Рейс продолжается

Зачем? Ну, во-первых, для подстраховки - вдруг по приметам не узнают, вдруг мы в пути переоденемся, нацепим парики, ты бороду отрастишь, - смеюсь, - я - косы. Или выходить будем поодиночке. К другим пассажирам пристроимся. Мало ли что, но это значит, что в лицо нас японцы не знают. Не оттуда идет прокол. Другой вариант - по каким-то соображениям наша полиция не хочет с япошками делиться этим делом. Хочет сама все выяснить. Тогда в Токио не их полиция будет ждать, а наша, и притом тайно от японской.
      - А зачем им это? Они в Интерполе все связаны...
      - Э, Белинда! Они там в Интерполе, как пауки в банке. Что на поверхности лежит - то, конечно, общими силами, никуда не денешься. А если поглубже, надо еще посмотреть. Ну, к чему нашим дорогим отцам-полицейским выдавать нас с нашими миллионными чемоданами японским коллегам, когда можно эти миллионы самим взять, не себе в карман, разумеется, но для нашей страны, а не для Японии? Государственные интересы. Логично?
      - Логично-то логично, - Белинда сомневается, - но, думаю, все проще. Если нас "засветили", то наверняка в Токио весь аэропорт набит полицейскими, а эти едут для связи, для участия в допросах, словом, как представители. Мы же все-таки не японские граждане. Может, они нас сразу и обратно повезут. Только уж не в первом классе, - усмехается.
      - Тоже может быть, - соглашаюсь.
      - А чем нам это грозит? - спрашивает.
      Я смеюсь:
      - Ничем хорошим. От чемоданов не откреститься. Сто человек видели, как их с нами вместе в самолет доставили. Ну, образцы можно в самолете выбросить, пистолеты - в уборной. Так ведь сразу же найдут и в два счета докажут, что наши. Словом, лет по десять, а то и по двадцать можем заработать...
      - Двадцать лет! - она бледнеет, - нет, уж лучше смерть!
      - ...это если им все остальное известно, - продолжаю, - но, раз они за нами следят, возможно, знают и про другие наши дела. А когда возьмут, начнут копать, и тогда уже ни за что нельзя поручиться. Может, как раз преподнесут столь желанную тебе смертную казнь, - смеюсь.
      - Перестань! - шипит, - нашел время шутить. Скажи лучше, что делать. Не может быть, чтобы ты не придумал! Ну, Рокко!
      - Да есть у меня одна идея, - говорю задумчиво, - экспромт, так сказать. Но, во-первых, не подготовлены мы, не имеем тренировки в этом новом деле, а потом не все еще обдумал.
      - Ну, что, что? - торопит, - раз задумал, значит, все будет в порядке. Я в тебя, Рокко, как в бога, верю. А насчет подготовки не беспокойся - не подведу. Чего только не приходилось делать - никогда тебя не подводила. Ты только скажи, что...
      - Тише, перестань суетиться, - обрываю ее. - Ты-то, может, и не подведешь, а Утиный Нос, а Ру?
      - Ну, Утиный Нос, если только надо действовать, - заверяет, - никогда не подведет!
      - Я тоже так думаю. Больше того - в том, что я задумал, он особенно полезным окажется. А вот Ру?
      - Ну, что ж, Ру... Ты и для нее найдешь работу. Лишней не будет. В крайнем случае втроем справимся. Так что за план? Скажи, наконец. Думаешь, когда прилетим, прорваться через кордон? Может, там этот японец поможет, в конце концов, деньги-то ему везем. Пусть подумает.
      - Думать поздно. Если аэродром оцеплен. Если нас полиция ждет, японец не ждет. Миллионы миллионами, а жизнь дороже. Нет, Белинда, в Токио нам прилетать нельзя, - говорю решительно, - будем брать самолет!
      Она таращит глаза и прикрывает рот ладошкой, как, наверное, супруга в мелодрамах, которую муж неожиданно застал со вздыхателем в саду.
      - Самолет?
      - Самолет, самолет, - говорю спокойно. - Ну, чего уставилась? Не мы первые, не мы последние. Сейчас стало очень модным. Скоро будут больше брать самолетов, чем банков. Завладеем машиной, повернем на Сингапур, на Цейлон, а еще лучше подальше, на какие-нибудь маленькие острова, с маленьким царьком, султаном, президентом, чертом-дьяволом. Один из наших чемоданов ему, чтоб дал убежище, остальные - нам. Переждем трудное время, а там видно будет. Ну, как?
      - Не знаю, - говорит неуверенно, - вроде, все правильно. Но захватить целый самолет. Тут же сотни людей. Летчики наверняка вооружены и эти агенты. Потом русские, кто их знает, им, небось, наплевать на заложников. Мы заложников перестреляем, а они - нас. А?
      - Другого выхода нет, - говорю. - Будем разрабатывать операцию!
      Конечно, женщины обычно умных советов дать не могут. Но все же Белинда очень опытная - с ней не грех посоветоваться.
      Ру по-прежнему безмятежно спит, а Утиный Нос прохаживается по салонам и бросает на наших "опекунов" зловещие взгляды. В конце концов я приказываю ему сесть на место - не хватает еще, чтобы они разгадали наши планы.
      Захватить огромный самолет с десятками пассажиров, среди которых наверняка есть здоровые решительные мужчины, а двое, так тут уж сомнений нет, вооруженные полицейские агенты - дело нешуточное. Будь у нас гранаты, мы бы могли пригрозить взорвать самолет. Но гранат нет, и нет даже ничего похожего.
      А главное, дело для меня новое, непривычное. Ну да ладно! Деваться все равно некуда. С моим послужным списком мне петли так или иначе не миновать. Так чем я рискую?
      До Токио еще лететь и лететь. Время подготовиться есть. Операцию надо начать, когда мы будем ближе всего от границы и ближе всего по прямой от каких-нибудь островов, от Цейлона, на худой конец, от Сингапура. Эх, жаль, карты нет...
      Я присматриваюсь к пассажирам. В первую очередь к тем, что с детьми японские, русские. Какие-то спортсменки, какие-то туристы (ну, им по двести лет), какой-то музыкальный японский ансамбль, судя по всему балетная труппа. Девчонки не в счет, а вот парней надо остерегаться - у японцев молниеносная реакция, многие владеют каратэ, дзю-до, джиу-джитсу. Еще, смотрю, два здоровенных хиппиобразных бородача. Но эти, по-моему, через час-два так накачаются, что и с места встать не смогут.
      Насчет русских сказать трудно - они для меня народ незнакомый, сразу не разберешься. Во всяком случае определить, есть ли среди них агенты воздушной полиции, не берусь. Да и есть ли у них такая полиция? И летают ли ее агенты на самолетах? Черт их знает...
      Наконец, план мой созревает полностью.
      Я созываю свою "команду". Как раз обед (или ужин: в наше время с самолетными скоростями и расстояниями не поймешь, когда завтракаешь, когда ужинаешь). Мы сидим все рядом и шепчемся. Когда я излагаю свой план - эта маленькая дуреха, что бы вы подумали? - Приходит в восторг! Только что в ладоши не хлопает. Ну? Как вам это нравится?
      И я начинаю думать (зная про нее то, что я знаю), что она, пожалуй, окажется на высоте, что для нее пустить пулю в лоб любому, на кого я укажу, - пара пустяков. Боюсь, как бы еще не пришлось ее сдерживать.
      Утиный Нос - тут я спокоен. Это профессионал и понимает, когда надо бить, а когда только угрожать.
      Белинда тоже сделает свое дело. Может, с охами и ахами потом, может, с запоздалыми истериками, но сделает. Будет дрожать от страха, но рука у нее не дрогнет. Можно не сомневаться.
      Самое трудное - пройти к летчикам. У них дверь наверняка заперта и наверняка бронированная. Кстати, говорят ли они по-английски? Стюардессы-то говорят. А есть у стюардесс внутренняя связь из салона с кабиной летчиков?
      План наш мы разрабатываем очень точно, сверяем часы, прямо, как штабные офицеры перед боем.
      Я заговариваю со стюардессой. Выясняю, когда мы будем пролетать Иркутск. Насколько я помню, это где-то близко от границы. Или я ошибаюсь? Как бы между прочим спрашиваю, летала ли она на других заграничных линиях? Летала. В Дели, например. А летчики? Конечно. А посадок до Токио не будет? Она удивленно смотрит на меня. Нет, конечно, разве я не смотрел билет? Ну, все-таки такое расстояние, вдруг горючего не хватит? Она улыбается моей наивности. Господин пассажир может быть спокоен. Все рассчитано. Она, например, летала в Токио тридцать восемь раз и никогда ничего не случалось. И смотрит на меня ясными серыми глазами. Я делаю вид, что успокаиваюсь. А ты-то вот зря такая спокойная. Сегодня в твоем тридцать девятом рейсе кое-что случится.
      Сколько ей лет? Наверное, двадцать - двадцать два. Но замужем кольцо на пальце. Или у русских девушки тоже носят кольца? Наверное. Стюардессам же запрещено выходить замуж. Почти во всех авиакомпаниях. В "Аэрофлоте", небось, тоже.
      Стоит такая красивая, сероглазая, аккуратная, элегантная девушка, доверчиво смотрит на меня, готовая оказать услугу пассажиру. Мне нравится, что русские стюардессы не улыбаются каждую секунду, как наши, словно рекламируют зубную пасту.
      И в то же время чувствуется, что они всегда готовы услужить. В общем, хорошие, красивые девчонки. Симпатичные. Эта в особенности. Глазищи серые, прямо не оторвешься. Есть же где-то, наверное, счастливый парень, неважно, муж - не муж, который ее ждет, без которого она скучает, с которым смеется, целуется, обнимается, с которым счастлива, которого любит.
      А такие, как я, думаю с горечью, кто нас ждет... Разве что тюрьма...
      Интересно, как она посмотрит на меня своими ясными ласковыми глазами через полчаса, когда я выну пистолет... Гоню от себя эти ненужные мысли.
      Сейчас надо думать только об одном, о главном, сосредоточиться на этом.
      Я благодарю сероглазую стюардессу, сажусь на место, закрываю глаза. За окнами сумерки. То ли вечер подступает, то ли мы летим в тучах.
      Сколько я так сижу? Полчаса? Минуту? Десять секунд?
      Наконец, сбрасываю с себя оцепенение, смотрю на часы.
      Пора!
      Встаю, оглядываю салон. Время выбрано удачно. После обеда большинство пассажиров спит или дремлет. Храпят, утомившись от собственной суеты, американские туристы, окончательно опьянев, дрыхнут бородачи, притихли, закрыв глаза, дети...
      А наши "опекуны"? "Спортсмен" спит, а поджарый - нет, читает какой-то журнал; да, с этим надо держать ухо востро. Стюардессы куда-то исчезли. Тоже, наверное, отдыхают.
      Я обмениваюсь взглядом со своими.
      Они нахмурены, но спокойны. Белинда бледна, как мертвец, Ру, наоборот, от возбуждения вся раскраснелась, глаза сверкают. Утиный Нос нащупывает пистолет подмышкой.
      Первой встает Белинда и идет в хвост самолета в туалет. Поджарый провожает ее внимательным взглядом. Вот черт!
      Потом поднимается Ру и уходит в носовой туалет. Через минуту я направляюсь туда же и делаю вид, что жду, пока туалет освободится.
      Утиный Нос остается сидеть.
      Наконец, в хвосте самолета появляется Белинда. Она внимательно оглядывает салон, неторопливо раскрывает сумочку и вынимает пистолет.
      В то же мгновение со своего места вскакивает Утиный Нос. Пистолет у него уже в руке и направлен на наших "опекунов".
      Ру уже выскочила из туалета. Она начинает действовать с невероятной быстротой. Наклонившись к ошеломленной молодой японке из третьего ряда (которую мы заранее наметили), она хватает с ее колен крохотного мальчонку и, прижав одной рукой к груди, другой лезет за пистолетом.
      Одновременно с этим я, выхватив свой, громко кричу по-английски:
      - Похищение! Всем оставаться на местах! Руки на затылок! При первом движении взорвем самолет!
      (Взрывать нам его нечем, но слово "взрыв" пугает людей, а проверять наше вооружение вряд ли кому-нибудь придет в голову).
      Пассажиры, кто торопливо, кто медленно, выполняют приказание. Они в полном оцепенении. В салоне царит тишина. Даже дети молчат. А некоторые продолжают спать (как между прочим и кое-кто из взрослых).
      Рассказывать обо всем - нужно время, а происходит все описанное буквально за две-три секунды.
      Пока Белинда и Утиный Нос держат под прицелом пассажиров, Ру с япончонком в одной руке и пистолетом в другой устремляется к кабине пилотов. Я - за ней.
      И вот тут происходит неожиданное.
      Уж, не знаю, откуда она взялась, перед Ру вырастает та сероглазая стюардесса. Она ловко выхватывает из ее рук ребенка и загораживает своим телом...
      Я чувствую, как холодный пот выступает у меня на лбу. На похищении ребенка, на использовании его, как заложника, при переговорах с пилотами основана главная часть моего плана. А сейчас начнется борьба между стюардессой, заслонившей ребенка, и Ру, которая будет пытаться его вырвать.
      Выскочат летчики, они, конечно, вооружены, их четверо, и вряд ли мне одному с ними справиться.
      Но я все-таки недооценил Ру!
      О нет, она не вступает со стюардессой в борьбу! Она просто приставляет к ее груди пистолет и спокойно нажимает спуск. Приглушенный близким телом звучит выстрел. Стюардесса падает, как подкошенная, продолжая заслонять ребенка в последнем предсмертном усилии.
      Япончонок отлетает в сторону, поднимается на четвереньки, потом встает и доверчиво смотрит на нас. Его черные глазенки-пуговки не выражают ни малейшего страха, он спокоен. Он ждет.
      Стюардесса лежит на спине, неловко подвернув руку. Большие серые глаза стеклянно смотрят в пустоту. Губы чуть приоткрыты. На белой блузке, все расширяясь, проступает алое пятно.
      Что ж, не повезло. К сожалению, молодость и красота не гарантируют от смерти. Не довелось ей закончить свой тридцать девятый полет в Токио... И напрасно дожидается ее тот парень - муж или не муж. Не такой уж он оказался счастливый...
      А вот доведется ли нам куда-нибудь долететь? Теперь после убийства стюардессы всех четверых нас ждет смертная казнь!
      Так что стесняться уже нечего. Все эти старики, дети, туристы, спортсмены, дипломаты и ученые - все, все, кто сидит там, в салоне, и летчики, и остальные стюардессы - все они не имеют теперь никакого значения, как и их жизни.
      Их жизни имеют ценность лишь постольку, поскольку могут спасти наши. Иначе грош им цена...
      Мы у двери пилотской кабины. Около нее белая, как полотно, стоит другая стюардесса. Видимо, она сидела здесь где-то со своей сероглазой подругой, когда начали операцию.
      Она бледна, но в глазах ее нет страха. Что за девчонки!
      Теперь мы с Ру действуем спокойно и расчетливо, точно в соответствии с моим планом.
      Ру берет на руки по-прежнему сохраняющего безмятежное спокойствие япончонка, прижимает к его голове пистолет. Ребенку это мешает, и он пытается своей крохотной ручкой отвести тяжелое черное дуло. Не получается, и он покорно прекращает свои усилия. Удивительно воспитанные эти японские дети!
      Я подхожу к стюардессе и говорю:
      - Не волнуйтесь. Если будете выполнять наши указания, с вами ничего не случится. Скажите пилотам по-английски то, что вы видите, ничего больше, и скажите, чтобы немедленно открыли двери, иначе погибнет ребенок, а мои товарищи начнут побоище в салоне. Предупредите, чтобы пилоты отвечали вам только по-английски. Действуйте.
      Стюардесса кричит через дверь на сносном английском языке:
      - Товарищ командир, самолет захватили бандиты. Главарь здесь у двери требует, чтобы вы открыли. Рядом его сообщница. Она держит под угрозой пистолета ребенка. - Потом, помолчав, добавляет тихо: "Они убили Наташу".
      И только тогда начинает плакать. Тихо, беззвучно, просто слезы катятся из глаз. Она не вытирает их. Она смотрит на меня с такой ненавистью, что я отворачиваюсь. Наступает решающая минута. Как поведут себя летчики?
      Проходит секунда, другая. Дверь открывается, и на пороге возникает плечистый парень в рубашке с закатанными рукавами. Лицо его непроницаемо. Взглядом он мгновенно охватывает всю картину - тело убитой стюардессы, Ру, держащую пистолет у виска безмолвного япончонка, меня с направленным на него оружием.
      Мгновение он молчит, потом спрашивает на хорошем английском языке:
      - Ваши требования?
      - Вернитесь в кабину, - говорю, - садитесь на место. Всем сидеть ко мне спиной и не поворачиваться. Пистолеты выложите. Резких движений не делайте.
      Он молча возвращается в кабину и садится на свое место - это второй пилот. Он что-то говорит по-русски своим товарищам. Те, не оборачиваясь, бросают в проход пистолеты. Я стою сзади у двери.
      - Где мы находимся? - спрашиваю и приказываю: "Между собой и с Землей говорить только по-английски. Первому, кто скажет слово по-русски, продырявлю затылок".
      - Пролетели Иркутск, - говорит первый пилот, голос у него не дрожит.
      - Поворачивайте на восток, - говорю, - когда окажетесь за границей, скажу дальнейший маршрут. Предупредите пограничников, чтоб не валяли дурака. Самолет похищен. Дайте карту.
      Летчик, не оборачиваясь, протягивает мне карту. Я смотрю и тут же спохватываюсь:
      - Через Китай не лететь! Эти кретины не посчитаются, что самолет гражданский - собьют. Летите через Индию на Цейлон. Там разберемся!
      (Хорошо бы приземлиться на Мальдивах, но найдется ли подходящий аэродром? В крайнем случае полетим на Суматру, на Цейлон, в Таиланд, к черту в пекло...)
      - Вы что, смеетесь? - первый пилот презрительно хмыкает. - Где возьмем горючее? Без дозаправки ничего не получится.
      - Не валяйте дурака - от Москвы до Токио без заправки, а...
      - Мы пролетели две трети пути. А вы хотите вернуться да еще пролететь вдвое больше. Не верите - посмотрите на карте.
      Я смотрю, он прав. Никуда не денешься.
      - Где ближайший аэродром, где вы можете приземлиться?
      Он называет мне какой-то русский город.
      - Сколько времени требуется на дозаправку?
      - Не знаю. - Он пожимает плечами. - Они же не готовы.
      - Радируйте, что мы садимся, чтобы все было готово. Полчаса стоим, ни минуты больше. И предупредите: при малейшей подозрительной возне самолет взлетит на воздух. Если они не знают, - добавляю, - объясните - в самолете полно людей. А стесняться мы не будем. И не вздумайте сами валять дурака чтобы все радиопереговоры велись по-английски. И не пытайтесь мне объяснять, что на аэродроме не знают этого языка.
      - О'кей, - говорит.
      Радист надевает наушники, колдует над своими кнопками и сообщает, что самолет захвачен воздушными пиратами (это мы пираты), что никаких требований политического характера не предъявлено. Но приказано лететь курсом на Цейлон через Индию. Требуется дозаправка, через сорок минут самолет произведет посадку, чтоб все было готово. В случае неподчинения пираты угрожают взорвать самолет. Все.
      Я делаю знак Ру проверить, как там в салоне, а сам внимательно продолжаю следить за пилотами.
      - Имейте в виду, - говорю на всякий случай, - все время мои товарищи держат под прицелом не только салон целиком, но и какого-нибудь одного ребенка конкретно. Один неосторожный жест, и ребенок мертв. Запомните.
      В таких случаях надо все время держать людей в напряжении, угрожать им.
      Возвращается Ру все с тем же япончонком подмышкой. Он по-прежнему тих и безмолвен. Нет, на такое способны только японские дети, честное слово!
      Ру говорит, что в салоне все спокойно. После волны паники, чьих-то стонов, истерик, детских криков все успокоились, находятся в состоянии прострации. Молчит даже мать того япончонка.
      Утиный Нос и Белинда на своих постах. За них можно не беспокоиться. Спрашиваю, как "опекуны". Отвечает, что сидят, дрожат от страха, боятся пошевелиться.
      Стюардессам Утиный Нос разрешил разнести пассажирам воду, лекарства из аптечки, водить детей в туалет.
      За окном совсем темно.
      Чувствую, как самолет повернул и летит в другом направлении. Начинается снижение.
      - Аэродром плохой, - говорят пилот. - Сюда обычно ИЛы не садятся. Посадка будет не из легких.
      - Посадка - ваше дело, - говорю, - мое - продырявить вас, если будете валять дурака, и взорвать эту коробку, если аэродромные власти чего-нибудь затеют. Предупредите их еще раз.
      - Уже предупреждал, - ворчит пилот.
      - Предупредите опять. Не помешает.
      Он включает радио и передает мое предупреждение. Потом говорит:
      - Начинаем посадку. Буду держать техническую связь с аэродромом. Прошу не мешать.
      - Говорить только по-английски! - приказываю.
      - Не мешайте, я сказал, - кричит, - посадка очень сложная.
      Но с Землей говорит по-английски. Говорит он все же, не как англичанин, хуже, чем второй пилот. И, наверное, на аэродроме тоже сидят не профессора Кембриджа. К тому же речь идет о специфических вещах. Поэтому, как я ни напрягаю внимание, мне далеко не все понятно. На всякий случай периодически повторяю свои угрозы.
      Но они не слушают меня. Они заняты своим делом. Видимо, посадка, действительно, очень трудная. Аэродром, наверное, какой-нибудь запасной. Тем лучше. Вряд ли там предусмотрены такие же меры безопасности, как в крупных городах. Спокойнее.
      Наконец, мы у земли. Я вижу, как навстречу с бешеной скоростью несутся сигнальные огни, освещенный асфальт.
      Самолет касается земли очень жестко. Стукаемся, слышен звон, что-то падает, на мгновение гаснет и вновь зажигается свет. Ревут двигатели. Мы мчимся по взлетной полосе. Потом долго катим по рулежной дорожке в какой-то дальний конец аэродрома.
      Останавливаемся.
      Летчики озабоченно что-то рассматривают на приборной доске. С беспокойством качают головами.
      Глава VII. СРОЧНЫЕ МЕРЫ
      Ну вот, наконец, и я, автор, получил слово.
      Но раньше, чем говорить об истории, о которой идет речь в этой повести и которая целиком является плодом авторской фантазии, мне хотелось бы вернуться на много лет назад.
      В тот год в теплом синем небе над зелеными виноградниками, что раскинулись вблизи Еревана, пролетал самолет. Неожиданно самолет дернулся, завалился на крыло и стремительно понесся к земле.
      Он упал в виноградники. Из поломанного самолета колхозники вытащили четырех человек. Один разбился насмерть, двое получили серьезные ушибы и переломы, один чудом остался невредим. И тем не менее он был весь в крови, избит, полузадушен, глубоко изрезан ножами.
      Чьими? Тех троих.
      Я потом долго изучал следственные материалы, беседовал с людьми и с оставшимся в живых человеком.
      Потому что в живых остался только он. Двух других вылечили, судили и расстреляли.
      А Эдик Бахшинян - летчик Армянского отделения Гражданского воздушного флота - поправился и продолжал летать. Его наградили орденом Красного Знамени. Боевым орденом.
      Когда-то я (и не только я) подробно писал об этой истории. О том, как трое преступников задумали бежать за границу, как долго и поразительно тщательно готовились к этому (вплоть до того, что один научился управлять самолетом), как взлетели на воздушном такси и, напав втроем на летчика (один из преступников был мастером спорта по борьбе), потребовали перевезти их за границу, как Бахшинян отказался, и как, увидев, что один из бандитов садится за штурвал, согласился, а когда взял управление в свои руки, то направил самолет в землю, чтобы погибнуть вместе с преступниками, и как они душили его, резали ножами, но так и не смогли оторвать рук от штурвала...
      Тогда еще угон, похищение, уничтожение самолетов не стало поветрием. Эти чудовищные преступления были единичными. Бессмысленный терроризм не коснулся воздушных трасс. И уж совсем недалеко все это было от наших границ.
      К сожалению, за последние годы были и у нас отдельные случаи нападения на самолеты.
      Зачем?
      Позволю себе привести цитату из статьи кандидата юридических наук, начальника сектора воздушного права Государственного научно-исследовательского института гражданской авиации Ю. Малеева (того самого, чью лекцию слушал лейтенант милиции Алексей Лунев).
      Вот что он пишет в журнале "Человек и закон":
      "Материалы советских судебных органов показывают, что попытки угона самолетов (речь идет о нашей стране) являются, как правило, результатом умышленных действий группы лиц, вступивших в преступный сговор с целью бежать за границу. Выявилось два четких мотива такого побега: или стремление избежать заслуженного наказания за уже совершенное преступление или попытка придать дополнительную остроту какой-нибудь из антисоветских кампаний на Западе".
      Разумеется, подобные случаи в нашей стране уникальны. Но бывали.
      Подвиг Эдика Бахшиняна, светлый образ стюардессы Надежды Курченко напоминают нам об этом.
      Поэтому мне хотелось бы повторить: все, что написано в этой повести, вымышлено - герои, ситуации, события. Но все это могло бы произойти, и, если бы произошло, то и Алексей Лунев со своими товарищами, и стюардесса Наташа, да и Джон Леруа, Рокко, Белинда, Ру... - все наверняка повели себя так, как рассказано. Другое дело, что сегодня, например, выходя из транзитного зала к самолету в Шереметьево, Рокко и его банда никогда не смогли бы незаметно пронести пистолеты. Но это уж техническая деталь.
      Важно другое, важно, что при любых обстоятельствах советские милиционеры вступают в смертельную схватку с преступниками ради спасения жизни людей. О своей жизни они при этом не думают.
      Вот эта самоотверженность во имя высокого гуманизма наряду с высокой профессиональной подготовкой и великолепным техническим оснащением и позволяет нашим милиционерам побеждать преступников. Порой и дорогой ценой, порой ценой собственной жизни, но побеждать. Ну, что ж, победа в смертельной борьбе редко обходится без жертв.
      Но это победа...
      А теперь перенесемся в московский кабинет генерала в тот момент, когда раздался звонок и голос далекого дежурного четко доложил о чрезвычайном происшествии - похищении иностранными преступниками советского лайнера ИЛ-62, следующего по маршруту Москва - Токио, который через сорок минут приземлится в далеком городе для дозаправки. Преступники, требуют, грозя перебить детей, чтобы их доставили в район Цейлона.
      В этих случаях согласно существующим международным соглашениям во имя сохранения жизни невинных людей полагается выполнить требование воздушных пиратов.
      Казалось бы, все ясно.
      И вот тут возникло совершенно непредвиденное обстоятельство.
      Связь между далеким городом и Москвой работала непрерывно. Местное милицейское начальство доложило генералу следующее.
      При посадке навигационное оборудование самолета получило повреждения. Не столь значительные, чтобы нельзя было лететь, но при которых серьезно снижается безопасность полета в нормальных условиях дальнейший полет был бы, разумеется, запрещен. Но в данном случае преступники категорически настаивают на продолжении пути.
      Они грозят, что, если их требование не будет выполнено, они каждый час будут убивать одного пассажира. До тех пор, пока самолет не поднимется в воздух.
      Только что, открыв двери, они выбросили из самолета труп человека.
      Какие будут указания?
      Что же происходило в те ночные часы на аэродроме далекого города?
      К тому моменту, когда огромный лайнер, со свистом разрезая мрак, приземлялся на взлетной полосе, когда он несся по бетону, когда ревели, тормозя, двигатели, были приняты все возможные меры к его приему.
      Но дело в том, что в сложной полетной обстановке, ночью, за короткий срок невозможно было перестроить расписание воздушного движения, и, выполняя требования преступников, ничего другого не оставалось, как посадить самолет на этот аэродром, могущий принимать ИЛ-62, но уже давно не делавший этого, поскольку существовали другие, куда более совершенные.
      Посадить лайнер ночью на незнакомый и лишенный некоторого важного оборудования для ночной посадки аэродром да к тому же когда за спиной стоит человек с направленным на тебя пистолетом - нелегко даже очень опытному летчику.
      Итак, совершенная первым пилотом посадка могла бы служить образцом работы в подобных обстоятельствах. И все же случилось повреждение. Лететь при нем можно, но безопасность полета намного снижена. И в этих условиях, выполняя требования налетчиков, перелетать Гималаи, а может, и океан, следовать неизвестным маршрутом, садиться на неизвестных, а возможно, неприспособленных к приему такого самолета аэродромах граничит с самоубийством. Летчик так и сказал рослому мужчине со шрамом возле уха и ледяным взглядом бесцветных глаз, главарю бандитов, насколько он понял.
      - И наплевать, - ответил тот и усмехнулся, - вы должны понять, пилот, что, если мы окажемся в руках полиции, нам смертная казнь обеспечена. А так есть все же шансы спастись. Ясно? Это я к тому говорю, чтобы вы знали - терять нам нечего.
      - Вам, может быть, нет, - пытался возразить летчик, - но ведь самолет набит пассажирами. Плевать вам на взрослых, так хоть детей пожалейте - их же двадцать семь.
      - Вы что, идиот, - рассердился человек со шрамом, - или притворяетесь? При чем тут пассажиры, дети? Да я не двадцать семь двадцать семь миллионов детей готов отправить на тот свет, чтобы спасти свою шкуру. А вы мне - дети... Так вот, слушайте: если через час мы не поднимемся в воздух, я пробью башку одному из пассажиров. Еще через час - второму и не гарантирую, что это будет взрослый.
      - Я должен сообщить о ситуации начальству. Без его разрешения я самолет в воздух в таком состоянии не подниму, - твердо заявил пилот.
      - Сообщайте. И мои условия тоже.
      К угрозам бандитов отнеслись недоверчиво.
      А вот опасность полета беспокоила всех - ведь речь шла о жизни без малого двухсот человек.
      Наступило томительное ожидание.
      В ярко освещенном по требованию налетчиков салоне неподвижно и молча сидели пассажиры. На них словно напал столбняк. Лишь дети порой тихо плакали, что-то бормотали, большинство из них спали.
      Белинда так же спокойно, как в первую минуту, стояла с пистолетом в руке в хвосте самолета. Казалось, ее не коснулись усталость и волнение. Равнодушный, но внимательный взгляд следил за каждым движением, за десятками затылков (пассажирам было приказано не оборачиваться).
      А у первого ряда кресел стоял Утиный Нос, и его взгляд тоже непрерывно скользил по салону.
      В отсеке возле пилотской кабины сидела на откидном стульчике Ру все с тем же япончонком на коленях. Ребенок безмятежно спал, посапывая носом и не ощущая пистолета, приставленного к его гладким, черным, подстриженным низкой челкой волосам.
      С разрешения Рокко стюардессы унесли тело Наташи в кухню (чтобы не пугать пассажиров - они не хотели проходить салон) и, положив на расстеленное на полу одеяло, накрыли с головой другим.
      Рокко стоял у входа в кабину летчиков и, нахмурив брови, внимательно следил за переговорами с аэродромным начальством.
      - У них нет соответствующего горючего, - безразличным тоном сообщил пилот. - Для ИЛа необходимо особое, которого здесь нет.