Глава 1

7 марта

Кэтрин Коллинз сошла с пешеходной дорожки и с хрупким чувством решимости поднялась на три ступеньки. Она подошла к двери из стекла и нержавеющей стали и толкнула ее. Дверь не открывалась. Кэтрин откинула голову назад, посмотрела на металлическую перемычку и прочла выгравированную надпись «Медицинский центр университета им. Хобсона. Для больных и немощных города Нью-Йорк». Настроению Кэтрин больше соответствовало бы: «Оставь надежду, всяк сюда входящий». Она обернулась и зрачки ее сузились от утреннего мартовского солнца; ее подмывало убежать и вернуться в свою теплую комнату. Меньше всего хотелось ей вновь пытаться войти в госпиталь. Но она не успела пошевелиться, как несколько посетителей поднялись по ступенькам и прошли мимо нее. Не останавливаясь, они открыли двери в поликлинику и зловещая громада здания сразу поглотила их.

Кэтрин на мгновение прикрыла глаза, изумляясь своей глупости.

Конечно же, двери поликлиники открываются наружу! Прижимая к себе сумку из парашютного шелка, она потянула и открыла дверь и вступила в преисподнюю.

Первым, что неприятно поразило Кэтрин, был запах. За двадцать один год своей жизни она ничего подобного не испытывала. Доминировал запах химии, смеси спирта и тошнотворно сладкого дезодоратора. Ей подумалось, что спиртом пытаются помешать распространению болезней по воздуху; ей было известно, что дезодоратором скрывают витающие вокруг болезни биологические запахи. Последние доводы, которые Кэтрин приводила себе, чтобы решиться на это посещение, растаяли под напором этого запаха. До первого посещения госпиталя несколько месяцев назад она никогда не задумывалась о своей смерти и воспринимала здоровье и благополучие как должное. Теперь все изменилось, и при входе в поликлинику с этим специфическим запахом мысли о всех последних недомоганиях заполняли ее сознание. Закусив нижнюю губу в попытке сдержать эмоции, она стала пробираться к лифтам.

Заполнявшие госпиталь толпы доставляли Кэтрин мучения. Ей хотелось замкнуться в себе, как в коконе, чтобы ее не могли касаться, не дышали и не кашляли на нее. Ей тяжело было видеть искаженные лица, покрытую сыпью кожу и сочащиеся нарывы. Еще хуже было в лифте, где ее прижали к группе людей, которая напомнила ей толпы с картины Брейгеля. Не отводя глаз от указателя этажей, она пыталась отвлечься от окружения, репетируя в уме свое обращение к регистратору в клинике гинекологии. «Хелло, я Кэтрин Коллинз. Я учусь в университете, была здесь четыре раза. Я собираюсь домой — там меня будет лечить наш семейный врач и мне бы хотелось получить копию моей гинекологической карты.»

Все представлялось достаточно простым. Кэтрин позволила себе посмотреть на лифтера. У него было неимоверно широкое лицо, но, когда он повернул его в сторону, голова оказалась сплющенной. Глаза Кэтрин невольно остановились на этой деформации и, повернувшись, чтобы объявить третий этаж, лифтер перехватил ее взгляд. Один его глаз смотрел вниз и в сторону.

Другим он со злобой сверлил Кэтрин. Она отвела взгляд, чувствуя, что краснеет. Большой волосатый мужчина проталкивался мимо нее к выходу.

Опираясь одной рукой о стенку лифта, она посмотрела вниз на беленькую девочку лет пяти. Один зеленый глаз ответил на улыбку Кэтрин. Другой был скрыт фиолетовыми складками большой опухоли.

Двери закрылись и лифт пошел вверх. Кэтрин испытала ощущение дурноты. Это было не похоже на дурноту перед теми приступами, которые у нее были месяц назад, но все же в замкнутом душном лифте вызывало страх. Кэтрин закрыла глаза и постаралась перебороть чувство клаустрофобии. За ее спиной кто-то кашлянул и влажно дохнул ей на шею. Лифт тряхнуло, двери открылись и Кэтрин вступила на четвертый этаж клиники. Она подошла к стене и прислонилась к ней, пропуская идущих сзади. Дурнота быстро прошла.

Восстановив нормальное самочувствие, она пошла налево по коридору, покрашенному двадцать лет назад в светло-зеленые тона.

Коридор привел в зал ожидания клиники гинекологии. Он был заполнен пациентками, детьми, сигаретным дымом. Кэтрин миновала эту центральную часть и вошла в нишу справа. В университетской клинике гинекологии, обслуживающей все колледжи и сотрудников госпиталя, была своя комната ожидания, хотя и не отличающаяся окраской и обстановкой от основного помещения. Когда Кэтрин вошла, на стульях из винила и стальных трубок там уже сидели семь женщин. Все они нервно просматривали старые журналы. За столом сидела регистратор, похожая на птицу женщина лет двадцати пяти, химическая блондинка с бледной кожей и мелкими чертами лица.

Табличка, прочно приколотая на ее плоской груди, сообщала, что ее зовут Элен Коэн. Она подняла взгляд на приближающуюся Кэтрин.

— Хэлло, я Кэтрин Коллинз... — Она отметила, что ее голосу не достает той уверенности, которую она хотела ему придать. Дойдя до конца своего обращения, она почувствовала, что слова ее звучат умоляюще.

Регистратор бросила на нее короткий взгляд. — Вам нужна карта? — спросила она. В голосе ее звучала смесь презрения и недоверия.

Кэтрин кивнула и попробовала улыбнуться.

— Ну, поговорите об этом с миссис Блэкмен. Садитесь, пожалуйста.

Голос Элен Коэн стал грубым и повелительным. Кэтрин обернулась и нашла вблизи свободный стул. Регистратор подошла к картотечному шкафу и вынула клиническую карту Кэтрин. Потом она исчезла в одной из дверей, ведущих в смотровые кабинеты.

Кэтрин машинально стала приглаживать свои блестящие каштановые волосы, перекинув их через левое плечо. Это был ее обычный жест, особенно в напряженные моменты. Кэтрин была привлекательной молодой женщиной с живыми внимательными глазами серо-голубого цвета. При росте 159 сантиметров она казалась выше благодаря проявляемой ею энергии. К ней хорошо относились ее друзья по колледжу, вероятно, благодаря ее открытости; ее очень любили родители, которых беспокоила уязвимость их единственной дочери в джунглях Нью-Йорка. Но именно беспокойство и чрезмерная опека родителей побудили Кэтрин выбрать колледж в Нью-Йорке — она считала, что этот город поможет выявить ее природную силу и индивидуальность. Вплоть до нынешней болезни все складывалось удачно и она смеялась над предостережениями родителей.

Нью-Йорк стал ее городом и она полюбила пульс его жизни.

Регистратор вернулась и села за пишущую машинку.

Кэтрин исподтишка окинула взглядом комнату ожидания, обратив внимание на склоненные головы молодых женщин, которые тупо ждали своей очереди. Какое счастье, что ей самой не нужно было ждать осмотра. Она с отвращением вспоминала эту процедуру, которой подвергалась четырежды — последний раз всего четыре недели назад. Обращение в клинику было для нее самым трудным проявлением независимости. На деле она предпочла бы вернуться в Вестон, штат Массачусетс, и обратиться к своему гинекологу доктору Вильсону. Он был первым и единственным врачом, осматривавшим ее до этого. Доктор Вильсон был старше работавших в клинике стажеров и обладал чувством юмора, которое позволяло ослабить влияние унизительных элементов этой процедуры, сделав их хотя бы терпимыми. Здесь все иначе. Клиника безлика и холодна, и это, в сочетании с обстановкой городского госпиталя, превращало каждое посещение в кошмар. Но Кэтрин упрямо следовала выбранным путем. Этого, по крайней мере до болезни, требовало ее чувство независимости.

Открылась одна из дверей и появилась медсестра миссис Блэкмен.

Это была коренастая сорокапятилетняя женщина с блестящими черными волосами, стянутыми на затылке в тугой узел. На ней был безукоризненно белый халат, накрахмаленный до хруста. Внешность служила отражением ее идеала работы клиники — строгость и эффективность. В медицинском центре она проработала двенадцать лет.

Регистратор заговорила с миссис Блэкмен, и Кэтрин услышала свое имя. Сестра кивнула и, обернувшись, коротко взглянула на Кэтрин. Наперекор хрустящей оболочке, темно-карие глаза миссис Блэкмен создавали впечатление большой теплоты. Кэтрин вдруг подумалось, что вне госпиталя миссис Блэкмен, вероятно, намного милее.

Но миссис Блэкмен не подошла к Кэтрин и ничего не сказала. Вместо этого она что-то шепнула Элен Коэн и возвратилась в смотровые кабинеты.

Кэтрин почувствовала, что лицо ее краснеет. Она решила, что ее преднамеренно игнорируют; таким способом персонал клиники мог выразить свое недовольство тем, что она хочет показаться своему собственному врачу.

Нервным движением она дотянулась до годичной давности «Домашнего журнала для леди», но не смогла сосредоточиться.

Чтобы убить время, она попыталась представить, как сегодня вечером приедет домой и как удивятся родители. Она уже видела, как войдет в свою прежнюю комнату. Она не была там с Рождества, но знала, что комната будет выглядеть точно такой, как тогда. Желтое покрывало на постели, занавески в тон — все памятные мелочи ее юности мама тщательно сохраняла.

Представив себе успокаивающий образ матери, Кэтрин вновь засомневалась, не стоит ли позвонить и сказать родителям о своем приезде. Тогда они встретили бы ее в аэропорту Логан. Но тогда ей, вероятно, пришлось бы объяснять причины приезда домой, а Кэтрин хотелось обсудить свою болезнь при встрече, а не по телефону.

Миссис Блэкмен появилась вновь через двадцать минут и опять беседовала с регистратором в приглушенных тонах. Кэтрин притворилась поглощенной чтением журнала. Наконец сестра закончила разговор и подошла к Кэтрин.

— Мисс Коллинз? — спросила она с едва заметным раздражением.

Кэтрин подняла глаза.

— Мне сказали, что вы просите свою клиническую карту?

— Да, правда, — сказала Кэтрин, положив журнал.

— Вы недовольны нашим лечением?

— Нет, ничего подобного. Я еду домой показаться нашему семейному врачу и хочу взять с собой полную историю болезни.

— Это довольно необычно. Мы привыкли высылать историю болезни только по запросу врача.

— Я уезжаю сегодня вечером и хочу взять ее с собой. Если она понадобится моему врачу, не хотелось бы ожидать, пока ее пришлют.

— Здесь в Медицинском центре мы так не делаем.

— Но я знаю, что имею право получить копию, если она мне нужна.

Ответом на последние слова было неловкое для Кэтрин молчание. Она не привыкла быть такой настойчивой. Миссис Блэкмен пристально смотрела на нее, как смотрят выведенные из себя родители на непослушного ребенка.

Кэтрин не отводила глаз, парализованная взглядом темных блестящих глаз миссис Блэкмен.

— Вам придется поговорить с доктором, — резко выговорила миссис Блэкмен. Не дожидаясь ответа, она оставила Кэтрин и прошла в одну из соседних дверей. Замок защелкнулся за ней с механической категоричностью.

Кэтрин сделала вдох и оглянулась вокруг. Другие пациентки смотрели на нее сдержанно, как будто разделяли презрительное отношение персонала клиники к ее намерению нарушить нормальный порядок вещей. Кэтрин силилась сохранить самообладание, говоря себе, что это параноидальное видение. Ощущая на себе пристальные взгляды других женщин, она сделала вид, что читает журнал. Ей хотелось спрятаться, как черепахе, или же встать и уйти. Ни то ни другое не было возможно. Время тянулось мучительно. Еще нескольких пациенток позвали на осмотр. Теперь было ясно, что ее преднамеренно игнорируют.

Лишь спустя три четверти часа врач клиники, одетый в мятую белую куртку и штаны, появился с картой Кэтрин. Регистратор кивнула в ее направлении, и доктор Харпер лениво подошел и стал прямо перед ней. Он был лыс, если не считать узкой полоски волос, начинающейся над ушами и спускающейся вниз к жесткой кустистой заросли на шее. Это был тот самый доктор, который осматривал Кэтрин в двух предыдущих случаях, и она отчетливо помнила его волосатые кисти и пальцы, имевшие в полупрозрачных латексных перчатках какой-то неземной вид.

Кэтрин подняла взгляд к его лицу, надеясь обнаружить хотя бы проблеск теплоты. Ничего. Вместо этого он молча резко открыл ее карту, взял ее в левую руку и стал читать, водя по тексту указательным пальцем правой.

Как при чтении проповеди.

Кэтрин опустила глаза. На его левой штанине спереди она увидела ряд мелких пятен крови. За поясом справа заткнут кусок резиновой трубки, слева — аппарат индивидуального вызова.

— Зачем вам гинекологическая карта? — спросил он, не глядя.

Кэтрин снова изложила свои планы.

— Я думаю, что это пустая трата времени, — сказал доктор Харпер, продолжая быстро переворачивать страницы. — Смотрите, в ней почти ничего нет. Пара слегка атипичных мазков, умеренные выделения, объяснимые небольшой эрозией матки. Я считаю, это никому ничего не даст. Вот у вас был приступ цистита, но он, без сомнения, вызван сексом за день до появления симптомов, вы это сами признали...

Кэтрин почувствовала, как лицо ее от унижения вспыхнуло. Она знала, что это было слышно всем в комнате ожидания.

— ...послушайте, мисс Коллинз, ваши припадки не имеют никакого отношения к гинекологии. Я бы предложил вам обратиться в клинику неврологии...

— Я была в неврологии, — прервала Кэтрин. — И у меня уже есть эти выписки. — Кэтрин подавляла слезы. Обычно она не была излишне эмоциональна, но в тех редких случаях, когда ее подмывало заплакать, она с большим трудом справлялась с собой.

Доктор Дэвид Харпер медленно поднял глаза от карты. Он вдохнул воздух и шумно выдохнул его через неплотно сжатые губы. Это ему надоело. — Послушайте, мисс Коллинз, здесь вас отлично лечат...

— Я на лечение не жалуюсь, — проговорила Кэтрин, не поднимая головы. Слезы застилали глаза и грозили потечь по щекам. — Мне просто нужны выписки.

— Я только говорю, — продолжал доктор Харпер, — что с гинекологической стороны вам не требуется больше ничье мнение.

— Пожалуйста, — проговорила Кэтрин медленно. — Вы дадите мне выписки или мне придется пойти к администратору? — Она медленно подняла глаза на доктора Харпера. Согнутым пальцем она перехватила слезу, сорвавшуюся с нижнего века.

Доктор наконец пожал плечами, и Кэтрин услышала, как он, выругавшись вполголоса, бросил карту на стол регистратора и велел женщине сделать копию. Не простившись и даже не оглянувшись, он исчез в смотровых комнатах.

Надев пальто, Кэтрин поняла, что дрожит, и вновь почувствовала головокружение. Она прошла к столу регистратора и, вцепилась в его наружный край, оперлась на него.

Птицеподобная блондинка решила не обращать на нее внимания, заканчивая печатать письмо. Когда она вложила в машинку конверт, Кэтрин напомнила о своем присутствии.

— Хорошо, сию минуту, — произнесла Элен Коэн, с раздражением выделяя каждое слово. Только написав адрес, запечатав конверт и наклеив марку, она встала, взяла карту Кэтрин и скрылась за углом. Все это время она избегала смотреть Кэтрин в глаза.

Еще двух пациенток успели вызвать, пока Кэтрин вручили пакет из плотной бумаги. У нее хватило сил поблагодарить девушку, но она не получила и требуемого приличиями ответа. Ей это было безразлично. Зажав пакет под мышкой и перекинув сумку через плечо, она повернулась и, наполовину шагом, наполовину бегом, вступила в суматоху главного зала ожидания гинекологии.

Кэтрин вдохнула спертый воздух, и душная волна дурноты навалилась на нее. Хрупкое ее эмоциональное равновесие не выдержало резкого физического усилия от быстрой ходьбы. Взгляд Кэтрин затуманился, она нащупала спинку стула и вцепилась в нее. Пакет выскользнул из подмышки и упал на пол. Комната пошла кругом, и колени Кэтрин подогнулись.

Кэтрин почувствовала, как сильные руки схватили ее за плечи и поддержали. Она слышала, как кто-то подбадривал ее и говорил, что все будет в порядке. Она хотела сказать, что ей нужно только на секундочку присесть, чтобы прийти в себя, но язык ее не слушался. Смутно она ощущала, как ее несут по коридору и ноги ее бессильно, как у марионетки, тащатся по полу.

Потом какая-то дверь, за ней небольшая комната. Ужасное чувство кружения не проходило. Кэтрин боялась, что ее стошнит, лоб покрылся холодным потом. Она чувствовала, что ее кладут на пол. Почти сразу же ее зрение стало проясняться, и кружение комнаты прекратилось. С ней были два доктора в белом, они оказывали ей помощь. С некоторым трудом они высвободили одну ее руку из пальто и наложили жгут. Хорошо, что она находится не в переполненном зале ожидания и не является предметом всеобщего обозрения.

— По-моему, мне лучше, — проговорила Кэтрин, моргая.

— Хорошо, — сказал один из докторов. — Мы тебе кое-что дадим.

— Что?

— Просто что-то, чтобы тебя успокоить.

Кэтрин почувствовала, как игла проходит сквозь нежную кожу с внутренней стороны локтя. Жгут сняли, и она ощутила биение пульса в кончиках пальцев.

— Но мне уже намного лучше, — запротестовала она. Повернув голову, она увидела руку, нажимающую на поршень шприца.

— Но я хорошо себя чувствую, — сказала Кэтрин.

Доктора не отвечали. Они просто смотрели на нее, не позволяя подниматься.

— Сейчас мне действительно лучше. — Она переводила взгляд с одного доктора на другого. У одного из них были самые зеленые глаза, какие Кэтрин когда-либо приходилось видеть, совсем изумрудные. Кэтрин попыталась пошевелиться. Рука доктора напряглась.

Внезапно зрение Кэтрин затуманилось, и доктор оказался далеко.

Одновременно послышался звон в ушах, и тело стало тяжелым.

— Мне намного... — Голос Кэтрин звучал хрипло и губы двигались медленно. Голова ее склонилась набок. Она видела, что находится на полу кладовой. Затем темнота.

Глава 2

14 марта

Мистер и миссис Вильбур Коллинз, ожидая, пока откроют двери, поддерживали друг друга. Сначала ключ не входил в замок, и управляющий вынул его и осмотрел, чтобы убедиться, что он от номера 92. Поняв, что ключ был перевернут, он попробовал снова. Дверь открылась, и он отступил в сторону, пропуская внутрь заместителя декана университета.

— Милая квартирка, — сказала замдекана. Это была миниатюрная женщина около пятидесяти лет с очень нервными и быстрыми движениями. Видно было, что она волнуется.

Мистер и миссис Вильбур Коллинз и два Нью-Йоркских полисмена в форме прошли в комнату следом.

Это была маленькая квартирка с одной спальней и, как ее рекламировали, с видом на реку. Река действительно была видна, но только через крохотное окошко в похожей на чулан ванной. Два полисмена стояли в стороне, заложив руки за спину. Пятидесятипятилетняя миссис Коллинз в нерешительности стояла у входа, как бы опасаясь того, что может обнаружить.

Мистер же Коллинз заковылял прямо к центру комнаты. В 1952 году он болел полиомиелитом, который ослабил его правую голень, но не его деловую хватку.

В свои пятьдесят пять он был вторым человеком в финансовой империи Первого национального городского банка в Бостоне. Этот человек требовал действия и уважения.

— Поскольку прошла всего неделя, — заговорила замдекана — то может быть ваше беспокойство преждевременно.

— Нам ни в коем случае не следовало отпускать Кэтрин в Нью-Йорк, — сказала миссис Коллинз, нервно сжимая руки.

Мистер Коллинз проигнорировал оба замечания. Он направился к спальне и заглянул внутрь. — Чемодан лежит на кровати.

— Это хороший признак, — отметила замдекана. — Многие студенты реагируют на нагрузки, пропуская занятия в течение нескольких дней.

— Если бы Кэтрин уехала, она взяла бы свой чемодан, — ответила миссис Коллинз. — И потом, она позвонила бы нам в воскресенье. Она всегда звонит по воскресеньям.

Мне как замдекана известно, как много студентов вдруг чувствуют потребность в передышке, даже такие хорошие, как Кэтрин.

— Кэтрин не такая, — парировал мистер Коллинз, исчезая в ванной.

Замдекана закатила глаза, повернувшись к полисменам, которые никак не реагировали.

Мистер Коллинз, волоча ногу, вернулся в жилую комнату. — Она никуда не уезжала, — заявил он решительно.

— Что ты имеешь в виду, дорогой? — спросила миссис Коллинз, все более возбуждаясь.

— Только то, что сказал. — ответил мистер Коллинз. — Без этого она никуда не уехала бы. — Он бросил на сиденье кушетки полупустую упаковку противозачаточных таблеток. — Она здесь, в Нью-Йорке, и я требую, чтобы ее нашли. — Он посмотрел на полисменов. — Можете мне поверить, я намерен добиться действий по этому делу.

Глава 3

15 апреля

Доктор Мартин Филипс прислонил голову к стене пультового зала; штукатурка давала ощущение приятной прохлады. Перед ним четверо медиков-третьекурсников, прижавшись к стеклянной перегородке, в полнейшем благоговении следили за подготовкой пациента к компьютерной аксиальной томографии. Это был первый день их факультатива по радиологии, и они начинали с нейрорадиологии. Филипс привел их посмотреть на томограф в первую очередь, так как знал, что это впечатлит их и сделает более покладистыми. Студенты-медики иногда проявляли самоуверенность.

Внутри машинного зала лаборант перегнулся, проверяя положение головы пациента по отношению к гигантскому сканеру округлой формы. Он выпрямился, оторвал кусок липкой ленты и закрепил голову пациента на пенопластовой доске.

Дотянувшись до панели, Филипс взял направление и карту пациента.

Он просмотрел то и другое в поисках клинической информации.

— Пациент Шиллер, — произнес Филипс. Студенты были так поглощены подготовкой, что не обернулись на его слова. — Основная жалоба — слабость в правой руке и правой ноге. Сорок семь лет. — Филипс посмотрел на пациента.

Опыт подсказывал ему, что тот, скорее всего, ужасно напуган.

Филипс положил направление и карту, а в машинном зале сканера лаборант привел в действие стол. Голова пациента медленно вдвигалась в отверстие сканера, как будто на съедение. В последний раз проверив положение головы, лаборант повернулся и вышел в пультовую.

— О'кей, отойдите на минутку от окна, — велел Филипс. Четверо студентов послушались мгновенно и стали рядом с компьютером, лампы которого мигали в предвкушении. Как и предполагалось, студенты были впечатлены до состояния покорности.

Лаборант запер дверь, ведущую в машинный зал, и снял микрофон с кронштейна. — Не шевелитесь, мистер Шиллер. Полная неподвижность. — Указательным пальцем лаборант нажал пусковую кнопку на пульте. В машинном зале громадная округлая масса, окружающая голову Шиллера, начала совершать резкие ритмические вращательные движения, подобные движению главной шестерни гигантских механических часов.

Механический звук, громко слышимый Шиллеру, по другую сторону перегородки был приглушен.

— Что сейчас происходит? — сказал Мартин. — Машина производит по двести сорок рентгеновских замеров на каждый градус вращательного движения.

Один из студентов показал своему коллеге гримасу полного непонимания. Мартин не стал придавать этому значения и прикрыл лицо ладонями, приложив пальцы к глазам, осторожно потер, а затем стал массировать виски. Он еще не выпил кофе и чувствовал себя не в своей тарелке. Обычно он заходил по пути в кафетерий госпиталя, но сегодня утром из-за студентов у него не было на это времени. Филипс, в качестве заместителя заведующего отделением нейрорадиологии, вменил себе в обязанность лично проводить ознакомление студентов-медиков с нейрорадиологией. Строгое следование этому принципу доставляло ему много неприятностей, так как оставляло мало времени для исследовательской работы.

Первые двадцать-тридцать раз ему было приятно производить на студентов впечатление своим исчерпывающим знанием анатомии мозга. Но ощущение новизны притупилось. Теперь приятное чувство возникало лишь при появлении особенно умного студента, а в нейрорадиологии это случается не очень часто.

Через несколько минут сканер прекратил вращательное движение, и тогда ожила панель компьютера. Это было впечатляющее зрелище, напоминающее пульт управления из научно-фантастического фильма. Все взоры переключились с пациента на мигающие лампы, и только Филипс опустил взгляд на руки и стал соскребать небольшой кусочек омертвевшей кожи у ногтя указательного пальца.

Мысли его блуждали.

— В течение следующих тридцати секунд компьютер одновременно решает сорок три тысячи двести уравнений по замерам плотности ткани, — сказал лаборант, который был рад взять на себя роль Филипса.

Филипс это поощрял. По существу, он просто читал студентам обычные лекции, давая возможность проводить практические занятия сотрудникам Нейрорадиологии или великолепно обученным лаборантам.

Подняв голову, Филипс следил за студентами, замершими перед пультом компьютера. Переведя взгляд на окно из свинцового стекла, Филипс мог видеть только босые ноги Шиллера. Пациент мгновенно стал лишь статистом в разворачивающейся драме. Студентам машина была бесконечно более интересна.

Филипс посмотрелся в небольшое зеркало на аптечке первой помощи.

Он еще не брился и щеки были покрыты густой однодневной щетиной. Он всегда приходил на добрый час раньше всех в отделении и привык бриться в раздевалке хирургического отделения. Обычно, встав и сделав пробежку трусцой, он принимал душ и брился в госпитале, а затем заходил в кафетерий выпить кофе. У него при этом оставалось два часа, чтобы без помех заняться своими исследованиями.

Продолжая глядеть в зеркало, Филипс провел рукой по своим густым рыжеватым волосам, отводя их назад. Между светлыми концами волос и более темными их основаниями была такая большая разница, что некоторые сестры подтрунивали над Филипсом, утверждая что он обесцвечивает волосы. Ничего общего с действительностью это не имело. Филипс редко задумывался о своей внешности и иногда стригся сам, если некогда было сходить к госпитальному парикмахеру. Но, несмотря на это, Мартин был красив. Ему исполнился сорок один, и морщины, недавно появившиеся у глаз и рта, только украшали его, так как раньше у него был несколько мальчишеский вид. Теперь он выглядел строже и, как заметил один из недавних пациентов, он был больше похож на телевизионного ковбоя, чем на доктора. Это замечание доставило ему удовольствие и было не совсем беспочвенным. При росте примерно метр восемьдесят у него была тонкая, но атлетическая фигура, и лицом своим он не производил впечатления кабинетного ученого. Оно имело угловатые очертания при идеально прямом носе и чувственном рте. Его живые светло-голубые глаза более чем что-либо иное отражали присущий ему интеллект. В 1961 году он окончил Гарвард с отличием.

Электронно-лучевая трубка на выходной панели ожила и на ней появилось первое изображение. Лаборант поспешно отрегулировал ширину окна и яркость, добиваясь наилучшего качества. Вокруг небольшого экрана, похожего на телевизионный, студенты столпились так, как будто предстояло смотреть захватывающий матч, но увидели овал с белыми краями и зернистой структурой внутри. Построенное компьютером изображение внутреннего строения головы пациента расположено было так, как будто на Шиллера смотрели сверху, а у него отсутствовала верхняя часть черепа.

Мартин посмотрел на часы. Без четверти восемь. Он рассчитывал, что вот-вот придет доктор Дениз Зенгер и займется студентами. Этим утром на уме у Филипса была только встреча с Вильямом Майклзом, вместе с которым он проводил исследования. Майклз позвонил накануне и обещал прийти рано утром с маленьким сюрпризом для Филипса. Сейчас любопытство Мартина обострилось до предела, и ожидание сводило его с ума. Вот уже четыре года они вдвоем работали над программой, дающей возможность компьютеру заменить радиолога и читать рентгеновские снимки черепа. Требовалось так запрограммировать машину, чтобы она проводила качественную оценку плотности определенных зон снимка. В случае успеха выигрыш был бы потрясающим. А поскольку проблемы интерпретации снимков черепа практически не отличаются от проблем интерпретации других снимков, программу можно было в дальнейшем использовать во всех разделах радиологии. А если им удастся это...

Филипс иногда позволял себе помечтать о собственном исследовательском отделении и даже о Нобелевской премии.

На экране появилось следующее изображение, и Филипс вернулся к действительности.

— Этот срез находится на тринадцать миллиметров выше предыдущего изображения, — произнес лаборант нараспев. Пальцем он указал на нижнюю часть овала. — Вот здесь мозжечок и...

— Есть отклонение от нормы, — сказал Филипс.

— Где? — спросил лаборант, сидящий на небольшой табуретке перед компьютером.

— Здесь, — сказал Филипс, пробираясь поближе. Пальцем он коснулся зоны, которую лаборант только что назвал мозжечком. Этот светлый участок в правом полушарии мозжечка не соответствует норме. Он должен быть той же плотности, что и с другой стороны.

— Что это? — спросил один из студентов.

— Пока трудно сказать, — ответил Филипс. Он нагнулся, чтобы поближе рассмотреть сомнительное место. — Интересно, нет ли у пациента отклонений в походке.?

— Есть, — откликнулся лаборант, — в течение недели у него наблюдалась атактическая походка.

— Вероятно, опухоль, — предположил Филипс, продолжая стоять в согнутом положении.

Лица всех четырех студентов-медиков, разглядывавших невинного вида светлый участок на экране, мгновенно выразили смятение. С одной стороны, их потрясла такая яркая демонстрация могущества современной диагностической техники. С другой стороны, их напугало само понятие опухоли в мозге, возможность ее существования у кого угодно, даже у них.

На месте этого изображения стало появляться следующее.

— Вот еще один светлый участок в височной доле, — произнес Филипс, быстро указав область на изображении, уже заменявшемся следующим. — На следующем срезе будет видно лучше. Но потребуется контрастное исследование.

Лаборант поднялся и пошел в машинный зал, чтобы ввести в вену Шиллера контрастный материал.

— А что делает контрастный материал? — спросила Нэнси Макфадден.

— Он помогает очертить образования типа опухолей в случае разрушения барьера между кровью и мозгом, — Филипс оглянулся, чтобы посмотреть, кто входит в комнату. Он слышал, как открылась дверь из коридора.

— Он содержит йод?

Последнего вопроса Филипс не слышал, потому что Дениз Зенгер уже вошла и тепло улыбалась Мартину из-за спин полностью поглощенных темой студентов. Она выскользнула из своего короткого белого пальто и, протянув руку, повесила его рядом с аптечкой первой помощи. Таким образом она обычно приступала к работе. Филипс сразу утратил всякое желание работать. На Зенгер была розовая блузка, плиссированная спереди и окаймленная сверху тонкой голубой лентой, которая была завязана бантом. Когда она, вешая пальто, вытянула руку, груди ее натянули блузку, и Филипс, подобно знатоку, оценивающему произведение искусства, восхитился этим зрелищем — Мартин считал Дениз одной из самых красивых женщин, каких он когда-либо видел. Она утверждала, что ее рост 165 сантиметров, хотя в действительности это было 162,5. Сложена она была изящно, весила сорок девять килограмм, груди ее не отличались величиной, но зато обладали чудесной формой и упругостью. Свои густые блестящие каштановые волосы она гладко зачесывала назад и стягивала одной заколкой на затылке. Светло-карие глаза с серыми крапинками придавали ей живой озорной вид. Мало кому могло прийти в голову, что три года назад она была лучшей выпускницей медицинского института, и не многие верили, что ей двадцать восемь лет.

Кончив заниматься своим пальто, Дениз проскользнула мимо Филипса, незаметно пожав его левый локоть. Все было сделано так быстрее денег и малейшее движение могло быть истолковано как заявка на покупку.

— Давайте, я вам намекну, предложил Филипс. — Собственно мозговые опухоли обычно единичны, а вот опухоли от других частей тела, называемые метастазами, могут быть единичными или множественными.

— Рак легких?! — выпалил один из студентов, как будто на телевизионном соревновании.

— Очень хорошо, оценил Филипс. — На этом этапе стопроцентной уверенности нет, но я бы сделал ставку на этот вариант.

— Сколько пациенту осталось жить? — спросил явно обескураженный студент.

— Какой врач его ведет?

— Он в нейрохирургической службе Курта Маннергейма, — ответила Дениз.

— Тогда жить ему осталось недолго, — сказал Мартин. — Маннергейм будет его оперировать.

Дениз резко повернулась.

— Такие случаи неоперабельны.

— Вы не знаете Маннергейма. Он оперирует все что угодно. В особенности опухоли. Мартин вновь наклонился к плечу Дениз, вдыхая ни с чем не сравнимый аромат ее свежевымытых волос. Для Филипса он был таким же единственным в своем роде, как отпечатки пальцев, и, несмотря на официальную обстановку, он ощутил зарождающееся влечение. Мартин выпрямился, чтобы избавиться от наваждения.

— Доктор Зенгер, мне нужно сказать вам несколько слов, — проговорил он вдруг, жестом приглашая ее в угол комнаты.

Дениз охотно, хоть и с удивленным видом, повиновалась.

— Мое профессиональное мнение..., — начал Филипс тем же официальным тоном. Затем он сделал паузу, а продолжив, понизил голос до шепота — ...что сегодня вы выглядите необычайно сексапильно. Выражение лица Дениз менялось медленно. Смысл сказанного дошел до нее лишь через некоторое время. А затем она почти рассмеялась. — Мартин, ты меня захватил врасплох.

Ты говорил так сурово, что я подумала, что что-то сделала не так.

— Так и есть. Ты так сексапильно одеваешься исключительно для того, чтобы сделать меня неспособным сосредоточиться.

— Сексапильно? Я застегнута по самое горло.

— На тебе все что угодно выглядит сексапильно.

— Просто у тебя грязные помыслы, старик!

Мартин рассмеялся. Дениз права. Как только он ее видел, ему невольно вспоминалось, как чудесно она смотрится нагая. Он встречался с Дениз Зенгер уже больше шести месяцев и все еще чувствовал себя восторженным мальчишкой. Поначалу они принимали все меры предосторожности, чтобы в госпитале не догадались об их связи, но по мере того, как они все более и более убеждались в серьезности своих отношений, сохранение тайны заботило их все меньше, в особенности оттого, что чем лучше они узнавали друг друга, тем меньше становилась разница в возрасте. А то, что Мартин был заместителем заведующего Нейрорадиологией, а Дениз — практиканткой второго года отделения радиологии, служило для обоих профессиональным стимулом, особенно после того, как она приступила к практике в его отделе — это произошло три недели назад. Дениз могла потягаться в знаниях с двумя врачами, которые уже завершили радиологическую практику. И потом, это же было интересно.

— Старик, а? — прошептал Мартин. — За эти слова ты будешь наказана. Я оставляю этих студентов на тебя. Если они начнут скучать, пошли их в кабинет ангиографии. Мы дадим им мощную дозу клинической практики до теоретической.

Зенгер кивнула в знак покорности.

— А когда ты закончишь утреннюю порцию томографии, — продолжал Филипс, все еще шепотом, — приходи в мой кабинет. Может быть, нам удастся сбежать в кафетерий!

Прежде чем она ответила, он взял свое длинное белое пальто и ушел.

Хирургические кабинеты располагались на одном этаже с Радиологией, и Филипс пошел в этом направлении. Обходя плотное скопление каталок с пациентами, ожидающими рентгеноскопии, Филипс прошел через просмотровый рентгеновский кабинет. Это было большое помещение, разгороженное просмотровыми кабинами, в которых сейчас около дюжины практикантов болтали и пили кофе. Ежедневной лавине снимков еще только предстояло накатиться, хотя рентгеновские аппараты работали уже около получаса. Сначала появится тонкий ручеек пленок, затем он превратится в потоп. Филипс все это хорошо помнил со своих практикантских времен. Он проходил практику в этом медицинском центре и, подчиняясь суровым требованиям крупнейшего и лучшего в стране отделения радиологии, много раз проводил по двенадцать часов в этой самой комнате.

Наградой за его старания было предложение стипендии для проведения исследований по радиологии. По окончании его работа была признана столь выдающейся, что ему предложили место в штате с одновременным преподаванием в медицинском институте. От этой начальной должности он быстро вырос до нынешнего положения заместителя заведующего Нейрорадиологией.

Филипс на мгновение остановился в самом центре просмотрового рентгеновского кабинета. Его особое слабое освещение, идущее от флуоресцентных ламп за матовыми стеклами статоскопов, придавало всем находящимся здесь жуткий вид. Какое-то время практиканты напоминали трупы с мертвенно бледной кожей и пустыми глазницами. Филипс удивился, как он не замечал этого раньше. Он взглянул на свою собственную руку. Рука была такой же бледной.

Он продолжил путь, ощущая странное беспокойство. За последний год это был уже не первый случай, когда он видел знакомую обстановку госпиталя в мрачном свете. Возможно, причиной тому было слабое, но нарастающее недовольство работой. Она все больше приобретала административный характер, а кроме того он ощущал застойность своего положения. Заведующему Нейрорадиологией Тому Броктону было пятьдесят восемь и об отставке он не помышлял. Вдобавок заведующий Радиологией Гарольд Голдблатт тоже был нейрорадиологом. Филипсу пришлось признать, что в своем стремительном росте в этом отделении он достиг предела, и не из-за недостатка способностей, а потому что два ближайшие места наверху были прочно заняты. Уже почти год как Филипс начал нерешительно подумывать об уходе из Медицинского центра в другой госпиталь, где он мог бы рассчитывать на более высокую должность.

Мартин свернул в коридор, ведущий в хирургию. Миновав двойные двери с запретительной надписью, затем еще одни открывающиеся в обе стороны двери, он попал в предоперационное помещение. На множестве находившихся здесь каталок лежали взволнованные пациенты в ожидании своей очереди на операцию. В конце этого большого помещения длинный стационарно закрепленный белый стол охранял вход в тридцать операционных и в послеоперационные палаты. Три сестры в зеленых хирургических одеждах хлопотали за ним, обеспечивая попадание нужных пациентов в нужные операционные для проведения нужных операций. Если учесть, что каждые сутки здесь проводится около двухсот операций, заняты они были постоянно.

— Кто-нибудь может мне сказать о пациенте Маннергейма? — спросил Филипс, склонившись к столу.

Все три сестры подняли головы и заговорили одновременно. Мартин как один из немногих неженатых докторов всегда был в Хирургии желанным гостем. Осознав происшедшее, сестры рассмеялись и стали церемонно уступать друг другу.

— Я, пожалуй, спрошу еще кого-нибудь, — сказал Филипс, делая вид, что уходит.

— Ой, нет! — вымолвила блондинка.

— Мы можем обсудить это в бельевой, — предложила брюнетка.

Операционный участок был тем единственным местом госпиталя, где условности не имели обычной силы. Здесь царила совершенно особая атмосфера. Филипсу подумалось, что это как-то связано с ношением одинаковой для всех пижамоподобной одежды, а также с обстановкой потенциального кризиса, в которой намеки сексуального характера служили некоторой отдушиной. Как бы то ни было, Филипс очень хорошо это помнил. До решения пойти в радиологию он в течение года был здесь хирургом-стажером.

— Какой пациент Маннергейма вас интересует? — спросила блондинка. — Марино?

— Совершенно верно, — ответил Филипс.

— Она как раз у вас за спиной, — сообщила блондинка.

Филипс обернулся. В нескольких метрах от него на каталке лежала женщина двадцати одного года, прикрытая простыней. Очевидно, сквозь туман предоперационных медикаментов она услышала свое имя, и голова ее медленно повернулась к Филипсу. Перед операцией ей наголо обрили череп и видом своим она напомнила Филипсу маленькую певчую птичку, лишенную перьев. Он дважды мельком видел ее при проведении предоперационного рентгеновского обследования и теперь был потрясен тем, насколько она сейчас изменилась. Он не представлял, как она мала и тонка. Глаза ее смотрели умоляюще, как у покинутого ребенка, и Филипсу оставалось только отвернуться, вновь обратив внимание на сестер. Одной из причин его перехода из Хирургии в Радиологию было осознание того, что он не может удержаться от сопереживания с некоторыми пациентами.

— Почему ее не взяли? — спросил он сестру, возмущенный тем, что больную оставили наедине с ее страхами.

— Маннергейм ждет специальные электроды из Гибсоновского мемориального госпиталя, — сказала блондинка. — Он хочет записать сигналы из той части мозга, которую собирается удалить.

— Ясно... — произнес Филипс, пытаясь составить план на утро.

Маннергейм имел обыкновение расстраивать все планы.

— У Маннергейма два визитера из Японии, — добавила блондинка, — и он на этой неделе устраивает большое представление. Но они должны начать буквально через пару минут. Нам просто некого было с ней послать.

— О'кей, — произнес Филипс, уже двинувшись обратно через предоперационное помещение. — Когда Маннергейму потребуются локализационные снимки, звоните прямо мне в кабинет. Это сэкономит несколько минут.

На обратном пути Мартин вспомнил, что нужно еще побриться, и направился в комнату отдыха хирургов. В 8.10 она была почти пустынна, поскольку операции, начавшиеся в 7.30, были в самом разгаре, а до следующих оставалось еще довольно много времени. Лишь один хирург разговаривал по телефону со своим биржевым маклером и рассеянно почесывался. Филипс прошел в раздевалку и покрутил цифровой замок узкого шкафчика, оставленного в его пользовании стариком Тони, который занимался хозяйством хирургического отделения.

Не успел Филипс как следует намылить лицо, как его заставил вздрогнуть сигнал аппарата персонального вызова. Он и не подозревал, как напряжены у него нервы. Мартин взял трубку висящего на стене телефона, стараясь не касаться ею крема. Вызывала Хелен Уокер, его секретарша — она сообщила, что Вильям Майклз появился и ждет его в кабинете.

Филипс взялся за бритье с новой энергией. На него вновь нахлынуло возбуждение по поводу обещанного Вильямом сюрприза. Он протер лицо одеколоном и натянул свое длинное белое пальто. Проходя через комнату отдыха, он обратил внимание, что хирург все еще разговаривает со своим брокером.

На подходе к кабинету Мартин уже почти бежал. Хелен Уокер испуганно подняла голову от машинки, когда мимо пронеслась стремительная фигура шефа. Она привстала и потянулась за кипой писем и телефонных сообщений, но передумала, когда дверь кабинета Филипса захлопнулась. Пожав плечами, она продолжила печатание.

Филипс, тяжело дыша, привалился к двери. Майклз рассеянно листал один из радиологических журналов Филипса.

— Ну? — проговорил Филипс возбужденно. На Майклзе был обычный, плохо на нем сидящий, слегка поношенный твидовый пиджак, который он купил во время учебы на третьем курсе МТИ. В свои тридцать он выглядел двадцатилетним; у него были такие светлые волосы, что рядом с ним Филипс казался шатеном. Он улыбнулся, при этом его небольшой рот выразил озорное удовлетворение, а бледно-голубые глаза заблестели.

— Что такое? — поинтересовался он и сделал вид, что вновь углубляется в журнал.

— Перестань, — ответил Филипс, — я знаю, ты просто хочешь поиграть у меня на нервах. Беда в том, что тебе это хорошо удалось.

— Не знаю, что... — начал Майклз, но продолжить не смог. Одним быстрым движением Филипс пересек комнату и вырвал у него журнал.

— Не валяй дурака, — произнес Филипс. — Ты знал, что, сказав Хелен о сюрпризе, сведешь меня с ума. Я почти готов был позвонить тебе прошлой ночью в четыре часа. Теперь жалею, что не позвонил. Думаю, ты этого заслуживаешь.

— Ах да, сюрприз, — поддразнил Майклз. — Чуть было не забыл. — Он нагнулся и стал рыться в кейсе. Через минуту он извлек небольшой сверток в темно-зеленой бумаге, перевязанный толстой желтой тесьмой.

У Мартина вытянулось лицо.

— Что это такое?

Он ожидал увидеть листы бумаги, скорее всего машинные распечатки, отражающие какой-то успех в их исследовании. Никакого подарка в обычном смысле он не предполагал.

— Это сюрприз, — сказал Майклз, протягивая сверток Филипсу.

Филипс вновь обратил взгляд на подарок. Его разочарование было столь острым, что почти обратилось в злость.

— Какого черта ты вздумал покупать мне подарок?

— Потому что ты такой отличный партнер по исследованию, — ответил тот, все еще протягивая сверток. — На, держи.

Филипс подставил руку. Он уже оправился от шока и устыдился своей реакции. Что бы он ни ощущал, ему не хотелось обижать Майклза. В конце концов, это красивый жест.

Филипс поблагодарил, прикидывая при этом вес свертка. Сверток был легкий, длиной сантиметров десять и толщиной два с половиной.

— Ты не собираешься его открывать? — поинтересовался Майклз.

— Собираюсь, — ответил Филипс, внимательно посмотрев в лицо Майклза. Покупка подарка так не вязалась с личностью этого гениального мальчишки из отделения вычислительной техники. И не потому, что он не был дружелюбен и щедр. Просто он был так погружен в свои исследования, что обычно забывал о вежливых условностях. По существу, за четыре года совместной работы Филипс ни разу не встречался с Майклзом в неслужебной обстановке и считал, что его потрясающий мозг никогда не перестает работать. Помимо всего прочего, именно ему в двадцать шесть лет было предложено возглавить вновь созданный в университете отдел искусственного интеллекта. В МТИ он стал доктором философии, когда ему было всего девятнадцать.

— Давай, — произнес Майклз с нетерпением.

Филипс снял тесьму и церемонно опустил ее в завалы на своем столе. За ней последовала темно-зеленая бумага. Под бумагой оказалась черная коробка.

— В этом есть некий символ.

— Вот как?

— Да, продолжал Майклз. — Знаешь, как в психологии рассматривают мозг — как черный ящик. Теперь тебе надо заглянуть вовнутрь.

Филипс робко улыбнулся. Он не понял, о чем говорит Майклз. Сняв крышку и убрав какую-то тряпицу, он, к своему удивлению, извлек затем кассету, на наклейке которой были указаны «Слухи» Флитвуда Мака.

— Какого черта? — улыбнулся Филипс. Он терялся в догадках, зачем Майклз купил ему запись Флитвуда Мака.

— Еще символ, — пояснил Майклз. — То, что находится внутри, для тебя будет слаще всякой музыки!

Вся головоломка вдруг обрела смысл. Филипс резко раскрыл коробку и вынул кассету. Это не музыкальная запись. Это компьютерная программа.

— И насколько мы продвинулись? — спросил Филипс почти шепотом.

— Здесь все.

— Да нет! — с недоверием вымолвил Филипс.

— Помнишь свой последний материал? Это была сказка. Она решила проблему интерпретации плотности и границ. В этой программе учтено все, что ты включил во все свои карты. Она прочтет любой снимок черепа, если, конечно, ты вложишь ее вон в ту установку. Майклз показал вглубь кабинета Филипса. Там на рабочем столе стояла электрическая установка размером с телевизор. Видно было, что это прототип, а не серийная модель. Передняя стенка сделана из простой нержавеющей стали, из которой торчали болты крепления. В левом верхнем углу видна щель для установки кассеты с программой. Из боковых стенок выходят два электрических шнура: один — к пишущей машинке для ввода и вывода информации, другой — к прямоугольному ящику из нержавеющей стали шириной и длиной больше метра и высотой примерно тридцать сантиметров. В щели на его передней стенке видны ролики для подачи рентгеновских снимков.

— Я этому не верю, — сказал Филипс, опасаясь, что это тоже шутка.

— Мы тоже, — признал Майклз. — Все вдруг как-то сошлось. — Он подошел поближе и похлопал по крышке вычислителя. — Вся проделанная тобой работа по анализу решения задач и распознавания образов в радиологии показала не только необходимость нового оборудования, но и путь его создания. Вот и все.

— Внешне выглядит просто.

— Как и обычно — внешность обманчива. А внутренность этой установки произведет в компьютерном мире революцию.

— Подумать только, как она изменит всю радиологию, если действительно сможет читать снимки!

— Она будет их читать, — сказал Майклз, — но в программе еще могут быть ошибки. Теперь от тебя требуется пропустить через программу как можно больше снимков черепа, которые ты просматривал раньше. Если возникнут проблемы, я думаю, они будут связаны с плохими негативами. Я имею в виду, что программа сочтет снимок нормальным, а в действительности патология есть.

— Это относится и к радиологам.

— Ну, я думаю, программу мы сможем от этого освободить. Это будет зависеть от тебя. Теперь попробуй эту штуку, но сначала включи ее. Думаю, на это способен даже доктор медицины.

— Без сомнения, — откликнулся Филипс, — но, чтобы вставить вилку в розетку, потребуется доктор философии.

— Очень хорошо, — засмеялся Майклз. — Чувство юмора у тебя развивается. Воткнув вилку и включив установку, вставь кассету с программой в центральный блок. Тогда выходной принтер сообщит тебе, когда нужно вложить снимок в лазерный сканер.

— А как с ориентацией снимка?

— Не имеет значения, нужно только, чтобы он был повернут эмульсией вниз.

— О'кей, — сказал Филипс, потирая руки и глядя на установку, как гордый родитель. — Я все же не могу поверить этому.

— Я тоже не могу, — согласился Майклз. — Кто мог подумать четыре года назад, что мы добьемся такого успеха? Я еще помню тот день, когда ты без предупреждения пришел в отделение вычислительной техники и жалобным голосом спросил, не интересуется ли кто-нибудь распознаванием образов.

— И только по чистому везению я натолкнулся на тебя, — откликнулся Филипс. — В то время я принимал тебя за старшекурсника.

Я даже не знал, что это за отдел искусственного интеллекта.

— Везение играет роль в каждом научном достижении, — согласился Майклз. — Но за везением следует масса тяжелого труда вроде того, который тебе предстоит. Не забудь: чем больше снимков черепа ты пропустишь через программу, тем лучше — не только для выявления ошибок, но и потому, что эта программа эвристическая.

— Только не щеголяй разными умными словами. Что значит:

«эвристическая»?

— Оказывается, тебе не нравятся и медицинские термины, — улыбнулся Майклз. — Вот уж не думал, что врач будет жаловаться на непонятные слова. Эвристическая программа — это программа, способная обучаться.

— Ты имеешь в виду, что эта штука будет совершенствоваться?

— Ты попал в точку, — сказал Майклз, двигаясь к двери. — Но теперь это зависит от тебя. И заметь: тот же формат применим к другим разделам радиологии. Поэтому в свободное время, если такое у тебя вдруг окажется, начинай готовить материалы по чтению церебральных ангиограмм.

Потом поговорим.

Закрыв дверь за Майклзом, Филипс подошел к рабочему столу и осмотрел установку для чтения снимков. Ему не терпелось немедленно начать с ней работать, но он знал, что этому мешает бремя текущих дел. Как бы в подтверждение этого, вошла Хелен с кипой писем и телефонных сообщений и с радостным известием, что плохо действует рентгеновский аппарат в одном из кабинетов церебральной ангиографии. Филипс неохотно отвернулся от новой машины.

Глава 4

— Лиза Марино? — голос заставил Лизу открыть глаза. Над ней склонилась сестра по имени Кэрол Бигелоу, на лице которой были видны только темно-карие глаза. На волосы была накинута ситцевая косынка, лицо и рот закрывала хирургическая маска.

Лиза ощутила, как сестра поднимает и поворачивает ее руку, чтобы прочесть имя на браслете. Сестра опустила руку и похлопала по ней.

— Готова, чтобы мы привели тебя в порядок? — спросила Кэрол, отпуская ногой тормоз каталки и отодвигая каталку от стены.

— Не знаю, — призналась Лиза, пытаясь снизу заглянуть в лицо сестры. Но Кэрол уже отвернулась со словами: «Конечно, готова.» и двинула каталку мимо белого стола.

Двери автоматически закрылись за ними, и Лиза начала свое роковое путешествие по коридору к операционной №21. Нейрохирургические операции обычно проводились в операционных с номерами с 20 по 23. При оборудовании этих помещений были учтены особые требования хирургии головного мозга. В них были смонтированы цейссовские операционные микроскопы, замкнутые телевизионные системы со средствами записи и специальные операционные столы. Операционную №21 окружала смотровая галерея, и именно ее больше всего жаловал доктор Курт Маннергейм, шеф нейрохирургии и заведующий отделением медицинского института.

Лиза надеялась к этому моменту уснуть, но не смогла. Во всяком случае, она, похоже, отдавала себе отчет в происходящем, и чувства ее были обострены. Даже стерильный химический запах казался ей особенно острым. Ей подумалось, что еще не поздно. Можно встать с каталки и бежать. Она не хотела операции, особенно на голове. Все что угодно, только не голова.

Движение прекратилось. Переведя взгляд, она успела увидеть, как сестра скрылась за углом. Лизину каталку, как автомобиль, припарковали на обочине оживленной магистрали. Мимо нее группа людей везла пациента, которого постоянно рвало. Один из санитаров, толкавших каталку, держал его за подбородок, а голова выглядела кошмаром в бинтах.

По щекам Лизы потекли слезы. При виде этого пациента она вспомнила о приближении своего мучительного испытания. Самую основную часть ее существа собирались грубо вскрыть и вторгнуться в нее. Это не какая-то периферийная ее часть вроде ноги или руки, а голова...здесь заключена ее личность и сама душа. Останется ли она после этого тем же человеком?

В одиннадцать лет у Лизы был острый приступ аппендицита. В то время эта операция тоже страшила, но ничего подобного теперешним ощущениям не было. Она была убеждена, что утратит свою индивидуальность, если не саму жизнь. В любом случае, ей предстояло быть разобранной на части, которые люди могли брать и изучать.

Вновь появилась Кэрол Бигелоу.

— Окей, Лиза, мы готовы тобой заняться.

— Пожалуйста, — прошептала Лиза.

— Ну-ну, Лиза. Ты же не хочешь, чтобы доктор Маннергейм видел тебя в слезах.

В слезах она не хотела показываться ни перед кем. В ответ на слова Кэрол она покачала головой, но теперь она испытывала злость. Что с ней происходит? Это несправедливо. Еще год назад она была обычной студенткой колледжа. Она решила специализироваться в английском, надеясь в дальнейшем поступить на юридический факультет. Ей нравился курс литературы, она хорошо училась, по крайней мере, до встречи с Джимом Конвеем. Занятия были заброшены, но это произошло всего около месяца назад. До Джима у нее было несколько половых контактов, но они не принесли никакого удовлетворения, и ее удивляло, что по этому поводу поднимают такой шум. Но с Джимом все было иначе. Она сразу почувствовала, что с Джимом все пошло так, как надо. Лиза проявила осторожность. Таблеткам она не доверяла, и приложила усилия, чтобы ей поставили колпачок. Она отчетливо помнила, как трудно ей было набраться смелости в первый раз пойти в клинику гинекологии и потом при необходимости вновь обращаться туда.

Каталка въехала в операционную. Это было квадратное помещение примерно семь с половиной на семь с половиной метров. Стены облицованы серой керамической плиткой вплоть до застекленной галереи наверху. Большую часть потолка занимали два больших хирургических светильника из нержавеющей стали, по форме напоминающие литавры. В центре стоял операционный стол. Это узкое уродливое сооружение напомнило Лизе какой-то языческий алтарь. Увидев на одном конце стола круглый участок с мягкой обивкой и отверстием в центре, Лиза инстинктивно поняла, что здесь будет располагаться ее голова.

Совершенно диссонируя с обстановкой, из небольшого транзистора в углу доносилось пение «Би Джиз».

— Ну вот, обратилась к ней Кэрол Бигелоу. — Тебе нужно только соскользнуть туда на стол.

— О'кей. Спасибо. — Она испытала раздражение от своего ответа.

Менее всего на уме у нее была благодарность. Но ей хотелось сделать приятное людям, от которых зависело проявление заботы о ней. Перемещаясь с каталки на операционный стол, Лиза придерживала простыню в тщетной попытке сохранить хоть малую толику собственного достоинства. Перебравшись на стол, она неподвижно лежала, уставившись в светильники. Чуть сбоку от них она видела застекленную перегородку. Увидеть что-либо за ней было трудно из-за бликов, но потом она рассмотрела глядящие на нее лица. Лиза закрыла глаза.

Она представляла собой зрелище.

Жизнь ее превратилась в кошмар. Все было чудесно до того рокового вечера. Она была у Джима, они оба занимались. Постепенно Лиза стала ощущать, что испытывает затруднение при чтении, особенно когда доходит до определенного предложения, начинающегося со слова «всегда». Она была уверена, что знает это слово, но мозг отказывался его воспринимать.

Пришлось спросить Джима. Тот в ответ улыбнулся, приняв все за шутку. После повторной просьбы он сказал: «Всегда». Но и после того как Джим это слово произнес, в печатном виде оно до нее не доходило. Она помнит нахлынувшее чувство растерянности и страха. Потом она почувствовала этот странный запах. Он был неприятен, но она, хоть и вспоминала его смутно, определить не могла. Джим отрицал наличие запаха, и это было последнее, что ей запомнилось. За этим последовал ее первый припадок. Очевидно, это было ужасно, и, когда она пришла в себя, Джима трясло. Она его несколько раз ударила и расцарапала ему лицо.

Доброе утро, Лиза, — произнес приятный мужской голос с английским акцентом. Посмотрев вверх за голову, Лиза встретила взгляд темных глаз Бал Ранада, доктора-индийца, у которого она занималась в университете. — Помнишь, что я тебе говорил вчера вечером?

Лиза кивнула. — Не кашлять и не делать резких движений, сказала она с услужливой готовностью. — Ей хорошо запомнилось посещение доктора Ранада. Он появился после ужина и отрекомендовался анестезиологом, который будет ею заниматься во время операции. Затем он задал те же вопросы о состоянии здоровья, на которые она отвечала уже много раз. Разница заключалась лишь в том, что доктор Ранад, похоже, не интересовался ответами. Его лицо цвета красного дерева изменило выражение только тогда, когда Лиза описывала аппендэктомию в возрасте одиннадцати лет. Доктор Ранад кивнул, когда Лиза сказала, что проблем с анестезией не было. Из остальной информации его интересовало только отсутствие аллергической реакции. При этом он тоже кивнул.

Обычно Лиза предпочитала открытых людей. У доктора Ранада все было как раз наоборот. Он не проявлял никаких эмоций — только сдержанную силу. Но в данных обстоятельствах Лизе нравилось это спокойная приязнь. Она рада была встретить кого-то, для кого ее мука была обычным делом. Но потом доктор Ранад потряс ее. С тем же тщательным оксфордским произношением он сказал:

— Я полагаю, доктор Маннергейм обсуждал с вами метод анестезии, который будет использоваться.

— Нет, — ответила Лиза.

— Это странно, — произнес доктор Ранад после паузы.

— А что? — спросила Лиза обеспокоенно. Мысль о возможной недоговоренности вызывала тревогу. — Почему это странно?

— При краниотомии мы обычно применяем общий наркоз. Но доктор Маннергейм сообщил нам, что ему нужна местная анестезия.

Лизе не слыхала, чтобы ее операцию называли краниотомией. Доктор Маннергейм говорил, что собирается «открыть створку» и проделать в ее голове небольшое окошко, чтобы удалить поврежденную часть правой височной доли. Он сказал Лизе, что часть ее мозга каким-то образом повреждена, и именно этот участок вызывает припадки. Если ему удастся удалить только поврежденную часть, припадков больше не будет. Он провел около сотни таких операций с великолепными результатами. Тогда Лиза испытала восторженное чувство, потому что до этого доктора только сочувственно покачивали головами.

А припадки ее были ужасны. Обычно она чувствовала их приближение, так как появлялся странно знакомый запах. Но иногда они наступали без предупреждения, как гром среди ясного неба. Однажды в кинотеатре, после интенсивного медикаментозного лечения и заверений о том, что процесс находится под контролем, она почувствовала этот жуткий запах. В панике она вскочила, спотыкаясь, добралась до прохода и побежала в фойе. Она перестала осознавать свои действия. Позже, когда она пришла в себя, оказалось, что она стоит, привалившись к стене у автомата по продаже леденцов и держа руку между ног. Одежда была частично снята, а сама она, как кошка в период течки, занималась мастурбацией. Группа людей смотрела на нее, как на ненормальную, включая и Джима, которого она била и пинала. Потом она узнала, что напала на двух девушек и одной из них нанесла такие увечья, что ту пришлось госпитализировать. В тот момент, когда она пришла в себя, ей не оставалось ничего иного, как закрыть глаза и разреветься. Никто не решался к ней приблизиться. Она помнит, как издали послышался звук машины скорой помощи. Ей казалось, что она сходит с ума.

Жизнь Лизы дошла до мертвой точки. Она не была безумна, но никакие медикаменты не прекращали ее припадков. Поэтому, когда появился доктор Маннергейм, он показался ей спасителем. И только после визита доктора Ранада она начала понимать реальность того, что должно было с ней произойти. Вслед за Ранадом пришел служитель брить ей голову. Начиная с этого момента, Лиза испытывала чувство страха.

— А есть какая-нибудь причина, почему ему нужна местная анестезия? — спросила Лиза. У нее начали дрожать руки. Доктор Ранад тщательно обдумывал ответ.

— Да, — сказал он наконец, — он хочет найти больную часть вашего мозга. Ему нужна ваша помощь.

— Вы хотите сказать, что я не буду спать, когда... — Лиза не докончила фразу. Голос ее сорвался. Идея представлялась дикой.

— Совершенно верно, — ответил доктор Ранад.

— Но он же знает, где находится больная часть моего мозга, — возразила Лиза.

— Не совсем хорошо. Но не беспокойтесь. Я буду там. Никакой боли не будет. Помните только, что нельзя кашлять и делать резких движений.

Воспоминания Лизы были прерваны ощущением боли в левом предплечье. Подняв глаза, она увидела, как в сосуде над ее головой поднимаются мелкие пузырьки. Доктор Ранад начал внутривенное вливание. То же самое он проделал с ее правым предплечьем, введя в него длинную тонкую пластиковую трубку. Затем он слегка наклонил стол, так что голова Лизы опустилась.

— Лиза, — сказала Кэрол Бигелоу, — я введу тебе катетер.

Приподняв голову, Лиза посмотрела вниз. Кэрол разворачивала покрытую пластиком коробку. Нэнси Донован, еще одна операционная сестра, откинула простыню, обнажив Лизу ниже — Катетр? — переспросила Лиза. пояса.

— Катетер? — переспросила Лиза.

— Да, — ответила Кэрол, натягивая большие резиновые перчатки. — Введу трубку в мочевой пузырь.

Лиза бессильно опустила голову. Нэнси Донован взялась за ноги Лизы и расположила их так, чтобы подошвы были сомкнуты, а колени широко разведены. Лиза лежала обнаженная на всеобщее обозрение.

— Я буду давать тебе лекарство под названием «манитол», — объяснил доктор Ранад. — От него у тебя будет выделяться много мочи.

Лиза кивнула, как будто что-то поняла, чувствуя при этом, как Кэрол Бигелоу обрабатывает ее гениталии.

— Привет, Лиза, я — доктор Джордж Ньюмен. Ты меня помнишь?

Открыв глаза, Лиза всмотрелась еще в одно лицо в маске. Эти глаза были голубыми. По другую сторону от нее показалось еще лицо с карими глазами.

— Я старший стажер в Нейрохирургии, — произнес доктор Ньюмен, — а это доктор Ральф Лоури, один из наших младших стажеров. Я тебе вчера говорил, что мы будем помогать доктору Маннергейму.

Прежде чем Лиза успела ответить, она ощутила внезапную резкую боль между ног, а затем — странную переполненность мочевого пузыря. Лиза сделала вдох. Она чувствовала, как на внутреннюю сторону бедра наносят липкую ленту.

— Сейчас просто расслабься, — сказал доктор Ньюмен, не дожидаясь ее ответа. — Не успеешь оглянуться, как все уже будет в порядке. Оба доктора стали рассматривать серию рентгеновских снимков, висящих на задней стене.

События в операционной ускорялись. Появилась Нэнси Донован с дымящимися инструментами на подносе из нержавеющей стали, который она с грохотом опустила на соседний стол. Дарлин Купер, еще одна операционная сестра, уже в хирургической одежде и перчатках, взялась за стерильные инструменты и стала располагать их на подносе. Лиза отвернулась, увидев, что Дарлен Купер берет большую дрель.

Доктор Ранад намотал манжету для измерения кровяного давления выше правого локтя Лизы. Кэрол Бигелоу обнажила лизину грудь и закрепила лентой провода для снятия электрокардиограммы, и вскоре звуковые сигналы кардиомонитора смешались с доносящимся из транзистора голосом Джона Денвера.

Доктор Ньюмен кончил рассматривать снимки и стал устраивать в нужное положение бритую голову Лизы. Приставив мизинец к ее носу, а большой палец к затылку, он взялся за маркировочную ручку. Первая линия прошла от уха до уха через темя. Вторая линия, пересекающая эту, начиналась в середине лба и уходила в затылочную область.

— Теперь, Лиза, поверни голову влево.

Лиза не раскрывала глаз. Она чувствовала, как пальцем прощупывают край кости, идущей от правого глаза к правому уху. Потом маркировочная ручка провела линию, начинающуюся у правого виска, изгибающуюся вверх и заканчивающуюся за ухом. Получилась подковообразная зона, которой и предстояло стать «створкой», описанной доктором Маннергеймом.

Неожиданно по телу Лизы поползло чувство сонливости. Ощущение было такое, как будто воздух в операционной стал вязким, а ее собственные конечности налились свинцом. Ей стоило большого труда поднять веки. Доктор Ренад улыбнулся ей сверху. Одной рукой он держал трубку для внутривенного вливания, в другой был зажат шприц.

— Это чтобы помочь тебе расслабиться, — объяснил он.

Время разделилось на отдельные промежутки. Звуки вплывали в ее сознание и уплывали. Она хотела уснуть, но тело непроизвольно сопротивлялось сну. Она ощущала, как ее поворачивают, приподнимают правое плечо и подкладывают под него подушку. С полной отрешенностью чувствовала она, что обе ее кисти прикрепляют к доске, отходящей от операционного стола под прямым углом. Руки так отяжелели, что она все равно не могла ими пошевелить. Тело ее по талии закрепили кожаным ремнем. Голову протирали и чем-то мазали. Прежде чем голову закрепили каким-то захватом, она ощутила несколько уколов, сопровождавшихся мимолетной болью. Незаметно для себя Лиза уснула.

Она проснулась в испуге от внезапной резкой боли. Неизвестно, сколько прошло времени. Боль находилась над правым ухом. Вот опять. Изо рта Лизы вырвался крик, она пыталась пошевелиться. Если не считать тоннеля из ткани прямо перед лицом, Лиза была покрыта слоями хирургических салфеток. В конце тоннеля было видно лицо доктора Ранада.

— Все в порядке, Лиза, — произнес Ранад. — Теперь не шевелись.

Тебе вводят местное обезболивающее. Это будет очень быстро.

Боль возникала снова и снова. Лизе казалось, что череп ее вот-вот разорвется. Она попробовала поднять руки, но только натянула фиксирующие их петли. — Пожалуйста! — крикнула она, но голос был еле слышен.

— Все хорошо, Лиза. Постарайся расслабиться.

Боль прекратилась. Лиза услышала дыхание врачей. Они были прямо над ее правым ухом.

— Скальпель, — произнес доктор Ньюмен.

Лиза сжалась от страха. Она ощутила нажатие, как будто палец прижали к голове и провели по отмеченной линии. По шее сквозь салфетки потекла теплая жидкость.

— Зажимы. — Лиза услышала резкие металлические щелчки.

— Зажимы Рейни, — сказал доктор Ньюмен. — И зовите Маннергейма.

Скажите, что для него все будет готово через тридцать минут.

Лиза старалась не думать о том, что происходит с ее головой. Зато она думала о дискомфорте в мочевом пузыре.

Она окликнула доктора Ранада и сказала, что ей нужно помочиться.

— Но у тебя в мочевом пузыре катетер, — ответил тот.

— Но мне нужно помочиться, — повторила Лиза.

— Просто расслабься, Лиза. Я дам тебе еще немного снотворного. — Следующим, что вошло в сознание Лизы, был пронзительный вой газового мотора в сочетании с ощущением давления и вибрацией головы. Звук этот возбуждал страх, поскольку она знала, что он означает. Ее череп вскрывали пилой; она не знала, что это называют краниотомом. Хорошо хоть не было боли, хотя Лиза напряженно ожидала ее появления в любой момент. Сквозь закрывающую лицо кисею салфеток просочился запах паленой кости. Доктор Ранад взял ее руку в свою и она была за это благодарна. Она сжала его руку, как единственную надежду.

Звук краниотома замер. Во внезапно наступившей тишине возникло ритмичное попискивание кардиомонитора. Затем вновь появилась боль — на этот раз скорее напоминающая дискомфорт локальной головной боли. В конце тоннеля показалось лицо доктора Ранада. Он следил за ней, пока наполнялась манжета на ее руке.

— Костные щипцы, — потребовал доктор Ньюмен.

Лиза услышала и почувствовала треск кости. Звук располагался рядом с правым ухом.

— Элеваторы.

— Лиза ощутила еще несколько болевых толчков, за которыми последовал громкий треск. Ей стало ясно, что голову вскрыли.

— Марлю, — закончил доктор Ньюмен будничным тоном.

Продолжая обрабатывать руки, доктор Курт Маннергейм, перегнувшись, заглянул в дверь операционной №21 и посмотрел на часы на дальней стене. Почти девять. Он увидел, как его старший стажер доктор Ньюмен отступил от стола. Стажер скрестил на груди руки в перчатках и пошел смотреть снимки, установленные в аппарате. Это могло означать только одно: краниотомия проведена и для Шефа все готово. Маннергейм знал, что времени оставалось в обрез. В полдень должна прибыть комиссия из Национального института здоровья. Решалась судьба двенадцати миллионов долларов, которые могут обеспечить его исследовательскую деятельность на ближайшие пять лет.

Ему необходима эта субсидия. В противном случае он потеряет всю свою лабораторию с животными и вместе с ней результаты четырехлетних трудов.

Маннергейм был уверен, что находится на пороге открытия в мозге точного места, ответственного за агрессивность и ярость.

Ополаскивая руки, Маннергейм заметил Лори Макинтер, помощника директора операционных. Он окликнул ее по имени, и она резко остановилась.

— Лори, дорогая! У меня здесь два японских врача из Токио. — Ты не пошлешь кого-нибудь в комнату отдыха проследить, чтобы им дали одежду и все прочее?

Лори кивнула, хотя и показала, что просьбе этой не рада. Ее раздражало, что Маннергейм кричал в коридоре.

Маннергейм уловил молчаливый упрек и вполголоса обругал сестру. — Бабы, — пробормотал он. Для Маннергейма сестры все больше и больше становились бельмом на глазу.

Маннергейм ворвался в операционную, как бык на арену. Атмосфера дружелюбия сразу пропала. Дарлин Купер вручила ему стерильное полотенце.

Вытерев одну кисть, затем другую и продолжая тереть запястья, Маннергейм склонился и осмотрел отверстие в черепе Лизы Марино.

— Черт побери, Ньюмен, — прорычал Маннергейм, — когда вы научитесь прилично делать краниотомию? Я уже говорил вам, говорил тысячу раз, что нужно больше скашивать кромки. Боже! Полная неразбериха.

Прикрытая салфетками Лиза ощутила новый наплыв страха. Что-то в ее операции шло не так.

— Я... — начал Ньюмен.

— Я не хочу слушать никаких оправданий. Либо вы будете делать это как следует, либо ищите другую работу. Ко мне сейчас придут японцы и что они подумают при виде этого?

Нэнси Донован стояла рядом с ним, чтобы взять полотенце, но Маннергейм предпочел бросить его на пол. Он любил создавать напряженность и, как ребенок, требовал всеобщего внимания, где бы он ни находился. И он его получал. По уровню технического мастерства он считался в стране одним из лучших нейрохирургов, и при том самым скоростным. Он сам выражался так:

«Как только влез в голову, миндальничать уже некогда.» И благодаря своему энциклопедическому знанию тонкостей нейроанатомии человека он действовал в высочайшей степени эффективно.

Дарлен Купер держала раскрытыми специальные коричневые резиновые перчатки, которые требовал Маннергейм. Всунув в них руки, он посмотрел ей в глаза.

— Аааах, — томно проворковал он, как будто испытывая оргастическое наслаждение от всовывания рук. — Бэби, ты сказка!

Дарлен Купер, подавая ему влажное полотенце, чтобы стереть порошок с перчаток, избегала смотреть Маннергейму в глаза. Она привыкла к его комментариям и по опыту знала, что лучше всего было не обращать на него внимания.

Расположившись во главе стола с Ньюменом по правую руку и Лоури по левую, Маннергейм вгляделся в полупрозрачную оболочку, закрывавшую мозг Лизы. Ньюмен сделал аккуратные швы на неполную толщину мозговой оболочки и прикрепил их к кромке участка краниотомии. Эти швы обеспечивали плотное прилегание оболочки к внутренней поверхности черепа.

— Ну что же, начнем представление, — произнес Маннергейм. — Дуральный крючок и скальпель.

Инструменты шлепнулись в руку Маннергейма.

— Легче, детка. Мы не на телевидении. Я не хочу испытывать боль всякий раз, когда прошу инструмент.

Начав работать, Маннергейм полностью сосредоточился. Его сравнительно небольшие руки двигались с экономной осмотрительностью, его выпуклые глаза не отрывались от пациента. Руки исключительно точно контролировались зрением. Его малый рост — 170 сантиметров — был для него источником раздражения. Он считал, что его обманули на пять дюймов, которых не доставало до его интеллектуальной высоты, но поддерживал себя в великолепной форме и выглядел значительно моложе своего шестидесяти одного года.

Пользуясь небольшими ножницами и коттоноидными полосками, которые он вложил между оболочкой и мозгом для его защиты, Маннергейм прорезал оболочку по контуру окна в черепе. Указательным пальцем он мягко пальпировал височную долю. Благодаря своему опыту он мог обнаружить малейшее отклонение от нормы. Эта тонкая взаимосвязь с живым пульсирующим человеческим мозгом была апофеозом существования Маннергейма. Во время многих операций это вызывало у него сексуальное возбуждение.

— Теперь стимулятор и провода электроэнцефалографа, — потребовал он.

Доктора Ньюмен и Лоури принялись распутывать клубок тонких проводков. Нэнси Донован как непосредственно работающая с ним сестра брала у них соответствующие проводки и подключала к находящимся рядом электрическим пультам. Доктор Ньюмен аккуратно расположил миниатюрные электроды двумя параллельными рядами — один посредине височной доли, другой — над сильвиевой веной. Гибкие электроды с серебряными наконечниками ушли под мозг. Нэнси Донован щелкнула тумблером, и экран электроэнцефалографа рядом с кардиомонитором ожил, флуоресцирующие точки стали вычерчивать на нем беспорядочные линии.

В операционную вошли доктор Харата и доктор Нагамото. Маннергейм был доволен, и не потому что визитеры могли чему-нибудь научиться — просто он любил публику.

— Вот смотрите, — показал Маннергейм, — в литературе полно всякого дерьма по поводу того, следует ли удалять верхнюю часть височной доли при темпоральной лобэктомии. Некоторые боятся, что это скажется на речи пациента. Ответ прост — нужно проверить.

Держа электрический стимулятор, как дирижерскую палочку, он подозвал доктора Ранада, и тот наклонился и приподнял салфетку. — Лиза, — позвал он.

Лиза открыла глаза. В них отразилось замешательство, вызванное услышанным разговором.

— Лиза, — повторил доктор Ранад. — Я прошу тебя рассказывать все, какие помнишь, детские стишки.

Лиза повиновалась, полагая, что это поможет скорее закончить дело. Она начала говорить, но в этот момент доктор Маннергейм коснулся стимулятором поверхности ее мозга. Лиза остановилась на полуслове. Она знала, что хочет сказать, но не могла. В то же время в ее голове возник образ какого-то человека, проходящего в дверь.

Заметив, что речь Лизы прервалась, Маннергейм воскликнул:

— Вот вам и ответ! У этого пациента верхнюю височную извилину мы не берем.

Японские визитеры согласно закивали головами.

Теперь переходим к более интересной части задачи, — продолжал Маннергейм, взяв один из двух глубинных электродов, полученных из Гибсоновского мемориального госпиталя. Кстати, пусть кто-нибудь позвонит рентгенологам. Мне нужен снимок этих электродов, чтобы потом знать, где они были.

Жесткие игольчатые электроды служили как для регистрации, так и для стимуляции. Еще до их стерилизации Маннергейм сделал на них метки в четырех сантиметрах от острия. С помощью маленькой металлической линейки он отмерил четыре сантиметра от переднего края височной доли. Держа электрод перпендикулярно поверхности мозга, Маннергейм свободно и легко погрузил его до метки. Сопротивление ткани мозга было минимально. Он взял второй электрод и воткнул двумя сантиметрами дальше. Каждый из электродов выступал над поверхностью мозга сантиметра на четыре.

К счастью, в этот момент пришел Кеннет Роббинс, старший рентгенолаборант Нейрорадиологии. Стоило ему опоздать, Маннергейм устроил бы одну из своих знаменитых истерик. Поскольку операционная была оборудована для проведения рентгенографии, Роббинсу для получения двух снимков нужно было всего несколько минут.

— Так, — произнес Маннергейм, посмотрев на часы и поняв, что нужно поторапливаться. — Давайте начнем стимулировать глубинными электродами и посмотрим, можно ли генерировать в мозгу эпилептические сигналы. По опыту знаю: если это удастся, то почти со стопроцентной вероятностью можно считать, что лобэктомия устранит припадки.

Врачи перегруппировались вокруг пациентки. Доктор Ранад, — бросил Маннергейм, — попросите пациентку описать, что она чувствует и думает после стимулирования.

Доктор Ранад кивнул и лицо его скрылось под краем салфетки.

Вынырнув, он показал, что Маннергейм может продолжать. Лиза ощутила стимул, как взрыв бомбы, но без звука или боли. После периода отключения сознания, длившегося может быть долю секунды, а может быть и час, на лицо доктора Ранада в конце длинного тоннеля наложился калейдоскоп образов. Она не узнала Ранада, не знала и где находится. Она чувствовала только ужасный запах, предшествовавший ее припадкам.

— Что ты чувствуешь? — спросил доктор Ранад.

— Помогите мне, — закричала Лиза. Она попыталась пошевелиться, но ощутила действие захватов. Она чувствовала приближение приступа. — Помогите мне.

— Лиза, — произнес встревоженный Ранад, — Лиза, все в порядке.

Просто расслабься.

— Помогите мне, — выкрикнула Лиза, теряя над собой контроль.

Фиксатор головы удержался, уцелел и кожаный ремень на ее талии. Вся ее энергия сосредоточилась в правой руке, которую она потянула с колоссальной силой и внезапностью. Кистевой фиксатор лопнул, и освободившаяся рука описала дугу через салфетки.

Маннергейм, завороженно следивший за необычными показаниями электроэнцефалографа, краем глаза увидел лизину руку. Среагируй он быстрее, несчастья можно было бы избежать. Но он был настолько потрясен, что на какое-то время утратил способность двигаться. Рука Лизы в своем неистовом стремлении освободить захваченное операционным столом тело натолкнулась на выступающие электроды и всадила их прямо в мозг.

Филипс беседовал по телефону с педиатром Джорджем Ризом, когда Роббинс постучал и открыл дверь. Филипс, заканчивая разговор, жестом пригласил лаборанта в кабинет. Риз спрашивал о снимке черепа двухлетнего мальчика, который, как предполагалось, упал с лестницы. Мартин вынужден был высказать педиатру подозрение, что с ребенком жестоко обращаются — на снимке грудной клетки были видны следы старых переломов ребер. Разговор был неприятный и Филипс рад был его закончить.

— Что у вас? — спросил Филипс, разворачиваясь на стуле. Он сам нанимал Роббинса старшим рентгенолаборантом Нейрорадиологии, и между ними установились особые отношения.

— Локализационные снимки, которые вы просили меня сделать для Маннергейма.

Филипс кивнул, и Роббинс вставил их в смотровой аппарат. Обычно старший лаборант не делал снимков вне отделения, но Филипс просил его, во избежание всяческих неприятностей, лично обслужить Маннергейма.

На экране высветились операционные снимки Лизы Марино. На боковой проекции был виден светлый многоугольник на месте выреза. В этой четко очерченной области выделялись яркие белые силуэты многочисленных электродов. Наиболее ясно светились длинные иглообразные глубинные электроды, которые Маннергейм ввел в височную долю Лизы Марино, и Филипса интересовало именно их положение. Нажатием ступни Филипс включил мотор проектора. Пока педаль была нажата, изображения на экране менялись. В установку можно было вставлять любое количество снимков. Филипс подождал, пока на экране не появились прежние снимки Лизы Марино.

Сравнивая новые снимки со старыми, Филипс мог определить точное расположение глубинных электродов.

— Здорово! Вы делаете отличные снимки. Будь у меня побольше таких специалистов, половина моих проблем была бы решена.

Роббинс пожал плечами с безразличным видом, но похвалой был доволен. Филипс был строгим, но понимающим начальником.

С помощью точной линейки Филипс замерил на прежних снимках дистанции до мелких кровеносных сосудов. Пользуясь своим знанием анатомии мозга и обычного расположения этих сосудов, он мог в своем воображении воссоздать пространственную картину интересующего участка. По этой информации он определил положение кончиков электродов на новых снимках.

— Потрясающе, — произнес Филипс, откидываясь назад. — Электроды установлены идеально. Маннергейм — это фантастика. Если бы только его разум соответствовал его технике.

— Отнести пленки обратно в операционную?

Филипс покачал головой. — Нет, отнесу сам. Хочу поговорить с Маннергеймом. Я возьму и некоторые старые снимки. Меня немного беспокоит положение этой задней церебральной артерии. — Филипс собрал снимки и направился к двери.

Хотя в операционной 21 восстановилось подобие нормальной обстановки, Маннергейма случившееся привело в ярость. Даже присутствие иностранных визитеров не умерило его гнева. Наибольшим оскорблениям подверглись Ньюмен и Лоури. Маннергейм как будто считал, что они сделали все преднамеренно.

Он начал височную лобэктомию, как только Ранад подверг Лизу общей эндотрахеальной анестезии. Сразу после лизиного припадка возникла некоторая паника, но все действовали превосходно. Маннергейму удалось схватить ее дико размахивающую руку и не допустить новых увечий. Настоящим героем оказался Ранад: он среагировал мгновенно и ввел усыпляющую дозу — сто пятьдесят миллиграммов тиопентала-4, а затем мышечный парализатор дтубокурарин. Эти препараты не только погрузили Лизу в сон, но и остановили припадок. Всего за несколько минут Ранад вставил интубационную трубку, подал через нее окись азота и установил контрольные приборы.

Тем временем Ньюмен извлек два непреднамеренно глубоко погруженные электрода, а Лоури снял остальные поверхностные электроды.

Лоури наложил на открытый мозг влажную ткань и прикрыл все стерильным полотенцем. На пациентке сменили салфетки, а врачи переоделись и сменили перчатки. Все нормализовалось, кроме настроения Маннергейма.

— Тьфу, — выдохнул Маннергейм, выпрямляясь, чтобы дать отдохнуть спине. — Лоури, если решите заниматься чем-нибудь другим, когда подрастете, — скажите мне об этом. А сейчас держите подъемники так, чтобы мне было видно. — Со своего места Лоури не мог видеть, что делает Маннергейм.

Дверь операционной открылась, и вошел Филипс со снимками.

Осторожно, — прошептала Нэнси Донован. — Наполеон в скверном настроении.

— Спасибо за предупреждение, — ответил выведенный из себя Филипс.

Как бы ни был хорош Маннергейм как хирург, все же возмутительно, что все терпят его детскую непосредственность. Он вставил снимки в аппарат, сознавая, что Маннергейм видел его. Прошло пять минут, прежде чем Филипс понял, что Маннергейм сознательно его игнорирует.

— Доктор Маннергейм! — голос Мартина перекрыл звуки кардиомонитора.

Все взоры обратились на Маннергейма, который выпрямился и повернул голову так, чтобы луч налобной лампы типа шахтерской был направлен прямо в лицо радиолога.

— Вам, возможно, неизвестно, что здесь идет операция на головном мозге и вам не следует прерывать, — произнес Маннергейм со сдерживаемой яростью.

— Вы заказывали локализационные снимки, — ответил Филипс ровным голосом, — и я считаю своим долгом обеспечить эту информацию.

— Считайте свой долг исполненным, — сказал Маннергейм , вновь обращая взгляд на расширяющийся разрез.

По существу, Филипса волновало не положение электродов, так как он знал, что они установлены идеально. Беспокоила ориентация заднего, гиппокампального электрода относительно крупной задней церебральной артерии. — Есть еще кое-что, — продолжал он. — Я...

Маннергейм вскинул голову. Луч налобной лампы прочертил стену, затем потолок, а голос его стегал, как бич. — Доктор Филипс, не могли бы вы убраться отсюда вместе с вашими снимками и дать нам возможность закончить операцию? Когда нам потребуется ваша помощь, мы вам об этом скажем.

Затем, уже нормальным голосом, он потребовал у операционной сестры штыковидные пинцеты и вновь занялся делом.

Мартин спокойно собрал снимки и вышел из операционной. В раздевалке, возвращаясь в свою обычную одежду, он старался не слишком задумываться — в его теперешнем настроении так было проще. На обратном пути в Радиологию он позволил себе поразмышлять о возникших в результате этого инцидента противоречивых чувствах. Для общения с Маннергеймом требовались такие качества, которых вряд ли можно требовать от него как от радиолога.

Он возвратился в отделение, так ничего и не решив.

— Вас ждут в кабинете ангиографии, — сообщила Хелен Уокер, когда он подошел к двери кабинета. Она встала и прошла за ним внутрь. Хелен, чрезвычайно грациозная тридцативосьмилетняя негритянка из Куинса, пять лет работала секретаршей Филипса. У них были отличные рабочие отношения. Мысль о том, что она когда-либо уйдет, приводила Филипса в ужас — как всякая хорошая секретарша, она была необходима для ведения повседневных дел Филипса. Даже его нынешний гардероб был результатом ее усилий. Он и до сих пор не снял бы мешковатую одежку времен учебы в колледже, если бы Хелен не вынудила Филипса встретиться с ней воскресным днем в магазине Блумингдейла.

В результате этой встречи возник новый Филипс, современный облегающий костюм которого хорошо гармонировал с его атлетической фигурой.

Филипс сунул маннергеймовские снимки на стол, где они слились с общей массой других снимков, газет, журналов и книг. Этого единственного места Филипс запретил Хелен касаться. Не важно, как стол выглядит, зато известно, где что лежит.

Хелен стояла позади него, читая множество сообщений, с которыми она считала себя обязанной его ознакомить. Звонил доктор Риз по поводу компьютерной томографии своего пациента; рентгеновская установка во втором кабинете ангиографии налажена и действует нормально; из кабинета неотложной помощи сообщили, что ждут пациента с серьезной травмой головы и потребуется срочная томография. Поток был бесконечен и обычен. Филипс велел ей всем этим заняться, что она и собиралась все равно сделать; Хелен ушла к себе.

Филипс снял белый халат и надел просвинцованный фартук, которым пользовался для защиты от облучения при некоторых рентгеновских процедурах.

Выцветшую надпись «Супермен» не удавалось вывести никакими средствами. Два года назад ее сделали приятели из Нейрорадиологии. Филипс знал, что в это вложено чувство уважения, и надпись не вызывала у него раздражения.

Уже собираясь выйти, он окинул взглядом поверхность стола, чтобы насладиться видом программной кассеты и убедиться, что новость Майклза не плод фантазии. Не увидев кассеты, Мартин подошел и порылся в самых свежих слоях завалов. Кассета оказалась под маннергеймовскими снимками. Филипс двинулся к двери, но вновь остановился. Он взял кассету и последний боковой снимок черепа Лизы Марино. Крикнув через открытую дверь Хелен, что сию минуту будет в кабинете ангиографии, он подошел к рабочему столу.

Просвинцованный фартук был снят и повешен на стул. Глядя на уже обсчитанный прототип, он с сомнением думал, как это все будет в действительности работать. Мартин поднял сделанные в операционной снимки Лизы Марино и посмотрел их на свет, идущий от экранов. Силуэты электродов его не интересовали и он мысленно удалил их. Ему важно было знать, что скажет по поводу краниотомии компьютер. Филипс знал, что в программу эта операция не закладывалась.

Он щелкнул выключателем центрального процессора. Зажглась красная лампочка, и он медленно стал вставлять кассету. Едва кассета была вдвинута на три четверти, как машина вцепилась и проглотила ее, как голодный пес. Сразу ожила пишущая машинка. Филипс подвинулся и стал читать выдаваемое ею.

— Привет! Я Радиолог, Череп 1. Введите имя пациента.

Филипс настукал двумя пальцами «Лиза Марино» и ввел.

— Спасибо. Введите нынешние жалобы.

Филипс напечатал «нарушения, связанные с припадками» и тоже ввел.

— Спасибо. Введите соответствующую клиническую информацию.

Филипс напечатал: «Женщина 21 года, в течение 1 года эпилепсия, связанная с височной долей».

— Спасибо. Вставьте снимок в лазерный сканер.

Мартин подошел к сканеру. Ролики в приемной щели двигались. Он осторожно вставил снимок, держа его эмульсией вниз. Машина схватила снимок и втянула внутрь. Заработала выходная пишущая машинка. Подойдя, он прочел:

«Спасибо. Выпейте чашечку кофе.» Филипс улыбнулся. Чувство юмора Майклза проявляется самым непредвиденным образом.

Сканер издавал слабое электрическое гудение; устройство вывода молчало. Филипс схватил фартук и вышел.

В операционной 21 стояла тишина, пока Маннергейм освобождал правую височную долю Лизы и медленно отделял ее от основания. Было видно несколько мелких вен, связывающих ее с венозными синусами, и Ньюмен искусно коагулировал и отделил их. Наконец, височная доля была свободна и Маннергейм вынул эту часть мозга из черепа Лизы и бросил в лоток из нержавеющей стали, поданный операционной сестрой Дарлен Купер. Маннергейм взглянул на часы. Все идет хорошо. В ходе проведения операции настроение его вновь изменилось. Теперь он был исполнен радости и справедливого удовлетворения своей работой. Все проделано вдвое быстрее обычного. Можно рассчитывать, что в полдень он вернется в кабинет.

— Это еще не все, — сказал Маннергейм, беря в левую руку металлический отсасыватель, а в правую зажим. Он тщательно обработал прежнее место нахождения височной доли, отсасывая мозговую ткань. Он называл это удалением глубинных ядер. Это была, вероятно, наиболее рискованная часть процедуры, но именно она и нравилась Маннергейму больше всего. Маннергейм действовал отсасывателем с величайшей уверенностью, избегая касаться жизненно важных структур.

В какой то момент крупная частица мозговой ткани на мгновение заблокировала отверстие. Послышался слабый свистящий звук, а затем частица прошла по трубке. — Музыкальные уроки, — произнес Маннергейм. В устах Маннергейма после всего вызванного им напряжения это обычное среди нейрохирургов присловье прозвучало смешнее обычного. Рассмеялись все, даже два японских врача.

Как только Маннергейм закончил удаление мозговой ткани, Ранад сократил вентиляцию пациента. Он хотел, чтобы кровяное давление Лизы немного поднялось, пока Маннергейм осматривал полость, чтобы удостовериться в отсутствии кровотечения. После тщательной проверки Маннергейм признал операционное поле сухим. Взяв иглодержатель, он стал закрывать прочную мозговую оболочку. В это время Ранад начал понемногу уменьшать анестезию.

По окончании операции нужно было иметь возможность удалить трубку из лизиной трахеи, не вызвав у нее кашля и напряжения. Это требовало искусной оркестровки всех применяемых медикаментов. Кровяное давление у Лизы ни в коем случае не должно было повышаться.

Закрытие оболочки шло быстро; ловким поворотом кисти Маннергейм наложил последний шов. Мозг Лизы был вновь закрыт, хотя оболочка опустилась и была темнее удаленной височной доли. Маннергейм приподнял голову, восхищаясь плодами своего искусства, затем, отступив назад, резко снял резиновые перчатки. Звук эхом пронесся по комнате.

— Порядок! — произнес Маннергейм, — закрывайте ее. Но только не затягивайте это на целую вечность.

Жестом пригласив двух японских врачей, он вышел из комнаты.

Ньюмен занял место Маннергейма у лизиного изголовья.

— Окей, Лоури, — заговорил Ньюмен, подражая своему боссу, — старайтесь помогать мне, а не мешать.

Опустив черепной клапан на место, Ньюмен стал накладывать швы.

Пользуясь пинцетом с шершавыми зубчиками, он захватил кромку раны и частично вывернул ее. Затем он погрузил иглу глубоко в кожу, стараясь захватить и надкостницу, и вытащил иглу из раны. Отсоединив иглодержатель от хвостовика иглы, он захватил им острие и вытащил нить из раны.

Практически таким же образом он продел нить через другую кромку раны и вытянул ее в подставленную руку доктора Лоури, чтобы тот сделал узел. Эта процедура продолжалась до тех пор, пока вся рана покрылась черными нитями и стала похожа на большую застежку-молнию в боковой части лизиной головы.

В течение этой части процедуры доктор Ранад продолжал вентиляцию легких, нажимая на дыхательный мешок. Как только будет наложен последний шов, он планировал дать Лизе чистый кислород, чтобы удалить не усвоенные телом остатки мышечного парализатора. В нужный момент его рука вновь нажала на дыхательный мешок, но на этот раз его опытные пальцы уловили слабое изменение по сравнению с предыдущим нажатием. В течение последних нескольких минут Лиза начала первые попытки самостоятельного дыхания. Это создало определенное сопротивление вентиляции легких. При последнем нажатии это сопротивление исчезло. Следя за дыхательным мешком и прослушивая через эзофагальный стетоскоп, Ранад установил, что Лиза прекратила попытки дыхания. Он сверился со стимулятором периферической нервной системы. Тот показывал, что мышечный парализатор выводится, как положено. Но почему она не дышит? У Ранада участился пульс. Для него анестезия была подобна стоянию на прочном, но узком уступе над пропастью.

Ранад быстро замерил у Лизы кровяное давление. Оно поднялось до 150 на 60. Во время операции давление устойчиво находилось на уровне 105 на 60. Что-то не так!

— Подождите, — сказал он Ньюмену, бросая взгляд на кардиомонитор.

Сокращения были регулярными, но замедлялись — паузы между пиками удлинялись.

— Что случилось? — спросил доктор Ньюмен, уловив возбуждение в голосе Ранада.

— Не знаю. — Ранад замерил венозное давление, готовясь ввести нитропруссид для снижения давления. До этого момента Ранад считал, что изменение показателей жизненно важных функций отражало реакцию лизиного мозга на хирургическое вмешательство. Но теперь он начал опасаться кровотечения! От этого и могло подниматься давление в черепе. Тогда становилась понятна последовательность признаков. Он вновь замерил кровяное давление. 170 на 100. Он немедленно ввел нитропруссид. При этом у него все внутри похолодело от ужаса.

— У нее, возможно, кровоизлияние, — произнес он, наклоняясь, чтобы поднять веки Лизы. Он увидел то, чего так боялся. Зрачки расширялись. — Я уверен, что у нее кровоизлияние! — крикнул он.

Стажеры глядели друг на друга поверх пациента. Они думали об одном и том же. — Маннергейм придет в ярость, — произнес доктор Ньюмен. — Лучше позвать его. Давай, — велел он Нэнси Донован. — Скажи ему, что здесь экстренная ситуация.

Нэнси Донован бросилась к интеркому и вызвала центральную.

— Будем снова вскрывать? — спросил доктор Лоури.

— Не знаю, — ответил Ньюмен нервно. — Если у нее кровоизлияние в мозге, лучше было бы экстренно получить томограмму. Если кровотечение в месте операции, тогда нужно вскрывать.

— Кровяное давление все растет, — недоверчиво произнес Ранад, глядя на свой прибор. Он приготовился вводить новые медикаменты для снижения давления.

Два стажера оставались недвижимы.

— Кровяное давление все растет, — закричал Ранад. — Делайте что-нибудь, Христа ради!

— Ножницы, — прорычал доктор Ньюмен. Ножницы шлепнулись в его руку, и он стал разрезать только что наложенные швы. Когда он добрался до конца шва, рана самопроизвольно раскрылась. Стоило ему потянуть черепную створку, как удаленный для краниотомии участок черепа вытолкнуло. Он пульсировал.

— Дайте мне те четыре флакона крови! — прокричал Ранад.

Доктор Ньюмен разрезал два основных шва, удерживавших створку на месте. Она вывалилась прежде чем он успел ее подхватить. Мозговая оболочка выглядела зловещим темным вздутием.

Дверь операционной резко распахнулась и влетел доктор Маннергейм в расстегнутой, если не считать двух нижних пуговиц, операционной куртке.

— Что здесь, черт побери, происходит? — заорал он. Тут он увидел пульсирующую и вздутую мозговую оболочку. — Боже правый! Перчатки! Дайте мне перчатки!

Нэнси Донован начала вскрывать новую пару перчаток, но он выхватил их у нее и натянул без обработки.

Как только было разрезано несколько швов, мозговая оболочка раскрылась и ярко-красная кровь тонкой струйкой плеснула на грудь Маннергейма. Он был весь в крови, но вслепую разрезал последние швы. Он знал, что нужно отыскать место кровотечения.

— Отсасыватель, — крикнул Маннергейм. Неприятно жужжа, машина начала отсасывать кровь. Сразу же стало ясно, что мозг сместился или вздулся, так как Маннергейм быстро на него натолкнулся.

— Кровяное давление падает, — сказал Ранад.

Маннергейм заорал, требуя нейрохирургический подъемник, чтобы попытаться увидеть основание операционного поля, но кровь вновь все залила, как только он убрал отсасыватель.

— Кровяное давление..., — начал Ранад и сделал паузу. — Кровяное давление не замеряется.

Звук кардиомонитора, сопровождавший операцию на всем ее протяжении, замедлился до болезненной пульсации и совсем умолк.

— Остановка сердца! — прокричал Ранад.

Стажеры сдвинули тяжелые хирургические салфетки, обнажив тело Лизы и закрыв голову. Ньюмен взобрался на табурет у операционного стола и попытался восстанавливать сердечную деятельность, нажимая на грудину.

Доктор Ранад, прекратив измерять кровяное давление, открыл все трубки внутривенного вливания, стараясь как можно быстрее подать жидкость в лизино тело.

— Стоп, — заорал Маннергейм, отступивший от операционного стола, когда доктор Ранад крикнул об остановке сердца. С выражением полного поражения Маннергейм бросил нейрохирургический подъемник на пол.

Некоторое время он постоял здесь, опустив руки по бокам; с его пальцев стекали капли крови частицы мозга. — Хватит!

Бесполезно, — произнес он. — Очевидно повреждена крупная артерия. Похоже, оттого что чертова пациентка всадила эти электроды. Вероятно, артерия была пробита и находилась в спазме, которого не заметили из-за припадка. С ослаблением спазма из нее потекло. Ее уже никак не оживить.

Подхватив хирургические штаны, чтобы не дать им упасть, Маннергейм повернулся к выходу. От двери он оглянулся на стажеров. — Закройте все так, как будто она еще жива. Поняли?

Глава 5

Меня зовут Кристин Линдквист, — сообщила молодая женщина, ожидавшая в университетской клинике гинекологии. Ей удалось улыбнуться, но уголки рта у нее слегка дрожали. — Я записана к доктору Джону Шонфелду на одиннадцать пятнадцать. — На настенных часах было ровно одиннадцать.

Регистратор Элен Коэн оторвала глаза от романа в мягкой обложке и бросила взгляд на улыбающееся ей сверху миловидное лицо. Ей сразу стало ясно, что Кристин Линдквист обладает всем, чего нет у нее. У Кристин были светлые от природы шелковистые волосы, небольшой вздернутый носик, большие темно-голубые глаза и длинные стройные ноги. Элен сразу же возненавидела Кристин, определив ее в уме как «одну из этих калифорнийских сучек». Тот факт, что Кристин Линдквист была из Мэдисона, штат Висконсин, не имел для Элен ровно никакого значения. Просматривая журнал записи, она глубоко затянулась сигаретой и выпустила дым через нос. Поставив крест против имени Кристин и предложив ей сесть, Элен добавила, что примет ее не доктор Шонфелд, а доктор Харпер.

— А почему не доктор Шонфелд? — спросила Кристин. Доктора Шонфелда рекомендовала одна из девушек в общежитии.

— Потому что его здесь нет. Вас устраивает такой ответ?

Кристин кивнула, но Элен этого не видела. Она вновь обратилась к своему роману, хотя, когда Кристин отошла, Элен стала следить за ней с завистливым раздражением.

В этот-то момент Кристин и следовало уйти. Она подумала об этом, понимая, что никто не заметит, если она просто проследует дальше тем путем, которым пришла. Кристин уже испытывала неприязнь к неопрятной обстановке госпиталя, наводившей ее на мысли о болезни и увядании. Доктор Уолтер Петерсон в Висконсине принимал в чистом и свежеобставленном кабинете; хотя осмотры каждые полгода и не доставляли Кристин удовольствия, по крайней мере, они не действовали так угнетающе.

Но она не ушла. Чтобы записаться на прием, ей пришлось проявить большое мужество, и теперь она заставляла себя довести начатое дело до конца. Поэтому она села на пластиковый, в грязных разводах, стул в зале ожидания и стала ждать.

Стрелки настенных часов двигались мучительно медленно, и через пятнадцать минут Кристин почувствовала, что у нее вспотели ладони. Она ощущала все более сильное возбуждение и подумала, не заболевает ли. В небольшом зале ожидания сидели еще шесть женщин, и все они казались спокойными — это только усиливало беспокойство Кристин. Она не любила думать о своем внутреннем устройстве, а посещение гинеколога грубо и неприятно погружало ее в эту сферу.

Кристин взяла истрепанный журнал и попыталась отвлечься.

Безуспешно. Почти каждое объявление наводило на мысль о приближающемся тяжелом испытании. Потом ей попалось фото мужчины и женщины, и ее стала терзать новая забота: через сколько времени после сношения во влагалище можно обнаружить сперму? Два дня назад Кристин встречалась со своим приятелем, старшекурсником Томасом Хьюроном, и они провели ночь вместе.

Кристин представила, какое это будет унизительное ощущение, если доктор догадается.

Именно из-за связи с Томасом Кристин решила пойти на прием в клинику. Они регулярно встречались с прошлой осени. Когда их связь окрепла, Кристин стала сознавать, что попытки угадать, когда «это» безопасно, от зачатия не гарантируют. Томас отказывался от всякой ответственности и постоянно побуждал Кристин к более частым контактам. Она обратилась в студенческую аптеку за противозачаточными таблетками, но ей сказали, что сначала нужно провериться у гинеколога в Медицинском центре. Кристин предпочла бы обратиться к своему прежнему врачу дома, но интимность вопроса делала это невозможным.

Сделав глубокий вдох, Кристин почувствовала, как сжался ее желудок, а в кишечнике беспокойно заурчало. Не хватало только довести себя до расстройства желудка. Сама эта мысль до смерти ее напугала. Она вновь посмотрела на часы. Только бы не пришлось долго ждать!

Элен Коэн вызвала Кристин в один из смотровых кабинетов через час двадцать минут. Раздеваясь за небольшой ширмой, она ощущала под ногами холодный линолеум. Всю одежду пришлось повесить на единственный имевшийся крючок. Как было велено, она надела доходивший ей до середины бедра больничный халат с завязками спереди. Взглянув вниз, она отметила, что затвердевшие от холода соски проступают сквозь изношенную ткань халата, как две пуговицы. Может быть, они обмякнут до того как врач ее увидит.

Выйдя из-за ширмы, Кристин увидела сестру миссис Блэкмен, раскладывавшую инструменты на полотенце. Кристин отвела взгляд, но все же против воли успела увидеть массу сверкающих инструментов, включая влагалищное зеркало и несколько зажимов. От одного только их вида Кристин ощутила слабость.

— А, очень хорошо, — сказала миссис Блэкмен. — Вы проворны, и мы это ценим. Давайте! — Миссис Блэкмен похлопала по креслу для обследования. — Забирайтесь сюда. Доктор сейчас будет. — Ногой она пододвинула небольшой табурет к нужному месту.

Придерживая обеими руками тонкий халат, Кристин направилась к креслу. Благодаря выступающим металлическим скобам на одном конце оно напоминало какое-то средневековое орудие пытки. Встав на табурет, она уселась лицом к сестре.

Затем миссис Блэкмен заполнила подробную карту, и тщательность этой работы поразила Кристин. Никто и никогда не брал на себя такой капитальный труд, включающий детальное исследование истории семьи Кристин.

Впервые увидев миссис Блэкмен, Кристин чувствовала себя скованно, опасаясь, что сестра окажется холодной и жесткой, как можно предположить по ее виду.

Но во время заполнения карты миссис Блэкмен была так любезна и проявляла такой интерес к Кристин как к человеку, что та начала расслабляться.

Единственными достойными внимания симптомами, которые миссис Блэкмен записала, были умеренные выделения, отмеченные Кристин в последние несколько месяцев, и изредка пятнышки в межменструальный период, которые случались, сколько Кристин себя помнила.

— Ну, хорошо, подготовимся к приходу доктора, — сказала миссис Блэкмен, откладывая карту. — Теперь ложитесь, ноги — в эти скобы.

Кристин повиновалась, тщетно пытаясь удерживать вместе полы халата. Это было невозможно, и она опять стала утрачивать самообладание. От металлических скоб исходил ледяной холод, вызывавший дрожь по всему ее телу.

Миссис Блэкмен встряхнула свежевыстиранную простыню и накинула ее на Кристин. Приподняв край, миссис Блэкмен заглянула под простыню. Кристин почти физически ощутила взгляд сестры на своей промежности.

— О'кей, — проговорила миссис Блэкмен, — подвиньтесь ближе сюда.

Опираясь тазом, Кристин в несколько приемов сдвинулась вниз.

Миссис Блэкмен, все еще глядевшая под простыню, осталась недовольна. — Еще немного.

Кристин подвинулась и почувствовала, что ягодицы наполовину выступают за край.

— Отлично, — отметила миссис Блэкмен, — теперь расслабьтесь, пока не придет доктор Харпер.

— Расслабиться! — думала Кристин. Как она может расслабиться? Она чувствовала себя, как кусок мяса на прилавке в ожидании покупателей. Позади нее было расположено окно, и тот факт, что занавеска на нем была не совсем закрыта, неимоверно ее беспокоил.

Дверь смотрового кабинета без стука открылась и показалась голова госпитального курьера. Его интересовали пробы крови, которые нужно отнести в лабораторию. Миссис Блэкмен сказала, что покажет их, и исчезла.

Кристин была оставлена одна в стерильной атмосфере, заполненной асептическим запахом спирта. Она прикрыла глаза и стала глубоко дышать.

Самое ужасное — ожидание.

Открылась другая дверь. Кристин подняла голову, ожидая увидеть доктора, но вместо него увидела регистратора — та спросила, где миссис Блэкмен. Кристин только покачала головой. Регистратор ушла, хлопнув дверью.

Кристин снова опустила голову и прикрыла глаза. Так она долго не выдержит.

В тот самый момент, когда Кристин уже собиралась подняться и уйти, дверь открылась и не спеша вошел доктор.

— Привет, дорогая, я доктор Дэвид Харпер. Как мы себя чувствуем?

— Хорошо, — проговорила Кристин нетвердо. Доктор Дэвид Харпер был не таким, как Кристин ожидала. Для доктора он казался слишком молодым. Лицо его выглядело мальчишески нескладным, что резко контрастировало с почти лысой головой. Брови были столь густыми, что казались ненастоящими.

Доктор Харпер прошел к небольшой раковине и быстро вымыл руки. — Вы студентка университета? — поинтересовался он, читая ее карту.

— Да, — ответила Кристин.

— Что вы изучаете?

— Искусство. — Она понимала, что доктор Харпер говорит это просто для порядка, но это неважно. Разговор был облегчением после бесконечного ожидания.

— Искусство — как это прекрасно, — произнес доктор Харпер безразлично. Вытерев руки, он разорвал пакет с резиновыми перчатками. Перед лицом Кристин он всунул в них руки, громко щелкнул ими на запястьях, потом поочередно поправил каждый палец. Все это делалось тщательно, ритуальным образом. Кристин заметила, что доктор Харпер весь зарос волосами, за исключением темени. Сквозь прозрачную резину шерсть на кистях его рук выглядела вульгарно.

Обходя кресло, он спросил Кристин об умеренных выделениях и редких пятнышках. Судя по всему, симптомы эти не произвели на него впечатления. Не тратя больше времени, он присел на низкий табурет, исчезнув из поля зрения Кристин. Она испытала паническое чувство, когда был поднят нижний край простыни.

— Отлично, — произнес доктор Харпер небрежно. — Теперь попрошу соскользнуть сюда ко мне.

Пока Кристин смещалась еще дальше вниз, дверь смотровой комнаты открылась и вошла миссис Блэкмен. Кристин была ей рада. Она ощущала, что ноги ей раздвигают до предела. Это был предел обнаженности и незащищенности.

— Дайте зеркало Грейвза, — попросил Харпер миссис Блэкмен.

Кристин не могла видеть происходящего, но слышала звонкий стук металла о металл, и от этого у нее все внутри замирало.

— О'кей. Теперь расслабьтесь.

Прежде чем она могла среагировать, одетый в перчатку палец раздвинул губы ее влагалища и мышцы ее бедер рефлекторно сократились. Затем она почувствовала холодное вторжение металлического зеркала.

— Ну-ну, расслабьтесь. Когда у вас последний раз брали мазок?

Кристин потребовалось несколько секунд, чтобы осознать, что вопрос обращен к ней. — Около года назад. — Было чувство распирания.

Доктор Харпер молчал. Кристин не имела ни малейшего представления о том, что происходит. Зеркало было внутри нее, и она испытывала такой ужас, что не могла пошевелить ни одним мускулом. Почему это так долго?

Зеркало немного подвинулось, и она услышала бормотание доктора. Что-то у нее не так? Подняв голову, Кристин увидела, что он на нее даже не смотрит.

Доктор отвернулся и склонился над небольшим столиком, делая что-то такое, что требовало участия обеих рук. Миссис Блэкмен кивала и говорила шепотом.

Опустив голову, Кристин желала только, чтобы он поторопился и вынул зеркало. Потом она почувствовала, что оно шевелится, а затем было странное холодное ощущение в животе.

— О'кей, — произнес доктор Харпер, наконец. Зеркало было вынуто так же быстро, как и вставлено, и лишь с моментальным ощущением боли.

Кристин с облегчением вздохнула, но это был еще не весь осмотр.

— Яичники у вас в порядке, — произнес в заключение доктор Харпер, стягивая испачканные перчатки и бросая их в ведро с крышкой.

— Я рада, — ответила Кристин, больше имея в виду завершение процедуры.

После недолгого исследования грудей доктор Харпер сообщил, что она может одеваться. Он действовал быстро и сосредоточенно. Кристин зашла за ширму и задвинула занавеску. Она старалась одеться как можно скорее, боясь, что доктор уйдет до того, как она с ним поговорит. Выходя из-за ширмы, она еще застегивала блузку. И как раз вовремя — доктор Харпер уже кончал заполнять ее карту.

— Доктор Харпер, — начала Кристин, — я хотела спросить о противозачаточных средствах.

— Что вас интересует?

— Какими средствами мне лучше пользоваться?

Доктор Харпер пожал плечами. — У каждого средства есть свои достоинства и недостатки. Что касается вас, то я не вижу каких-либо противопоказаний к использованию любого из них. Это вопрос личного выбора.

Поговорите об этом с миссис Блэкмен.

Кристин кивнула. У нее были еще вопросы, но из-за резкого ответа доктора Харпера она почувствовала смущение.

— Результаты вашего обследования, — продолжил доктор Харпер, убирая ручку в карман пиджака и вставая, — в основном нормальны. Я отметил небольшую эрозию шейки, которой и могут объясняться незначительные выделения. Это несущественно. Возможно, следует проверить через пару месяцев.

— А что такое эрозия? — поинтересовалась Кристин. Она не была уверена, что хочет это знать.

— Это просто участок, лишенный обычных эпителиальных клеток. У вас есть еще какие-нибудь вопросы?

Видно было, что доктор Харпер спешит закончить прием. Кристин колебалась.

Ну что ж, меня ждут другие пациенты, — сказал доктор Харпер быстро. — Если вам нужна еще информация о противозачаточных средствах, спросите миссис Блэкмен. Она дает очень хорошие советы. Да, еще, после исследования у вас может быть небольшое кровотечение, но пусть оно вас не беспокоит. Жду вас через пару месяцев. — Улыбнувшись в завершение и мимолетно погладив Кристин по голове, доктор Харпер вышел.

Почти сразу открылась дверь и заглянула миссис Блэкмен. Похоже, она удивилась, что доктор ушел. — Быстро он, — отметила миссис Блэкмен, беря карту. — Пойдемте в лабораторию, закончим, и я вас отпущу.

Кристин последовала за миссис Блэкмен в другую комнату с двумя гинекологическими креслами и длинными столами, уставленными всякого рода медицинскими принадлежностями, включая микроскоп. У дальней стены стоял застекленный шкаф, полный разных зловещего вида устройств. Рядом с ним висела таблица для проверки зрения. Кристин обратила на нее внимание только потому, что это была одна из тех таблиц, которые заполнены исключительно буквой "Е".

— Вы очки носите? — спросила миссис Блэкмен.

— Нет.

— Хорошо. Теперь лягте, я возьму кровь на анализ.

Кристин исполнила указание. — Я чувствую небольшую слабость, когда берут кровь.

— Это обычное дело. Поэтому мы и просим лечь.

Кристин отвела глаза, чтобы не видеть иглы. Миссис Блэкмен проделала все очень быстро, затем измерила Кристин кровяное давление и пульс. После этого она затемнила окно и проверила зрение.

Кристин попыталась обсудить с миссис Блэкмен противозачаточные средства, но, только закончив все положенные дела, та ответила на ее вопросы. А затем она просто адресовала Кристин в университетский Центр планирования семьи, сказав, что теперь, после гинекологического обследования, никаких проблем у нее там не будет. В связи с эрозией миссис Блэкмен сделала небольшой пояснительный рисунок. В завершение она записала телефон Кристин и сказала, что ей позвонят, если что-то будет не так в результатах обследования.

С большим облегчение Кристин поспешила к выходу. Наконец все кончено. После испытанного напряжения она решила пропустить дневные занятия. Дойдя до центра клиники гинекологии, Кэтрин несколько растерялась, не зная, куда идти. Обернувшись, она поискала указатель лифтов. Его удалось обнаружить на стене ближайшего коридора. Но в тот момент, когда его изображение попало на сетчатку ее глаз, произошло что-то странное с мозгом Кристин. Она испытала странное ощущение и легкое головокружение, а затем почувствовала отвратительный запах. Она не могла его определить, хотя он был странно знаком.

Предчувствуя неладное, Кристин постаралась не обращать внимания на эти симптомы и стала проталкиваться по многолюдному коридору. Необходимо выбраться из госпиталя. Но головокружение усиливалось и коридор закружился перед глазами. Ухватившись для устойчивости за дверной косяк, Кристин прикрыла глаза. Ощущение кружения прекратилось. Сначала она боялась открывать глаза, опасаясь повторения симптомов, потом открыла, но постепенно. Слава Богу, головокружения больше не было, и через несколько секунд она была в состоянии отпустить косяк.

Не успела она сделать первый шаг, как почувствовала на плече руку и в страхе отшатнулась. К ее облегчению, это оказался доктор Харпер.

— Вам нехорошо?

— Все в порядке, — быстро ответила она, стесняясь говорить о своих симптомах.

— Вы уверены?

Кристин кивнула и для большей убедительности высвободила руку из руки Харпера.

— Тогда извините за беспокойство, — произнес доктор Харпер и пошел к другому концу зала.

На глазах Кристин он скрылся в толпе. Она вздохнула и на ватных ногах двинулась в направлении лифтов.

Глава 6

Мартин оставил кабинет ангиографии, как только убедился, что стажер владеет ситуацией и катетер выведен из артерии пациента. Он быстро двинулся по коридору. Подходя к своему кабинету, он рассчитывал, что Хелен ушла на ленч, но, когда прошел последний поворот, она его увидела и по-кошачьи бросилась за ним, держа вечно не иссякающую кипу срочных сообщений.

Филипс не то чтобы действительно не хотел ее видеть, просто он знал, что у нее припасены самые разнообразные плохие новости.

— Второй кабинет ангиографии опять не работает, — выпалила она, как только завладела его вниманием. — Дело не в самом рентгеновском аппарате, а в устройстве перемещения пленки.

Филипс кивнул и повесил свой освинцованный фартук. Он знал о неполадке и рассчитывал, что Хелен уже позвонила в компанию, с которой был договор на обслуживание. Взглянув на печатающее устройство, он увидел целую страницу компьютерного сообщения.

— Кроме того, возникла проблема с Клер О'Брайен и Джозефом Аббоданца, — сообщила Хелен. Клер и Джозефа, лаборантов Нейрорадиологии, они тренировали уже несколько лет.

— Что за проблема?

— Они решили пожениться.

— Вот как, — засмеялся Филипс. — И что, они совершали недопустимые действия в темной комнате?

Нет! — отрезала Хелен. — Они решили пожениться в июне и потом уехать на все лето в путешествие по Европе.

— На все лето! — воскликнул Филипс. — Это невозможно! Дать им обоим двухнедельный отпуск одновременно и то будет трудно. Надеюсь, вы им это сказали.

— Конечно, сказала. А они отвечают, что им все равно. Они собираются это сделать, даже если их за это уволят.

— Боже, — простонал Филипс, хватаясь за голову. Он-то знал, что со своей квалификацией Клер и Джозеф могут получить работу в любом крупном медицинском центре.

— И еще, — продолжала Хелен. — Звонил декан медицинского факультета. На прошлой неделе они проголосовали за удвоение количества групп студентов, которые стажируются в Нейрорадиологии. По его словам, прошлогодние студенты при опросе назвали наше отделение в числе наиболее предпочтительных.

Филипс закрыл глаза и стал тереть виски. Еще больше студентов!

Только этого не хватало! Боже!

— И последнее, — сказала Хелен, направляясь к двери. — Мистер Майкл Фергюсон из Администрации сказал, что комнату, которую мы используем для расходуемых материалов, нужно освободить. Она нужна им для общественных служб.

— А что, позвольте узнать, мы будем делать с материалами?

— Я задала именно этот вопрос. Он мне ответил, что вам с самого начала было известно, что эта площадь Нейрорадиологии не принадлежит, и что вы что-нибудь придумаете. Ну, а у меня короткий перерыв на ленч. Я скоро вернусь.

— Хорошо. Приятного аппетита.

Филипс немного подождал, пока кровяное давление не вернулось к норме. Административные проблемы становятся все невыносимее. Он подошел к печатающему устройству и вынул сообщение.

РАДИОЛОГ, ЧЕРЕП 1 Марино Лиза Клинические данные: Женщина 21 года в течение одного года страдает эпилепсией лобной доли. Единственная левая боковая проекция выполнена с помощью портативного рентгеновского аппарата. Проекция, видимо, примерно на восемь градусов отличается от строго боковой. В правой лобной зоне имеется большая светлая область, в которой кости отсутствуют. Края зоны острые, что свидетельствует о ятрогенном происхождении. Это впечатление подтверждается наличием области плотной мягкой ткани ниже костного дефекта, что говорит о наличии черепной створки. Вероятнее всего, снимок оперативный. Отмечены многочисленные металлические тела, являющиеся поверхностными электродами.

Два тонких цилиндрических металлических электрода являются глубинными электродами в лобной доле, расположенными, вероятнее всего, в миндалевидном теле и гиппокампе. Плотность мозга слабо линейно меняется в затылочной, средней теменной и боковой височной долях.

Заключение: Оперативный снимок с обширным костным дефектом в правой лобной зоне. Множественные поверхностные электроды и два глубинных электрода. Широко распространенные изменения плотности незапрограммированного характера.

Рекомендации: Для более точного определения характеристик линейных изменений плотности и для локализации глубинных электродов рекомендуются фронтальная и косая проекции, а также компьютерная томограмма.

Рекомендуется получение ангиографических данных для установления относительного положения глубинных электродов и крупных сосудов.

Программа просит указать центральному блоку памяти значение линейных изменений плотности.

Спасибо, просьба выслать чек д-ру фил. Вильяму Майклзу и д-ру мед.

Мартину Филипсу.

Филипс не мог поверить прочитанному. Это хорошо, это больше чем хорошо — это потрясающе! А эта юмористическая нотка в конце совсем его поразила. Филипс еще раз просмотрел разделы сообщения. Было чрезвычайно трудно поверить, что это заключение их машины, а не какого-то другого нейрорадиолога. Хотя машина не запрограммирована на краниотомию, она, видимо, способна рассуждать на базе полученной информации и приходить к правильным выводам. А потом эта часть, касающаяся изменения плотности.

Филипс понятия не имел, что это такое.

Вынув снимок Лизы Марино из лазерного сканера, Филипс вставил его в статоскоп. Он стал ощущать беспокойство, не увидев упомянутых в распечатке изменений плотности. Возможно, их новая трактовка плотностей, которые с самого начала вызывали затруднения, совершенно неверна. Филипс включил проектор и на экране замелькали снимки; вот ангиограмма Лизы Марино. Он остановил проектор и взял один из прежних боковых снимков черепа. Поместив его рядом с оперативным снимком, он вновь стал искать указанные в распечатке изменения плотности. К его разочарованию, снимок выглядел нормальным.

Дверь кабинета открылась, и вошла Дениз Зенгер. Филипс улыбнулся, но потом опять вернулся к своему занятию. Сложив вдвое лист бумаги, он вырезал небольшой кусочек. В развернутом листе получилось маленькое отверстие.

Ну вот, — произнесла Дениз, обхватив его руками, — я вижу, ты занят вырезанием.

— Наука движется странными и необычными путями. С тех пор как я видел тебя утром, произошло много всего. Майклз доставил наше первое устройство для чтения снимков черепа. Вот первая распечатка.

Пока Дениз читала распечатку, Филипс приложил лист с отверстием к снимку Лизы Марино в статоскопе. Лист нужен был для того, чтобы устранить все сложные элементы снимка, кроме видимого через отверстие небольшого участка. Мартин старательно всмотрелся в этот небольшой участок. Убрав бумагу, он спросил Дениз, не видит ли она чего-либо необычного. Она не видела. Не видела и тогда, когда он приложил бумагу к снимку, не видела до тех пор, пока он не указал на вытянутые в линию мелкие белые крапинки. И убрав бумагу, они оба видели их, так как теперь знали, что ищут.

— Что ты думаешь это такое? — спросила Дениз, очень тщательно всматриваясь в снимок.

— Не имею ни малейшего представления. — Филипс подошел к пульту ввода-вывода и подготовил компьютер ко вводу прежнего снимка Лизы Марино.

Он рассчитывал, что программа обнаружит то же изменение плотности. Лазерный сканер схватил снимок с той же жадностью, что и прежде. — Но это меня беспокоит, — сказал Филипс. — Он отступил от устройства ввода-вывода, которое деловито затарахтело.

— Неужели! — воскликнула Дениз, на лицо которой падал бледные свет от статоскопа. — Я считаю, это потрясающе!

— Вот именно, — согласился Филипс. — В том-то и дело. Получается, что программа может читать снимки лучше, чем ее создатель. Я совсем не замечал этих изменений плотности. Это напоминает мне рассказы о Франкенштейне. — Мартин вдруг рассмеялся.

— Что такого смешного?

— Майклз. Похоже, эта штука запрограммирована так, что всякий раз, когда я ей даю для прочтения снимок, она будет мне советовать расслабиться, пока она работает. Первый раз она предложила выпить чашечку кофе. Сейчас она предлагает перекусить.

— Меня это предложение устраивает. Как насчет обещанного тобой романтического свидания в кафетерии? У меня мало времени, мне нужно возвращаться к томографу.

— Сию минуту я не могу уйти, — произнес Филипс извиняющимся тоном. — Он помнил, что звал на ленч, и не хотел разочаровывать ее. — Эта вещь меня совершенно взволновала.

— О'кей. А я пойду проглочу сэндвич. Тебе захватить что-нибудь?

— Нет, спасибо. Он увидел, что выходной принтер ожил.

— Я так рада, что твое исследование идет успешно, — сказала она уже у двери. — Я ведь знаю, как это для тебя важно. И она ушла.

Как только принтер замолчал, Филипс вынул лист. Как и в первый раз, сообщение было очень полным, и, к радости Филипса, компьютер вновь отметил изменение плотности и рекомендовал сделать дополнительные снимки под разными углами, а также еще одну томограмму.

Откинув голову назад, Филипс от возбуждения завопил и забарабанил по столу. Несколько снимков Лизы Марино выпали из зажимов и соскользнули с экрана. Филипс обернулся и, наклонившись, чтобы их поднять, заметил Хелен Уокер. Она стояла у двери и смотрела на него, как на сумасшедшего.

— У вас все в порядке, доктор Филипс?

— Безусловно, — ответил Мартин, поднимая снимки и чувствуя, что лицо его краснеет. — Я в полном порядке. Только немного возбужден. А вы разве не пошли завтракать?

— Я сходила. И принесла сэндвич, — съем у себя за столом.

— А как насчет того, чтобы соединить меня с Вильямом Майклзом?

Хелен кивнула и исчезла. Филипс вновь закрепил снимки. Глядя на мелкие белые крапинки, он раздумывал, что это может означать. На кальций они не похожи и не имеют ориентации, напоминающей кровеносные сосуды.

Неизвестно, как определить, располагаются ли они в сером веществе или в клеточной зоне — коре, или же находятся в белом веществе волокнистого слоя мозга.

Зазвонил телефон, Филипс дотянулся и взял трубку. Это был Майклз.

Филипс не скрывал своего восхищения, описывая чрезвычайно успешную работу программы. Он сообщил, что программа смогла уловить изменение плотности, которого раньше не замечали. Он говорил настолько быстро, что Майклзу пришлось просить его немного притормозить.

— Ну что, я рад, что она работает так, как мы ожидали, — вставил Майклз, когда Мартин, наконец, умолк.

— Как ожидали? Это больше, чем я когда-либо надеялся!

— Отлично, — сказал Майклз, — а сколько ты прогнал старых снимков?

— Практически только один, — признался Мартин. — Я прогнал два, но оба принадлежали одному пациенту.

— Ты прогнал только два снимка? — разочаровался Майклз. — Надеюсь, ты не перетрудился.

— Ну ладно, ладно. К сожалению, у меня днем выкраивается очень мало времени на нашу работу.

Майклз сказал, что понимает, но умолял Филипса пробовать программу на всех снимках черепа, проработанных в течение последних нескольких лет, а не увлекаться одним положительным результатом. Майклз снова нажимал на то, что на этом этапе их работы самым важным делом было устранение ошибочных отрицательных результатов.

Мартин продолжал слушать, но не мог при этом не рассматривать тончайшие изменения плотности на снимке Лизы Марино. Он знал о ее припадках, и в его мозгу исследователя почти сразу возник вопрос, нет ли связи между припадками и этими еле заметными особенностями. Возможно, это отражение некоторого диффузного неврологического заболевания.

После разговора с Майклзом на Филипса нахлынула новая волна возбуждения. Он вспомнил, что в предварительном диагнозе Лизы Марино числился множественный склероз. Что если он натолкнулся на радиологический диагноз этой болезни? Это была бы фантастическая находка. Врачи много лет ищут лабораторный диагноз множественного склероза. Нужны еще снимки и новая томограмма Лизы Марино. Получить их нелегко — ее только что оперировали, и требуется разрешение Маннергейма. Но Маннергейм сам исследователь, и нужно обратиться к нему напрямую.

Через дверь он крикнул Хелен, чтобы она соединила его с нейрохирургом, и вновь обратился к снимку Лизы Марино. В радиологии эти изменения плотности называются сетчатыми, хотя линии располагаются скорее параллельно одна другой, чем сеткой. Мартин посмотрел через лупу и задался вопросом, не связана ли наблюдаемая структура с расположением нервных волокон. Этого не может быть — для получения снимков черепа используются относительно жесткие рентгеновские лучи. Течение мыслей нарушил телефон.

Звонил Маннергейм.

Мартин начал разговор с обычных любезностей, обходя недавний эпизод со снимками в операционной. В общении с Маннергеймом всегда лучше забывать о таких столкновениях. Хирург был странно молчалив, и Мартин продолжил, пояснив, что звонит в связи с тем, что отметил необычные изменения плотности на снимках Лизы Марино.

— Мне кажется, эти изменения неплохо бы исследовать, поэтому я хочу сделать дополнительные снимки и еще одну томограмму, как только позволит состояние пациентки. Естественно, если вы согласны.

Последовало неловкое молчание. Только Филипс был готов заговорить, как Маннергейм злобно прорычал:

— Это что, такая шутка? Если так, то очень неудачная.

— Я не шучу, — опешил Мартин.

— Послушайте! — еще громче заорал Маннергейм. Радиология немного запоздала со своими снимками. Господи!

Раздался щелчок, а затем гудки. Похоже, эгоцентрические выходки Маннергейма достигли новых высот. Мартин в задумчивости повесил трубку. Не стоит давать волю чувствам; кроме того, можно зайти с другой стороны.

Известно, что Маннергейм не очень следит за своими послеоперационными больными, и за повседневную заботу о них отвечает Ньюмен, старший стажер.

Мартин решил связаться с Ньюменом и выяснить, лежит ли девушка еще в послеоперационной палате.

— Ньюмен? — переспросила дежурная операционного отделения. — Он недавно ушел.

— Надо же! — расстроился Филипс. Он переложил трубку к другому уху. — А скажите, Лиза Марина еще в послеоперационной палате?

— Нет, — ответила дежурная. — К несчастью, она не выжила.

— Не выжила? — Филипсу вдруг стало понятно поведение Маннергейма.

— Скончалась на столе, — сообщила сестра. — Трагедия, особенно если учесть, что у Маннергейма она шла первой.

Мартин вновь обратился к статоскопу. На месте снимков Лизы Марино ему виделось ее лицо, как оно выглядело этим утром в предоперационном помещении. Вспомнилась птичка без перьев. Он начал расстраиваться и с усилием переключил внимание на снимки. Что еще можно выяснить? Внезапно Мартин слез с табурета. Нужно просмотреть карту Лизы Марино, нужно попробовать установить связь между картиной на снимке и какими-нибудь признаками и симптомами множественного склероза в результатах неврологического обследования Лизы Марино. Это не заменит новых снимков, но хоть что-то будет.

Проходя мимо Хелен, жевавшей сэндвич у себя за столом, он попросил ее связаться с кабинетом ангиографии и сказать стажерам, чтобы начинали без него, а он скоро подойдет. Хелен быстро проглотила и спросила, что сказать мистеру Майклу Фергюсону по поводу помещения с материалами, когда он позвонит. Филипс не ответил. Он сделал вид, что не слышал ее. — Плевать на Фергюсона, — решил он про себя, сворачивая в главный коридор в направлении хирургии. Он терпеть не мог госпитальных администраторов.

Когда Филипс вошел в хирургию, несколько пациентов еще ожидали в предоперационной, но до утреннего хаоса уже было далеко. Филипс узнал Нэнси Донован, только что вышедшую из операционных. Он направился к ней, и она заулыбалась.

— Были какие-то сложности с Марино? — спросил Филипс сочувственно.

Улыбка исчезла с лица Нэнси Донован. — Ужасно. Просто ужасно.

Такая молоденькая. Мне так жалко доктора Маннергейма.

Филипс кивнул, хотя был ошарашен тем, что Нэнси Донован может испытывать сочувствие к такому ублюдку, как Маннергейм.

— А что случилось?

— Кровотечение из крупной артерии в самом конце операции.

Филипс покачал головой в знак понимания и огорчения. Он вспомнил о близости электрода к задней артерии мозга.

— А где может быть ее карта?

— Не знаю. Сейчас спрошу.

Филипс наблюдал, как Нэнси разговаривает с тремя сестрами за столом. Вернувшись, она сообщила:

— Они думают, что она все еще в анестезии, рядом с двадцать первой операционной.

Возвратившись в хирургическую комнату отдыха, которая теперь была полна людей, Филипс переоделся в хирургическую одежду. Потом пошел опять в операционную зону. В главном коридоре, соединяющем операционные, были видны следы утренних сражений. Вокруг каждой раковины стояла лужами вода с переливающейся мыльной пленкой на поверхности. На краях раковин громоздились губки и щетки, некоторые были разбросаны по полу. На каталке, придвинутой к стене коридора, спал какой-то хирург. Он, вероятно, оперировал всю ночь и по окончании операции решил воспользоваться каталкой для минутного отдыха. В результате он крепко уснул, и его никто не стал беспокоить.

Филипс подошел к комнате анестезиологов рядом с двадцать первой операционной и попробовал дверь. Заперто. Через маленькое окошко он заглянул в операционную. Там было темно, но дверь при нажатии отворилась.

Он щелкнул выключателем, и с гудением вспыхнул один из громадных операционных светильников. Плотный луч света от него падал прямо на операционный стол, оставляя всю комнату в относительной темноте. Мартин вздрогнул, обнаружив, что после несчастья с Марино операционную не убирали.

Пустой операционный стол с его механической конструкцией имел крайне зловещий вид. На полу в районе изголовья стояли лужи сгустившейся крови. Во всех направлениях расходились кровавые отпечатки ног.

Эта сцена вызвала у Мартина болезненное ощущение, напомнив о неприятных эпизодах из времен учебы в институте. Он встряхнулся и ощущение исчезло. Старательно обходя кровь, он обогнул стол и вошел в дверь анестезионной. Он придержал ногой дверь, чтобы можно было найти выключатель. Но, против ожидания, в комнате было не очень темно. Свет проникал через приоткрытую сантиметров на пятнадцать дверь из коридора.

Удивленный, Филипс включил верхние флуоресцентные лампы.

Посреди комнаты, по размерам вдвое меньше операционной, на каталке лежало тело. Труп был прикрыт белой простыней, и только пальцы ног были непристойно обнажены. Их вид привел Филипса в некоторое смущение. Они как бы сообщали, что возвышение под простыней в действительности не что иное как человеческое тело. Наверху была небрежно брошена госпитальная карта.

Дыша осторожно, как будто смертью можно заразиться, Филипс обошел каталку и настежь открыл дверь в коридор. Снаружи можно было видеть спящего хирурга и нескольких санитаров. Посмотрев в обе стороны, он предположил, что до этого пробовал открыть не ту дверь. Не в состоянии разобраться в этом противоречии, он решил не обращать больше на него внимания, и вновь вернулся к карте.

Он уже собирался раскрыть ее, но тут его охватило непреодолимое желание приподнять простыню. Он знал, что не хочет смотреть на тело, но рука его протянулась и медленно отодвинула простыню. Еще не открыв голову, Филипс закрыл глаза. Когда он их вновь открыл, прямо перед ним было безжизненное, мраморное лицо Лизы Марино. Один глаз был приоткрыт, и виднелся остекленевший неподвижный зрачок. Другой был закрыт. С правой стороны бритой головы виднелся тщательно зашитый подковообразный разрез.

Последствия операции были смыты, крови не видно. Может быть, Маннергейму это понадобилось для того, чтобы можно было сказать, что смерть наступила после, а не во время операции.

Холодная окончательность смерти ворвалась в сознание Мартина подобно арктическому ветру. Он быстро прикрыл бритую голову и пошел с картой к табурету анестезиолога. Подобно большинству пациентов университетского госпиталя, у Лизы Марино была уже толстая карта, хотя она находилась в госпитале всего два дня. Имелись длинные записи стажеров разного уровня и студентов. Филипс быстро пролистал многословные записи Неврологии и Офтальмологии. Он нашел даже заметки Маннергейма, но почерк был совершенно неразборчив. Мартину нужны были только заключительные выводы старшего стажера Нейрохирургии доктора Ньюмена.

Анамнез: пациент — женщина 21 года кавказского происхождения, в течение года страдает прогрессирующей эпилепсией височной доли, поступила в госпиталь для удаления правой височной доли под местной анестезией.

Усиленная лекарственная терапия на припадки пациента совершенно не действовала. Припадки участились, зачастую им предшествовало ощущение отвратительного запаха, они характеризовались растущей агрессивностью и сексуальными проявлениями. По результатам электроэнцефалографии установлено, что припадки идут от обеих височных долей, но в значительно большей степени от правой.

Сведения о прежних травмах и поражениях мозга отсутствуют. До наступления настоящего заболевания пациентка имела хорошее здоровье, хотя есть несколько записей об атипическом мазке. За исключением отклонений в ЭЭГ, неврологическое обследование дало нормальные результаты. Все лабораторные исследования, включая церебральную ангиографию и компьютерную томографию, показали норму.

Субъективно: пациентка сообщила о проблемах, связанных с визуальным восприятием, но со стороны неврологии и офтальмологии подтверждений нет. Пациентка сообщала также о неоднократных ощущениях онемения мышц и мышечной слабости, но документальные подтверждения отсутствуют. Предлагался, но не нашел подтверждения диагноз множественного склероза с припадками. Пациентка была направлена на консилиум Неврологии-Нейрохирургии, и, по общему заключению, ей полностью показано удаление правой височной доли.

(Подпись) Джордж Ньюмен Филипс осторожно положил карту поверх Лизы Марино, как будто она еще могла чувствовать. Сделав это, он поспешно удалился и пошел в комнату отдыха переодеться в свою одежду. Надо признать, карта не дала того, на что он рассчитывал. В ней действительно упоминается множественный склероз, но нет никакой информации, которая могла бы заменить дополнительные снимки или еще одну томограмму. Уже заканчивая переодеваться, он все еще видел перед глазами бледную лизину маску смерти. Тут он вспомнил, что вероятно, будет проводиться вскрытие, поскольку смерть произошла при операции. С настенного телефона он позвонил в Патологию доктору Джеффри Рейнолдсу, приятелю и однокашнику, и сказал ему о Марино.

— Пока не слышал о ней.

— Она скончалась в операционной около полудня. Но они не поленились ее зашить.

— Такое бывает. Иногда пациентов срочно переправляют в послеоперационную палату, чтобы их смерть была зафиксирована там и не портила им статистики операций.

— Ты будешь производить вскрытие?

— Не могу сказать. Это будет зависеть от следователя.

— Если ты будешь проводить вскрытие, то когда это будет?

— Сейчас мы очень заняты. Наверное, ближе к вечеру.

— Меня этот случай очень интересует. Слушай, я побуду в госпитале до окончания вскрытия. Ты не мог бы замолвить словечко, чтобы меня позвали, когда дойдут до мозга?

— Конечно. Мы попросим принести чего-нибудь и проведем вечерок. А если вскрытия не будет, я дам тебе знать.

Втиснув все в свой ящик, Филипс выбежал из комнаты. Еще со времени учебы на последних курсах он испытывал чрезмерное беспокойство, если отставал в работе по срокам. Пробегая по деловито гудящему госпиталю, он ощущал прежнее неприятное волнение. Он знал, что опаздывает в ангиографию, где его ожидают стажеры; знал, что нужно позвонить Фергюсону, как ни хотелось ему проигнорировать этого сукиного сына; знал, что нужно поговорить с Роббинсом о лаборантах, которые хотят сбежать на целое лето; знал также, что Хелен припасла ему дюжину других срочных дел.

Пробегая мимо томографа, Филипс решил сделать небольшой крюк. В конце концов, он пока опаздывал всего на две минуты. Войдя в компьютерный зал, Филипс с удовольствием вдохнул прохладный воздух, кондиционированный для обеспечения работы компьютеров. Дениз и четверо студентов окружили похожий на телевизор экран и были полностью поглощены своим занятием.

Позади них стоял доктор Джордж Ньюмен. Никем не замеченный, Филипс подошел к группе, и посмотрел на экран. Зенгер описывала большую левую субдуральную гематому и показывала студентам, как сгусток крови сдвинул мозг вправо.

Доктор Ньюмен вмешался и высказал предположение, что сгусток может быть интрацеребральным. Он считал, что кровь находится внутри мозга, а не на его поверхности.

— Нет! Доктор Зенгер права, — вступил в разговор Мартин. Все обернулись и с удивлением посмотрели на Филипса. Он перегнулся и пальцем обрисовал классические радиологические признаки субдуральной гематомы. Не было никаких сомнений в правоте Дениз.

— Что ж, тогда все ясно, — отреагировал Ньюмен добродушно. — Пожалуй, лучше взять этого парня в хирургию.

— И чем раньше, тем лучше, — согласился Филипс. Он предложил также, в каком месте лучше сделать отверстие в черепе, чтобы удалить сгусток. Собирался он также задать старшему стажеру несколько вопросов в связи с Лизой Марино, но передумал и дал хирургу уйти.

Прежде чем бежать дальше, Мартин отозвал Дениз в сторону. — Послушай. В обмен на обещанный ленч — как насчет романтического ужина?

Зенгер покачала головой и улыбнулась. — Что-то ты задумал. Ты же знаешь, что вечером я дежурю здесь, в госпитале.

— Знаю, — согласился Мартин. — Я подумал о госпитальном кафетерии.

— Чудесно, — произнесла Дениз с сарказмом. — А как же твой рэкетболл?

— Я его отменяю.

— Тогда ты действительно что-то задумал.

Мартин рассмеялся. Действительно, он отменял игру только при объявлении в стране чрезвычайного положения. Филипс попросил Дениз после окончания работы на томографе встретиться в его кабинете и просмотреть рентгеновские снимки за день. Можно привести и студентов, если они захотят.

Они быстро распрощались в коридоре, и Филипс ушел. Он вновь перешел на бег.

Ему хотелось набрать достаточную скорость, чтобы пронестись мимо Хелен неудержимым метеором.

Глава 7

Ожидая в длинной очереди на регистрацию, Линн Энн Лукас раздумывала, следовало ли идти в кабинет неотложной помощи. Сначала она обратилась в студенческую поликлинику, надеясь быть принятой в университете, но доктор ушел в три, и единственным местом, куда можно было пойти, оставалось отделение неотложной помощи в госпитале. Линн Энн спорила сама с собой относительно того, чтобы подождать до завтра. Но стоило ей только взять книгу и попытаться ее читать, как она убедилась, что идти нужно сразу. Она была напугана.

В конце дня отделение неотложной помощи было так загружено, что очередь на регистрацию двигалась черепашьим шагом. Казалось, будто здесь собрался весь Нью-Йорк. Мужчина, стоявший за Линн Энн, был пьян, одет в лохмотья и пропах застарелой мочой и вином. Каждый раз, когда очередь смещалась вперед, он натыкался на Линн Энн и хватался за нее, чтобы не упасть. Впереди Линн Энн стояла громадная женщина с ребенком, полностью закутанным в грязное одеяло. Женщина и ребенок молча ждали своей очереди.

Слева от Линн Энн рывком раскрылись большие двери, и очереди пришлось посторониться, чтобы пропустить целую группу каталок с пострадавшими в автомобильной аварии всего несколько минут назад.

Покалеченных и мертвых быстро провезли через зал ожидания и вкатили прямо в кабинет неотложной помощи. Тем, кто ожидал приема, было ясно, что соответственно увеличится время ожидания. В одном углу семья пуэрториканцев ужинала, усевшись вокруг ведра с надписью «Кентаки Фрайд Чикен». Они казались отрешенными от всего происходящего и даже не заметили прибытия жертв аварии.

Наконец, перед Линн Энн осталась только громадная женщина с ребенком. Когда женщина заговорила, стало ясно, что она иностранка. Она сообщила регистратору, что «бэби она не кричать больше нет». Регистратор сказала ей, что обычно жалуются на обратное, но женщина ничего не поняла.

Регистратор предложила показать ребенка. Женщина отвернула края одеяла и показала младенца цвета неба перед летним штормом, темно-серо-голубого.

Ребенок был мертв так давно, что уже закостенел.

Линн Энн была так потрясена, что утратила дар речи, когда подошла ее очередь. Регистратор поняла ее чувства и сказала, что им приходится быть готовыми видеть все что угодно. Откинув со лба свои золотисто-каштановые волосы, Линн Энн обрела способность говорить и сообщила имя, университетский регистрационный номер и на что жалуется. Регистратор предложила ей присесть, потому что придется подождать. Она заверила, что ее примут, как только будет возможно.

Линн Энн пришлось прождать еще около двух часов, прежде чем ее проводили по оживленному холлу и ввели в каморку, выгороженную в более обширной комнате с помощью усеянных пятнами нейлоновых занавесок.

Расторопная медсестра измерила температуру и давление и ушла. Линн Энн сидела на краю старого смотрового стола и вслушивалась в окружающее ее множество звуков. Руки ее вспотели от возбуждения. Двадцатилетняя Линн Энн училась на предпоследнем курсе и подумывала о поступлении в медицинский институт после прослушивания соответствующих курсов. Но сейчас, осмотревшись, она засомневалась. Это не то, чего она ожидала.

Молодая женщина отличалась хорошим здоровьем, и ее прежнее знакомство с госпитальным кабинетом неотложной помощи ограничивалось случаем неудачного катания на роликовых коньках в одиннадцатилетнем возрасте. Как странно, в тот раз ее доставили именно сюда, поскольку до переезда во Флориду их семья жила поблизости. Линн Энн неплохо помнила это событие. Она думала, что со времени прошлого посещения в детстве Медицинский центр изменился не меньше, чем окружающий его район.

Получасом позже появился молодой врач-интерн Хаггенс. Он был из Уэст Палм Бич и обрадовался, узнав, что Линн Энн приехала из Корал Гейблз; просматривая ее карту, он поболтал о Флориде. Ему явно было приятно, что Линн Энн — хорошенькая чистокровная американка, каких ему среди последней тысячи пациентов встречать не доводилось. Потом он даже попросил у нее номер телефона.

— Что вас привело в неотложную? — спросил он, начиная обследование.

— Это трудно описать. Иногда я плохо вижу. Это началось с неделю назад, когда я читала. Вдруг возникли затруднения с некоторыми словами. Я их видела, но не совсем понимала их значение. В то же время у меня возникла ужасная головная боль. Вот здесь. — Линн Энн приложила руку к затылку и провела ею по боковой части головы до точки над ухом. — Эта тупая боль появляется и вновь исчезает.

Доктор Хаггенс кивнул.

— И я ощущаю какой-то запах.

— Что за запах?

Линн Энн немного смутилась. — Я не знаю. Такой неприятный; не могу сказать, что за запах, но он кажется знакомым.

Доктор Хаггенс кивнул, но видно было, что симптомы Линн Энн не укладываются в рамки какой-либо одной категории. — Что еще?

— Немного кружится голова, в ногах появляется тяжесть, и это происходит все чаще, почти каждый раз, когда я пробую читать.

Доктор Хаггенс положил карту и приступил к осмотру Линн Энн. Он проверил глаза и уши, заглянул в рот и прослушал сердце и легкие. Затем он проверил ее рефлексы, просил ее дотрагиваться до предметов, пройти по прямой линии и запоминать последовательности чисел.

— У вас все достаточно близко к норме, — сказал доктор Хаггенс. Я думаю, вам следует принять двух докторов, вернуться и встретиться с нами в аспирине. — Он рассмеялся над собственной шуткой. Линн Энн не смеялась. Она решила, что так легко им от нее не избавиться, тем более после такого долгого ожидания. Доктор Хаггенс заметил, что она не реагирует на его юмор. — Серьезно. Думаю, вам следует принять аспирин для сглаживания симптомов и завтра опять прийти в Неврологию. Возможно, они смогут что-то обнаружить.

— Я хочу попасть в Неврологию сейчас, — сказала Линн Энн.

— Но это же отделение неотложной помощи, а не клиника.

— Меня это не касается, — заявила Линн Энн, скрывая свои эмоции под маской агрессивности.

— Ну хорошо, хорошо. Я свяжусь с Неврологией. Я найду и офтальмологов, но на это может потребоваться время.

Линн Энн кивнула. Какое-то время она не говорила, опасаясь, как бы ее оборона не растворилась в слезах.

И время действительно потребовалось. Было уже больше шести, когда занавеску вновь раздвинули. Линн Энн подняла глаза на бородатое лицо доктора Уэйна Томаса. Доктор Томас, чернокожий из Балтимора, удивил Линн Энн: она никогда не лечилась у чернокожего доктора. Но она быстро забыла о своей первоначальной реакции и стала отвечать на его конкретные вопросы.

Доктору Томасу удалось выявить еще несколько фактов, которые он счел существенными. Примерно за три дня до этого у Линн Энн был один из ее «эпизодов», как она их называла, и она вскочила с постели, где лежа читала.

Дальше она помнит только, что «пришла в себя» на полу, после потери сознания. Очевидно, она ударилась головой, так как справа на голове появилась большая шишка. Доктор Томас узнал также, что у Линн Энн было два атипичных мазка и она должна была через неделю вновь прийти в клинику гинекологии. Кроме того, недавно у нее была инфекция мочевых путей, которую успешно лечили сульфуром.

Покончив с анамнезом, доктор Томас вызвал медсестру и провел самое тщательное за всю жизнь Линн Энн объективное обследование. Он проделал все, что делал доктор Хаггенс, и многое другое. Большинство тестов были для Линн Энн полной тайной, но дотошность доктора ее обнадежила. Ей только не понравилась поясничная пункция. Лежа на боку и уткнувшись подбородком в колени, она ощущала, как игла проходит сквозь кожу в нижней части спины, но боль была кратковременной.

Закончив, доктор Томас сказал Линн Энн, что хочет сделать несколько рентгеновских снимков и удостовериться, что она не повредила черепа при падении. Уже уходя, он сообщил, что обследование выявило только наличие некоторых зон тела, видимо утративших чувствительность. Доктор признал, что не знает, имеет ли это значение.

Линн Энн вновь ждала.

— Можешь поверить? — спросил Филипс, отправляя в рот очередную порцию салата. Он быстро прожевал и проглотил. — Первый смертельный исход в операционной Маннергейма, и как раз пациент, снимок которого мне нужен.

— Сколько ей было — двадцать один? — поинтересовалась Дениз.

— Вот именно. — Мартин добавил в еду соли и перца, чтобы придать ей какой-то вкус. — Трагедия, даже двойная, поскольку я не могу получить этих снимков.

Нагрузив в госпитальном кафетерии подносы, они забрались в самый дальний от раздачи угол, стараясь получше изолироваться от окружения. Стены грязно-горчичного цвета, пол покрыт серым линолеумом, формованные пластиковые стулья ужасного желто-зеленого оттенка. Слышно постоянное и монотонное бормотание госпитальной системы оповещения, произносящей имена врачей и номера, по которым им надлежит позвонить.

— По какому поводу ее оперировали? — спросила Дениз, взяв у шефа немного салата.

— Припадки. Но интересно, что у нее, возможно, был множественный склероз. Когда ты утром ушла, мне пришло в голову, что изменения плотности, которые мы видели на ее снимке, могут представлять какое-то развившееся неврологическое заболевание. Проверил ее карту. Множественный склероз предполагался.

— А ты не отобрал снимков пациентов с известным множественным склерозом?

— Вечером начну. Для проверки программы Майклза мне нужно проработать как можно больше черепных снимков. Будет очень интересно, если удастся найти какие-нибудь другие случаи с такой же радиологической картиной.

— Похоже, что твой исследовательский проект действительно пошел.

— Надеюсь. — Мартин положил в рот кусочек спаржи и решил больше не есть. — Я стараюсь не дать себе радоваться так рано, но, ей Богу, это выглядит так здорово. Потому-то я и загорелся так по поводу Марино.

Появлялась возможность получить что-то конкретное. Фактически, возможность еще есть. Вечером будет вскрытие, и я попытаюсь установить связь между радиологической картиной и результатами патологов. Если это множественный склероз, то мы опять возвращаемся к началу. Но, знаешь, мне нужно что-то такое, чтобы вырваться из этой клинической гонки, пусть хотя бы на пару дней в неделю.

Дениз положила вилку и посмотрела в беспокойные голубые глаза Мартина. — Вырваться из клиники? Не делай этого. Ты же один из лучших нейрорадиологов. Подумай, скольким пациентам нужны твои знания и опыт. Если ты оставишь клиническую нейрорадиологию, это будет настоящая трагедия.

Положив вилку, он взял Дениз за руку. Впервые ему было безразлично, кто в госпитале может их увидеть. — Дениз, — произнес он мягко. — Сейчас в моей жизни есть только две вещи, которые меня действительно волнуют: ты и мои исследования. Но, если бы каким-то образом жизнь с тобой давала мне средства к существованию, я мог бы забыть даже об исследованиях.

Дениз смотрела на Мартина, не зная, радоваться ей или огорчаться.

Она все более и более убеждалась в его чувствах, но совершенно не представляла, чтобы он мог связать себя какими-то обязательствами. С самого начала она благоговела перед его репутацией и знаниями в радиологии, которые казались энциклопедическими. Он был для нее одновременно и любовником, и идеалом в профессии, и она не допускала даже мысли о том, что у их связи есть какое-то будущее. Похоже, она не была к этому готова.

— Послушай, — продолжал Мартин. — Сейчас не время и не место для такого разговора. Он отодвинул в сторону спаржу, как бы в подтверждение этого. — Но важно, чтобы ты знала, из чего я исхожу. Ты находишься на ранней стадии своего клинического обучения, и это приносит большое удовлетворение. Ты тратишь все свое время на обучение и на общение с пациентами. Я, к сожалению, трачу на это лишь самую малую часть моего времени. Основная же часть тратится на попытки разобраться в административных проблемах и бюрократическом дерьме. Я вот так этим сыт!

Дениз приподняла левую руку, которую он все еще крепко держал, и легко скользнула губами по его пальцам. Это произошло быстро, потом она бросила на него взгляд из-под своих темных бровей. Она намеренно приняла кокетливый вид, зная, что это поможет предотвратить его внезапный гнев.

Это, как обычно, сработало, и Мартин рассмеялся. Он сжал ее руку, затем отпустил и посмотрел вокруг, видел ли кто-нибудь.

Оба они вздрогнули от сигнала вызова. Он сразу поднялся и поспешил к телефонам. Дениз наблюдала за ним. Он привлекал ее с самой первой встречи, но сейчас она чувствовала, как все более притягательно на нее действуют его юмор и удивительная чувствительность, и сейчас новое свидетельство его неудовлетворенности и уязвимости, кажется, еще усиливало ее чувства.

Но действительно ли это уязвимость? Не была ли жалоба Филипса на бремя административных обязанностей только попыткой как-то объяснить нежелание становиться старше и смириться с тем, что в профессиональном плане его жизнь стала полностью предсказуема? Дениз не могла в этом разобраться. Сколько она была знакома с Мартином, он всегда проявлял такую обязательность в работе, что она не допускала мысли о его неудовлетворенности, но ее тронуло, что он поделился с ней своими чувствами. Значит, он придает их отношениям большее значение, чем она предполагала.

Наблюдая за говорящим по телефону Мартином, она отметила еще одну сторону их связи. Он придал ей силы окончательно разорвать другую связь, носившую совершенно деструктивный характер. Еще будучи студенткой, Дениз встретила стажера-невролога, который ее очаровал и искусно манипулировал ее чувствами. В силу безликой изолированности института, Дениз была привержена идее прочного союза. У нее никогда не было сомнений в том, что ей удастся построить семью и карьеру с человеком, хорошо понимающим все трудности медицины. Ричард Друкер, ее любовник, был достаточно проницателен, чтобы понять ее чувства и убедить ее, что он их разделяет. Но он был иной. Он удерживал ее в течение нескольких лет, оттягивая принятие решения, но умело поддерживая ее зависимость. В результате она не в силах была с ним порвать, хотя и понимала, что он собой представляет, и испытывала унижение, узнавая о его связях. Как старая собака, она вновь и вновь возвращалась и испытывала новые страдания, тщетно надеясь, что он изменится и станет таким, каким себя изображал. Надежда перешла в отчаяние, и она стала сомневаться не в нем, а в своих женских достоинствах. Она не в силах была прекратить это, пока не встретила Мартина Филипса.

При виде Мартина, возвращающегося к столику, Дениз ощутила прилив любви и благодарности. Но он — мужчина, и она боялась, что он не готов к тому союзу, на который она рассчитывала.

— Неудачный день, — пожаловался Мартин, садясь напротив. — Это доктор Рейнолдс. Марино не будут делать вскрытие.

— Я считала, что должны, — ответила удивленная Дениз, пытаясь переключиться на медицину.

— Ну да. Это дело судебно-медицинского эксперта, но, из уважения к Маннергейму, эксперт передал тело патологоанатомам. Те обратились за разрешением к семье, а семья отказала. Очевидно, они сильно потрясены.

— Это вполне понятно.

— Я думаю, — пробормотал Филипс подавленно. — ...Черт побери!

— А почему бы не сделать снимки пациентов с установленным множественным склерозом и не попытаться отыскать аналогичные изменения?

— Ага, — выдохнул Филипс.

— Ты бы мог немного подумать о пациенте, а не о своем собственном разочаровании.

Мартин в течение нескольких минут пристально глядел на Дениз, так что она подумала, что преступила некую невидимую черту. Она не собиралась морализировать. Вдруг лицо его изменилось и он широко улыбнулся.

— Ты права! По существу, ты только что подала мне потрясающую мысль.

Как раз напротив регистрационного стола отделения неотложной помощи находилась серая дверь с табличкой «Персонал отделения неотложной помощи». Это была комната отдыха для интернов и стажеров, хотя для отдыха она использовалась редко. В дальней части располагался туалет и душевые кабины для мужчин: врачам-женщинам нужно было подниматься в комнату отдыха медсестер. Три двери в боковой стене вели в комнатушки на две койки каждая, но ими мало пользовались, разве только чтобы задремать на короткое время.

Времени всегда не хватало.

Доктор Уэйн Томас занял единственное удобное кресло, старое кожаное страшилище с внутренностями, вываливающимися из лопнувшего шва, как из раскрытой раны.

— Я думаю, что Линн Энн Лукас больна, — произнес он убежденно.

Вокруг него, опершись на стол или сидя на деревянных стульях, расположились доктора: Хаггенс, стажер Терапии Кароло Лангоун, стажер Гинекологии Дэвид Харпер и стажер Офтальмологии Син Фарнсворт. В стороне от них еще два доктора изучали за столом электрокардиограмму.

По-моему, ты — сексуальный маньяк, — парировал доктор Лоури с циничной усмешкой. — Это самая симпатичная цыпочка за весь день, и ты просто ищешь повод, чтобы ею заняться.

Засмеялись все, кроме доктора Томаса. Он не двигался, а только обратил взгляд на доктора Лангоуна.

— Ральф говорит дело, — признал Лангоун. — Ее не лихорадит, показатели жизненных функций нормальны, в норме кровоснабжение, моча и цереброспинальная жидкость.

— И снимок черепа нормальный, — добавил доктор Лоури.

— Так, — произнес доктор Харпер, вставая. — Что бы это ни было, это не гинекология. У нее была пара атипичных мазков, но за этим следит клиника. Предоставляю вам решать эту проблему без меня. По правде говоря, она истерична.

— Согласен, — присоединился доктор Фарнсворт. — Она жалуется на трудности со зрением, но результаты офтальмологического обследования нормальны, и в таблице она легко читает самые мелкие цифры.

— А что с полем зрения? — спросил доктор Томас.

Фарнсворт поднялся, собираясь уходить. — По моему, в норме.

Завтра можно проверить поле Голдманна, но в экстренном порядке мы этого не делаем.

— А сетчатки?

— В норме. Спасибо за приглашение. Было очень приятно. Взяв чемоданчик с инструментами, офтальмолог вышел.

— Приятно! Чушь! — фыркнул доктор Лоури. — Если еще какой-нибудь идиотский глазной стажер скажет мне, что они не проверяют поле Голдманна ночью, я его выкину за дверь.

— Заткнись, Ральф, — остановил его доктор Томас. — Ты начинаешь выступать, как хирург.

— Доктор Лангоун встал и потянулся. — Мне тоже пора. Скажи, Томас, почему ты считаешь, что девушка больна — просто из-за ее пониженной чувствительности? Я хочу сказать, что это довольно субъективно.

— Я это чувствую нутром. Она напугана, но, я уверен, не истерична. Потом, ее сенсорные отклонения хорошо воспроизводимы. Она не симулирует. В ее мозге происходит что-то непонятное.

Доктор Лоури рассмеялся. — Единственное, что здесь непонятно, это — как бы ты вел себя, повстречайся она тебе в более неформальной обстановке. Да будь она уродиной, ты велел бы прийти в клинику с утра.

Все в комнате рассмеялись. Доктор Томас отмахнулся от них, поднимаясь из кресла. — Клоуны, от вас никакого проку. Сам справлюсь.

— Не забудь взять ее телефон, — крикнул Лоури вслед. Доктор Хаггенс засмеялся, он уже успел подумать, что неплохо бы это сделать.

Возвратясь в Неотложную, Томас осмотрелся. С семи до девяти бывало относительное затишье, как будто на время еды люди переставали испытывать страдания, боль, нездоровье. К десяти начнут прибывать пьяные, жертвы автомобильных аварий и пострадавшие от воров и психов, а к одиннадцати — жертвы страсти. Значит, есть еще немного времени подумать о Линн Энн Лукас. Что-то в этом деле его беспокоило; ему казалось, что он упускает какую-то важную деталь.

Остановившись у регистрационного стола, он спросил у одной из регистраторов, пришла ли из главной регистратуры карта Линн Энн Лукас.

Регистратор проверила и ответила отрицательно, но потом заверила его, что карта будет. Доктор Томас рассеянно кивнул, размышляя, не принимала ли Линн Энн каких-нибудь экзотических лекарств. Свернув в главный коридор, он направился обратно в приемную, где ждала девушка.

Дениз не имела представления, что это за «потрясающая мысль».

Филипс просил ее вновь прийти в кабинет около девяти вечера. Было уже четверть десятого, когда она смогла оторваться от чтения травматических снимков в Неотложной. Поднявшись по лестнице, она прошла на этаж Радиологии. После толкотни и хаоса этого дня, коридор здесь казался принадлежащим иному миру. В самом конце уборщик полировал виниловый пол.

Дверь в кабинет Филипса была распахнута; слышен был его монотонно диктующий голос. Войдя, она увидела, что он заканчивает церебральные ангиограммы за этот день. На экране перед ним был спроецирован ряд ангиограмм. На каждом снимке черепа тысячи кровеносных сосудов виднелись белыми нитями и вместе напоминали перевернутую корневую систему дерева.

Продолжая говорить, он пальцем показывал Дениз патологию. Она смотрела и кивала, хотя непонятно было, как он мог знать все названия, нормальные размеры и положение каждого сосуда.

— Заключение:

— диктовал Филипс, — Церебральная ангиография показывает наличие обширного артериовенозного порока в правом базальном ядре этого девятнадцатилетнего пациента. Точка. Этот циркуляторный порок снабжается правой средней церебральной артерией и правой задней церебральной артерией. Точка. Конец диктовки. Просьба послать копию этого сообщения докторам Маннергейму, Принсу и Клаузону. Спасибо.

Диктофон со щелчком остановился, и Мартин повернулся на стуле. Он хитро улыбался и потирал руки, как шекспировский мошенник.

— В самое время, — сказал он.

— Какая муха тебя укусила? — спросила она, притворяясь испуганной.

— Идем, позвал Филипс, увлекая ее наружу. Там к стене была придвинута каталка с сосудами для внутривенного вливания, бельем и подушкой. Улыбаясь в ответ на ее удивленный вид, Мартин повез каталку по коридору. Дениз догнала его у лифта для пациентов.

— Я подала тебе эту потрясающую мысль? — поинтересовалась она, помогая втолкнуть каталку в лифт.

— Совершенно верно. — Филипс нажал кнопку подвального этажа и двери закрылись.

Они очутились в недрах госпиталя. Путаница труб, подобно кровеносным сосудам, тянулась в обоих направлениях, изгибаясь и скручиваясь, как в агонии. Все было окрашено серой или черной краской, исключающей всякое понятие о цвете. Скудный свет от защищенных металлической сеткой флуоресцентных ламп на большом расстоянии друг от друга, создавал контрастные пятна белого сияния, разделенные длинными участками плотной тени. Напротив лифта была табличка: «Морг: Следовать по красной линии».

Линия тянулась по середине коридора, как кровавый след. Она проходила по сложному маршруту через темные переходы, резко изгибаясь в местах разветвления. Затем она пошла под уклон, и каталка почти вырывалась из рук Мартина.

— Ради всего святого, что мы здесь делаем? — взмолилась Дениз, и голос ее вместе со звуком шагов эхом пронесся по безжизненному пространству.

— Увидишь. Улыбка сошла с лица Филипса, голос звучал напряженно.

Его прежняя игривость уступила место нервному сомнению по поводу разумности того, что он делал.

Внезапно коридор привел в громадную подземную пещеру. Освещение здесь было столь же тусклым, как и в коридоре, и потолок на высоте двух этажей терялся в темноте. В левой стене была видна закрытая дверь печи для сжигания отходов, оттуда слышалось жадное шипение пламени.

Впереди находились двойные двери, ведущие в морг. Перед ними красная линия на полу резко оборвалась. Филипс оставил каталку и подошел ко входу. Толкнув правую створку, он заглянул внутрь. — Нам повезло, — констатировал он, возвратившись к каталке. — Мы здесь одни.

Дениз нерешительно следовала за ним.

Морг был большим запущенным помещением, которому позволили прийти в такой упадок, что оно напоминало откопанные портики Помпей. С потолка на проводах свисало множество светильников, но только в некоторых из них были лампы. Грязный каменный пол, стены, выложенные растрескавшейся и выщербленной керамической плиткой. В углублении в центре помещения старинный мраморный стол для вскрытия. Последний раз он использовался еще в двадцатые годы; в этих развалинах он напоминал древний языческий алтарь.

Сейчас вскрытие проводят в отделении Патологии на пятом этаже в современной обстановке из нержавеющей стали.

Массивная деревянная дверь, видом своим выделявшаяся среди всех других, похожа была на двери холодильника в мясном магазине. В дальней стене виднелся вход в абсолютно темный поднимающийся вверх коридор, ведущий к выходу на задворки госпитального комплекса. Кругом гробовая тишина.

Только редкое падение капель и приглушенные звуки их собственных шагов.

Мартин остановил каталку и подвесил сосуд для внутривенного вливания.

— Держи, — произнес он, подав ей угол одной из свежих простыней и показывая, что нужно покрыть поверхность каталки.

Затем Мартин подошел к большой деревянной двери, вынул из задвижки шпильку и с большим усилием открыл дверь. Оттуда, стелясь по каменному полу, поплыл ледяной туман.

Найдя выключатель, Мартин включил свет и увидел, что Дениз не сдвинулась с места.

— Идем! И давай каталку.

— Я не пошевелюсь, пока ты не объяснишь, что происходит.

— Мы играем в пятнадцатый век.

— Что это значит?

— Крадем тело ради науки.

— Лизу Марино? — спросила Дениз скептически.

— Совершенно верно.

— Так вот: я в этом никакого участия не принимаю. — Она отступила, как бы собираясь уходить.

— Дениз, не валяй дурака. Я всего лишь собираюсь сделать томограмму и рентгеновский снимок. Потом вернем тело. Не думаешь же ты, что я оставлю его себе?

— Не знаю, что и думать.

— Ну и воображение! — Филипс взялся за конец каталки и втянул ее в старинный рефрижератор. Сосуд звякнул о металлическую стойку. Дениз вошла и быстро осмотрелась: все выложено плиткой — пол, стены, потолок. Плитка когда-то была белой, а сейчас приобрела неопределенный серый оттенок.

Помещение длиной девять метров и шириной шесть. По бокам вдоль стен стоят старые деревянные тележки, колеса — размером с велосипедные. По центру камеры свободный проход. На каждой тележке лежит завернутый труп.

Филипс быстро пошел по центральному проходу, посматривая по сторонам. Дойдя до конца, он повернул обратно и стал приподнимать углы простыней. Во влажном холодном воздухе Дениз охватила дрожь. Она старалась не смотреть на ближайшие к ней тела — скорбный результат одного из дорожных происшествий в часы пик. Все еще обутая в ботинок ступня торчит под неестественным углом — нога сломана в середине голени. Где-то невидимо запыхтел, оживая, старый компрессор.

— А, вот она, — узнал Филипс, заглянув под одну из простыней. К облегчению Дениз, он не стал откидывать простыню; жестом он попросил пододвинуть каталку. Дениз повиновалась, как автомат.

— Помоги поднять ее.

Дениз через простыню ухватилась за лодыжки Лизы Марино, избегая прикосновения к трупу. Филипс поднял туловище. Сосчитав до трех, они переложили тело, отметив, что оно уже успело окоченеть. С помощью тянувшей спереди Дениз Мартин вывез каталку из рефрижератора, после чего закрыл дверь и задвижку.

— А зачем внутривенные принадлежности? — поинтересовалась Зенгер.

— Не хочу, чтобы узнали, что мы везем труп. Принадлежности — это мазок, выполненный рукой мастера. Он стянул простыню, обнажив бескровное лицо Лизы Марино. Дениз отвела взгляд, когда Мартин стал поднимать голову и подсовывать под нее подушку. Трубку от сосуда он положил под простыню.

Отступив назад, он оценил результат. — Отлично. — Потом, похлопав труп по руке, спросил:

— Теперь удобно?

— Мартин, ради Бога, это же ужасно!

— Ну, по правде говоря, это защитная реакция. Я не уверен, что нам нужно это делать.

— Он мне еще говорит, — простонала Дениз, помогая направить каталку в двойную дверь.

Тем же путем они прошли по подземному лабиринту и вошли в лифт для пациентов. Они встревожились, когда кабина остановилась на первом этаже. На площадке стояли два санитара с пациентом в кресле на колесах.

Мартин и Дениз в страхе посмотрели друг на друга. Дениз отвернулась, кляня себя за то, что ввязалась в эту нелепую авантюру.

Санитары, против ожидания, вкатили пациента в кабину лицом внутрь. Они были увлечены разговором о предстоящем бейсбольном сезоне и, если и обратили внимание на вид Лизы Марино, то никак этого не показали.

Иное дело пациент. Он всмотрелся и увидел большой зашитый разрез подковообразной формы на голове Лизы Марино.

— После операции? — спросил он.

— Угу.

— Поправится?

— Немного устала, — ответил Филипс. — Ей нужно отдохнуть.

Пациент с пониманием кивнул. Потом двери открылись на второй этаже, и Филипс и Зенгер вышли. Один из санитаров даже помог вытащить каталку.

— Какая нелепость! — облегчила душу Зенгер, когда они шли по пустому коридору. — Я себя чувствую преступницей.

Они вошли в кабинет томографии. Рыжеголовый лаборант увидел их сквозь полупрозрачное стекло пультовой и зашел помочь. Филипс сказал ему, что требуется экстренная томография. Лаборант отрегулировал стол, встал за головой Лизы Марино и подсунул руки под плечи, готовясь поднять. Ощутив ледяной холод безжизненного тела, он отскочил.

— Она мертвая! — крикнул он, потрясенный.

Дениз закрыла глаза.

— Скажем так: у нее был трудный день, — ответил Филипс. И вы ничего никому не говорите об этом небольшом мероприятии.

— Вы все же хотите сделать томограмму? — недоверчиво спросил лаборант.

— Обязательно.

Собрав силы, лаборант помог Мартину поднять Лизу на стол.

Поскольку в иммобилизационных креплениях необходимости не было, он сразу включил томограф, и голова Лизы была вдвинута в машину. Проверив ее положение, он позвал Филипса и Зенгер в пультовую.

— Она, конечно, бледная, — заметил он, — но выглядит лучше некоторых пациентов из Нейрохирургии. Он нажал кнопку сканирования, и громадная округлая машина ожила и начала вращение вокруг лизиной головы.

Они ждали, сгрудившись у экрана. В верхней его части появилась горизонтальная линия, потом она стала смещаться вниз, видимо разворачивая первое изображение. Появились кости черепа, но внутри ничего определенного не было видно. Внутренность черепа была темной и однородной.

— Что за чертовщина? — удивился Мартин.

Техник подошел к пульту и проверил регулировку. Он возвратился, качая головой. Они подождали появления следующего изображения. Опять появились очертания черепа, но внутри него все выглядело ровно.

— Вечером машина работала нормально? — спросил Филипс?

— Отлично.

Филипс протянул руку и покрутил рукоятки уровня и ширины сканирования. — Господи! — вырвалось у него. — Вы поняли, что мы видим?

Воздух! Там нет мозга. Он исчез!

Они глядели друг на друга со смешанным чувством изумления и недоверия. Мартин вдруг повернулся и побежал в аппаратную. Дениз и лаборант пошли следом. Мартин взял голову Лизы обеими руками и приподнял. Вместе с ней приподнялось над столом все негнущееся тело. Лаборант подставил руку, и Филипс смог взглянуть на лизин затылок. Ему пришлось тщательно всматриваться в сине-лиловую кожу, но он нашел то, что искал: тонкий подковообразный разрез у основания черепа, заделанный невидимым швом.

— Пожалуй, нужно возвратить тело в морг, — смущенно подвел итог Мартин.

Второй раз они шли быстро и разговаривали мало. Дениз не хотела идти, но она знала, что нужно помочь Мартину поднять Лизу с каталки. Когда дошли до мусоросжигателя, он опять удостоверился, что в морге никого нет.

Придерживая отворенную дверь, он жестом позвал Дениз и подтолкнул каталку в двери рефрижератора. Затем он быстро раскрыл тяжелую деревянную дверь.

Дениз смотрела на выдыхаемые им облачка пара, пока он пятился по проходу, двигая за собой каталку. Они поравнялись с той старой деревянной тележкой и уже собирались поднять тело, как в холодном воздухе раздался ужасающий звук.

У Дениз и Мартина замерли сердца, и лишь через несколько секунд они поняли, что звук идет от аппарата индивидуального вызова Дениз. Она поспешно его отключила, смутившись, как будто это произошло по ее вине, и быстро схватилась за лизины лодыжки; на три счета они погрузили тело на тележку.

— Снаружи в морге есть на стене телефон, — сказал Мартин, откидывая простыню. — Пойди ответь, а я пока удостоверюсь, что тело выглядит, как раньше.

Дениз без дальнейших уговоров поспешила наружу. Она была совершенно не подготовлена к происшедшему. Направившись к телефону, она натолкнулась на человека, приближавшегося к открытой двери рефрижератора.

Она невольно взвизгнула и подняла руки, чтобы смягчить удар.

— Что вы здесь делаете? — рявкнул мужчина. Это был Вернер, госпитальный препаратор. Он схватил Зенгер за кисть поднятой руки.

Услышав шум, Мартин появился на пороге рефрижератора. — Я доктор Мартин Филипс, а это доктор Дениз Зенгер. — Он хотел придать голосу силу, но слова прозвучали глухо.

Вернер отпустил кисть Дениз. Это был костлявый человек со скуластым, в оспинах лицом. При тусклом освещении невозможно было рассмотреть его глубоко посаженные глаза. Глазницы казались пустыми, как отверстия, прожженные в маске. Нос тонкий и острый. На Вернере был черный свитер с воротником «хомут», закрытый спереди черным резиновым фартуком.

— Что вы делаете с моими трупами? — спросил Вернер, протискиваясь в дверь мимо докторов и каталки. Войдя в рефрижератор, он пересчитал трупы.

Указывая на труп Марино, он спросил:

— Вот этот вы брали отсюда?

Оправившись от первого потрясения, Филипс восхитился тем чувством собственника, которое препаратор проявлял в отношении мертвых. — Думаю, не совсем правильно называть их «вашими трупами», мистер...?

— Вернер, — сообщил препаратор, возвращаясь к Филипсу и направляя ему в лицо толстый указательный палец. — Пока кто-нибудь не распишется за эти трупы, они мои. Я за них отвечаю.

Мартин счел за лучшее не спорить. Рот Вернера с тонкими губами был вытянут в жесткую бескомпромиссную линию. Тело препаратора было напряжено, как сжатая пружина. Филипс раскрыл рот, но голос его сорвался в жалкий писк. Откашлявшись, он начал снова:

— Мы хотим поговорить с вами по поводу одного из этих тел. Мы полагаем, что нарушена его целостность.

Аппарат Зенгер вторично стал подавать сигналы. Извинившись, она поспешила к настенному телефону и ответила на вызов.

— О каком теле вы говорите? — резко проговорил Вернер. Он не отводил взгляда от лица Мартина.

— Лизы Марино. — Мартин указал на частично покрытый труп. — Что вы знаете об этой женщине?

— Не очень много, — ответил Вернер, повернувшись в сторону Лизы и немного расслабившись. — Взял из хирургии. Думаю, ее заберут еще сегодня или рано утром.

— А как само тело? — Мартин обратил внимание, что волосы у препаратора коротко острижены и по бокам зачесаны вверх.

— Отлично, — сообщил Вернер, продолжая смотреть на Лизу.

— Что значит — отлично?

— У меня давно уже не было такой красивой женщины. — Вернер обратил лицо к Мартину, и рот его растянулся в циничной усмешке.

Растерявшись на мгновение, Мартин сделал глотательное движение.

Во рту у него пересохло; к его облегчению, в этот момент возвратилась Дениз со словами:

— Мне нужно идти. Вызывают из Неотложной, посмотреть снимок черепа.

— Ну давай, — ответил Мартин, пытаясь привести в порядок мысли. — Встретимся у меня в кабинете, когда освободишься.

Дениз кивнула и с чувством облегчения удалилась.

Мартин, чувствуя себя не в своей тарелке наедине с Вернером в морге, заставил себя подойти к Лизе Марино. Он откинул простыню и, взявшись за плечо, повернул труп. Затем спросил, указывая на тщательно зашитый разрез:

— Что вы знаете об этом?

— Об этом я ничего не знаю, — быстро ответил Вернер.

Мартин даже не был уверен, что препаратор видит, что ему показывают. Отпустив лизино тело, которое сразу вернулось в прежнее положение на тележке, он изучающе посмотрел на Вернера. Своим жестким лицом тот напомнил Мартину расхожее изображение нациста.

— Скажите, кто-нибудь из ребят Маннергейма сегодня здесь был?

— Не знаю. Мне сказали только, что вскрытия не будет.

— Ну, это разрез не от вскрытия. — Взявшись за край простыни, Филипс накинул ее на Лизу Марино. — Происходит что-то странное. Вы действительно ничего об этом не знаете?

Вернер покачал головой.

— Ну что ж, посмотрим, — закончил разговор Филипс. Он вышел из рефрижератора, предоставив Вернеру разбираться с каталкой. Препаратор подождал, пока не услышал, как закрылись наружные двери. Тогда он ухватился за каталку и сильно толкнул. Каталка вылетела из рефрижератора, пронеслась до середины морга и, врезавшись в угол мраморного секционного стола, со страшным грохотом перевернулась. Сосуд для внутривенного вливания разлетелся на множество осколков.

Доктор Уэйн Томас прислонился к стене и скрестил руки на груди.

Линн Энн Лукас сидела на старом смотровом столе. Глаза их располагались на одном уровне: его — живые и задумчивые, ее — отрешенные и измученные.

— А вот эта недавняя инфекция мочевых путей, — поинтересовался доктор Томас. — Ее лечили сернистыми препаратами. Не было ли при этом заболевании еще чего-нибудь, о чем вы не говорили?

— Нет, — произнесла Линн Энн медленно, — разве что, меня посылали к урологу. Сказал, что у меня в мочевом пузыре после ванны слишком много мочи. Велели посоветоваться с невропатологом.

— Вы ходили?

— Нет. Проблема разрешилась сама собой, поэтому я сочла это излишним.

Занавеска раздвинулась, и заглянула доктор Зенгер.

Томас оттолкнулся от стены и сказал, что сейчас вернется. По пути в комнату отдыха он кратко изложил историю болезни Линн Энн. По его мнению, рентгеновский снимок в норме, но желательно получить подтверждение для области гипофиза.

— А какой диагноз? — спросила Дениз.

— В этом-то вся трудность, — сказал Томас, открывая дверь в комнату отдыха. — Бедняга здесь уже пять часов, а я не могу свести все воедино. Думал, может она наркоманка, так нет. Она даже травку не курит.

Томас щелчком вставил пленку в статоскоп. Дениз изучала ее последовательно, начиная с костей.

— Остальные в Неотложной несут всякую чушь, — пожаловался Томас. — Они считают, меня это интересует только потому, что мне нравится эта телка.

Дениз оторвалась от изучения снимка и внимательно посмотрела на Томаса.

— Но я же не потому. У этой девушки что-то неладное с мозгом. И это что-то широко распространено.

Зенгер вновь обратилась к снимку. Костная структура нормальная, включая и область гипофиза. Она всмотрелась в неясные тени внутри черепа.

Чтобы сориентироваться, она проверила, не кальцифицировано ли шишковидное тело. Нет. Она была уже готова признать снимок нормальным, но тут уловила очень слабое изменение структуры. Образовав ладонями небольшое отверстие, она присмотрелась к этому участку. Этот трюк на ее глазах использовал Филипс с листом бумаги. Убрав руки, она была полностью убеждена. Ей встретился еще один пример изменения плотности, которое Мартин уже показывал ей на снимке Лизы Марино!

— Я хочу показать снимок одному человеку, — сказала она, вынимая пленку из статоскопа.

— Вы что-нибудь нашли? — спросил с надеждой Томас.

— Думаю, да. Задержите пациентку до моего возвращения. Дениз исчезла, прежде чем Томас успел ответить.

Через две минуты она была в кабинете Мартина.

— Ты уверена? — усомнился он.

— Почти. — Она вручила ему пленку.

Мартин взял снимок, но сразу вставлять не стал. Он повертел его в руках, опасаясь еще одного разочарования.

— Давай же, — Дениз не терпелось получить подтверждение своей находки.

Снимок вошел в зажимы. Свет в статоскопе мигнул и зажегся.

Опытный глаз Филипса уловил неясную линию в соответствующей зоне. — Думаю, ты права. — Через лист с отверстием он более тщательно изучил снимок. Без сомнения, на этой пленке присутствует такое же необычное изменение плотности, какое он видел на снимке Лизы Марино. Разница только в том, что здесь оно менее ярко выражено и не столь обширно.

Стараясь сдержать возбуждение, Мартин включил компьютер Майклза.

Набрав имя, он повернулся к Дениз и спросил, на что сейчас жалуется пациентка. Дениз рассказала о затруднениях при чтении, сопровождаемых потерей сознания. Филипс ввел информацию и переместился к лазерному принтеру. Когда загорелся красный глазок, он вставил край пленки. Со щелчком заработала машинка на выходе. «Спасибо. Можно вздремнуть.»

Пока они ждали, Дениз рассказала Мартину все известное ей о Линн Энн Лукас, но больше всего ему было важно то, что пациентка жива и находится в кабинете неотложной помощи.

Как только принтер оборвал свое стремительное стаккато, Филипс оторвал бумагу. Он стал читать, а Дениз смотрела через его плечо.

— Потрясающе! — закричал Филипс, окончив чтение. — Компьютер явно согласен с твоим мнением. И он помнит, что видел такое же изменение плотности на снимке Лизы Марино, а кроме того, он просит сказать ему, что собой представляет это изменение плотности. Чертовски потрясающая штука.

Машина хочет обучаться! Это так по-человечески, что пугает меня. Остается только, чтобы она захотела пожениться с томографическим компьютером и уйти в отпуск на все лето.

— Пожениться? — рассмеялась Зенгер.

Филипс отмахнулся. — Административные болячки. Не заводи меня.

Зови эту Линн Энн Лукас сюда, и давай сделаем томограммы и рентгеновские снимки, которые не получились с Лизой Марино.

— Понимаешь, уже поздновато. Лаборант в томографическом в десять выключает установку и уходит. Придется его вызывать. Так ли уж необходимо сделать это все сегодня?

Филипс посмотрел на часы. Десять тридцать. — Ты права. Но эту пациентку нельзя терять. Я прослежу, чтобы ее оставили хотя бы на ночь.

Дениз пошла с Мартином в Неотложную и привела его прямо в один из больших лечебных кабинетов. Жестом пригласив его в правый угол, она отодвинула занавеску, отделяющую небольшой уголок для обследований. Линн Энн Лукас подняла на них воспаленные глаза. Она сидела у стола, навалившись на него и положив голову на руку.

Прежде чем Дениз смогла представить Филипса, включился ее аппарат индивидуального вызова, и она предоставила Мартину самому разговаривать с Линн Энн. Ему стало совершенно ясно, что женщина измучена. Он дружелюбно улыбнулся ей и спросил, не согласится ли она переночевать здесь, чтобы утром можно было сделать некоторые специальные снимки. Линн Энн ответила, что ей все равно, лишь бы ее забрали из кабинета неотложной помощи и дали возможность поспать. Филипс ласково сжал ее руку и пообещал все устроить.

У стола регистраторов Филипсу пришлось действовать, как в отделе уцененных товаров — толкаться, кричать и даже стучать по столу ладонью, чтобы привлечь внимание одной из замотанных регистраторов. Он спросил, кто ведет пациентку Линн Энн Лукас. Сверившись с журналом, она сообщила, что это доктор Уэйн Томас, он сейчас в комнате 7 занимается пациентом, у которого произошел удар.

Войдя, Филипс оказался в центре суматохи, связанной с остановкой сердца. Пациент был тучным мужчиной, растекшимся по столу, как блин.

Бородатый чернокожий мужчина, как Филипс вскоре узнал, доктор Томас, стоя на стуле, делал пациенту непрямой массаж сердца. При каждом нажатии руки доктора Томаса исчезали в складках жира. По другую сторону от пациента один из стажеров держал дефибриллятор, наблюдая за экраном кардиомонитора. У головы пациента женщина-анестезиолог с помощью дыхательного мешка производила вентиляцию легких, координируя свои действия с доктором Томасом.

— Стойте! — произнес стажер с дефибриллятором.

Все отошли, и он поместил лопатки на проводящую смазку, нанесенную в зоне трудно различимой грудной клетки пациента. После нажатия кнопки сверху от переднего грудного отведения по груди пациента пошел ток, вызвавший беспорядочные движения. Пациент бессильно размахивал конечностями, напоминая пытающегося взлететь толстого цыпленка.

Анестезиолог сразу же стала опять помогать дыханию. На экране монитора произошли изменения, появились слабые, но регулярные сокращения.

— У меня хорошие каротидные пульсации, — сообщила анестезиолог, нажимавшая рукой на шею пациента сбоку.

— Хорошо, — откликнулся стажер с дефибриллятором. Он не отводил глаз от монитора и с появлением первого эктопического желудочкового пика скомандовал:

— Семьдесят пять миллиграммов лидокаина!

Филипс подошел к Томасу и похлопал его по ноге. Стажер слез со стула и отступил назад, продолжая смотреть на стол.

— Ваша пациентка Линн Энн Лукас, — произнес Филипс. — На ее снимке есть интересные детали в затылочной области и немного впереди.

— Я рад, что вы обнаружили что-то. Интуиция подсказывает мне, что у нее что-то не так, но я не знаю, что.

— Пока не могу предложить диагноз. Мне хотелось бы завтра сделать дополнительные снимки. Нельзя ли оставить ее на ночь?

— Конечно. Я бы с удовольствием, но без хотя бы предварительного диагноза ребята меня заклюют.

— Допустим, множественный склероз?

Томас погладил бороду. — Множественный склероз. Это уж через край.

— А что, есть какие-либо аргументы против множественного склероза?

— Нет. Но и в пользу него тоже не много.

— Ну, может быть, очень ранняя стадия.

— Возможно, но множественный склероз обычно диагностируется позже, когда становятся заметны его характерные особенности.

— Так в этом же и суть. Мы предлагаем этот диагноз раньше, а не позже.

— Ну хорошо, но в приемной записке я особо отмечу, что диагноз предложен Радиологией.

— Будьте любезны. Только обязательно в списке назначений запишите на завтра компьютерную аксиальную томографию и политомографию. Я это внесу в план Радиологии.

Возвратившись к столу, чтобы взять на Линн Энн Лукас карту Неотложной и госпитальную карту, Филипс попал в довольно длинную очередь.

Взяв обе карты, он сел в пустынной комнате отдыха.

Вначале он прочел записи докторов Хаггенса и Томаса. Ничего интересного. Он посмотрел на обложку. По цветовым кодам на краях страниц он установил, что имеется запись радиологов. Филипс открыл карту на этой странице и прочел описание снимка черепа в одиннадцатилетнем возрасте после падения на роликовых коньках. Описание составлял стажер, которого он знал.

Тот пришел на несколько лет позже Филипса и сейчас находился в Хьюстоне.

Снимок был признан нормальным.

Пролистав карту в обратном направлении, Филипс прочел сделанные за последние два года записи об амбулаторном лечении инфекции верхних дыхательных путей. Он просмотрел также записи о нескольких посещениях клиники гинекологии, при которых отмечался немного атипичный мазок. Филипсу пришлось признать, что записи эти не так информативны, как хотелось бы, потому что со времени работы в составе младшего врачебного персонала он на удивление многое забыл из терапии. С 1969 по 1970 год записей в карте не было.

Прежде чем вернуться в кабинет, Филипс отдал карту в регистратуру Неотложной. Азарт исследователя пробудил в нем новую энергию, он шагал через две ступеньки. После разочарования с Марино появление Лукас представлялось тем более ценным. Войдя в кабинет, он снял с полки пыльный учебник терапии и нашел множественный склероз.

Как он помнил, диагностика заболевания была косвенной.

Лабораторные исследования четкого подтверждения не давали — только вскрытие. Филипсу вновь представилась очевидная и колоссальная ценность радиологического диагностирования. Он продолжил чтение, отметив, что в число классических проявлений болезни входят расстройства зрения и дисфункция мочевого пузыря. Прочтя первые два предложения следующего параграфа, Филипс остановился. Он вернулся назад и прочел их вслух:

"В первые годы заболевания диагноз может быть ненадежен.

Окончательному диагнозу могут помешать длительные латентные периоды между незначительным первым симптомом, который может даже ускользнуть от внимания медиков, и последующим развитием более характерных проявлений."

Филипс схватил аппарат и набрал домашний номер Майклза. При наличии чувствительного радиологического средства диагностики можно избежать задержки с окончательным диагнозом.

Лишь после того, как телефон начал звонить, Филипс посмотрел на часы. Он был потрясен, узнав, что уже больше одиннадцати. В этот момент трубку сняла Элеонора, жена Майклза; Филипс никогда ее не видел. Он сразу же пустился в длительные извинения за поздний звонок, хотя по голосу нельзя было сказать, что она спала. Элеонора заверила его, что они никогда не ложатся раньше полуночи, и передала трубку мужу.

Узнав, что Мартин все еще находится в своем кабинете, Майклз посмеялся над, как он выразился, его мальчишеским энтузиазмом.

— Я был занят, — пояснил Филипс. — Выпил чашечку кофе, немного поел и вздремнул.

— Не позволяй всем читать эти распечатки, — сказал Майклз, снова рассмеявшись. — Я запрограммировал и похабные предложения.

Дальше Филипс взволнованно рассказал Майклзу, что нашел в Неотложной еще одну пациентку — Линн Энн Лукас — с тем же необычным изменением плотности, которую он наблюдал на снимке Марино. Он сообщил, что не смог сделать новых снимков Марино, но утром собирается сделать определяющие снимки. Мартин добавил, что компьютер просил указать, что означают необычные изменения плотности. — Чертова штуковина хочет познавать!

— Запомни, — вставил Майклз, — у программы тот же подход к радиологии, что и у тебя. Она использует именно твои методы.

— Да, но она уже меня превзошла. Она уловила это изменение плотности, когда я его не видел. Если она использует мои методы, то как это объяснить?

— Очень просто. Компьютер накладывает на изображение сетку размером 256 на 256 ячеек, в которых степень плотности может меняться от нуля до двухсот. Когда мы проверяли тебя, ты смог различить только плотности от нуля до пятидесяти. Ясно, что машина более чувствительна.

— Извини за глупый вопрос.

— А ты гонял программу на старых снимках черепа?

— Нет, — признался Филипс, — сейчас хочу приступить.

— Ну, не надо решать все за одну ночь. Эйнштейн так не поступал.

Почему бы не подождать до утра?

— Заткнись, — беззлобно парировал Мартин и положил трубку.

Зная госпитальный номер Линн Энн Лукас, Филипс относительно легко нашел конверт с ее снимками. В нем были только два недавних снимка грудной клетки и ряд снимков черепа, сделанных после падения на роликовых коньках, когда ей было одиннадцать. Он вложил один из старых боковых снимков черепа в статоскоп рядом со снимком, сделанным в этот вечер. Сравнив их, Филипс убедился, что необычное изменение плотности развилось после одиннадцати лет. Для полной уверенности Филипс ввел один из старых снимков в компьютер.

Результат совпал.

Филипс вложил старые снимки Линн Энн обратно в конверт и добавил сверху новые. Конверт он положил на стол, где, он знал, Хелен их не тронет.

Пока не будет проведено новое обследование Линн Энн, с ней больше делать нечего.

И что же дальше? Время позднее, но он слишком возбужден, чтобы идти спать, и потом, хотелось бы дождаться Дениз. Она, пожалуй, придет, когда закончит свои дела. Он собирался уже воспользоваться системой индивидуального вызова, но передумал.

Мартин решил использовать это время на получение старых снимков черепа из архива. Почему бы не начать процесс проверки компьютерной программы? На случай если Дениз придет раньше него, он прикрепил к двери записку: «Я в центральной Радиологии».

На одном из терминалов центрального госпитального компьютера он с большими усилиями напечатал, что ему требуется распечатка имен и номеров всех пациентов, которым за последние десять лет делались снимки черепа.

Закончив, он нажал кнопку ввода и повернулся лицом к выходному принтеру.

Пришлось немного подождать. Потом машина стала извергать бумагу со страшной скоростью. Когда она наконец остановилась, у Филипса в руках оказался список из тысяч имен. От одного только вида этого списка у него потемнело в глазах.

Невзирая на это, он отыскал Рэнди Джекобса, который работал по вечерам и занимался раскладкой дневных снимков и подбором снимков на следующий день. В дневное время он обучался фармакологии, великолепно играл на флейте и отличался большой жизнерадостностью. Филипс ценил его как умного, энергичного и деловитого работника.

Для начала, Мартин велел Рэнди подобрать снимки по первой странице списка. Это около шестидесяти пациентов. Проявив свою обычную сноровку, тот уже через двадцать минут положил на проектор Филипса два десятка боковых снимков черепа. Но Филипс не стал пропускать снимки через компьютер, как просил Майклз. Не в силах избавиться от искушения поискать такие же изменения плотности, какие обнаружились на снимках Марино и Лукас, он стал тщательно их рассматривать. Он взял тот же лист с отверстием и, перемещая проекции, начал поочередно изучать снимки. Филипс проработал около половины снимков, когда появилась Дениз.

— Несмотря на все эти умные слова о желании оставить клиническую радиологию, ты все же сидишь здесь и рассматриваешь снимки, хотя уже почти полночь.

— Немного глупо, — признал Мартин, откидываясь на стуле и потирая глаза согнутыми пальцами, — но мне подобрали эти старые снимки, поэтому я решил проверить, нет ли чего-то подобного Лукас и Марино.

Дениз подошла сзади и помассировала ему шею. Лицо его выглядело усталым.

— Нашел что-нибудь?

— Нет пока. Но я просмотрел только с десяток.

— А ты не ограничил область поиска?

— В каком смысле?

— Ну, ты знаешь двух пациентов. В обоих случаях это женщины, обе обратились недавно и обеим около двадцати.

Филипс бросил взгляд на протянувшийся по экрану ряд снимков и что-то проворчал. Таким образом он признавал правоту Дениз, не говоря об этом прямо. Как он сам до этого не додумался?

Она пошла с ним к главному компьютерному терминалу, ведя непрерывный рассказ о трудном вечере в Неотложной. Слушая вполуха, Филипс ввел запрос. Он запросил имена и номера пациенток в возрасте от пятнадцати до двадцати пяти лет, которым делались снимки черепа в течение последних двух лет. Выходной принтер ожил и выдал всего одну строчку. В ней говорилось, что банк данных не рассчитан на отбор снимков черепа по признаку пола. Филипс скорректировал свой запрос. Заработав снова, принтер тарахтел с бешеной скоростью, но недолго. В списке было только сто три имени. В результате беглого просмотра выяснилось, что чуть меньше половины из них — женщины.

Рэнди новый список пришелся по душе. По его словам, первый оказал на него деморализующее влияние. Они подождали, и он принес семь конвертов, сказав, что для начала этого хватит, а он пока подберет остальные.

Возвратившись в кабинет, Мартин признал, что устал и что усталость начинает ослаблять его энтузиазм. Бросив снимки перед проектором, он обнял Дениз и прижал к себе. Голова его опустилась к ней на плечо. Она обхватила его руками чуть ниже лопаток. Некоторое время они стояли так, молча держа друг друга в объятиях.

Потом Дениз посмотрела ему в лицо и откинула со лба его светлые волосы. Он не открывал глаз.

— Может быть, на сегодня все?

— Это мысль. — Филипс открыл глаза. — Почему бы нам не зайти ко мне? Я все еще не пришел в себя, мне нужно поговорить.

— Поговорить?

— О чем угодно.

— К сожалению, меня наверняка опять вызовут в госпиталь.

Филипс жил в многоквартирном доме, называемом Тауэрс, который был построен Медицинским центром и примыкал к госпиталю. Хотя создатели вложили в него очень мало фантазии, он был нов, надежен и чрезвычайно удобен. Дом располагался у реки, и из квартиры Мартина открывался вид на нее. А старый дом, где жила Дениз, стоял на тесной боковой улочке. Из окон ее квартиры на третьем этаже был виден только всегда темный узкий колодец между домами.

Мартин напомнил, что от его квартиры до госпиталя не дальше, чем от дежурной комнаты в помещении медсестер, где Дениз располагалась, и втрое ближе, чем от ее собственной квартиры. — Вызовут, так вызовут.

Она заколебалась. Встречаться во время ее дежурства — это что-то новое, кроме того, Дениз боялась, что развитие их связи приведет к необходимости принять решение.

— Может быть, — произнесла она. — Только сначала дай мне сходить в Неотложную и проверить, не назревает ли там что-нибудь.

Ожидая ее, он стал вставлять некоторые из новых снимков в статоскоп. Уже вставив три снимка, он вгляделся в самый первый. И тут он, вскочив, уткнулся в снимок носом. Еще один случай! Те же крапинки, начинающиеся в самой задней части мозга и распространяющиеся вперед. Филипс посмотрел на конверт. Кэтрин Коллинз, двадцать один год. Наклеенное на конверт машинописное описание снимка в клинической информации упоминает припадки.

Взяв снимок Кэтрин Коллинз к компьютеру, он вложил его в сканер.

Затем он схватил остальные четыре конверта и извлек из каждого снимок черепа. Он начал вставлять их в статоскоп, но раньше чем рука его отпустила первый, он уже почувствовал, что нашел еще один пример. Глаза его стали очень восприимчивы к этим слабым изменениям. Элен Маккарти, двадцать два года, клинические данные: головные боли, нарушения зрения и слабость в правых конечностях. Остальные снимки были без отклонений.

Взяв из конверта Элен Маккарти два боковых снимка черепа, сделанных под немного разными углами, Филипс включил стереостатоскоп. Глядя в объектив, он вообще лишь с большим трудом различил какие-то крапинки. Те, что он видел, казались придуманными: они располагались в коре мозга, а не глубже, в нервных волокнах белого вещества. Эта информация его несколько встревожила. Поражения, связанные с множественным склерозом, обычно располагались в белом веществе мозга. Оторвав распечатку, Филипс стал читать ее. Вверху страницы стояло «СПАСИБО», относящееся к моменту, когда была вставлена пленка. Затем шло имя девушки и вымышленный номер телефона.

Еще одна шутка Майклза.

В самом сообщении было то, чего Филипс ожидал. Давалось описание изменений плотности и, как в случае с Линн Энн Лукас, компьютер вновь задавал вопрос о значимости незапрограммированных отклонений.

Почти одновременно Дениз возвратилась из Неотложной и Рэнди принес еще пятнадцать конвертов. Филипс влепил Дениз звучный поцелуй. Он сообщил ей, что, благодаря ее предложению, нашел еще два примера, в обоих случаях — молодые женщины. Мартин взял у Рэнди новые снимки и готов был приступить к ним, но Дениз положила руку ему на плечо.

— В Неотложной сейчас тихо. А через час — кто знает?

Филипс вздохнул. Он чувствовал себя, как ребенок, которому велят на ночь расстаться с новой игрушкой. Он с неохотой отложил конверты и велел Рэнди отобрать снимки по второму списку и сложить на его стол. А потом, если останется время, можно начать подбирать снимки из основного списка и складывать их у задней стены, за рабочим столом. Вспомнив вдруг, он попросил Рэнди связаться с регистратурой и организовать присылку госпитальных карт Кэтри Коллинз и Элен Маккарти в его кабинет.

Оглядев комнату, Мартин сказал:

— Такое впечатление, что я что-то забыл.

— Себя, — ответила Дениз с раздражением. — Ты здесь уже восемнадцать часов. Пошли отсюда к чертям.

Так как Тауэрс являлся частью Медицинского центра, он был соединен с госпиталем хорошо освещенным и окрашенным в приятные тона переходом на уровне подвального этажа. Там же были проложены электрические и тепловые магистрали, скрытые в потолке за звукоизоляционными плитками.

Взявшись за руки, Мартин и Дениз прошли сначала под старым медицинским институтом, потом под новым. Потом они миновали разветвление тоннелей, ведущих к Бреннеровскому педиатрическому госпиталю и Голдмановскому институту психиатрии. Тауэрс находился в конце тоннеля и представлял собой нынешний предел безудержного прорастания медицинского центра в тело окружающего района. По лестнице можно было подняться прямо в нижний вестибюль этого многоквартирного дома. Охранник за пуленепробиваемым стеклом узнал Филипса и отпер дистанционно управляемый замок.

Шикарный Тауэрс был населен в основном докторами медицины и другими специалистами из медицинского центра. Здесь обитали еще несколько профессоров из университета, но, как правило, квартплату считали довольно высокой. Проживавшие здесь врачи были большей частью разведены, зато постоянно росло число молодых турок с карьеристски настроенными женами.

Детей здесь почти не было, их можно было видеть только по выходным, когда наступала папина очередь заниматься ими. Мартин знал также о довольно большом количестве психиатров и замечал немало выпивших.

Мартин относился к числу разведенных. Он развелся четыре года назад после шести лет беспросветной супружеской жизни в пригороде. Подобно большинству своих коллег, Мартин женился в годы своего стажерства — это была своего рода реакция на трудности научной карьеры. Жену звали Ширли, он любил ее, по крайней мере, считал, что любит. Он был потрясен, когда она вдруг ушла от него. К счастью, детей у них не было. Следствием развода явилась депрессия, для преодоления которой он старался еще больше времени проводить на работе, если только это было возможно. С течением времени он смог отнестись к этим событиям с необходимым беспристрастием и осознать происшедшее. Филипс был женат на медицине, а его жена находилась в роли любовницы. Для своего ухода Ширли выбрала тот год, когда его назначили помощником заведующего Неврологии, поскольку именно тогда она окончательно поняла его систему ценностей. До своего назначения он оправдывал перед женой семидесятичасовую рабочую неделю стремлением стать помощником заведующего. Заняв эту должность, он стал оправдывать это тем, что он начальник. Ширли нашла выход, которого Филипс не видел. Она не захотела быть замужем и в одиночестве, поэтому она ушла.

— Ты пришел к какому-то заключению по поводу отсутствия мозга у Марино? — спросила Дениз, возвращая Мартина в настоящее.

— Нет. Но в этом наверняка замешан Маннергейм.

Они ждали лифта под громадной безвкусной люстрой. Под ногами был темно-оранжевый ковер с переплетением золотых колец.

— Ты не собираешься что-то предпринять по этому поводу?

— Я не знаю, что делать. Конечно, хотелось бы узнать, зачем его изъяли.

Самым чудесным в квартире Филипса был вид на реку и изящный изгиб моста. В остальном это было самое непримечательное жилище. Филипс переехал в одночасье. Он договорился об аренде квартиры по телефону, а чтобы обставить ее, нанял прокатную фирму. И вот что получилось: кушетка, пара приставных столиков, низкий столик и пара стульев в гостиной, обеденный уголок в кухне, кровать в комплекте со столиком в спальне. Не бог весть что, но это только временно. Филипсу как-то не приходило в голову, что он здесь живет уже четыре года.

Мартин не был любителем выпить, но сегодня ему хотелось расслабиться, и он налил немного виски со льдом. Из вежливости он подержал бутылку перед Дениз, но она, как и предполагалось, покачала головой. Она употребляла только вино или, изредка, джин с тоником, и конечно не на дежурстве. Вместо этого она налила себе в высокий стакан апельсинового сока из холодильника.

В гостиной Дениз слушала словесные излияния Филипса, рассчитывая, что он скоро иссякнет. Ее сейчас совершенно не интересовали разговоры об исследованиях или исчезнувших мозгах. Она вспоминала его признание в нежных чувствах. Возможность того, что это было серьезно, волновала ее и позволяла признать и свои собственные чувства.

— Жизнь удивительна, — говорил в это время Мартин. — Всего за один день столько необыкновенных поворотов!

— Ты о чем это? — подала голос Дениз, надеясь, что он заговорит об их отношениях.

— Еще вчера мне и в голову не приходило, что мы так близко подошли к созданию программы чтения снимков. Если так пойдет...

В бешенстве она вскочила, рывком подняла его на ноги и, ухватив за подол рубашки, принялась убеждать его сделать передышку и забыть про госпиталь. Глядя снизу вверх в его ошеломленное лицо, она дразняще улыбнулась, чтобы рассеять неловкость.

Филипс согласился, что у него действительно очень натянуты нервы, и решил для улучшения состояния быстренько принять душ. Она имела в виду несколько не то, но он уговорил составить ему компанию в ванной. Она смотрела на него через стенку душа с матовым и узорным стеклами. Он изгибался и поворачивался под струей воды, и причудливые изломы и скругления придавали его очертаниям странный эротический вид.

Пока Мартин под шум воды пытался продолжать разговор, Дениз спокойно потягивала апельсиновый сок. Она не различала ни единого слова, но ее это вполне устраивало. Ей сейчас больше нравилось смотреть, а не слушать. Она ощущала нарастающую волну чувства, которая наполняла ее теплотой.

Закончив, Мартин выключил воду, захватил полотенце и вышел из душа. Он все еще продолжал разговор о компьютерах и докторах, от которого ее уже мутило. Обозлившись, она вырвала полотенце и стала тереть ему спину.

Потом она повернула его лицом к себе.

— Сделай одолжение, — как бы в гневе, прервала она, — заткнись.

Схватив за руку, она вытащила его из ванной. Пораженный этой внезапной вспышкой, он спокойно дал отвести себя в полутемную спальню. Там, на виду у тихой реки и парящего над ней моста, она закинула руки ему на шею и вложила всю свою страсть в поцелуй.

Мартин без промедления ответил ей. Но он не успел еще раздеть ее, как комнату наполнил настойчивый сигнал вызова. Какое-то мгновение они еще держали друг друга в объятиях, пытаясь избежать неизбежного и наслаждаясь своей близостью. Им обоим без слов было ясно, что отношения их поднялись на новую ступень.

Без двадцати три городская машина скорой помощи остановилась у приемного покоя Медицинского центра. Там уже стояли две такие машины, и вновь прибывшая двигалась между ними задним ходом, пока не уперлась бампером в резиновую окантовку. Двигатель зачихал и умолк; водитель и пассажир вышли из машины. Прикрываясь согнутыми руками от нудного апрельского дождя, они двинулись рысцой и вскочили на площадку. Более худой из них открыл заднюю дверь машины. Второй, поздоровее, протянул руку и вытащил пустые носилки. В отличие от других машин скорой помощи, в этой пострадавших не было. Она приехала, чтобы принять пациента. Случай не такой уж редкий.

Приехавшие подняли носилки за оба конца, и ножки носилок опустились вниз. Носилки сразу преобразились в узкую, но вполне годную к использованию каталку. Они прошли через автоматически раздвигающиеся двери отделения неотложной помощи и, не глядя по сторонам, свернули в главный коридор и поднялись в лифте на четырнадцатый этаж, в западную Неврологию. В эту смену на этаже дежурили две сестры и пять ассистентов, но одна из сестер и трое ассистентов ушли на перерыв, поэтому старшей была сестра миссис Клодин Арнетт. Ей-то худой и предъявил документы на пациентку.

Предстоял перевод в отдельную палату Нью-Йоркского медицинского центра, где у ее врача было забронировано место.

Миссис Арнетт проверила бумаги, вполголоса выругалась, поскольку только что заполнила приемный бланк, и расписалась. Она велела Марии Гонзалес проводить прибывших в комнату 1420 и вновь занялась проверкой наличия наркотических средств, чтобы успеть закончить до своего перерыва.

Даже при убавленном освещении она заметила, что у водителя удивительно зеленые глаза.

Мария Гонзалес отворила дверь комнаты 1420 и попробовала разбудить Линн Энн. Это было нелегко. Она пояснила санитарам, что по телефону поступило указание дать пациентке двойную дозу снотворного и, в связи с возможностью приступа, фенобарбитал. Ей ответили, что это не имеет значения, пододвинули носилки и расстелили одеяла. Плавным отработанным движением они подняли пациентку и уложили в одеяла. Линн Энн Лукас так и не проснулась.

Мужчины поблагодарили Марию, которая уже начала менять белье на постели Линн Энн. Они вышли с носилками в коридор. Миссис Арнетт не подняла глаз, когда они миновали сестринский пост и вошли в лифт. Час спустя машина скорой помощи отъехала от Медицинского центра. Включать сирену или световую сигнализацию не требовалось. Машина была пуста.

Глава 8

За какое-то мгновение до звонка Мартин нажал кнопку будильника и лежал, глядя в потолок. Тело его настолько привыкло к пробуждению в пять двадцать пять, что будильник требовался редко, в какое бы время он ни уснул. Собравшись с силами, он быстро поднялся и оделся для пробежки.

Ночной дождь напитал воздух влагой, и над рекой повис густой туман, так что казалось, будто опоры моста покоятся на облаках пара.

Влажный воздух гасил звуки, и шум уличного движения в эти ранние часы не прерывал его мыслей, которые касались главным образом Дениз.

Уже много лет он не испытывал волнения романтической любви. В течение нескольких недель он даже не понимал причин своей бессонницы и странных колебаний настроения, но, когда он осознал, что помнит, во что Дениз была одета в любой день, реальное положение вещей, наконец, дошло до него, наполнив смешанным ощущением цинизма и восторга. Цинизм был вызван общением с несколькими коллегами, тоже в возрасте сорока с небольшим, новая, молодая любовь которых ставила их в глупое положение. Восторг порождался самим чувством человеческой связи. Дениз Зенгер представляла для него не просто юное тело, дающее возможность противостоять неизбежному времени. Она чудесным образом сочетала в себе озорную изобретательность и тонкий интеллект. И красота ее придавала картине законченный вид, как глазурь на торте. Филипс был вынужден признать, что не просто сходит по ней с ума, но начинает зависеть от нее — она становилась средством избавления от унылой запрогнозированности его жизни.

Добравшись до отметки 2,5 километра, Филипс повернул обратно. К этому времени появилось уже много бегунов; некоторых он знал, но старался не обращать на них внимания, как и они на него. Дыхание его стало чуть тяжелее, но он продолжал поддерживать ровный энергичный темп до самого дома.

Филипс понимал, что, как ни влюблен он в медицину, использует он ее для того, чтобы не развивать другие сферы своей жизни. Осознанию этого больше всего способствовало потрясение, связанное с уходом жены. Что с этим осознанием делать — это уже другой вопрос. Для Мартина единственным спасением стали его исследования. Продолжая исполнять свои изнуряющие повседневные обязанности, он расширял исследования в надежде, что они, в конечном счете, обеспечат ему некоторую свободу. Ему не хотелось бросать клиническую медицину — нужно было только ослабить ее бремя. А теперь, когда появилась Дениз, его несвобода еще усилилась. Он обещал себе, что не повторит прежней ошибки. Если все у них получится, Дениз будет его женой в полном смысле этого слова. Но для этого нужно успешно завершить исследование. К семи пятнадцати он, приняв душ и побрившись, уже подходил к двери своего кабинета. Войдя, он остановился, потрясенный. За ночь комната превратилась в свалку старых снимков. Рэнди Джекобс с обычным своим старанием подобрал большую часть запрошенных снимков. Конверты из основного списка были сложены в шаткие стопки за рабочим столом. Из второго, меньшего — у проектора Филипса. Боковые снимки черепа вынуты из конвертов и вставлены в статоскоп.

Филипс ощутил новый прилив энтузиазма и уселся перед проектором.

Он сразу же стал просматривать снимки в поисках изменений, подобных обнаруженным у Марино, Лукас, Коллинз и Маккарти. Он просмотрел почти половину, когда вошла Дениз.

Она выглядела измотанной. Ее обычно блестящие волосы казались засаленными, лицо было бледным, под глазами круги.

Дениз быстро обняла его и села. Увидев ее болезненное лицо, он предложил ей поспать несколько часов. Когда она будет в состоянии вернуться, они встретятся в кабинете ангиографии. Имелось, конечно, в виду, что он начнет обследование сам.

— Оставь, — отказалась Дениз. — Никаких послаблений для любовницы босса. Сейчас моя очередь работать в кабинете церебральной ангиографии, и я буду там, неважно — спала или нет.

Мартин понял, что допустил ошибку. Дениз всегда относится к своей работе по-деловому. Он улыбнулся и похлопал ее по руке, сказав, что рад этому.

Она немного смягчилась. — Я только сбегаю приму душ. Вернусь через тридцать минут.

Филипс проследил за ее уходом и вновь бросился к статоскопу. По пути взгляд его скользнул по столу, и в этом хаосе он заметил что-то новое.

Подойдя, он обнаружил две госпитальные карты и записку от Рэнди. В ней сообщалось только, что остальные снимки будут подобраны за следующий вечер.

Карты принадлежали Кэтрин Коллинз и Элен Маккарти.

Взяв карты, Филипс уселся на стул перед статоскопом, открыв сначала карту Коллинз. Потребовалось всего несколько минут, чтобы извлечь существенные данные: Кэтрин Коллинз, 21 год, пол женский, белая, диффузные неврологические симптомы, тщательно исследована в Неврологии без точного диагноза. В рамках дифференциальной диагностики рассматривался множественный склероз.

Филипс внимательно прочел всю карту. Дойдя до конца, он обратил внимание, что посещения Коллинз и лабораторные тесты внезапно прекратились месяц назад. До этого времени записи становились все более частыми, в некоторых из числа последних говорилось, что она должна прийти для продолжения обследования. Очевидно, она больше не явилась.

Раскрыв вторую карту, которая была значительно тоньше, Филипс стал читать про Элен Маккарти. Это была женщина двадцати двух лет, в неврологическом анамнезе которой числились два припадка. Она проходила обследование, когда записи вдруг оборвались. Это было два месяца назад.

Филипс даже нашел запись о том, что на следующей неделе ей должны были делать электроэнцефалограмму с периодами сна. Этого не было. Обследование ее не было завершено, и дифференциальный диагноз в карте отсутствовал.

Прибывшая Хелен вошла с обычной кучей проблем, но прежде чем начать говорить, она подала Мартину чашку горячего кофе и пончик, которые принесла из «Чок фулл ов натс». Затем она перешла к делу. Опять звонил Фергюсон, сказал, что до полудня принадлежности должны быть убраны из помещения или их выбросят на улицу. Хелен подождала ответа.

Мартин не представлял, что же с этим делать. Отделение и так уже ютилось на площади вдвое меньше необходимой. Чтобы избавиться от проблемы, хотя бы временно, он велел Хелен снести все к нему в кабинет и сложить к стенке. К концу недели он что-нибудь придумает.

Удовлетворенная, она перешла к вопросу о лаборантах, которые хотели пожениться. Филипс сказал, чтобы этим занялся Роббинс. Хелен терпеливо разъяснила, что именно Роббинс поднял этот вопрос перед ней, чтобы Филипс решил его.

— Проклятье! — вырвалось у Мартина. Нет никакого решения. Обучать новых лаборантов до их ухода уже поздно. Если их уволить, то они легко найдут новую работу, а ему трудно будет найти им замену. — Узнайте точно, сколько времени они собираются отсутствовать, — ответил он, стараясь подавить раздражение. Сам он уже два года не брал отпуска.

Обратившись к следующей странице блокнота, Хелен сообщила, что Корнелия Роджерс из машбюро снова сообщила что больна — уже девятый раз в этом месяце. За пять месяцев работы в Нейрорадиологии она ухитряется болеть не менее семи дней ежемесячно. Хелен поинтересовалась, что Филипс собирается с этим делать.

Филипс собирался эту девчонку избить, четвертовать и бросить в Ист Ривер. — А что вы предлагаете? — спросил он, сдерживаясь.

— Я думаю, нужно предупредить ее об увольнении.

— Отлично, займитесь этим.

Прежде чем направиться к двери, Хелен сделала последнее сообщение: в час дня Филипсу предстояло прочесть группе студентов лекцию по томографическому сканеру. Она была уже готова выйти, когда Филипс остановил ее. — Постойте, у меня к вам просьба. В стационаре есть пациентка Линн Энн Лукас. Проследите, чтобы ее записали на это утро на аксиальную томографию и политомографию. В случае чего, скажите, что это специально для меня. И попросите лаборантов позвать меня перед самым началом этих процедур.

Хелен, записав указания, вышла. Мартин опять взялся за эти две карты. Обнадеживало, что у обеих молодых женщин были неврологические симптомы, а в случае с Кэтрин Коллинз конкретно указывался множественный склероз. В связи с Элен Маккарти Филипс проверил, насколько часто припадки являются частью клинической картины множественного склероза. Выяснилось, что меньше чем в десяти процентах случаев, если вообще возникают. Но почему обе девушки так внезапно прекратили дальнейшее обследование? Филипс представил, как трудно будет заполучить их для повторных снимков, коли уж они решили лечиться где-то еще, возможно даже в другом городе.

Как раз в этот момент Хелен сообщила по селектору, что стажер ждет его в кабинете церебральной ангиографии. Филипс надел фартук с выцветшей надписью «Супермен», взял карты Коллинз и Маккарти и вышел из кабинета. Остановившись у стола Хелен, он попросил разыскать этих двух пациенток и убедить их прийти, чтобы сделать диагностические снимки. При этом нужно было не напугать их, но все же дать понять, что это важно.

Внизу его ждала Дениз. Она приняла душ, вымыла голову и переоделась — за тридцать минут произошло волшебное превращение. Она уже не выглядела усталой, ее светло-карие глаза искрились над хирургической маской.

Филипсу хотелось к ней прикоснуться, но он только лишнюю секунду поглядел ей в глаза.

Ей уже не раз доводилось делать ангиограммы, так что он принял участие просто в качестве ассистента. Они не разговаривали, пока она ловко действовала катетером, вставляя его в артерию пациента. Филипс внимательно наблюдал, готовый дать, если потребуется, совет. Это было излишне.

Пациентом был Гарольд Шиллер, которому накануне делали томограмму. Как Филипси предполагал, Маннергейм заказал церебральную ангиограмму — вероятно, в порядке подготовки к операции, хотя случай был явно неоперабельный.

Спустя час все было почти закончено.

— Ну, я тебе скажу, — прошептал Мартин, — ты справляешься лучше меня, а ведь занимаешься этим всего несколько недель. — Дениз покраснела, но Мартин знал, что она довольна. Он оставил ее заканчивать и сказал, чтобы позвонила, когда будет готов следующий пациент. Ему хотелось докончить просмотр снимков черепа на проекторе и приступить к обработке старых снимков на компьютере Майклза. По его расчетам, если пропускать по сотне в день, весь основной список можно будет пройти за полтора месяца. При этом можно по ходу дела сообщать Майклзу о расхождениях, чтобы к концу работы он устранил ошибки в программе. В этом случае к июлю они смогут кое-чем порадовать ничего не подозревающий медицинский мир.

Но, как только Филипс повернул за угол к своему кабинету, Хелен обрушила на него неприятную новость. Ей не удалось выполнить ни одного его поручения. По Линн Энн Лукас нет возможности сделать ни томограмму, ни рентгеновский снимок, потому что ночью ее перевели в нью-йоркский Медицинский центр. Что касается Кэтрин Коллинз и Элен Маккарти, в их поисках она добралась до университета. Обе числятся в списках старшекурсников. Но Коллинз найти не удалось, поскольку она якобы сбежала месяц назад и числится в пропавших. А Элен Маккарти уже нет в живых. Два месяца назад она попала в автокатастрофу на Вестсайдском шоссе.

— Боже мой! Вы шутите!

— К сожалению, это все, что я смогла.

Филипс в сомнении покачал головой. Он был настолько уверен, что получит возможность исследовать хотя бы одну из трех. Он вошел в кабинет и невидящим взглядом уставился в дальнюю стену. Ему, с его увлеченностью, трудно было мириться с такими крутыми поворотами.

Он стукнул кулаком по ладони, так что звук разнесся по всей комнате. Потом зашагал от стены к стене, стараясь что-нибудь понять.

Коллинз пропала. Если уж полиция не смогла ее найти... Маккарти? Если она погибла, то ее должны были доставить в госпиталь. Но в какой? Энн Лукас...по крайней мере, ее увезли не в Белльвю, а в Нью-Йоркский медицинский центр, а там у него есть хороший приятель. В Белльвю пришлось бы все бросить.

Филипс попросил Хелен попробовать выяснить, почему перевели Линн Энн, а потом связаться с доктором Дональдом Трейвисом в Нью-Йоркском медицинском центре. Нужно было также выяснить, известно ли полиции, куда доставили Элен Маккарти после катастрофы.

Все еще расстроенный, Филипс заставил себя сосредоточиться на лежащих перед ним снимках черепа. Все они были без изменений плотности.

Подойдя к столу Хелен, он узнал мало хорошего. Доктор Трейвис занят и позвонит позже. В отношении Лукас мало что удалось узнать, потому что сестра, дежурившая в то время, в семь утра ушла домой, и связаться с ней невозможно. Единственной положительной информацией было то, что после катастрофы Элен Маккарти была доставлена обратно в Медицинский центр.

Прежде чем Филипс успел поручить ей проследить эту ниточку, появился рабочий с большущей тележкой, нагруженной кучей коробок, бумаг и другого барахла. Не говоря ни слова, он втолкнул ее в кабинет Филипса и стал разгружать.

— Какого черта?

— Это все вещи из той комнаты — вы велели сложить их здесь, — пояснила Хелен.

— Чтоб тебя...

Рабочий складывал вещи у стены. У Филипса возникло неприятное ощущение, что события выходят из-под контроля.

Сидя посреди этого хаоса, Филипс набрал номер Приемного. Он слушал бесконечные гудки, и настроение его еще больше ухудшалось.

— Можно на минутку? — окликнул его Вильям Майклз. Он заглядывал в открытую дверь, при этом его бодрая улыбка совершенно не вязалась с угрюмым видом Мартина. В полном недоумении он окинул взглядом помещение.

— Не задавай вопросов, — буркнул Филипс, предвидя ехидные замечания.

— Боже, — произнес Майклз, — вот это работа!

В этот момент в Приемном кто-то снял трубку, но это оказался временный сотрудник, он переключил Мартина на кого-то еще. А тот ведал только приемом, а не выпиской или переводом, поэтому Филипса вновь переключили. Только после этого стало известно, что тот, с кем ему нужно говорить, пошел пить кофе; Филипс, не в силах больше бороться с бюрократией, повесил трубку со словами: Почему я не пошел в сантехники?

Майклз, рассмеявшись, поинтересовался, как идет их работа. Филипс рассказал, что большинство снимков подобрано, и указал рукой на кипу. Он надеется все это проработать за полтора месяца.

— Отлично. Чем скорее, тем лучше. Новая система запоминания и установления связей оказалась лучше, чем мы могли мечтать. К тому времени, когда ты закончишь, для работы с отлаженной программой у нас будет новый центральный процессор. Ты не представляешь, как это будет здорово.

— Ничего подобного, — сказал Филипс, поднимаясь из-за стола.

Очень даже представляю. Дай я тебе покажу, что программа нашла.

Мартин освободил статоскоп и вставил в него снимки Марино, Лукас, Коллинз и Маккарти. Пользуясь указательным пальцем и листом бумаги с отверстием, Филипс попытался показать на каждом необычные изменения плотности.

— Мне все они представляются одинаковыми, — признался Майклз.

— В том то и дело, — пояснил Филипс. — Это как раз и говорит о достоинствах системы. — Просто разговаривая с Майклзом, Мартин вновь ощутил прежнее волнение.

В это время зазвонил телефон, и Филипс снял трубку. Это был доктор Дональд Трейвис из Нью-Йоркского медицинского центра. Мартин рассказал о своей проблеме с Линн Энн Лукас, но намеренно не стал говорить о радиологических особенностях. Он попросил Трейвиса организовать томограмму и специальные рентгеновские снимки этой пациентки. Трейвис согласился и повесил трубку. Телефон сразу же зазвонил опять, и Хелен сообщила, что у Дениз все готово к следующей ангиограмме.

— Мне все равно пора, — сказал Майклз. Желаю удачи с пленками.

Помни, сейчас все за тобой. Давай нам информацию, как только будешь получать.

Филипс снял с крючка свой фартук и проводил Майклза из кабинета.

Глава 9

Одно из флуоресцентных осветительных устройств прямо над Кристин Линдквист было неисправно, оно часто мигало и издавало постоянный гудящий звук. Она постаралась не обращать на это внимания, но это было трудно. Она себя плохо чувствовала с самого момента пробуждения сегодня утром — немного побаливала голова, и мигающий свет усиливал это ощущение. Боль была устойчивой и тупой; Кристин заметила, что физические усилия не обостряли эту боль, как это бывало при обычных ее головных болях.

Она посмотрела на обнаженного мужчину, позировавшего на возвышении в центре комнаты, потом на свою работу. Ее рисунок был плоским и лишенным жизни. Обычно ей нравилось рисовать с натуры. Но в это утро она была не в своей тарелке, и в работе это отражалось.

Если бы только свет перестал мигать! Он сводил ее с ума. Левой рукой она загородила от него глаза. Стало немного лучше. Взяв свежий карандаш, она начала рисовать основание для рисуемой фигуры. Вначале вертикальная линия свежим углем до нижнего края листа. Оторвав уголь от бумаги, она с удивлением обнаружила, что никакой линии не получилось. Она посмотрела на уголь: на нем был виден плоский участок, стертый о бумагу.

Решив, что карандаш с дефектом, Кристин слегка повернула голову и черкнула в углу листа. В тот же момент она заметила, что только что проведенная вертикальная линия появилась на краю поля зрения. Она перевела взгляд, и линия исчезла. Небольшой поворот головы приводил к ее появлению. Кристин проделала так несколько раз, чтобы убедиться, что это не галлюцинация.

Глаза не воспринимали вертикальную линию, когда голова была повернута прямо к ней. При повороте головы в любую сторону линия появлялась. Колдовство!

Кристин доводилось слышать о мигренях и она решила, что это и есть мигрень. Положив карандаш и убрав свои вещи в ящик, Кристин сказала преподавателю, что ей нехорошо, и пошла домой.

Проходя по территории университета, Кристин ощутила такое же головокружение, что и по пути на занятия. Казалось, весь мир внезапно поворачивается на какую-то долю градуса, отчего шаг ее становился неуверенным. Это сопровождалось неприятным, хотя и смутно знакомым запахом и слабым звоном в ушах.

Жила Кристин в квартале от университета, на третьем этаже в доме без лифта, вместе с Кэрол Дэнфорт. Поднявшись по лестнице, Кристин ощутила тяжесть в ногах и решила, что у нее, видимо, грипп.

Квартира оказалась пустой. Кэрол, конечно, на занятиях. С одной стороны, это хорошо — Кристин хотелось отдохнуть без помех, но, в то же время, сочувствие со стороны Кэрол тоже было бы приятно. Она приняла две таблетки аспирина, разделась и забралась в постель, положив на лоб мокрую салфетку. Почти сразу же полегчало. Это изменение было столь внезапным, что она просто лежала, боясь пошевелиться, чтобы странные симптомы не повторились.

Когда зазвонил телефон у постели, она обрадовалась — ей хотелось с кем-нибудь поговорить. Но это не был кто-то из знакомых. Из клиники гинекологии сообщили, что мазок у нее с отклонением от нормы.

Кристин слушала, стараясь сохранять спокойствие. Ей посоветовали не волноваться, потому что мазок с отклонениями не так уж редок, особенно в сочетании с небольшой эрозией шейки матки, но для верности просили прийти в этот день в клинику для взятия повторного мазка.

Она пыталась возражать, ссылаясь на свою головную боль. Но они настаивали, говоря, что это лучше сделать поскорее. Сегодня как раз есть окно, так что Кристин пройдет все в два счета.

Кристин неохотно согласилась. Возможно, что-то действительно не так, и тогда к этому нужно отнестись серьезно. Ей только страшно не хотелось идти одной. Она попыталась дозвониться до своего приятеля Томаса, но его, конечно, не было. Она понимала, что это глупо, но при мысли о Медицинском центре не могла избавиться от ощущения чего-то зловещего.

Мартин глубоко вздохнул, прежде чем войти в Патологию. В студенческие времена это отделение было ему в высшей степени отвратительно.

Первое вскрытие явилось испытанием, к которому он не был подготовлен. Он полагал, что это вроде анатомии на первом курсе, когда труп напоминает человеческое существо не больше, чем деревянная статуя. Запах был неприятен, но он-то имел химическое происхождение. Кроме того, в лаборатории анатомии все смягчалось озорством и шутками. В патологии все было иначе. Для вскрытия использовался труп десятилетнего мальчика, умершего от лейкемии. Тело было бледное, но податливое и очень похожее на живое. Когда труп грубо вскрыли и выпотрошили, как рыбу, ноги у Мартина стали резиновыми, а завтрак подступил к горлу. Отвернувшись, он удержался от рвоты, но пищевод жгло от подступившего желудочного сока. Преподаватель продолжал что-то говорить, но Мартин не слышал. Он остался, но ценой страданий и боли за этого умершего мальчика.

И вот Филипс вновь открыл дверь в Патологию. Обстановка ничем не напоминала ту, что он видел в студенчестве. Отделение перевели в новое здание медицинского института и оформили в стиле ультрамодерн. Тесные и мрачные помещения с высокими потолками и мраморными полами, шаги по которым вызывали неестественное эхо, сменились просторными и светлыми. Кругом белый пластик и нержавеющая сталь. Вместо отдельных комнат — залы, поделенные невысокими перегородками. На стенах цветные репродукции картин импрессионистов, особенно Моне.

Секретарша направила Мартина в анатомический театр, где доктор Джеффри Рейнолдс занимался со стажерами. Мартин рассчитывал застать Рейнолдса в кабинете, но секретарша настойчиво предлагала пойти туда, поскольку доктор Рейнолдс охотно отвлекается. Но Филипс беспокоился не о нем, а о себе. Пришлось все же последовать в направлении указующего перста секретарши.

Напрасно он так легко согласился. На секционном столе из нержавеющей стали, как кусок мясной туши, был разложен труп. Вскрытие только началось — сделан Y-образный разрез от груди до лобка. Кожу и подкожные ткани отвернули, обнажив ребра и органы брюшной полости. Когда Филипс вошел, один из стажеров с громким треском перекусывал ребра.

Рейнолдс увидел Мартина и подошел. В руке он держал большой, как у мясника, секционный нож. Мартин смотрел в сторону, чтобы не видеть происходящего перед собой. Помещение напоминало операционную. Это был новый, по-современному оформленный кабинет, целиком выложенный плиткой, чтобы легче было поддерживать чистоту. Пять столов из нержавеющей стали. По задней стене ряд квадратных дверей холодильников.

— Привет, Мартин, — произнес Рейнолдс, вытирая руки о фартук.

Сожалею по поводу Марино. Я с удовольствием помог бы тебе.

— Я понимаю. Спасибо за участие. Поскольку вскрытие не состоялось, я пытался провести томографию на трупе. И столкнулся с удивительной вещью. Знаешь, что я обнаружил?

Рейнолдс покачал головой.

— Мозга не оказалось. Кто-то удалил его и все зашил, так что практически ничего не видно.

— Ты что?!

— Да, вот так.

— Господи! Представляешь, какая поднимется шумиха, если это дойдет до прессы, не говоря уж о семье? Семья же совершенно однозначно была против вскрытия.

— Вот поэтому я и хотел с тобой поговорить.

Они помолчали.

— Подожди-ка, забеспокоился Рейнолдс. — Ты что, думаешь, к этому имеет отношение Патология?

— Я не знаю, — признался Филипс.

У Рейнолдса покраснело лицо, на лбу вздулись вены. — В одном могу тебя заверить. Тела здесь не было. Оно было отправлено прямо в морг.

— А как насчет Нейрохирургии?

— Ну, у Маннергейма парни помешанные, но не настолько же!

Мартин пожал плечами, потом сказал Рейнолдсу, что зашел-то узнать про пациентку Эллен Маккарти, которую два месяца назад привезли мертвой в Неотложную. Хорошо бы узнать, проводилось ли вскрытие.

Рейнолдс сдернул перчатки и, толкнув дверь, вышел в основное помещение. На основном терминале главного компьютера он набрал имя и номер Элен Маккарти. Сразу же на экране появилось ее имя, потом дата и номер вскрытия, а также причина смерти: травма головы, приведшая к обширному внутримозговому кровоизлиянию и грыже ствола мозга. Рейнолдс быстро отыскал копию отчета по результатам вскрытия и дал Филипсу.

— А мозг вы смотрели? — поинтересовался Филипс.

— Конечно, смотрели. — Рейнолдс выхватил у него отчет. — Ты что, думаешь мы не станем смотреть мозг при травме головы? — Он стал быстро просматривать отчет.

Филипс смотрел на него. Со времени совместных лабораторных занятий в институте Рейнолдс поправился килограмм на двадцать, складка на шее прикрывала край воротника. Толстые щеки, под кожей красная сетка капилляров.

— Возможно, перед аварией у нее был припадок, — сказал Рейнолдс, продолжая читать.

— А как это можно определить?

— У нее язык прокушен во многих местах. Определенно сказать невозможно, это просто предположение.

Филипса это впечатлило. Такие тонкие детали улавливают только классные патологи.

— Вот здесь по мозгу, — нашел нужное место Рейнолдс. — Обширное кровоизлияние. Правда, есть кое-что интересное. На срезе коры височной доли видны изолированные мертвые нервные клетки. Очень слабая глиальная реакция.

Диагноз не установлен.

— А затылочная область? На снимке там видны слабые изменения.

— Есть один срез, и тот нормальный.

— Только один. Черт, почему так мало!

— Может быть, тебе повезло. Тут сказано, что мозг законсервирован. Погоди минутку.

Рейнолдс прошел к картотечному шкафу и вытащил ящик на букву М.

Филипс немного воспрянул духом.

— Вот, законсервирован и сохранен, но он не у нас. Его затребовала Нейрохирургия, так что, думаю, он в их лаборатории.

Остановившись по пути, чтобы посмотреть на Дениз, которая безошибочно и ловко получала ангиограмму одного сосуда, Филипс направился в Хирургию. Он миновал скопление пациентов в зале ожидания и подошел к столу операционной зоны.

— Я ищу Маннергейма, — обратился он к давешней блондинке. — Есть какие-нибудь предположения, когда он выйдет из операционной?

— Это мы знаем точно.

— И когда же это произойдет?

— Двадцать минут назад. — Две другие сестры рассмеялись. Раз они пребывают в таком хорошем настроении, ясно, что в операционных все идет гладко. — Его стажеры заканчивают все. А Маннергейм в комнате отдыха.

Маннергейм устроил прием. Два японских визитера стояли по обе стороны от него, улыбаясь и время от времени кланяясь. Там было еще пять хирургов, все пили кофе. В руке с чашкой Маннергейм держал еще и сигарету.

Год назад он бросил курить, то есть перестал покупать сигареты и стрелял их у всех окружающих.

— И знаете, что я ответил этому умнику адвокату? — сказал Маннергейм, делая свободной рукой драматический жест. — Конечно, я играю роль Бога. А кому, по вашему, мои пациенты доверяют копаться в своих мозгах, мусорщику?

Вся группа одобрительно загудела и затем стала расходиться.

Мартин подошел к Маннергейму и посмотрел на него сверху вниз.

— А, помощник-радиолог!

— Мы стараемся быть полезны, — ответил Филипс любезно.

— Ну, надо сказать, я не в восторге от вашей вчерашней шуточки по телефону.

— Я не собирался шутить. Сожалею, что мое обращение оказалось не к месту. Мне не было известно, что Марино мертва, а я обнаружил очень тонкие изменения на ее снимке.

— Обычно снимки смотрят до того, как пациент умрет, — ехидно заметил Маннергейм.

— Послушайте, меня интересует только тот факт, что из тела Марино изъяли мозг.

Глаза Маннергейма стали вылезать из орбит, полное его лицо стало темно-красным. Взяв Филипса за руку, он повел его подальше от двух японских врачей.

— Я вам вот что скажу, — прорычал он, — мне известно, что прошлой ночью вы без разрешения брали тело Марино и делали снимок. И должен вам сказать, мне не нравится, когда суют нос в моих пациентов. Особенно в неудачных.

— Послушайте, — прервал его Мартин, вырывая руку из хватки Маннергейма. — Единственное, что меня интересует, это странные изменения на снимке, от которых может зависеть успех исследования. Я абсолютно не интересуюсь вашими неудачами.

— Лучше и не надо. Если с телом Лизы Марино произошло что-то необычное, то это на вашей совести. Известно, что только вы брали тело из морга. Имейте это в виду. — Маннергейм угрожающе покачал пальцем перед лицом Филипса.

Внезапный страх за свое профессиональное будущее поверг Мартина в нерешительность. Как ни тяжело было это признавать, Маннергейм был прав.

Если станет известно, что мозг Марино исчез, то ему самому придется доказывать свою непричастность. Дениз, с которой он находился в связи, была его единственным свидетелем.

— Хорошо, забудем Марино, — произнес он. — Я нашел еще одну пациентку с таким же снимком. Некая Элен Маккарти. К сожалению, она погибла в автокатастрофе. Но ее привезли сюда в Медцентр, а ее мозг законсервировали и передали в Нейрохирургию. Мне хотелось бы заполучить этот мозг.

— А мне хотелось бы, чтобы вы не путались у меня под ногами. У меня и без того хватает дел. Я занимаюсь живыми пациентами, а не просиживаю весь день штаны, рассматривая картинки.

Маннергейм повернулся и зашагал прочь.

Филипс ощутил прилив ярости. Его подмывало крикнуть:

— Самонадеянный провинциальный ублюдок! — Но он сдержался. Именно этого ждал, возможно даже желал Маннергейм. Мартин просто решил поразить хирурга в известную его ахиллесову пяту. И он спокойно посочувствовал:

— Доктор Маннергейм, вам нужен психиатр.

Маннергейм резко повернулся, готовый к бою, но Филипс был уже за дверью. Для Маннергейма психиатрия олицетворяла полную противоположность всему, на чем он стоял. В его понимании, это было болото гиперконцептуальной чуши, и сказать, что ему нужен психиатр, значило нанести ему тяжелейшее оскорбление. В слепой ярости хирург ввалился в дверь комнаты для переодевания, сорвал с себя запятнанные кровью операционные туфли и швырнул их через всю комнату. Они врезались в шкаф и, кувыркаясь, завалились под раковины.

После этого он схватил трубку висевшего на стене телефона и дважды позвонил. На высоких нотах он поговорил сначала с директором госпиталя Стэнли Дрейком, потом с заведующим Радиологией доктором Гарольдом Голдблаттом; он требовал как-то разобраться с Мартином Филипсом. Оба его собеседника слушали молча: в госпитальном сообществе Маннергейм был могущественным лицом.

Филипса не так легко было вывести из себя, но на этот раз, подходя к кабинету, он весь кипел.

Хелен подняла на него глаза. — Не забудьте, через пятнадцать минут у вас лекция перед студентами.

Проходя мимо нее, он что-то ворчал себе под нос. К его удивлению, Дениз сидела перед проектором, изучая карты Маккарти и Коллинз. Она посмотрела на него. — Как насчет перекусона, старик?

— У меня нет на это времени, — отрезал он, плюхаясь на стул.

— У тебя чудесное настроение.

Облокотившись на стол, он закрыл лицо руками. Оба молчали. Потом Дениз положила карты и встала.

— Извини, — произнес Мартин сквозь пальцы. — Трудное утро. В этом госпитале получение информации связано с преодолением невероятных препятствий. Я, может быть, натолкнулся на важное радиологическое явление, но госпиталь полон решимости не дать мне в нем разобраться.

— Гегель писал: «Ничто великое не достигается без страсти», — процитировала Дениз, подмигивая. На старших курсах она специализировалась в философии, и, как она установила, Мартину нравилась ее способность цитировать великих мыслителей.

Филипс, наконец, отнял руки от лица и улыбнулся. — Мне нужно было чуть побольше страсти прошлой ночью.

— Вольно тебе таким образом интерпретировать это слово. Вряд ли Гегель имел в виду это. Так или иначе, я собираюсь перекусить. Ты точно не можешь пойти?

— Абсолютно. У меня лекция перед студентами.

Дениз направилась к двери. — Между прочим, я просматривала эти карты Коллинз и Маккарти и обратила внимание, что у обеих несколько атипичных мазков. — Дениз приостановилась у двери.

— Я считал, что у них гинекологические данные в норме.

— У обеих все в норме, кроме мазков. Они атипичны, то есть, патологии в полном смысле слова нет, но они не полностью нормальны.

— Это что-то необычное?

— Нет, но за этим следят, пока тест не станет нормальным. Я не обнаружила нормальных мазков. Впрочем, это, вероятно, ничего не значит.

Просто считала, что нужно сказать. Привет!

Филипс помахал рукой, но остался за столом, пытаясь вспомнить карту Лизы Марино. Ему показалось, что он вспомнил об упоминании мазка и там. Высунувшись в дверь, он обратился к Хелен:

— Напомните мне, чтобы я днем сходил в клинику гинекологии.

Мартин освободил статоскоп и вставил в него снимки Марино, Лукас, Коллинз и Маккарти. Пользуясь указательным пальцем и листом бумаги с отверстием, Филипс попытался показать на каждом необычные изменения плотности.

— Мне все они представляются одинаковыми, — признался Майклз.

— В том то и дело, — пояснил Филипс. — Это как раз и говорит о достоинствах системы. — Просто разговаривая с Майклзом, Мартин вновь ощутил прежнее волнение.

В это время зазвонил телефон, и Филипс снял трубку. Это был доктор Дональд Трейвис из Нью-Йоркского медицинского центра. Мартин рассказал о своей проблеме с Линн Энн Лукас, но намеренно не стал говорить о радиологических особенностях. Он попросил Трейвиса организовать томограмму и специальные рентгеновские снимки этой пациентки. Трейвис согласился и повесил трубку. Телефон сразу же зазвонил опять, и Хелен сообщила, что у Дениз все готово к следующей ангиограмме.

— Мне все равно пора, — сказал Майклз. Желаю удачи с пленками.

Помни, сейчас все за тобой. Давай нам информацию, как только будешь получать.

Филипс снял с крючка свой фартук и проводил Майклза из кабинета.

Глава 10

Одно из флуоресцентных осветительных устройств прямо над Кристин Линдквист было неисправно, оно часто мигало и издавало постоянный гудящий звук. Она постаралась не обращать на это внимания, но это было трудно. Она себя плохо чувствовала с самого момента пробуждения сегодня утром — немного побаливала голова, и мигающий свет усиливал это ощущение. Боль была устойчивой и тупой; Кристин заметила, что физические усилия не обостряли эту боль, как это бывало при обычных ее головных болях.

Она посмотрела на обнаженного мужчину, позировавшего на возвышении в центре комнаты, потом на свою работу. Ее рисунок был плоским и лишенным жизни. Обычно ей нравилось рисовать с натуры. Но в это утро она была не в своей тарелке, и в работе это отражалось.

Если бы только свет перестал мигать! Он сводил ее с ума. Левой рукой она загородила от него глаза. Стало немного лучше. Взяв свежий карандаш, она начала рисовать основание для рисуемой фигуры. Вначале вертикальная линия свежим углем до нижнего края листа. Оторвав уголь от бумаги, она с удивлением обнаружила, что никакой линии не получилось. Она посмотрела на уголь: на нем был виден плоский участок, стертый о бумагу.

Решив, что карандаш с дефектом, Кристин слегка повернула голову и черкнула в углу листа. В тот же момент она заметила, что только что проведенная вертикальная линия появилась на краю поля зрения. Она перевела взгляд, и линия исчезла. Небольшой поворот головы приводил к ее появлению. Кристин проделала так несколько раз, чтобы убедиться, что это не галлюцинация.

Глаза не воспринимали вертикальную линию, когда голова была повернута прямо к ней. При повороте головы в любую сторону линия появлялась. Колдовство!

Кристин доводилось слышать о мигренях и она решила, что это и есть мигрень. Положив карандаш и убрав свои вещи в ящик, Кристин сказала преподавателю, что ей нехорошо, и пошла домой.

Проходя по территории университета, Кристин ощутила такое же головокружение, что и по пути на занятия. Казалось, весь мир внезапно поворачивается на какую-то долю градуса, отчего шаг ее становился неуверенным. Это сопровождалось неприятным, хотя и смутно знакомым запахом и слабым звоном в ушах.

Жила Кристин в квартале от университета, на третьем этаже в доме без лифта, вместе с Кэрол Дэнфорт. Поднявшись по лестнице, Кристин ощутила тяжесть в ногах и решила, что у нее, видимо, грипп.

Квартира оказалась пустой. Кэрол, конечно, на занятиях. С одной стороны, это хорошо — Кристин хотелось отдохнуть без помех, но, в то же время, сочувствие со стороны Кэрол тоже было бы приятно. Она приняла две таблетки аспирина, разделась и забралась в постель, положив на лоб мокрую салфетку. Почти сразу же полегчало. Это изменение было столь внезапным, что она просто лежала, боясь пошевелиться, чтобы странные симптомы не повторились.

Когда зазвонил телефон у постели, она обрадовалась — ей хотелось с кем-нибудь поговорить. Но это не был кто-то из знакомых. Из клиники гинекологии сообщили, что мазок у нее с отклонением от нормы.

Кристин слушала, стараясь сохранять спокойствие. Ей посоветовали не волноваться, потому что мазок с отклонениями не так уж редок, особенно в сочетании с небольшой эрозией шейки матки, но для верности просили прийти в этот день в клинику для взятия повторного мазка.

Она пыталась возражать, ссылаясь на свою головную боль. Но они настаивали, говоря, что это лучше сделать поскорее. Сегодня как раз есть окно, так что Кристин пройдет все в два счета.

Кристин неохотно согласилась. Возможно, что-то действительно не так, и тогда к этому нужно отнестись серьезно. Ей только страшно не хотелось идти одной. Она попыталась дозвониться до своего приятеля Томаса, но его, конечно, не было. Она понимала, что это глупо, но при мысли о Медицинском центре не могла избавиться от ощущения чего-то зловещего.

Мартин глубоко вздохнул, прежде чем войти в Патологию. В студенческие времена это отделение было ему в высшей степени отвратительно.

Первое вскрытие явилось испытанием, к которому он не был подготовлен. Он полагал, что это вроде анатомии на первом курсе, когда труп напоминает человеческое существо не больше, чем деревянная статуя. Запах был неприятен, но он-то имел химическое происхождение. Кроме того, в лаборатории анатомии все смягчалось озорством и шутками. В патологии все было иначе. Для вскрытия использовался труп десятилетнего мальчика, умершего от лейкемии. Тело было бледное, но податливое и очень похожее на живое. Когда труп грубо вскрыли и выпотрошили, как рыбу, ноги у Мартина стали резиновыми, а завтрак подступил к горлу. Отвернувшись, он удержался от рвоты, но пищевод жгло от подступившего желудочного сока. Преподаватель продолжал что-то говорить, но Мартин не слышал. Он остался, но ценой страданий и боли за этого умершего мальчика.

И вот Филипс вновь открыл дверь в Патологию. Обстановка ничем не напоминала ту, что он видел в студенчестве. Отделение перевели в новое здание медицинского института и оформили в стиле ультрамодерн. Тесные и мрачные помещения с высокими потолками и мраморными полами, шаги по которым вызывали неестественное эхо, сменились просторными и светлыми. Кругом белый пластик и нержавеющая сталь. Вместо отдельных комнат — залы, поделенные невысокими перегородками. На стенах цветные репродукции картин импрессионистов, особенно Моне.

Секретарша направила Мартина в анатомический театр, где доктор Джеффри Рейнолдс занимался со стажерами. Мартин рассчитывал застать Рейнолдса в кабинете, но секретарша настойчиво предлагала пойти туда, поскольку доктор Рейнолдс охотно отвлекается. Но Филипс беспокоился не о нем, а о себе. Пришлось все же последовать в направлении указующего перста секретарши.

Напрасно он так легко согласился. На секционном столе из нержавеющей стали, как кусок мясной туши, был разложен труп. Вскрытие только началось — сделан Y-образный разрез от груди до лобка. Кожу и подкожные ткани отвернули, обнажив ребра и органы брюшной полости. Когда Филипс вошел, один из стажеров с громким треском перекусывал ребра.

Рейнолдс увидел Мартина и подошел. В руке он держал большой, как у мясника, секционный нож. Мартин смотрел в сторону, чтобы не видеть происходящего перед собой. Помещение напоминало операционную. Это был новый, по-современному оформленный кабинет, целиком выложенный плиткой, чтобы легче было поддерживать чистоту. Пять столов из нержавеющей стали. По задней стене ряд квадратных дверей холодильников.

— Привет, Мартин, — произнес Рейнолдс, вытирая руки о фартук.

Сожалею по поводу Марино. Я с удовольствием помог бы тебе.

— Я понимаю. Спасибо за участие. Поскольку вскрытие не состоялось, я пытался провести томографию на трупе. И столкнулся с удивительной вещью. Знаешь, что я обнаружил?

Рейнолдс покачал головой.

— Мозга не оказалось. Кто-то удалил его и все зашил, так что практически ничего не видно.

— Ты что?!

— Да, вот так.

— Господи! Представляешь, какая поднимется шумиха, если это дойдет до прессы, не говоря уж о семье? Семья же совершенно однозначно была против вскрытия.

— Вот поэтому я и хотел с тобой поговорить.

Они помолчали.

— Подожди-ка, забеспокоился Рейнолдс. — Ты что, думаешь, к этому имеет отношение Патология?

— Я не знаю, — признался Филипс.

У Рейнолдса покраснело лицо, на лбу вздулись вены. — В одном могу тебя заверить. Тела здесь не было. Оно было отправлено прямо в морг.

— А как насчет Нейрохирургии?

— Ну, у Маннергейма парни помешанные, но не настолько же!

Мартин пожал плечами, потом сказал Рейнолдсу, что зашел-то узнать про пациентку Эллен Маккарти, которую два месяца назад привезли мертвой в Неотложную. Хорошо бы узнать, проводилось ли вскрытие.

Рейнолдс сдернул перчатки и, толкнув дверь, вышел в основное помещение. На основном терминале главного компьютера он набрал имя и номер Элен Маккарти. Сразу же на экране появилось ее имя, потом дата и номер вскрытия, а также причина смерти: травма головы, приведшая к обширному внутримозговому кровоизлиянию и грыже ствола мозга. Рейнолдс быстро отыскал копию отчета по результатам вскрытия и дал Филипсу.

— А мозг вы смотрели? — поинтересовался Филипс.

— Конечно, смотрели. — Рейнолдс выхватил у него отчет. — Ты что, думаешь мы не станем смотреть мозг при травме головы? — Он стал быстро просматривать отчет.

Филипс смотрел на него. Со времени совместных лабораторных занятий в институте Рейнолдс поправился килограмм на двадцать, складка на шее прикрывала край воротника. Толстые щеки, под кожей красная сетка капилляров.

— Возможно, перед аварией у нее был припадок, — сказал Рейнолдс, продолжая читать.

— А как это можно определить?

— У нее язык прокушен во многих местах. Определенно сказать невозможно, это просто предположение.

Филипса это впечатлило. Такие тонкие детали улавливают только классные патологи.

— Вот здесь по мозгу, — нашел нужное место Рейнолдс. — Обширное кровоизлияние. Правда, есть кое-что интересное. На срезе коры височной доли видны изолированные мертвые нервные клетки. Очень слабая глиальная реакция.

Диагноз не установлен.

— А затылочная область? На снимке там видны слабые изменения.

— Есть один срез, и тот нормальный.

— Только один. Черт, почему так мало!

— Может быть, тебе повезло. Тут сказано, что мозг законсервирован. Погоди минутку.

Рейнолдс прошел к картотечному шкафу и вытащил ящик на букву М.

Филипс немного воспрянул духом.

— Вот, законсервирован и сохранен, но он не у нас. Его затребовала Нейрохирургия, так что, думаю, он в их лаборатории.

Остановившись по пути, чтобы посмотреть на Дениз, которая безошибочно и ловко получала ангиограмму одного сосуда, Филипс направился в Хирургию. Он миновал скопление пациентов в зале ожидания и подошел к столу операционной зоны.

— Я ищу Маннергейма, — обратился он к давешней блондинке. — Есть какие-нибудь предположения, когда он выйдет из операционной?

— Это мы знаем точно.

— И когда же это произойдет?

— Двадцать минут назад. — Две другие сестры рассмеялись. Раз они пребывают в таком хорошем настроении, ясно, что в операционных все идет гладко. — Его стажеры заканчивают все. А Маннергейм в комнате отдыха.

Маннергейм устроил прием. Два японских визитера стояли по обе стороны от него, улыбаясь и время от времени кланяясь. Там было еще пять хирургов, все пили кофе. В руке с чашкой Маннергейм держал еще и сигарету.

Год назад он бросил курить, то есть перестал покупать сигареты и стрелял их у всех окружающих.

— И знаете, что я ответил этому умнику адвокату? — сказал Маннергейм, делая свободной рукой драматический жест. — Конечно, я играю роль Бога. А кому, по вашему, мои пациенты доверяют копаться в своих мозгах, мусорщику?

Вся группа одобрительно загудела и затем стала расходиться.

Мартин подошел к Маннергейму и посмотрел на него сверху вниз.

— А, помощник-радиолог!

— Мы стараемся быть полезны, — ответил Филипс любезно.

— Ну, надо сказать, я не в восторге от вашей вчерашней шуточки по телефону.

— Я не собирался шутить. Сожалею, что мое обращение оказалось не к месту. Мне не было известно, что Марино мертва, а я обнаружил очень тонкие изменения на ее снимке.

— Обычно снимки смотрят до того, как пациент умрет, — ехидно заметил Маннергейм.

— Послушайте, меня интересует только тот факт, что из тела Марино изъяли мозг.

Глаза Маннергейма стали вылезать из орбит, полное его лицо стало темно-красным. Взяв Филипса за руку, он повел его подальше от двух японских врачей.

— Я вам вот что скажу, — прорычал он, — мне известно, что прошлой ночью вы без разрешения брали тело Марино и делали снимок. И должен вам сказать, мне не нравится, когда суют нос в моих пациентов. Особенно в неудачных.

— Послушайте, — прервал его Мартин, вырывая руку из хватки Маннергейма. — Единственное, что меня интересует, это странные изменения на снимке, от которых может зависеть успех исследования. Я абсолютно не интересуюсь вашими неудачами.

— Лучше и не надо. Если с телом Лизы Марино произошло что-то необычное, то это на вашей совести. Известно, что только вы брали тело из морга. Имейте это в виду. — Маннергейм угрожающе покачал пальцем перед лицом Филипса.

Внезапный страх за свое профессиональное будущее поверг Мартина в нерешительность. Как ни тяжело было это признавать, Маннергейм был прав.

Если станет известно, что мозг Марино исчез, то ему самому придется доказывать свою непричастность. Дениз, с которой он находился в связи, была его единственным свидетелем.

— Хорошо, забудем Марино, — произнес он. — Я нашел еще одну пациентку с таким же снимком. Некая Элен Маккарти. К сожалению, она погибла в автокатастрофе. Но ее привезли сюда в Медцентр, а ее мозг законсервировали и передали в Нейрохирургию. Мне хотелось бы заполучить этот мозг.

— А мне хотелось бы, чтобы вы не путались у меня под ногами. У меня и без того хватает дел. Я занимаюсь живыми пациентами, а не просиживаю весь день штаны, рассматривая картинки.

Маннергейм повернулся и зашагал прочь.

Филипс ощутил прилив ярости. Его подмывало крикнуть:

— Самонадеянный провинциальный ублюдок! — Но он сдержался. Именно этого ждал, возможно даже желал Маннергейм. Мартин просто решил поразить хирурга в известную его ахиллесову пяту. И он спокойно посочувствовал:

— Доктор Маннергейм, вам нужен психиатр.

Маннергейм резко повернулся, готовый к бою, но Филипс был уже за дверью. Для Маннергейма психиатрия олицетворяла полную противоположность всему, на чем он стоял. В его понимании, это было болото гиперконцептуальной чуши, и сказать, что ему нужен психиатр, значило нанести ему тяжелейшее оскорбление. В слепой ярости хирург ввалился в дверь комнаты для переодевания, сорвал с себя запятнанные кровью операционные туфли и швырнул их через всю комнату. Они врезались в шкаф и, кувыркаясь, завалились под раковины.

После этого он схватил трубку висевшего на стене телефона и дважды позвонил. На высоких нотах он поговорил сначала с директором госпиталя Стэнли Дрейком, потом с заведующим Радиологией доктором Гарольдом Голдблаттом; он требовал как-то разобраться с Мартином Филипсом. Оба его собеседника слушали молча: в госпитальном сообществе Маннергейм был могущественным лицом.

Филипса не так легко было вывести из себя, но на этот раз, подходя к кабинету, он весь кипел.

Хелен подняла на него глаза. — Не забудьте, через пятнадцать минут у вас лекция перед студентами.

Проходя мимо нее, он что-то ворчал себе под нос. К его удивлению, Дениз сидела перед проектором, изучая карты Маккарти и Коллинз. Она посмотрела на него. — Как насчет перекусона, старик?

— У меня нет на это времени, — отрезал он, плюхаясь на стул.

— У тебя чудесное настроение.

Облокотившись на стол, он закрыл лицо руками. Оба молчали. Потом Дениз положила карты и встала.

— Извини, — произнес Мартин сквозь пальцы. — Трудное утро. В этом госпитале получение информации связано с преодолением невероятных препятствий. Я, может быть, натолкнулся на важное радиологическое явление, но госпиталь полон решимости не дать мне в нем разобраться.

— Гегель писал: «Ничто великое не достигается без страсти», — процитировала Дениз, подмигивая. На старших курсах она специализировалась в философии, и, как она установила, Мартину нравилась ее способность цитировать великих мыслителей.

Филипс, наконец, отнял руки от лица и улыбнулся. — Мне нужно было чуть побольше страсти прошлой ночью.

— Вольно тебе таким образом интерпретировать это слово. Вряд ли Гегель имел в виду это. Так или иначе, я собираюсь перекусить. Ты точно не можешь пойти?

— Абсолютно. У меня лекция перед студентами.

Дениз направилась к двери. — Между прочим, я просматривала эти карты Коллинз и Маккарти и обратила внимание, что у обеих несколько атипичных мазков. — Дениз приостановилась у двери.

— Я считал, что у них гинекологические данные в норме.

— У обеих все в норме, кроме мазков. Они атипичны, то есть, патологии в полном смысле слова нет, но они не полностью нормальны.

— Это что-то необычное?

— Нет, но за этим следят, пока тест не станет нормальным. Я не обнаружила нормальных мазков. Впрочем, это, вероятно, ничего не значит.

Просто считала, что нужно сказать. Привет!

Филипс помахал рукой, но остался за столом, пытаясь вспомнить карту Лизы Марино. Ему показалось, что он вспомнил об упоминании мазка и там. Высунувшись в дверь, он обратился к Хелен:

— Напомните мне, чтобы я днем сходил в клинику гинекологии.

Филипс позволил себе обратиться в мыслях к Голдблатту.

Поразительно, но он считает себя вправе распоряжаться личной жизнью Филипса или хотя бы его исследованиями. Если бы отделение финансировало исследование Филипса, это еще можно было бы понять, но ведь это не так.

Вкладом отделения радиологии было время Мартина. Ассигнования, и довольно значительные, на оборудование и программное обеспечение поступали из источников, связанных с отделением вычислительной техники Майклза.

Мартин вдруг уловил, что одна из пациенток подошла к регистратору и спрашивает, что означает атипичный мазок. Она говорила с видимым усилием и беспомощно оперлась на стол.

— Об этом, дорогая, — ответила Элен Коэн, — нужно спросить миссис Блэкмен. — Регистратор немедленно уловила внимание Филипса. — Я не доктор, — засмеялась она, главным образом ради него. — Присядьте. Миссис Блэкмен скоро выйдет.

Тяготы этого дня были уже выше сил Кристин Линдквист.

— Мне сказали, что примут немедленно, — заявила она и стала рассказывать регистратору, что у нее с утра головная боль, тошнота и нарушения зрения, поэтому она действительно не может столько ждать, как накануне. — Пожалуйста, сообщите миссис Блэкмен, что я здесь. Она мне звонила и пообещала, что не будет никаких задержек.

Кристин повернулась и направилась к стулу напротив Филипса.

Двигалась она медленно, как человек, боящийся потерять равновесие.

Перехватив взгляд Филипса, Элен Коэн показала глазами, что девушка излишне требовательна, но все же поднялась и пошла искать сестру.

Мартин обернулся и посмотрел на Кристин. Мысленно он исследовал связь между атипичными мазками и неясными неврологическими симптомами. Кристин прикрыла глаза, и Филипс мог на нее смотреть, не опасаясь смутить. На взгляд ей около двадцати. Филипс быстро раскрыл карту Кэтрин Коллинз и полистал, пока не нашел исходной неврологической записи. Там были жалобы на головную боль, тошноту и нарушения зрения.

Он вновь посмотрел на Кристин Линдквист. Не выявится ли у этой женщины та же радиологическая картина? Учитывая все те трудности, с которыми были связаны попытки получить снимки других пациенток, возможность обнаружения еще одного случая казалась неимоверно привлекательной. Можно будет с самого начала получить все нужные снимки.

Предвкушая это, он подошел к Квистин и похлопал ее по плечу. Она от неожиданности дернулась и отвела с лица прядь светлых волос. Страх, отразившийся на ее лице, придал ей особенно беззащитный вид, и Мартин вдруг осознал, как она красива.

Мартин представился, тщательно подбирая слова, — он из отделения радиологии и случайно услышал, как она описывала регистратору свои симптомы. Он видел рентгеновские снимки других девушек с аналогичными жалобами и считает полезным сделать ее снимок. Он особо подчеркнул, что это делается только в порядке предосторожности и не должно ее тревожить.

Для Кристин госпиталь был полон неожиданностей. При первом посещении вчера ее заставили ждать много часов. Теперь она столкнулась с доктором, который сам напрашивается помогать пациентам.

— Я не очень люблю госпитали, — ответила она. Ей хотелось добавить: «и докторов», но это показалось слишком невежливо.

— По правде сказать, я тоже, — признался Филипс. Он улыбнулся.

Ему сразу понравилась эта молодая женщина, возникло желание помочь ей. — Но на снимок не потребуется много времени.

— Я еще плохо себя чувствую и хотела бы поскорее пойти домой.

— Все будет сделано быстро. Это я вам обещаю. Один снимок. Я сам его сделаю.

Кристин колебалась. Ей опротивел госпиталь. И самочувствие плохое, и забота Филипса подозрительна.

— Так как же? — настаивал он.

— Ну хорошо, — согласилась она, наконец.

— Чудесно. Сколько еще вы пробудете в клинике?

— Не знаю. Сказали, недолго.

— Хорошо. Не уходите без меня.

Через несколько минут Кристин вызвали. Почти одновременно с этим открылась еще одна дверь и появился доктор Харпер.

Филипс узнал в Харпере одного из стажеров, которых он иногда видел в госпитале. Непосредственно он с ним дела не имел, но его полированный череп трудно было забыть. Филипс встал и представился.

Последовала неловкая пауза. Харперу как стажеру кабинет не полагается, а поскольку оба смотровых кабинета были заняты, то поговорить негде. В конце концов они вышли в узкий коридор.

— Чем могу быть полезен? — произнес Харпер несколько подозрительно. Посещение Гинекологии заместителем заведующего Нейрорадиологии выглядело странным — слишком далеки сферы их интересов и деятельности.

Филипс начал издалека, проявил интерес к порядку набора персонала клиники, поинтересовался, давно ли Харпер работает здесь, доволен ли работой. Харпер отвечал кратко, его маленькие глазки глядели на Филипса в упор; он объяснил, что старшие стажеры работают в университетской клинике по два месяца для окончательного выбора специальности, и добавил, что стажировка эта носит символический характер — за ней следует предложение поступить в штат после окончания стажировки.

— Послушайте, — после некоторой паузы сказал Харпер, — у меня еще много пациентов.

Мартин понял, что его расспросы не создали непринужденной обстановки и Харпер чувствует себя еще более скованно.

— Только один вопрос. Что обычно делают, когда мазок Папаниколау признан атипичным?

— По разному, — осторожно ответил тот. — Существуют две категории атипичных клеток. Одни атипичны, но не ведут к опухоли, другие атипичны и ведут.

— А не нужно ли что-то делать вне зависимости от категории? То есть, если это не нормально, то нужно следить за этим. Разве не так?

— Ну, да, — сказал Харпер уклончиво. — А почему вы задаете мне все эти вопросы? — У него было отчетливое чувство, что его загоняют в угол.

— Просто из интереса. — Мартин показал карту Коллинз. — Я столкнулся с несколькими пациентками, у которых в этой клинике были атипичные мазки. Но, читая записи Гинекологии, я не нашел упоминания теста Шиллера, биопсии или кольпоскопии...только повторные мазки. Не представляется ли это...необычным? — Филипс наблюдал за Харпером, ощущая его беспокойство. — Слушайте, я же никого не виню. Мне просто интересно.

— Я не могу ничего сказать, не видя карты, — выговорил Харпер. Он полагал, что на этом разговор закончится.

Филипс подал Харперу карту Коллинз и смотрел, как тот ее раскрывает. Когда Харпер прочел имя Кэтрин Коллинз, лицо его напряглось.

Мартин с интересом наблюдал, как тот быстро перелистывает карту — слишком быстро, чтобы что-то можно было прочесть. Дойдя до конца карты, он поднял глаза и вернул ее.

— Не знаю, что вам сказать.

— Это необычно, не так ли?

— Скажем так: я бы действовал иначе. Но мне пора возвращаться на работу. Извините. — Он прошел рядом с Филипсом, которому пришлось прижаться к стене, чтобы его пропустить.

Удивленный преждевременным окончанием разговора, Мартин смотрел, как стажер удаляется в одну из смотровых. Он не собирался придавать своим вопросам личный характер и засомневался, не прозвучало ли в них больше обвинения, чем ему представлялось. И все же реакция стажера, когда он открыл карту Кэтрин Коллинз, была странной. В этом нет никаких сомнений.

Полагая, что дальнейшие попытки продолжения разговора с Харпером не имеют смысла, Мартин возвратился к регистратору и спросил о Кристин Линдквист. Вначале Элен Коэн как будто не слышала вопроса. Когда Филипс повторил его, она отрезала, что мисс Линдквист у сестры и скоро выйдет.

Невзлюбив Кристин с самого начала, регистратор еще больше возненавидела ее теперь, когда Филипс, похоже, ею заинтересовался. Мартина, не подозревавшего о ревности Элен Коэн, университетская клиника гинекологии просто привела в невероятное замешательство.

Несколько минут спустя Кристин вышла из смотровой в сопровождении сестры. Мартин раньше видел эту сестру, вероятно, в кафетерии и запомнил ее густые черные волосы, собранные на затылке в тугой узел.

Когда женщина приблизилась к столу, он встал и услышал, как она дает регистратору указание записать Кристин на прием через четыре дня.

Кристин выглядела очень бледной.

— Мисс Линдквист, — окликнул Мартин. — Вы закончили?

— Думаю, да.

— Как насчет снимка? Вы готовы?

— Думаю, да, — повторила она.

Внезапно черноволосая сестра бросилась обратно к столу. — Извините за вопрос, о каком снимке вы говорите?

— О боковом снимке черепа, — ответил Мартин.

— Понятно. Я спросила потому, что у Кристин изменения в мазке, и нам хотелось бы, чтобы она избегала делать снимки брюшной полости и таза до нормализации мазка.

— Никаких возражений. Наше отделение интересует только голова. — Ему не доводилось слышать о наличии такой связи между мазком и диагностической рентгеновской съемкой, но это звучало резонно.

Сестра кивнула и ушла. Элен Коэн швырнула талон на прием в протянутую руку Кристин и сделала вид, что занята пишущей машинкой. — Калифорнийская сучка! — пробормотала она вполголоса.

Мартин повел Кристин прочь от суеты клиники, и через дверь они прошли в собственно госпиталь. Сразу же за пожарным выходом обстановка стала очень приятной — с клиникой не сравнить. Кристин удивилась.

— Это личные кабинеты некоторых хирургов, — пояснил Филипс, когда они шли по длинному устланному коврами коридору. На свежеокрашенных стенах даже висели выполненные маслом картины.

— А я то считала, что весь госпиталь старый и обветшалый.

— Не совсем. — Филипсу вспомнился подземный морг, сразу же ассоциировавшийся в его воображении с только что виденной клиникой гинекологии. — Скажите мне, Кристин, что Вы как пациентка думаете об университетской клинике?

— Это трудный вопрос. Я настолько ненавижу посещения Гинекологии, что вряд ли отвечу беспристрастно.

— А если сравнить с вашим прежним опытом?

— Ну, здесь все ужасно безлико, по крайней мере, так было вчера, когда я была у доктора. Сегодня я встречалась только с сестрой, и было лучше. Но ведь сегодня мне не пришлось ждать, как вчера, и нужно было только взять кровь и проверить зрение. Я не проходила нового обследования.

Слава Богу.

Они подошли к лифтам, и Филипс нажал нужную кнопку.

— У миссис Блэкмен при этом нашлось время рассказать о моем мазке. Он, очевидно, неплохой. Она сказала, что это Тип 2, он широко распространен и почти самопроизвольно приходит к норме. Она говорит, это наверное из-за эрозии шейки, и нужно делать слабый душ и избегать секса.

Прямота Кристин немного смутила Мартина. Подобно большинству врачей, он совершенно не учитывал, что его белый халат побуждает людей раскрывать свои секреты.

В рентгеновском отделе Филипс разыскал Кеннета Роббинса и поручил Кристин его заботам, попросив сделать единственный нужный ему боковой снимок черепа. Поскольку было уже больше четырех, в отделении было относительно спокойно и был свободен один из основных рентгеновских кабинетов. Роббинс сделал снимок и пошел в темную комнату, чтобы загрузить пленку в автоматическую проявочную машину. Пока Кристин ждала, Мартин расположился в основном зале у щели, откуда должна появиться пленка.

— Ты похож на кота у мышиной норы, — сказала Дениз. Она подошла сзади и застала его врасплох.

— Я и чувствую себя котом. В Гинекологии я нашел пациентку с такими же симптомами, как у Марино и других, и мне не терпится проверить, совпадает ли радиологическая картина. Как твои дневные ангиограммы?

— Очень хорошо, спасибо. Я довольна, что ты дал мне поработать самой.

— Меня благодарить не за что. Ты это заслужила.

В этот момент из щели показался край снимка Кристин; снимок вышел из валков и упал в ящик. Мартин схватил его и установил в статоскоп. Он стал водить пальцем в зоне, расположенной где-то над ухом Кристин.

— Проклятье! Ничего!

— Одумайся, — возразила Дениз. — Ты что, действительно жалеешь, что у пациентки нет патологии?

— Да, ты права. Я никому этого не желаю. Мне просто нужен случай с патологией, которую можно как следует зафиксировать.

Из темной комнаты вышел Роббинс. — Нужны еще снимки, доктор Филипс?

Мартин отрицательно покачал головой, взял снимок и пошел в комнату, где ждала Кристин. Дениз последовала за ним.

— Хорошие новости, — сказал Филипс, размахивая пленкой. — Снимок у вас нормальный. Потом он объяснил, что, если ее симптомы сохранятся, через неделю нужно бы сделать повторный снимок. Узнав номер ее телефона, он, на всякий случай, дал свой прямой телефон.

Кристин поблагодарила его и попыталась встать. Ей сразу же пришлось в поисках опоры ухватиться за стол, потому что у нее вдруг закружилась голова. Комната закружилась по часовой стрелке.

— Как вы себя чувствуете? — спросил Мартин, держа ее за руку.

— Вроде ничего, — произнесла она, моргая. — Такое же головокружение. Но теперь прошло. — Она не сказала только, что вновь ощутила знакомый отвратительный запах. Слишком странный симптом, чтобы о нем говорить. — Все в порядке. Я, пожалуй, пойду домой.

Филипс предложил найти ей такси, но она настаивала, что чувствует себя нормально. Она помахала рукой через закрывающиеся двери лифта и даже смогла улыбнуться.

— Очень хороший способ узнать номер телефона привлекательной молодой женщины, — съязвила Дениз по пути в кабинет Филипса. Повернув за угол, Мартин с облегчением увидел, что Хелен ушла. Дениз окинула взглядом кабинет и от изумления открыла рот. — Что за чертовщина?

— Ничего не говори, — попросил Филипс, пробираясь через завалы к столу. — Жизнь моя поломана, и остроумные слова тут не помогут. — Он взял оставленные Хелен записки. Как и ожидалось, были звонки Голдблатта и Дрейка с пометкой «важно». С минуту поглядев на них, он разжал руку, и два клочка бумаги плавной спиралью опустились в большую казенную корзину для бумаг.

Потом он включил компьютер и ввел снимок черепа Кристин.

— Та-ак! Как дела? — произнес Майклз, появившийся в дверях. При виде царящего в кабинете беспорядка он понял, что с утра мало что изменилось.

— Смотря что ты имеешь в виду. Если программу, то отлично. Я пропустил через нее всего несколько снимков, но она пока работает с точностью сто десять процентов.

— Чудесно, — захлопал в ладоши Майклз.

— Более чем чудесно. Фантастично! Это здесь единственная вещь, которая работает хорошо. Мне только жаль, что не хватает времени с ней поработать. Но я собираюсь остаться вечером и проработать столько снимков, сколько смогу. — Филипс увидел, что Дениз повернулась и смотрит на него. Он попытался понять выражение ее лица, но его внимание отвлек треск машинки, стремительно выдававшей сообщение. Майклз увидел это и встал позади Филипса, заглядывая через плечо. В глазах Дениз эти двое выглядели, как гордые родители.

— Это анализ снимка черепа одной молодой женщины, Кристин Линдквист. Я думал, у нее такие же изменения, что у других пациенток, о которых я тебе говорил. Но у нее их нет.

— А что ты так цепляешься за это одно отклонение? По мне, так ты бы лучше тратил время на саму программу. Потом у тебя будет время для таких исследовательских забав.

— Ты не знаешь врачей. Когда мы выпустим этот маленький компьютер на ничего не подозревающую медицинскую общественность, это будет почище столкновения средневековой католической церкви с астрономией Коперника.

Если мы будем в состоянии предъявить найденный программой новый радиологический симптом, то добиться признания станет намного легче.

Принтер умолк, и Филипс оторвал лист. Он быстро пробежал текст глазами, затем вернулся к центральному абзацу. — Не могу поверить. — Он схватил снимок и вновь вставил в статоскоп.

Прикрыв руками большую часть снимка, он оставил открытой небольшую область в задней части черепа. — Вот оно! Господи! Я знал, что у нее те же симптомы. Программа запомнила те снимки и смогла обнаружить этот очень мелкий образчик того же изменения.

— И мы считали его слабым на других снимках, — произнесла Дениз, глядя через плечо Филипса. — Оно охватывает только затылок, а не теменную или височную часть.

— Возможно, это просто более ранний этап заболевания, — предположил Филипс.

— Какого заболевания? — спросил Майклз.

— Мы точно не знаем, у нескольких пациенток с таким же изменением плотности предполагается множественный склероз. Это простая догадка.

— Я ничего не вижу, — признался Майклз. Он почти уткнулся в снимок лицом, но безрезультатно.

— Это отличие в структуре. Чтобы его уловить, нужно знать нормальную структуру. Поверь мне, изменение есть. Программа не придумала его. Завтра я позову эту пациентку и проверю именно эту область. Возможно, если снимок будет лучше, ты сможешь рассмотреть.

Майклз признал, что его мнение по поводу изменения критического значения не имеет. Отказавшись от предложения поужинать в госпитальном кафетерии, Майклз извинился и встал. От дверей он еще раз попросил Мартина больше пропускать старых снимков через компьютер, поскольку программа, вполне возможно, будет находить разные новые радиологические признаки; если Филипс будет тратить время на исследование только этого изменения, то программа так и останется неотлаженной. Помахав в заключение рукой, Майклз отбыл.

— А он нетерпелив, — заметила Дениз.

— И не без оснований. Он мне сегодня сказал, что для работы с этой программой они спроектировали новый процессор с большим объемом памяти. Он, видимо, скоро будет готов. И тогда только я буду их задерживать.

— Так ты намерен работать вечером?

— Конечно. — Мартин посмотрел в лицо Дениз и впервые заметил, как она устала. Она почти не спала прошлой ночью и сегодня работала весь день.

— Я надеялся, что ты зайдешь ко мне поужинать и закончить то, что начали прошлой ночью.

Она специально придавала своим словам чувственное звучание, и Мартин легко на это поддавался. Сексуальное проявление чудесно сняло бы все раздражения и огорчения дня. Но он знал, что еще есть работа, а Дениз слишком много для него значит, чтобы просто воспользоваться ею, как он, будучи интерном, использовал сестер для снятия напряжения.

— Мне нужно немного нагнать, — ответил он наконец. — А ты могла бы пойти домой пораньше. Я позвоню и, возможно, подойду потом.

Но Дениз упорно не желала уходить, пока он не проработает описания всех ангиограмм и дневных томограмм, продиктованные сотрудниками Нейрорадиологии. Даже если его имя не стояло под описаниями, Филипс проверял все, что делалось в отделении.

Было уже без четверти семь, когда они отодвинули стулья и встали, чтобы размяться. Мартин повернулся к Дениз, но она спрятала лицо.

— Что такое?

— Не хочу, чтобы ты меня видел в таком ужасном состоянии.

Недоверчиво качая головой, он попытался поднять ей подбородок, но она оттолкнула его руку. Удивительно, как в течение нескольких секунд после выключения статоскопа она из поглощенного делом ученого превратилась в нежную женщину. На взгляд Мартина, она выглядела усталой, но от этого нисколько не менее привлекательной. Он попытался это ей втолковать, но она не поверила. Быстро его поцеловав, Дениз сказала, что идет домой, чтобы принять ванну, и надеется его позже увидеть. И скрылась, как улетела.

Мартин некоторое время приходил в себя. Дениз полностью лишала его разума. Он был влюблен и знал это. Он отыскал и набрал номер телефона Кристин, но ответа не было. Тогда он решил заняться проверкой переписки, пока будет ужинать в кафетерии.

Когда он покончил с диктовкой и перепиской, было девять пятнадцать. За это время он успел пропустить через идеально работавший компьютер еще двадцать пять старых снимков. При этом Рэнди Джекобс совершал регулярные рейсы в хранилище. Он относил обработанные, но заодно принес еще несколько сотен, и в кабинете Филипса царил еще больший беспорядок, чем раньше.

С аппарата на своем столе Филипс вновь набрал номер Кристин. Она ответила со второго гудка.

— Мне неловко об этом говорить, — начал он, — но при более внимательном изучении вашего снимка выяснилось, что есть небольшая область, которую нужно проверить получше. Я надеюсь, вы сможете зайти еще раз, скажем, завтра утром?

— Только не утром. Я не была на занятиях два дня подряд. Не хотелось бы больше пропускать.

Договорились на три тридцать. Мартин заверил ее, что ждать не придется. Ей следует сразу зайти к нему в кабинет.

Положив трубку, Филипс откинулся на спинку стула и стал вспоминать события дня. Разговоры с Маннергеймом и Дрейком вызывали раздражение, но они, по крайней мере, соответствовали личностям этих людей.

Другое дело — разговор с Голдблаттом. Филипс не ждал такой обиды от человека, которого он считал своим учителем. Мартин был совершенно уверен, что именно благодаря Голдблатту был четыре года назад назначен заместителем заведующего Нейрорадиологией. Одно с другим не вяжется. Если же поведение Голдблатта связано с его отрицательным отношением к компьютеру, то ожидающие их с Майклзом трудности больше, чем они предполагали. При этой мысли Мартин выпрямился на стуле и стал искать список пациенток с потенциально новым радиологическим симптомом. Подтверждение нового диагностического метода становится еще важнее. Он нашел список и внес в него Кристин Линдквист.

Даже с учетом неприязни Голдблатта к новому компьютеру, его поведение все равно непонятно. Оно наводит на мысль о сговоре с Маннергеймом и Дрейком, а если Голдблатт сошелся с Маннергеймом, значит, происходит что-то неординарное. Что-то очень странное.

Мартин схватил свой список: Марино, Лукас, Коллинз, Маккарти и Линдквист. Против Маккарти написано: «нейрохирургическая лаборатория». Если Маннергейм хитер, нужно и самому проявить хитрость. Филипс вышел из сумрачного кабинета в ярко освещенный коридор. У кабинетов флюороскопии он увидел то, что искал: тележки уборщиков.

Часто оставаясь на работе допоздна, Мартин много раз встречался с уборщиками. В нескольких случаях они убирали в его кабинете при нем и шутили, что он тайно здесь живет под столом. Эта интересная группа состояла из двух мужчин в возрасте между двадцатью и тридцатью, белого и чернокожего, и двух женщин постарше, пуэрториканки и ирландки. Филипс хотел поговорить с ирландкой. Она работала в Центре четырнадцать лет и номинально являлась у них старшей.

Филипс нашел их в одном из кабинетов флюороскопии; у них был перерыв. — Слушай, Дорогуша, — обратился к женщине Мартин. Это было ее прозвище — так она сама всех называла. — Ты можешь попасть в исследовательскую лабораторию Нейрохирургии?

— В этом госпитале я могу попасть куда угодно, кроме шкафов с наркотиками, — гордо ответила Дорогуша.

— Чудесно. У меня к тебе предложение, от которого ты не сможешь отказаться. — Дальше он сказал, что хочет на пятнадцать минут позаимствовать у нее ключ, чтобы взять на рентген образец из лаборатории нейрохирургии. А за это обещал ей бесплатно сделать томограмму.

Дорогуша смеялась целую минуту. — Мне не полагается этого делать, но для Вас... Только верните до того, как мы уйдем из Радиологии. Так что у Вас двадцать минут.

В Уотсоновские исследовательские лаборатории Филипс пошел через тоннель. Кабина лифта ждала на пустынной площадке, он сразу вошел и нажал нужный этаж. Посреди загруженного медицинского центра в многолюдном большом городе Мартин ощутил себя заброшенным и одиноким. Исследовательские лаборатории работали с восьми до пяти, и сейчас в здании было пусто. Слышно было только гудение ветра в шахте лифта.

Двери открылись, и он вступил в слабо освещенный вестибюль.

Миновав противопожарную дверь, он оказался в длинном коридоре, проходящем через все здание. Для экономии энергии почти все лампы были погашены.

Дорогуша дала ему не ключ, а всю связку с медным кольцом, и теперь ключи бренчали в пустынной тишине.

Дверь нейрохирургической лаборатории была третья справа, близко к концу коридора; приближаясь к ней, Мартин внутренне напрягся. Дверь металлическая, в центре ее панель матового стекла. Оглянувшись через плечо, он осторожно вставил ключ. Дверь отворилась. Он попробовал посмеяться над своим ощущением тревоги, но без особого успеха. Его нервозность росла несоразмерно тому, что он делал. Он пришел к выводу, что грабитель он никудышный.

Выключатель щелкнул несообразно громко. Громадную лабораторию залил свет множества люминесцентных ламп. На половину длины помещения тянулись два лабораторных стола с раковинами, газовыми горелками и полками лабораторного стекла. В дальнем конце располагалась зона операций над животными — современная операционная, только чуть меньших размеров. Здесь были операционные светильники, небольшой операционный стол и даже анестезионный аппарат. Разделительной перегородки не было, границы операционной определялись только по плитке, которой были выложены ее стены.

Вся эта обстановка производила внушительное впечатление и служила свидетельством способностей Маннергейма в части добывания средств на исследования.

Филипс не имел понятия, где может храниться мозг; решив, что существует, возможно, целая коллекция, он заглядывал только в большие шкафы. Ничего не найдя, он обратил внимание на еще одну дверь вблизи операционной. Прильнув к панели из прозрачного стекла с заложенной внутри проволочной сеткой, он всматривался в простирающуюся за ней темноту. Сразу за дверью Филипсу удалось рассмотреть стеллажи, уставленные стеклянными банками; в некоторых, погруженный в консервант, лежал мозг.

Волнение Мартина нарастало с каждой секундой. Только бы найти мозг Маккарти и тут же уйти. Он толчком открыл дверь и стал лихорадочно шарить взглядом по наклейкам. В нос ему ударила тяжелая вонь: слева в темноте можно было различить контуры клеток с животными. Но его волновали только банки с наклейками, в которых указано имя, номер и дата. Поняв, что дата относится к смерти пациента, Филипс быстро пошел вдоль длинного ряда банок. Свет в помещение проникал только через стеклянную панель двери, поэтому ему с каждым шагом приходилось склоняться к банкам все ближе.

Наклейку с именем Маккарти он обнаружил в дальнем конце, у противоположной двери.

Филипс протянул руку к банке и внезапно окаменел от леденящего кровь вопля, который заполнил всю комнату. За этим последовал звон металла о металл. У Филипса подкосились ноги; пытаясь как-то защитить себя, он обернулся и ударился плечом о стену. Еще один вопль потряс воздух, но нападения не последовало. У самого лица Мартин увидел глаза посаженной в клетку обезьяны. Животное было в полной ярости. Глаза его горели, как угли.

Губы злобно раздвинуты, в оскаленной пасти не хватает двух зубов, сломанных в тщетной попытке перекусить стальные прутья клетки. Из головы, как многоцветные спагетти, торчат электроды.

Филипс понял, что это одно из животных, превращенных Маннергеймом и его парнями в визжащих монстров. Все в Медицинском центре знали, что последним увлечением Маннергейма была попытка найти в мозгу участок, связанный с реакцией ярости. Тот факт, что, по мнению других исследователей, существует несколько таких центров, Маннергейма не останавливал.

Немного приспособившись к скудному освещению, Филипс увидел, что клеток много. В них были заключены обезьяны с самыми разнообразными увечьями головы. У некоторых всю затылочную часть заменяла плексигласовая полусфера, из которой торчали сотни погруженных в мозг электродов.

Несколько обезьян вели себя вяло, как после пресечения лобной доли мозга.

Оттолкнувшись от стены, Филипс выпрямился. Не спуская глаз с разъяренного животного, которое продолжало вопить и с грохотом потрясать клетку, он поднял банку с частично препарированным мозгом Маккарти. За ней лежало несколько перетянутых резинкой слайдов. Филипс взял и их. Он собрался уходить и в этот момент услышал, как открылась и закрылась наружная дверь лаборатории... потом приглушенные шумы.

Мартин растерялся. Держа банку, слайды и связку ключей, он открыл заднюю дверь вивария. Перед ним уходили вниз бесконечные изломы пожарной лестницы. Он остановился, поняв, что бегство бессмысленно. Придержав дверь, чтобы она, закрываясь, не хлопнула, Мартин вернулся в лабораторию.

— Доктор Филипс, — испуганно произнес охранник. Это был Питер Хобоньян. Он играл в одной из баскетбольных команд Медцентра и не раз беседовал с Филипсом по вечерам. — Что вы здесь делаете?

— Хотел перекусить, — ответил Мартин с серьезным видом и показал банку.

— А-а-а. — выдохнул Хобоньян, глядя в сторону. — До работы здесь я думал, что только психиатры чокнутые.

— Ну, а если серьезно, — набрался духу Филипс, понемногу двигаясь на ватных ногах, — я собираюсь сделать снимок этого экспоната. Планировал сделать это раньше, но не успел... — Он кивнул другому охраннику, который был ему незнаком.

— Нужно нам сообщать, когда сюда идете, — сказал Хобоньян. В этом здании уже нескольким микроскопам поприделывали ноги, и мы стараемся присматривать построже.

Филипс попросил одного из работавших вечером лаборантов в промежутке между травмами Неотложной зайти в Нейрорадиологию для совета. Он безуспешно пытался сделать снимок частично препарированного мозга Маккарти, который он уложил на бумажную тарелку. Как он ни старался, хороших снимков не получалось. На всех пленках трудно было рассмотреть внутреннюю структуру. Филипс пытался снизить напряжение, но это не помогало. Лаборант бросил взгляд на мозг и позеленел. После его ухода Мартин, наконец, понял, в чем дело. Хотя мозг хранился в формальдегиде, его внутренняя структура, очевидно, успела настолько разрушиться, что радиологическое разрешение не обеспечивалось. Погрузив мозг обратно в банку, Филипс с банкой и слайдами отправился в Патологию.

Лаборатория была не заперта, но никого не было. Если кому-нибудь вздумается красть микроскопы, то пусть идут сюда. Он открыл дверь в секционный зал. Тоже никого. Идя вдоль длинного центрального стола с целой батареей микроскопов и стоящих рядом с ними диктофонов, Филипс вспомнил, как впервые рассматривал свою собственную кровь. Он вновь ощутил боязнь выявления лейкемии. Годы учебы в институте были полны воображаемыми болезнями, которыми Мартин поочередно страдал.

В глубине комнаты он нашел бунзеновскую горелку, на которой в химическом стакане кипятилась вода. Расположив на столе банку и слайды, он стал ждать. Ожидание было недолгим. В лабораторию вразвалку вошел неимоверно толстый стажер Бенджамин Барнс. Рассчитывая на отсутствие посторонних, он в дверях продолжал застегивать молнию на ширинке.

Филипс назвал себя и попросил Барнса об одолжении.

— Какое еще одолжение? Я хочу закончить вскрытие и убраться отсюда.

— У меня здесь несколько слайдов. Не могли бы вы взглянуть на них?

— Здесь полно микроскопов. Почему вы не смотрите сами?

Слишком бесцеремонное обращение со штатным сотрудником, пусть даже из другого отделения, но Мартин заставил себя подавить раздражение. — Столько лет этим не занимался. А потом, это мозг, тут я никогда не был силен.

— Лучше бы дождаться утром невропатолога.

— Да мне нужна самая первичная оценка.

Филипс всегда считал толстяков неприветливыми, и патолог подтверждал это мнение.

Барнс неохотно взял слайды и вложил один из них в микроскоп.

Просмотрев его, вставил другой. На все слайды потребовалось около десяти минут.

— Интересно, — сказал он. — Вот, посмотрите на это. — Он подвинулся, чтобы Филипс мог видеть.

— Видите эту светлую область?

— Ага.

— Здесь раньше была нервная клетка.

Филипс поднял взгляд на Барнса.

— На всех этих слайдах с красными отметками есть области, в которых нейроны либо отсутствуют, либо находятся в плохом состоянии, — пояснил стажер. — Интересно, что воспаления почти или совсем нет. Не имею понятия, что это. Я бы описал это как многоочаговую дискретную гибель нейронов с неизвестной этиологией.

— И никаких догадок по поводу причины?

— Совершенно.

— А если множественный склероз?

Стажер сделал гримасу, наморщив лоб. — Может быть. При множественном склерозе иногда встречаются поражения серого вещества, хотя обычно все поражения локализованы в белом веществе. Но они выглядят не так.

Воспаление сильнее. Для уверенности я бы сделал миелиновую пробу.

— А кальций? — спросил Филипс. Филипс знал, что на плотность снимка влияет не так много факторов, но кальций относится к их числу.

— Я не заметил никаких признаков кальция. Опять же нужна проба.

— Еще одна вещь. Хорошо бы сделать слайды с затылочной доли. — Он постучал пальцем по верху стеклянной банки.

— Вы по-моему просили меня посмотреть несколько слайдов.

— Да, конечно. Я и не прошу смотреть мозг — только сделать срез. — У Мартина был тяжелый день, и он не был готов к общению с ленивым стажером-патологом.

Барнсу хватило здравого смысла не продолжать разговор. Он взял банку и побрел в секционный зал. Филипс пошел за ним. Хирургической ложкой Барнс достал мозг из формальдегида и положил рядом с раковиной на стол из нержавеющей стали. Взяв один из больших секционных ножей, он подождал, пока Филипс покажет нужную область. Потом срезал несколько сантиметровых слоев и положил их в парафин.

— Срезы будут готовы завтра. Какие нужны пробы?

— Все, какие знаете. И последнее. Вы знаете препаратора, который по ночам работает в морге?

— Вы имеете в виду Вернера?

Филипс кивнул.

— Слабо. Он немного странный, но надежный и хороший работник. Он здесь уже много лет.

— Как думаете, он берет взятки?

— Понятия не имею. А за что ему могут их давать?

— За все. Гипофиз для гормона роста, золотые зубы, особые услуги.

— Не знаю. Но я бы не удивился.

После неприятного происшествия в нейрохирургической лаборатории Филипс чувствовал себя особенно неуверенно, идя по красной линии в подвале к моргу. Громадное темное пещерообразное помещение перед моргом выглядело идеальной сценой для каких-нибудь средневековых ужасов. Кварцевое окошко в двери печи светилось в темноте, как глаз циклопического чудовища.

— Господи, Мартин! Что с тобой происходит? — произнес Филипс вслух, стараясь себя подбодрить. Морг выглядел так же, как накануне вечером. Висящая на проводах осветительная арматура без ламп придавала обстановке странный неземной вид. Ощущался слабый запах разложения. Дверь рефрижератора была отворена, и оттуда проникали наружу отблески света и струился холодный туман.

— Вернер! — позвал Филипс. Голос его отразился от старых стен, покрытых плиткой. Филипс вошел в комнату, и дверь за ним немедленно закрылась. — Вернер! — Тишину нарушал только капающий кран. Филипс осторожно приблизился к рефрижератору и заглянул внутрь. Вернер мучился с одним из трупов. Тот, очевидно, упал с каталки, и теперь Вернер поднимал обнаженный негнущийся труп и неловко пытался вернуть его на место. Ему не помешала бы помощь, но Филипс стоял на месте и наблюдал. Когда Вернеру удалось положить тело на каталку, Мартин вошел в рефрижератор.

— Вернер! — голос Мартина звучал, как деревянный.

Препаратор слегка присел и поднял руки, как лесной зверь, готовый к нападению. Филипс его напугал.

— Я хочу с вами поговорить. — Филипс решил разговаривать авторитетно, но голос звучал слабо. — Я понимаю ваше положение и не собираюсь создавать неприятностей, но мне нужна некоторая информация.

Узнав Филипса, Вернер расслабился, но не пошевелился. Видны были только вырывавшиеся при дыхании облачка пара.

— Мне необходимо найти мозг Лизы Марино. Мне безразлично, кто и с какой целью его взял. Я просто хочу получить возможность посмотреть его в связи с проводимым исследованием.

Вернер был подобен статуе. Если бы не видимые свидетельства дыхания, его можно было принять за один из трупов.

— Послушайте, — сказал Мартин. — Я заплачу. — Ему еще ни разу в жизни не доводилось никого подкупать.

— Сколько? — спросил Вернер.

— Сто долларов.

— Я ничего не знаю о мозге Марино.

Филипс смотрел на застывшие черты препаратора. В этих обстоятельствах он чувствовал себя бессильным. — Хорошо, если вспомните, позвоните мне на рентген. — Он повернулся и вышел, но в коридоре поймал себя на том, что бежит, направляясь к лифтам.

Войдя в подъезд многоквартирного дома Дениз, Филипс стал просматривать таблички с именами. Он примерно знал, где ее квартира, но квартир было так много, что ему всегда приходилось немного поискать. Он нажал черную кнопку и, держа руку на дверной ручке, ждал, когда откроется электрический замок.

В здании стоял такой запах, как будто все жарили на ужин лук.

Филипс пошел по лестнице. В доме был лифт, но, если внизу его не было, то ждать приходилось долго. Дениз жила всего на третьем этаже, и Филипс был не прочь подняться пешком. Но на последнем марше он начал понимать, насколько сильно устал. День был долгим и тяжелым.

С Дениз вновь произошла метаморфоза. Она больше не выглядела усталой; по ее словам, она немного вздремнула после ванны. Ее блестящие волосы, не стесненные заколкой, ниспадали мягкими волнами. Она была в розовом атласном лифчике и таких же трусиках, оставлявших воображению требуемый простор. Усталость Мартина немного прошла. Он всегда восхищался ее способностью сбрасывать деловитую госпитальную оболочку, хотя и понимал, что для такого следования своим женским фантазиям ей требовалась большая уверенность в своих интеллектуальных способностях. Редкое и восхитительное соответствие.

Они обнялись у двери и, не говоря ни слова, рука об руку прошли в спальню. Мартин мягко опустил ее на постель. Вначале она просто повиновалась, наслаждаясь его пылким нетерпением, потом и она загорелась, и ее страсть не уступала его страсти, пока они оба не излились во взаимном самовыражении.

Некоторое время они лежали рядом, просто ощущая свою близость и стараясь сохранить в себе доставленное друг другу наслаждение. Потом Мартин приподнялся и, опершись на локоть, стал повторять пальцем очертания ее искусно вылепленного носа и губ.

— Мне кажется, наши отношения совершенно выходят из-под контроля, — сказал он, улыбаясь.

— Согласна.

— Эти симптомы у меня наблюдаются уже пару недель, но только в последние два дня я поставил точный диагноз. Я тебя люблю, Дениз.

Никогда еще это слово не значило для Дениз столь много. Мартин раньше не затрагивал любовь, даже когда говорил, как ему нравится Дениз.

Они поцеловались, чуть соприкасаясь губами. Слова не требовались, но они раскрывали новые стороны их близости.

— Я в какой-то мере боюсь признаваться тебе в любви, — произнес Мартин после недолгого молчания. — Медицина разрушила мой прежний союз, и я опасаюсь повторения.

— Я не опасаюсь.

— Она держит человека заложником, постоянно повышая свои требования.

— Но я эти требования понимаю.

— Я не уверен, что понимаешь. Пока нет, — ответил Мартин. Он чувствовал, насколько свысока это звучит, но знал также и то, что на данном этапе медицинской карьеры Дениз невозможно будет убедить в том, что руководство отделением делает повседневные занятия медициной таким же беличьим колесом, как любой другой бизнес. Кроме того, Филипс не забывал об отношении Голдблатта к их связи, так что беспокоился он не без оснований.

— Думаю, я понимаю больше, чем тебе кажется. Я полагаю, ты после развода изменился. В то время ты, видимо, полагал, что сможешь в основном реализовать себя в медицине. Теперь, мне кажется, все изменилось и ты понимаешь, что основное удовлетворение будешь получать в межличностных отношениях.

Они помолчали. Мартин был поражен тем, насколько хорошо она его понимает. Молчание нарушила Дениз. — Мне только одно непонятно: если уж тебе так интересна жизнь вне стен госпиталя, то почему бы не сбавить немного темп исследований?

— Потому что это ключ к моей свободе, — сказал Мартин, прижимая ее к себе. — Ты стала залогом моей самореализации, а исследования дадут мне возможность добиться всего в медицине и одновременно больше иметь времени для тебя.

Они поцеловались с ощущением прочности своих чувств друг к другу.

Так они лежали, обнявшись, пока не ощутили, что дневная усталость все же сказывается и пришло время уснуть.

Пока Дениз ходила чистить зубы, мысли Мартина вновь вернулись к таинственному исчезновению Линн Энн. Взглянув на закрытую дверь ванной, он решил быстренько позвонить в госпиталь и напомнить сестре, что Линн Энн поступила через Неотложную и сразу же была переведена. Сестра вспомнила этот случай, потому что сведения о переводе поступили сразу же после того, как она закончила оформление приемных документов. На вопрос о том, куда переведена пациентка, сестра ответила, что не помнит. Филипс поблагодарил и положил трубку.

В постели он свернулся калачиком и прижался к спине Дениз, но заснуть не мог. Он начал ей рассказывать о неприятном моменте с обезьянами с торчащими из головы электродами, спросил, считает ли она, что получаемая Маннергеймом информация стоит таких жертв. Уже засыпавшая Дениз пробормотала что-то нечленораздельное, а в перевозбужденном сознании Мартина вновь всплыло посещение университетской клиники гинекологии.

— Эй, ты когда-нибудь была в госпитальной клинике гинекологии? — Он приподнялся и, опираясь на локоть, повернул Дениз на спину. Она проснулась.

— Нет, не была.

— Я там был сегодня, и у меня возникло странное ощущение.

— Что ты имеешь в виду?

— Не знаю. Это трудно выразить, правда, я мало бывал в гинекологических клиниках.

— Очень интересные заведения, — произнесла Дениз саркастически и опять легла на бок, отвернувшись от Мартина.

— А ты не могла бы проверить это?

— Ты имеешь в виду, как пациентка?

— Все равно как. Мне бы хотелось знать твое мнение о персонале.

— Ну, я чуть запоздала с ежегодным осмотром. Думаю, можно его пройти там. Может быть, прямо завтра.

— Спасибо. — Мартин, наконец, стал устраиваться спать.

Глава 11

Было уже больше семи, когда Дениз, проснувшись, потянулась к будильнику. Ужасно! Она так привыкла, что Мартин поднимается в шесть, что не заводила будильник, когда он ночевал у нее. Откинув одеяло, она побежала в ванную и влезла под душ. Филипс только успел увидеть ее голую спину.

Приятно начинать день с такой чудесной картины.

Позднее вставание было для Филипса намеренным жестом отрицания прошлой жизни, и он с удовольствием вытянулся в теплой постели. Он подумал, не поспать ли еще, но решил, что будет лучше принять душ вместе с Дениз.

В ванной выяснилось, что Дениз уже собирается выходить и не расположена к шалостям. Войдя в кабину, он загородил ей дорогу, и она с раздражением напомнила, что в восемь-ноль-ноль ей нужно представить снимки.

— А почему бы не заняться снова сексом? — проворковал Мартин. — Я тебе дам медицинскую справку на опоздание.

Дениз набросила ему на голову мокрую банную салфетку и вышла на коврик перед ванной. Вытираясь, она разговаривала с Филипсом под шум воды. — Если ты закончишь в приличное время, я к вечеру приготовлю обед.

— Взяток не беру, — крикнул Мартин. — Мне нужно узнать, что думает Патология о срезах мозга Маккарти, а потом я хочу еще сделать несколько политомограмм и компьютерную томограмму Кристин Линдквист. Кроме того, мне нужно пропустить через компьютер кучу старых черепных снимков.

Сегодня все силы брошены на исследование.

— А ты упрям.

— Упорен, — поправил Мартин.

— Когда, по-твоему, мне нужно идти в клинику?

— Чем раньше, тем лучше.

— О'кей. Запланируем на завтра.

Пока Дениз сушила волосы феном, разговаривать было невозможно.

Филипс вышел из душа и побрился одним из ее одноразовых лезвий. Вдвоем в тесной ванной комнате им пришлось исполнять сложные маневры.

Склонившись к зеркалу, чтобы сделать глаза, она спросила:

— Чем же, по-твоему, вызвано изменение плотности на этих снимках?

— Я действительно не знаю, — ответил Филипс, пытаясь обуздать свои густые светлые волосы. — Именно поэтому я и взял в Патологии срезы.

Дениз отклонилась назад, оценивая результат своих усилий. — Похоже, что прежде всего нужно ответить на этот вопрос, а не связывать изменения с определенным заболеванием типа множественного склероза.

— Ты права. Идея множественного склероза возникла из карт.

Выстрел наугад. А знаешь что? Ты сейчас подала мне еще одну идею.

Филипс вошел в старое здание мединститута из тоннеля. Вход с улицы давно уже был закрыт. Поднимаясь по лестнице в вестибюль, он с удивительной нежностью вспоминал тот период своей жизни, когда будущее было полно надежд. Подойдя к знакомым дверям из темного дерева с потертыми панелями красной кожи, он остановился. Поверх выполненной четкими буквами таблички «Медицинский институт» была небрежно прибита неровная доска. Ниже на приколотой чертежными кнопками картонке было написано: «Медицинский институт находится в Бюргеровском здании».

За исключением солидных старых дверей, все вокруг выглядело заброшенным. Старый вестибюль бы порушен, дубовые панели продали с аукциона. Средства на ремонт иссякли еще до того, как закончилось это разрушение.

По тропинке, проложенной среди обломков и огибающей нечто, бывшее когда-то справочной будкой, он вышел к изогнутой лестнице. По ту сторону вестибюля виднелся закрытый вход с улицы. Двери были соединены цепью.

Целью Филипса был амфитеатр Барроу. Подойдя к нему, он обнаружил новую табличку с надписью «Отделение Вычислительной техники, Отдел Искусственного Интеллекта». Открыв дверь, он подошел к ограждению из стальных труб и заглянул вниз в полукруглую аудиторию. Сиденья оттуда были убраны. Отдельными группами на всяческих подставках располагались самые разнообразные агрегаты. В самом низу находились две больших установки, собранных подобно доставленному в кабинет Филипса небольшому процессору. На одной из них работал молодой человек в халате с короткими рукавами. В одной руке у него был паяльник, другой он держал провод.

— Что вы хотите? — крикнул он.

— Я ищу Вильяма Майклза!

— Его еще нет. — Молодой человек положил все и поднялся к Филипсу. — Ему передать что-нибудь?

— Скажите только, чтобы позвонил доктору Филипсу.

— Так вы доктор Филипс! Рад вас видеть. Я Капл Рудман, один из выпускников доктора Майклза. — Рудман протянул руку через ограждение.

Филипс пожал ее, глядя на внушительные установки.

— Вы здесь основательно устроились. — Мартин никогда раньше не бывал в компьютерной лаборатории и не представлял себе, насколько она обширна. — От этого помещения у меня возникает странное чувство, — признался он. — Я здесь учился в мединституте и в шестьдесят первом в этой аудитории слушал микробиологию.

— Ну, мы, по крайней мере, нашли ей полезное применение. Если бы не кончились деньги на ремонт мединститута, нам, скорее всего, ничего не досталось бы. А для работы с компьютерами это место идеально — никого вокруг.

— А микробиологические лаборатории за амфитеатром целы?

— Конечно. Мы даже используем их для исследования памяти.

Полностью изолированы. Уверен, вы себе не представляете, насколько развит шпионаж в компьютерной области.

— Вы правы, — ответил Филипс, и в это время раздался настойчивый звук его аппарата индивидуального вызова. Он отключил сигнал и спросил:

— Вам известно что-нибудь о программе чтения снимков черепа?

— Конечно. Это же прототип нашей программы искусственного интеллекта. Мы все с ней хорошо знакомы.

— А, так может быть вы сможете ответить на мой вопрос. Я хотел спросить Майклза, нельзя ли отдельно вывести программу анализа плотностей.

— Конечно, можно. Просто запросите компьютер. Эта штука разве что чистить ботинки не умеет.

К восьми пятнадцати работа в Патологии была в полном разгаре. Все места за длинным столом с микроскопами были заняты стажерами. Пятнадцать минут назад из Хирургии начали прибывать срезы. Мартин нашел Рейнолдса в его маленьком кабинете — тот сидел перед сложным микроскопом с закрепленной наверху 35-миллиметровой камерой для фотографирования рассматриваемых объектов.

— Выкроишь минутку?

— Конечно. Кстати, я как раз смотрел срезы, которые ты принес вчера вечером. Бенджамин Барнс утром отдал их мне.

— Приятный малый, — произнес Мартин с сарказмом.

— Он неуживчив, но для Патологии это отличный стажер. И потом, мне приятно иметь его рядом. Начинаю чувствовать себя худым.

— И что ты нашел на слайдах?

— Очень интересно. Хочу показать их кому-нибудь из Невропатологии, сам я не знаю, что это такое. Фокальные нервные клетки либо исчезли, либо находятся в плохом состоянии — ядро темное, распадающееся.

Воспаления почти или совсем нет. Но самое интересное то, что разрушение нервных клеток ограничивается тонкими трубками, перпендикулярными поверхности мозга. Я ничего подобного не встречал.

— А всякие там пробы? Что они показывают?

— Ничего. Ни кальция, ни тяжелых металлов, если тебя интересует это.

— Тогда из того, что ты видишь, на рентгеновском снимке ничего не обнаружится?

— Абсолютно ничего. Уж, конечно, не микроскопические трубки погибших клеток. Барнс говорит, ты упоминал множественный склероз. Никаких вариантов. Изменения миелина отсутствуют.

— А если просто навскидку, какой ты бы предложил диагноз?

— Это сложно. Вирус, я думаю. Но уверенности нет. Эта штука выглядит странно.

К моменту возвращения Филипса в кабинет Хелен устроила на него настоящую засаду. Она вскочила и пыталась преградить дорогу, держа кипу телефонных сообщений и писем. Но Филипс сделал обманное движение влево и, улыбаясь, обошел ее справа. Ночь с Дениз изменила все его отношение к окружающему.

— Где вы были? Уже почти девять! Хелен начала читать сообщения, а он в это время рылся на столе в поисках снимка черепа Лизы Марино. Снимок лежал под госпитальными картами, а те — под основным списком снимков. Зажав снимок под мышкой, Филипс подошел к маленькому компьютеру и включил его. К досаде Хелен, он начал набирать информацию на вводной машинке. От машины требовалось вывести подпрограмму анализа плотностей.

— Дважды звонила секретарша доктора Голдблатта, — сообщила Хелен, — и вы должны позвонить, как только появитесь.

Выходное устройство заработало и спросило Мартина, в какой форме ему нужна подпрограмма: цифровой или аналоговой. Этого Филипс не знал, поэтому заказал обе. Принтер велел вставить снимок.

— Кроме того, — продолжала Хелен, — звонил доктор Клинтон Кларк — не секретарь, а сам доктор. Разговаривал очень сердито. Просил позвонить. И мистер Дрейк просит позвонить.

Принтер заработал и начал выплевывать одну заполненную цифрами страницу за другой. Филипс следил с нарастающим беспокойством. Похоже было, что у машины произошел какой-то нервный срыв.

Хелен повысила голос, чтобы перекрыть быстрое стаккато принтера. — Звонил Вильям Майклз, сожалел, что отсутствовал во время вашего неожиданного визита в компьютерную лабораторию. Просил позвонить. Звонили из Хьюстона по поводу председательства в секции Нейрорадиологии на национальной конференции. Сказали, что им нужно знать сегодня. Посмотрим, что еще.

Пока Хелен перебирала свои бумаги, Филипс поднимал невразумительные метры компьютерной распечатки с тысячами цифр. Принтер, наконец, перестал выдавать цифры и нарисовал боковую проекцию черепа с буквенными кодами различных зон. Филипсу стало ясно, что по буквенному коду можно найти лист, соответствующий нужной области. Но распечатка на этом не кончилась. Дальше пошли схемы различных областей черепа с изображением плотностей разными оттенками серого цвета. Это была аналоговая распечатка, на нее смотреть было легче.

— Ах, да, — вновь вступила Хелен, — вторая ангиография сегодня весь день не будет работать, там монтируют новое устройство для зарядки пленки.

В это время Филипс вообще не слышал Хелен. Сравнивая области на аналоговой распечатке, Мартин обнаружил, что в измененных областях общая плотность ниже, чем в окружающих областях без изменений. Это было неожиданно — хотя изменения были слабыми, у него было ошибочное впечатление, что плотность здесь выше. Глядя на цифровую распечатку, он понял причину. В цифровой форме была хорошо видна большая разница в соседних цифрах, из-за нее казалось, что на снимке видны мелкие крапинки кальция или какого-то другого плотного материала. Но машина говорит, что области изменений менее плотны или более светлы по сравнению с нормальной тканью, через которую рентгеновские лучи легче проходят. Филипс вспомнил о виденных в Патологии погибших нервных клетках, но этого явно недостаточно для поглощения лучей. Эту тайну Филипс объяснить не мог.

— Посмотрите, — показал он Хелен цифровую распечатку. Хелен кивнула, как бы понимая.

— Что это означает? — спросила она.

— Не знаю, если только... — он вдруг остановился.

— Если только что?

— Дайте мне нож. Любой нож. — Голос Филипса звучал взволнованно.

Хелен, поражаясь странностям босса, взяла нож из масленки рядом с кофейником. Возвратившись в кабинет, она от неожиданности поперхнулась.

Филипс вынул из банки с формальдегидом человеческий мозг и клал его на газету; при этом извилины блестели в свете от статоскопа. Борясь с подступившей тошнотой, Хелен смотрела, как Филипс отрезает от затылочной части неровный ломтик. Он положил мозг обратно в формальдегид и бросился к двери, неся ломтик мозга на газете.

— И кроме того, жена доктора Томаса ждет вас в кабинете миелографии, — сказала Хелен, видя, что Филипс уходит.

Мартин не ответил. Он быстро направился по коридору к темной комнате. Прошло несколько минут, прежде чем его глаза адаптировались к тусклому красному свету. Он взял лист неэкспонированной пленки, положил поверх ломтик мозга и убрал все это в настенную полку. Заклеив дверцу лентой, он добавил еще записку: "Неэкспонированная пленка. Не открывать!

Доктор Филипс."

Дениз позвонила в гинекологическую клинику по окончании совещания. Если уж оценивать работу сотрудников, то им лучше не знать, что она врач, поэтому Дениз сообщила только, что работает в университете. Ее удивило, что регистратор предложила ей подождать. Когда трубку взяла следующая сотрудница, Дениз поразило количество информации, требуемое клиникой для записи к врачу. Они просили сведения об общем состоянии здоровья, включая даже неврологические данные, а также гинекологическую информацию.

— Рады будем вас видеть, — произнесла женщина, наконец. Кстати, могу записать вас на сегодня.

— Нет, сегодня у меня не получится. А можно на завтра?

— Хорошо. Скажем, на одиннадцать сорок пять?

— Отлично. — Положив трубку, Дениз не могла понять подозрений Мартина по поводу клиники. Первое впечатление было очень хорошим.

Приблизив лицо к рентгенограмме спинного мозга, Филипс пытался разобраться, что же хирург-ортопед сделал со спиной миссис Томас. Похоже, что ей была проведена обширная ламинэктомия в районе четвертого поясничного позвонка.

В это время дверь кабинета резко распахнулась и в кабинет ворвался разъяренный Голдблатт. Лицо его пылало, очки сползли на самый кончик носа. Мартин взглянул на него и вновь обратился к снимкам.

Такое невнимание усилило ярость Голдблатта. — Ваша наглость возмутительна, — прорычал он.

— Мне кажется, вы ворвались сюда без стука, сэр. Я в ваш кабинет без разрешения не входил. Полагаю, что могу рассчитывать на то же и от вас.

— Ваши последние действия в отношении частной собственности не дают вам права рассчитывать на такую вежливость. Маннергейм на рассвете разбудил меня с криком, что вы вломились в его исследовательскую лабораторию и украли образец. Это верно?

— Взял на время.

— Взял на время! Боже! — закричал Голдблатт. — А вчера вы просто взяли на время труп из морга. Какой бес в вас вселился, Филипс? Вы хотите совершить профессиональное самоубийство? Тогда скажите мне об этом. Так будет легче для нас обоих.

— Это все? — спросил Филипс подчеркнуто спокойно.

— Нет! Это еще не все! — продолжал кричать Голдблатт. — Клинтон Кларк говорит мне, что вы приставали к одному из его лучших стажеров в клинике гинекологии. Филипс, вы с ума сходите? Вы же нейрорадиолог! И притом хороший — в противном случае вы бы пробкой отсюда вылетели!

Филипс молчал.

— Беда в том, — продолжал Голдблатт уже без прежней злости, — что вы выдающийся нейрорадиолог. Послушай, Мартин, я тебя прошу некоторое время не высовываться. Я знаю, что Маннергейм может кого угодно допечь. Просто не трогай его. И упаси тебя Бог лезть в его лабораторию. Этот тип не допускает туда никого, ни в какое время, не говоря уж о тайном проникновении ночью.

Только сейчас Голдблатт дал себе возможность осмотреться в хаосе кабинета Филипса. При виде невероятного беспорядка у него начала отваливаться челюсть. Повернувшись к Филипсу, он с минуту молча на него смотрел.

— На прошлой неделе у тебя все было в порядке и ты отлично работал. Тебя с самого начала готовили к руководству этой службой. Я хочу, чтобы ты опять стал прежним Мартином Филипсом. Я не могу понять ни твоих последних действий, ни состояния твоего кабинета. Но могу тебе сказать вот что: если ты не одумаешься, тебе придется искать другое место.

Голдблатт резко повернулся и вышел из комнаты. Филипс молча смотрел ему вслед, не зная, злиться или смеяться. После всех его мыслей о независимости возможность быть уволенным просто ужасала. В результате Мартин развил кипучую деятельность. Он носился по всему отделению, проверял все текущие снимки, в нужных случаях что-то предлагал. Он проработал все накопившиеся за утро снимки. Потом он лично занялся трудным случаем и снял левую церебральную ангиограмму, убедительно показавшую, что хирургическое вмешательство не требуется. Собрав студентов, он прочел лекцию по компьютерной аксиальной томографии, приведшую их в состояние восторга или полного непонимания, в зависимости от уровня их внимания. В промежутках он загружал Хелен ответами на всю почту, накопившуюся за последние несколько дней. Помимо всего прочего, он поручил клерку систематизировать массу черепных снимков в кабинете, так что к трем часам смог даже пропустить через компьютер шестьдесят старых снимков и сравнить результаты со старыми описаниями. Программа действовала превосходно.

В три тридцать он высунулся из кабинета и спросил Хелен, не звонила ли Кристин Линдквист. Она отрицательно покачала головой. Зайдя в рентгеновский отдел, он поинтересовался у Кеннета Роббинса, не появлялась ли она здесь. Тоже нет.

К четырем часам Филипс пропустил через компьютер еще шесть снимков. И вновь машина показала себя лучшим радиологом, чем Филипс, обнаружив следы кальциноза, свидетельствующие о менингиоме. Повторно всмотревшись в снимок, Филипс был вынужден согласиться. Он отложил снимок в сторону, чтобы Хелен попробовала найти этого пациента.

В четыре пятнадцать Филипс набрал номер Кристин Линдквист. Со второго гудка ответила ее соседка.

— Сожалею, доктор Филипс, но я не видела Кристин с тех пор, как она ушла утром в музей Метрополитен. Она пропустила лекции в одиннадцать и в час пятнадцать, а это на нее не похоже.

— Вы не могли бы попробовать найти ее и передать, чтобы она мне позвонила?

— Я постараюсь. Честно говоря, я немного беспокоюсь.

Без четверти пять Хелен принесла на подпись письма, чтобы отправить их по пути домой. Сразу после пяти тридцати заглянула Дениз.

— Похоже, дела немного упорядочились, — отметила она, оценивающе посмотрев вокруг.

— Только видимость, — ответил он, — а в это время лазерный принтер уже тянул снимок из его руки.

Он прикрыл дверь кабинета и крепко обнял Дениз. Ему не хотелось ее отпускать, а когда все же пришлось, она подняла глаза и спросила:

— Интересно, чем я это заслужила?

— Я весь день думаю о тебе и вспоминаю эту ночь. — Ему отчаянно хотелось поговорить с ней о сегодняшних угрозах Голдблатта и сказать ей о своем желании, чтобы она осталась с ним на всю жизнь. Беда только в том, что у него не было времени хорошенько подумать; он не хотел еще ее отпускать, но и хотел побыть один, хотя бы недолго. Когда она напомнила о своем обещании приготовить обед, он заколебался. Увидев на ее лице обиду, он сказал:

— Я вот о чем думаю: если у меня все хорошо пойдет с этими старыми снимками, то в субботу вечером можно будет поехать на остров.

— Это было бы восхитительно! — смягчилась Дениз. — Да, кстати, я звонила в клинику гинекологии и записалась на завтра в районе полудня.

— Хорошо. С кем ты разговаривала?

— Я не знаю. Но они были очень милы и казались рады принять меня.

Послушай, если кончишь рано, почему бы тебе не зайти?

Примерно через час после ухода Дениз пришел Майклз; он очень обрадовался тому, что Филипс, наконец, серьезно взялся за работу с программой.

— Она превосходит все мои ожидания, — сказал Мартин. — ни одного ошибочного отрицательного результата.

— Сказка! Возможно, мы продвинулись дальше, чем думали.

— Очень похоже на то. Если так будет и дальше, то у нас к началу осени будет готовая работающая программа. На годичной конференции по радиологии можно будет о ней рассказать. В воображении Филипс уже унесся вперед и представил себе результаты этого. Утренняя боязнь потерять работу показалась смешной.

После ухода Майклза Филипс вновь взялся за работу. Он выработал определенную систему подачи старых снимков в машину, которая этот процесс ускорила. Но, работая, он ощущал все большее беспокойство по поводу отсутствия Кристин Линдквист. Растущее чувство ответственности подавило первую волну раздражения, вызванного ее очевидной необязательностью. Если с этой женщиной произойдет что-то, не позволяющее ему сделать дополнительные снимки, то для простого совпадения это уже слишком.

Около девяти Мартин вновь набрал номер Кристин. Ее соседка ответила с первого гудка.

— Извините, доктор Филипс. Мне следовало позвонить вам. Но я нигде не могу найти Кристин. Весь день ее никто не видел. Я даже позвонила в полицию.

Филипс положил трубку, говоря себе, вопреки фактам, что этого не может быть. Это невозможно... Марино, Лукас, Маккарти, Коллинз и теперь Линдквист! Нет. Не может быть. Это абсурд. Внезапно он вспомнил, что так и не получил ответа из Приемного. Позвонив туда, он был удивлен: ответили после четырех гудков. Но женщина, занимавшаяся этим вопросом, ушла в пять и будет теперь только завтра в восемь, а больше никто не может ему помочь.

Филипс бросил трубку.

— Проклятье! — воскликнул он, поднимаясь с табуретки, и зашагал по кабинету. Тут он вдруг вспомнил о срезе мозга Маккарти, лежащем в полке.

В темной комнате пришлось подождать, пока лаборант закончит обрабатывать снимки. Дождавшись, Мартин сразу открыл дверцу и вынул пленку вместе с высохшим теперь срезом мозга. Он помедлил, не зная, что с этим делать, потом бросил срез в корзину для бумаг. А неэкспонированная пленка погрузилась в проявитель.

Ожидая у щели появления пленки, Мартин снова размышлял, не может ли исчезновение Кристин быть результатом еще одного совпадения. Но если нет, то что это значит? И самое главное — что же тогда делать?

В это время пленка выпала в ящик. Мартин ожидал, что она будет полностью темной, но, вставив ее в статоскоп, опешил. — Боже правый! — У него перехватило дыхание. На пленке виднелась светлая зона той же формы, что и срез мозга. Причина могла быть только одна. Радиация! Изменение плотности, видимое на снимках, было вызвано значительным облучением.

Всю дорогу до Медицинской радиологии Филипс бежал. В лаборатории рядом с бетатроном он нашел то что искал: детектор излучения и солидных размеров контейнер в свинцовой оболочке. Он мог поднять контейнер, но тащить его было мало удовольствия, поэтому он положил контейнер на каталку.

Первая остановка была в кабинете. Банка с мозгом была, определенно, «горячей», поэтому Мартин натянул какие-то резиновые перчатки и поставил ее в контейнер. Он даже отыскал нож, которым пользовался для взятия среза, и тоже положил его в контейнер. Затем прошелся по комнате с детектором. Все чисто.

В темной комнате Филипс вывернул в контейнер все содержимое корзины. Проверка самой корзины его удовлетворила. Вернувшись опять в кабинет, он бросил в контейнер еще и резиновые перчатки и закрыл его. Потом снова прошелся по комнате с детектором и с удовлетворением отметил лишь незначительную радиацию. Дальше он вынул пленку из дозиметра, висевшего на поясе, и подготовил ее к обработке. Нужно было точно знать, какую дозу радиации он получил от этого мозга.

В ходе этой лихорадочной физической деятельности Мартин безуспешно пытался увязать все разношерстные факты: пять молодых женщин, предположительно с довольно высоким уровнем облучения мозга, а возможно и других частей тела...неврологические симптомы, соответствующие состоянию близкому к множественному склерозу...все проходили гинекологическое обследование, и у всех атипичный мазок.

У Филипса не было объяснения этим фактам, но ему представлялось, что все они связаны с радиацией. Очевидно, высокий уровень общего облучения мог привести к изменению клеток мозга и, тем самым, к атипичному мазку. И, опять-таки, все это трудно объяснить совпадением. Но какое еще возможно объяснение?

Закончив очистку помещения, Филипс занес в свой список номера Коллинз и Маккарти и даты посещения ими гинекологической клиники. Затем он побежал по центральному коридору Радиологии и пересек главный зал чтения снимков. Влетев в кабину лифта, он, все более проникаясь ощущением необходимости безотлагательных действий, с треском вдавил кнопку. Ясно же, что Кристин Линдквист представляет собой ходячую бомбу с часовым механизмом. Чтобы излучение ее мозга обнаружилось на обычном рентгеновском снимке, требуется очень большая доза. А чтобы ее найти, ему, похоже, придется разобраться во всех загадочных событиях недели. Как ни странно, Бенджамин Барнс был на месте и сидел на своем рабочем табурете, свисая с него. Возможно, он и не очень приятен как человек, но его преданность работе вызывает уважение.

— Чем объяснить ваше появление здесь две ночи подряд? — спросил стажер.

— Мазком Папаниколау, — ответил Филипс безо всякого вступления.

— Очевидно, вам нужно экстренно проанализировать слайд, — произнес Барнс с сарказмом.

— Нет, просто требуется кое-какая информация. Мне нужно узнать, может ли облучение привести к атипичному мазку.

— Барнс некоторое время размышлял. — В диагностической радиологии мне об этом не доводилось слышать, но, конечно, радиотерапия должна сказываться на клетках шейки матки и, следовательно, на мазке.

— А по виду атипичного мазка можете вы установить, что он вызван облучением?

— Не исключено.

— Помните слайды, которые я просил посмотреть прошлой ночью?

Срезы мозга? Могут ли эти поражения нервных клеток вызываться облучением?

— Я как-то сомневаюсь. Это облучение тогда пришлось бы направлять телескопическим прицелом. Соседние с пораженными нервные клетки выглядят здоровыми.

Лицо Филипса приняло отсутствующее выражение, пока он пытался совместить эти несовместимые факты. Пациентки получили дозы облучения достаточные для воздействия на снимок, а на клеточном уровне...одна клетка полностью убита, другая, соседняя, совершенно здорова.

— А сами мазки сохраняются? — спросил он наконец.

— Думаю, да. По крайней мере, какое-то время, но не здесь. Они находятся в лаборатории цитологии, а она откроется только в девять утра.

— Спасибо, — вздохнул Филипс. Может быть, попробовать попасть в лабораторию прямо сейчас. Наверное, тогда нужен Рейнолдс. Он уже собирался уходить, но появилась еще идея. — А при анализе мазка в карте дается только классификация или же описывают патологию?

— Думаю, описывают. Результаты записывают на ленту. Нужно только знать номер пациентки.

— Большое спасибо. Я знаю, у вас мало времени, так что я это особенно ценю.

Барнс слегка кивнул в подтверждение и вновь уткнулся в микроскоп.

Компьютерный терминал Патологии был отделен от лаборатории рядом перегородок. Пододвинув стул, Мартин сел перед пультом. Терминал был такой же, как в Радиологии, с большим телевизионным монитором прямо за клавиатурой. Вынув список из пяти пациенток, Филипс ввел имя Кэтрин Коллинз, ее номер и код мазка Папаниколау. После некоторой паузы на экране стали появляться буквы, как на пишущей машинке. После появления имени Кэтрин Коллинз опять была небольшая пауза. Потом, вслед за датой взятия первого мазка, появилось:

"Удовлетворительный мазок, хорошая фиксация, правильное окрашивание. Нормальное созревание и дифференциация клеток. Эстрогенный эффект в норме: 0-20-80. Отмечено несколько грибковых организмов.

Результат: отрицателен."

Пока Филипс проверял дату первого мазка, машина выдала следующее сообщение. Здесь дата совпадала с первой датой, внесенной Филипсом в список. Взглянув на экран, он не поверил глазам: второй мазок у Коллинз тоже был отрицателен!

Филипс очистил экран и быстро ввел имя и номер Элен Маккарти и нужный код. У него что-то сжалось в желудке, когда машина начала выдавать информацию. То же самое — отрицателен!

Спустившись обратно вниз, Мартин чувствовал себя совершенно выбитым из колеи. Он привык доверять написанному в медицинских картах, особенно что касается анализов. Они, в отличие от жалоб пациентов и впечатлений докторов, были объективны. Филипс знал, что существует некоторая вероятность ошибки в лабораторных анализах, как знал он и о том, что сам может что-то пропустить или неверно понять на снимке. Но это не шло ни в какое сравнение с преднамеренной фальсификацией. Тут уже речь идет о каком-то сговоре, и Мартина это задело за живое.

Мартин сидел за своим столом, положив подбородок на ладони и потирал пальцами веки. Первым его побуждением было обратиться к администрации госпиталя, но это означало — к Стэнли Дрейку, и он отмел этот вариант. Первой заботой Дрейка будет стремление не дать просочиться информации в газеты, замять ее. Полиция! Он попробовал представить себе возможный разговор. "Здравствуйте, я доктор Мартин Филипс. Я хочу сообщить, что в Медицинском центре Хобсоновского института происходит нечто странное.

Девушкам с нормальным мазком Папаниколау в карту записывают атипичный."

Филипс покачал головой. Слишком нелепо. Нет, прежде чем привлекать полицию, нужно собрать дополнительную информацию. Интуитивно он понимал, что все это связано с облучением. Но каким образом? Безусловно, облучение может привести к атипичному мазку. Если кому-то нужно помешать обнаружению этого облучения, он может записать атипичный мазок как нормальный — но не наоборот же!

Он вновь подумал о препараторе. После неудачного разговора прошлым вечером Мартин был убежден, что Вернер знает о Лизе Марино больше, чем сообщил. Возможно, ста долларов недостаточно. Нужно было предложить больше. В конце концов, дело уже вышло из сферы академического интереса.

Мартин понял, что добиться успеха в единоборстве с Вернером в морге невозможно. В окружении мертвых Вернер находится в своей стихии, а Мартина эта обстановка выводит из равновесия. А ведь чтобы заставить Вернера говорить, нужно проявить настойчивость и уверенность. Филипс посмотрел на часы. Одиннадцать двадцать пять. Вернер определенно работает в вечернюю смену, с четырех до полуночи. Мгновенно возникло решение: последовать за Вернером домой и предложить ему пятьсот долларов.

Номер Дениз он набирал с некоторой нерешительностью. После шести гудков послышался заспанный голос:

— Ну что, идешь?

— Нет, — ответил Филипс уклончиво. — Я тут кое-что раскопал и собираюсь копать дальше.

— А тут для тебя есть теплое местечко.

— Наверстаем в этот выходной. Приятных сновидений.

Мартин вынул из шкафа темно-синюю лыжную куртку и надел лежавшую в ее кармане шапку. Был апрель, но стояла ненастная погода с северо-западным ветром, так что пробирала дрожь.

Выйдя из госпиталя через отделение неотложной помощи, он спрыгнул с площадки на покрытую лужами бетонированную стоянку. На улицу выходить он не стал, а свернул направо, за угол главного госпитального здания и направился вдоль северной стены Бреннеровской детской больницы. Метров через пятьдесят он пришел во внутренний двор Медицинского центра.

В ночном тумане здания госпиталя вздымались, как крутые утесы, ограждающие извилистое бетонное ущелье. Медицинский центр строили в несколько приемов и без продуманной общей планировки. Это особенно хорошо было видно во внутреннем дворе, куда под разными углами выступали здания самой разнообразной формы. Филипс узнал небольшой выступ, где располагался кабинет Голдблатта, и использовал его как ориентир. Метрах в двадцати пяти он обнаружил ничем не примечательную площадку, ведущую, как он знал, в глубины морга. Госпиталь не очень афишировал наличие покойников, поэтому тела без лишнего шума загружали в ожидающие их катафалки вдали от людских глаз.

Мартин прислонился к стене и засунул руки в карманы.

Приготовившись к ожиданию, он стал перебирать в уме запутанную цепь событий, начавшуюся, когда Кеннет Роббинс вручил ему снимок Лизы Марино. С тех пор не прошло и двух дней, а казалось — две недели. Первое волнение, испытанное при виде странного радиологического отклонения, уступило теперь место давящему чувству страха. Он уже почти боялся узнать, что же такое происходит в госпитале. Так боятся узнать о болезни в собственной семье. С медициной связана вся его жизнь. Если бы не опасения по поводу Кристин Линдквист, он, пожалуй, мог бы обо всем этом забыть. В ушах его все еще звучала тирада Голдблатта о профессиональном самоубийстве.

Вернер появился вовремя; выйдя, он остановился и запер за собой дверь. Филипс вытянул шею и прищурил в полутьме глаза, удостоверяясь, что это действительно Вернер. Тот переоделся: теперь на нем был темный костюм и белая сорочка с галстуком. К удивлению Мартина, препаратор напоминал, скорее, преуспевающего торговца, закрывающего на ночь свой магазинчик.

Худое лицо, казавшееся в морге злым, теперь придавало ему почти аристократический вид.

Вернер повернулся и постоял немного, пробуя повернутой вверх ладонью, не идет ли дождь. Удовлетворившись результатом, он направился на улицу. В правой руке он нес черный атташе-кейс. На согнутой левой висел туго стянутый зонт.

Следуя за ним на безопасном удалении, Мартин заметил странность в походке Вернера. Тот не хромал, а как бы припрыгивал, словно одна нога у него была намного сильнее другой. Но двигался он быстро и ровно.

Мартин надеялся, что Вернер живет вблизи госпиталя, но препаратор повернул на Бродвей и спустился в метро. Мартин, чтобы сократить дистанцию, ускорил шаг, затем побежал через две ступеньки. Вначале он не видел Вернера — у того очевидно был жетон. Мартин поспешно купил жетон и бросился к турникету. На эскалаторе препаратора не было, и Мартин рысью побежал по переходу к другой платформе. Миновав поворот, он успел увидеть голову Вернера, спускающегося по лестнице к платформе в сторону центра.

Филипс выхватил газету из урны и уткнулся в нее. Вернер сидел в каких-нибудь десяти метрах, погруженный в чтение — кто бы мог подумать? — «Начал шахматной игры». В бледном свете подземки Филипсу удалось лучше рассмотреть внешность препаратора. Модный темно-синий костюм с узкими брюками и приталенным пиджаком. Короткие волосы аккуратно причесаны; широкоскулое загорелое лицо делало его похожим на прусского генерала. Впечатление портили только туфли — сильно поношенные и давно не чищенные.

Вечерняя смена в госпитале только что закончилась, и на платформе толпились сестры, санитары, лаборанты. С грохотом подошел поезд в сторону центра, Вернер вошел, Филипс последовал за ним. Препаратор сидел неподвижно, как изваяние, держа перед собой книгу, взгляд его глубоко посаженных глаз скользил по строчкам. Атташе-кейс он поставил на пол и зажал коленями. Филипс сел через полвагона от него напротив красивого юноши-испанца в костюме из полиэстера.

Мартин на каждой остановке готовился выйти, но Вернер не двигался с места. Когда проехали 59-ю стрит, Филипс забеспокоился. Видимо Вернер не намерен сразу ехать домой. Мартину такой вариант почему-то в голову не приходил. Он испытал облегчение, выйдя вслед за препаратором на 42-й стрит.

Теперь уже речь шла не о том, домой или не домой направляется препаратор, а сколько он там пробудет. Выйдя на улицу, Филипс ощутил глупость и неловкость своего положения.

Улица была заполнена ночной публикой. Несмотря на поздний час и холодную сырость, 42-я стрит сверкала яркими огнями. Аккуратно одетый Вернер спокойно миновал странно и нелепо одетых людей, толпившихся перед порнографическими кинотеатрами и книжными лавками. Его, похоже, не касались психосексуальные пороки мира. Филипсу пришлось труднее. Ему казалось, что этот чуждый мир намеренно задерживает его, вынуждая постоянно маневрировать и иногда даже спускаться на проезжую часть, чтобы обойти плотные группы и при этом не потерять Вернера из виду. Вдруг Вернер резко повернул и вошел в книжный магазин только для взрослых.

Мартин остановился снаружи. Он решил дать Вернеру на эту ерунду ровно час. Если за это время препаратор не придет домой, придется бросить затею. Ожидая, Мартин скоро заметил, что к нему в поисках добычи устремляются сутенеры, мелочные торговцы и просто нищие. Они были настырны, и Мартин, чтобы избегнуть их внимания, решил войти в магазин.

Внутри, на балкончике типа кафедры под самым потолком сидела женщина с бледно-лиловыми волосами и тяжелым взглядом. Она сверху увидела Филипса, и взгляд ее глубоко посаженных, окруженных темными тенями глаз прошелся по всему телу Филипса, оценивая возможность его допуска. Опустив глаза, боясь, чтобы кто-нибудь не увидел его в таком месте, Мартин нырнул в ближайший проход. Вернера не было видно!

Один из клиентов протиснулся рядом с Филипсом, безвольно опустив руки по бокам, и при этом провел ладонями по заду Филипса. Он уже прошел, когда случившееся дошло до сознания Филипса. Мартину стало до тошноты противно, он чуть было не крикнул, но сдержался, боясь привлечь к себе внимание.

Он пошел по магазину, рассчитывая обнаружить Вернера за одной из книжных полок или стоек. Лиловая женщина из своего скворечника, казалось, следила за каждым его движением, и, чтобы рассеять подозрения, он взял какой-то журнал, но тот оказался в закрытом пластиковом пакете и пришлось положить его на место. На обложке были изображены двое совокупляющихся в акробатических позах мужчин.

Внезапно Вернер показался из двери в глубине магазина и прошел мимо испуганного Филипса, который поспешно отвернулся и стал рыться в порнографических видеокассетах. Но Вернер не глядел по сторонам. Казалось, он был в шорах. В считанные секунды он уже был за дверью магазина.

Мартин подождал, сколько считал возможным. Он не хотел слишком явно показывать, что следит за препаратором, но, выходя, заметил, что женщина на балкончике перегнулась через ограждение и провожает его взглядом. Что-то этот надумал?

Выскочив, Филипс увидел, что Вернер садится в такси. Боясь потерять его после стольких трудов, Филипс сбежал с тротуара и стал неистово махать руками, пытаясь остановить идущие мимо машины. Одно такси остановилось на другой стороне улицы, и Филипс, пробежав между движущимися машинами, вскочил в него.

— Поезжай вон за тем такси за автобусом, — произнес Филипс возбужденно.

Водитель только взглянул на него.

— Давай, — настаивал Филипс.

Водитель пожал плечами и включил передачу. — Из полиции что ли?

Мартин не ответил. Лучше ничего не говорить. Вернер вышел на углу 52-й и Шестой авеню; Мартин выскочил метров за тридцать и побежал за ним.

Вернер вошел в магазин через три двери от угла.

Перейдя авеню, Мартин посмотрел на название магазина. «Все для секса». От книжного магазина только для взрослых на 42-й стрит этот отличался очень сдержанным оформлением. Осмотревшись, Мартин обратил внимание, что вокруг располагаются антикварные лавки, модные рестораны и дорогие магазины. Жилые дома явно населяет средний класс. Соседство хорошее.

Вернер появился из дверей в сопровождении какого-то смеющегося мужчины, державшего руку на его плече. Вернер улыбнулся и пожал ему руку, потом пошел по Второй авеню. Филипс вновь следовал за ним на безопасном расстоянии.

Знай он заранее, что ему вслед за Вернером придется останавливаться во всех этих местах, он на это не пошел бы. А сейчас ему оставалось только ждать завершения одиссеи. Но у Вернера были свои планы.

По 55-й стрит он дошел до Третьей авеню, где вошел в небольшой дом, примостившийся под сенью небоскреба из стекла и бетона. Это была пивная, выглядевшая так, как будто скопирована с фотографии двадцатых годов.

После недолгих колебаний Мартин вошел, боясь упустить Вернера, если потеряет его из виду. К крайнему удивлению Филипса, заведение, несмотря на поздний час, было заполнено оживленными посетителями, и ему пришлось протискиваться внутрь. Это оказался популярный пивной бар — тоже терра инкогнита для Филипса.

Озираясь в толпе в поисках Вернера, Филипс вдруг обнаружил его совсем рядом слева. Тот держал кружку пива и улыбался блондинке, по виду секретарше. Филипс поглубже натянул свою шапку.

— А чем вы занимаетесь? — спросила секретарша, пытаясь перекричать гул голосов.

— Я врач, — ответил Вернер. — Патологоанатом.

— Подумать только! — секретаршу это явно впечатлило.

— Это имеет свои положительные и отрицательные стороны, — продолжал Вернер. — Обычно мне приходится работать допоздна, но, может быть, вы как-нибудь захотите выпить.

— С удовольствием, — прокричала секретарша.

Мартин протолкался к стойке. Она соображает, куда может попасть?

Он заказал пиво и выбрался поближе к стене, откуда можно было наблюдать за Вернером. Отхлебывая из кружки, он понемногу проникался пониманием абсурдности ситуации. Человек, проучившийся столько лет, не нашел себе лучшего занятия, чем посреди ночи сидеть в пивном баре и следить за странной личностью, имеющей до ужаса нормальный вид. Осмотревшись вокруг, Филипс был поражен тем, с какой легкостью Вернер влился в общество бизнесменов и юристов.

Записав телефон секретарши, Вернер допил пиво, собрал свои вещи и на Третьей авеню вновь сел в такси. По поводу следования за ним у Мартина с водителем состоялся короткий спор, который удалось разрешить только с помощью пятидолларовой бумажки.

Ехали молча. Филипс всматривался в мелькавшие мимо освещенные улицы, потом все заслонил внезапный ливень. Стеклоочистители едва справлялись с потоками воды. Ехали по Пятьдесят седьмой, от площади Колумба на север к Бродвею, затем свернули на авеню Амстердам. Филипс узнал Колумбийский университет, когда оно объезжали его слева. Дождь прекратился так же внезапно, как и начался. На Сто сорок первой повернули направо, и Мартин, наклонившись вперед, спросил, в какой части города они находятся.

— Гамильтон Хайтс, ответил водитель, повернул налево на бульвар Гамильтона и затормозил.

Впереди такси Вернера остановилось. Филипс расплатился и вышел.

Хотя по мере движения на север по авеню Амстердам городской пейзаж становился менее привлекательным, здесь Филипсу показалось довольно приятно. По обе стороны улицы стояли причудливые дома городского типа, в фасадах которых нашли отражение все архитектурные школы чуть ли не с самого Ренессанса. Большинство зданий носило следы недавнего ремонта, иные ремонтировались. В конце улицы, примыкающем к бульвару, Вернер вошел в облицованный известняком дом с венецианскими окнами, украшенными в готическом стиле.

Когда Филипс подошел к дому, свет в окнах третьего этажа погас. С близкого расстояния состояние дома представлялось не столь благополучным, как издали, но общего впечатления это не ухудшало; дом выглядел изысканной вещью с налетом старины, и Филипс подивился умению Вернера устраиваться в жизни.

Войдя в вестибюль, Филипс понял, что застать Вернера врасплох, постучавшись прямо в его дверь, не удастся. Как и в доме Дениз, рядом с запертой дверью были отдельные звонки в каждую квартиру. Имя Хельмута Вернера стояло третьим снизу.

Коснувшись пальцем кнопки, Филипс задумался, стоит ли доводить все это до конца. Он не знал даже, что будет говорить, но, вспомнив о Кристин Линдквист, решился. Нажал кнопку и стал ждать.

— Кто там? — сквозь шорох помех донесся из маленького динамика голос Вернера.

— Доктор Филипс. У меня для вас деньги, Вернер. Большие деньги.

Тишина. Мартин услышал биение собственного сердца.

— Кто еще с вами, Филипс?

— Никого.

Вестибюль со следами былой роскоши наполнило резкое гудение открываемого замка, и Филипс прошел в дверь. По лестнице он поднялся на третий этаж. За единственной дверью слышались звуки открываемых многочисленных замков. Дверь слегка приоткрылась, и на лицо Филипса упал узкий луч света. Вернер смотрел на него одним глазом. Поднятая бровь выражала нескрываемое удивление. Потом он снял цепочку и отворил дверь.

Мартин быстро вошел, оттеснив Вернера. Посреди прихожей он остановился.

— Приятель, я готов заплатить, — произнес он, стараясь придать голосу уверенность. — Но мне нужно знать, что произошло с мозгом Лизы Марино.

— И сколько же вы готовы заплатить? — Вернер ритмично сжимал и разжимал руки.

— Пятьсот долларов. — Филипсу хотелось, чтобы сумма звучала заманчиво, но не дико.

Тонкие губы Вернера растянулись в усмешке, обозначив на впалых щеках глубокие морщины. Зубы у него были мелкие и ровные.

— Это точно, что вы один?

Филипс кивнул.

— А деньги где?

— Вот здесь. — Филипс похлопал по левой стороне груди.

— Ладно. Что вы хотите знать?

— Все.

Вернер пожал плечами.

— Это долгая история.

— Я не спешу.

— Я собирался поесть. Хотите?

Мартин покачал головой. Желудок у него стянуло в тугой узел.

— Располагайтесь. — Вернер повернулся и своей характерной походкой направился в кухню. Мартин пошел за ним, лишь коротко осмотревшись вокруг. Стены обиты красным бархатом, мебель в викторианском стиле. Комната носила следы небрежного, мрачного изящества, которое подчеркивал неяркий свет единственной лампы в шелковом абажуре. На столе лежал атташе-кейс Вернера. Рядом находилась, видимо, только что вынутая из кейса камера Поляроид с пачкой фотографий.

В маленькой кухне Мартин увидел раковину, крохотную плиту и холодильник — таких он не встречал с самого детства. Открыв холодильник, Вернер достал сэндвич и бутылку пива. Из ящика под раковиной он взял ключ и, сняв пробку, убрал его на прежнее место.

— Хотите? — Вернер поднял руку с бутылкой.

Филипс отрицательно покачал головой. Препаратор вышел из кухни, и Филипс отошел назад. Вернер сдвинул атташе-кейс и камеру в сторону и жестом пригласил Мартина сесть. Потом сделал долгий глоток из бутылки и громко рыгнул, ставя ее. Чем дальше, тем менее уверенно Филипс себя чувствовал. Он утратил преимущество неожиданности. Чтобы сдержать дрожь в руках, он положил их на колени. Он неотрывно смотрел на Вернера, следя за каждым его движением.

На жалованье препаратора прожить невозможно, — произнес Вернер.

Филипс кивнул, ожидая продолжения. Вернер откусил от сэндвича.

— Видите ли, я из Старого Света, — заговорил Вернер с полным ртом, — из Румынии. История не очень веселая: нацисты убили всю семью, а меня отправили в Германию, когда мне было пять лет. В этом возрасте я и начал заниматься трупами в Дахау.

Вернер излагал все с жуткими подробностями; рассказал, как убили родителей, как с ним обращались в концентрационных лагерях, как он был вынужден жить среди мертвецов. Страшный рассказ все продолжался и продолжался, Вернер не пропускал ни одной отталкивающей подробности. Филипс несколько раз делал попытки прервать эту жуткую сказку, но Вернер все говорил, и решимость Филипса таяла, как снег под жарким солнцем.

— Потом я приехал в Америку, — продолжал Вернер, громко засосав остатки пива. Он с шумом отодвинул стул и отправился в кухню за следующей бутылкой. Филипс, оглушенный его историей, следил за ним из-за стола. — Устроился работать в морг мединститута, — кричал Вернер, открывая ящик под раковиной. Внизу там лежало несколько больших секционных ножей, тайно унесенных из морга еще в те времена, когда вскрытия проводили на старом мраморном столе. Он взял один из них и сунул острием вперед в левый рукав куртки. — Но денег требовалось больше, чем платили жалованья. — Он открыл бутылку и вернул на место ключ. Закрыв ящик, он повернулся и пошел обратно к столу.

— Я хочу только узнать о Лизе Марино, — вставил Мартин нетвердым голосом. Слушая историю жизни Вернера, он ощутил груз физической усталости.

— Я к этому подхожу, — успокоил его Вернер. Он отхлебнул свежего пива, поставил бутылку на стол. — Я начал подрабатывать там же, в морге — в то время анатомия была более популярна, чем сейчас. Масса всяких мелочей. А потом появилась идея делать фотографии. Я их продаю на Сорок второй стрит.

Занимаюсь этим не один год. — Одной рукой Вернер обвел вокруг себя.

Филипс окинул взглядом неясно освещенную комнату. У него было смутное ощущение, что стены в красном бархате усеяны картинами. Теперь, всмотревшись, он понял, что это непристойные жуткие фотографии обнаженных женских трупов. Филипс медленно переключил внимание на довольное лицо Вернера.

— Лиза Марино была одной из лучших моих моделей, — разливался Вернер. Он взял со стола пачку снимков и бросил на колени Филипсу. — Посмотрите. Это большие деньги, особенно на Второй авеню. Не торопитесь. А мне нужно в ванную. Это все пиво — проходит насквозь.

Вернер обошел потрясенного Филипса и исчез в двери спальни.

Мартин неохотно взглянул на болезненно садистские фотографии трупа Лизы Марино. Ему было страшно прикасаться к ним, как будто заключенное в них помрачение ума может остаться у него на пальцах. Вернер, видимо, неправильно истолковал его интерес. Возможно, препаратору ничего не известно об отсутствующем мозге, а его подозрительное поведение обусловлено только незаконной торговлей некрофильными фотографиями. Филипс почувствовал приближение тошноты.

Вернер миновал спальню и вошел в ванную. Он открыл кран настолько, чтобы по звуку казалось, что он мочится, и достал из рукава длинный тонкий секционный нож. Держа нож в правой руке, как кинжал, Вернер бесшумно двинулся обратно через спальню.

Филипс сидел в четырех-пяти метрах от Вернера, спиной к нему, склонив голову к лежащим на коленях фотографиям. Перед самой дверью спальни препаратор остановился. Длинными пальцами он покрепче ухватил потертую деревянную рукоятку ножа; губы его были плотно сжаты.

Филипс собрал фотографии и поднял их, собираясь положить лицом вниз на стол. Он успел донести их только до уровня груди, когда уловил движение за спиной. Мартин начал оборачиваться. Раздался пронзительный вопль!

Лезвие ножа вошло чуть позади ключицы, у основания шеи, срезало верхнюю часть легкого и пронзило правую легочную артерию. Кровь залила открытый бронх, вызвав рефлекторный предсмертный кашель, от которого струя крови через рот хлынула над головой Филипса, залив перед ним стол.

Движимый звериным инстинктом, Мартин отскочил вправо, схватив одновременно пивную бутылку. Повернувшись, он увидел падающего Вернера, который тщетно пытался дотянуться рукой до стилета, погруженного в его шею по рукоятку. Только хрип вырывался из его глотки, тело его рухнуло на стол, а затем бесформенной грудой свалилось на пол. Секционный нож, который он держал, стукнулся о стол и с грохотом отлетел в сторону.

— Не двигайтесь и ничего не касайтесь, — крикнул вышедший в холл убийца Вернера. — Хорошо, что мы решили проследить за вами. — Филипс вспомнил, что этого молодого испанца с густыми усами, одетого в костюм из полиэстера, он видел в метро. — Нужно попасть в крупный сосуд или в сердце, но этот парень не дал мне времени. — Испанец наклонился и попытался вытащить стилет из шеи Вернера. При падении голова Вернера прижалась к плечу, и лезвие оказалось зажато. Убийца перешагнул через агонизирующее тело, чтобы поудобнее ухватиться за рукоятку.

К этому времени Филипс уже достаточно оправился от шока, и реакция его была мгновенной. Описав широкую дугу, пивная бутылка опустилась на голову склонившегося над телом пришельца. Краем глаза уловив приближение удара, тот успел в последний момент чуть повернуть голову, так что удар частично пришелся по плечу. И все же он растянулся поверх своей умирающей жертвы.

Охваченный паническим страхом, Филипс кинулся бежать, все еще держа в руке бутылку. Но у двери ему показалось, что в вестибюле внизу слышны какие-то звуки; возможно, убийца был не один. Филипс оттолкнулся от косяка и бросился обратно. Убийца уже поднялся на ноги, но еще не пришел в себя после удара и обеими руками держался за голову.

Мартин подскочил к окну спальни и рывком поднял раму. Он попытался открыть вторую раму с сеткой, но не смог и вышиб ее ногой. Ступив на пожарную лестницу, он бросился вниз. Не оступился он только чудом, так как спуск представлял собой скорее контролируемое падение. На земле выбирать направление не приходилось — только на восток. За соседним строением он попал в расположенный на пустыре огород. Стена справа преграждала путь к бульвару Гамильтона.

В восточном направлении местность круто опускалась, и он скользил и падал на усеянном камнями склоне. Свет был за спиной, а он бежал в темноту. Вскоре он натолкнулся на проволочное ограждение. За проволокой, на три метра ниже, автомобильная свалка. Дальше виднелось слабо освещенное пространство авеню Сент-Николас. Филипс собрался перелезть через ограждение, но обнаружил в нем дыру. Протиснувшись в нее, он повис на бетонной стене и прыгнул наугад.

Формально свалки здесь не было. Просто свободное место, где ржавели брошенные машины. Мартин осторожно пробирался между грудами искореженного металла, ориентируясь на свет улицы. В любой момент он ожидал услышать преследователей.

По улице бежать было легче. Ему хотелось быть как можно дальше от дома Вернера. Он искал глазами дежурную машину полиции. Никого не видно.

Дома по обе стороны имели запущенный вид, и, присмотревшись, он понял, что многие из них выгорели изнутри и заброшены. Громадные пустые дома казались скелетами в темной туманной ночи. Тротуары усыпаны мусором и обломками.

Филипс вдруг понял, где находится. Он попал прямо в Гарлем. Это заставило его замедлить шаг. Темнота и безлюдье усилили страх. В двух кварталах впереди показалась группа чернокожей шпаны, немало удивившейся при виде бегущего Филипса. Они даже оставили свои дела с наркотиками, чтобы посмотреть на белого психа, бегущего мимо них к центру Гарлема.

Мартин находился в хорошей форме, но напряженный темп вскоре его утомил; он чуть не падал, каждый вдох отзывался в груди острой болью.

Наконец он в отчаянии свернул в темный проем без дверей, тяжело дыша и спотыкаясь об осколки кирпичей. Для опоры он держался за сырую стену. В нос ударил зловонный запах. Это ничего. Главное, можно отдохнуть от бега.

Мартин осторожно выглянул. Никого. Тишина, гробовая тишина. Он почувствовал чей-то запах еще до того, как ощутил прикосновение руки, высунувшейся из черных глубин здания и схватившей его за кисть. Вопль, зародившийся в его глотке, прозвучал скорее как блеянье ягненка. Он выскочил из проема, тряся кистью, как бы пытаясь сбросить ядовитое насекомое. При этом владелец таинственной руки вывалился из проема, и Мартин увидел накачавшееся наркотиками существо, едва способное стоять прямо. — Господи! — воскликнул Филипс, поворачиваясь, чтобы продолжить путь.

Решив больше не останавливаться, он настроился на свою обычную трусцу. Он безнадежно заблудился, но надеялся, что, двигаясь все время прямо, в конце концов достигнет какого-нибудь населенного района.

Вновь начался дождь, в свете редких уличных фонарей клубилась мелкая водяная пыль.

Через пару кварталов Филипс обнаружил оазис. Он попал на широкую авеню, на углу здесь располагался ночной бар с яркой неоновой рекламой «Будвайзер», отбрасывавшей во все стороны кроваво-красные сполохи. К соседним дверям жались какие-то фигуры, искавшие у красной вывески спасения от разлагающегося города.

Проведя рукой по влажным волосам, Мартин ощутил что-то липкое. В свете рекламы он увидел, что это кровь — кровь Вернера. Такое впечатление, как будто только что вышел из драки; Мартин попробовал стереть кровь рукой.

После нескольких попыток липкость пропала, и он толкнул входную дверь.

Внутри было душно и дымно. Музыка «диско» гремела так оглушающе, что каждый такт отдавался в груди. В баре находилось человек двенадцать, все черные и все в частичной отключке. К «диско» примешивались звуки небольшого цветного телевизора, показывавшего гангстерский фильм тридцатых годов. Единственным зрителем был могучий бармен в грязном белом переднике.

Лица посетителей повернулись к Филипсу, и атмосфера сразу наэлектризовалась, как перед грозой. Филипс прожил в Нью-Йорке почти двадцать лет, но всегда старался отгородиться от той отчаянной бедности, которая так же характерна для этого города, как и выставляемое напоказ богатство.

Он шел по бару осторожно, опасаясь возможного в любой момент нападения. Хмурые лица посетителей поворачивались ему вслед. Сидевший у стойки бородач повернулся на табурете и преградил ему путь. Мускулистое тело негра источало грубую силу.

— Иди, иди, Беленький, — прорычал он.

— Флэш! — рявкнул бармен, — полегче. — Потом, обращаясь к Филипсу:

— Мистер, какого хрена вам здесь понадобилось? Жить надоело?

— Мне нужен телефон, — с трудом выговорил Филипс.

— В подсобке, — бросил бармен, недоверчиво качая головой.

Обходя человека по имени Флэш, Мартин не дышал. Найдя в кармане монету, он стал озираться в поисках телефона. Аппарат обнаружился у туалетов, но на нем висел парень, ругавшийся со своей подружкой. — Слушай, бэби, что ты хочешь, о чем ревешь?

В прежнем своем паническом состоянии Мартин мог бы попытаться отобрать у него телефон, но сейчас он, хотя бы отчасти, контролировал себя, поэтому вернулся в бар и стоял в ожидании в самом конце стойки. Атмосфера несколько разрядилась, разговоры возобновились.

Бармен потребовал деньги вперед, потом налил ему бренди. Огненная жидкость сняла напряжение и помогла сосредоточиться. Впервые после невероятных событий, связанных со смертью Вернера, у Мартина появилась возможность осмыслить случившееся. В момент нанесения удара он полагал, что стал случайным свидетелем схватки между Вернером и его убийцей. Но убийца сказал какие-то слова о том, что он следил за Филипсом. Чушь какая-то!

Мартин следил за Вернером. И Мартин видел у Вернера нож. Возможно, препаратор собирался на него напасть? Пытаясь разобраться во всем этом, Филипс еще больше запутался, особенно когда вспомнил, что ночью видел убийцу в подземке. Филипс допил бренди и заплатил еще. Он спросил бармена, где он находится, и тот рассказал. Названия улиц ничего Филипсу не говорили.

Чернокожий парень, ругавшийся с подружкой, прошел за спиной Филипса и вышел из бара. Мартин соскочил с табурета и, захватив стакан, вновь направился в подсобку. Он уже чувствовал себя спокойнее и рассчитывал более внятно изложить все полиции. Под телефоном была небольшая полочка, на нее он поставил стакан. Опустив монету, он набрал 911.

На фоне диско и телевизора можно было расслышать гудки на том конце линии. Он подумал, стоит ли говорить о подозрительных событиях в госпитале, и пришел к выводу, что этим еще больше все запутает. Он решил ничего не говорить о медицинских делах, если только не потребуется объяснять, что ему понадобилось посреди ночи в квартире Вернера. В трубке послышался безразличный сиплый голос.

— Шестое отделение. Сержант Макнили.

— Я хочу сообщить об убийстве, — произнес Мартин, стараясь говорить ровным голосом.

— Где?

— Точного адреса я не знаю, но дом смогу узнать, если увижу.

— Вам в настоящий момент что-нибудь угрожает?

— Нет, не думаю. Я нахожусь в баре в Гарлеме.

— В баре! Парень, — прервал сержант, — а сколько ты принял?

Филипс понял, что его принимают за ненормального. — Послушайте, при мне зарезали человека.

— Дружище, в Гарлеме режут очень часто. Как тебя зовут?

— Доктор Мартин Филипс. Я штатный радиолог в Медицинском центре Хобсоновского университета.

— Вы сказали Филипс? — Голос сержанта изменился.

— Совершенно верно, — ответил Мартин, удивившись реакции сержанта.

— Что же вы сразу не сказали! Мы же ждем вашего звонка. Мне велено сразу переключить вас на Бюро. Не бросайте трубку. Если прервется, звоните сразу еще. О'кей!

Полисмен не стал ждать ответа. Послышался щелчок — его переключили на ожидание. Отодвинув трубку, Филипс смотрел на нее, как будто ждал объяснения странного разговора. Сержант совершенно определенно сказал, что ждал его звонка. А что это за Бюро? Бюро чего?

После ряда щелчков было слышно, как кто-то другой взял трубку.

Этот голос был громким и возбужденным.

— Алло, Филипс, вы где?

— Я в Гарлеме. А кто это?

— Агент Сэнсон. Я помощник директора Бюро по городу.

— Какого Бюро? — Нервы Филипса, уже немного успокоившиеся, начали вибрировать, как под током.

— Федерального бюро расследований, идиот! Послушайте, у нас, возможно, мало времени. Вам нужно выбираться из этого района.

— Почему? — Мартин был ошарашен, но в голосе Сэнсона он почувствовал серьезность.

— Мне сейчас некогда объяснять. Но человек, которого вы ударили по голове, это один из моих агентов, пытавшийся вас защитить. Неужто вы не понимаете? Вернер попал в это совершенно случайно.

— Ничего не понимаю! — крикнул Филипс.

— Это не имеет значения, — рявкнул Сэнсон. Важно вытащить вас оттуда. Не вешайте, я проверю, защищена ли линия.

Послышался еще щелчок — опять переключили на ожидание. Глядя на молчащую трубку, Филипс ощутил волнение, перешедшее в ярость. Все это похоже на какую-то злую шутку.

— Линия не защищена, — вновь заговорил Сэнсон. — Дайте ваш номер, я перезвоню.

Филипс назвал номер и повесил трубку. Ярость его таяла, сменяясь снова страхом. Это же, в конце концов, ФБР.

Телефон под рукой Филипса затрезвонил, напугав его. Вновь Сэнсон. — О'кей, Филипс! Слушайте! Мы проводим тайное расследование преступной организации, действующей в Медицинском центре Хобсоновского университета.

— И это связано с радиацией, — неожиданно для себя выпалил Филипс. Кое-что стало проясняться.

— Вы уверены?

— Абсолютно.

— Очень хорошо. Слушайте, Филипс, вы нужны для этого расследования, но есть опасения, что за вами могут следить. Нам нужно с вами поговорить. Нам нужен кто-то внутри Медицинского центра, понимаете? — Сэнсон не стал дожидаться ответа Филипса. — Если за вами следят, вам сюда идти нельзя. Сейчас ни в коем случае нельзя допустить, чтобы они узнали, что ими занимается ФБР. Не вешайте.

Сэнсон замолчал, но Филипсу были слышны звуки разговора.

— Клойстерс. Филипс, вы знаете Клойстерс? — вновь заговорил Сэнсон.

— Конечно, — Филипс был совершенно сбит с толку.

— Встретимся там. Возьмите такси, выйдете из него у главного входа. Такси отпустите. Мы тогда будем знать, что все чисто.

— Чисто?

— Господи, значит, за вами не следят! Просто делайте, что вам говорят, Филипс!

Филипс стоял, держа в руке молчащую трубку. Сэнсон не стал дожидаться вопросов или подтверждения. Он дал не предложения, а указания.

Филипса очень удивила серьезность агента. Он подошел к бармену и спросил, можно ли вызвать такси.

— В Гарлем ночью такси вызвать трудно, — ответил тот.

При виде пятидолларовой бумажки он изменил мнение и воспользовался телефоном, стоящим за кассой. Там же Мартин заметил пистолет сорок пятого калибра.

Чтобы водитель такси согласился приехать, пришлось пообещать ему двадцать долларов на чай и сказать, что место назначения — Вашингтон Хайтс.

Затем он провел нервных пятнадцать минут, прежде чем увидел подъехавшее ко входу такси. Мартин уселся и такси рвануло по когда-то фешенебельной авеню.

Как только отъехали, шофер велел Мартину запереть все двери.

Проехали с десяток кварталов и город начал выглядеть менее угрожающе. Скоро они уже двигались по знакомым Мартину местам, и прежнее запустение сменилось светящимися витринами магазинов. Изредка даже встречались люди с раскрытыми зонтами.

— О'кей, куда едем? — спросил шофер. Он явно испытывал такое облегчение, как будто вывез кого-то из-за линии фронта.

— Клойстерс.

— Клойстерс! Парень, сейчас полчетвертого утра. Во всем этом районе сейчас ни души.

— Я плачу. — Мартину не хотелось спорить.

— Постой, — возразил шофер, останавливаясь на красный свет. Он обернулся и посмотрел через перегородку из плексигласа. — Мне неприятности не надо. Не знаю, какого хрена тебе это взбрело в голову, только мне неприятности не надо.

— Никаких неприятностей не будет. Мне нужно просто выйти у главного входа. А вы сразу уедете.

Светофор переключился и водитель дал газ. Ответ Мартина его, очевидно, удовлетворил, он перестал ворчать, и Мартин обрадовался возможности подумать.

Властная манера Сэнсона оказалась очень к месту. Мартин чувствовал, что в этих обстоятельствах сам он никакого решения принять не мог. Слишком все было невероятно! С того момента, когда Филипс вышел из госпиталя, он погрузился в мир, не связанный ограничениями реальности. Он даже подумал, не было ли все это плодом его воображения, но на куртке была видна кровь Вернера. В некотором смысле, это его даже как-то успокоило, по крайней мере, ясно было, что он не сошел с ума.

Глядя сквозь стекло на пляшущие огни уличного освещения, он пробовал сосредоточиться на невероятном факте вмешательства ФБР. Филипс достаточно долго проработал в госпитале и знал, что организации обычно пекутся о своих собственных интересах, а не о благе отдельных людей. Если его дело, в чем бы оно ни заключалось, имеет для ФБР такое большое значение, то как же можно поверить, что у этой организации на уме только его благополучие. Невозможно! Все эти мысли вызывали у него беспокойство по поводу назначенной встречи. Тревожила отдаленность места. Он обернулся и стал смотреть назад в попытке обнаружить преследование. Движение редкое, вероятность преследования невелика, но уверенности нет. Он уже готов был просить водителя повернуть, но с ощущением полного бессилия вынужден был признать, что не знает ни одного безопасного места. Он сидел в напряженной позе почти до самого Клойстерса, потом велел шоферу:

— Не останавливайтесь. Проезжайте дальше.

— Но вы же говорили, что выйдете, — запротестовал шофер.

Такси как раз въехало на овальную мощеную булыжником площадку у главного входа. Большой фонарь над средневекового вида дверью освещал мокрые гранитные плиты.

— Просто объедьте разочек вокруг, — попросил Филипс, озираясь.

Две дорожки, уходящие в темноту. В верхних окнах здания кое-где свет. Ночью очень похоже на грозный замок крестоносцев.

Водитель выругался, но направил машину по круговой дорожке, с которой открывался вид на Гудзон. Саму реку Мартин не видел, но мост Джорджа Вашингтона с изящными параболами огней выделялся на фоне ночного неба.

Мартин вертел головой в поисках каких-либо признаков жизни. Нигде никого, нет даже обычных парочек у реки. То ли слишком поздно, то ли холодно, а, может быть, то и другое вместе. Сделав полный круг, такси остановилось у входа.

— Ну что, какого черта здесь делать? — сказал водитель, глядя на Филипса в зеркало заднего вида.

— Поехали отсюда, — ответил Филипс.

Водитель резко дал газ, и машина понеслась прочь от здания.

— Подождите! Остановитесь! — крикнул Мартин, и водитель вдавил педаль тормоза в пол. Филипс увидел трех бродяг, смотревших на них из-за каменного ограждения въездной дорожки. Они услышали визг тормозов. К тому моменту, когда такси остановилось, они были в тридцати метрах сзади.

— Сколько? — спросил Мартин, выглядывая в окно машины.

— Ничего. Вылезай.

Филипс сунул в плексигласовый карман десять долларов и вышел.

Такси рванулось с места, как только закрылась дверь. Его звук быстро растворился во влажном ночном воздухе. Повисла тяжелая тишина, лишь изредка нарушаемая отдаленным шумом машин на шоссе Генри Хадсона. Филипс пошел по направлению к бродягам. Вправо ответвлялась мощеная дорожка, идущая вниз среди распускающихся деревьев. Дальше она раздваивалась, одна ее ветвь поворачивала назад и уходила под мост.

Филипс спустился по ней и заглянул под мост. Бродяг было не трое, а четверо. Четвертый был в отключке и храпел, лежа на спине. Остальные трое играли в карты. Горел небольшой костер, рядом валялись два пустых двухлитровых кувшина из-под вина. Некоторое время Филипс просто смотрел на них, желая удостовериться, что это действительно просто бродяги. Хорошо бы попробовать как-то использовать их в качестве буфера между собой и Сэнсоном. Не то чтобы он опасался ареста, но опыт общения с официальными органами подсказывал ему, что нужно сначала разобраться и оценить возможные последствия; единственным пришедшим ему в голову способом было использование посредника. В конце концов, ночную встречу в Клойстерсе, даже если она действительно необходима, вряд ли можно считать нормальным явлением.

Понаблюдав еще пару минут, Филипс направился под мост походкой слегка подвыпившего человека. Бродяги взглянули на него, и, не усмотрев в нем опасности, продолжили игру.

— Парни, есть возможность зашибить десять монет.

Бродяги вновь подняли глаза.

— Чего делать-то за десять монет? — поинтересовался самый молодой.

— Десять минут изображать меня.

Трое смотрели друг на друга, улыбаясь. Встал молодой.

— Ну, а делать-то что?

— Пойди вон туда к Клойстерсу и обойди вокруг. Если кто спросит, скажи, что ты Филипс.

— Покажи десять монет.

Филипс достал деньги.

— А я не подойду? — спросил другой, с трудом поднимаясь на ноги.

— Не встревай, Джек, — отмахнулся от него молодой. — Тебя как зовут, мистер?

— Мартин Филипс.

— О'кей, Мартин, по рукам.

Мартин снял куртку и надел на него, надвинул ему на глаза свою шапку. Взяв пальтецо бродяги, Мартин после некоторых колебаний сунул руки в рукава. На воротнике замызганного «честерфилда» еще сохранилась узкая полоска бархата. В кармане лежал кусок сэндвича.

Невзирая на возражения Мартина, другие двое тоже рвались пойти.

Они продолжали свои шутки, пока Мартин не пригрозил отказом от сделки.

— Ну что, так прямо и идти? — спросил молодой.

— Да. — У Мартина возникли новые соображения по поводу этого маскарада. Дорожка находилась ниже площадки перед зданием. Она круто шла вверх перед самым булыжным покрытием, на краю которого стояла скамейка для уставших пешеходов. Каменное ограждение обрывалось прямо против входа в Клойстерс.

— Да, — повторил Мартин шепотом. — Просто подойди к двери, попробуй открыть и поворачивай обратно — и десять долларов твои.

— А не боишься, что просто убегу с пальто и шляпой?

— Ничего, рискну. А потом, я тебя догоню.

— Скажи еще раз, как тебя зовут?

— Филипс. Мартин Филипс.

Бродяга натянул шапку еще ниже на лоб, так что пришлось даже немного поднять голову. Двинувшись вверх по склону, он потерял равновесие.

Мартин подтолкнул его под зад, он опустился на руки и дальше поднимался на четвереньках до самой площадки.

Мартин осторожно поднялся по склону, так чтобы можно было глядеть поверх каменной стенки. Бродяга уже пересек подъездную дорожку и ступил на булыжники, сразу закачался, но удержался на ногах. Обогнув центральную часть, служившую для стоянки автобусов, он направился к деревянной двери. — Есть кто дома? — крикнул он. Голос эхом разнесся вокруг. Он проковылял к центру площадки и опять заорал:

— Я Мартин Филипс!

Не было слышно ни звука, кроме шума только что начавшегося дождя.

Древний монастырь с оградой из грубого камня производил впечатление чего-то нереального, вневременного. Мартину вновь показалось, что он стал жертвой гигантской галлюцинации.

И вдруг тишину разорвал грохочущий звук выстрела. Бродяга на площадке взлетел в воздух и затем рухнул на гранитную поверхность. Эффект был такой, как будто пуля попала в спелую дыню. На входе — хирургически аккуратное отверстие, на выходе жуткая сила в клочья разорвала большую часть лица и разбросала все это на десяток метров.

Филипс и двое бродяг оцепенели. Поняв, что кто-то застрелил молодого, они повернулись и бросились бежать, падая друг на друга на крутом склоне, ведущем прочь от монастыря.

Никогда еще Мартин не испытывал такого отчаяния. Такого страха не было даже тогда, когда он убегал от Вернера. В любую секунду он ждал звука выстрела и ощущения жгучей боли от смертоносной пули. Кто бы ни охотился за ним, обязательно проверит тело на площадке и обнаружит ошибку. Нужно убираться как можно дальше.

Но каменистый склон был опасен и сам по себе. Филипс споткнулся и растянулся во всю длину, едва не попав на камни. Поднявшись, он увидел справа извивающуюся тропинку. Разводя руками низкие кустики, он бросился туда.

Прогремел второй выстрел, за которым последовал вопль агонии. У Филипса сердце подступило к горлу. Проскочив заросли, он побежал со всех ног по тропинке, стремясь скорее укрыться в темноте.

Не успев осознать, что происходит, он оказался в воздухе и пролетел над ступенями. Казалось, прошло невероятно долгое время, прежде чем он долетел до земли. Инстинктивно он подался вперед, прижал голову к груди и перекувыркнулся, как заправский акробат. В результате он оказался на спине, потом сел, чувствуя себя совершенно ошалевшим. Сзади слышался топот ног по тропинке, и он заставил себя подняться. Он опять бежал, с трудом преодолевая дурноту.

Следующие ступени он вовремя заметил и притормозил. Спустился, прыгая через три-четыре ступеньки, и вновь бежал, чувствуя, что ноги уже подкашиваются. Тропа под прямым углом пересекла другую, но Мартин не успел подумать, стоит ли менять направление.

На следующем перекрестке эта тропа закончилась, и Мартин на мгновение задумался. Внизу и справа лес кончался. На его краю виднелось нечто похожее на балкон с бетонной балюстрадой. Внезапно вновь послышался топот ног, на этот раз бежали несколько человек. Думать не было времени.

Внизу метров на сто тянулась бетонированная игровая площадка с качелями, скамейками и чашей в центре, вероятно, летним бассейном. За площадкой виднелась городская улица, по ней проехало желтое такси.

Услышав приближающиеся шаги, он с трудом сбежал с балкона по боковой бетонной лестнице, ведущей на игровую площадку. Только тогда, слыша все более близкий топот ног, он понял, что не успеет проскочить открытый участок до того, как бегущий сзади появится на балконе. Он будет совершенно беззащитен.

Филипс стремительно нырнул в темное углубление под балконом, не обращая внимания на зловонный запах мочи. В этот момент наверху уже слышался топот с трудом передвигаемых ног. Он испуганно подался назад и стукнулся о стену. Затем, повернувшись, позволил себе присесть, стараясь приглушить громкие судорожные выдохи.

Колонны, поддерживающие балкон, резко выделялись на размытом фоне площадки. Дальше виднелись редкие городские огни. Тяжелые шаги прозвучали над головой, затем спустились по лестнице. Темная расхристанная фигура, хрипло дыша, появилась в виде четкого силуэта и двинулась по площадке в направлении улицы.

Следующие шаги звучали более легко. Филипс слышал приглушенный разговор. Потом тишина. Фигура впереди двигалась наискосок мимо бассейна.

Над головой раздался резкий звук выстрела, и фигура на площадке упала вниз лицом. Ни единого движения. Смерть наступила мгновенно.

Мартину оставалось только полагаться на судьбу. Бежать дальше невозможно. Он загнан в ловушку, как дикий зверь. Оставалось только прикончить его. Не будь он так измотан, можно было бы думать о сопротивлении, а так он просто тихо сидел, слушая, как легкие шаги продвигаются по балкону и дальше вниз по лестнице.

Ожидая увидеть силуэты между колоннами прямо перед собой, Филипс затаил дыхание.

Глава 12

Дениз Зенгер проснулась мгновенно. Она лежала неподвижно, почти не дыша, и прислушивалась к звукам ночи. В висках ощущалась пульсация от поступившего в кровь адреналина. Дениз знала, что проснулась от какого-то постороннего звука, но он не повторился. Слышалось только натужное гудение старого холодильника. Дыхание медленно успокаивалось. Даже холодильник, вздрогнув напоследок, выключился, и в квартире установилась тишина.

Она повернулась на другой бок, подумав, что это был просто дурной сон, потом решила сходить в ванную комнату. Давление в мочевом пузыре давало о себе знать. Как ни неприятно, придется встать.

Неохотно расставшись с теплой постелью, Дениз зашлепала в ванную.

Подобрав на коленях ночную сорочку, она опустилась на холодное сиденье унитаза. Свет она не включала, дверь оставалась открытой.

Адреналин в крови, видимо, не позволял открыться мочевому пузырю, и она просидела несколько минут, прежде чем смогла помочиться. И тут же она услышала глухой звук, как будто кто-то стукнулся в ее стену из соседней квартиры.

Дениз напрягла слух в ожидании новых звуков, но все было тихо.

Набравшись смелости, она бесшумно прошла по прихожей до входной двери. К счастью, запоры на месте.

Она повернулась и направилась в спальню. В этот-то момент она и уловила движение воздуха по полу и слабый шелест бумажек, приколотых к доске у входа. Дениз изменила направление, возвратилась в прихожую и заглянула в темную гостиную. Окно на пожарную лестницу было открыто!

Дениз изо всех сил старалась не паниковать, но с самого приезда в Нью-Йорк она больше всего боялась незваных гостей. Почти целый месяц она с трудом засыпала. И сейчас, когда она увидела открытое настежь окно, ее худшие страхи сбывались. Кто-то проник в квартиру!

Проходили секунды... Она вспомнила, что в квартире два телефона.

Один у постели, другой на стене кухни, прямо рядом. Она сделала шаг и пересекла холл, ощущая босыми ногами прикосновение старого линолеума.

Проходя мимо раковины, Дениз схватила небольшой ножик. На его лезвие упал слабый отблеск света. Крохотное оружие придало ей уверенности.

Протянув руку за холодильник, она взяла трубку. В этот момент компрессор старого холодильника включился и загромыхал, как подземка. Нервы ее и без того были на пределе, теперь же, испугавшись шума, она окончательно поддалась панике, бросила трубку и закричала.

Но ей не удалось издать ни звука: сильная рука схватила ее за шею и подняла в воздух, так что силы вконец ей изменили. Руки ее безвольно повисли, ножик упал на пол.

Ее схватили, как тряпочную куклу и быстро протащили по холлу, волоча ногами по полу. В спальне было несколько вспышек, ощущение жжения сбоку головы и звуки пистолета с глушителем.

Пули прошили сбившиеся в кучу одеяла на постели. Последним грубым толчком ее поставили на колени, потом откинули одеяла.

— Где он? — рявкнул один из пришельцев. Другой в это время открывал шкафы.

Прячась за кровать, она подняла голову. Перед ней стояли двое в черном с широкими кожаными ремнями.

— Кто? — еле вымолвила она.

— Твой любовник, Мартин Филипс.

— Я не знаю. В госпитале.

Один из них наклонился и поднял ее ровно настолько, чтобы бросить на постель.

— Тогда мы подождем.

Для Филипса все шло, как во сне. После последнего выстрела он больше ничего не слышал. Все было тихо, если не считать шума редких автомашин на улице за игровой площадкой. Он чувствовал, как успокаивается пульс, но собраться с мыслями все еще было трудно. Рассвет незаметно вползал на площадку, и так же постепенно начинал работать мозг. Становилось все светлее, Мартин мог уже различать некоторые детали окружающей обстановки, например, цепочку бетонных урн, выполненных в форме природных валунов. Вдруг налетели птицы, и несколько голубей приблизились к телу, неподвижно вытянувшемуся в сухом бассейне.

Мартин попробовал пошевелить затекшими ногами. Он начал понимать, что труп в бассейне сулит новую угрозу. Кто-нибудь вызовет полицию, а Мартина после прошедшей ночи мысли о ней приводили в ужас.

Он поднялся на ноги и постоял, держась за стену, пока не восстановилось кровообращение. Все мышцы ныли, когда он осторожно взошел по бетонной лестнице, чтобы осмотреться. Видна была тропа, по которой он в ужасе бежал всего несколько часов назад. Вдали кто-то прогуливал собаку.

Скоро тело на площадке обнаружат.

Филипс спустился по ступеням и, направляясь в дальний угол парка, прошел рядом с телом бродяги. Голуби пировали среди выбитых пулей частиц органики. Он поспешил отвернуться.

Выйдя из парка, он поднял узкий воротник бродяжьего пальто и пересек улицу, которая оказалась Бродвеем. На углу виднелся вход в подземку, но Мартина пугала возможность оказаться там загнанным в угол.

Неизвестно, может быть, преследователи еще где-то поблизости.

Он отошел к какой-то двери и осмотрелся. С каждой минутой становилось все светлее, и уличное движение нарастало. Это придавало уверенности. Чем больше людей, тем безопаснее; не видно, чтобы кто-то бесцельно гулял или сидел в припаркованной машине.

У светофора прямо перед ним остановилось такси. Мартин бросился к машине и попробовал открыть заднюю дверь. Заперта. Водитель, обернувшись, посмотрел на Филипса и рванул машину, несмотря на красный свет.

Ошарашенный, Мартин стоял посреди улицы и смотрел на удаляющееся такси. Только возвратившись к двери и взглянув на отражение в стекле, он понял причину. Совершеннейший бродяга. Волосы торчат клочьями, сбоку свалялись и покрыты засохшей кровью и травинками. Лицо грязное, в суточной щетине. И как завершающий штрих в образе отверженного — рваное узкое пальто.

Сунув руку в боковой карман, Филипс с радостью ощутил знакомую поверхность бумажника. Он пересчитал наличность. Тридцать один доллар.

Кредитные карточки в данных обстоятельствах бесполезны. Он вынул одну пятерку и убрал бумажник.

Минут через пять подъехало еще такси. На этот раз Филипс подошел спереди, на виду у водителя. Волосы он привел по возможности в порядок и распахнул пальто, чтобы его непрезентабельность не так бросалась в глаза. И самое главное: держал перед собой пятидолларовую банкноту. Водитель жестом пригласил его.

— Куда, мистер?

— Прямо, езжайте прямо.

Шофер с некоторым подозрением посмотрел на него в зеркало, но на зеленый свет тронул машину и поехал по Бродвею.

Филипс обернулся назад. Форт Трайон Парк и маленькая игровая площадка быстро удалялись. Он все еще не знал, куда же ехать, но безопаснее всего быть сейчас в толпе.

— Мне нужно на Сорок вторую стрит, — решил он, наконец.

— Что же вы раньше не сказали, — пожаловался водитель. — Можно было свернуть на Риверсайд драйв.

— Нет. Я не хочу ехать той дорогой. Я хочу по Ист Сайд.

— Это будет около десяти монет, мистер.

— О'кей. — Мартин достал из бумажника десять долларов и показал водителю, который наблюдал за ним в зеркало.

Машина опять тронулась, и Мартин позволил себе расслабиться. Он все еще не верил тому, что случилось за последние двадцать часов. Рушился весь его мир. Ему приходилось подавлять естественное желание обратиться за помощью в полицию. Почему они передали его ФБР? И чего ради ФБР потребовалось его уничтожить, ничего не спрашивая? Машина въехала на Вторую авеню, и он вновь ощутил страх.

Сорок вторая стрит обеспечивала требуемую незаметность. За шесть часов до этого все здесь представлялось чуждым и таило угрозу. Сейчас та же обстановка вселяла спокойствие. Все эти люди открыто демонстрировали свои психозы. Они не прикрывали их личиной нормальности. Опасность можно распознать и избежать ее.

Мартин купил большую банку свежего апельсинового сока и осушил ее. И еще одну. Потом он пошел по Сорок второй стрит. Должно же быть какое-то рациональное объяснение всему этому. Как врач он знал, что при всем обилии противоречивых признаков и симптомов нездоровья их всегда можно свести к одной определенной болезни. Вблизи Пятой авеню Филипс забрел в небольшой скверик перед библиотекой и присел на свободную скамейку.

Поплотнее запахнув грязное пальто, он устроился поудобнее и стал перебирать в уме события этой ночи. Все началось в госпитале...

Он проснулся, когда солнце было почти над головой. Осмотрелся, не следит ли кто. В сквере к этому времени было много народу, но, похоже, никто на него не обращал ни малейшего внимания. Становилось жарко и он весь вспотел. Встав, он ощутил идущий от тела тяжелый запах. Мартин пошел к выходу из сквера, посмотрел на свои часы и с удивлением узнал, что уже десять тридцать.

В нескольких кварталах он обнаружил греческую кофейню. Скатав пальто, он сунул его под стол. Филипс чувствовал страшный голод и заказал яйца, жаркое, бекон, тосты и кофе. Он сходил в тесный мужской туалет, но решил не приводить себя в порядок. В таком виде никто не узнает в нем доктора. Если его ищут, то лучшей маскировки не придумаешь.

Допив кофе, он отыскал в кармане скомканный листок со списком пациенток: Марино, Лукас, Коллинз, Маккарти и Линдквист. Возможно ли, что эти пациентки и их истории как-то связаны с тем невероятным фактом, что его преследуют власти? Но даже если и так, почему его пытаются убить и что случилось с этими женщинами? Убили их? Не связано ли все это с сексом и преступным миром? Но какое отношение к этому имеет радиация? И почему вмешалось ФБР? Возможно, преступная организация действует в госпиталях всей страны.

Взяв еще кофе, Мартин пришел к выводу, что разгадка находится в Медицинском центре Хобсоновского университета, но ясно, что именно там власти и ждут его. Иными словами, в госпитале всего опаснее, но это единственное место, где есть возможность разобраться во всем происходящем.

Оставив кофе, Филипс направился к автомату. Сначала позвонить Хелен.

— Доктор Филипс! Как я рада! Вы где? — голос звучал напряженно.

— Я не в госпитале.

— Я поняла. Но где?

— А что?

— Просто хотела узнать.

— Скажите, меня кто-нибудь разыскивал...ну...ФБР?

— С какой стати ФБР вас разыскивать?

Теперь Мартин был почти уверен, что Хелен находится под наблюдением. Не в ее правилах было отвечать вопросом на вопрос, в особенности на абсурдный вопрос о ФБР. В обычных обстоятельствах она просто сказала бы, что он рехнулся. Видимо, рядом с ней Сэнсон или один из его агентов. Филипс резко нажал на рычаг. Нужно придумать иной способ заполучить из кабинета карты и другую информацию.

Потом он позвонил в госпиталь и попросил разыскать доктора Дениз Зенгер. Ей ни в коем случае не следует идти в клинику гинекологии. Но она не отвечала на сигнал индивидуального вызова, а передавать что-либо Мартин побоялся. Последним был звонок Кристин Линдквист. Ее соседка взяла трубку с первого гудка, но, когда он назвал себя и спросил о Кристин, девушка ответила, что ничего не может ему сообщить и просит больше не звонить. И положила трубку.

Вернувшись к столику, Филипс развернул список пациенток. Он достал ручку и записал: «сильная радиоактивность в мозге молодых женщин (в других зонах?); нормальный мазок признан ненормальным; неврологические симптомы напоминают множественный склероз.» Филипс смотрел на написанное, мозг его бешено работал. Далее последовало:

«Неврология — Гинекология — — полиция — ФБР», потом «некрофилия Вернера».

Представлялось совершенно невозможным установить какую-либо связь между всеми этими вещами, но, похоже, в самом центре находилась Гинекология. Если удастся понять, зачем эти мазки признавали ненормальными, может быть, что-то прояснится.

На него вдруг навалилось отчаяние. Очевидно, ему это не по зубам.

Весь его старый мир с повседневными проблемами уже не казался таким ужасным. Он готов был смириться со скучной рутиной, только бы иметь возможность ложиться ночью в постель рядом с Дениз. Филипс не был религиозен, но поймал себя на попытке прийти к уговору с Богом: если Он спасет меня от этого кошмара, то я никогда больше не стану жаловаться на жизнь.

Он вновь взглянул на бумагу и почувствовал на глазах слезы.

Почему именно он понадобился полиции? Полная бессмыслица.

Мартин еще раз подошел к телефону и попробовал разыскать Дениз, но она не отвечала. В отчаянье он позвонил в клинику гинекологии и обратился к регистратору.

— Скажите, Дениз Зенгер еще не пришла на прием?

— Нет еще. Должна вскоре быть.

Мартин судорожно соображал.

— Это доктор Филипс. Когда она придет, скажите, что я отменил назначение и просил повидаться со мной.

— Я ей передам, — ответила регистратор, и Мартин почувствовал, что она в полном недоумении.

Филипс вернулся в сквер и опять сел. Он не в силах был принять какое-либо разумное решение. Человеку, привыкшему верить в порядок и власть, невозможность обратиться в полицию после того, как в него стреляли, представлялась верхом безумия.

Несколько дневных часов прошли в здоровом сне, но, проснувшись, он опять был в растерянности. Отсутствие решения само стало решением.

Начались и достигли своего крещендо часы пик. Потом толпы начали рассеиваться, и Мартин вновь отправился в кофейню поужинать. Было чуть больше шести.

Он заказал запеченное мясо и, пока его готовили, попробовал опять вызвать Дениз. Она не отвечала. Уже повесив трубку, он решил позвонить ей домой, не зная, достаточно ли о нем известно полиции, чтобы она стала следить за Дениз.

Она взяла трубку с первого гудка.

— Мартин? — в голосе ее было отчаяние.

— Это я.

— Слава Богу! Ты откуда?

Мартин оставил вопрос без ответа. — Где ты была? Я весь день пытался с тобой связаться.

— Я нездорова. Сижу дома.

— Ты ничего не сказала дежурному в госпитале.

— Да, я знаю, я... — голос Зенгер резко изменился. — Не приходи... — выкрикнула она.

Голос ее захлебнулся, были слышны приглушенные звуки борьбы.

Мартин вскипел. — Дениз! — закричал он. Кофейня оцепенела, все головы повернулись в его направлении.

— Филипс, это Сэнсон.

Это уже агент взял трубку. Мартин слышал, как Дениз пыталась кричать.

— Минутку, Филипс, — опять обратился Сэнсон. Потом, отвернувшись от телефона:

— Заберите ее отсюда и успокойте.

И вновь в трубку:

— Послушайте, Филипс...

— Что, черт побери, происходит, Сэнсон? И что вы делаете с Дениз?

— Успокойтесь, Филипс. С девушкой все в порядке. Мы здесь для того, чтобы ее защитить. Что с вами случилось ночью у Клойстерса?

— Что со мной случилось? Не валяйте дурака! Ваши люди хотели меня застрелить!

— Это чушь, Филипс. Мы же знали, что во дворе были не вы. Мы думали, они вас уже схватили.

— Кто это они? — спросил ошарашенный Филипс.

— Филипс! Я не могу об этом говорить по телефону.

— Скажите мне только, что означает весь этот бардак!

Народ в кофейне все еще не шевелился. Это были Нью-Йоркцы, они были привычны ко всяким странностям, но только не у себя в кофейне.

Сэнсон был спокоен и невозмутим. — Извините, Филипс. Вы должны приехать сюда и сделать это сейчас же. Действуя в одиночку, вы только усложняете нашу задачу. И вам уже известно, что на карту поставлена жизнь нескольких ни в чем не повинных людей.

— Через два часа, — крикнул Филипс. — Я в двух часах езды от города.

— Хорошо, два часа, но ни секундой больше.

Трубка, щелкнув, умолкла.

Филипс вновь заметался. Через секунду его нерешительность как рукой сняло. Он бросил пять долларов и, выскочив на улицу, побежал к подземке на Восьмой авеню.

Филипс направлялся в Медицинский центр. Он еще не знал, что же там станет делать, но твердо решил попасть в госпиталь. За два часа нужно найти ответы на несколько вопросов. Не исключено, что Сэнсон говорит правду. Может быть, они действительно считали, что он попал в руки неизвестных сил. Но уверенности не было, и это его мучило. Он чувствовал, что Дениз сейчас в опасности.

В вагоне можно было только стоять, хотя был уже не час пик, но Филипсу поездка пошла на пользу. Она смягчила его панический настрой и дала возможность использовать присущий ему интеллект. Выходя из вагона, он уже знал, что ему нужно найти в Медицинском центре и что он будет с этим делать.

Мартин вышел на улицу вместе с толпой и направился к первой своей цели, винному магазину. Продавец одним взглядом оценил непрезентабельную внешность Мартина и попытался его вытолкать. Увидев деньги, он сменил гнев на милость.

Понадобилось всего тридцать секунд, чтобы выбрать и оплатить пинту виски. Свернув с Бродвея на боковую улочку, Мартин нашел закуток, уставленный мусорными баками. Сняв пробку, он набрал полный рот виски и пополоскал. Проглотил он совсем немного, остальное выплюнул. Потом протер виски лицо и шею и сунул полупустую бутылку в карман пиджака. Потолкавшись среди баков, он нашел один с песком для посыпания зимой тротуаров. Затем сделал в песке ямку поглубже, куда и спрятал бумажник; остатки денег положил в карман вместе с бутылкой.

Следующая остановка была в небольшой, но людной бакалейной лавке.

Люди от него сторонились. Было довольно многолюдно, и ему пришлось немного пройти, чтобы найти место, откуда хорошо были видны кассы.

— Аааа, — просипел Филипс с придыханьем и повалился на пол, зацепив по пути выставленные на прилавок бобы в банках. Он корчился, раскатывая бобы во всех направлениях. Когда один из покупателей склонился к нему, Мартин выдавил:

— Больно. Сердце!

Машина скорой помощи подкатила в считанные минуты. На лицо ему надели кислородную маску, за время недолгой езды до Медицинского центра укрепили на груди датчики ЭКГ. Его практически нормальная кардиограмма уже была проанализирована по радио, и уже было установлено, что сердечные средства не требуются.

Пока санитары везли его в Неотложную, Мартин заметил нескольких полисменов, которые на него не обратили никакого внимания. Его доставили в один из кабинетов Неотложной и переложили на кровать. Сестра порылась в его карманах в поисках документов, а стажер вновь снимал кардиограмму.

Поскольку кривые шли нормально, кардиологическая группа стала расходиться, оставив одного интерна.

— Все болит, приятель?

— Мне нужен Маалокс, — просипел Мартин. — Иногда после дешевой бурды мне помогает Маалокс.

— Вполне возможно, — сказал доктор.

Маалокс Мартину дала ко всему привыкшая сестра лет тридцати пяти, которая при виде его плачевного состояния только что не побила его. Она заполнила карту; Мартин назвался Харви Гопкинсом. Так звали его соседа по общежитию в колледже. Сестра сказала, что ему дадут возможность немного отдохнуть и посмотрят, не повторится ли боль. Она задернула занавеску у кровати.

Подождав несколько минут, Филипс слез с кровати. У стены на тележке со средствами неотложной помощи он нашел бритву и кусочек мыла, используемые для подготовки пациентов. Прихватил еще несколько полотенец, медицинскую шапочку и маску. После этого выглянул из-за занавески.

Как и обычно в это время ночи, в Неотложной царила страшная сутолока. Очередь к регистратуре тянулась почти от самого входа, регулярно прибывали новые машины. Никто не взглянул на Мартина, когда он прошел по центральному коридору и толчком открыл серую дверь напротив осажденного стола регистратуры. В комнате отдыха сидел единственный доктор, уткнувшийся в кардиограмму, и Мартин спокойно прошел в душ.

Он быстро вымылся и побрился, одежду бросил в угол. Рядом с раковинами лежала целая кипа хирургических одежд, которые так любил персонал Неотложной. Филипс выбрал куртку и штаны, на мокрую голову надел шапочку. Он даже нацепил маску. Персонал госпиталя часто носил маски вне операционной, особенно при простудах.

Посмотрев на себя в зеркало, Филипс убедился, что узнать его смогут только хорошо знакомые с ним люди. Он не только попал в госпиталь, но и выглядел, как здешний. Что же до Харви Гопкинса, то его пациенты в Неотложной часто уходят сами. Филипс взглянул на часы. Прошел почти час.

Выскочив из комнаты отдыха, Филипс прошел через Неотложную и миновал еще двух полисменов. На второй этаж он поднялся по лестнице за кафетерием. Ему нужен был детектор излучения, но в кабинет идти слишком опасно, пришлось поискать в Радиотерапии. Быстро сбежав по лестнице на первый этаж, он поспешил в клинический корпус.

Старые лифты без ушедших уже лифтеров не работали, поэтому на четвертый этаж в Гинекологию пришлось подниматься пешком. Еще в подземке, стоя между двумя очень расстроенными бизнесменами, он решил, что радиация, возможно, связана с Гинекологией, но теперь он стоял здесь с детектором излучения и прежней уверенности не испытывал. Он не знал, что искать.

Миновав главный зал ожидания Гинекологии, Филипс свернул в университетскую клинику. Уборщики еще здесь не прошли, и кругом были видны переполненные пепельницы и разбросанные бумаги. В царившей здесь полутьме все это выглядело так невинно и обыденно.

Филипс проверил стол регистратора, но он оказался заперт. Заперты и две двери позади стола. Но замки в них стояли простые, ключ вставлялся в круглую ручку. Чтобы открыть один из них, оказалось достаточно кусочка пластика со стола регистратора. Мартин вошел, закрыл дверь и включил свет.

Он стоял в коридоре, где разговаривал с доктором Харпером. Слева два смотровых кабинета, справа лаборатория или подсобное помещение. Сначала Мартин направился в смотровые. Он проверил оба кабинета, засовывая детектор в каждый шкаф, в каждую нишу и даже под смотровые кресла. Ничего. Здесь все чисто. В лаборатории он таким же образом обошел с детектором столы, открывал ящики, заглядывал в коробки. У стены стояли большие шкафы с инструментами.

Первые следы обнаружились в мусорной корзине. Излучение было очень слабое и совершенно безобидное, но все же это излучение. Часы показывали, что время быстро истекает. Через полчаса он должен явиться в квартиру Дениз. Но он пойдет туда только после того, как убедится, что Сэнсон отпустил Дениз.

Обнаружив следы в мусорной корзине, он стал повторно обходить лабораторию. Результатов — никаких, пока не подошел к шкафу. Нижние полки были забиты бельем и госпитальной одеждой, на верхних вперемешку лежали лабораторные и канцелярские принадлежности. В самом низу, на дне большой коробки с грязным бельем детектор опять дал слабые показания.

Мартин вывалил грязное белье и прошелся детектором по нему.

Ничего. Сунув прибор в коробку, он снова получил небольшой сигнал у дна.

Попробовал рукой поверхность коробки. Стенки и дно ее были окрашены под дерево и казались сплошными. Мартин постучал кулаком по дну и ощутил вибрацию. Он не пожалел времени и простучал дно по периферии. В дальнем углу фанера чуть подалась, потом опять стала на место. Нажав на этот угол, Мартин приподнял дно и заглянул вниз. Там находились два свинцовых контейнера со знакомыми предупреждающими табличками.

Из наклеек следовало, что оба контейнера получены из Брукхейвеновских лабораторий, которые поставляют разного рода медицинские изотопы. Полностью прочесть удалось только одну наклейку. На ней значилась 2-(18F) дезокси-D-глюкоза. Другая наклейка была частично сорвана, но там тоже значился изотоп дезокси-D-глюкозы.

Мартин быстро раскрыл контейнеры. Тот, что с целой наклейкой, был умеренно радиоактивен. Но от второго, с более толстым свинцовым экраном детектор излучения взбесился. Что-то очень «горячее». Филипс плотно запечатал контейнер, побросал в коробку белье и закрыл дверь.

Ему никогда не доводилось слышать ни об одном из этих соединений, но сам факт их нахождения в клинике гинекологии делал их чрезвычайно подозрительными. В госпитале действовали очень строгие правила обращения с радиоактивными материалами, применяемыми для радиотерапии, диагностики и исследований. Но ни одна из этих категорий к клинике гинекологии отношения не имела. Теперь нужно узнать, для чего используется дезокси-глюкоза.

Взяв детектор излучения, Филипс по лестнице клиники спустился в подвал. В тоннеле пришлось замедлить движение, чтобы не напугать группы студентов. Но в районе нового мединститута он опять прибавил шаг и в библиотеку влетел, тяжело дыша.

— Дезокси-глюкоза, — выдохнул он. — Нужно прочесть. Где?

— Я не знаю, — испуганно пискнула библиотекарша.

— Чтоб тебя! — Филипс повернулся и направился к каталогам.

— Спросите справочный стол, — посоветовала женщина вслед.

Филипс вновь изменил направление и пошел в зал периодики, где за справочным столом сидела девушка на вид лет пятнадцати. Она слышала шум и обернулась к приближающемуся Мартину.

— Быстро...Дезокси-глюкоза...Где можно прочесть?

— А что это? — Девушка смотрела на Мартина встревоженно.

— Наверно какой-то сахар из глюкозы. Послушайте, я не знаю, что это такое. Поэтому и хочу прочесть.

— Может быть начать с Реферативного журнала и посмотреть указатель медицины, потом...

— Реферативный? Где это?

Девушка указала на длинный стол с полками. Филипс подскочил к нему и схватил указатель. На часы он боялся смотреть. Вот раздел глюкозы с указанием тома и страницы. Статью он просматривал с пятого на десятое и от нетерпения ничего не мог уловить. Пришлось заставить себя успокоиться и сосредоточиться, тогда выяснилось, что дезокси-глюкоза очень схожа с глюкозой, биологическим топливом мозга, и, преодолевая гематоэнцефалический барьер, усваивается активными нервными клетками мозга. Но там она, в отличие от глюкозы, не может участвовать в обмене веществ и накапливается.

В самом конце короткой статьи говорилось: «...меченая радиоактивностью дезокси-глюкоза очень удобна для исследования мозга.»

Когда Мартин захлопнул книгу, у него дрожали руки. Все начинало становиться на места. Кто-то в госпитале проводит исследования мозга на ничего не подозревающих людях! Маннергейм! Мартин не помнил себя от ярости.

Не будучи химиком, он все же помнил достаточно: если вещество типа дезокси-глюкозы сделать достаточно радиоактивным, то его можно вводить в организм человека и изучать накопление этого вещества в мозге. Если оно так сильно радиоактивно, как в этом контейнере в Гинекологии, то будет убивать поглотившие его клетки мозга. Если требуется определить проводящие пути нервных клеток в мозге, то можно этим методом селективно разрушить их, и именно посредством разрушения проводящих путей в мозге животных были заложены основы нейроанатомии. Достаточно безжалостному ученому требуется сделать всего лишь шаг до применения тех же методов к людям. Филипс содрогнулся. Только такой эгоцентричный человек, как Маннергейм, способен пренебречь моральными аспектами этой проблемы.

Мартин был совершенно убит своей находкой. Непонятно, каким образом Маннергейму удалось привлечь Гинекологию, но она, определенно, принимает в этом участие. И администрации госпиталя тоже что-то должно быть известно. Иначе, с какой стати Дрейку защищать Маннергейма, нейрохирурга — примадонну, госпитального полубога. Мартин со страхом представил себе ужасающие последствия.

Ему было известно, что Маннергейма обильно финансирует правительство; на его исследования тратились миллионы и миллионы долларов из средств налогоплательщиков. Не в этом ли причина вмешательства ФБР?

Может быть, Мартина обвиняют в том, что он ставит под угрозу крупное открытие, финансируемое правительством? ФБР может и не знать, что открытие связано с опытами над людьми. Мартину доводилось иметь дело с организационной неразберихой, когда правая рука не знает, что делает левая.

Но чтобы правительство, само не зная об этом, защищало принесение людей в жертву научным исследованиям, — это уж слишком.

Мартин медленно повернул руку, чтобы посмотреть на часы. Через пять минут ему нужно явиться к Дениз. Возможно, агенты и не причинят ей вреда, но он видел, как они обошлись с бродягами, и не собирается рисковать. Что же делать? Ему стало известно о происходящем — не все, но кое-что. Достаточно для того, чтобы в случае вмешательства какого-нибудь влиятельного лица преступление могло быть раскрыто. Но кого? Нужен человек, не принадлежащий к госпитальной иерархии, но знающий госпиталь и его структуру. Уполномоченный министерства здравоохранения? Кто-нибудь из канцелярии мэра? Комиссар полиции? Всем им наверняка уже столько всего наговорили о нем, что его сообщение просто не станут слушать.

И вдруг Филипс вспомнил про Майклза, чудо-мальчика. Он может добраться до проректора университета! Его слова будет достаточно, чтобы начать расследование. Это может сработать. Набирая номер Майклза, он молил небо, чтобы тот оказался дома. Услышав знакомый голос, он готов был кричать от радости.

— Майклз, я попал в большую беду.

— Что случилось? Ты где?

— Мне некогда объяснять; здесь в госпитале я вскрыл гигантскую аферу, которую, похоже, защищает ФБР. Не спрашивай меня, почему.

— Чем я могу помочь?

— Пойди к проректору. Скажи о скандальном случае экспериментирования над людьми. Этого будет достаточно, если только сам проректор не замешан. А если и он, то помоги нам всем Бог. Но самое неотложное — Дениз. ФБР держит ее в ее квартире. Попроси проректора позвонить в Вашингтон, чтобы ее освободили.

— А как с тобой?

— Обо мне не беспокойся. Со мной все в порядке. Я в госпитале.

— Почему бы тебе не прийти сюда ко мне?

— Не могу. Иду в нейрохирургическую лабораторию. Встретимся в твоей компьютерной лаборатории примерно через пятнадцать минут. Торопись!

Филипс нажал рычаг и стал звонить Дениз. Кто-то снял трубку, но ничего не говорил.

— Сэнсон, — крикнул Мартин. — Это я, Филипс.

— Филипс, вы где? У меня такое ощущение, что вы не воспринимаете ситуацию всерьез.

— Воспринимаю. Я на северной окраине города. Я еду. Но мне требуется время. Двадцать минут.

— Пятнадцать, — ответил Сэнсон и положил трубку. Из библиотеки Мартин бежал с гнетущим чувством. Теперь он был еще более уверен, что Сэнсон держит Дениз заложницей, чтобы заставить его сдаться. Они хотят его убить и могут убить Дениз, чтобы заполучить его. Теперь все зависит от Майклза. Нужно, чтобы он нашел незамешанного представителя власти. Но для подтверждения обвинений нужна дополнительная информация. У Маннергейма, конечно же, найдется какой-нибудь вариант прикрытия. Нужно выяснить, сколько радиоактивных образцов мозга находятся в Нейрохирургии.

В исследовательском корпусе Мартин в пустом лифте поднялся на этаж Нейрохирургии. Он сбросил шапочку и нервно провел рукой по спутанным волосам. До явки в квартиру Дениз остаются считанные минуты.

Дверь в лабораторию Маннергейма оказалась запертой, и Мартин поискал вокруг, чем бы разбить стекло. На глаза попался небольшой огнетушитель. Сняв со стены, он бросил его в стеклянную панель. Потом ногой столкнул оставшиеся осколки, просунул руку внутрь и повернул ручку.

В этот момент в дальнем конце коридора распахнулась дверь и вбежали двое с пистолетами. Эти люди были не из госпитальной охраны, оба одеты в костюмы из полиэстера.

Один из них присел, держа пистолет обеими руками, второй крикнул:

— Ни с места, Филипс!

Мартин нырнул внутрь лаборатории на битое стекло. Он услышал глухой звук пистолета с глушителем, и пуля срикошетила от металлической дверной рамы. Он вскочил на ноги и захлопнул дверь, стряхнув при этом еще несколько осколков стекла. Из лаборатории Мартин слышал тяжелый топот в коридоре. В комнате было темно, но он помнил расположение предметов и бросился бежать между лабораторными столами, разделявшими лабораторию на отсеки. Когда он добрался до помещения с животными, преследователи были уже у наружной двери. Один из них нажал на выключатель, и помещение залил холодный свет флуоресцентных ламп.

Мартин действовал, как во сне. В помещении с животными он схватил клетку с обезьяной, ставшей неистовым монстром под действием имплантированных в мозг электродов. Животное пыталось схватить его за руку и укусить сквозь проволочную сетку. Напрягая все свои силы, Мартин подтащил клетку к двери лаборатории. Преследователи находились уже за ближайшим лабораторным столом. Не дыша, он открыл дверцу клетки.

С диким воплем, заставившим зазвенеть лабораторную посуду, обезьяна вырвалась из своей тюрьмы. Одним прыжком вскочила она на стол и полки над ним, разбросав инструменты во все стороны. При виде стремительно движущегося зверя с волочащимися проводами преследователи остановились в нерешительности. Животное только этого и ждало. Подстегиваемая долго сдерживаемой яростью, обезьяна с полки прыгнула на плечо ближайшего агента, впилась в него мощными пальцами и вонзила зубы в шею. Второй агент пытался как-то помочь, но обезьяна действовала слишком для него быстро.

Мартину некогда было наблюдать за результатами. Он бросился вниз по лестнице, с головокружительной скоростью перелетая через ступеньки, прыгая на площадки и резко разворачиваясь.

Услышав, как далеко наверху с треском раскрылась дверь, он переместился ближе к стене, но спуска не замедлил. Неизвестно, видят ли его, но проверять некогда. Нужно было заранее сообразить, что нейрохирургическую лабораторию Маннергейма будут охранять. Шаги преследователей уже спускались по лестнице, но они отставали на много этажей; не услышав больше выстрелов, он спустился в полуподвал и вбежал в тоннель.

Старинные дверные петли в старом мединституте только взвизгнули, когда Мартин влетел в здание. Одним махом проскочив мраморную лестницу и частично разрушенный коридор, он резко остановился у дверей амфитеатра.

Темно. Майклза, значит, еще нет. Сзади все тихо. От преследователей он оторвался. Но властям теперь известно, что он в Медицинском центре, так что рано или поздно его обнаружат.

Мартин старался восстановить дыхание. Если Майклз не появится в самое ближайшее время, то придется идти в квартиру Дениз, невзирая на полную свою беспомощность. Он нервно толкнул дверь в амфитеатр. Как ни странно, она отворилась. Он шагнул вперед, в холодную тьму.

Тишину нарушало только низкое электрическое гудение, знакомое Филипсу еще со студенческих времен. Этот звук возникал при подаче напряжения в осветительную систему. И сейчас, как и в те прежние дни, в зале загорелся свет. Заметив краем глаза какое-то движение, Мартин посмотрел вниз. Оттуда ему махал рукой Майклз.

— Мартин, ты здесь! Ну, гора с плеч!

— Ты связался с проректором? — крикнул Филипс. При виде Майклза у него, впервые за много часов, появился первый проблеск надежды.

— Все в порядке, — напрягал голос Майклз. — Спускайся сюда.

Мартин пошел вниз по узким лестницам, пересеченным во всех направлениях кабелями от стоящего на месте прежних кресел оборудования.

Вместе с Майклзом ждали еще трое. Видно, он успел позвать кого-то на помощь.

— Нужно немедленно что-то предпринять в отношении Дениз, а то как бы они...

— Об этом уже позаботились.

— С ней все в порядке? — спросил Мартин, на мгновение остановившись.

— Она в полном порядке и в безопасности. Спускайся.

Чем ниже Мартин спускался, тем плотнее стояло оборудование и тем труднее было преодолевать провода.

— Я еле ушел от двух агентов. Они по мне стреляли в нейрохирургической лаборатории. Мартин еще тяжело дышал и говорил неровно.

— Здесь ты в безопасности, — ответил Майклз, глядя на спускающегося друга.

Спустившись, Мартин отвел взгляд от загроможденных кабелями ступеней и посмотрел Майклзу в лицо.

— Я ничего не успел отыскать в Нейрохирургии, — сказал он, рассматривая трех остальных. Студента Карла Рудермана он видел в лаборатории в прошлый раз. Двое в черных комбинезонах были ему незнакомы.

Не отвечая на последние слова Мартина, Майклз обратился к одному из тех двоих:

— Ну что, вы теперь успокоились? Я же вам сказал, что он здесь будет.

На это незнакомец, не сводя с Филипса глаз, ответил:

— Он здесь, но вы уверены, что сможете держать его под контролем?

— Надеюсь.

Мартин следил за этой странной беседой, переводя взгляд с Майклза на человека в комбинезоне. Внезапно он вспомнил его лицо. Это тот самый, что убил Вернера!

— Мартин, — мягко, почти нежно произнес Майклз, — я хочу тебе кое-что показать.

— Доктор Майклз, — прервал его незнакомец, — я могу гарантировать, что со стороны ФБР не будет опрометчивых действий. Но за действия ЦРУ я не отвечаю. Надеюсь, это вам ясно, доктор Майклз.

Майклз резко повернулся. — Мистер Сэнсон, я понимаю, что ЦРУ вам не подчиняется. Но нам с доктором Филипсом нужно еще немного времени.

Затем он вновь обратился к Филипсу:

— Мартин, мне нужно тебе кое-что показать. Пойдем. — Он сделал шаг в направлении двери, ведущей в соседний амфитеатр.

Мартин как будто окаменел. Руки его мертвой хваткой сжимали латунное ограждение. Чувство облегчения перешло в замешательство, сопровождаемое внутренней дрожью возвратившегося страха.

— Что здесь происходит? — спросил он в ужасе. Говорил он медленно, выделяя каждое слово.

— Я как раз и хочу тебе показать. Идем!

— Где Дениз? — Филипс не шелохнулся.

— Она в полной безопасности, поверь мне. Идем. — Майклз вернулся к Филипсу и взял за руку, приглашая вниз. — Дай я тебе покажу кое-что.

Успокойся. Дениз ты увидишь через несколько минут.

Филипс дал увлечь себя мимо Сэнсона в соседний амфитеатр. Студент вошел до них и включил свет. Глазам Мартина предстал второй амфитеатр, тоже без сидений. В самом низу, где они стояли, находился громадный экран, состоящий из миллионов фотоэлементов, провода от которых тянулись к процессору. Значительно меньшее количество проводов было объединено в жгуты, соединявшие процессор с двумя компьютерами, которые, в свою очередь, были связаны с другими компьютерами. Ими было заполнено все помещение.

— Ты имеешь об этом какое-нибудь понятие? — спросил Майклз.

Мартин отрицательно покачал головой.

— Ты видишь перед собой первую компьютерную модель зрительного аппарата человека. Она велика, примитивна, если подходить с нашими нынешними мерками, но удивительно функциональна. На экран подаются изображения, и вот эти компьютеры производят согласование этой информации. — Майклз повел руками в обе стороны. — Мартин, перед тобой такое же чудо, как первый атомный реактор, который сделали в Принстоне. Это станет одним из величайших научных достижений в истории.

Мартин посмотрел на Майклза. Похоже, парень свихнулся.

Мы создали компьютер нового поколения! — Майклз хлопнул Филипса по спине. — Послушай. В первом поколении компьютеры просто впервые отличались от калькуляторов. Во втором использованы транзисторы. В третьем микрочипы. И так далее. Мы произвели на свет нечто новое, и маленький процессор у тебя в кабинете — это первая проба. Ты представляешь, что мы сделали?

Филипс покачал головой. Майклз сгорал от возбуждения.

— Мы создали искусственный интеллект! Научили компьютеры думать.

Они обучаются и мыслят. Майклз схватил Мартина за руку и потащил в холл, соединяющий два амфитеатра. Здесь, между двухъярусными лекционными залами находилась дверь в прежние лаборатории микробиологии и физиологии. Открытая дверь с внутренней стороны была укреплена стальным листом. За ней находилась вторая, тоже усиленная. Майклз отпер ее особым ключом и потянув, отворил. Вход, как в банковское хранилище.

Зрелище Мартина ошеломило. От старых лабораторий с тесными помещениями и столами не осталось никаких следов. Филипс очутился в зале длиной метров тридцать, лишенном окон. В центре его стоял ряд огромных стеклянных цилиндров, заполненных прозрачной жидкостью.

— Это самая ценная и производительная наша установка, — сказал Майклз, похлопывая бок первого цилиндра. — Я понимаю, что твое первое впечатление будет чрезмерно эмоционально. Мы все через это прошли. Но поверь мне, результаты стоят таких жертв.

Мартин медленно пошел вокруг цилиндра. Высота порядка метра восьмидесяти, диаметр сантиметров девяносто. Внутри, погруженные в жидкость, как позднее выяснилось, цереброспинальную, находились живые останки Кэтрин Коллинз. Тело ее занимало сидячее положение, руки были подняты над головой. Дыхательный аппарат работал — она была жива. Но мозг ее был совершенно открыт. Череп отсутствовал. Не было и большей части лица, только глаза, покрытые контактными линзами. Из шеи торчала интубационная трубка.

Руки ее были тщательно препарированы, так что обнажились концы чувствительных нервов. Эти нервные окончания были, как паутиной, соединены с электродами, погруженными в мозг.

Мартин завершил обход цилиндра. Жуткая слабость охватила все его тело, он еле стоял на ногах.

Ты, наверное, знаешь, — говорил в это время Майклз, — что значительные достижения в вычислительной технике, например, обратная связь, стали возможны в результате изучения биологических систем. По существу, этим и занимается кибернетика. Так вот, мы сделали совершенно естественный следующий шаг и занялись самим человеческим мозгом, но не с позиций психологии, которая рассматривает его как таинственный черный ящик. — Мартину вспомнилось использование Майклзом этого выражения в ходе рассказа о компьютерной программе. Теперь он понял. — Мы исследовали его, как любую другую машину, только неимоверно сложную. И успех превзошел все наши мечты. Мы узнали, как мозг хранит информацию, как он, вместо применявшегося в прежних ЭВМ неэффективного последовательного процесса, использует параллельную обработку информации и каким образом мозг организован в функционально иерархическую систему. И, что самое главное, мы поняли, как спроектировать и изготовить механическую систему, воспроизводящую мозг и имеющую те же функции. И она работает, Мартин! И превосходит самые дикие наши фантазии!

Майклз слегка подтолкнул Филипса, приглашая пройти вдоль всего ряда цилиндров, в каждом из которых находился обнаженный мозг молодой женщины на разных стадиях препарирования. У последнего цилиндра Филипс остановился. Тело здесь было менее всего препарировано. Филипс узнал его по остаткам лица. Это была Кристин Линдквист.

— Послушай еще, — продолжал Майклз. — Я знаю, в первый раз это шокирует. Но это научное открытие так грандиозно, что невозможно представить даже непосредственные результаты. Возьми одну только медицину — в каждой ее области произойдет революция. Ты уже видел, как наша очень ранняя программа расправляется со снимками черепа. Филипс, я не требую от тебя каких-то быстрых необдуманных решений, понимаешь?

Они закончили обход помещения, представлявшего собой нечто среднее между больничной палатой и компьютерным залом. В углу стояла, судя по всему, установка жизнеобеспечения, похожая на аппаратуру интенсивной терапии. Перед мониторами сидел человек в длинном белом халате. На приход Майклза и Филипса он никак не реагировал.

Подойдя опять к Кэтрин Коллинз, Филипс произнес первые слова:

— А что поступает в мозг подопытной? — Голос его звучал ровно, бесстрастно.

— Это чувствительные нервы, — живо откликнулся Майклз. Поскольку мозг, как это ни смешно, нечувствителен к своему состоянию, мы подключили периферические чувствительные нервы Кэтрин к электродам, чтобы она давала нам знать, какие участки ее мозга функционируют в любой данный момент. Мы создали для мозга систему обратной связи.

— Ты хочешь сказать, что это препарированное тело поддерживает с тобой связь? — Филипс был искренне удивлен.

— Конечно. В этом-то и прелесть всего устройства. У нас человеческий мозг сам себя исследует. Сейчас покажу.

Рядом с цилиндром Кэтрин Коллинз, на уровне ее глаз находился блок, напоминающий компьютерный терминал. Большой вертикальный экран и пульт проводами соединялись с блочком внутри цилиндра и с центральным компьютером у стены. Майклз набрал на клавиатуре вопрос и вывел его на экран.

— КАК СЕБЯ ЧУВСТВУЕШЬ, КЭТРИН?

Вопрос исчез, и на его месте появилось:

— ОТЛИЧНО, ГОТОВА НАЧАТЬ РАБОТУ. ПОЖАЛУЙСТА, СТИМУЛИРУЙТЕ МЕНЯ.

Майклз улыбнулся и посмотрел на Мартина. — Ей всегда мало.

Потому-то она так полезна.

— Что значит: «стимулируйте меня»?

— Мы вживили ей электрод в центр удовольствия. Таким образом мы вознаграждаем ее и поощряем к сотрудничеству. Когда мы ее стимулируем, у нее возникает ощущение сотни оргазмов. Очевидно, это потрясающе, потому что она просит постоянно.

Майклз набрал на клавиатуре:

— ТОЛЬКО ОДИН РАЗ, КЭТРИН. ИМЕЙ ТЕРПЕНИЕ.

Он нажал кнопку сбоку клавиатуры. На глазах у Филипса тело Кэтрин слегка изогнулось и вздрогнуло.

— Ты знаешь, — сказал Майклз, — теперь уже доказано, что система вознаграждения мозга представляет собой самую мощную мотивирующую силу, действие которой превосходит даже инстинкт самосохранения. Мы нашли способ использовать этот принцип в нашем последнем процессоре. Это заставляет машины действовать более эффективно.

— Кому все это пришло в голову? — спросил Филипс, не веря, что он все это видит своими глазами.

— Нет такого одного человека, которому можно было бы приписать всю заслугу или вину. Все происходило постепенно. Одно тянуло за собой другое. Но более всего ответственны два человека: ты и я.

— Я? — У Мартина было такое выражение, как будто его ударили по лицу.

— Да, ты. Ты знаешь, я всегда интересовался искусственным интеллектом, именно поэтому меня вначале заинтересовала работа с тобой.

Поставленная тобой задача чтения рентгеновских снимков выкристаллизовала всю центральную проблему, называемую распознаванием образов. Люди могут распознавать образы, а у самых совершенных компьютеров возникали невероятные трудности. Но в результате проведенного тобой подробного анализа методологии, которой ты пользовался при оценке снимков, мы с тобой выделили логические шаги, необходимые для воспроизведения твоих действий с помощью электроники. Это звучит сложно, но в действительности все проще.

Нам нужны были определенные сведения о том, каким образом человеческий мозг распознает знакомые объекты. Я связался с несколькими физиологами, интересующимися неврологией, и мы начали очень скромное исследование с использованием радиоактивной дезокси-глюкозы. Ее вводили пациентам, которым затем представляли определенное изображение. Мы пользовались таблицами с буквой Е, часто применяемыми в офтальмологии. Радиоактивный аналог глюкозы создавал в мозге испытуемых микроскопические поражения, убивая клетки, связанные с распознаванием и узнаванием образа буквы Е. После этого требовалось только определить место нахождения этих пораженных клеток, чтобы понять, как функционирует мозг. Метод селективного разрушения много лет применялся для исследований на мозге животных. Вся разница в том, что использование его на людях позволило столь многое узнать столь быстро, что это побудило нас к продолжению.

— А почему именно молодые женщины? — задал вопрос Мартин. Кошмар оказывался реальностью.

— Только из-за простоты. Нам требовалась популяция здоровых людей, которых можно вызывать, когда требуется. Популяция Гинекологии подошла для наших целей. Они задают очень мало вопросов по поводу того, что с ними делают, и путем простой замены результатов исследования мазка можно побудить их приходить сколь угодно часто. Моя жена много лет руководит университетской гинекологической клиникой. Она отбирала пациенток и затем вводила им в кровь радиоактивный материал, когда брала кровь для обычных лабораторных исследований. Все было очень просто.

Мартин вдруг вспомнил суровую черноволосую женщину в гинекологической клинике. Ему трудно было ассоциировать ее с Майклзом, но потом он пришел к заключению, что этому значительно легче поверить, чем всему увиденному.

Экран перед Кэтрин Коллинз вновь ожил:

— СТИМУЛИРУЙТЕ МЕНЯ, ПОЖАЛУЙСТА.

Майклз написал с помощью клавиатуры:

— ТЕБЕ ИЗВЕСТНЫ ПРАВИЛА.

ПОЗЖЕ, КОГДА НАЧНУТСЯ ЭКСПЕРИМЕНТЫ.

Вновь обернувшись к Мартину, он продолжал:

— Программа шла так легко и так успешно, что это побудило нас расширить круг задач исследования. Но это происходило постепенно, на протяжении нескольких лет.

Нам потребовалось дойти до громадных доз радиации, чтобы выделить высшие ассоциативные области мозга. К сожалению, у некоторых пациентов это породило определенные симптомы, особенно когда мы стали работать над связями височной доли. Это была очень тонкая часть работы, поскольку приходилось соотносить вызываемые поражения с уровнем терпимых симптомов у подопытных. Когда количество симптомов слишком возрастало, нам приходилось брать их сюда и начинать этот этап исследования. — Майклз жестом указал на ряд цилиндров. — И именно здесь, в этом зале были сделаны все основные открытия. Но, конечно же, начиная работу, мы этого не планировали.

— А как с недавними пациентками, например, Марино, Лукас и Линдквист?

— А, да. С ними возникли некоторые осложнения. Именно они получили наибольшие дозы радиоактивности, и симптомы у них проявились так быстро, что некоторые обратились к врачам, прежде чем мы смогли вмешаться.

Но врачи и близко не смогли подойти к диагнозу, особенно Маннергейм.

— Так что, он в этом не участвует? — удивился Мартин.

— Маннергейм? Ты что, шутишь? К проекту таких масштабов нельзя привлекать таких эгоистичных ублюдков. Он постарается присвоить любое достижение.

Филипс огляделся вокруг. Он испытывал чувство ужаса и подавленности. Казалось совершенно невозможным, чтобы такое могло произойти, да еще прямо посреди университетского медицинского центра.

— Меня больше всего потрясает, что вам это сходит с рук. Ведь стоит какому-нибудь несчастному фармакологу чуть не так обойтись с крысой, и в него вцепляется лига защиты животных.

— У нас сильная поддержка. Если ты заметил, люди вон там — это агенты ФБР.

Филипс посмотрел на него. — Можешь мне об этом не напоминать. Они пытались меня убить.

— Я очень об этом сожалею. Я ничего не знал о происходящем, пока ты мне не позвонил. Ты находишься под наблюдением уже больше года. Но мне сказали, что это для твоей защиты.

— Я был под наблюдением? — недоверчиво спросил Мартин.

— Мы все. Филипс, я тебе кое-что хочу сказать. Результаты этого исследования изменят состояние всего общества. Я не преувеличиваю. В самом начале это был небольшой проект, но мы получили первые результаты и запатентовали их. В результате, крупные компьютерные фирмы засыпали нас средствами на исследования и помощью. Их не интересовало, каким путем мы делаем открытия. Им требовались только результаты, и они дрались между собой за право оказать нам услугу. А потом произошло неизбежное. Первым крупным заказчиком на наш компьютер нового поколения оказалось министерство обороны. Компьютер революционизирует всю концепцию оружия. Используя небольшой блок искусственного интеллекта в сочетании с голографической молекулярной памятью, мы спроектировали и изготовили первую действительно разумную систему наведения ракет. У армии есть теперь прототип «умной» ракеты. Со времени открытия атомной энергии это крупнейшее достижение в области обороны. И правительство еще меньше, чем компьютерные фирмы, интересуется происхождением наших открытий. Нас не спрашивали, хотим мы этого или нет, и окутали нас плотнейшей завесой секретности, даже еще более непроницаемой, чем в Манхэттенском проекте при создании атомной бомбы. Сам президент не смог бы сюда войти. Так что все мы находимся под наблюдением.

Эти парни — параноики. Они опасаются, что русские в любой день могут пойти на штурм здания. А прошлой ночью они сказали, что ты сорвался со шпонок и представляешь угрозу безопасности. Но я могу сдерживать их, до некоторой степени. Многое зависит от тебя. Тебе придется принять решение.

— Какое решение? — устало спросил Филипс.

— Тебе нужно решить, можешь ли ты жить, зная все это. Я знаю, это большое потрясение. Признаюсь, я не собирался рассказывать тебе, как мы всего достигли. Но, поскольку ты узнал столько, что тебя собирались ликвидировать, тебе нужно знать. Слушай, Мартин. Я понимаю, что техника экспериментирования на людях без их согласия, особенно если их приносят в жертву, противоречит любому традиционному представлению о медицинской этике. Но я считаю, что результаты оправдывают эти методы. Семнадцать молодых женщин, сами об этом не зная, пожертвовали своими жизнями. Все это так. Но это делалось для целей совершенствования общества и гарантирования будущего оборонного превосходства Соединенных Штатов. С точки зрения каждой подопытной, это большая жертва. С точки же зрения двухсот миллионов американцев — очень малая. Подумай, сколько молодых женщин по своей воле лишают себя жизни каждый год и сколько людей гибнут на дорогах, а ради чего? В данном же случае эти семнадцать женщин что-то дали обществу, и к ним отнеслись с сочувствием. О них хорошо заботились, они не испытывали никакой боли. Наоборот, они испытывают чистое наслаждение.

— Я с этим не могу смириться. Почему ты просто не дал им убить меня? — сказал Филипс с горечью. — Тебе не пришлось бы тогда беспокоиться о моем решении.

— Я тебя люблю, Филипс. Мы четыре года работаем вместе. Ты умный человек. Ты внес большой вклад в разработку искусственного интеллекта и можешь сделать еще больше. Медицинское применение, особенно в области радиологии, служит для прикрытия всей этой операции. Ты нам нужен, Филипс.

Это вовсе не означает, что мы без тебя не обойдемся. Среди нас нет незаменимых, но ты нам нужен.

— Не нужен я вам.

— Я не собираюсь с тобой спорить. Ты нам действительно нужен. И вот еще что. Подопытные люди больше не требуются. По существу, эта биологическая часть проекта скоро будет закрыта. Мы получили нужную нам информацию, и теперь пора совершенствовать концепции в части электроники.

Эксперименты над людьми заканчиваются.

— Сколько исследователей участвовало в работе?

— В этом, — гордо ответил Майклз, — одна из изюминок всей программы. По сравнению с масштабами работы, количество персонала очень мало. У нас есть группа физиологов, группа специалистов по вычислительной технике и несколько медсестер.

— А врачей нет?

— Нет, — улыбнулся Майклз. — Хотя, это не совсем точно. У одного физиолога-невролога есть докторская степень в медицине и в философии.

Некоторое время они молча смотрели друг на друга.

— Еще одно, — прервал молчание Майклз. — Тебе, совершенно явно и заслуженно, будет принадлежать вся честь медицинских достижений, которые сразу же будут реализованы после внедрения этой новой компьютерной технологии.

— Это взятка?

— Нет. Это признание факта. Но это сделает тебя одним из самых знаменитых медиков-исследователей в Соединенных Штатах. Ты сможешь так спланировать развитие всей радиологии, чтобы компьютеры осуществляли всю диагностику со стопроцентной эффективностью. Это громадный выигрыш для всего человечества. Ты мне сам говорил, что выводы радиологов, даже хороших, справедливы только на двадцать пять процентов. И самое последнее... — Майклз опустил глаза и потоптался в некотором смущении. — Я уже говорил, что только до некоторой степени могу сдерживать агентов. Если они посчитают, что кто-то представляет угрозу для безопасности, я уже не властен. К сожалению, теперь замешана и Дениз Зенгер. Она об исследовании ничего конкретного не знает, но ей известно достаточно, чтобы проект оказался под угрозой. Иными словами, если ты решишь не соглашаться с этой программой, то не только ты сам, но и Дениз будет ликвидирована. Я с этим ничего не могу поделать.

При упоминании угрозы Дениз на Филипса нахлынула новая волна негодования. Как же все это отвратительно! Он с трудом сдержал в себе побуждение крушить все вокруг в слепой ярости. Он был измучен, каждый нерв на пределе. Потребовалось предельное напряжение всех сил, чтобы заставить себя прислушаться к голосу разума. Он ощутил свою полную беспомощность перед лицом грубой силы и подавляющих масштабов проекта. Филипс мог бы пожертвовать собой, но не Дениз. Полная безысходность.

Майклз положил руку ему на плечо. — Ну что, Мартин? Я, кажется, все выложил. Что скажешь?

— Мне кажется, у меня нет выбора, — медленно произнес Мартин.

— Почему же, есть. Только очень ограниченный. Очевидно, что и ты, и Дениз будете находиться под строгим наблюдением. Тебе не дадут никакой возможности рассказать обо всем конгрессу или прессе. Существуют планы на все непредвиденные случаи. Ты можешь выбирать только между жизнью для себя и Дениз и бесполезной мгновенной смертью. Я понимаю, как это жестоко. Если ты примешь то решение, на которое я рассчитываю, Дениз будет сказано только, что наши результаты используются министерством обороны и что в тебе по ошибке усмотрели потенциальную опасность нарушения секретности. Ты дашь подписку о неразглашении, и на этом все кончится. Ты будешь отвечать за то, чтобы она не знала о биологических аспектах.

Филипс глубоко вздохнул и отвернулся от цилиндров.

— Где Дениз?

Майклз улыбнулся. — Иди за мной.

Тем же путем, миновав двойные банковские двери и амфитеатры, они вышли в усеянный обломками коридор и свернули к дирекции старого мединститута.

— Мартин! — раздался крик Дениз. Она вскочила с раскладного стула и протиснулась между двух агентов. Обняв Филипса, она разрыдалась. — Что случилось? — еле вымолвила она.

Мартин не мог произнести ни слова. При виде Дениз долго сдерживаемые чувства переполнили его. Она цела и невредима! Какое он имеет право обрекать ее на смерть?

— ФБР пыталось меня уверить, что ты стал предателем. Я не верю ни одному их слову, но скажи мне сам, что это не так. Скажи мне, что все это просто страшный сон.

Филипс зажмурился. Когда он открыл глаза, к нему вернулась способность говорить. Он говорил медленно, тщательно подбирая слова — ведь от этого сейчас зависела жизнь Дениз; в данный момент его держат за горло, но со временем, пусть даже через годы, он найдет способ ослабить их хватку. — Да, — сказал Филипс, — это дурной сон. Это все страшная ошибка.

Но теперь все позади.

Мартин повернул к себе лицо Дениз и поцеловал ее в губы. Она ответила на его поцелуй, зная, что не обманулась в нем и что с ним она в безопасности. На мгновение он погрузил лицо в ее волосы. Если ценна жизнь каждого отдельного человека, то ведь и ее жизнь является ценностью. И в первую очередь — для него.

— Теперь все позади, — повторила она.

Филипс посмотрел на Майклза через плечо Дениз, тот утвердительно кивнул. Мартин знал, что никогда не будет все позади...

«Нью-Йорк Таймс»

УЧЕНЫЙ ПОТРЯСАЕТ НАУЧНУЮ ОБЩЕСТВЕННОСТЬ; ПРОСИТ ПОЛИТИЧЕСКОГО УБЕЖИЩА В ШВЕЦИИ

Стокгольм (Ассошиэйтед Пресс). Доктор Мартин Филипс, чьи исследования недавно сделали его международной знаменитостью, вчера днем исчез в Швеции при загадочных обстоятельствах. Нейрорадиолог не появился в переполненном зале прославленного зала Королевского института, где в час дня должна была состояться его лекция. Вместе со знаменитым ученым исчезла и доктор Дениз Зенгер, с которой он вступил в брак четыре месяца назад.

Первоначально предполагалось, что супруги хотели избежать того повышенного внимания, которое к ним проявлялось с тех пор, как шесть месяцев назад доктор Филипс положил начало ряду сообщений о потрясающих медицинских открытиях и новшествах. Однако от этого предположения пришлось отказаться, после того как стало известно, что супругов чрезвычайно плотно опекали секретные службы и что исчезновение их определенно связано с помощью шведских властей.

Государственный Департамент отвечает на все вопросы напряженным молчанием, которое вызывает тем больший интерес, что, как стало известно, это событие вызвало в правительственных кругах США лихорадочную активность, совершенно не вяжущуюся с масштабами происшедшего. И без того повышенный интерес международной общественности обострился до предела, когда вчера вечером власти Швеции предали гласности следующее заявление:

Доктор Мартин Филипс попросил и получил политическое убежище в Швеции. Он и его супруга находятся под защитой шведского государства. В течение двадцати четырех часов международная общественность получит возможность ознакомиться с написанным доктором Филипсом документом о грубом нарушении прав человека, совершаемом под прикрытием медицинских экспериментов. До настоящего времени публично высказать свое мнение доктору Филипсу не позволяла группа заинтересованных организаций, включающая и правительство Соединенных Штатов. После опубликования документа доктор Филипс проведет по видеосвязи пресс-конференцию при содействии шведского телевидения.

Неизвестно, что конкретно означает «грубое нарушение прав человека», но странные обстоятельства исчезновения доктора Филипса наводят на серьезные размышления. Сфера деятельности доктора Филипса включает компьютерную интерпретацию медицинских снимков, где грубое нарушение этики эксперимента вряд ли возможно. Однако репутация доктора Филипса (получение им в этом году Нобелевской премии по медицине наиболее известные ученые считали делом заранее предрешенным) гарантирует ему обширную и внимательную аудиторию. Очевидно, моральные чувства доктора Филипса оскорблены настолько сильно, что он подвергает риску свою карьеру, предпринимая этот решительный и драматический шаг. Ясно также, что и медицина не застрахована от своего собственного Уотергейта.