фонарь упирается в лицо Вишневецкого, затем в раскрытое удостоверение.

– До свидания, товарищ полковник! – Шлагбаум поднимается.

– Привет... – говорит Вишневецкий.

...Изнемогая от напряжения, маленький «виллис» ползет вверх...

На территории школы три тусклые лампочки. Над оружейно-вещевым складом, у штабного домика и у входа в кочегарку, где негромко постукивает дизельный двигатель, дающий электричество...

Мертвым сном спят в своих палатках измученные, усталые пацаны и их тренеры и преподаватели всех видов убийств...

Если же постараться не видеть рваные ножевые шрамы бывших смертельных драк и хвастливые, неумелые, пошлые татуировки на неокрепших мальчишечьих телах, а только заглянуть в их детские изможденные лица – можно подумать, что это спят симпатяги-школьники старшего отряда пионерского лагеря...

Но в торцах палаток, в специальных сушилках, просыхает их камуфляжное горное обмундирование...

Но у каждого спящего тренера или инструктора на тоненькой цепочке с браслетом на руке – пистолет – под головой или изголовьем спального мешка...

Спит школа горноальпийских малолетних диверсантов-смертников.

И только один пацан лежит без сна в своем спальном мешке, с открытыми глазами, полными слез...

Это Митька Калуга – пацан, у которого на восхождении был просто замечательный пульс – всего «сто шестьдесят».

Лежит Калуга, уперся влажными зрачками в байковый потолок утепленной палатки, и слезы медленно стекают к вискам, исчезая в давно не стриженных белесых волосах...

Но вот зажмурился Калуга, стряхнул слезы, судорожно вздохнул и достал из-под спального мешка мятый листок из ученической тетрадки в косую линеечку и огрызок карандаша...

Ранним утром в горах очень холодно...

Труп Митьки Калуги в одном нижнем белье с обмоченными кальсонами тихо раскачивался под пятиметровой спортивной конструкцией, как раз между отполированным шестом и веревочной лестницей.

А вокруг, молча, стуча зубами от холода, стояли полуголые пацаны и инструкторы в одних штанах и ботинках.

Выбежали из своих палаток на утреннюю зарядку, увидели висящего бело-серого Митьку Калугу, да так и застыли вокруг него, обхватив себя руками, чтобы унять дрожь от ужаса и холода...

Только доктор приблизился к трупу Калуги.

– Когда это он, как вы думаете? – спросил Вишневецкий.

Доктор пощупал мертвую ногу Калуги:

– Окоченел уже... Часа четыре тому назад.

– Что у него в руке?

Доктор с трудом разжал неживые пальцы Калуги, вытащил мятый тетрадный лист в косую линеечку, расправил, прочитал вслух:

– «А пошли вы все...» – Запнулся и посмотрел на Вишневецкого.

– Читайте дальше, доктор! – неумолимо приказал Вишневецкий. – Всем полезно послушать.

Доктор снова заглянул в листок, растерянно произнес:

– А дальше читать нечего – тут на всю страницу сплошной мат...

Вишневецкий стоит у окна – наблюдает за занятиями групп. Тут же сидит радист за своей рацией. Входит доктор:

– Вызывали, Антон Вячеславович?

– Давайте-ка, сактируйте этого пацана. Калуга – что ли?..

– Так точно, Антон Вячеславович, Калуга.

– Возьмите его личное дело, спишите оттуда его подлинную фамилию, имя и отчество, ну и так далее... Постарайтесь потолковее объяснить все с медицинской точки зрения – как, почему, из-за чего. Вам виднее.

– Слушаюсь.

– Что делают?! Что делают, сволочи!.. – вздохнул радист.

– Твое дело – телячье, – сквозь зубы процедил Вишневецкий. – Свяжись с «конторой», вызови транспорт за ним. И не смей их больше «сволочить»! Пока мы с тобой будем здесь в горах отсиживаться, их через пару месяцев всех бросят в мясорубку, чтобы потом никогда о них не вспомнить... А мы с тобой будем следующих детишек учить – как бы им половчее сдохнуть!..

И Вишневецкий снова уставился в окно...

Ах, как не похоже было все, что видел сейчас из штабного окна Вишневецкий, на то, с чего начинались первые занятия по укреплению пресловутой «физической подготовки»...

...Сейчас полковник Вишневецкий увидел четыре десятка достаточно тренированных малолетних убийц – бесстрашных и беспощадных!

Превосходно владеющих «удавкой» – стальным тросиком в полметра с деревянными ручками, который сзади мгновенно накидывается на шею взрослого и сильного инструктора, а второй мальчишка, как молния, подкатывается инструктору под ноги, и уже вдвоем они «приканчивают» упавшего и полузадушенного здоровенного мужика «ножом» в считанные секунды!..

...А как Тяпа и Маэстро бросают тяжелый нож! Так, что он почти на треть входит в двухдюймовую доску с человеческим силуэтом!..

Но лучше всех управляется с ножом Котька-художник...

Подняв руки вверх – «сдаваясь», он на мгновение опускает одну руку за воротник куртки, и оттуда,| из-за спины, молниеносно вылетает беспощадный клинок!..

У Котьки вообще нож вылетает отовсюду – из высокого горного ботинка при, казалось бы, «случайном» наклоне...

...из рукава, от бедра, из-за пазухи...

И каждый раз настолько точно в цель, что это становится уже похожим на цирковой номер.

А как Котька бросает свою «закидуху» – альпийскую веревку с грузом на конце!.. Не успеваешь моргнуть глазом, как «закидуха» со свистом раскручивается в воздухе, в сотые доли секунды обвивается вокруг ног взрослого, тренированного и дипломированного специалиста по всем видам убийств, и тот падает как подкошенный.

Ноги спеленуты, удар головой или лицом о каменистый грунт... Остальное – «ликвидация» – уже дело отточенной техники двух любых других пацанов!

Очень страшно, когда даже небольшой пацан с ножом в зубах прыгает с пятиметровой высоты скальной стены на «случайно» проходящего внизу тренера или инструктора... Тут уже никакого спасения от этого пацана нет!

...А в тире – короткая очередь, моментальный откат в сторону! И снова короткая очередь... И снова откат.

Падает одна мишень, вторая... Третья даже не шелохнулась!..

– Не целься в голову! Не рискуй, засранец!!! Пока будешь стараться попасть в голову – засекут, как зайчика!.. Нету у тебя еще такого опыта!.. Бей в живот, в грудь – все равно вырубишь!.. И сам цел останешься...

Тяпа и Котька-художник уже отстрелялись. Сидят неподалеку от тира за щитовым бараком – грязные, мокрые, расхристанные... На коленях – «шмайсеры», из-под курток торчат пистолеты.

Тяпа достает из-за пазухи большое красное яблоко. Вытаскивает из ножен, вшитых в камуфляжную брючину, боевой нож.

Разрезает яблоко пополам, прячет нож и протягивает Котьке половинку...

Котька вгрызается в яблоко, спрашивает:

– Откуда?

– От верблюда, – отвечает Тяпа.

– А верблюда зовут дядя Паша, да?..

...На снежном склоне, на слаломной трассе и трассе скоростного спуска, в окружении группы пацанов на горных лыжах тренер-горнолыжник потрясает сломанной лыжей и орет благим матом:

– Вам, говноедам, доверили такой инвентарь, о котором мы на первенствах Советского Союза только мечтать могли! А вы, сукины дети, за две недели четвертую пару в щепки!.. И каких лыж?! Клееных, нержавейкой окантованных, с «Кандахарами» – креплениями последней модели... Да была бы моя воля, я за эти лыжи вас бы всех к стенке поставил!!!

– Перетопчешься, – говорит кто-то из пацанов.

– Что ты сказал?! – в ярости закричал тренер.

– Что слышал. Мало вы в тридцать седьмом к стенке ставили...

– Это ты откуда же про «тридцать седьмой» выкопал?!

– Я что, с облака упал или через жопу на свет вылез?

– Ты как со мной разговариваешь, сволочь?! – И тренер лихорадочно попытался достать пистолет.

Но кто-то тут же приставил к его горлу острие лыжной палки:

– Ты пушку-то не лапай, Витя. А то тебя здесь найдут только тогда, когда снег растает. Понял?

Другой пацан залез под куртку инструктору, вытащил из кобуры его пистолет, выщелкнул обойму, передернул кожух, чтобы патрон в стволе не остался, спустил курок и отдал пистолет инструктору:

– Держи, Витя. Не потеряй, а то сам у стенки окажешься.

Размахнулся и далеко забросил в снег обойму с патронами:

– От греха подальше. Чтобы тебе, Витя, всякая херня в голову не лезла. Давай лучше заниматься, а, Витя?..

– Говори, если что не так. Мы разве против? – миролюбиво говорит другой пацан.

– Мы ж не нарочно их ломаем, Виктор Иваныч. Чесслово...

– Вот у меня лично – «Христиания» ну никак не получается! – говорит третий. – Не могу в поворот войти, и все...

Виктор Иванович растерянно застегивает кобуру с бесполезным пистолетом и мрачно соглашается:

– Ну хорошо... Еще раз попытаемся войти в поворот, как можно более агрессивно!.. Пошли все вместе!.. За мной... Следите, как я буду переносить вес тела на опорную лыжу!.. Короче – делай, как я!..

И вся компания срывается со склона вниз по уже накатанному снежному насту...

– Йе-ех, мамочка роди меня обратно!.. – восторженно вопит кто-то на бешеной скорости.

На парашютные прыжки возили «восьмерками». На специально приходящем «додже-три четверти». Тоже с фургоном и тоже без окон, как и в белом ЗИС-5 «Казплодовощторга»...

В «додж» помещались «восьмерка» пацанов, два инструктора и сам полковник Вишневецкий. Он и сидел за рулем.

На полу кузовка между откидными скамейками – чехлы с оружием, амуницией, рациями, переговорными устройствами ПУ-7.

На скамейках, под недреманным оком инструкторов, друг против друга сидят пацаны – четверо на каждой лавке.

Все переодеты в гражданское, но одинаковое.

Трижды «додж» останавливает энкаведешная охрана. Проверки.

Аэродромчик пустынный, занюханный. Несколько самолетов связи У-2, парочка «Дугласов» – они же ЛИ-2, один СБ, ремонтные мастерские, караульное помещение, склады, барак для переукладки парашютов, метеослужба и медпункт...

Вылезая из «доджа», Котька спросил:

– Антон Вячеславович, а чего, нас в разное одеть не могли? А то мы все как из одного детсада!.. Хренотень какая-то.

– Прав, Котька. Ни черта не возразишь. Но... что прислали, то прислали.

Вова Студер выпрыгнул из машины, рассмеялся:

– А тебе нужен пиджачок шевиотовый, брючки диагоналевые и «прохоря» хромовые, да?

– А чего? – сказал Маэстро. – Неплохо! Мне б такое шматье, я бы самую классную маруху заарканил бы!

– Все, все! – скомандовал Вишневецкий. – Кончили болтовню! Забирайте «инструмент» из машины... Сегодня будете прыгать со снаряжением...

Пацаны стали доставать из машины оружие, рации, переговорные устройства.

Вова Студер незаметно приблизился к Маэстро, тихо сказал ему:

– За тобой должок, сучонок. Помнишь?

– А как же!.. – тихо улыбнулся ему Маэстро. – Кто же тебя, такого долбоеба, забудет?!

...В бараке на очень длинном столе лежали с десяток уже уложенных парашютов. На каждом парашюте приколота записка с кличкой или именем – кому он предназначен.

На краю стола – инструменты для укладки парашютов: крючки для протаскивания строп в «соты», грузики для куполов, «швайки», плоскогубцы...

Пацаны с интересом и удивлением разглядывают лежащие парашюты.

– А почему без запасного? – удивляется Тяпа.

– Замолкни и слушай, – сказал инструктор. – На прошлой неделе вы прыгали с «ПэДэ-шестым» – «парашютом десантника» с принудительным раскрытием. Теперь и всегда будете прыгать с «ПээЛ-третьим» – «парашютом летчика» третьей модификации. К нему запасной не полагается...

– Секунду, Николай Николаевич, – говорит Вишневецкий и поворачивается к пацанам. – Это чтобы вы могли на своем корпусе разместить оружие, взрывчатку, рации... Продолжай, Коля!

– За каждым записан конкретно его парашют. Видите записочки? Это чтобы вы потом научились сами свои парашюты переукладывать. Мало ли что может произойти... По первопутку мои укладчики вам помогут. Итак! Сегодня – раскрытие парашюта самостоятельное!.. Еще только приготовились к прыжку – уже рука на кольце! Отделились от борта, на счете «три» выдергиваете кольцо и... Смотрите, что происходит...

Николай Николаевич дергает за кольцо лежащий с краю парашют без записки, и все видят, как моментально раскрывается клапан ранца и тонкий стальной тросик вытягивает из конусообразных «люверсов» три стальные запорные шпильки, освобождая вытяжной парашютик и основной купол...

– И парашют раскрывается, – говорит Николай Николаевич. – У «ПээЛ-третьего» квадратура меньше, чем у того десантного, с которым вы уже прыгали, поэтому учтите – скорость снижения больше, приземление жестче... Понятно?

Пацаны молча кивают головами. Инструктор говорит Тяпе:

– А ты открываешь парашют не на счете «три», а на счете «пять». Слегка затянешь. А то ты такой мелкий, что тебя унесет черт-те куда – потом с собаками не сыщешь.

– Во хорошо бы! – говорит Тяпа.

– Так! Все выходим на воздух – попробуем примерить амуницию, – говорит Вишневецкий. – Парашюты наденем позже...

Все гурьбой выходят из барака, разбирают оружие...

– О, бля!.. – говорит неожиданно Вова Студер. – Одну штуку забыл там...

И бегом возвращается в барак.

В самолете все сидят на своих парашютах. Автоматы, пистолеты, рации, пояса со взрывчаткой, манильские тросы наглухо приторочены к мальчишечьим телам.

А поверх всего этого – подвесная парашютная система ПЛ-3... Все неотрывно смотрят на альтиметр – указатель высоты, вынесенный в салон. Николай Николаевич и инструктор по рукопашному бою тоже поглядывают на медленно ползущую стрелку прибора.

– Открываешь только на счете «пять»!!! – кричит Тяпе инструктор. Тот согласно кивает головой.

– Скольжение влево – левые стропы тянете, вправо – правые!.. Помните?!

Но вот альтиметр показывает тысячу двести метров. Из кабины летчиков выходит штурман, коротко говорит:

– Над целью!

Николай Николаевич отодвигает дверь фюзеляжа:

– Встать! Взяли кольцо в руку! Внимательнее... Первый – пошел!

Последнее, что мы увидим в самолете, – то, как посмотрел Вова Студер на Маэстро. Но это же увидел и Тяпа...

Полковник Вишневецкий, второй инструктор, укладчики и еще несколько человек смотрят...

...как от самолета отделяется первая фигурка... вторая...

– Три... – считает Вишневецкий. – Четыре... Пять... Что это?!!

Он растерянно оглядывается, кричит:

– Что это?!! Что такое?!!

Уже раскрылись все парашюты, но одна фигурка продолжает падать камнем вниз, так и не открыв спасительный купол!..

...А затем раздается глухой удар о землю, и Вишневецкий обхватывает голову руками...

Стоят вокруг искореженного тела Маэстро пацаны, взрослые энкаведешники, укладчики, наземные службы...

– Кто укладчик?! – кричит Николай Николаевич. – Кто парашют укладывал?!!

– Я укладывал, – говорит пожилой старшина. – У него трос оторван. Смотрите...

И тут все видят, что в правой руке у мертвого Маэстро зажато вытяжное кольцо с обрывком троса.

– «Скорую» бы надо вызвать, – говорит кто-то из обслуги.

– Какую «скорую»?.. Кому «скорую»? – глухо спрашивает Вишневецкий.

Николай Николаевич становится на колени у тела Маэстро, осторожно переворачивает его на живот, освобождая нераскрывшийся парашют. Он отстегивает клапан парашютного ранца, и все видят...

...что стальные запорные шпильки загнуты намертво крючками в «люверсах»!..

– Вон оно что... – говорит старый укладчик. – Это кто же так хорошо сообразил?

Николай Николаевич поворачивается к стоящим вокруг и оглядывает каждого...

И вдруг раздается дикий, душераздирающий крик Тяпы:

– Студер, сука!!! Это ты, подлюга позорная!.. Ты шпильки загнул, пидор гнойный!.. Ты его убил, сволочь!!!

Тяпа рвет с груди автомат, но Вишневецкий хватает его в охапку. Тяпа пытается освободиться от его сильных рук, рыдает в голос и страшно орет на весь аэродром:

– Антон, блядь!!! Пусти меня!.. Я ему кишки выпущу!.. Антон, миленький, пусти меня!!! Зарежу падлу, гниду вонючую!!!

Вишневецкий отбрасывает Тяпу на руки Котьке и инструктору рукопашного боя, подходит к Вове Студеру:

– Ты?

– Ну я... – криво ухмыляясь, отвечает Вова Студер.

– Зачем?

– Я еще месяц тому назад его в «буру» проиграл. А для вора карточный долг – сами знаете... Все руки не доходили. Ну и хотелось как-то посмешнее устроить... Ничего получилось, да?

Оружие и амуниция уже были разложены по чехлам. Все рассаживались в кузовке «доджа», а Вишневецкий уже собирался сесть за руль...

Подошел инструктор по рукопашному бою:

– Как дальше, Антон Вячеславович?

– Покойного мальчика осмотрите – нет ли на нем каких-нибудь подтверждений о принадлежности его к нашей школе и... Не везти же его наверх, в горы? Закопайте в районе дальнего поста охраны аэродрома.

– Слушаюсь. А того, который его «проиграл», куда везти?

– Никуда. Там же и закопать.

– Но ведь он еще живой!..

– Ваши проблемы – моя ответственность. Выполняйте! – жестко приказал Вишневецкий. – Мы подождем вас в машине...

Инструктор быстро ушел. Вишневецкий заглянул в кузов «доджа»:

– Курево у кого-нибудь есть?

Кто-то протянул полковнику папиросы «Звездочка».

Вишневецкий прикурил, затянулся, сказал Котьке-художнику:

– Чернов, будешь старшим группы.

– Слушаюсь, Антон Вячеславович.

И в эту секунду раздались два пистолетных выстрела.

Вишневецкий сел за руль, завел двигатель. Подошел инструктор, сказал:

– Ажур. Там обслуга закончит. Можно ехать.

И «додж» двинулся в сторону гор.

За углом дома притулился знакомый уже белый фургон «Казплодовощторга»...

А у. самого здания НКВД сегодня много легковых и военных автомобилей.

Подкатывает «виллис» Вишневецкого.

Из-за руля вылезает Антон Вячеславович. Он в строгом и модном сером костюме с белым воротничком рубашки, выпущенным на пиджак. В отличие от входящих в здание НКВД и выходящих из него Вишневецкий самый загорелый, чуть ли не дочерна...

В большой комнате оперативного отдела, несмотря на дневное время, опущены шторы. Горит электрический свет.

На одной стене – карта фронтов с отметками и флажками, на другой – в большой раме, наверное, тоже карта, но занавешенная плотной синей тканью.

Докуривают, прихлебывают чай из казахских пиалушек с псевдонародным орнаментом. Сами себе подливают из большого фаянсового чайника с таким же рисунком...

...заместитель наркома внутренних дел всего Советского Союза – Николай Александрович, нарком Казахстана – Алексей Степанович, молодой авиационный генерал и невзрачный человек в мешковатых брюках и розовой «бобочке» – трикотажной рубашке с короткими рукавами...

Тихо открывается дверь, на пороге появляется подполковник:

– Полковник Вишневецкий прибыл.

– Сюда! – коротко приказывает Николай Александрович.

Подполковник исчезает, и в кабинете возникает Антон Вячеславович Вишневецкий.

– Сколько лет, сколько зим?! – радушно говорит Николай Александрович и сам идет навстречу Вишневецкому, протягивая ему обе руки.

– Здравия желаю, товарищ генерал-полковник!

– Антон Вячеславович!.. Ну договорились же еще в прошлый раз – весной!.. Здравствуйте, дорогой мой!..

– Здравствуйте, Николай Александрович. Здравия желаю, товарищи! – говорит всем остальным Вишневецкий.

– Алексей Степанович, вы хозяин – представляйте сами гостей Антону Вячеславовичу, – сказал Николай Александрович наркому Казахстана.

– Знакомьтесь, Антон Вячеславович – это генерал-лейтенант Скрипко Иван Васильевич, зам. командующего авиацией дальнего действия товарища Голованова... – сказал нарком Казахстана.

Вишневецкий и Скрипко пожали друг другу руки.

– А это, – нарком представил человека в мешковатых брюках и «бобочке», – а это – самый главный разработчик той самой идеи, которую вы, Антон Вячеславович возглавили и, надеюсь, осуществили. Михал Михалыч... – Тут нарком запнулся, решил все-таки не называть фамилию и добавил простенько: – ...так сказать. Чайку?

Котька и Тяпа сидели на ступеньках у входа в открытый склад дяди Паши. Каждый лопал большое алма-атинское яблоко.

В глубине склада дядя Паша что-то перекладывал с полки на полку, записывал в толстую инвентарную книгу и ворчал:

– Вот ты, Тяпа, – настоящая сволочь!.. Я, старый человек...

– Ну дядя Паша!.. – фальшиво-возмущенно закричал Тяпа. – Какой же вы «старый»?! Вы чё?! Ну надо же!..

– Заткнись! – рявкнул дядя Паша. – Я, старый человек, должен за тебя, за молодого, здорового кобелька, твой же пистолет чистить! Это на что же похоже, а?! Прошлый раз автомат, гадюка, сдал с таким нагаром в стволе, что удавить тебя мало... Позавчера – пистолет весь в дерьме каком-то!.. Отстрелялся и с глаз долой, да? А если он у тебя в нужный момент заклинит? Что тогда?.. А это может произойти о-о-очень скоро.

– Я больше не буду, – совсем по-детски, но искренне говорит Тяпа. – Чесслово, дядя Паша...

– А все почему? – не может успокоиться дядя Паша. – А все потому, что у тебя вместо совести – «в поле ветер, в жопе дым»...

– Дядя Паша, – прерывает его Котька-художник, – не знаешь, зачем Антона «вниз» вызвали?

– Откуда мне знать!

– Не из-за тех заморочек на аэродроме?

– Нет.

– Тогда откуда ты знаешь, что не из-за тех, темнило?!

– Отлепись! Много будешь знать – не успеешь состариться!

Синяя плотная занавеска раздвинута. Это карта Европы за линиями фронтов.

Накурено. Михаил Михайлович в своей нелепой розовой «бобочке» в одной руке держит вместо указки обычный карандаш, а в другой пиалу. Прихлебывает чай и говорит:

– База называется «Гефлюгельхоф» – «Птичий двор». И этот «двор» нафарширован самым совершенным радио– и локационным оборудованием воздушного наблюдения, обнаружения, наведения и связи. И торчит у нас на пути, извините, как раскаленный кол в заднице!

– Для работы нашей авиации дальнего действия австрийско-итальянское направление закрыто наглухо! Именно из-за этой базы!.. – нервно сказал авиационный генерал.

– Расположена база в восточной части Австрии, район «Венцель Альпе». – Михаил Михайлович показал это место на карте. – Высота порядка двух тысяч метров. Сверху превосходно защищена большим ледово-скальным навесом... Все подходы снизу – охраняемы и электрифицированы. Ложные проходы – минированы... Две попытки нашей службы подойти к этой станции снизу кончились печально... Чему вы улыбнулись, Антон Вячеславович?

– Виноват... Но услышать от вас – автора такой грандиозной идеи, как наша школа, слово ПЕЧАЛЬНО – более чем забавно...

– Вас что-то не устраивает, Антон Вячеславович? – без малейшего раздражения в голосе спросил Михаил Михайлович.

– Еще раз прошу прощения. Слушаю вас внимательно.

– Теперь мы должны сделать попытку подойти к этой базе сверху. Так сказать, силами выпускников уже вашей школы...

– Это прямое поручение Верховного, Антон Вячеславович, – сказал генерал-полковник в штатском. – А теперь представьте себе всю меру ответственности за выполнение этого задания.

– Я хотел бы представить себе – есть ли у них хоть один шанс выбраться оттуда после выполнения задания, товарищ генерал-полковник... Конечно, если кто-то из них останется в живых.

Вопрос повис в воздухе. Все промолчали... Тишину нарушил голос генерал-полковника в штатском:

– Составьте подробный список необходимого оружия и снаряжения.

– На задание они пойдут со своим оружием, – сказал Вишневецкий. – Оно у них пристреляно, снаряжение подогнано, проверено, скомплектовано... Холодное оружие отформировано по руке каждого, количество свинца в рукоятках собственноручно вывешено... Так что не будем лишать их последнего удовольствия – пользоваться тем, к чему они так привыкли за последние пять месяцев.

Солнце уже почти зашло за горы. Лишь снежные вершины Алатау еще были окрашены оранжево-кровавым светом...

У крыльца батальонной санчасти стоял «виллис» Вишневецкого.

Сам полковник, как был на совещании в Народном Комиссариате в строгом костюме, так и здесь, в горах, стоял вместе с женой Машей у своего автомобиля. Только рубашка была расстегнута и галстук приспущен. Ехал наверх, в свою школу, а по дороге – к жене заглянул...

Попытался было сесть за руль, но Маша остановила его:

– Не уезжай, Антоша. Мне бы с тобой еще поговорить нужно...

Вишневецкий нервно курил, часто затягивался:

– Не могу, Машуня... Настали мои судные денечки. Не знаю, простит ли меня судьба за то, что я теперь должен буду сделать?..

Маша все поняла, Спросила испуганно:

– Что?.. Уже?

– Да. Начинаю готовить первую группу к отправке.

– Боже мой... – простонала Маша. – И ты думаешь...

– Я не хочу ни о чем думать! – Вишневецкий зло затоптал окурок. – Я их даже пожалеть не имею права! Просто пожалеть... – Поцеловал Машу, сказал тихо и горестно: – Только ты у меня...

– Не только, – с трудом проговорила Маша.

– Пашка – не в счет. Пашка всегда рядом.

– Я не о Паше... – усмехнулась капитан Вишневецкая. – Беременна я, Тоша...

Полковник растерянно посмотрел ей в глаза, притянул к себе, нежно обнял, прошептал ей на ухо:

– Милая моя... Родная... Солнышко мое единственное!.. Господи! Да кто же все так сбалансировал на этом проклятом белом свете?..

В штабе трое – Вишневецкий, дядя Паша и Котька-художник.

– Сообрази себе группу из семи пацанов. Ты их лучше знаешь, чем мы, – говорит Вишневецкий Котьке-художнику.

– М-гу. – Костя кивает головой.

– И прикинь, что тебе может еще пригодиться кроме штатной комплектации. Исходя из характера задания, – говорит дядя Паша.

– М-гу. Как летим?

– На нашем ЛИ-2 до Ташкента, там посадка, дозаправка. И в Мары. Там вас будет ждать дальний бомбардировщик ПЕ-8 из хозяйства Голованова.

Котька-художник посмотрел прямо в глаза Вишневецкому:

– Если эта база – такая сильная заслонка для нашей АДД, почему вы думаете, что нас не собьют еще на подходе к ней?

– Как только пересечете линию фронта, на вашей машине начнет пульсировать специальный прибор – «Я – свой!». Код меняется каждые тридцать шесть часов. Когда будете вылетать, ваш самолет получит последнюю немецкую кодировку и под ее защитой выведет вас на цель...

– А откуда этот позывной придет? – спросил Костя.

– Ну, есть же у нас ТАМ СВОИ люди...

– А у нас ИХ ЛЮДЕЙ нету, Антон Вячеславович? Чтобы предупредить тех – дескать, к вам гости, встречайте! А там... Пиф-паф, ой-ой-ой, умирает зайчик мой, – усмехнулся Костя.

– Вернешься, я тебя познакомлю с одним контрразведчиком, ты его и спросишь – есть у нас ИХ люди или нету...

– Да не вернемся мы, – строго сказал Костя.

– Это почему же? – фальшиво удивился дядя Паша.

Костя показал пальцем в потолок:

– Далеко топать оттуда. Ну, я пойду?

– Иди, отсыпайся.

И Костя Чернов вышел из штабного домика.

Несколько секунд Павел Петрович и Вишневецкий смотрели друг на друга. Затем Павел Петрович достал из кармана бутылку водки, взял с полки два стакана и стал зубами отдирать картонную пробку.

Вишневецкий потер руками лицо, зло процедил сквозь зубы:

– Да наливай ты быстрее, Пашка! Не тяни!..

Летит навстречу солнцу ЛИ-2...

...Восемь пацанов в «детдомовской» одежде сидят внутри самолета на железных бортовых откидных скамейках.

По всему фюзеляжу – от кабины пилотов до хвоста – между скамейками уложены туго набитые парашютные сумки. Видно, что в сумках не только парашюты...

...Потом ЛИ-2 сел и зарулил в конец аэродрома...

...где его ожидало кольцо автоматчиков, пропустивших к самолету только бензозаправщик, смонтированный на грузовике ЗИС-5.

– Ташкент, – сказал Котька.

Самолет моментально прокалился под солнцем. Взмокшие мальчишки стали стягивать с себя одежду.

Из кабины выглянул командир экипажа. Увидел мокрые, растатуированные жилистые мальчишечьи тела, удивленно присвистнул.

– Начальник! Двери-то хоть открой – задохнемся же!.. – крикнул один пацан.

– Не положено, – ответил командир. – Сейчас взлетим.

– Ну баран!.. – сказал другой пацан. – Дышать же, бля, нечем!

– Ты как со старшими разговариваешь? – возмутился летчик.

– Какой ты мне «старший»?! Вали отсюда, крути баранку!..

– Принц! Бабай! Заткните пасти, сучий потрох!!! – приказал Костя Чернов и поднял глаза на летчика: – Извини, командир, действительно жарковато...

В прокаленной темноте угадывается силуэт огромного стратегического четырехмоторного бомбардировщика ПЕ-8.

Вокруг самолета возятся техники. Несколько старших офицеров соединения стоят в напряженном ожидании, смотрят, как садится ЛИ-2 и заруливает на стоянку неподалеку от бомбардировщика.

Небольшой автобусик мгновенно подкатывает к открывающейся двери ЛИ-2, и в полутьме видно, как солдаты батальона аэродромного обслуживания перегружают тяжеленные парашютные сумки из ЛИ-2 в автобус. А затем туда же перебираются восемь фигурок, почти неразличимых в темноте...

Автобус подкатывает к бомбардировщику.

Двери его открываются, и на землю начинают спрыгивать взмокшие от удушающей туркменской жары восемь пацанов...

Кто в одной майке и сиротских брюках, кто – голый по пояс, кто-то в одних трусах. Почти у всех тела пестрят наколками...

Видно, что старшие офицеры АДД ожидали кого угодно, только не такую команду! Они ошарашенно переглядываются, пока Костя Чернов без малейшего признака вежливости спрашивает у потрясенного подполковника:

– Куда?

Тот молча показывает на открытый нижний «кинжальный» люк.

– Пошел! – командует Костя своим. – Тяпа, останься. Считай сумки!

По короткой лестнице пацаны поднимаются сквозь люк во чрево стратегического бомбардировщика дальнего действия.

– Чего хлебало раззявили?! – гавкнул Тяпа на подбежавших солдат. – Грузите сумки! Стоят, падлы, как дохлые!..

Солдаты нерешительно смотрят на офицеров.

– Делайте, что приказано, – говорит им подполковник.

Тяпе это безумно нравится, и он украдкой подмигивает Косте. Солдаты заполошно перегружают сумки из автобуса в самолет...

...Петляков-восьмой уже взлетел в темное небо, а группа старших офицеров, проводив глазами улетающий бомбардировщик, воззрилась на подполковника.

– Ерофеев! – сказал один в кожаной куртке и брюках с лампасами. – Ты у нас кто?

– Как «кто»?! Начальник особого отдела, товарищ генерал...

– Так вот, потрудись объяснить мне, что это была за разрисованная шантрапа?!

Подполковник недоуменно пожал плечами:

– Это вы меня спрашиваете?..

На высоте в фюзеляже очень холодно...

Кутались, кто во что горазд. Костя подошел к кормовой турели, спросил стрелка, лежащего в теплом комбинезоне у крупнокалиберного пулемета:

– Эй, летчик... А потеплее нельзя сделать?

– Я не летчик, я – стрелок.

– Один хрен. Позови начальника.

– Не «начальника», а «командира», – снова поправил Костю стрелок.

– Я же тебе сказал, что мне – один хрен! Скажи, старший группы зовет!..

Стрелок включил СПУ – самолетно-переговорное устройство, насмешливо оглядел замерзшего Котьку, сказал в ларингофон:

– Командир! Я – эф-три, кормовой... Тут с вами поговорить хотят. Жалуются, что холодно.

Из кабины летчиков пришел командир корабля. Тоже в теплом комбинезоне, коротких американских унтах. Сказал стрелку:

– Пока тебе делать нечего – волоки моторные чехлы. – И повернулся к Косте: – Они хоть пованивают бензином и маслом, зато стеганые. Закутаетесь по двое, и на боковую.

– Нам сколько лететь? – спросил Костя.

– Часов восемь. Правда, будем еще садиться на аэродром подскока в Адреанополе на дозаправку.

– Это твоя головная боль. Нам до фонаря. Мы спать будем. Только чехлы давай...

– А вон уже несут... Тебе сколько лет-то?

– Как говорил один клевый старик, «много будешь знать – не успеешь состариться», – улыбнулся Костя. – А правда, что вы еще в начале войны уже Берлин бомбили?

– Правда. И Кенигсберг тоже.

– Ну вы даете!.. – восхитился Котька-художник.

– Я смотрю – вы тоже, – с уважением сказал командир корабля.

– За час до цели разбуди нас, пожалуйста.

– Слушаюсь, ваше благородие! – усмехнулся командир.

...Спустя несколько минут все восемь пацанов, попарно укутавшись в грязные стеганые моторные чехлы, спали мертвым сном прямо на металлическом полу бомбардировщика...

Павел Петрович сидит за столиком на складе, разглядывает комсомольские билеты улетевшей «восьмерки». Складывает их в стопку. В дверях склада возникает Вишневецкий:

– Чем занимаешься, Паша?

– Да вот, гляжу все... – И Павел Петрович ладонью раздвигает стопку билетов по столу, словно колоду игральных карт.

С комсомольских билетов на Вишневецкого смотрят фотографии Кости Чернова, Тяпы, Принца, Бабая, Зайца, Шкетяры, Кучера, Окуня...

– Не имей я к этому прямого отношения – в жизни бы не поверил, что такое возможно, – глухо проговорил Вишневецкий.

– Я тоже... – И Павел Петрович одним движением ладони сдвинул все комсомольские билеты в одну стопку.

Да так и оставил свою ладонь на ней...

Летит во тьме гигантская машина. Посверкивают на консолях плоскостей навигационные огоньки – красный и зеленый...

...Валяются на полу фюзеляжа пустые парашютные сумки. Сидят напряженные пацаны в полном боевом снаряжении: комбинезоны, тяжелые горные ботинки, шлемофоны с очками...

На комбинезонах приторочены и пристегнуты бухты манильского троса, молотки, скальные крючья, карабины, «шмайсеры», пояса со взрывчаткой, запасные рожки с патронами, пистолеты, боевые ножи... А поверх всего – парашютная подвесная система и сам парашют ПЛ-3 чуть ли не под задницей.

– Все всё помнят? – спрашивает Костя Чернов.

Пацаны утвердительно кивают головами. Один вытащил из брезентового пояса двухсотграммовую шашку тола, втискивает в технологическое отверстие шашки тоненький взрыватель – ТАТ-8. Отрезает ножом десять сантиметров бикфордова шнура, вставляет во взрыватель, для крепости прикусывает взрыватель зубами, чтобы зажать кусочек бикфордова шнура...

– Эй, Кучер!.. – кричит ему Костя. – Совсем охренел?! Ты прямо здесь нас всех взорвать хочешь?!!

– Не трухай, Художник! – кричит ему Кучер. – Я аккуратненько. Чтобы потом внизу не мудохаться!..

И засовывает уже снаряженную толовую шашку обратно в пояс. Открывается дверь кабины пилотов, выходит командир. Несколько секунд потрясенно разглядывает преображенных пацанов, говорит:

– На подходе. Через двадцать минут – цель. Приготовьтесь.

Признаками того, что именно здесь, на высоте почти две тысячи метров, находится база Станции Воздушного Наблюдения, Оповещения, Наведения и Связи, были лишь две многометровые параболические антенны, вынесенные на самый верх скального гребня. Они постоянно вращались, отслеживая все, что появлялось в небе в гигантском радиусе от...

...укрытой скальным навесом самой Станции, оборудованной по последнему слову радиолокационной техники сорок третьего года!

И только ночь могла как-то размыть в темноте очертание этих антенн, от которых вниз, в операторский зал Станции, шли толстые кабели и мощная система соединения с приборами управления.

Операторы за локационными пультами и экранами – только офицеры. Их резкие, короткие доклады стекаются к Главному пульту, за которым сидит пожилой человек, координирующий всю работу Станции. Его чинов не видно – на нем, поверх кителя, изящная баварская меховая жилетка.

Операторы по очереди докладывают, не отрываясь от экранов:

– На подходе! Курс – двести шестьдесят вест!..

– Скорость – четыреста тридцать!

– Высота относительная – три сто, истинная – девятьсот!

– Через восемнадцать минут проход над нами!

– О Боже... – вздыхает Главный в меховой жилетке. – За полтора месяца – третий раз! Теперь сверху... Позывной определитель?

– Наш. Который им подставили.

– Подключаю зенитчиков!

– Не нужно, – говорит Главный. – Они без бомбовой загрузки. Пропускайте...

– А вдруг?

– Нет-нет... Им нужна была дальность полета. По расходу горючего – минус четыре тонны бомб, это очень большой выигрыш по дальности! Судя по информации с той стороны – там всего лишь диверсионная группа смертников, без малейшего шанса на возвращение. Какая-то чудовищная фанатичная обреченность!..

– Количественный состав десанта?

– Точные сведения отсутствуют. Известно только, что группа очень малочисленная. Прикажите охранной службе подсветить десант и уничтожить его еще в воздухе, до приземления. Чтобы не усложнять ситуацию и не затягивать процесс.

– Есть! Внимание всем постам! Приготовиться к приему парашютного десанта. Приземление – исключить!

Зелеными и желтыми подсветками мерцает приборная доска...

За левым штурвалом – командир корабля, за правым – второй летчик. Между ними, чуть сзади, инженер – положил руки на сектора газа четырех двигателей...

В носовой застекленной кабине впереди и ниже – штурман. За бронеспинками летчиков – радист, стрелок, техник...

– Командир, как выпускать будем – через бортовую дверь или «кинжальным» люком? – спрашивает инженер.

– Люком! Они такие тощие, легкие... Через дверь может об стабилизатор приложить. А люком – спокойнее. – И обращается ко второму летчику: – Сергеич! Держи курс, я их сам выпущу. А то у меня, не поверишь, такое состояние, будто мне в душу насрали!.. Словно я в чем-то перед ними виноват... За полторы минуты до цели дашь туда сирену...

– Есть, командир!

Пацаны уже у люка. Правая рука на вытяжном кольце.

Первым стоит Шкетяра, вторым – Бабай, третьим – Принц, четвертым – Заяц, пятым – Кучер, шестым – Окунь, а за ними – Тяпа и Костя Чернов...

– Пацаны, внимание! – кричит Костя. – Мы с Тяпой затягиваем раскрытие метров до двухсот, приземляемся первыми и подстраховываем вас снизу!..

– Банкуй, Художник! – кричит Бабай.

– Ты – бугор, ты и мазу держишь!.. – смеется Кучер.

Командир корабля приказывает кормовому стрелку открыть люк. В самолет врывается грохот четырех двигателей!..

Резко верещит внутрисамолетная сирена.

– Простите, если что не так, пацаны!!! – кричит командир.

И Шкетяра первым ныряет в люк...

А за ним и все остальные исчезают в черноте ночи.

Последними выпрыгивают Тяпа и Котька-художник.

На восьмисотметровой высоте один за другим открываются шесть парашютов с черными куполами и черными стропами для специальных ночных рейдов...

Две же фигурки – Котьки и Тяпы – продолжают свое стремительное падение к земле!..

Уходят, уходят навигационные огоньки их бомбардировщика...

Шкетяра, Бабай, Принц, Заяц, Окунь и Кучер опускаются на парашютах – по высоте «лесенкой», неподалеку друг от друга...

Внимательно вглядываются в черную землю под собой, поправляют амуницию, отстегивают притороченные автоматы...

Кучер собрался было что-то крикнуть Бабаю, но Принц, парящий рядом, прикладывает палец к губам и показывает вниз – дескать, «заткнись, услышат!..»

...не открывая парашютов, падают Котька и Тяпа...

И когда до земли остается всего метров двести, Котька дергает за спасительное кольцо!..

Тяпа делает это же метров на сто ниже!!!

Опускаются они в темную полосу скального карниза почти одновременно. Мгновенно сбрасывают с себя подвесные системы с парашютами, залегают за какой-то выступ...

Глядя в черное небо, откуда должны появиться остальные, Костя тихо шепчет Тяпе на ухо:

– Совсем ошалел от храбрости, сволочь?! А если бы купол стропой перехлестнуло? Так бы и влип в землю, мудила! Пошли встречать...

Но в это мгновение с места, куда должна была сейчас приземлиться основная Котькина группа, вдруг...

...Бело-голубым пламенем вспыхнули прожектора, рассекая черноту альпийской ночи!!!

– Ложись!.. – Котька рванул Тяпу, опрокинул его на землю. И увидели Тяпа и Костя из своего укрытия, как безжалостные бело-голубые мечи наземных прожекторов, совсем немного пошарив по небу, на высоте метров четырехсот выловили все шесть парашютов: и Шкетяру, и Кучера, и Принца с Бабаем, и Окуня, и Зайца под их черными куполами для специальных ночных заданий...

Тяпа рванулся было вперед, но Костя снова прижал его, положил свою руку на Тяпин рот, уже открывшийся было в истерическом крике.

В ту же секунду загрохотали зенитные счетверенные пулеметные установки крупного калибра!..

Первым в воздухе был убит Принц – бывший магазинный вор... Он повис на стропах, выронил «шмайсер» из мертвых рук. От удара о землю автомат самопроизвольно дал короткую очередь...

Ослепленный Бабай, бывший «ломщик», жмурясь от нестерпимого света, бил из автомата по прожекторам...

Смертельно раненный в живот Шкетяра, профессиональный «форточник», из последних сил палил по сверкающей земле! И тоже – умер еще в воздухе...

В ослепительном свечении был растерзан налетчик Заяц...

Почти у самой земли погиб рыночный карманник Окунь...

На землю опускались изувеченные трупы мальчишек.

Неожиданно вдребезги разлетелся один из немецких прожекторов! Это ослепленный Бабай умудрился попасть в него из автомата... Но в ответ с земли прогрохотала очередь счетверенной пулеметной установки, и Бабая разнесло в клочья!..

А потом Котька и Тяпа увидели самое страшное!..

Под гибельным огнем Кучер – в прошлом наглый малолетний грабитель – так ловко управлял стропами своего парашюта, что чуть было не выскользнул из смертоносного прожекторного луча...

Но наверное, крупнокалиберная пуля немецкой зенитной установки попала в брезентовый пояс Кучера, где одна шашка тола уже была снаряжена взрывателем, способным сдетонировать всю оставшуюся взрывчатку Кучера...

...и на высоте двадцати метров от земли КУЧЕР ВЗОРВАЛСЯ!!!

Взрыв был такой невероятной силы, что и зенитная счетверенная пулеметная установка немцев, и ее расчет, да и еще несколько человек из охраны базы «Гефлюгельхоф» просто перестали существовать на этом свете!..

– Кучер... – прошептал Костя дрогнувшим голосом...

...а Тяпа просто по-детски заплакал...

...Прожектора были погашены, и в обычном дежурном свете у самого входа в базу «Гефлюгельхоф» лежали пять изувеченных мальчишечьих трупов.

Отдельно были свалены в кучу залитые кровью их оружие, шлемофоны, альпийское снаряжение...

Пожилой немец в расшитой баварской меховой жилетке поверх форменного кителя, в сопровождении нескольких офицеров, разглядывал мертвые, искаженные предсмертной мукой лица мальчишек и горестно повторял:

– Боже мой... Боже мой!.. Это же дети... Дети!.. Что же они делают?.. Что же мы все делаем?! Зачем?.. За что? Почему?..

Идущий за ним офицер строго спросил у охраны в камуфляжной горной экипировке:

– А где же шестой? Вы докладывали, что их было шестеро...

– Шестой оставил по себе неплохую память, – ответил старший охраны и показал в сторону, где лежало несколько трупов немцев и валялась искореженная зенитная пулеметная установка.

– Их было шестеро?! – с сомнением спросил Главный.

– Так точно!

– Всего шестеро? Не верю! – жестко произнес Главный.

Неподалеку от гигантских, медленно вращающихся антенн локаторов, на вершине огромного скального козырька, нависающего над секретной базой «Гефлюгельхоф»...

...почти под самым козырьком висят Котька-художник и Тяпа на альпийских веревках и закладывают толовые шашки в скальные расщелины...

– Давай под антенны тоже засадим, – шепчет Тяпа.

– Даже приближаться не вздумай!.. – шипит на него Костя, не прекращая работы. – Они там наверняка с такими сюрпризами!.. В эту расщелину не засовывай... Продумывай направление взрыва, а то только шуму наделаем, а толку – с гулькин хер... Смотри, куда вот эта идет? Под каким углом? Тебе видно?..

– Прямо под нас уходит...

– А-а-атлично... Давай туда три двухсотграммовки! Не забудь взрыватели вставить...

– Что ж я – пальцем деланный, что ли?! – шепотом огрызается Тяпа, продолжая работу.

Ловко и споро «работают» Тяпа и Котька – взрыватели в шашки, бикфордов шнур во взрыватели, снаряженную взрывчатку – осторожно в скальные трещины...

При выборе места закладки брикета тола Котька отодвигается от расщелины, прищуривается, смотрит на проем в скале, на горизонт, вниз – прикидывает, куда может пойти взрыв...

– Ты как настоящий художник, – шмыгает носом Тяпа. – Я в кино видел. То так посмотрит, то так... И один глаз щурит, будто прицеливается...

– Я и прицеливаюсь – куда она рвануть должна. Если мы этот козырек обрушим – считай, что за всех отработали!..

– Как пацанов жалко... – У Тяпы снова полились слезы, но работать он не прекратил. – И кто же нас так вломил?! Сдали ни за хер собачий...

– Да... Заложили капитально! Засадили по самые яйца... – Костя осторожно закладывает брикет тола в узкую скальную щель. – Я перед отправкой спросил Антона – если в кино показывают, как наши у них там гужуются, то в жизни, наверное, и ихние у нас шустрят...

Собирая концы бикфордовых шнуров в один пучок, Тяпа спросил:

– А Антон чего?..

Котька обматывает пучок изоляционной лентой:

– А ничего... Наверное, расстраивать не хотел. Тяпа, ты закрепись понадежней, я сейчас наверх выберусь и тебя вытяну. А то тебе со мной не справиться будет...

– Ты и вправду меня вытянешь? – испугался Тяпа.

– Дур-р-рак!.. – злобно прошипел Костя и стал ловко поднимать себя способом «стремени с узлом Пруссика».

– Не лайся, – тихо сказал ему вослед Тяпа. – Мне знаешь, как страшно!..

Уже светало. Из-за вершин гор серело небо...

С пучком бикфордова шнура в зубах Костя добрался до края карниза. Оставалось только вылезти наверх...

Но тут он увидел двух немецких охранников с сильными фонарями, обшаривающих каждый выступ, каждый скальный проем.

Костя замер под краем карниза. Он видел, с какой надеждой снизу смотрит на него Тяпа. Костя уперся ногами в скалу, отклонился от стены, чтобы и Тяпа мог его увидеть, и приложил палец к губам.

Не заметив ничего подозрительного, охранники продолжили обход и скоро исчезли в предутреннем тумане, опускавшемся на вершину и огромные локационные антенны...

Костя неслышно вылез на гребень и стал втягивать наверх Тяпу. Вытащил и спросил:

– Как думаешь, сколько метров до закладки?

– Метров двадцать... – Тяпа прикинул на глаз веревку.

– Один сантиметр в секунду... Один сантиметр...

– Ты чего? – тихо поинтересовался Тяпа.

– Считаю – если горение шнура один сантиметр в секунду, сколько у нас времени в запасе...

– Три минуты двадцать, жлобяра! – презрительно сказал Тяпа.

– Ну ты даешь! – удивился Котька.

– Я по арифметике в классе вообще «паханом» был!

– Тогда зажигай, «пахан»! – И Костя протянул Тяпе пучок.

Тяпа вынул из-за пазухи большой альпинистский сгшчечный коробок, достал оттуда спичку в пятнадцать сантиметров, чиркнул и поджег весь пучок бикфордовых шнуров...

Костя быстро перехватил горящий пучок тонким шпагатом и стал осторожно опускать его вниз...

– Бросай так, ни хрена с ним не сделается! – нервничал Тяпа.

– Он под своей тяжестью выскочит из взрывателей – вся работа коту под хвост...

– Время!..

– Не боись... Успеем дрыснуть!

Костя опустил вниз на шнурке весь пучок горящих бикфордовых шнуров, как в это время...

...из-за локационных антенн снова вышли два охранника, совершавших очередной круг обхода.

Котька мгновенно повалил Тяпу на землю, оттащил за невысокий скальный выступ...

...но один охранник вдруг почувствовал в свежем предутреннем горном воздухе запах гари! Тем более что из-за края карниза вился предательский дымок и было слышно потрескивание горящих пороховых шнуров...

Охранники сдернули с плеч автоматы, бросились к карнизу...

Всего десять метров разделяли их с Тяпой и Котькой. Один охранник уже что-то докладывал по рации...

– Эх, нам бы такие телефончики... – позавидовал Тяпа. – Бери, Кот, левого, правый – мой...

Котька сдернул с пояса притороченную «закидуху», а Тяпа достал из брючных ножен свой тяжелый нож...

– Время... – прошептал Тяпа и встал в полный рост. Котькина «закидуха» и Тяпин нож вылетели из их рук одновременно! «Закидуха» обвилась вокруг ног одного немца, а в шею другого, чуть ли не по рукоятку, вошел Тяпин нож...

Костя поддернул конец «закидухи», и «его» немец рухнул вниз с пятидесятиметровой высоты.

Тяпа, пригибаясь, побежал к «своему» уже мертвому немцу...

– Тяпа!.. Время!!! – в полный голос закричал Костя.

– Мой ножик!.. – успел крикнуть Тяпа, и...

...в эту секунду снизу раздался первый взрыв!..

Этим взрывом Тяпу отбросило на несколько метров прямо к Косте. Тот подхватил Тяпу под мышки, поволок его в сторону от карниза....

...нависающего над неуязвимой базой «Гефлюгельхоф», где один за другим гремели взрывы!

Кто-то успел выскочить из здания, кто-то не успевал...

...потому что гигантский скальный карниз, так замечательно укрывавший сурово-секретную базу воздушного наведения, оповещения и связи...

...рухнул вниз, стирая тысячами тонн жуткого и беспощадного камнепада с лица Австрийских Альп все живое на своем пути!

И грохот рушащихся скал был намного страшнее любого взрыва. Как это, впрочем, и бывает обычно в горах...

Рваные клочки утреннего тумана проплывают над Котькой и Тяпой. А над головами – серое облачное небо, без единого просвета...

Бледный от потери крови Тяпа полулежит, полусидит на крохотном плато, привалившись спиной к холмику.

Губы у Тяпы запеклись, глаза тусклые, неподвижные. Комбинезон весь в крови – у Тяпы нет левой кисти руки...

Костя Чернов поправляет жгут на предплечье, кровавые бинты на культе...

Оружие и вся Тяпина амуниция лежат рядом с Тяпой.

– Где же она может быть?.. – шепчет Тяпа.

– Все... Все кончено, Тяпочка... Валька! Не трухай, я тебя вытащу!..

– Может, внизу поискать, когда рассветет? – шепчет Тяпа.

– Что?.. Что поискать, Валюха? – не понимает Костя.

– Руку... Руку мою, – горестно шепчет Тяпа.

– Ты что, Валька... Тяпа, корешок мой самый-самый...

Костя не может договорить – комок в горле. Откашлялся, заговорил быстро, сбивчиво:

– Не боись, Валька... Я тебе всю рану стрептоцидом засыпал, пока ты в отключке был... Таблетки размял и засыпал!.. Американский стрептоцид, оранжевый... Дядя Паша дал... Говорит: «Упаси Бог, что-нибудь с Тяпой, сразу же стрептоцидом этим!.. И полный ажур!» – говорит...

– Чем это меня, Кот? – тихо спрашивает Тяпа.

– Осколком, наверное... Скальным осколком, думаю. Но ты не тушуйся... Кровянку я тебе жгутом остановил, пару часиков отдохнем и начнем тихонько спускаться... Я по карте смотрел – внизу деревушка какая-то. Выйдем к людям, найдем доктора... Не все же там ссучившиеся!

Тяпа впервые посмотрел на Костю осмысленно.

– Слушай, Котька... – прерывающимся голосом с трудом проговорил Тяпа. – Хотел тебя раньше спросить... но стыдился...

– Сейчас-то чего уж... – сказал Костя.

– Вот и я подумал... – от смущения Тяпа даже попытался криво ухмыльнуться. – Скажи, у тебя когда-нибудь с девчонками было ЭТО?

– Нет. А у тебя?

– И у меня не было, – печально вздохнул Тяпа. – Но я видел ЭТО!

– Повезло... – серьезно сказал Костя.

– А теперь, Котька, дай мне мой «шмайсер». И взведи его. Мне одной лапой не оттянуть...

– Ты что, Тяпа?! – испугался Костя. – Ты что, гад, делать собрался?!

– Не ори. И так в голове все горит, а ты орешь... Не бзди, Котяра, самострелов не будет. Взведи пушку и дай мне в руку!..

Костя взвел автомат, отдал его Тяпе.

– Теперь собери свое шматье и отойди от меня, – сказал Тяпа.

– Зачем?

– Делай, что говорю... – И Тяпа наставил автомат на Костю. – Не тяни. Больно же мне...

Костя подобрал свое оружие, часть оставшейся амуниции.

– Иди, Котька... – тихо сказал Тяпа, не опуская автомат. – Иди, корефан мой единственный... Вдвоем – не выбраться. А один ты уж как-нибудь... Ты сможешь, я тебя знаю.

– Успокойся, Валюха... Это у тебя бред сейчас!..

– Иди! – приказал Тяпа и направил автомат на Костю.

– Не-е-ет!!! – И Альпы трижды повторили Костин крик.

– Просил же тебя не орать, – тихо проговорил Тяпа. – Иди.

– Я не могу...

– Сможешь, – жестко сказал Тяпа и полоснул короткой автоматной очередью над головой Кости Чернова. – Иди!

– Что же ты делаешь, сука рваная?! – заплакал навзрыд Костя.

Ответом ему была еще одна автоматная очередь.

– Что же ты делаешь, сволочь?!! – рыдая, прокричал Костя.

– Иди, Кот... – сказал Тяпа. – И не вздумай возвращаться за мной. Пришью, как Жучку. И не оглядывайся. Дай отдохнуть...

И Тяпа прикрыл глаза, чтобы не видеть, как уходит Костя.

«...День Победы порохом пропах, День Победы со слезами на глазах!..» – излишне бодро в маршевом ритме орут динамики на всю площадь, по которой мимо заполненных трибун...

...медленно идут и спотыкаются очень старые старики, увешанные от глотки до причинного места старыми военными наградами.

Стараются идти строем... Плохо у них это получается – кто на протезе, кого подагра замучила, кто еле волочит ноги от нищеты и старости...

И только один из них – красивый моложавый старик со шрамом через все лицо, бывший Котька-художник – Константин Аркадьевич Чернов – идет бодро, стараясь попасть в маршевый темп знаменитой песни. Вот только нет у него на модном пиджаке ни одного орденишки, ни одной медальки!..

Идет этот жалкий строй «победителей» мимо трибун, где стоят гости столицы России, прибывшие из всех стран мира на юбилей Дня Победы...

Треплются пожилые зарубежные гости по-английски, по-французски, по-итальянски...

Один худенький пижонистый старичок с очень живым глазом только что болтал со старой американкой по-английски, потом с соседями с другой стороны – по-итальянски и вдруг увидел...

...в старческом строю Константина Аркадьевича. Без орденов и медалей...

Ухмыльнулся старик итальяшка, выдернул два цветочка из букета старой американки – один вставил себе в пиджачный карман, а со вторым цветком вышел из рядов гостей и...

...резво пристроился к ковыляющим ветеранам, чудом не погибшим тогда и не помершим сейчас.

Только теперь мы увидим, что у этого итальянского старого пижона, у этого семидесятипятилетнего «мышиного жеребчика» нету левой руки!..

И торчит из левого рукава жесткий протез в неподвижной кожаной перчатке...

Поравнялся худенький итальянец с моложавым Константином Аркадьевичем, усмехнулся, на ходу вставил тому в верхний карман пиджака второй цветочек и запрыгал, стараясь попасть в ногу стариковскому жалкому строю.

– Тяпа!.. – выдохнул Константин Аркадьевич.

– Бонджорно, Котька, – сказал старик итальянец, стараясь попасть в ногу строю.

– Господи! – сказал бывший Котька-художник. – Ну чего ты дергаешься, как свинья на веревке? Ты что, никогда строем не ходил?..

– Никогда!!! – счастливо ответил бывший Тяпа.