Жажда справедливости. Избранный

Глава XXVII

СЛЕДСТВИЕ

О, ограниченность мышленья;

всё то, что «свыше», не возможно.

Он курил сигарету за сигаретой. «Сон, сон, сон… К черту сон!— думал он.— Какой тут сон, когда голова идет кругом? Если я не свихнусь после этого дела, то уже никогда не смогу спать спокойно!» В дверь кабинета постучали.

—Кто там?— нетерпеливо и раздраженно бросил он.

Вошел Просвиркин с залепленным виском с кипою бумаг в руке.

—Товарищ майор…— начал было Иннокентий Алексеевич, но Сидоренко его перебил:

—Что у вас там? И без церемоний. Я и так кляну свое начальство, которое направило меня в этот город.

Капитан подошел, поставил бумаги и папки на стол и сел.

—Угощайтесь,— кивнул майор на пачку «Мальборо»,— мне они, признаться, осточертели. Я-то уже, наверное, десятую прикончил. Помру скоро от рака легких. Вот дьявольщина!.. Ну, слышно что-нибудь о нашей шайке? Вы хоть как-то систематизировали эти смерти и несчастные случаи?

Просвиркин закурил сигарету, достал из верхней папки листок и сказал:

—Все смерти, несчастные случаи, странные пришествия мы собрали в хронологическом порядке. На основании всех этих данных можно заключить, что в городе сцепились две группы.

—Я полагаю, всё началось с Семечкина?

Просвиркин затянулся и ответил:

—Да, именно с исчезновения Семечкина из своей квартиры. Он утверждает, что попал на Ново-Вокзальную прямо из квартиры.

—Что, по воздуху?

—По его показаниям выходит, что так. Тут еще и Шмакова настаивает на своем и ни в коем случае не хочет придерживаться более логичной версии. Да и по всему выходит, что она неизвестно откуда появилась в подъезде. Как она сказала, дословно: «...была перенесена в подъезд дома». Ее обнаружили двое стариков. Опять выходит, что по воздуху. И вот еще что...— Просвиркин замялся.

—Ну?— вопросительно взглянул на него Сидоренко.

—Я боюсь, что вы не поверите. Даже не знаю, стоит ли говорить...

—Да говорите же! Поверю, не поверю,— хуже уже не будет.

—Их пули не берут.

—Кого не берут? Виконта, бородатого Козлова, Вельду, попугая Цезаря, этого, как его, графа Леонарда? Бог мой, что за имена!

—Да. Я стрелял в Козлова и Виконта. Пули пролетали, словно сквозь пустое место. Обе мы нашли при осмотре квартиры,— ответил капитан, боясь, что его поднимут на смех. Но майор просто посмотрел на него своими красивыми глазами, в которых читалась бесконечная усталость, и, раздавив потухший окурок в пепельнице, проворчал:

—Подумаешь— новость. У нас вон трупы по городу бродят, и ничего.

—Многие думают, что это фокусники,— продолжал Просвиркин.— Следователи никаким этим чудесам не находят сколько-нибудь логических объяснений.

—Да, кстати,— ожившим голосом заговорил Сидоренко,— вы сказали,— Свинцов представился ангелом. Так?

—Да,— сказал Просвиркин, стряхивая пепел с сигареты.— Я, если честно говорить, начинаю верить во сверхъестественность происходящего. В него стреляли из автомата,— многозначительно добавил он.— Я с ума сойду!

—Ну-ну, не один вы. Я вам всем верю. Верю. Многое здесь не только не понятно, но и попахивает элементами чертовщины. А что вы получили на всех?

Достав из папки другой листок, капитан сказал:

—Практически ничего. Пусто. Они как будто появились из воздуха. Никого с их описаниями мы не нашли. Их просто не существует. Только вот еще что. На квартире Гребенцова Ивана Анатольевича обнаружена была рукопись на латинском языке. Дату нашим экспертам удалось установить. Это сороковой год до нашей эры. Сочинение Марка Туллия Цицерона.

Сидоренко даже присвистнул.

—Дальше,— сказал он.

—Примерный перевод таков: «Разверзлось Небо и пришел Он. Он был Первым, потом пришли другие. Второй, Третий, Четвертый, Пятый, Шестой, Седьмой,— все они боролись против слуг Люцифера. И я, Цицерон, встал на их сторону, дабы вести войну с пороком. Я получил бессмертие в обмен на свободу. Я получил черный плащ и кинжал в обмен на свое имя. Я стал всем и ничем единовременно. Но я лишился имени, я должен умереть, чтобы жить вечно. Уже всё расписано, через три года я буду мертв».

—Путано как-то. Смахивает на считалку. И как это все объяснить?

—Установлено, что это не подделка. А также удалось установить, что Гребенцов— это не настоящая его фамилия, как и все другое. На самом деле его звали Капустин Леонид Матвеевич. После оказалось, что и это— ложь. Мы установили, что Гребенцов жил под сотнями разных фамилий и проследили его до тысяча девятьсот четвертого года. Один из историков предположил, что, если бы он верил в бога и во всякие там чудеса, то мог бы поверить, что это все один человек.— Капитан плеснул из стоящего рядом графина воды в стакан и отпил.

—А этот манускрипт,— сказал Сидоренко,— говорит о бессмертии Цицерона. Можно подумать, что он прожил больше двух тысяч лет и стал Гребенцовым.

—Не совсем, Леонид Васильевич. В его квартире найдены документы на имя Василия Олеговича Несмёнова. Документы подлинные, но самому Несмёнову не принадлежали.

—Тогда что же?

—Они новые.— Иннокентий Алексеевич отхлебнул из своего бокала еще.

—Понятно. А кто такой этот Несмёнов?

—Журналист, посланный в Чечню. Пропал без вести. И что интересно, мы так и не смогли установить, где документы печатались. Гребенцов решил опять сменить имя и род деятельности.

Закурив новую сигарету, майор пригладил свою бог знает сколько времени не чесаную шевелюру и спросил:

—Что-нибудь еще удалось узнать?

—Да. Тридцатидвухлетний Кобальт Александр Владимирович приехал в десять часов утра в четверг поездом из Москвы. Подобная ситуация. Он являлся помощником прокурора в какой-то прокуратуре Москвы. Проследили до тысяча семьсот двадцать пятого года. В Лондоне в этом году родился мальчик. Назвали Освальдом. Погиб от удара молнией, как говорится в свидетельстве о смерти. Похоронен. В 1895 году была произведена эксгумация в связи с тем, что этого самого Освальда задержала полиция. В могиле трупа не оказалось. Его делом занимались долго. Кого-то убил. Его приговорили к смертной казни. Но он бежал. Больше о нем ничего не было известно. В прокуратуру он пришел пять лет назад простым следователем. Вот, пожалуй, и всё.

—Ну что ж, Иннокентий Алексеевич, пока что хватит. На сегодня это всё.— Сидоренко поднялся.— Документы— ко мне в сейф.

Леонид Васильевич отпер железную дверь сейфа. Просвиркин сунул внутрь стального ящика папки. Закрыв дверцу, Сидоренко спросил:

—А что там со взломом? Куда делись портреты? Раздавив окурок, Иннокентий Алексеевич ответил:

—Никакого взлома не было. Всё, что осталось от портретов,— это кучка пепла на полу архива. Сторож ничего не помнит. Он едва смог произнести свою фамилию. По его словам выходит, что Свинцов появился перед ним, когда он пил чай, ткнул пальцем в лоб, и после этого Лавров ничего не помнит. Привели его в чувство врачи «скорой».

—Хорошо— копии остались. Странно, что последние три дня были сравнительно спокойными, если не считать гибели Степашина и его сына. А как там Семечкина?

—Не пожелала выехать в город. И вообще интересно то, что она говорит: «Если эти люди хотят попользоваться моей квартирой, то пусть. Я вмешиваться не буду». Муж ее опять пропал. Его последний раз видели около ларька, где он купил две бутылки водки. Одну нашли разбитой на площадке его подъезда, а вторая пустая стоит у него в кухне.— Просвиркин подошел к двери.

—Ну что ж, до свидания, Иннокентий Алексеевич,— попрощался Сидоренко.— Надеюсь, до утра ничего не произойдет. Этот понедельник был спокойным.

—Сплюньте, товарищ майор, — суеверно произнес атеист Просвиркин, но товарищ майор не сплюнул; лишь его губы растянулись в какой-то невеселой, вымученной улыбке.

Старые часы, стоявшие в углу кабинета, пробили десять раз. Иннокентий Алексеевич Просвиркин дождался последнего удара, потом произнес:

—До завтра.— И вышел из кабинета.

—Полковник требует отчет,— пробурчал себе под нос майор,— и будь я проклят, если, написав его, смогу хоть что-то логично объяснить! Восемнадцать смертей— черт бы побрал этот город!

Вряд ли майору милиции Леониду Васильевичу Сидоренко могло придти в его разрываемую каждый день со дня приезда в Самару болями голову, что именно это восклицание, а не те слова, которые он намеревался произнести перед полковником в среду, является объяснением всех сумасшедших происшествий. Впрочем, у майора родятся сегодня ночью кое-какие подозрения на счет сих необычных событий, но только эти подозрения подозрениями и останутся. Однако— всё по порядку.

* * *

Иннокентий Алексеевич отпер дверь своей квартиры и тут же услышал бормотания. Освободившись от верхней одежды, капитан милиции шагнул в кухню. Взору его предстала весьма живописная картина: Ирина Александровна стояла на коленях перед иконой и усердно молилась. Когда она поняла, что не одна в квартире, то быстро поднялась, чего с нею никогда не было, так как муж для нее обыкновенно был немногим более материален, чем пустота.

—А, это ты,— бросила, как ни в чем не бывало, Ирина Александровна.— Как на работе?

Сказать, что Просвиркин был удивлен отсутствию неудовольствия со стороны супруги,— значит— не сказать ничего. Проще говоря, он застыл в изумлении.

—Язык проглотил?— опять спросила жена.

—Что с тобой?— получила она в ответ.

—Со мной? Ничего.

Надобно отметить, что в сей памятный для Иннокентия Алексеевича вечер Ирина Александровна прильнула к нему со всей своей нежностью, а не сторонилась, как раньше, словно прокаженного.

Просвиркин не знал, что подействовало так благотворно на его супругу. Обыкновенно, когда он возвращался поздно, Ирина Александровна поднимала скандал, а сейчас же она снизошла до дружеского разговора. Иннокентий Алексеевич не мог найти никакого объяснения поведению супруги. Он хорошо помнил, как она утром его отчитала из-за того, что пепельница оказалась не там, где ей полагается быть. Иннокентий Алексеевич просто взорвался и выложил своей благоверной супруге всё, что он о ней думает. Столько всего накопилось в его душе, и он изливал это своим громовым голосом добрых пятнадцать минут. А в довершении ко всему добавил: если она будет продолжать в том же духе, то он пошлет ее к черту, и только выиграет на этом. Из-за скандала он опаздывал на работу и указал на сей факт жене. А днем это событие выветрилось из его головы, стоило ему окунуться в дела. И только теперь до него дошло, что именно утренняя встряска подействовала на Ирину так благотворно.

—Будешь ужинать?— кротким голоском спросила супруга. Просвиркин же про себя усмехнулся, но никоим образом не выдал сего, ответив:

—Да, что там у нас?— Он решил принять за должное изменения, кои произошли с его неистовой половиной.

Гречневая каша с великолепно приготовленным мясным подливом пришлась как нельзя кстати. Только теперь Иннокентий Алексеевич понял, как он голоден. Просвиркин только теперь ощутил, что у него есть жена, а не злобный критик всех его действий. Когда он наелся, Ирина Александровна достала из холодильника, ни много ни мало,— бутылку коньяку.

—Что празднуем?— вырвалось у капитана.

—Ничего,— был ответ.— Хорошее настроение.

Заиграла трель телефона на холодильнике. Ирина Александровна взяла трубку и произнесла:

—Алло… Да, здесь, но он ужинает… Срочно? Кеш, тебя,— Протянула телефон Просвиркину.

«Кеша» даже поперхнулся от подобной фамильярности; так ласково его жена называла только в дни их безрассудной молодости, когда они были еще молодыми и глупыми, глупыми до такой степени, что увековечили свою глупость браком.

—Слушаю,— сказала в трубку Иннокентий Алексеевич,— Я только зашел! Что, больше нет никого?.. На вокзале?.. Сколько?.. Хорошо. Машина выехала? Еду.

—Ты уезжаешь?— озабоченно осведомилась Ирина.

—Придется,— сказал Просвиркин.— На вокзале была какая-то драка.

Иннокентий быстро оделся и, поцеловав жену, вышел за порог.

—Береги себя,— крикнула та ему вдогонку. Звук ее голоса эхом разлетелся по подъезду, многократно отражаясь от грязных холодных стен.

* * *

Из зеркала вынырнул Виконт. Он накинулся на бутылку с коньяком и бесцеремонно сделал внушительный глоток из горла. Несколько капель попало на его пиджак.

—Фи, как некрасиво!— воскликнула Вельда.— Ты бы хоть за стол сел.

—А зачем ему садиться за стол?— вставил попугай.— Он у нас манерам и этикету не обучен.

Виконт посмотрел презрительно на Цезаря и произнес:

—В отличие от некоторых я сидел за многими столами, а также сделал честь своим присутствием и королевскому.

—Как прихлебатель,— не унимался Цезарь.

—Довольно,— прервал их Леонард, сидевший на своем обычном месте с котом на коленях.— Как всё обошлось, Виконт?

Виконт улыбнулся.

—Очень хорошо. Куда лучше, чем я надеялся. Шестеро остались около Управления железной дороги. Все живы, только без сознания. Четверо из них весьма известны в делах прокуратуры и находятся в розыске, двое других просто попали под горячую руку. Так что все о’кей.

—Ты вызвал милицию?— спросил граф.

—Я уже подошел к автомату, как подъехали две машины. Кто-то за меня постарался. Стрельба далеко слышна. Да, вот что. Когда подходил к дому, в машину садился Просвиркин. Тоже туда поехал.— Виконт наложил себе жареного мяса и стал с удовольствием его приканчивать.

Зазвенел звонок над входной дверью, Вельда пошла открывать. В зал появился Виталий.

—Отец,— начал он,— я иду с вами.

Леонард ничего не ответил. Он сидел с закрытыми глазами. В комнате воцарилось молчание, длившееся добрых пятнадцать минут. Все молчали. Наконец Сатана произнес:

—Ладно, хуже уже не будет. Он не посмеет приблизиться к тебе, пока я рядом. Если ты останешься здесь, я опасаюсь, что он не придет на встречу.

Виконт демонстративно облизал вилку и, показав ее всем, заявил:

—Пусть только попробует,— будет разговаривать с моей вилкой. Не будь я Виконт Виндетто де ла Вурд!

Попугай загоготал неестественно. А де ла Вурд вынул неизвестно откуда два сияющих в свете свечей револьвера и высыпал на стол рядом с ними гору желтых патронов. Заряжая револьверы, Виконт, произнес:

—Не думаю, что Осиелу понравится глотать платиновые пули.

—В голову ему!— заорал Цезарь.— Меться ему в голову!

Виталий сел за стол. Вельда ему наложила мяса в золотую тарелку, потом села рядом с ним и вытащила из-за спины— ни много, ни мало— «УЗИ», а за ним— длиннющую обойму. Посмотрев брезгливо на виконтовы пистолеты, сказала:

—Дистанционное отрезание головы.

С телевизора раздался злорадный смешок. Все повернулись к Цезарю. Рядом с ним лежала ручная ракетная установка. От такой картины Виталий расхохотался, а Цезарь деловито объяснил:

—Я думаю, что с его головой не следует связываться. А что, если мы разнесем его на кусочки? Как он после соберется?

—Да,— одобрил де ла Вурд,— после твоей обработки он вряд ли сможет кому-либо напакостить.

—Вельда,— заговорил Леонард,— машина у подъезда?

—Да, сир,— ответила покойница.— Мне ее завести?

—Спускайтесь,— приказал граф.— А я с сыном буду внизу через десять минут.

Все исчезли, кроме Леонарда и Серебрякова. Как понял Виталий, попугай тоже будет принимать участие в битве, только он понятия не имел, каким образом.

—Сын, ты уже знаешь, что сегодня ночью мы уберемся из этого мира. Хочу тебе дать на прощание совет. Неукоснительно следуй ему.— Леонард замолчал.

—Я слушаю, отец.

—Возмездие— вещь прекрасная,— продолжал Леонард,— но никогда не превышай своих полномочий. Не пользуйся тем, что ты получил от меня, ради своей прихоти. Не причиняй виновным больше страданий, чем они заслуживают. И еще запомни одно: возможно в скором будущем ты останешься один, совсем один. Береги Наташу; может быть и ничего и не случится. Но, кроме нее берегись женщин, ибо в одной из них— твоя гибель. Тебе будет совсем плохо, ты обозлишься на мир и людей, но ни в коем случае не давай злобе завладеть тобой. Смотри— ты несешь в себе священный огонь, не дай ему погаснуть.

При первых словах Леонарда Виталий ужаснулся: «Так значит Наташа покинет меня?»

—Берегись,— опять сказал граф со странным блеском в своих черных глазах.— Я не хочу тебя тревожить раньше времени, но помни, что возможна ситуация, когда ты понадобишься девушке больше, чем когда-либо.

—Но, отец,— заговорил, поднимаясь с места, Виталий,— вы хотите сказать, что она оставит меня. Так ли следует понимать ваши,— признаться,— весьма призрачные намеки?

—Она по своей воле никогда не оставит тебя. Я не то имел в виду. Но большего я сказать сейчас не могу; сам не совсем уверен, и мне еще не все здесь самому ясно.— Леонард тоже поднялся.— Всё, едем.

* * *

Сидоренко уже поднялся, собираясь идти домой, как вдруг телефон внутренней связи, стоявший на его столе, разразился бешенным звоном.

—Да,— недовольно бросил в трубку майор.

Из трубки послышался голос молодого дежурного:

—Товарищ майор, на ж/д вокзале произошла драка.

—Так что же?— сопротивлялся Леонид Васильевич, прекрасно понимая, что ему сегодня вряд ли удастся заснуть.— Некого послать?

—Выехала бригада, есть раненые и, как только что доложили, четверо находятся в розыске.— В голосе дежурного слышалась мольба.

—Хорошо, сейчас еду.— И майор положил, а точнее сказать— бросил трубку.

«Ну всё, пропала ночь,— пронеслось в его голове.— Что за город такой; что ни день, то какая-нибудь беда?» Он оделся и набрал номер Просвиркина.

Уже во дворе управления какое-то необъяснимое чувство набросилось со всей своей силой на майора. Ему вдруг захотелось напиться, напиться так, чтобы вся ясность и всё беспокойство пропали, смешались с дурманом и оставили его пусть на короткое время. Он злился на себя, на водителя «Жигулей», разрисованных в национальные цвета; тот всё никак не мог завести мотор, и скрежет, пробивавшийся из холодных недр машины, резал слух Сидоренко, причиняя ему большие страдания, чем мысли. В бессильной злобе майор матерно выругался. Стало легче, но беспокойство уже принялось за свою работу, уступив спустя короткое время место ненависти к своей профессии.

Наконец машина завелась. Майор скользнул на переднее сиденье и откинулся на спинку. «Какого черта мне надо было здесь?!— с неестественной для себя злобой думал майор на пути к вокзалу.— Хотел отличиться? Получай! Хорошо, если дело кончится одним выговором. Могут, ведь, разжаловать. Все законы физики и природы летят к чертовой матери! Не сиделось в Москве? Получай! Хлебай эти щи, пока не стошнит!» Машина неслась по заснеженным улицам. Свет фар выхватывал из темноты загулявшихся допоздна прохожих, которые, едва завидев милицейские машины, останавливались и стояли, словно изваяния, провожая их любопытными глазами.

—Будь всё проклято?— в бессильной злобе выругался майор.

—Возьмите,— сказал водитель, молодой парень,— полегчает.

Он протянул Сидоренко фляжку, отпив из которой, майор почувствовал себя легче.

—Спасибо, — поблагодарил он. Подъезжали к вокзалу.

Глава XXVIII

ЛИДИЯ ПЕТРОВНА

Всё земное лишь муки,

лишь скорбь

и лишь слёзы…

Неизв. автор

В эту злополучную ночь Лидия Петровна поднялась с постели, разбуженная зовом собственного желудка. Ее неимоверно трясло и кидало то в жар, то в холод. В довершении всего дико хотелось есть.

Лидия Петровна Блинова, почтенная особа пятидесяти пяти лет, разлепила тяжелые веки и посмотрела на часы, водруженные на телевизор.

—Вот несчастье,— произнесла она, когда рассмотрела цифры; было без двадцати минут полночь.

Объяснимся: Лидия Петровна Блинова являлась служащей какой-то конторы при Кировском РУВД. Она занимала на службе пост инженера, делала вид, что верит в Бога, лезла на работе во все дела без разбора, постоянно была в курсе всего происходящего и, откровенно говоря, старалась напакостить многим коллегам по службе. Будучи очень себялюбивой особой и имея диплом инженера вкупе с почтенным возрастом, она ставила себя выше любого и каждого. Кроме всего прочего, любила разносить всякие сплетни по конторе, обожала в кризисных ситуациях отказываться от своих слов и находить среди своих подчиненных крайнего. Однако в сих мерзостных делах она не достигла особого прогресса. Единственное, в чем преуспела сия особа, так это в увеличении мусора. Занимаясь бумагомарательством, Лидия Петровна изводила каждый день чертову прорву казенной бумаги, называя это издержками творчества. За огромные информационные способности и любовь к писанине эту «творческую натуру» наградили прозвищем «Самарские известия». Ко всем вышеперечисленным способностям можно прибавить еще один талант— стопроцентное лицемерие. Рассыпаясь в любезностях перед кем-либо, инженер Блинова, выказывала столько расположения и понимания, что даже те, кто хорошо знал ее, иногда обманывались. После за глаза Лидия Петровна готова была смешать вас с грязью также искренне, как еще недавно источала лесть. Однако, по правде сказать, всё это происходило как-то несознательно, само собой, так что, дорогой читатель, не следует осуждать или бранить эту женщину за ее отнюдь не редкий дар.

Прекрасно помня, что она поужинала каких-то два часа назад, Лидия Петровна не могла ничего с собою поделать. Она бросилась в кухню и так быстро уничтожила остатки колбасы, которую намеревалась съесть за завтраком, что сама поразилась. Насытив свою плоть, Блинова поняла, что у нее пропало всякое желание спать. Тут что-то ее потянуло к окну в спальной. Она посмотрела на площадь Кирова, находившуюся прямо под окнами и натурально никого там не обнаружила. Следовало бы отойти, отправиться спать или заняться другим делом, а не пялиться в пустоту, однако какая-то неведомая, но властная сила продолжала удерживать ее подле окна. Лидия Петровна смотрела своими зелеными немигающими глазами на памятник Кирову, освещенный фонарями и изгаженный птицами, которые почему-то норовят попасть именно туда, где отсутствует всякая надобность в их помете. Блинова улыбнулась от этих мыслей.

По улице простучал пустой трамвай № 8, и грохот, произведенный ударами его колесами о стыки путей, проник в дом, отчего задрожали стекла. Лидия Петровна стояла и смотрела на проезжающие редкие автомобили, думала о странном голоде, разбудившем в такой неурочный час, думала о том, как отомстить одной подчиненной, с которой недавно повздорила, как составить какой-то график на следующий месяц. Составить так, чтобы всем показать: их мнения не имеют никакого значения и ни во что не ставятся. Она так и стояла у окна, пока, наконец, предчувствие неминуемой беды не прорвалось в ее отравленную злобой на кое-кого душу и не завладело сознанием, вызывая панический ужас и дрожь по всему телу. Несмотря на то, что в квартире от чрезмерного усердия работников местной котельной стояла невыносимая даже в дни собачьего холода на улице жара, Блинова вдруг ощутила какой-то сквозняк, проникающий в пушистые тапочки. А тут еще случилось что-то необъяснимое с сердцем. Оно вдруг сбавило обороты, а потом и вовсе замерло на секунду и забилось снова с удвоенной скоростью и перебоями. Лидия Петровна прекрасно знала все свои болезни, но в этом списке никогда не значилась аритмия. Несмотря на это, она решила принять корвалол, но никак не могла покинуть свой пост у окна, словно связанная невидимыми нитями.

Вдруг взгляд ее привлекло некое движение около памятника. Лидия Петровна прикипела глазами к изваянию. А из-за постамента вышел, а точнее сказать, выскользнул маленький плохо одетый человек и воровато осмотрелся. Взгляд его скользнул по верхним этажам дома Блиновой, и Лидия Петровна вдруг поймала себя на том, что ей хорошо видны маленькие черные глазки человека. В этих глазах отражался белый свет фонарей. Незнакомец вынул из кармана отвратительного пальто очки с толстыми стеклами, нацепил их на глаза, от чего сделался намного гаже и противнее, чем после своего появления; его глаза сделались огромными, как у Ихтиандра, и посмотрел (Лидия Петровна почему-то была в этом уверена) на НЕЕ! Кровь вдруг несмотря на повышенное давление отлила от лица инженера. А незнакомец, не сводя с нее своего взгляда, снял очки и ПОДМИГНУЛ! ей правым глазом.

Больше Лидия Петровна ничего не видела,— ее немедленно покинуло сознание.

И только спустя двое суток она была обнаружена своим сыном, сидящей в неестественной позе на диване с вытаращенными глазами и искаженным ужасом лицом. Врачи констатируют смерть от кровоизлияния в мозг.

* * *

—Ну вот ты мне скажи, какого черта ты врешь?!— орал на широкоплечего парня младший лейтенант, теребя импортную авторучку худыми мозолистыми пальцами.

—Я не вру…— жалобно отвечал допрашиваемый, расстраиваясь оттого, что ему не верят.— Это правда.

—Я что, мальчик пятилетний по-твоему? Ты хочешь, чтобы я поверил в эту сверхъестественную чепуху? Ты сыну моему это расскажи; он поверит. Он любит сказки. А я— нет!

Парень стоял, ссутулившись и смотря из-под бровей на грозного лейтенанта. Он и сам-то ни за что не поверил бы, если б не видел все своими собственными глазами. Но факт был налицо: во время драки вмешался какой-то рыжий со светящимися глазами. Многие, только завидев его, тут же разбежались. А кто не сделал этого, тот остался лежать без сознания. Вот ему и еще троим не повезло. Парень видел, как рыжий кидал какие-то появлявшиеся невесть откуда светящиеся неоновым светом шары в убегающих, и как эти самые шары разрывались над головами и разбрасывали голубые брызги света. Тот, над головой которого этот шар взрывался, падал без сознания. Всё окончилось за каких-нибудь тридцать секунд. И вот теперь Илья (так звали парня) никак не мог втолковать непонятливому милиционеру, что сказанное им— чистейшая правда.

—Они и в самом деле разбрызгивались?— спросил подозрительно ласково лейтенант, брызгая в лицо парню слюной и обдавая его табачным запахом и перегаром.

—Да,— удивляясь перемене тона, среагировал Илья.

—Голубыми брызгами?— неверующий мент всё никак не оставлял своего подкупающего тона.

—Голубыми. Можно закурить?— попросил вдруг Илья, мало надеясь получить что-нибудь сверх крика и обвинения во лжи.

—И что это по-твоему могло быть?— не обращая внимания на просьбу, продолжал лейтенант.

—Не знаю.

—Не знаешь?!— взревел лейтенант. И Илья решил, что он опять будет орать на него, но тот отрывисто бросил: —Отлично.— И поднял трубку телефона внутренней связи.

—Товарищ майор,— говорил лейтенант в трубку,— он несет полную чушь про какие-то шары и рыжего… Да… Рыжий… Вы думаете… Но я же… Конечно, никакой силы… Но как же я могу верить?..— Он долго молчал. Потом проговорил: —Да, слушаюсь.— И, положив трубку, добавил:

—Ну, вот что, с меня хватит. Пусть они сами разбираются.

Через минуту Илья был выдворен из комнаты допроса и отправлен в кабинет, именно кабинет, а не каморку с решетками на окнах. Хотя, по правде говоря, решетки там тоже были. Теперь за него принялись два высоких чина; один на плечах носил капитанские погоны, другой— звездочки майора. Эти не кричали на него, и вообще вели себя очень дружелюбно. Как и полагается людям, занимающим высокое положение.

—Что так рассердило Кошерника?— спросил капитан.

—Вы мне тоже не поверите,— заявил Илья.

—Ну, ну, не будем так категоричны,— сказал со своего места во главе длинного стола майор.— Капитан, покажите ему фоторобот. Возможно— это он.

Капитан звякнул дверью сейфа и бросил листок перед парнем со словами:

—Этот?

—Да!— крикнул Илья, вне себя от непонятной ему радости.

—Не кричите так, а то, чего доброго, кто-нибудь услышит.— Майор сунул сигарету в рот и щелкнул зажигалкой.

—Вы не дадите мне закурить?— попросил парень, изнывая от желания затянуться.

—Берите,— все еще обращаясь на «вы» сказал майор, протянув пачку и зажигалку капитану, чтобы тот ее передал Илье.

—Это,— майор указал на напарника,— капитан Иннокентий Алексеевич. А меня зовут— Леонид Васильевич. Я обещаю вам помочь в вашей беде. Что там на нем?— обратился он к Просвиркину. Тот ответил:

—Пьяный дебош в общественном месте.

—Если вы, ничего не скрывая, расскажете всё! о том, как попали на вокзал и особенно подробно, как этот рыжий расправился с вами, я обещаю, что ваше дурное поведение на этот раз сойдет с рук.— Майор встал.— Обещаете?

Илья узрел здесь выгоду, которую сулит подобное положение, и в его мозгу пронеслось, что не будь он сегодня на вокзале, ему бы дорого обошлась та сумасшедшая попойка, произошедшая месяц назад на дискотеке.

—Да, конечно,— согласился он.

—Но учти,— предупредил Леонид Васильевич, вдруг переходя на «ты»,— если я еще раз услышу о тебе в связи с каким-нибудь делом, то ты получишь по полной программе и даже сверх того. Понятно?

—Понятно,— сказал грустно парень, ощутив неожиданно весь идиотизм своих поступков, которые он раньше воспринимал как доказательство собственной смелости. Он вдруг дал себе слово больше ни во что не ввязываться и упрекнул себя в том, что из-за своего дурацкого желания показать себя чуть ли не причинил матери большую боль. О его похождениях от милиции было известно только отцу,— по правде сказать, человеку мягкому и боящемуся всяких криков и вообще шума. Одно хочу заметить, дорогой читатель: Илья сдержал слово, данное себе.

—Ну, мы вас слушаем,— произнес Сидоренко, нажимая на клавишу записи магнитофона, сокрытого под столом.