- Лю достоин ста мудрейших... Пусть отныне Лю живет под одной кровлей со мной, ест с моего стола, спит в передней палате.
      Прошли и зима и весна... В лето 1689 в Нерчинск прибыл из Китая русский гонец, посланный почти год тому назад к богдыхану. С ним приехал от богдыхана вельможа. Переговоры решили вести в Нерчинске. Через месяц прибыли богдыхановы послы. Во главе их стоял дядя богдыхана, а при нем мудрейший Лю, три важных сановника и два переводчика-иезуита - испанец и француз.
      Китайский императорский двор считал переговоры с русскими таким же грозным сражением, как и в столкновении на ратном поле.
      Вслед за послами, неожиданно для русских, показалось до ста бус кораблей с пушкам; вокруг бус, подобно стаям птиц, плыло множество джонок - легких парусных лодок. Во главе флота стоял знаменитый полководец Гудзу-эжень. В ночь войско богдыхана высадилось с кораблей и расположилось лагерем против Нерчинска, за пригородными холмами.
      На другой день сухопутно прибыло огромное богдыханово войско. Шум и движение людей, ржание лошадей и крики верблюдов слышались вокруг, сея страх и смятение. Кочевые эвенки и монголы, завидя караван в четыре тысячи верблюдов и двадцать тысяч лошадей, бежали в степи. "Война большая идет! Огонь охватит степь с четырех сторон!.."
      Пришельцы Серединного царства вели себя гордо и властно. Когда подходило сухопутное войско к Нерчинску, Гудзу-эжень приказал палить из всех пушек.
      Русский посол Федор Головин и все люди Нерчинска затревожились, ожидая разгрома острога. В остроге находилось лишь четыреста казаков при пяти пушках; запасов огневых было мало.
      Богдыхановы посланцы, доселе не ведшие переговоров с Русью, верили, что успех зависит от силы войск, от показа богатства, ловкости в речах и гордого упрямства. Посол помнил наказ богдыхана: "Обмануть иностранцев похвальная хитрость!"
      Посольство богдыхана разбило свои палатки на пригорке. Вокруг шелковых, искусно разукрашенных палаток богдыханова посла стояли сомкнутыми кругами три ряда палаток важных советников и достойных вельмож, поодаль - палатки переводчиков, слуг, носильщиков, рабов.
      Сидя на узком ковре, богдыханов посол курил длинную трубку, раб стоял на колених и осторожно вплетал в косу посла черный шелковый шнур. Гладкий лоб, тщательно выбритый, лоснился; придворный доктор ловко смазал послу лицо, лоб и волосы миндальным маслом и осыпал тончайшей рисовой пудрой.
      Посол глядел сумрачно, надменно, косил нити бровей и худыми длинными пальцами крутил седые тонкие усы. Раб неслышно скользил по полу, предупреждая малейшее желание своего повелителя. Раб трепетал: господин гневается.
      Посол богдыханов гневался неспроста. На гул ста пушек прославленного Гудзу-эженя надменные русские не ответили ни одним выстрелом. Что может быть страшнее этой грубой гордости?.. Не думают ли они, что гул ста пушек для них мал? Посол сожалел: мало прибыло кораблей и воинов. Посол думал: "Не сочли бы надменные страну великого богдыхана немощной". Посол вспомнил о завтрашнем дне - дне осеннего полнолуния - и решил ошибки первого дня исправить. Ночью русских поразило невиданное зрелище. Все корабли светились множеством бумажных разноцветных фонариков. В полночь взлетели тысячи светящихся огней - ракет. Гремели трубы, били барабаны пели воины...
      Утром русские едва узнали корабли Гудзу-эженя, они тонули в многоцветных флажках, лентах, бумажных цветах. В полдень ударили пушки. Войско, выстроенное по знаменам, двинулось берегом реки и сделало два обхода вокруг холма, на котором расположился стан богдыхановых посланцев.
      Нерчинский воевода и Федор Головин догадались о намерении посла богдыхана. Это было великое хвастовство. Федор Головин велел воеводе выстроить конных казаков, нарядив их в новые кафтаны. Из ворот Нерчинского городка казаки выехали на лошадях. Нерчинский воевода и Федор Головин в расшитых золотом красных кафтанах, в соболиных шубах внакидку ехали впереди на белых конях, за ними шел трубный оркестр с барабанами, бердышами и пиками. Впереди конников пять казаков несли пять больших знамен.
      Гостей этот выход удивил; они высыпали на холм и следили за русскими, не сводя глаз. Сила русских всегда казалась богдыхановым вельможам огромной, а лукавство - не имеющим границ. Главнокомандующий Гудзу-эжень, увидев небольшой отряд, выставленный против его многочисленной армии, счел это за тонкую хитрость и гордость русских. Он с нетерпением ждал ответных залпов.
      Навстречу Федору Головину выехал и богдыханов посол и его многочисленная свита. Послы одновременно сошли с коней и повстречались у заставы. Федор Головин - муж рослый, широкобородый, голубоглазый, важный; он шагнул широко и грузно, поклонился размашисто, деловито. Посол богдыхана - высокий, сухой, с морщинистым лицом; его раскосые глаза светились умом и достоинством. Он мелкими шагами осторожно подошел к Федору Головину. Не поклонился, а слегка мотнул маленькой головой.
      - Как здоровье русского царя?
      В ответ Федор Головин учтиво сказал:
      - В полном ли здравии их светлость великий богдыхан?
      Переводчик-иезуит перевел. Посланцу богдыхана учтивость русского посла понравилась.
      На этом первая встреча послов закончилась.
      Послы уговорились встретиться на другой день в шатре русского посла, но после ответного залпа русских на сто пушек кораблей Гудзу-эженя.
      Федор Головин взглянул сурово:
      - Боюсь, не повредит ли здоровью посла ответный залп... Залп русских пушек подобен грому...
      Вместо посла обиженно, но с достоинством и гордостью ответил Гудзу-эжень:
      - Не страшен тигру писк пташки... Посол бывал в великих сражениях, покорил многих непокорных!..
      В полдень другого дня, чтоб вызвать русских на ответные выстрелы, Гудзу-эжень приказал ударить из всех ста пушек.
      Отвечать из пяти пушек-маломерок означало открыть слабость Нерчинского городка. Находчивый Федор Головин велел выкатить из погреба шесть бочек с порохом, отвезти за пригорок, закопать в землю и поджечь. Федор Головин, сам в прошлом искусный пушкарь, поучал подпальщиков сложить бочки в тесный ряд, закопать поглубже, фитили густо высмолить. Раздался оглушительный взрыв и покатился громом по окрестностям. В крепости посыпалась слюда из оконцев, упал амбар, развалилась баня, пошатнулся купол острожной часовенки и свалился крест.
      Богдыханов посол и его свита от неожиданного удара повалилась с ног; зажав уши, посол скрылся в шатре Гудзу-эженя.
      Пока вельможные гости не опамятовались от гула, подобного грому множества пушек, не распознали хитрости русских, Федор Головин немедля послал конника к послу богдыхана с грамотой. В ней писал:
      "По обычаю русского могучего царя, надобно ответно стрелять трижды. Памятуя о здравии важного гостя, почитаю справедливым просить в этом его совета..."
      Посол богдыхана за такую учтивость послал Федору Головину почетный подарок - перстень червонного золота и просил стрельбу прекратить.
      На середине холма, между Нерчинским городком и станом гостей, русские поставили палатку для своего посла, а рядом воины Гудзу-эженя соорудили шатер для богдыханова посла. Дабы показать ему роскошь и богатство, русские устлали пол палатки дорогими коврами, столы покрыли вместо скатерти парчовым платом с бархатной оторочкой. Плат сняли с церковного алтаря. В углу поставили большую икону с сияющим золотым окладом, а возле - медные церковные подсвечники; их церковный служка начистил до зеркального блеска. Подсвечники уставили множеством восковых свечей. По бокам палатки развесили отборные шкурки лисиц, соболей, бобров, на столе поставили часы, затейливый письменный приклад из уральских самоцветов, положили толстые церковные книги в резной оправе. Над креслом посла скрестили знамена. У входа в палатку поставили две пушки-маломерки с ядрами, а возле них - двух казаков в золотых кафтанах, с бердышами в руках.
      Посла богдыхана и его свиту роскошь палатки поразила. Оглядев убранство палатки, он шепнул стоящему рядом Гудзу-эженю: "Шатер этот подобен малой палате богдыхана".
      На ковре лежали бархатные подушки для свиты богдыханова посла, самому же послу приготовлен был расписной рундук, а на нем - большая парчовая подушка, отороченная бархатом и шелком.
      Федор Головин сидел за столом, за ним стояли дети боярские. Возле посла богдыхана по обе стороны стояли два высоких мужа с искусно налепленными длинными косами, в китайской одежде - то иезуиты-переводчики. Речь повел хозяин палатки Федор Головин:
      - Именем великого государя русского и почитая их светлость, великого богдыхана, пусть вельможный посол и дорогой гость положат на стол грамоту. Возле той грамоты и я, посол русского царя, положу свою грамоту.
      Послу богдыхана один из важных сановников отдал круглый бамбуковый футляр. Посол открыл футляр, вытащил красный лист с черными причудливыми узорами - иероглифами - и синим драконом на уголке листа.
      Китайская свита, увидев богдыханов лист, пала на колени и отбила глубокие поклоны. Федору Головину подали ларчик. Он, не торопясь, вытащил из-за пазухи ключ, открыл ларчик, вынул грамоту и положил ее рядом с грамотой богдыхана.
      Федор Гооловин начал осторожно:
      - Потребно нам, послам, положить мир и спокойствие между рубежами...
      Богдыханов посол сказал:
      - Захватили русские по Шилке, Амуру, Зее земли богдыхана, их надобно вернуть. С тех мест уйти!..
      Федор Головин усмехнулся:
      - Хоть из городка, где принимаем тебя, посла богдыханова, не гоните... Иначе где бы шалаши стояли наши? Того не понимаю...
      Посланец богдыхана обиделся. Федор Головин гордо оглядел шатер китайского посла и громко сказал:
      - Славная крепость Албазин стоит, то примета добрая!
      Услыхав об Албазине, богдыханов посол не сдержался, рассердился. Федору Головину враз открылись все хитрости и тайные помыслы богдыхана: желал он выгнать русских с Амура, сжечь Албазин.
      Федор Головин понимал наказ царского двора: при крайности Албазин сдать, чтобы удержать крепко рубежи на Амуре и Шилке, стоять западнее Албазина.
      Говорили долго. Русский посол Албазинскую крепость не сдал. Богдыханов посол решил угрозой заставить русских уступить. Гудзу-эжень послал трех гонцов с приказом осадить Албазин. Одновременно сам пошел в обход на Нерчинскую крепость.
      Нерчинский воевода бессильно и бестолково метался по крепости. Ожидая неминуемого уничтожения городка, воевода закрылся в своей каморе и не показывался.
      Пехота Гудзу-эженя плотной стеной окружила крепость.
      Федор Головин с казаками в ратном строю вышел из крепости и поспешил через гонца сказать послу богдыхана, что-де готов принять его требования и Албазин сдать. Тот, видя бессилие русских, медлил. Вдруг к его шатру прибежал гонец и сообщил, что с востока двигаются конники. Посол и Гудзу-эжень сочли это большой хитростью русских и послали доглядчиков, чтобы те узнали: много ли идет конников?
      От восхода солнца до захода доглядчики смотрели с холма. Мимо них летели конники, построенные сотнями. Промчалась лихая сотня на белых конях, затем на вороных, гнедых, серых, снова на белых, и так без конца...
      Удивленные доглядчики прибежали к Гудзу-эженю и сообщили: "Конников множество, нет числа..."
      Гудзу-эжень сказал Федору Головину:
      - Убери тайную рать, что идет стеной к воротам города.
      Федор Головин и сам не знал, какая рать идет на подмогу Нерчинскому острогу. Однако посла богдыхана успокоил: "Рать ту усмирю".
      К вечеру гонцы Федора Головина вернулись, сказав, что в подмогу Нерчинску поднял степных эвенков князь Гантимур. Он хорошо знал тонкие хитрости богдыхановых людей. Не успел Гудзу-эжень вступить на русскую землю, как поспешил разослать тайных доглядчиков. Не имея большого войска, Гантимур ответил на хитрость Гудзу-эженя своей умной хитростью: он одних и тех же воинов садил на подменных разномастных лошадей, тем и обманул доглядчиков Гудзу-эженя.
      Подмога эвенского князя сломила богдыханова посланца. Посчитал он, что под Нерчинском русские имеют огромные армии, и в кровопролитие вступать не решился.
      Гудзу-эжень осаду с Нерчинска снял. Переговоры вновь начались. Посол богдыхана был по-прежнему неуступчив:
      - Крепость Албазин снесем. На то согласен?..
      Федор Головин ответил смело:
      - Речей мудрых не слышу, а слышу крик обиженного...
      Богдыханов посол от злобы присел, но гнев скрыл, речь повел степенно, как равный с равным.
      Федор Головин вежливо наклонил голову:
      - Уважая великого богдыхана, русский царь не обеднеет, коль крепость Албазин подарит богдыхану ради дружбы и мира...
      Посланец богдыхана гневно свел тонкие брови: дерзость русского посла безмерна. Но решил говорить мирно.
      Договорились Албазин снести. Надо было по картам начертить наши рубежи. Федор Головин старался сломить упорство богдыханова посла, но говорил тихо, степенно, с большим достоинством:
      - Рубеж пусть пройдет в полдневный ход от Албазина к западу.
      Потеря Албазинской крепости не означала для русских потери земли от Нерчинска и по Амуру-реке до Албазина.
      Посол богдыхана уклонился, просил ждать ответа до другого дня.
      Иезуиты-переводчики страшились кары приближенных богдыханова двора за измену и держались с большой опаской. Однако, помня наказы Фердинанда Вербиста и тая злобу на частые обиды, которые терпели от богдыхана и его людей, старались во всем оказать русским помощь. Они тонко и осторожно клонили посла пометить на карте рубежи недалеко от Албазина и войти в доброе согласие с русскими.
      Посол же изменил своему слову и потребовал рубежи вплоть до Нерчинска. Гудзу-эжень вновь привел в движение многотысячную армию, чтобы устрашить русских, сломить их упорство.
      Федор Головин приехал к послу богдыхана с твердым и суровым словом:
      - Не бывало так на русской земле, чтоб пришедшие с миром тот мир добывали пушками... За кровь, которая прольется, пусть ответ даст богдыханов посол... Мы же, посол русского царя, оставляем все на вашу волю, ибо царь наш наказал твердо: войны с вами не зачинать, кровь зазря не проливать. К тому в мудрейших книгах наших прописано: "Не гони гостя, а всячески почитай его..." - И Федор Головин поднес послу подарок: трех соболей, трех чернобурых лисиц и живого медвежонка.
      Посланец богдыхана удивился, говорил в смущении:
      - Войны не ищу. Это злые люди говорят худое... Пусть мир...
      Переговоры вновь начались торжественно и важно. Китайский посол поднес Федору Головину отдарок: два куска шелку, корзину чая и серебряную чашу чеканки китайских мастеров. Потом он подошел к лакированному столику и разложил карту, исполненную на шелковом плате. Федор Головин увидел на ней жирную синюю черту: рубежи проходили недалеко от Албазина; земли, освоенные вольными казаками, были помечены как владения московского царя. Иезуиты составили текст договора на трех языках: китайском, монгольском, латинском.
      Федор Головин не мог скрыть волнения, дрожащей рукой написал на карте и на договоре свое имя. Послу богдыхана служитель поднес прибор, на нем стояла золотая чашечка с блестящей китайской тушью и тут же лежала кисточка, собранная из колонковых волосков, заправленных искусно в бамбуковый наконечник. Посол взял кисточку и написал на карте и договоре по три затейливых иероглифа.
      Федор Головин подошел к послу и, по русскому обычаю, обнял его и трижды поцеловал.
      Договор сулил мир и тишину на много лет. Федор Головин тайно послал иезуитам дорогие подарки за их старание и помощь, тут же отослал грамоту похвальную и дорогие подарки эвенкийскому князю Гантимуру, обещая ему милости царские и большой почет за его великую услугу русским во время переговоров.
      На другой день послы объявили торжество приложения печатей к договору.
      Собрались в палатке русского посла. За палаткой беспрерывно гремела русская музыка. Все присутствовавшие на торжестве стояли, сидели лишь послы. Китайский посол дал знак, и приближенный его принес ларчик. Китайцы пали на колени. Русские склонили головы. Из ларчика посол вынул искусно вырезанную шкатулку, в ней лежала богдыханова печать. Обмакнув печать в синюю краску, посол слегка обтер ее о бархатную полоску, затем приложил к договору. На договоре четко оттиснулся четырехугольник, а в нем синий хвостатый дракон, сбоку - два четких иероглифа. Китайцы отбили девять поклонов.
      Федору Головину подали красный ларчик. Открыв его, он вынул парчовый мешочек, из него - печать. Обмакнув печать в китайскую краску, приложил ее к договору. Рядом с четырехугольной китайской печатью синего дракона оттиснулась круглая печать с двуглавым орлом и царской короной, пониже 1689 год.
      Послы обменялись грамотами, договорами и, окруженные свитами, вышли из палатки.
      Вечером русские зажгли факелы и плошки и провожали гостей до их судов. Утром китайские суда отплыли. Войска двинулись в две стороны: одна половина через монгольские степи в Китай, вторую повел Гудзу-эжень рекой Шилкой на Албазин, чтоб крепость снести, сжечь, как помечено в договоре, и установить новые границы.
      Федор Головин послал гонцов с грамотой албазинскому приказчику. В ней Федор Головин именем царя повелевал: крепость немедля бросить, забрав людей, скот и добро, рекой Шилкой плыть в Нерчинск.
      Ценой потери Албазинской крепости на Амуре за русскими укрепились обширные земли. Отныне по договору считались они землями Московского государства.
      ГОРДЫЙ ЧЕЛОВЕК РУСИ
      Гонцы Федора Головина опередили корабли Гудзу-эженя.
      Албазинцы собрались в круг, приказчик читал грамоту царского посла. Жонки голосили. Казаки оглядывали строение крепости, щупали толстенные бревна, сокрушенно качали головами:
      - Упаси бог, эдакое строение китайскому царю отойдет!.. Слыхано ль?!.
      - Коль засядут в крепость маньчжурские ратники, их не выгнать.
      - Сгинет Амур-река!..
      На круг вышла жонка. Она была неказиста видом, седовласая, в убогой одежде; опираясь на костыль, щагнула она к помосту. Тихо говорила. По речам признали жонку - это была Степанида.
      - А как же, казаки, могилку Ярофеюшки? Неужто спокинете?..
      Казак Иван Стрешнев сказал мрачно:
      - Не о мертвых речь, Степанида, царство им небесное... Живых норовят в могилу согнать... О том речь!..
      До темной ночи спорили казаки и решили: сесть в осаду, за крепость стоять посмерть. Гонцы Федора Головина говорили албазинцам, что-де рать богдыхана саранче подобна - многолюдна, пощады от нее нечего ждать: помнит богдыхан прежние обиды.
      Казаки, особенно молодежь, храбрились:
      - Крепость наша на бою не падет, на огне не горит!..
      - Чтим заветы албазинцев старых!..
      - За крепость стоять будем головой!..
      Корабли Гудзу-эженя выплыли из-за острова скопом, по девять в ряд.
      Дозорный казак мешком свалился с шатровой башни. Он метался по крепости и зычно кричал:
      - Страшитесь, казаки, туча с громом наваливает! Сгибнем!..
      Берегом шла маньчжурская конница. Албазинцы, видя эти полчища, боя не приняли. Торопливо собирали пожитки, жен, детей, скот.
      Гудзу-эжень послал в крепость гонца с грамотой. В ней писал немедленно и повелительно, чтоб крепость казаки очистили до захода солнца.
      В крепости началось большое смятение.
      Оглядев в последний раз насиженное место, албазинцы двинулись к воротам крепости. Выйдя из ворот, албазинцы спешно погрузились, кто в лодки, кто в телеги-двуколки кто вьюком, и двинулись вверх по реке Амуру на Нерчинск. Плач детей, вопли жонок, грубые окрики обиженных и злых казаков всплыли над Амуром... Огласился Амур гамом и стоном... Так уходили грозные казаки из Албазина.
      Гудзу-эжень торжествовал: велел крепость обложить соломой, облить смолой и поджечь.
      Ночью албазинцы увидели на небе сполохи зарева. Черные воды Амура рдели кровавым пламенем. Знакомые леса и горы на раскаленном небе вырисовывались страшными громадами. В переполохе из камышей взлетели стаи уток, гусей; они долго кружились над Амуром, рассыпавшись с диким жалобным криком, и летели прочь.
      Албазинцам чудился конец мира. Смерть крепости страшнее огненного пламени жгла сердца албазинцев. Бежали они в беспорядке, скопом, с муками и потерями; немало полегло их в неведомых далях, сгинуло в болотах и буреломах.
      Гудзу-эжень послал конников вслед уходящим албазинцам. Страшился: не вернулись бы храбрые казаки и не возродили бы на пепелище новый Албазин, как несколько лет тому назад.
      Китайские корабли отплыли.
      Осталось у берега лишь десять сторожевых бус да большой корабль Гудзу-эженя.
      Крепость пылала много дней и ночей. Стража Гудзу-эженя пришла на пепелище с баграми, лопатами и топорами; валы сровняли, рвы засыпали, частоколы вырубили, на середине черного пепелища, на месте крепости, сложили каменный столб, на вершину поставили золоченого большеголового идола - хранителя тишины - и, довольные, ушли на свои бусы.
      Наутро Гудзу-эжень и его приближенные удивленно переглядывались: чья-то рука повергла идола, валялся он в куче пепла и мусора. А поодаль желтел свежий могильный холм с грубо отесанным крестом; и крест и могилу кто-то осыпал степными цветами. В бешенстве вырвали они крест и сожгли его, холм развеяли, степные цветы потоптали ногами.
      Прошла ночь, и Гудзу-эжень вновь увидел прежнюю могилу. Он собрал приближенных и позвал старого Лю. Все с интересом ждали слово мудрейшего Лю. Он щурил глаза под снежными бровями, гладил желтыми пальцами морщинистый лоб, говорил тихо:
      - В книгах древнейших помечена мудрость: убить человека легко, гордость же человеческая бессмертна...
      ...Была ночь.
      Сторожевые лодки и корабли Гудзу-эженя отплыли. Вместо крепости черное пепелище зияло на холме. И когда корабль отошел от берега, тишину нарушил жалобный женский вопль. Эхом пронесся вопль по Амуру. Гудзу-эжень и его приближенные спрятались в свои каморы. Лишь старый Лю вышел на корабельный помост и, всматриваясь в темноту ночи и мигание звезд, сказал:
      - Слышу вопль гордости...
      Корабль скрылся в темноте, затих всплеск волн, опустел Амур.
      Пустынное место мертво...
      ...В один из осенних дней эвенкийские охотники набрели на албазинское пепелище, обошли могильный холм, - узкая тропинка довела их до пещеры. У входа в пещеру возле умирающего костра сидела старуха и плела иссохшими пальцами венки из желтых степных цветов. Венков было много. На блеклые цветы из потухших глаз старухи падали крупные слезы, цветы расправляли нежные лепестки, загорались и оживали.
      Старый охотник сказал:
      - Видно, горе большое утопило сердце женщины в слезах. Как зовут женщину?
      Старуха подняла голову, взяла венки из желто-огненных цветов, протянула их пришельцам и чуть слышно сказала:
      - Ноги мои немощны и служить отказались. Снесите венки, сплетенные из Степанидиных слез, на могилу моего Ярофеюшки...
      С той поры по Амуру желтые степные цветы и называются "Степанидины слезы".
      ...Минуют годы и века.
      На месте славной Албазинской крепости русские люди возведут город. И зацветут в садах города и окрест его солнечным пламенем "Степанидины слезы", и совьют из них венки и сложат букеты ласковые руки пионеров, чтобы возложить те венки и букеты на скромный зеленый холмик, с которого видны голубые амурские дали, за ними - мирная китайская земля.
      Загуляет по Амуру ветер-верховик, как гулял он и в давно-давние времена, и взлетит над древней рекой светлокрылая песня о том, как протянули друг другу братские руки два великих народа - русский и китайский.
      Меркнет лампада.
      Старец Николай Спафарий с трудом поднимает припухшие веки и смотрит мутными, полинявшими глазами. Тускло глядит в оконце луна, и падают на белые листы зеленые пятна. Старец сухими пальцами сжимает гусиное перо, и трудно отличить шершавые свитки писания от морщинистых, желто-восковых рук старца.
      Подле сидит муж бледнолицый, золотые кудри опустив до плеч. Вскинув ресницы, смотрит он на старца, как на закат солнца, с жадностью ловит его слова. А старец губами, словно листами пергамента, глухо шелестит:
      - И как приехали, и что видели в том Китайском царстве, каковы их города, каков обличьем люд и сколь горька судьба мирных китайцев под немилосердной рукой маньчжурского властелина, обо всем прописано в своем месте. А что помечено, либо потеряно, либо позабыто по немощи нашей, то завещаем спрашивать у мужа светлоумного, сына нашего нареченного Николая Лопухова.
      И здесь кончаем путешествие через всю Русь и землю Сибирскую. Здесь, на белой вершине подле реки Амура, под Китайским хребтом, и край и конец всего Сибирского царства...
      Старец, шатаясь, пошел и лег на лежанку. Лампада блекла. Николай Лопухов, неслышно шагая, вышел из каморы, оставив старца отдыхать в тишине. Старец лежал недолго, подошел к лампаде, фитиль обломил, чтоб свет лампада бросала лучше, и сел возле стола. Обмакнув перо в чашку с лазурью, начал класть узорчатую вязь писания. Старец при письме шептал:
      - "...А Русь единожды во вселенной рождена и бессмертна есть. Стоит она извечно, нерушимо, подобно скале.
      Чем жива извечно Русь? Отчего стоит и горда и тверда и отчего перед ней шапки ломают и стоят коленопреклоненными многие земли и многие царства? Отчего мудростью переполнилась Русь, как золотая чаша каплями-изумрудами, горящими во тьме?..
      Об этом наш сказ и писания наши старанием возводим.
      Русь, вижу тебя в грядущем!.. Вижу!..
      Горящие маковицы соборов потонут в бескрайных нивах. Нивы согбенны под тяжестью зерен, налитых благодатью. Рыбные моря, озера, реки, зеленые долины питают вдосталь Руси гордого человека.
      Гордого человека - то памятуй накрепко...
      Человек тот трудолюбием безмерным преобразует лик грешной земли: повергнет горы, реки запрудит, моря зажжет, слезами и кровью утолит ненасытную жажду земли... Из того боя выйдет гордый человек победителем..."
      Голова старца упала на писание, чаша с лазурью опрокинулась, густая синь поплыла по листам писания, скатилась на пол... Перо из рук выпало. Скрюченными пальцами старец схватил листы. Чудилось: страшился старец, что погибнет все написанное им.
      Лампада погасла...
      ...Утром солнце озарило камору, луч играл в сединах старца, озаряя его высокий круглый лоб. Казалось, он спал.
      Старца схоронили в ограде церкви великомученика Николая. Заветы старца крепко пали на сердце Николая Лопухова, нареченного сына.
      Камору заливал свет зари вечерней. Она умирала и терялась за горами, чтоб поутру родиться и вновь озолотить небо и землю с востока.