Владимир Кунин

Ломбард

Все течет, все изменяется.

Только ломбарды остаются прежними. Ничего на них не действует: ни времена года, ни смены вех, ни крушения религий. Ничего!..

Особенно крепки те отделы, где берут в заклад золото, а выплачивают цену меди...

Только что из кладовых «выкупа» в закладную очередь вернулись три человека – миловидная женщина лет тридцати пяти в белом шерстяном платке, старуха в мужском пальто с шалевым воротником и очень старый небритый еврей с провалившимся ртом и слезящимися глазами.

Старый еврей молча потряс над ухом спичечным коробком. Убедившись, что коробок издает знакомый ему звук, он опускает руку с коробком в карман порыжевшего от времени пальто...

Старуха с шалевым воротником удивленными детскими глазами ласково рассматривает толстое некрасивое золотое кольцо. Так на коротких тюремных свиданиях разглядывают осужденных родственников.

Радость свидания разбивается о суровую необходимость разлуки, но все же радость есть радость, какой бы маленькой она ни была...

И старуха медленно и радостно оглядывает свое кольцо со всех сторон.

Женщина в белом платке – аристократка ломбарда. Высший свет перезакладчиков. Для нее каждый перезаклад – ее триумф, ее бенефис. Зримое признание ее славы.

Она перезакладывает великолепные старинные карманные золотые часы. Несколько золотых крышек с паутинным рисунком и медалями, нескончаемое количество рубинов под этими крышками и прекрасный замшевый чехольчик, в который женщина опускает часы, получив их из кладовой выкупа.

И женщину, и ее часы в ломбарде знают, и гранитные приемщицы предлагают женщине самой назвать сумму заклада. Очередь смотрит на женщину с уважением и завистью.

Правда, пройдет еще тридцать – сорок минут, наступит закладная очередь этой женщины, и ее часы – гордость нескольких поколений – снова уйдут в ломбардные склепы на четыре месяца: три официальных и один льготный...

Эта женщина уйдет домой, раздаст деньги, взятые для перезаклада, и три официальных месяца будет жить радостно и спокойно. А четвертый месяц – льготный – измучается, собирая на один день рубли для своего очередного бенефиса. Льготный месяц – самый трудный.

Старый еврей с коробочкой в кармане, старуха с кольцом и женщина с часами стоят в длинной очереди вместе. Они уже сродни друг другу, как и должны быть сродни все люди, неожиданно ставшие нищими...

– Ты ж смотри, какие часы!.. – восхищенно говорит старуха женщине в платке и поигрывает своим толстым обручальным кольцом, надетым на темный сморщенный безымянный палец.

– От деда, – достойно говорит женщина и нажимает на кнопку в рементуаре. Она придерживает ладонью верхнюю крышку и дает всем посмотреть вторую крышку с медалями. – Я их всю жизнь помню...

Старый еврей стоит спиной к движению очереди, лицом к старухе и женщине с часами. Он вытирает слезящиеся глаза и говорит без всякого желания завладеть разговором:

– Хорошие часы. Когда-то у меня тоже были такие...

Ему верят. В ломбарде всем всегда верят. Мало ли... В жизни все бывает.

– Когда в тридцать восьмом за мной пришли, они лежали на столе. – Старому еврею трудно говорить. Еще труднее его понять. Но его понимают, потому что слушают внимательно и добро. – Вы такой-то? Я такой-то. Одной рукой он взял меня, другой рукой он взял часы... И вот, пожалуйста!..

Старый еврей рассмеялся и снова вытер слезящиеся глаза.

– И вот, пожалуйста! – весело повторил он. – Я – есть, часов – нету! Так что лучше, я вас спрашиваю?!

– Следующий! – крикнуло окошко приема.

Старик засуетился, повернулся лицом к окну заклада и вытащил из кармана руку со спичечным коробком. Трясущимися пальцами он раздвинул коробок и выскреб оттуда полукруглый золотой мост своей вставной челюсти.

– Счас, счас... – забормотал он и стал вытряхивать из коробка маленькие, нелепые, плоские кусочки золота – обломки большого протеза.

Усталая приемщица брезгливо прицелилась лупой в золотой стариковский протез и покраснела от возмущения.

– Эт-т-то еще что такое?! – крикнула она и бросила протез к рукам старика.

– Что?.. Что такое?.. – испуганно засуетился старый еврей и стал шарить по прилавку в поисках самого маленького кусочка.

– Там же зуб не выковырнутый!.. – зло крикнула оценщица из окошка. – Приносят сюда всякую гадость!!!

Старик нашел самый маленький кусочек и тихо сказал:

– У меня же каждый раз брали... И вы брали...

– Я не слышу, чего вы там болтаете! – опять злобно крикнула приемщица. – Сходите к зубному технику, вычистит, тогда и приходите! Следующий!..

– К технику... – прошамкал старый еврей и собрал свое золото в согнутую остренькую ладонь. – Дороже встанет...

– Ничего! Вы у нас – племя оборотистое!.. – прокричала приемщица. – На золотые зубы нашли и на техника найдете! Следующий!..

... Разорвались последние родственные нити очереди, и женщина с золотыми часами почему-то первая совершила предательство.

– Ну как не совестно! – сказала она, оттирая старого еврея от окошка приема. – Надо же?! Кому приятно такое в руки брать!..

Еще кто-то пытался защитить старика и монотонно бубнил знаменитую ломбардную фразу: «От хорошей жизни сюда не ходят...», но было уже поздно, и очередь двигалась, двигалась, постепенно протаптываясь к кассовому окошку, а затем дальше, к выходу, мимо очень старого небритого человека, который утирал рукавом слезящиеся глаза, укладывал маленькие плоские нелепые кусочки золота в спичечный коробок и горестно бормотал:

– К технику!.. Себе дороже... К технику...