Знамя поднято

Они возвращаются в Москву, но задерживаются здесь ненадолго. Условия подпольной работы сложились так, что Мария Ильинична должна уехать. Решено всем вместе поселиться в Саратове. Мать торопится, она чувствует, что над дочерью нависла опасность, шпики, не скрываясь, дежурят у их дома. Но Мария Ильинична не спешит, ей надо выполнить целый ряд поручений Ленина, оставить, как всегда, надежную связь, наладить переписку, уговориться о явочных адресах.

3 ноября Мария Александровна пишет старшей дочери, что их отъезд из Москвы задерживается, уедут не раньше 15-го числа: «Маня и слышать не хочет уехать раньше... что касается меня, я бы собралась и уехала с большим удовольствием раньше... Правда, что главные хлопоты лежат на Мане: эти 2 — 3 последних дня она хлопотала с книгами, которые оставлялись в складе. Привезла 3 ящика и корзину сюда, разбирали здесь, что с собой, что куда... на другой день опять ездила в склад и отправила один ящик в Михнево...»[52]

Семья уже давно не имеет постоянного пристанища. При каждом переезде особенно много забот доставляют книги. Их приходится устраивать у знакомых, сдавать на специальные склады. Мария Ильинична в эти дни, под предлогом переезда и распродажи имущества, сумела со многими товарищами повидаться и распространить не один комплект нелегальной литературы.

В Саратове их ждали... Анна Ильинична и Марк Тимофеевич все приготовили к их приезду — квартира снята и обставлена, даже пианино взяли напрокат.

Среди встречающих были и те, кто стремился остаться незаметным. Через несколько дней в Саратовское жандармское управление поступило донесение: «В Саратов прибыла большевичка Мария Ильинина Ульянова, сестpa В.И.Ульянова, и вошла в связь с революционными деятелями». Начальник Саратовского охранного отделения полковник Семигановский немедленно запрашивает начальников С.-Петербургского и Московского охранных отделений в письме под грифом «совершенно секретно»: «По встретившейся надобности прошу Ваше Высокоблагородие сообщить мне имеющиеся в делах вверенного Вам отделения сведения о прибывшей в Саратов дочери действительного Статского Советника Марии Ильиничны Ульяновой, проживавшей ранее, по-видимому, в С.-Петербурге или в Москве».

Ульяновы недолго прожили на Панкратьевской улице, затем Марк Тимофеевич нашел удобную квартиру по Угодниковской улице (ныне ул. Ульяновская). В ней привлекали наличие черного хода и то, что она находилась в рабочем районе, где полиция действовала не так открыто.

Крупной промышленности тогда в Саратове не было, но сравнительно небольшие предприятия имелись, как раз в районе Угодниковской улицы располагались механический завод Берлинга, чугунолитейный завод Колесникова и Терентьева и еще несколько предприятий. Среди рабочих насчитывалось известное число членов большевистской партии, и некоторые из них, как И.В.Нефедов и А.А.Гоголкин с завода Берлинга, А.А.Ларионов, А.В.Симонов с завода Гнашке, уцелели после разгрома организации в послереволюционные годы. Воспользовавшись тем, что многие большевики были арестованы, меньшевики сумели захватить больничную кассу, горное общество потребителей и «Приволжскую газету».

Мария Ильинична связалась с Ольгой Владимировной Пилацкой — членом Русского бюро ЦК РСДРП. Та искренне обрадовалась приезду Ульяновой, так как это означало не только появление нового опытного и надежного партийного работника, но и установление бесперебойной связи с ленинским заграничным центром. Один из членов Саратовской большевистской группы, Александр Константинович Воронский, писал: «Она являлась для нас прежде всего представительницей зарубежного центра. Положение наше тогда было очень трудное. Наблюдался большой разброд, местные организации не были связаны ни с заграницей, ни друг с другом. Нас окружали трусы, предатели, осевшие мещане, отхлынувшие от революции. Наши кружки казались жалкими, литература часто отсутствовала, деятельные работники числились единицами. Нам противостоял уклад, „освященный“ веками, его поддерживали щетины штыков, казна, сотни тысяч чиновников, добровольных и платных охранителей. Но недаром же где-то в швейцарском городке человек со щурким и веселым взглядом, вместе с небольшим кругом своих сподвижников, никогда не усомняется в нашей победе. „Там“ наш ум, наша воля, наша власть. Сидя в комнате с Марьей Ильиничной Ульяновой, я соприкасался с этой, с нашей властью. Не признанная, не установленная никакими учреждениями, она была для нас непреложна».

Как всегда, Мария Ильинична ищет легальную работу. Товарищи помогли ей устроиться в городскую управу, где в библиотеке уже работал член местной социал-демократической организации Станислав Станиславович Кржижановский, он был связным между рабочими кружками и саратовской интеллигенцией. Их знакомство с Марией Ильиничной состоялось официально на службе, хотя оба уже многое знали друг о друге.

Кржижановский был невысок ростом и изящен. На щеках его проступали алые яркие пятна — свидетельство туберкулеза. Марии Ильиничне импонировали его недюжинные знания, пунктуальность и точность, так выгодно отличавшие его от многих «политиканствующих» интеллигентов. Они сдружились, может быть, еще и потому, что были «максималистами» — полностью отдавали себя трудной и опасной партийной работе. Товарищи любили и побаивались его. Станислав Станиславович мог беспощадно отчитать и за вечеринку с горячительными напитками, и за неразборчивость в знакомстве. Становилось стыдно за легкомысленное поведение, когда, блестя глазами, Кржижановский отчеканивал: «Вы можете жить, как вам вздумается, но тогда при чем здесь партия?» Он часто болел, неделями вынужден был лежать в постели, зато, когда приступ проходил, работал, не зная устали, как бы стремясь наверстать упущенное. Его партийной кличкой было имя «Владимир».

«Вот так я и буду называть вас, это напоминает мне любимого брата», — сказала Мария Ильинична. Они стояли среди стеллажей с книгами и делали вид, что подбирают необходимую литературу. В ответ на ее предложение Станислав Станиславович улыбнулся: «А как я буду вас называть?» — «Да, моя кличка „Медвежонок“ мало подходит для общения, в семье меня чаще всего называют „Мимозой“, — ответила она. Так началась их долголетняя совместная работа и большая дружба, занявшая особое место в жизни Марии Ильиничны.

Пока полиция выясняла политическое лицо Ульяновой, обменивалась информацией, Мария Ильинична сумела восстановить подпольную большевистскую организацию, центр которой был строго законспирирован. Эта организация руководила работой фабрично-заводских, железнодорожных ячеек города и возглавляла партийную работу таких крупных уездных центров, как Царицын, Вольск, Камышин, Балаково, Аткарск и др. В газете «Социал-демократ», издававшейся за границей, в № 23 за 1911 год констатировалось: «Организационная работа в Саратове началась весной. В настоящее время имеются связи во всех более крупных металлических производствах. Наиболее сознательные рабочие организуются в кружки. Репрессии, однако, оставили глубокий след на настроении рабочих».

Организации нужен свой печатный орган. Создать его, разумеется, непросто. Саратовская губерния была одной из самых отсталых в Поволжье, большинство населения неграмотно, процветают различные монархические, черносотенные союзы, которые поддерживаются полицией.

Первые месяцы 1911 года ушли на сбор средств и подыскание подставных редакторов. Такими официальными редакторами стали Яков Семенович Зейченков и Константин Александров. Они в основном занимались литературными материалами и добыванием реклам, чтобы привлечь средства к газете. Подлинным редактором был Топуридзе, с которым Марии Ильиничне пришлось вести постоянную борьбу, так как он был меньшевиком. С появлением «Приволжской газеты» социал-демократическая работа оживилась. Полиция писала об этом событии уже после разгрома газеты, отмечая, что «Мария Ульянова, проживая в г.Саратове у своей сестры Анны... и принимая активное участие в „Приволжской газете“ со дня ее издания, являлась центральной фигурой группы»[53]. Мария Ильинична поместила на страницах «Приволжской газеты» ряд своих переводов, и это обстоятельство служило ей предлогом для частого посещения редакции.

В основном она переводила рассказы, рисующие положение трудящихся на Западе: «Отец и сын» Эрнста Прецинга, «Картина» Оскара Винера, «Листок из жизни отверженного» Роберта Швейхеля и др.

Мария Ильинична чаще всего сама ходила на встречи с членами организации. Ее посещать могли очень немногие, те, кто и так был под постоянным наблюдением. Воронский вспоминал: «В комнате Марьи Ильиничны, тщательно прибранной всегда и без лишних вещей, я рассказывал, как идет работа в кружках, какие есть новые связи с фабриками и заводами, где, в каком количестве распространяется наша литература. Марья Ильинична говорила чистым грудным, негромким голосом, взвешивая и выбирая слова. Выпуклые и твердые ее глаза задумчиво, подолгу часто останавливались на каком-нибудь предмете, иногда она щурила глаза так же хитро, как и Ленин».

Каждая такая беседа была живительным глотком воды для ее участников, все они умели дорожить минутами взаимного общения, которое могли себе позволить очень редко. Каждый старался прийти на свидание «чистым», «без хвоста», и для этого иногда приходилось тратить час-два, меняя транспорт, переходя с улицы на улицу, заходя в магазины, в подъезды домов, где никто из знакомых не жил. Уйти от преследования было делом чести, оно требовало большой изобретательности, хладнокровия, уносило много физических сил.

Весной 1911 года Мария Ильинична собралась в Финляндию к Савельевым. Предлог был очень веским — заработок, обязательство перед нанимателем. Ехать было необходимо, поскольку связь с Петербургским комитетом никак не удавалось наладить, нужен был личный контакт и конкретная договоренность. Мария Ильинична никому не могла передоверить этого поручения, участились случаи провалов курьеров, да и явка у нее была к лицу, которое изо всех саратовцев знало только ее.

Она покинула Саратов в середине мая, когда обычно пыльный серый город оживляла лишь цветущая акация. Зелень легким облаком плыла к Волге.

Бесконечные переезды сделали железнодорожные вагоны чем-то привычным. Под перестук колес она перебирала в уме адреса, пароли, фамилии, намечала план действий.

Устроившись у родственников, Мария Ильинична заявила, что прежде всего хотела бы посетить зубного врача — ей необходимо экстренное лечение. Внимательно выслушала советы, записала адреса опытных и знающих врачей, а выйдя на улицу, вздохнула облегченно и деловито направилась по проторенному пути к Юлии Ивановне Лаврентьевой. Давно известный дом, табличка на месте. В приемной никого знакомых. Мария Ильинична попросила горничную доложить о ней и сказать, что она не спешит. Переждав всех посетителей, вошла во врачебный кабинет. Попросила назначить на прием нескольких человек на определенное время. В письме к матери она сообщила, что запломбировала пять зубов, то есть в приемной Юлии Ивановны она пять раз встретилась с членами Петербургского комитета РСДРП. В эти же дни Михаил Степанович Ольминский собрал у себя дома под видом семейной вечеринки всех, кого можно было собрать легально.

Мария Ильинична упорно восстанавливает оборванные нити связей, информирует Петербургский комитет о развертывании работы в Саратове, вникает во все перипетии работы петербургских товарищей. Такой обмен информацией полезен и для петербуржцев и для саратовцев.

Была у Марии Ильиничны и личная причина, по которой она стремилась в Петербург, — ей хотелось похлопотать о месте учительницы французского языка. Набравшись храбрости, пошла к попечителю Петербургского учебного округа. Перед ней сидел типичный чиновник, холодный и равнодушный. Выслушав просьбу и познакомившись с заявлением, он перешел на прекрасный французский язык: «Exposez votre demande en francais. (Выразите вашу просьбу по-французски)». И Мария Ильинична вдруг растерялась — с трудом произнесла несколько коротких фраз, правда, с великолепным парижским выговором. Попечитель кисло улыбнулся: «Если что-нибудь представится, мы вам сообщим, оставьте адрес». Растерянная, она пошла к знакомой учительнице французского языка. Выслушав рассказ Марии Ильиничны, та покачала головой: «Ну, что же вы так! С попечителем надо было разговаривать бойко и напористо. Не просить, а требовать, потрясая сорбоннским дипломом». — «Этого я не умею, — возразила Мария Ильинична. — Бог с ним, попытаюсь получить место другим путем, давайте лучше поговорим о методике преподавания, а то у меня далеко не гладко получается».

Много было в Петербурге и издательских дел. В одной редакции нужно было получить гонорар за книгу Анны Ильиничны, в другой узнать, не смогут ли они напечатать статью Владимира Ильича.

Мария Ильинична выполнила просьбу матери — поехала на могилу сестры Ольги. Волково кладбище произвело на нее гнетущее впечатление, показалось заброшенным. На могиле Ольги Ильиничны зеленела елочка, посаженная родными, а топольки замерзли. Мария Ильинична постояла у могилы. Сколько лет уже прошло, она так ясно помнит Олю, ее улыбку, ее настойчивость, с которой она проводила занятия с ней, младшей сестрой. Наклонившись, Мария Ильинична сорвала с могилы несколько травинок на память.

И опять знакомая станция. Василий Александрович встречает ее как друга, не просто как учительницу своих детей. За беседой доехали до Ино-Неми незаметно. Дети отвыкли за зиму от нее и дичились первые дни, но постепенно все вошло в свою колею — занятия, совместные прогулки, беседы по вечерам, музыка.

Размеренный распорядок жизни был нарушен появлением ленсмана (начальник местного Полицейского отделения). Он явился в сопровождении финского военного за паспортами. Мария Ильинична слышала, как прислуга объясняла, что хозяина нет дома, тогда «гости» пожелали говорить с учительницей. Мария Ильинична вышла к ним, пригласила на террасу. Ленсман заявил, что из петербургского учебного округа ввиду прошения М.И.Ульяновой о месте учительницы пришел запрос. Ленсман пытался выяснить политические взгляды мадемуазель. Мария Ильинична, стараясь сохранить серьезность, уверяла его в своей полной благонадежности. Тот степенно кивал головой, слушая ее ответы, и, прощаясь, обещал дать о ней самый благожелательный отзыв. Когда незваные гости ушли, Мария Ильинична перевела дух. Ее окружили дети. На личиках девочек были тревога и недоумение, пришлось их успокоить, сказав, что такой порядок и полиция обходит все дачи. Вернувшийся вечером из города Савельев возмутился этим визитом, ходил на другой день «выяснять отношения», заявил, что он ручается за благонадежность живущих под его крышей. Мария Ильинична усмехнулась: «Не боитесь, Василий Александрович, что я обману ваше доверие?» — «Нет, ведь я не брал с вас слова, что вы будете только учительницей, и хорошо знаю, чем занимается ваша семья!» Через много лет, уже после Октября, Мария Ильинична рекомендовала В.А.Савельева в партию. Сейчас она не пыталась его пропагандировать, она была уверена, что он придет к большевизму, но этот путь каждый человек должен проделать сам.

Мария Ильинична ведет оживленную переписку с Владимиром Ильичем, Анной Ильиничной, с друзьями. Она и здесь получает большое количество периодики, в том числе и «Приволжскую газету». Ее занятия с детьми приходят к концу. Пора опять в дорогу, но у нее много дел в разных городах. Чтобы мать не беспокоилась, она пишет: «Возможно, что удастся уехать дня на 2 — 3 раньше. Надо будет иметь еще немного времени, чтобы похлопотать в Питере. Раньше я собиралась из Питера прямо двинуться к вам, но теперь этот номер не пройдет. Мне очень хочется повидать одного знакомого в Нижнем, поэтому я решила сначала заехать туда. Имело бы, конечно, смысл заехать и в Казань к попечителю, но, во-первых, это уже будет запозданно, а во-вторых, я нисколько не надеюсь на утверждении в провинции».

Эти разъезды, прикрываемые личными или семейными обстоятельствами, связаны с непрерывной подпольной деятельностью всех членов семьи Ульяновых.

Вернувшись в Саратов, Мария Ильинична активно включилась в работу. Ее полицейское досье увеличивается с каждым днем. За ней неотступно следуют шпики. Донесения этих шпиков рисуют внешние проявления жизни Марии Ильиничны. Мы еще будем обращаться к этим каракулям, часто безграмотным, написанным на разных листках и подшитым в дело кем-то из служащих жандармского управления. Пока приведем два, наиболее характерных, за декабрь 1911 года:

«19/XII-11 г. ...Мария Ильина Ульянова, 31 год, кличка Боевая, проживает в доме № 26 Бузик по Угодниковской ул., занимается частными уроками. (Эту кличку — „Боевая“ — она получила от жандармов Саратова. Они верно подметили и ее упорный, энергичный характер, и ее место в социал-демократических кругах города. — Авт.) В 10 часов утра Боевая-Ульянова вышла из дома, пошла в гор. публичную библиотеку, пробыла 1 ч. 50 м., вышла с книгой, прошла в контору редакции „Саратовского листка“, где пробыла 10 м., вышла и отправилась домой».

«20/XII-1911 года. Ульянова-Боевая в 10 ч. 30 м. утра вышла из дома, отправилась в почтовое отделение Биржи, где подала телеграмму, квитанция № 487, после чего прошла в гор. публичную библиотеку, где пробыла 30 м., вышла, пошла в дом 24 Смирнова по Провиантской ул., зашла в парадную с Константиновской улицы, где карточка „Уроки музыки“, откуда спустя 10 минут вышла и отправилась домой».

Полиция работает не за страх, а за совесть. В редакцию «Приволжской газеты» был внедрен провокатор под видом собирателя рекламных объявлений. И все-таки дело двигалось семимильными шагами. Участились стачки и забастовки, регулярно собирались кружки, распространялась партийная литература.

В конце 1911 года Владимир Ильич начинает подготовку к созыву общероссийской партийной конференции. Создана Российская организационная комиссия, которую поддерживают такие крупнейшие организации, как Петербургская, Киевская, Бакинская и т.д. ...За созыв конференции высказались 26 организаций, в том числе и Саратовская. Было решено послать от Саратовской организации своего делегата.

Возглавлял Российскую организационную комиссию Серго Орджоникидзе. Особенно большая работа была проделана в сентябре — октябре 1911 года. Владимир Ильич писал, что наконец после четырех лет развала и разброда собрался русский социал-демократический центр. Ленин в своей статье «Развязка партийного кризиса» подчеркивает важность этого шага и предупреждает, что надо вместе с тем учитывать и предстоящие трудности: «...было бы непростительной наивностью предаваться легковерному оптимизму; трудности предстоят еще гигантские; полицейская травля удесятерилась после опубликования первого русского листка от с.-д. центра; возможно предвидеть долгие и трудные месяцы, новые провалы, новые перерывы в работе. Но главное сделано. Знамя поднято: рабочие кружки по всей России потянулись к нему, и не свалить его теперь никакой контрреволюционной атакой!»[54]

Трудности не пугали членов Саратовской группы. Используя и легальные и нелегальные возможности, удалось собраться и избрать делегата для поездки на Пражскую конференцию. Им стал Воронский, партийная кличка «Валентин». Воронский в это время находился в Николаеве и оттуда имел возможность выехать в Прагу легально. Мария Ильинична посылает в Николаев шифрованное письмо и деньги, а в письме Ленину сообщает о том, кто избран делегатом от Саратовской партийной группы.

Характерно, что позднее в одном из полицейских документов будет определено, что в числе выборщиков были и меньшевики, в том числе Деомид Топуридзе, а делегат на конференцию послан большевистской группой во главе с М.И.Ульяновой.

Полиция прибегает и к открытым репрессиям — арестам, обыскам, разгону кружков и собраний — и стремится использовать провокаторов, как можно больше конспирируя их. В архиве хранятся многочисленные донесения агента, подписывавшего их фамилией «Сергеев». Поражает, как много он знал, он присутствовал при конфиденциальных переговорах, знал клички партийцев, адреса явок. Он нанес Саратовской организации огромный урон и ушел от возмездия в период революции, так как в документах саратовской охранки не было зафиксировано никаких его данных, которые бы помогли определить его подлинное лицо. Прошло почти два десятилетия, участников героической борьбы продолжал волновать вопрос, кто же их предал. Наконец при подробнейшем перекрестном опросе все чаще стало мелькать одно и то же лицо — держатель явочной квартиры. Только в 1934 году он понес наказание.

В воздухе повеяло весной. Все теплее южный ветер, неугомоннее птицы. Мария Ильинична вышла из управы, постояла на крыльце, полной грудью вдыхая весенний воздух, не обращая внимания на входящих и выходящих из присутствия людей. «Пойдемте на Волгу! — раздался за ее спиной голос Кржижановского. — У меня есть полчаса свободных». Они вышли на набережную и удивились — толпы народа на берегу, все неотрывно смотрели на реку. Ледоход.

Мария Ильинична всегда любила Волгу. Ее детство, юность связаны были с великой русской рекой. И сейчас, стоя на набережной, она живо вспоминала, как в Симбирске вместе с братьями и сестрами бегали смотреть великое таинство пробуждающейся природы — ледоход. Река жила и двигалась. Она, вздыхая, ломала ледяной покров. Огромные льдины вдруг вставали на ребро, нестерпимо блестя в лучах солнца, опускались в глубину, а затем, подхваченные течением, устремлялись вперед, к морю. Это бурное клокотание, постоянное изменение поверхности реки и неудержимое движение завораживали. Мозаика льдин менялась, они крошились, разбиваясь на мелкие кусочки, группировались вокруг огромных монолитов и плыли, плыли, не в силах сопротивляться могучему водному потоку. Река, как бы проснувшись после зимней спячки, освободившись от оков, мерно и величаво несла свои воды, упорно отрывая от берега все новые, цеплявшиеся за него льдины.

Мария Ильинична и Станислав Станиславович молча наблюдали эту всегда новую и всегда волнующую картину. «Вот так и революция зреет в глубине народных масс, — думала Ульянова. — А потом прорвется мощным потоком и все сметет на своем пути!» Как бы отвечая ее мыслям, Кржижановский медленно проговорил, не отрывая взгляда от реки: «Да... такое движение не остановишь...» Они понимающе улыбнулись друг другу и, не обращая внимания на соглядатая, который за ними последовал, пошли в центр города. Они нарочно шли по самым людным улицам, а на перекрестке внезапно разошлись в прямо противоположные стороны. Шпик заколебался, затем решительно последовал за Марией Ильиничной и был разочарован, когда она, никуда не зайдя и ни с кем не встретившись, вошла в подъезд своего дома.