Жизнь замечательных людей (№255) - Мария Ульянова

Спасибо за большое, милое письмо! Очень рада, что ты чувствуешь себя хорошо, но не живи все же чересчур по-пролетарски, чересчур в «святой обители»! Ты поразительно долго живешь на 50 р., а это не дело... Давай своей прислуге варить кашу, зажарить кусок мяса или телятины! Помни, что теперь силы у тебя уже не те, что раньше, и от пренебрежения питанием добра не выйдет. Так помни же, смотри!..

У нас, как ты и по газетам, верно, видишь, веселого мало. Это время болезтей, я совсем никого не вижу. Заявлялся ко мне кое-кто, но интересного мало... О Пете, конечно, ничего не знаю. Да и как справиться о нем?..» Весьма осторожно сообщает Анна Ильинична об обстановке в Петербурге. «Болезти» — это аресты. Все связи затруднены, но им трудности не впервой. И регулярно идут письма из Швейцарии от Ленина и в Петербург и в Москву. Идут и шифрованные послания, подписанные коротеньким: «Катя», то есть директивные письма ЦК, написанные Крупской.

Мария Ильинична готовится к экзаменам на звание сестры милосердия. Она уже не раз дежурила в госпиталях, ухаживала за ранеными, слушала их рассказы о боях, о полной неподготовленности к войне. То, что скупо мелькает на страницах газет, что надо выуживать из фронтовых сводок, теперь оживает в рассказах людей, вырвавшихся из кровавой бойни. Чувствуется, что армия бурлит, что она недовольна снабжением, командованием. Большевики-агитаторы разворачивают работу и встречают полное сочувствие.

Как всегда перед экзаменами, Мария Ильинична ужасно волнуется. Она до конца жизни не смогла избавиться от внутренней застенчивости, от преуменьшения своих сил, своих знаний. И поэтому она сидит над анатомическими атласами, фармацевтическими справочниками, вновь и вновь тренируется в перевязках. Наконец все позади. На руках у нее свидетельство, выданное Московским университетским институтом для лечения страдающих опухолями, при котором существовали курсы. В документе, заверенном всеми печатями и подписями профессоров, говорится: «Настоящее свидетельство выдано Ульяновой Марии Ильиничне в том, что Ульянова состояла слушательницей курсов для сестер милосердия с 1 февраля по 15 апреля текущего года, ...успешно выдержала теоретические испытания и исполнила все практические занятия по программе Красного Креста...»[70]

Она просила, чтобы ее назначили в лечебно-питательный отряд, направлявшийся в Галицию, где в это время шли тяжелые, кровопролитные бои. С отрядом познакомилась лишь перед самым отъездом, он состоял всего из пяти человек — женщины-врача, она только что окончила университет, по происхождению польки, и поэтому-то ее и послали в Галицию; уполномоченным по организационным и финансовым вопросам был писатель Александр Серафимович Серафимович, попавший в отряд с большим трудом, — ему не доверяли, боялись его корреспонденций с места событий; за Александра Серафимовича заступился известный ученый — академик Богораз-Тан; «нижними чинами» в отряде были Мария Ильинична, молоденькая девушка-медичка Алина и «брат», кончивший курсы фельдшеров.

Отъезд был назначен на 13 апреля. Марию Ильиничну огорчила невозможность поехать проститься с матерью, ведь та стала совсем старенькой и все чаще прихварывает. Она не пыталась удержать дочь от опасной поездки, понимая, что здесь не только душевный порыв, а прежде всего партийное дело.

На вокзале царила обычная суматоха. Александр Серафимович помог женщинам устроиться в их купе.

Разместившись, они обменивались ничего не значащими фразами. Последние минуты перед отправлением всегда самые томительные. Медленно поплыл мимо окоп Киевский вокзал.

В дверь купе постучали, и в ответ на разрешение войти появился Серафимович. «Что это вы тут приуныли? Впереди не менее двух суток отдыха. Готовьтесь, набирайтесь сил. Думаю, что обстановку мы застанем тяжелую».

Завязался разговор, и Мария Ильинична узнала, что Александр Серафимович хорошо знал ее старшего брата Александра, с которым одновременно учился в Петербургском университете. Мария Ильинична жадно слушала его рассказ о старшем брате, она его почти не помнила. Александр Серафимович с удовольствием вспоминал юность и тех, с кем начинал путь революционера. «...Казнь Александра Ильича для всех нас была большой трагедией. Мы любили его, он был талантлив, бесстрашен, чист...»

Утро застало их далеко от Москвы. Теперь им навстречу все чаще попадались такие же, как их, санитарные поезда, только они были заполнены ранеными. Число раненых намного превышало установленную норму. На одном из полустанков Марии Ильиничне удалось поговорить с сестрой милосердия встречного поезда. Они ехали как раз из Галиции. Молоденькая сестричка рассказывала, что на поле боя иногда даже не успевают как следует перевязать раны, самое главное — вынести раненых из-под огня. Врачи работают сутками, не хватает медикаментов. Особенно большой урон войскам наносит вражеская артиллерия.

Поезд двигался через Киев, здесь была кратковременная остановка, получали необходимые материалы, но Мария Ильинична сумела навестить кое-кого из старых знакомых, обменяться партийной информацией, передать ленинские антивоенные тезисы.

Командование Юго-Западного фронта располагалось во Львове. Здесь Мария Ильинична оформила все необходимые документы. В ответ на ее прошение зачислить ее сестрой милосердия на Юго-Западный фронт 28 апреля 1915 года ей было вручено следующее удостоверение: «Предъявительница сего Мария Ильинична Ульянова состоит членом Врачебно-Питательного отряда Общества русских врачей им. Н.И.Пирогова. А потому прошу надлежащие власти оказывать ей полное содействие в ее деятельности, а также в свободном проезде по железным дорогам и на лошадях»[71].

Здесь, на фронте, Мария Ильинична встретилась с Верой Михайловной Величкиной, женой Владимира Дмитриевича Бонч-Бруевича, которую знала еще по Женеве. Они поговорили об общих знакомых, Вера Михайловна дала ряд практических советов их врачу и всем членам отряда, весьма неопытным в организационных и практических делах. Условились держать связь; было очень приятно поговорить по душам с близким, все понимающим товарищем. Обменялись и новостями из-за границы. Встречи на фронте коротки. Когда Вера Михайловна уехала, Мария Ильинична долго думала о ней, женщине, видевшей свой долг в помощи страждущим.

За несколько месяцев, проведенных Марией Ильиничной в прифронтовой полосе, в полной мере проявился ее талант организатора. Города Львов, Станислав, Стрый, Коржев были забиты войсками и беженцами. Трудно было найти помещения для госпиталя, для развертывания походной кухни. Трудно выявить всех нуждающихся в крове, питании, одежде, в отправке в тыловые населенные пункты. Марию Ильиничну потрясли нищета, забитость, религиозность трудового люда.

Австрийцы изгнали из прифронтовой полосы все трудоспособное мужское население, остались старики, женщины, дети. Члены отряда составляют списки тех, кому необходимы паек, бесплатное питание. В полуразрушенных хатах, которые топились по-черному, их встречают глаза голодных детей и обезумевших от горя матерей. Крестьянки бросаются на колени, целуют руки, бессильно плачут. Над Галицией стоит общий вопль: «Хлеба!»

Опорным пунктом отряда становится небольшое карпатское село Тисменицы. А.С.Серафимович писал: «Тисменицы — типичное галицийское местечко: в центре густо, тесно и грязно стоят большие и малые каменные дома, униатская церковь, костел, синагога, школы; грязная базарная площадь, лавки и бесчисленное количество крохотных еврейских лавчонок, где обычно кипит своеобразная жизнь...

Наш отряд занимает большое станционное здание на самом краю местечка. Перед нами, налево — лесистые предгорья Карпат, прямо — зеленеющие поля, окопы да болотца, где, надсаживаясь, кричат лягушки, дергачи; а направо, как стрела, впивается в далекие синеющие перелески тонкая нить убегающего шоссе. По нем, курясь дымками, проносятся издали, как игрушечные, военные автомобили или тяжело и подолгу громыхают обозы, артиллерийские парки. Горизонт замыкается дымными очертаниями Карпат.

На станции — большие, звонкие, пустые комнаты, на стенах по черному полю надписи мелом на трех языках о прибытии и отходе изменивших расписание поездов — последние надписи торопливо ушедших бывших хозяев».

Членам отряда все нужно было организовать самим — доставать и вкапывать огромные котлы, варить пищу и распределять ее, доставлять продукты и составлять списки наиболее нуждавшихся.

Как только в окрестностях распространился слух о том, что в Тисменицах кормят голодных, со всех сторон потянулись к станции люди, нет, тени людей — худые, в отрепьях, с лихорадочно горевшими глазами. В очередях возникали ссоры, драки. Кто-то имел корову и все-таки пришел на пункт, женщины выталкивают ту, кормить которую считают несправедливым. Стон стоит над станцией, несмолкаемый плач детей. Сколько людей умерло тут же, на станции, не успев получить свой паек. Ряды голодных смыкаются, на мертвых не обращают внимания.

Члены отряда постоянно выезжают к линии фронта со специальными вагонами. Как-то на одном из фронтовых участков встретили коллег — санитарный поезд, организованный великой княгиней (сестрой царя) Ксенией Александровной. Здесь было вдоволь сахара, муки и других продуктов, прекрасно оборудованные кухни, но персонал не очень затруднял себя работой. В 6 часов вечера пункт закрывался, и тут уж глотка воды нельзя было допроситься. Появление пироговцев (так называли членов общества врачей имени Пирогова) было встречено с ужасом. «Ради бога, уезжайте! — заламывая руки, взывала одна из распорядительниц. — Вы соберете здесь всю округу! Ведь всех все равно не накормишь и не обогреешь». Но члены отряда решили не отступать. Маленький полустанок наполнился ранеными и голодными, походная кухня дымила не переставая. Пришлось поработать и дамам-благотворительницам. Серафимович смеялся: «Ну, пока мы здесь, хоть ведомости у них будут не фальшивы!»

Письма Марии Ильиничны из Галиции очень кратки, их единственная цель — успокоить мать и старшую сестру. Так, в мае, в период активных военных действий, когда австро-германские войска перешли в наступление, стремясь окружить русские войска, находящиеся в Польше и Галиции, Мария Ильинична пишет из Тисмениц:

«Дорогая мамочка!

Пишу тебе из Тисменицы, куда приехали вчера. Надеялась получить здесь ваши письма, но оказия их забыла, сказали только, что лежат во Львове два. На днях будет, вероятно, еще оказия, а не то сама съезжу во Львов за ними. Тогда напишу большое письмо, потому что не уверена, что это дойдет отсюда. Нового адреса не даю, потому что еще не знаю хорошенько, где обоснуюсь. Пишите пока на Львов. Я здорова. Публика у нас очень хорошая и заботливая. Живем дружно. Занимаем сейчас большой станционный дом, оставленный австрийцами. Хотят здесь устроить амбулаторию и столовую. Ну, пока до свидания, дорогие, будьте здоровы. Целую крепко...»

Мать и сестра в далеком Петербурге стараются прочесть между строк что-либо о действительном положении вещей. С тревогой читают и перечитывают военные сводки. Идут тяжелые бои. Мать старается утешить себя тем, что Маняша хорошо справляется с обязанностями сестры милосердия и что ей по душе эта работа. А там, за тысячи километров от Петербурга, в маленький населенный пункт, едва видный на карте — Тисменицы, — хлынул поток раненых. Их было так много, что на передовой их не успевали перевязывать, часто санитарные фуры привозили раненых вперемежку с умершими, и покойников складывали вместе с живыми в барак.

Александр Серафимович так описывает те дни в корреспонденции, которую отказались напечатать: «...раненые лежали в огромном бараке на нарах и под нарами, заняв все проходы, весь пол. Валялось более трехсот раненых, из них многие были ранены тяжело, с вывалившимися кишками, с оторванными конечностями. По всему бараку неслись стоны, хрипы. И лежали раненые буквально без всякой помощи, некормленые, неперевязанные, даже соломы не подстилали на досках...

Наш отряд тогда буквально сбился с ног. Женщина-врач нашего отряда и Мария Ильинична Ульянова, а также и остальные работали без передышки, до того, что стали зеленые, — с раннего утра до глубокой ночи». Отдыхать не шли, а валились тут же, за стеной барака в палатке, и забывались на три-четыре часа тяжелым, полным кошмаров сном.

Для обслуживания раненых не хватало элементарного — бинтов, ваты, дезинфицирующих средств. Марии Ильиничне казалось, что она никогда не избавится от тошнотворного запаха крови и гноя, который пропитал все вокруг, въелся не только в одежду, проник в поры ее кожи. Глядя, как самоотверженно работают товарищи, Мария Ильинична восхищалась их стойкостью, самоотверженностью и не замечала, что сама работает сверх всяких сил. Ее энергия неиссякаема, она все время оказывается именно там, где в тот или иной момент особенно нужна. Как и все товарищи, она не гнушается никакой работы. Здесь никто уже не различает функций — вместе принимают раненых, вместе обрабатывают и бинтуют раны, кормят солдат и варят пищу, стирают и скатывают бинты. Пройдут годы, но впечатления от тех страшных фронтовых дней долго будут тревожить Марию Ильиничну. Нет, нет да и всплывут вдруг в памяти лица простых русских солдат, полные страдания и благодарности за помощь. Вот она пробирается по бараку, стараясь обойти лежащих, не потревожить их, и все лица поворачиваются в ее сторону. Кто просит: «Сестрица, пить!», «Сестрица, поправь повязку», кто-то мечется в бреду... И неотвязные, полные тоски и надежды взгляды. Нет времени перевести дух. Как живой челнок, она движется непрерывно из одного конца барака в другой — поит, кормит, перевязывает, просто шепчет ласковые, утешительные слова, кладет маленькую прохладную ладонь на чей-то пылающий лоб. И старается скрыть разрывающее грудь отчаяние: ведь их помощь — капля в море, и как часто оказывается она опоздавшей.

Марию Ильиничну гложет неотвязная тревога за Станислава. Они неожиданно встретились во Львове. Кржижановский служит в 8-й армии, армия введена в бои. Их свидание было коротким, адреса, которыми они обменялись, условными — все менялось мгновенно. В каждом новом раненом Мария Ильинична боится увидеть дорогого ей человека. Страшится заглядывать в сводки с именами погибших. Верит и не верит этим сводкам — она видит, какая вокруг царит сумятица.

Война во всем ее объеме проходит перед глазами. Мария Ильинична наблюдает, как растет среди солдат ненависть к войне и к тем, кто устилает трупами русских солдат поля Польши, Румынии, Австрии. Здесь, в окопах, революционизация масс идет невиданными темпами. Положение тяжелое, и все-таки в окопы проникают прокламации и листовки, действуют большевистские ячейки. К большевистским агитаторам прислушиваются все большие слои солдат. Мария Ильинична часто беседует с Александром Серафимовичем, совмещающим обязанности в отряде с обязанностями корреспондента московских газет. Пишет он урывками, пишет ярко, с болью, с осуждением империалистической бойни, и, конечно, многие его корреспонденции были уничтожены и в печать не попали.

Писатель бывает во Львове и отвозит туда письма Марии Ильиничны, привозит ей корреспонденцию. Она теперь часто выезжает на различные участки боевых действий, сопровождает обозы с ранеными и не имеет ни минуты, чтобы написать открытку в Питер. Но если ей это удается, то открытки полны успокоительных заверений: «Еду сейчас в Тисменицы... Там полное спокойствие и тишина, но писать оттуда трудно, так и знайте, если не будет писем от меня...» Это не случайные опасения — начинаются страшные дни сражения под Коршевом. Теперь санитарный отряд вплотную придвинулся к району боевых действий. Гул снарядов не утихает ни на минуту. У Марии Ильиничны выработалась привычка при перевязке низко наклоняться над раненым, закрывая его собой.

Отряд отступает вместе с армией. Дороги забиты беженцами, ранеными, отступающими. В воздухе непрекращающийся гул артиллерийской канонады, запах гари плывет над колоннами. Их подвода (в отряде всего пять человек) как бы влилась в общее течение. Лошаденки тянут из последних сил. Вот и Львов. Город обезлюдел, магазины закрыты, висят объявления генерал-губернатора, где предлагается всем мужчинам в возрасте 18 — 50 лет добровольно выехать в Волынскую губернию, чтобы избежать австрийской мобилизации. Ходят слухи, что перед сдачей город на три дня отдадут казакам на разграбление. О членах отряда забыли, они сами должны решать, когда покинуть Львов. 5 июня грохот орудий стал нестерпимо близким. Все колеблются: уезжать или до конца досмотреть трагедию отступления. Была опасность, что уже ночью немцы войдут в город. Решили — ехать. 8 июня добрались до Сокаля, который чудом остался цел, без пожаров. Достать квартиру невозможно — в маленьком местечке сгрудилось 50 тысяч человек. Двигались вместе с отступающими, стараясь выполнить свою миссию, — подбирали раненых, кормили голодных.

В эти дни Мария Ильинична отправила домой следующую открытку:

«Дорогая мамочка!

Сегодня уезжаем на лошадях в Сокаль. Пока не даю адреса, потому что не знаю, где мы обоснуемся, но на Львов больше не пиши. Вероятно, дам телеграмму об адресе. Наш отряд растерялся с переездами, и теперь нас только трое, но наш уполномоченный — писатель Серафимович — с нами. Может быть, отыщем и остальных...»

Эти месяцы полны трудностей, лишений, страданий. Но ни в одном письме мы не найдем ни слова жалобы, сожаления о взятых на себя обязанностях. Напротив, как всегда в трудные минуты, Мария Ильинична словно обретала новые силы и умела поддержать и ободрить окружающих. Через год, уже в Москве, Мария Ильинична получит от Александра Серафимовича в подарок книгу его рассказов с такой дарственной надписью: «Марии Ильиничне Ульяновой на память о прошлолетнем нашем странствовании по пустыне галицийской. А.Серафимович». Эту книгу она бережно хранила, и сейчас ее можно видеть в мемориальном музее В.И.Ленина в Кремле.

Пустыня галицийская... Тогда она была забита войсками, обозами, толпами людей, снявшихся с насиженных мест. Орудийные залпы сливались в грозный гул, над долинами стояли облака пыли. Зной усугублял страдания раненых, умирающих.

Это время Мария Ильинична впоследствии назовет «страшными днями ее фронтовой жизни». Наконец русские войска перешли в наступление. Но увидеть этого наступления Марии Ильиничне не удалось. Ее пребывание на фронте было прервано болезнью матери. Не зная точного адреса дочери, Мария Александровна послала письмо во Львов Вере Михайловне Бонч-Бруевич, которая тоже находилась на Юго-Западном фронте. Она просила Веру Михайловну убедить Марию Ильиничну вернуться, так как тяжело заболела и хотела бы ее повидать. Вере Михайловне пришлось долго говорить с Марией Ильиничной. Той не хотелось оставлять отряд, тем более что он и так сократился. Не хотелось покидать друзей в трудных условиях. Да ведь мать так стара, все может случиться...

Опять санитарный поезд, он полон раненых и движется дальше и дальше на восток, увозя их от фронта, от ужасов войны. На сердце неспокойно — там остались товарищи, там продолжают гибнуть люди.

Мария Ильинична лишь на короткий срок съездила к матери и сестре в Петроград. Приезд младшей дочери, похудевшей, но живой и невредимой, как бы влил новые силы в Марию Александровну. Она без устали слушает рассказы дочери, в которых все выглядит обыденно и спокойно. Мать понимает все и не пытается уточнять и расспрашивать о подробностях. Она лишь старается положить лишний кусок на тарелку дочери и, обычно такая сдержанная в проявлении своих чувств, все гладит ее по руке и не спускает глаз с ее лица.

Убедившись, что матери стало лучше, Мария Ильинична вернулась в Москву. Этого требовали интересы партийной работы. Вновь, в который уже раз, Мария Ильинична устраивается на квартире. Малая Грузинская улица тиха и малолюдна. Здесь легко заметить слежку, но в домах много проходных дворов, россыпь небольших домишек помогает конспираторам. Хозяйка квартиры стара и нелюбопытна, к своей постоялице она относится заботливо, по-домашнему. Вернувшись домой со службы — Мария Ильинична, как и до отъезда на фронт, устроилась делопроизводителем в бюро по розыску грузов беженцев, — она всегда застает кипящий самовар, кухарка за небольшую плату помогает готовить нехитрую еду военного времени. Работа, как и прежде, служит прекрасным местом нелегальных встреч, вместе с Марией Ильиничной в Земско-городском союзе работают многие члены ленинской партии.

Возвращение Ульяновой в Москву совпало с очень тяжелым положением, которое переживала Московская организация большевиков. Летом 1915 года полиция устроила повальные аресты, хватали всех, кто вызывал хоть малейшее подозрение, и в эту густую сеть попали очень многие борцы ленинской партии, в том числе и члены Московского комитета. Основной задачей было восстановление МК. Главная трудность состояла в том, что оставшиеся на свободе товарищи тоже находились под неусыпным полицейским наблюдением. Возвращение в Москву Марии Ильиничны не прошло незамеченным. В ее полицейском досье сразу появляется соответствующая отметка.

В период летних арестов жандармам удалось разгромить нелегальную большевистскую типографию, что поставило организацию в еще более тяжелое положение. Пришлось вернуться к старому, «дедовскому» способу печатания необходимой литературы — гектографу и пишущим машинкам. Теперь во многих квартирах по ночам стучат машинки. Один из членов группы, которой руководила Мария Ильинична, В.Елагин, за одну ночь сумел отпечатать 100 экземпляров знаменитых тезисов Ленина о войне, и наутро они разлетелись по всему городу. Их читали, передавали из рук в руки, обсуждали, размножали уже средствами самих маленьких подгруппок.

Неожиданно через кольцо фронтов оказией была передана Марии Ильиничне брошюра Владимира Ильича «Социализм и война». Она читала и перечитывала пламенные, гневные строки и как бы слышала голос старшего брата. Она понимала, что до широчайших масс должно как можно скорее дойти его слово: «Война, несомненно, породила самый резкий кризис и обострила бедствия масс невероятно. Реакционный характер этой войны, бесстыдная ложь буржуазии всех стран, прикрывающей свои грабительские цели „национальной“ идеологией, все это на почве объективно-революционной ситуации неминуемо создает революционные настроения в массах. Наш долг — помочь осознать эти настроения, углубить и оформить их. Эту задачу правильно выражает лишь лозунг превращения империалистической войны в войну гражданскую, и всякая последовательная классовая борьба во время войны, всякая серьезно проводимая тактика „массовых действий“ неминуемо ведет к этому»[72].

Мария Ильинична не спала несколько ночей, она перепечатывала книгу Владимира Ильича. Стопка готовых листовок все росла. Книгу Ленина ждут.

Маленькая, скромно изданная брошюрка, но каждая ее строка — нужнейшее оружие в борьбе с самодержавием.

Опять застучали клавиши пишущей машинки. Наконец поставлена последняя точка. Взглянув на часы, Мария Ильинична заторопилась — для отдыха времени уже не оставалось. Она быстрыми и точными движениями стала раскладывать листки, подбирая их по экземплярам. За 6 ночей ей удалось напечатать 25 экземпляров. Немного, конечно, но товарищи быстро увеличат это количество. Гимнастика, привычное обтирание холодной водой, и только для завтрака времени не хватило. Прикинув, как лучше спрятать готовый материал, решила рискнуть — взять саквояж, который, конечно, заметят шпики. Придется вечером заехать к портнихе, пусть думают, что в саквояже материал. Увезти сразу все 25 экземпляров не удалось. Остальные она перевезла постепенно, пряча под теплой жакеткой. Товарищи по очереди заходили к ней на службу, и каждый незаметно получал «подарок». «Прочтите, расскажите самым надежным товарищам, если можно, размножьте», — напутствовала Ульянова друзей.

Мария Ильинична имела многосторонние связи с рабочими группами и кружками интеллигентов. Она их объединяла, помогала вырабатывать общую платформу и способы борьбы.

Академик К.В.Островитянов, тогда еще студент, был одним из тех, кто работал под руководством Марии Ильиничны в предреволюционные годы. Он был связан с ней через Земский союз, по ее заданию вел работу среди студентов Коммерческого института. Его деятельность также нашла отражение в донесении полиции: «В Сокольническом районе... ведет работу какой-то студент Московского императорского университета „Константин“, связанный с сестрой Ленина». Именно эта связь с Марией Ильиничной и кажется жандармам особенно опасной, так как от нее тянется прямая дорога туда, за границу, к Ульянову-Ленину, чьи идеи так властно овладевают массами сейчас, когда все больше растет недовольство империалистической войной, в которой Россия терпит поражение.

Ширится волна стачек и забастовок. Правительство лавирует. Создаются военно-промышленные комитеты. По замыслу их организаторов комитеты должны прививать рабочим оборонческие настроения. По призыву большевиков на заводах и фабриках большинства крупных городов проводится бойкот выборов в эти комитеты. На каждой фабрике, на каждом заводе разворачиваются ожесточенные баталии между большевиками и оборонцами всех мастей. Агитация идет и массовая и индивидуальная. Дорог каждый голос, он может оказаться решающим. В одном из писем брату Анна Ильинична сообщает из Петрограда: «Дорогой друг! Спешу поделиться с Вами известием о большой и прекрасной победе, одержанной нами на выборах в военно-промышленный комитет. Выбрано выборщиков было много меньшевиков и народников: наши потерпели фиаско на многих заводах. Меньшевики, среди которых больше людей тертых, красноречивых, праздновали уже победу. Их был председатель на собрании выборщиков 27-го числа, был принят их порядок дня... Они уже потирали руки. И вдруг большинством всего голосов в 10... проходит большевистское решение не участвовать в военно-промышленном комитете и уполномоченных туда не посылать... При выборе выборщиков происходили курьезные выборные явления. На некоторых заводах выбирают меньшевика, а наказ дают ему большевистский...»

В Москве из-за отсутствия постоянного большевистского комитета положение сложилось напряженное. Членов МК периодически арестовывают. Но работа не останавливается. Несмотря на репрессии, в разных концах города проходят собрания и сходки. Они вырабатывают единую большевистскую платформу по вопросу об отношении к войне. Затем Московский комитет печатает специальную «Прокламацию Московской организации РСДРП (б) против войны», в выработке и выпуске которой Мария Ильинична принимала самое активное участие. Она спешит переслать этот документ, имеющий важнейшее историческое значение, брату в Швейцарию. В своем письме она сообщает: «Прилагаемая платформа отражает умонастроение передовых слоев московского пролетариата. Она была проведена через районные собрания Московской организации.

Корней у этой организации мало, и они не глубоки. О настроении широких масс ничего определенного сказать не могу. Оно выражается в целом ряде забастовок. Но забастовки эти ни в Москве, ни в губернии не выдвигают политических лозунгов, хотя и отличаются единодушием. Часто затягиваются. Получаемые уступки (повышение заработной платы) отстают от обостряющейся дороговизны.

Забастовка на зав. Динамо (Симонова слобода) привела к закрытию завода. Военнообязанных (250 чел.) отправили к воинскому начальнику. Требовали освобождения арестованных членов правления больничной кассы и секретаря. На этом заводе успешно и в большом количестве вырабатывались шрапнельные снаряды. Завод стоит уже недели две. Охранка работает как никогда. В одиночках сидят по двое. Обысков почти не делают. Хватают на улицах, чистят Москву.

Потребность получить политически руководящий центр мучает сознательных. Целый ряд попыток созвать межрайонное собрание для выбора Московского комитета и для выработки платформы не удался. Решено создать временно Московский комитет из выбранных по районам. Пять районов выбрали. Было первое чисто организационное собрание. Следующее должно было рассмотреть и поставить штемпель временного МК под прилагаемыми документами. Новые аресты в связи с текущими забастовками не дали пока возможности вторично собраться. При таких выборах состав получается для политического руководства малоспособный, но все же единомыслящий.

Нужен опытный техник для постановки регулярного выпуска листков. Нужное для этой постановки имеется. Нужен опытный секретарь для МК...»

Письмо не только характеризует обстановку в Москве в 1915 году, оно показывает глубокое знание Марией Ильиничной этой обстановки и понимание задач, стоящих перед большевиками города. Ни повальные аресты, ни провокаторы не могут задержать нарастания революционного подъема. На место выбывших бойцов немедленно встают новые, но они нуждаются в опытном и самоотверженном руководителе. Для многих партийцев тех лет таким руководителем и идейным наставником была младшая сестра Ленина.

Среди этих трудных, полных напряженной работы дней большую радость приносит встреча с родными и близкими людьми. По дороге из командировки заехал в Москву Марк Тимофеевич. Комната кажется теплее и уютнее, когда в ней звучит глубокий бас Марка. Он рассказывает о своих поездках по стране, о встречах с людьми, о положении в отдаленных губерниях. В его присутствии даже старенький хозяйский самовар по-особому ласково поет свою песню. Мария Ильинична радуется приезду друга, жаль отпускать его из Москвы. Решили отпраздновать встречу, сходили в театр. Даже в те трудные военные годы попасть в Московский Художественный нелегко. Ночь стояли в очереди, чтобы достать входные билеты, получили колоссальное удовольствие от спектакля.

Уехал Марк Тимофеевич, но зато совершенно неожиданно появился в Москве Станислав Станиславович, полк которого проходил в Курске переформирование. Несколько дней, заполненных встречами, воспоминаниями, прогнозами на будущее, пролетели незаметно. И опять наступила пора тревожного ожидания писем с фронта. Они очень редки, эти письма. Очень дружественны, теплы, полны рассказов о происходящем, но Мария Ильинична ясно понимает, что нет в них того чувства, которое владеет ею самой. И все-таки какое счастье получать их!

Почти вся переписка ее с Кржижановским исчезла. Сохранилось письмо с поздравлением к новому, 1916 году. Оно написано на маленьких листках, как тогда говорилось, «дамской» бумаги с золотым обрезом и вытисненными по углам цветами.