Когда Луиза вернулась с коктейлем, который, как ему показалось, приготовила довольно профессионально, он заметил:
      - А ты достаточно взрослая, чтобы пить?
      - Мне семнадцать, - ответила она. - Почти восемнадцать, я окончила школу, осенью начинаю учиться в колледже, так что я уже не ребенок.
      - Конечно, - сказал он, испытывая неловкость. Он слышал, как девушка говорила все это детективу. Что это с ним происходит, почему она вызывает у него эдакие родительские чувства? В конце концов, он старше ее всего на семь лет, это недостаточная разница в возрасте, чтобы читать девушке нотации о правилах поведения. Всего семь лет назад он был ее ровесником, однако тогда семнадцатилетние были-таки детьми. Он и забыл, как рано они теперь взрослеют, точнее, начинают считать себя взрослыми.
      - Вы правда не хотите выпить? - спросила она, отпив из своего стакана.
      Чейз снова отказался.
      Луиза откинулась на спинку кушетки, скрестила голые ноги, и тут он вдруг сообразил, что сквозь тонкую ткань майки видны соски ее маленьких грудей.
      - Знаешь, - сказал он, - до меня только что дошло: ведь твоя мама, возможно уже спит, если ей рано на работу. Я не хотел бы...
      - Мама на работе, - перебила Луиза, застенчиво посмотрев на него. Может быть, она и сама не понимала силы воздействия этого взгляда: ресницы опущены, голова чуть-чуть наклонена набок. - Она работает официанткой в баре. Уходит на работу в семь, освобождается в три, а домой приходит около половины четвертого утра.
      - Понятно.
      - Вы испугались? - спросила она с улыбкой. - Ну, что мы с вами здесь вдвоем?
      - Конечно нет, - ответил он, тоже улыбаясь, откинулся на спинку дивана и повернул голову так, чтобы видеть ее. Но теперь-то он точно знал, что ее чувственные позы - не случайность, они продуманы до мелочей.
      - Итак, с чего начнем? - спросила она, явно вкладывая в эти слова двойной смысл.
      Чейз сделал вид, будто не заметил этого, и в течение получаса заставлял Луизу вспоминать ту ночь, сопоставляя ее воспоминания со своими собственными, выспрашивая у нее подробности и требуя, чтобы она в свою очередь расспрашивала его, в надежде натолкнуться на какую-нибудь мелочь, которая оказалась бы ключом к разгадке или хотя бы позволила видеть все это безумие в более упорядоченном виде. Нет, они не вспомнили ничего нового, да и надежды было мало, но она отвечала на все его вопросы, искренне стараясь припомнить события той ночи. Она говорила о них с безразличием стороннего наблюдателя, и казалось, подобный тон не стоил ей никаких усилий, как будто это вовсе и не с ней произошло.
      - Ничего, если я выпью еще? - спросила она, встряхивая свой стакан.
      - Валяй.
      - Может быть, вы тоже хотите?
      - Нет, спасибо, - отказался он, понимая, что ему нужно сохранить трезвую голову, хотя он и не способен вполне трезво мыслить.
      Луиза стояла в той же соблазнительной позе и смешивала коктейль; вернувшись на кушетку, она села гораздо ближе к нему, чем сидела раньше.
      - Я кое-что вспомнила. Вы спросили меня, было ли у него на руке кольцо, и я ответила, что было. Но я совсем забыла сказать, как он носил его.
      Чейз подался вперед, желая услышать что угодно, пусть сейчас это покажется пустяком.
      - Не понимаю, что ты имеешь в виду, - проговорил он.
      - Это было мизинное кольцо, - сказала она.
      - Что-что?
      Она пошевелила мизинцем на свободной руке:
      - Мизинное кольцо, ну, которое носят на мизинце. Вы разве такого никогда не видели?
      - Конечно видел, - сказал он. - Но не понимаю, что этот факт дает нам нового или важного.
      - Ну-у, - протянула Луиза, придавая своему лицу абсолютно бесстрастное выражение, - лично я видела такие только у девушек и у голубых.
      Чейз задумался. Похоже, они недаром потратили время. Это уже кое-что.
      - Так ты полагаешь, убийца может быть.., гомосексуалистом?
      - Не знаю, - пожала плечами она. - Но кольцо он точно носил на мизинце.
      - А ты сказала об этом Уоллесу?
      - Да я только сейчас сообразила. Вы заставили вспомнить те события, и меня как будто осенило.
      Чейз был доволен. Куда как приятно, пусть медленно, по крупицам, но собирать сведения о Судье - начиная с самого первого обрывка информации. Потом он передаст все это в полицию с презрением человека, которого они списали со счетов, сочтя, что у него пограничный случай психического расстройства со сложными галлюцинациями. Звучит по-детски, ну и пусть. Он уже давно не доставлял себе детских удовольствий.
      - Это наблюдение может помочь, - сказал он. Она скользнула поближе к нему, точно хорошо смазанная машина, предназначенная исключительно для того, чтобы соблазнять, - сплошные округлые формы и золотистый загар.
      - Вы думаете, мистер Чейз?
      Он кивнул, пытаясь сообразить, как лучше всего отделаться от нее, чтобы не обидеть, чувствуя тем временем, что она прижалась к нему бедром.
      Чейз резко встал и сказал:
      - Мне надо идти. Теперь у меня есть конкретный факт, и это больше, чем я рассчитывал. - Он лишь слегка покривил душой: вообще-то он совсем ни на что не рассчитывал.
      Луиза тоже встала, почти вплотную придвинулась к нему.
      - О, еще рано, - проворковала она. - Жаль, что вы не останетесь и не составите мне компанию.
      Чейз чувствовал букет женских ароматов - духов, мыла, свежевымытых волос, намека на секс, - эти запахи способны заинтриговать мужчину, но он вовсе не был заинтригован. Только возбужден. Удивительное дело: в первый раз за много месяцев его возбудила женщина. Но возбуждение и интерес - разные вещи. Хотя она и стройная, и хорошенькая, но не вызывает у него ничего, кроме полового влечения, которое он не считал надежным мерилом отношений между мужчиной и женщиной.
      - Нет, - сказал он. - Мне нужно повидать еще кое-кого.
      - В такое-то время?
      - Да. Одного-двух человек, - подтвердил он, чувствуя, что теряет инициативу.
      Луиза поднялась на цыпочках и лизнула его губы. Не поцеловала - просто очень быстро провела розовым язычком.
      Тут он понял, почему не доверяет своему половому влечению. Хотя Луиза с виду женщина и ведет себя более чем по-женски, но на самом деле она до женщины не дотягивает. Конечно, уже не ребенок, не девочка. Но ей не хватает жизненного опыта, закалки. Она всегда была под опекой родителей, в результате и возник этот чувственный лоск, который мог легко привести их обоих к бурному взрыву чувственности, - но после этого останется только опустошение и злость. О чем они будут, к примеру, разговаривать после того, как он трахнет ее?
      - Дом в нашем распоряжении еще несколько часов, - уговаривала она. - И кушетка нам не понадобится. У меня огромная белая кровать с белым пологом и золочеными ножками.
      - Не могу, - сказал он. - В самом деле не могу, потому что меня ждут.
      Луизе хватило женской интуиции, чтобы понять: она проиграла. Девушка отступила на шаг и улыбнулась Чейзу:
      - Но я хочу отблагодарить вас. За то, что вы спасли мне жизнь. За это полагается большая награда.
      - Ты ничего не должна мне, - сказал он.
      - Должна. Как-нибудь в другой раз, когда у вас не будет неотложных дел, да?
      Поскольку злить ее было ни к чему - сотрудничество с ней могло понадобиться Чейзу позже, он наклонился, поцеловал ее в губы и сказал:
      - Ну, конечно, в другой раз.
      - Прекрасно, - сказала она. - Я знаю, что нам будет хорошо вместе.
      Такая лощеная, быстрая и легкая - ни одной задоринки, чтобы зацепиться. Интересно, подумал Чейз, помнят ли ее любовники, с кем они только что спали?
      Он сказал:
      - Если детектив Уоллес снова будет допрашивать тебя, не могла бы ты.., забыть о кольце?
      - Конечно могу. Но почему вы занимаетесь этим расследованием в одиночку? Я так и не спросила.
      - У меня есть на то причины, - ответил он. - Личные.
      Вернувшись домой, Чейз стал обдумывать новый факт, и теперь он уже не казался ему столь важным. То, что Судья носил кольцо на мизинце, еще не доказывало его сексуальной извращенности - так же как длинные волосы не показатель революционного настроя и склонности к насилию, а крошечная мини-юбка вовсе не говорит о том, будто ее обладательница всем доступна лишь потому, что открывает ноги выше допустимого общественной моралью предела. И даже если Судья гомосексуалист, от этого найти его ничуть не легче. Конечно, в городе есть места, где собираются геи, и Чейз знал их почти все, если только они не повыходили из моды. Но в этих злачных местах пасутся сотни людей, и нет никакой гарантии, что их посещает Судья.
      Чейз разделся; мрачное настроение вернулось к нему, и, взяв с буфета стакан, он подошел с ним к холодильнику, бросил два кубика льда, взялся было за бутылку виски, но понял: для того чтобы заснуть, ему вовсе не нужно пить. До смерти уставший, он забрался в постель, оставив лед таять в пустом стакане, протянул руку и выключил ночник. Темнота была тяжелой и теплой и в первый раз за долгое время действовала на него успокаивающе.
      Уже засыпая, он стал думать, не глупо ли поступил, отвергнув открытые сексуальные притязания Луизы Элленби. Он провел много месяцев без женщин и без стремления к ним. Луиза вызвала у него возбуждение, и в определенном смысле ее, наверное, можно считать совершенством: ее движения, скорее всего, были бы умелыми, уверенными и захватывающими дух. Почему он решил, что, кроме быстрого спаривания, кроме оргазма, должно быть что-то еще?
      Может быть, он удержался от соблазна из боязни оказаться еще глубже втянутым в суету окружающего мира, поступиться своими драгоценными привычками? Отношения с женщиной, пусть самые мимолетные, наверняка пробьют брешь в стенах, которыми он так тщательно отгородился ото всех.
      Повернувшись на бок, Чейз зарылся лицом в подушку; ему больше не хотелось об этом думать. Однако у него не было выбора: мысли приходили без приглашения. И вскоре ему пришло в голову, что с ним происходит нечто непонятное, он даже не мог решить, хорошо это или плохо. Он отверг Луизу Элленби, чтобы сохранить свои сексуальные привычки, - но тут же нарушил не менее важный ритуал, неотъемлемо входивший в его отшельническую жизнь, в его покаяние: он не выпил своего стакана виски.
      Глава 7
      Проснувшись на следующее утро, Чейз на долю секунды почувствовал, будто его посетил король всех похмелий, и тут понял, что это саднит израненное во время вчерашних падений тело. Каждый синяк, каждая ссадина распухли и потемнели и были буквально переполнены болью - казалось, ее можно выжать и она польется струей, скажем, коньячного цвета. Глаза запали, в них коренилась боль, охватившая весь череп. Когда он сел и попробовал выбраться из постели, мышцы воспротивились, точно заржавленные стальные полосы, трущиеся друг о друга без смазки.
      Ему было так плохо, что он просто отмахнулся от привычных кошмаров - не до них.
      В ванной, ухватившись руками за раковину, Чейз приблизился к пятнистому зеркалу и увидел, что его лицо выглядит изможденным и гораздо более бледным, чем всегда, а под глазами залегли глубокие темные круги. Грудь и спину покрывали синяки размером с отпечаток большого пальца, но болели они так, словно были гораздо крупнее.
      Чейз убедил себя, что горячая ванна улучшит его самочувствие, но на самом деле после нее стало только хуже. Вернувшись в комнату, он начал ходить из угла в угол, размахивая руками, пытаясь превозмочь боль, не обращать на нее внимания. Он заставил себя проделать десяток отжиманий и приседал до тех пор, пока у него не закружилась голова и ему не показалось, что он вот-вот потеряет сознание. И все-таки там, где ванна оказалась бесполезной, гимнастика, хотя и не совсем, но помогла. Он знал, что единственное лекарство - деятельность, и начал одеваться.
      При свете дня, окутанный болью, как плащом, Чейз подумал, что его план никуда не годится и заранее обречен на неудачу. Однако он знал, что не может теперь прекратить свое расследование. По-прежнему его обуревало сложное чувство: смесь страха и желания доказать свою правоту Ковелу, Уоллесу и иже с ними. Пока ни один из этих мотивов не ослаб, их смешение было для него хорошим стимулом продолжать действовать. Шагая, как осьминог, он двинулся вниз по лестнице.
      - Для вас почта, - сказала миссис Филдинг. Шлепая тапочками, она вышла из гостиной, взяла со стола простой коричневый конверт и подала ему. - Как видите, здесь нет обратного адреса.
      - Наверно, это реклама, - предположил Чейз. Он шагнул к входной двери, надеясь, что она не заметит его скованных движений и не осведомится о здоровье.
      Однако он мог не беспокоиться, потому что в данный момент ее гораздо больше интересовало содержимое конверта, чем он сам.
      - В простом конверте не присылают рекламу. В простых конвертах без обратного адреса приходят только приглашения на свадьбу - но не похоже, чтобы это было приглашение, - и грязная литература. - Она строго посмотрела на него и сказала:
      - Я не потерплю с моем доме грязной литературы.
      - Я вас понимаю, - согласился Чейз.
      - Значит, это что-то другое?
      - Да, - ответил он, разрывая конверт и извлекая оттуда ксерокопии собственной психиатрической истории болезни и журнальных статей. - Мой приятель, который знает, что я интересуюсь психологией и психиатрией, присылает мне интересные статьи на эти темы, если они ему попадаются.
      - Да? - произнесла миссис Филдинг, явно удивленная, что у Чейза имеются столь интеллектуальные и доселе ей неизвестные интересы. - Что ж, надеюсь, я вас не смутила, но ни в коем случае не потерпела бы в своем доме порнографии.
      Чейз едва удержался, чтобы не высказаться по поводу ее незастегнутого халата.
      - Я понимаю, - сказал он. - Извините, но мне пора.
      - Беседа по поводу работы? - спросила она.
      - Да.
      - Тогда не стану вас задерживать! Он подошел к машине, плюхнулся на сиденье водителя и несколько секунд подышал свежим воздухом. Потом завел мотор, отъехал подальше от дома, остановился, не выключая двигателя, и стал просматривать странички, которые прислал ему Судья.
      Если Чейз надеялся найти в содержимом этих страниц нечто, способное убедить его в бессмысленности намерений и в необходимости вернуться в свою комнату, то он был разочарован. Записи Ковела, напротив, породили в нем еще большее упрямство, еще более яростную злость и несокрушимое желание самоутвердиться. Записи, сделанные от руки во время их сеансов, было так трудно разобрать, что он оставил их на потом, зато тщательно изучил все три опубликованных и две еще не опубликованных статьи, где речь шла о нем. Во всех статьях сквозила самонадеянность Ковела, а его эгоизм слегка искажал факты, которые преподносились им коллегам. Хотя имя Чейза ни разу не было упомянуто, он узнал себя в пациентах, о которых шла речь в этих статьях, - но так, как будто смотрел на себя и на собственное психическое состояние через странное искажающее стекло. Почти все симптомы его болезни были преувеличены так, чтобы заслуга Ковела в улучшении его состояния выглядела очевиднее. О неудачах Ковел умолчал, зато без зазрения совести приписывал себе методы лечения, которыми никогда не пользовался и о которых, вероятно, припомнил задним числом. Ковел изображал Чейза этаким мужчиной-ребенком, каким он якобы был до Вьетнама, писал о нем с совершенно неоправданным презрением. В конце концов растущее раздражение Чейза закончилось взрывом ярости; он запихнул листки обратно в конверт, завел машину и тронул с места, как никогда сильно желая собрать все данные о личности Судьи.
      ***
      Городской гражданский архив, разместившийся в подвальном этаже муниципалитета, являл собой образец деловитости. Контора, расположенная перед вереницей хорошо освещенных помещений хранилища документов, была маленькой и аккуратной: четыре шкафа с папками, три пишущие машинки, длинный рабочий стол, крошечный холодильник, комбинированный с электроплитой, два огромных квадратных письменных стола с такими же громоздкими стульями - и две одинаково внушительные пожилые женщины, которые ритмично колотили по клавишам своих машинок со скоростью пулемета. Свободного места в комнате почти не оставалось, только крошечный коридорчик у двери и проходы, ведущие от письменных столов к каждому необходимому предмету мебели. Чейз остановился в коридорчике и кашлянул, хотя был уверен, что сотрудницы видели, как он вошел. Одна из женщин, та, что потолще, допечатала страницу до конца, вытащила листок из машинки и аккуратно положила его в коробку с такими же бланками. Потом она взглянула на Чейза и улыбнулась. Это была деловая улыбка: рот приоткрылся, и уголки губ поднялись ровно настолько, чтобы можно было счесть это выражение лица улыбкой. Подержав улыбку на лице пару секунд, изображая минимум профессиональной любезности и дружелюбия, она сбросила ее. Губы женщины вытянулись в прямую линию, которая не выглядела ни улыбкой, ни кислой гримасой, но которая, как подумал Чейз, помогала ей сберечь массу сил и неплохо предохраняла лицо от морщин. - Чем могу помочь? - спросила она.
      Заранее решив воспользоваться приемом, которым, скорее всего, пользовался Судья, когда приходил сюда изучать жизнь Чейза, он сказал:
      - Я занимаюсь семейной историей и хотел бы знать, не могу ли посмотреть кое-что в городских архивах.
      - Конечно, - сказала толстая женщина, быстро поднимаясь со стула. Табличка на ее столе гласила: "Миссис Онуфер"; ее коллега, "Миссис Клу", даже не подняла головы и продолжала стрекотать на машинке.
      Миссис Онуфер обошла вокруг своего стола, прошла через коридорчик и поманила его за собой. Через черный ход они попали в большую комнату с бетонными стенками, в которой параллельными рядами выстроились стеллажи с папками. Там же стоял рабочий стол с тремя стульями; стол, кстати, весьма исцарапанный, а стулья - жесткие.
      - На ящиках вы увидите наклейки, где значится, что внутри, - вот этот раздел направо содержит записи о рождении, в том дальнем шкафу - лицензии баров и ресторанов, за ним - записи отдела здравоохранения. У противоположной стены - дубликаты армейских досье, которые мы держим за номинальную годовую ренту, а рядом протоколы и бюджеты Городского совета за тридцать семь лет. Вы, надеюсь, меня поняли. Этикетка на каждом ящике означена согласно одной из двух систем хранения, в зависимости от материала - либо по алфавиту, либо в хронологическом порядке. Все, что вы вытащите из шкафов, следует оставить на этом столе, с тем чтобы позже положить на место. Не пытайтесь сами возвращать что-либо на место; это моя работа, и я выполню ее аккуратнее, чем вы. - Тут она позволила себе мимолетно скупо улыбнуться. - Из этой комнаты нельзя ничего выносить. За номинальную цену миссис Клу сделает вам копию любого нужного документа. Если из хранилища что-нибудь пропадет, вас могут приговорить к штрафу в пять тысяч долларов и к двум годам тюрьмы.
      - Спасибо за помощь, - сказал Чейз.
      - И не курить! - добавила она.
      - Ну что вы!
      Миссис Онуфер повернулась и вышла из комнаты, закрыв за собой дверь; стук ее каблуков в коридоре скоро затих, и он не слышал больше никаких звуков, кроме собственного дыхания.
      Значит, для Судьи попасть сюда было так же просто. Чейз бессознательно надеялся, что существует какая-то процедура регистрации тех, кто приходит в архив. Теперь он увидел, что миссис Онуфер не тратила времени на столь трудоемкое занятие, пребывая в полной уверенности: никто не проскользнет мимо нее с украденными бумагами под пиджаком. Она бы заметила виноватый вид столь же мгновенно, как злая собака замечает страх на лице своей потенциальной жертвы.
      Он посмотрел собственное свидетельство о рождении, нашел протоколы заседания совета, где отцы города проголосовали за его награждение. В копии своего армейского досье обнаружил все факты, подробнейшим образом повествующие об истории его избранности, за исключением разве что частной переписки. Решив, что провел в архиве достаточно времени, чтобы не вызвать подозрений у миссис Онуфер, он вышел.
      - Нашли то, что искали? - поинтересовалась миссис Онуфер.
      - Да, спасибо.
      - Не за что, мистер Чейз, - сказала она, возвращаясь к своей работе. Он застыл на месте:
      - Вы меня знаете?
      Она подняла голову, улыбнулась - на сей раз улыбка задержалась у нее на лице на долю секунды дольше, чем обычная служебная, - и сказала:
      - Я читаю газеты каждый вечер. Вместо того чтобы направиться к двери, он подошел к столу.
      - А если бы вы меня не узнали, - поинтересовался он, - спросили бы вы мою фамилию, прежде чем пустить в архив?
      - Ну конечно, - сказала она. - За двенадцать лет, что я здесь работаю, никто ничего отсюда не унес, но я все-таки считаю нужным записывать фамилии посетителей, для надежности.
      - У вас есть список?
      Она постучала пальцем по тетради, лежавшей на краю стола:
      - Я и ваше имя записала, по привычке.
      - Боюсь показаться вам странным, но не могли бы вы сказать мне, кто был здесь в прошлый вторник?
      Миссис Онуфер посмотрела на него, затем на тетрадь и быстро приняла решение:
      - Почему бы и нет. В списке не содержится ничего секретного. - Она открыла тетрадь, пролистала несколько страниц и сказала:
      - В тот день было всего трое посетителей, вот фамилии, взгляните.
      Хорошенько запомнив их, он сказал:
      - Спасибо. Понимаете, мне постоянно надоедают репортеры, а я не хочу рекламы. Кажется, обо мне уже рассказали все, что только возможно. Но я слышал, будто один здешний журналист пишет серию статей для столичного журнала без моего согласия, вот и решил проверить, действительно ли он побывал здесь во вторник, как мне сообщили.
      Хотя, по его мнению, эта ложь звучала совершенно абсурдно, Чейз вовсе не надеялся, что миссис Онуфер ему поверит, но все же счел нужным как-то объяснить свое появление в архиве. Однако она поверила - герою верят все, - с пониманием кивнула, выслушав его вранье, и даже на несколько мгновений прониклась его проблемами, порожденными докучливой шумихой вокруг его имени. Потом, вспомнив, что попусту теряет время, женщина склонилась над своей работой и таким образом попрощалась с ним.
      Выйдя из конторы, он сообразил, что миссис Клу так ни разу и не подняла головы и яростный треск ее машинки не смолк ни на миг.
      Когда он вышел из мэрии, было уже без четверти двенадцать, и Чейз почувствовал, что на удивление голоден. Он вывел свой "мустанг" со стоянки, предварительно заплатив за билет контролеру в будке, и поехал вдоль бульвара Галасио по направлению к веренице закусочных из стекла и алюминия для водителей, которые выросли как грибы после дождя, пока Чейз служил в армии. Он остановился у одной из них и заказал гораздо больше еды, чем, по его мнению, мог съесть. Хорошенькая рыжеволосая официантка в красных брючках принесла ему заказ, взяла деньги и выразила надежду, что ему все понравится. Без четверти час он съел все, что было на подносе - больше, чем прежде съедал за целый день.
      На ближайшей бензоколонке он пролистал телефонную книгу и нашел телефоны двух или трех человек, которые просматривали во вторник городские архивы. Он позвонил по этим номерам. Двое посетителей оказались женщинами, довольно пожилыми, и обе существовали на самом деле. Третье имя, Говард Девор, было вымышленным. Человек с таким именем не значился ни в телефонной книге, ни, как он выяснил позже, в городском справочнике. Конечно, это мог быть приезжий, но Чейз в этом сомневался. Он был уверен, что Говард Девор - псевдоним, которым воспользовался Судья.
      Усомнившись, что сможет в уме выстроить свои данные в логическую цепочку и проследить все связи между разрозненными данными, он купил себе небольшой блокнот на пружинке, дешевую пластмассовую ручку и аккуратно записал:
      "1. Псевдоним - Судья.
      2. Псевдоним - Говард Девор.
      3. Возможно, гомосексуалист.
      4. Не судим, отпечатки пальцев не снимались.
      5. Умеет взламывать замки, взломал кабинет доктора Ковела.
      6. Имеет красный "фольксваген".
      7. Имеет пистолет с глушителем, вероятно, тридцать второго калибра".
      Закончив, Чейз просмотрел список, немного подумал и добавил восьмой пункт, только что пришедший ему в голову и показавшийся важным:
      "8. Скорее всего, безработный, в отпуске или на пенсии". Это казалось единственным возможным объяснением того, что Судья мог звонить Чейзу в любое время, следить за ним в разгар рабочего дня и потратить два дня на "изучение" его прошлого. Судя по голосу и по поступкам, он явно не настолько стар, чтобы оказаться пенсионером. Значит, безработный. Или в отпуске. Если первое верно, то круг подозреваемых значительно сузится, хотя и останется достаточно большим. Если верно второе и Судья в отпуске, то количество часов в день, которые Чейз будет подвергаться опасности, сократится через неделю или две, когда тот приступит к работе.
      Чейз закрыл блокнот и завел мотор, понимая: последняя его мысль - опасная попытка отступления, что он выдает желаемое за действительное и это может только ослабить его решимость.
      Девушка, которая заведовала отделом хранения справочного материала в "Пресс диспатч", была почти такая же высокая, как Чейз, - под метр восемьдесят, причем на низких каблуках, с золотистыми волосами до пояса, в юбке, едва прикрывающей бедра, и имела такие ноги, которые, казалось, никогда не кончатся. Ее звали Гленда Кливер, и говорила она старомодным тонким тихим женственным голосом, который, как ни странно, очень шел к ее красивой крупной фигуре.
      Она показала Чейзу, как смотреть микрофильмы, и объяснила, что все издания до 1 января 1966 года теперь хранятся на пленках, для экономии места. Затем научила, как заказывать нужные пленки и получить выпуски, которые еще на пленку не переведены.
      Около аппаратов сидели несколько репортеров, крутили ручки и смотрели в кинескопы, записывая что-то в блокноты, лежащие рядом на столе.
      Чейз спросил:
      - Здесь часто бывают посторонние?
      Девушка улыбнулась ему, и он подумал, что ей не больше девятнадцати двадцати лет и вот у нее-то как раз есть та жизненная закалка, которой не хватает Луизе Элленби. Она присела на край своего стола, скрестила стройные ноги, выудила из пачки на столе сигарету, зажгла ее и сказала:
      - Я стараюсь бросить это дело, поэтому не удивляйтесь, что я только держу сигарету, но не курю ее. - Она скрестила руки на своей пышной груди. Справочный отдел газеты в основном предназначен для сотрудников и для полиции. Но я пускаю и посторонних бесплатно. Бывает человек десять в неделю.
      - И что они здесь ищут?
      - А что ищете вы? - спросила она. Он минуту колебался, а потом выдал ей ту же историю, что и миссис Онуфер в муниципальном архиве.
      Гленда Кливер кивнула, поднесла сигарету к губам, но отложила ее, не затянувшись.
      - За этим приходят почти всегда посторонние. Просто удивительно, сколько людей собирают сведения о своих предках, чтобы их обессмертить.
      В ее голосе слышалась явная насмешка, и он почувствовал, что ему нужно как-то подправить ложь, которую он ей сказал.
      - История моего семейства останется ненаписанной.
      - Значит, из чистого любопытства? - Она взяла сигарету из пепельницы и принялась вертеть в пальцах.
      - Да, - подтвердил он.
      - А меня Совершенно не интересуют усопшие родичи. Я и живых-то родичей не слишком люблю. Он засмеялся:
      - Значит, вы не гордитесь своей фамилией, своим родом?
      - Нет. Да и вообще, я скорее дворняжка, чем дворянка. - Она снова положила сигарету, ее тонкие пальцы держали ее как острый хирургический инструмент.
      Чейз готов был говорить о чем угодно, кроме Судьи, потому что с ней он чувствовал себя удивительно легко, так легко ему не было с женщиной с тех пор, как.., с самого "Жюль Верна", секретной операции во Вьетнаме. Но он также понимал, что ему хочется болтать, чтобы и далее избегать животрепещущей темы.
      - Так я нигде не должен расписаться, что пользуюсь этим материалом?
      - Нет, - сказала она. - Я вам принесу нужные материалы, а вы должны вернуть мне все перед уходом.
      Он попытался придумать подходящий повод выспросить у нее, кто приходил к ней в отдел в прошлый вторник, но ничего дельного не шло ему в голову. Он не мог воспользоваться тем же рассказом, что у миссис Онуфер: рассказом о назойливом репортере, потому что уж где-где, а здесь такая причина встретит сочувствие. Если он скажет ей правду - пусть сама решает, поверить ей или нет, - и если она все же не поверит, он будет чувствовать себя патентованным ослом. Как ни странно, хотя он только что познакомился с этой девушкой, ему не хотелось выглядеть смешным в ее глазах. Так он ничего и не сказал.
      Была тому еще и другая причина: в комнате сидели два репортера, и если он скажет что-нибудь девушке, они тут же узнают, кто он и что здесь делает. Тогда ему не избежать очередной фотографии на первой полосе и подробного рассказа о всех его последних действиях. Они могут подать информацию либо прямо, либо недомолвками (вероятнее всего, второе, если они пообщаются с полицией и с доктором Ковелом), но, так или иначе, допускать этого нельзя.
      - Ну, - спросила Гленда, - с чего вы начнете? Прежде чем он успел ответить, один из репортеров у аппарата для чтения микрофильмов поднял голову и сказал:
      - Гленда, можно мне взглянуть на все ежедневные выпуски между 15 мая и 15 сентября 1952 года?
      - Минуточку, - сказала она, гася свою невыкуренную сигарету. - Этот джентльмен первый.
      - Ничего, ничего, - сказал Чейз, воспользовавшись случаем. - У меня уйма времени.
      - Точно? - спросила она.
      - Ага. Принесите ему то, что он просит.
      - Я вернусь через пять минут, - пообещала девушка.
      Она прошла через маленькую комнату и вышла в широкую дверь архива; и Чейз, и репортер наблюдали за ней. Хоть и высокая, она вовсе не выглядела неуклюжей и двигалась с чувственной, кошачьей грацией, из-за которой казалась хрупкой.
      Когда она ушла, репортер сказал:
      - Спасибо, что согласились подождать.
      - Ничего.
      - Мне в одиннадцать нужно закончить материал, а я еще даже не начал собирать источники сведений. - Он снова повернулся к своему аппарату и стал читать последнюю статью. Чейза он, по всей видимости, не узнал.