Глава 11

На следующее утро, когда Элайн проснулась, было 9.45, и сознание того, что она опоздает с утренним осмотром Джейкоба, помогло ей занять свой ум и не дать воли ужасу предшествующей ночи. Тем не менее, когда она приняла душ и привела себя в порядок, она обнаружила, что колеблется — открывать ли ей дверь. Но поскольку она припозднилась и была прежде всего профессионалом в выполнении своих обязанностей, она быстро преодолела нерешительность.

Коридор был пуст, в доме стояла полная тишина.

Она отперла дверь Джейкоба и, войдя в комнату, застала его над остатками завтрака, погрузившимся в чтение утренней газеты.

— А-а, — кивнул он, — доброе утро! Вы, как всегда, прекрасно выглядите.

— Благодарю вас, — улыбнулась она, немного смущенная, как и всегда, когда кто-то делал ей комплимент. — Надеюсь, ваша запертая дверь не причинила никаких хлопот. Мне следовало встать пораньше, но...

— Ничего, ничего, — сказал он, отмахиваясь от любого извинения или предлога, который она заготовила. — Бесс отперла ее и заперла за собой.

— Итак, приступим к ритуалу?

— Доставайте ваши адские приспособления. — Он покосился на шкафчик с шутливым волнением. — Посмотрим, жив я или нет.

Когда осмотр показал, что все настолько хорошо, насколько они могли ожидать, она поинтересовалась:

— Сегодня утром Ли дома?

— Они с Гордоном снова в городе, по делам. Если бы я в молодости работал так же усердно, как они, то никогда бы не дожил до того времени, когда мне полагается хорошенькая медсестра!

Элайн не понимала его бодрости и почему он решил так легко отнестись к происшествию прошлой ночи. Было не похоже — если не считать настойчивого требования, чтобы дверь оставалась запертой, — что он боится кого-то или чего-то.

Она надеялась выяснить то, что хотела знать, и облегчить душу перед Ли Матерли. Если его нет дома, то следующий по счету сочувственный слушатель — Джейкоб.

— Полиция уже разговаривала с Силией? — спросила она, внимательно наблюдая за стариком.

— Да, — сообщил он.

"Так вот почему у него отлегло от сердца, — подумала она. — Наверное, девушка уверенно определила нападавшего на нее как постороннего человека. Но если дело обстоит так, почему он по-прежнему хочет, чтобы дверь его была заперта?"

— Что она им сказала?

Джейкоб сделал вид, что хочет вернуться к своей газете, но все-таки ответил ей:

— Она совсем ничего не помнит. Это было слишком сильным потрясением для нее, бедной. Последние несколько минут, с момента, когда она свернула на подъездную дорожку, — пробел. О них не осталось никаких воспоминаний.

Девушка ничего не сказала, пока размышляла над последствиями потери памяти Силии.

— Ее доктор собирается привести психиатра — посмотреть, не сумеет ли тот восстановить у нее в памяти эти выпавшие минуты, — пояснил Джейкоб.

— Они считают, что ему удастся это сделать?

— Он использует гипноз, чтобы вызывать возрастной регресс у своих пациентов и заставить их вспомнить травмирующие эпизоды детских лет.

Он постарается вернуть Силию к времени нападения. — Старик вглядывался поверх оправы своих очков в заметку на спортивной полосе.

— Когда? — спросила девушка.

— Простите? — Он вскинул вопрошающий взгляд, как будто настолько быстро погрузился в статью, что потерял нить беседы. Было ясно, что он не хочет размышлять на эту тему и ломает комедию, которая, как он надеется, отобьет у нее охоту расспрашивать его.

— Когда психиатр займется Силией?

— Возможно, сегодня.

— Возможно?

— Или завтра, — буркнул он.

— И капитан Ранд собирается просто ждать?

— А что ему еще делать? — хмыкнул Джейкоб, наконец положив газету, убедившись, что его уловка бесполезна.

— Вы говорили ему, что случилось прошлой ночью?

— Ничего не случилось, — отрезал он. Элайн была настолько удивлена его заявлением, что лишилась дара речи.

— Мы все скоро узнаем, — уверенно заявил Джейкоб. — Когда психиатр добьется того, чтобы Силия описала нападавшего, они мигом его обложат.

— Прошлой ночью вы не считали, что это чужак, — напомнила она.

— Прошлой ночью мне приснился плохой сон.

— Это было кое-что другое.

— Нет, — упорствовал он. — Ночной кошмар. Она поняла, что старик снова сопротивляется тому, чтобы принять правду. Он колебался между рациональностью и почти абсурдной степенью бегства от действительности, с прятаньем головы в песок. В данный момент он разыгрывал свою страусиную роль.

Элайн решила, что бесполезно говорить ему о вывернутой лампочке ночника. И вероятно, он наотрез откажется принять ее историю о человеке, который пытался взломать ее дверь лезвием ножа. Он не хочет верить, а значит, не поверит. Ей придется подождать Ли Матерли и все ему рассказать. Он разберется, как поступить. Скорее всего, он сразу же позвонит капитану Ранду.

— Ну что ж, — вздохнула Элайн, — пожалуй, я схожу посмотрю, найдется ли у Бесс что-нибудь на завтрак в столь поздний час.

— Идите, — разрешил старик. — Со мной все будет хорошо.

— Я проведаю вас после ленча.

Но когда она открыла дверь, Джейкоб подался вперед в своем кресле, наугад складывая газету на коленях.

— Пожалуйста, заприте дверь. Она повернулась к нему, спрашивая себя, улетучится ли его напускная бодрость.

— Зачем?

— Мне так будет спокойнее.

— Почему?

Старик смотрел на нее с болью, как будто имел дело с ребенком, которого любит, а ребенок твердо вознамерился ему насолить. Лицо его было напряжено, таило в себе лавину чувств. Глаза его переполняла печаль, вынашиваемая долгое-долгое время, печаль, ставшая столь же глубокой, как его душа. Он явно был не в силах предложить ей другую причину. А если бы ему пришлось рассказать правду, объяснить природу страхов, которые ему хотелось отрицать, он бы не выдержал и расплакался — и у него вполне мог случиться еще один приступ его тяжелой болезни.

Она считала себя его другом, что означало — она не допустит слез. А как его медсестра, она не могла допустить нового приступа болезни.

— Хорошо, — кивнула она.

Элайн закрыла дверь и заперла ее на замок, проверила ручку, потом поспешила вниз по лестнице и вдоль узкого коридора на первом этаже в направлении кухни.

Когда она открыла дверь кухни, Бесс завывала, как будто ее ударили, — отрывистым, пронзительным воем от боли.

Глава 12

В первый раз за много лет Бесс лишилась дара речи и была не в состоянии выполнять свои обязанности. Обычно седовласая веселая женщина была живой и разговорчивой, суетящейся со своими делами, словно заводная машина, которая не может остановиться, пока ее ходовая пружина не распрямится. Однако теперь ее румяное лицо было пепельно-серым, болезненным и обреченным и ее обильная энергия почти иссякла, так что она поникла и согнулась.

— Мне просто не верится, — причитала она, и казалось, что в основном кухарка разговаривает со стеной перед собой.

— Ну не надо, успокойтесь, — уговаривала ее Элайн. — Теперь уже все позади, ничего не поделаешь.

— И как же я сразу не догадалась, — всхлипывала Бесс, принимая стакан воды, которая медсестра передала ей, но не удосужившись отпить и глоток. — Он пропал этим утром. Я сказала Джерри, сказала, что он не ушел бы, пока мы не встали и не приготовили ему завтрак, конечно нет. А если он уходил куда-нибудь в ночное время, то ему пора было вернуться. Если только с ним ничего не случилось. — Она невольно содрогнулась и сморгнула слезы с глаз. — И ведь действительно случилось, так?

Элайн часто управлялась с ситуациями, когда детям требовалось утешение по поводу смерти родителей или когда родители были вне себя от горя, потеряв ребенка. В больнице это была обязанность, с которой училась справляться каждая медсестра, пусть даже ей это не слишком нравилось. Но тут она в первый раз столкнулась со скорбью по поводу погибшего домашнего животного, черного с желтовато-коричневым кота смешанной породы.

— Бобо жил у нас восемь лет — до прошлой ночи, — рассказывала Бесс. — У него был маленький лаз в нашей входной двери, которым он пользовался, чтобы входить и выходить, когда ему заблагорассудится. Хотя, учитывая все, что происходит с семейством Матерли, мне следовало запереть этот лаз. Следовало.

— Вы не могли знать, — вставила Элайн, беря руку пожилой женщины и похлопывая по ней. — Никто не мог ожидать, что вы...

— Мне следовало, — повторила Бесс. — Мне следовало знать. После мисс Тамлин мне следовало быть осторожной даже с Бобо. — Она посмотрела на Элайн ясными голубыми глазами. — Бобо был пугливым котиком. Он не пошел бы к кому-то, если бы не знал его. Вы понимаете, что это означает, мисс?

— Вы думаете, что его убил кто-то в этом доме? Бесс посмотрела очень трезво, и глаза ее были наполнены страхом.

— В некотором роде, мисс. В некотором роде это сделал кто-то из этого дома.

Элайн подумала о кошачьем трупе, который видела лежащим в мешке для мусора. Его несколько раз ударили острым ножом, потом, в качестве завершающего жеста, вспороли живот. Он пролежал в том пластиковом мешке все утро, пока Бесс готовила завтрак, прикрытый другим мусором, который аккуратно сложили вокруг. Если бы кровь не просочилась и Бесс не заметила бы ее и не решила опорожнить мешок, чтобы выяснить, откуда та взялась, его бы так и не обнаружили.

Она не знала, хорошо ли это, что Бесс нашла труп кота, или было бы лучше во всех отношениях, если бы кот просто исчез. Это ужасным образом доказывало, что убийца действительно принадлежит дому Матерли, — если они сумеют убедить полицию, что существует связь между покушением на убийство Силии Тамлин и жестоким умерщвлением кота. С другой стороны, как кто-либо из них, увидев бессмысленное насилие, учиненное над котом, сможет мыслить достаточно ясно, чтобы справиться с кризисом, если таковой случится? Девушка понимала: все те страхи, которые одолевали ее, стали разрастаться, как раковые клетки, и ей представлялось, что то же самое верно в отношении всех в этом доме.

— Возможно, нам следует позвонить капитану Ранду, — сказала Элайн.

— От этого не будет никакого проку. — Бесс вытерла глаза носовым платком.

— Но вы сказали, что виноват кто-то в этом доме. Кажется, вполне вероятно, что тот же самый человек напал с ножом на Силию, кто-то, обезумевший настолько, что...

— Я сказала, что это в некотором роде был кто-то в этом доме, — поправила ее Бесс.

Элайн не могла понять, что пытается подчеркнуть пожилая женщина.

— То же самое...

— Давайте пойдем и расскажем Джерри про Бобо, — предложила Бесс. — Он будет ужасно переживать из-за этого.

Элайн казалось, что вначале им следует позвонить в полицию, но она была медсестрой, которая всегда ставит на первое место ценности своего пациента, — а Бесс, в своей скорби, на время стала ее пациенткой.

Джерри и Бесс жили над гаражом. Джерри вышел навстречу им на верхнюю площадку наружной лестницы, которая вела к их задней двери.

Внутри, пока Бесс сквозь слезы излагала историю находки изуродованного тела Бобо, Элайн оглядывала большую, скудно освещенную гостиную, заинтересовавшись вначале странной коллекцией мебели, а потом — необычными томами, которыми были уставлены книжные полки за диваном во всю стену. Мягкие, заново обитые кресла с крепкими подлокотниками и высокими, глубокими спинками соседствовали-с тяжелыми, необитыми качалками, которые носили на себе шрамы от долгого употребления. Все освещение давали торшеры, последний был куплен не позднее чем в сороковых, вещь с шелковым абажуром, золотыми кисточками, свисающими вокруг обода, притягивающими свет, как волосы, и рассеивающими его. Некоторые другие предметы обстановки были викторианскими, некоторые — раннеамериканскими, а некоторые в стиле, который она не сумела определить. Комната имела вид сельских аукционных подмостков. Возможно, каждый предмет здесь хранил в себе фамильные воспоминания и передавался из поколения в поколение шестьдесят, или восемьдесят, или сто лет. Она полагала, что последнее больше соответствует истине, поскольку Бесс и Джерри наверняка платили достаточно, чтобы позволить себе все, что пожелают. Очевидно, они потратили изрядную сумму на книги. Да еще такие странные книги...

Она прошлась вдоль полок, наклонив голову, читая названия: “История и практика магии” Пола Кристиана, “Язычество в христианстве” Артура Уэйгалла, “Натуральная хиромантия” Рампайе, две “Книги заклинаний пенсильванских голландцев”, “Давно потерянный друг” и “Шестая и седьмая книги Моисея”, множество подборок необъяснимых, возможно сверхъестественных, событий под редакцией Фрэнка Эдвардса или Брэда Стейгера, “Изучение хиромантии” Сен-Жермена...

Она внезапно подняла взгляд, сознавая, что Джерри обращается к ней.

— Простите? Я засмотрелась на ваши книги.

— Я спросил, знаете ли вы о призраке, — повторил Джерри. Он стоял возле своей жены, там, где она устроилась в затхлых объятиях большого и совершенно непривлекательного кресла.

— Что за призрак?

— Призрак Матерли, — пояснил он.

— Призрак Амелии, — добавила Бесс, как бы для большей ясности.

— Я не верю в призраки, — заявила Элайн. Пожилые супруги понимающе посмотрели друг на друга, потом снова на Элайн — как будто сожалели о ее невежестве.

— Нет, в самом деле, — сказала Элайн. — Когда ты медсестра и тебе приходится изучать медицину и биологию с химией и когда ты немного почитываешь о других науках, это просто невозможно — продолжать верить в подобные вещи. — Она хотела сказать больше, но сдержала свой лекторский порыв.

Теперь она поняла, что ей следовало ожидать чего-то подобного с того момента, когда она разглядела, что собой представляет их библиотека. Это была не первая супружеская чета из встреченных ею, которая искренне исповедовала веру в оккультизм, в сверхъестественные явления, проклятия, ведьм и призраки. Одно время она злилась и пыталась в споре избавить суеверных от их глупых представлений, но теперь она понимала, что это непомерно трудная задача, почти невозможная. В конце концов, не все смотрят на мир так здраво, как она. Ей приходится терпеть самые причудливые философии у других людей — но ей не обязательно должно это нравиться. И ей не нравилось. Обычно, когда она видела, что сцены, подобные этой, неизбежны во взаимоотношениях с другими людьми, то уходила под каким-нибудь предлогом. Однако находка мертвого кота и предшествующая напряженность в доме Матерли несколько притупили ее восприятие.

— Мы тоже занимались самообразованием, — сообщила Бесс, оправдываясь, хотя Элайн вовсе не хотела намекнуть, что они малообразованны. Даже прекрасно образованные и умнейшие люди ударялись в оккультизм в поисках некоего утешения, которого, очевидно, не находили в повседневной жизни или в регулярном посещении церкви.

— Мы не углублялись в науки, которые вы упомянули, — медицину, биологию и тому подобное, — добавил Джерри. — Но мы изучали оккультные науки.

— Однако едва ли это науки, — вздохнула Элайн.

— Некоторые считают их таковыми. Элайн не ответила, она чувствовала себя гораздо лучше, держа язык за зубами. Ей нравились эти пожилые люди и не хотелось ввязываться в мелочный и ожесточенный спор о чем-то настолько глупом, как существование демонов и ведьм — и призраков.

Но Джерри не удовлетворился этим. Он продолжил:

— Вероятно, если бы вы услышали об убийствах в Сочельник, то в конце концов поверили бы в призраки.

— Я слышала о них.

— От кого? — спросила Бесс. — От Джейка?

— Да. И от Бредшоу.

— Никто из них не рассказал бы всего, — повернулся Джерри к своей жене.

— Конечно нет, — согласилась Бесс. Джерри уточнил:

— Они не рассказывали вам про нож.

— Я слышала и про это, во всех ужасных подробностях, — поморщилась Элайн.

— Разве Бредшоу или Джейк рассказывали вам, что нож, которым орудовала Амелия, так и не нашли?

Элайн вспомнила историю так, как ее поведал Джейкоб Матерли. Амелия убила двойняшек, а потом пырнула его. Она убежала из комнаты и сломала шею на лестнице, когда убегала от того, кто, как представлялось сумасшедшей женщине, гнался за ней. Нож должны были найти рядом с ней или где-то между детской, в которой она ранила Джейкоба, и местом, где нашли ее тело.

— Тайна, разве нет? — спросила Бесс. Казалось, она уже оправилась от скорби по Бобо и теперь наклонилась вперед в своем кресле, глаза ее блестели, губы изогнулись в ласковой улыбке.

— Она где-то его спрятала, — предположила Элайн.

— С чего бы сумасшедшая женщина стала тратить время на то, чтобы спрятать нож, когда ее вина и без того была достаточно очевидна?

— А зачем вообще сумасшедшие что-нибудь делают? — ответила девушка вопросом на вопрос. — Помните, что она утратила всякий здравый смысл. Она действовала нелогично. Нельзя пытаться разумно обосновать то, что она делала и почему.

— Может быть, все было так, как вы говорите, — допустил Джерри. Он говорил с придыханием, что-то предвкушая, и это внушало Элайн тревогу. — Но тогда почему нож не обнаружили при поисках?

— Кто его искал?

— Полиция. Бесс добавила:

— Они всем нам устроили на какое-то время скверную жизнь, когда не смогли найти нож. Особенно бедняге Джейку.

— Почему особенно Джейку? — спросила Элайн.

— Дурачье! — хмыкнул Джерри, качая головой при одной лишь мысли о полиции.

— У полиции были какое-то соображения насчет того, что Джейк мог... мог напасть с ножом на детей, столкнуть Амелию с лестницы, а потом порезать себя, изобразив все так, будто на него напали. — Бесс поцокала языком. — Вы знаете Джейка. Мог ли он совершить такое черное дело?

— Нет, — сказала Элайн. — Я не могу себе этого представить.

— Наконец легавые выяснили, что дед Амелии, содержался в сумасшедшем доме, и перестали рыскать.

У Элайн слегка закружилась голова. Ей хотелось глотка свежего воздуха и немного света — ни на то, ни на другое ей не приходилось рассчитывать в этой плотно закупоренной, тускло освещенной комнате.

А Джерри продолжал спорить насчет существования призрака:

— Потом, примерно через год после убийств, мы стали слышать поздно ночью рыдания ребенка. Они разносились по всему дому, по большинству комнат.

— Гордон и Деннис были тогда детьми.

— Это другое, — заявила Бесс. — Это было жуткое завывание, не похожее на то, как ребенок просит воды или утешения. Это одна из мертвых малюток взывала к нам, вот что это было.

Немного свежего воздуха. Да, все, что ей требовалось.

И конечно, немного света.

— А потом карты, — вставил Джерри. — Карты поведали нам, что призрак однажды вернется.

— Карты? — переспросила Элайн. Она надеялась, что, поторопив их, она сможет раньше уйти.

— Мы с Джерри ходили к гадалке в Питтсбурге, — призналась Бесс. — Ее звали Джейн Мозес. Вы о ней слышали?

— Нет.

Джерри поделился:

— Она была одной из самых известных гадалок на Востоке, а может, и самой известной. Ее мать и отец были цыганами. Мать — албанской цыганкой, а отец — польским. Мать ее матери была знахаркой, которая зарабатывала себе на жизнь тем, что лечила болезни, после того как умер ее муж. А ее брат Лерой был седьмым сыном седьмого сына — и он умер на руках у Джейн.

Бесс тоже хотелось рассказать часть этой истории. Она заерзала в кресле и вмешалась:

— “Джейн Мозес” было лишь частью ее имени, самой простой для произношения частью. Она разложила карты, и погадала нам на них, и сказала, что нож вообще не прятали. Она сказала, что дух Амелии Матерли, когда он изошел из ее мертвого тела, унес нож. И она сказала — это верный знак того, что призрак собирается однажды вернуться. И она была права. Он вернулся.

— Спустя столько лет, — согласился Джерри. Немного света, прочь от этого полумрака... Немного воздуха...

Это все, что было нужно Элайн.

— Простите меня, — извинилась она. — Мне пора сходить к Джейкобу и посмотреть, как он там. Более того, это уже давно надо сделать.

На самом деле время еще не подошло, но предлог сработал. Минуту спустя она уже торопливо спускалась по лестнице к лужайке. Оттуда она направилась к кухонной двери основного здания.

Она остановилась на пороге, внезапно осознав, что дом — ничуть не лучшее место, чем сумрачная гостиная в покоях пожилой четы.

В этой кухне лежал мертвый Бобо.

И где-то в этом огромном доме лежал нож, которым Амелия Матерли расправилась с детьми, спрятанный там, где окровавленные пальцы поместили его перед самой смертью...

Элайн отвернулась и поспешила на солнечный свет, который разливался по ухоженной лужайке.

Она не знала наверняка, куда идет, но понимала, что ей какое-то время нужно побыть одной, чтобы обдумать события.

Глава 13

Элайн нашла ровную лужайку на опушке большой сосновой рощи во владениях Матерли и уселась там в ярком свете утреннего солнца, предоставив жаре выпарить из нее часть смятения и страха. И только когда она почувствовала, что успокоилась и снова владеет собой, начала размышлять над тем, что с ней приключилось, что все это значит и через что ей, возможно, придется пройти, прежде чем этот кошмар закончится.

Она не могла бросить работу и уехать, не поставив никого в известность, хотя такая мысль приходила ей в голову. Она просто не могла позволить себе такой роскоши. Когда несколько дней назад она приехала в дом Матерли, все, чем она владела на этом свете, находилось в “фольксвагене” — одежда и немногочисленные безделушки, память о детстве и тех годах, что она провела в университетской больнице. В ее бумажнике лежало лишь семьдесят долларов; у нее не было банковского счета и тайных сбережений. Даже машина пятилетнего возраста стоила не слишком много. То, что Ли Матерли любезно выдал ей вперед в счет жалованья, было весьма кстати и давало ей ощущение стабильности, какого у нее никогда в жизни не было. Если она бросит работу, не поставив никого в известность, то, по совести, ей придется вернуть чек, который он ей выдал. Потом она останется без работы — и, хуже того, без хорошей рекомендации для получения другого места. У нее даже не хватит средств, чтобы снять комнату более чем на месяц, на то время, пока она будет пытаться найти работу, и ей, вероятно, придется наняться официанткой или кем-нибудь в этом роде, и за это время ее навыки медсестры будут пропадать впустую. Нет, она не может оставить работу; она, наверное, скорее умрет, чем согласится на неустроенность безработицы.

Но помимо финансовых соображений были и другие. Во-первых, это противоречило ее профессиональной этике — оставлять пациента без помощи. Конечно, с жалованьем, которое они в состоянии предложить, и с дополнительными льготами, перепадавшими тем, кого они нанимали, Матерли сумеют найти другую медсестру за день-два, от силы за три. Но Элайн не могла заставить себя бросить пациента даже на такой короткий период времени. Она считала, что Джейкоб нуждается в ней и что было бы верхом эгоизма оставить его одного, когда у него в любой момент может разыграться новый приступ. Она понимала: ей следует также подумать о том, что будет означать уход от работы с точки зрения самоуважения. Она никогда ни от чего не убегала. Она никогда не позволяла себе поддаваться страху перед чем-либо. Если сейчас она не выдержит, если сбежит, то никогда больше не сможет думать о себе как о здравомыслящей, умной, трезвой молодой женщине, какой ей всегда нравилось себя считать.

А еще был Гордон.

В средней школе и позже на курсах медсестер никто не выказывал к ней большого интереса. Нет, время от времени ребята заговаривали с ней и просили о свидании. Но никто из них не назначал свидания дважды. И кажется, всегда поговаривали, что она “слишком серьезная” или “холодная”. Ей никогда не нравилось заниматься вещами, которые нравились большинству людей. Игры навевали на нее скуку. Все фильмы, за исключением лучших и наиболее подстегивающих мысль, казались ей напрасной тратой времени. Ей не нравилось пить, даже коктейли, даже изредка, и она не находила ничего особенно интересного в танцах. Конечно, она могла понять, почему большинство молодых людей легкомысленны. Их вырастили любящие родители, и они не имели ни малейшего понятия о том, насколько холодным может быть мир. Она же имела понятие об этом и о многом другом — еще в раннем возрасте — и знала, что в мире, сплошь состоящем из западней, нужно быть трезвой, нужно быть серьезной, нужно работать, чтобы не прийти к катастрофе. Занимайся самообразованием, трать свое время разумно, всегда будь готовым к схватке с жизнью — вот что было ее кодексом с детства. И из-за этого в ее жизни не было романтического интереса к свиданиям.

До Гордона.

Гордон был так похож на нее, настолько осознавал жестокость жизни и так рвался работать, чтобы этого избежать, что ее непреодолимо влекло к нему. Она считала, что таким же образом и его влечет к ней. Она надеялась на это. О Господи, пожалуйста, пусть это будет так!

Остальные причины, по которым ей следовало остаться на этой работе, были убедительные, логические. Эта же была эмоциональной. И девушка, не знавшая прежде таких эмоций, позволила им овладеть собой более полно, чем когда-либо признала бы возможным. Она еще не стала бы говорить, что любит его. Для этого было слишком рано. Она недостаточно хорошо его знала. Но сильная, очень сильная привязанность, да...

Итак, если она останется, если начнет строить свою жизнь в это время и в этом месте, ей придется подумать, как выявить убийцу, который бродит по дому Матерли. Хотелось бы, чтобы, когда она расскажет капитану Ранду о пережитом прошлой ночью, ей удалось четко ответить на любые вопросы, которые он задаст, и предоставить ему свои собственные прогнозы, если они ему понадобятся.

Призраки?