Понедельник, 23 февраля

13 часов 35 минут

– Еще несколько таких деньков, – сказал Беллоуз, придерживая дверь для Сьюзен, когда они выходили из БИТа, – и обед можно рассматривать как роскошь. Съешь и любое... – Беллоуз запнулся. Они шли по коридору, опустив глаза в пол. Он поискал слово, а затем бросил неоконченную фразу и начал новую: – Временами трудно выкроить время, чтобы расслабиться.

– Вы хотели сказать "любое дерьмо"? Да?

Беллоуз искоса посмотрел на нее. Она вернула ему взгляд со слабой улыбкой.

– Прошу вас, не пытайтесь в моем присутствии вести себя иначе, чем обычно.

Беллоуз внимательно взглянул на Сьюзен, но ее лицо оставалось бесстрастным. Они в молчании миновали зону для больных, ожидающих операции.

– Как я уже сказал вам, артериальный укол практически не отличается от венозного, – начал Беллоуз, меняя тему разговора. Он чувствовал, что Сьюзен выводит его из равновесия, и попытался перехватить инициативу. – Вы фиксируете артерию, неважно какую, плечевую, лучевую, бедренную – вот так... – он пошевелил пальцами левой руки, нащупывая в воздухе воображаемую артерию, – между указательным и средним пальцами. Зажав ее, вы почувствуете пульс. И дальше направляете иглу, руководствуясь пульсацией. Лучше всего позволить крови под давлением самой наполнить шприц. Это позволяет избегать пузырьков воздуха, которые влияют на результаты анализа.

Беллоуз направился в послеоперационную, продолжая жестикулировать в воздухе.

– Две важные особенности: нужно использовать гепаринизированный шприц, чтоб кровь не свернулась, и нужно минут на пять приложить давление к месту укола. Если вы этого не сделаете, у больного в этом месте будет здоровый синяк.

Послеоперационная показалась Сьюзен ужасно знакомой и похожей на БИТ, только была посветлее, пошумнее, полюднее. Рассчитана была она на пятнадцать – двадцать каталок с послеоперационными больными. Каждое место для каталки было снабжено комплектом встроенного в стену оборудования, включающего кардиомонитор, вентили для подводки газовых смесей, отсос. Большинство мест было занято высокими каталками с поднятыми перильцами. Во всех них лежали больные с перевязанными бинтами частями тела. В стояках капельниц громоздились флаконы, напоминая уродливые плоды деревьев без листьев.

Какие-то новые каталки привозились, другие увозились, создавая мини-пробки. Персонал при этом непрерывно обсуждал какие-то свои проблемы, чувствуя себя как дома. Иногда кто-то даже смеялся. Но слышались и стоны, какой-то ребенок рядом с сестринским постом жалобно поскуливал, но на него никто не обращал внимания. Некоторые каталки были окружены толпой из врачей и сестер, деятельно подкручивающих, подсоединяющих сотни трубочек, бутылочек, вентилей. Некоторые врачи были одеты в мятые хирургические костюмы, забрызганные всякой всячиной, но чаще кровью. На других были длинные белые халаты, стоящие колом от крахмала. Да, это было жаркое местечко, больничный перекресток, переполненный больными, историями болезни, движением и разговорами.

Беллоуз, почувствовав неопределенное беспокойство, направился к главному посту, стратегически расположенному в центре зала. В ответ на его требование ему вручили лоток с гепаринизированным шприцем и указали на каталку слева, напротив двери, через которую они вошли.

– Сейчас я сделаю все сам, а вы – в следующий раз, – сказал Беллоуз.

Сьюзен кивнула. Они подошли к каталке. Пациент не был виден, так как дорогу им загораживали спины столпившихся вокруг людей. Слева стояли несколько сестер, двое врачей в хирургических пижамах – в ногах каталки, а высокий чернокожий врач в длинном белом халате находился справа от больного. Когда Беллоуз и Сьюзен подошли поближе, он регулировал давление в аппарате искусственного дыхания, и было заметно, что он только что закончил говорить. Атмосфера вокруг каталки была накаленной. Оба врача в пижамах выглядели очень озабоченными. Было видно, что тот, кто ниже ростом – доктор Гудмен, – буквально трясется от напряжения. Второй, доктор Спаллек, гневно сжал зубы, шумно выдыхая воздух через расширенные ноздри, словно собираясь напасть на любого, кто встанет ему поперек дороги.

– Но этому должно быть какое-то объяснение, – продолжал разъяренный Спаллек. Он рванул хирургическую маску, висящую у него на шее, и, оборвав завязки, бросил на пол. – Мне кажется, я не слишком о многом спросил! – прошипел он, но внезапно развернулся и пошел прочь, на ходу налетев на Беллоуза. Тот чудом удержал лоток, не просыпав содержимое на пол. Извинений от доктора Спаллека не последовало. Он пересек зал и, пинком ноги растворив дверь, вышел.

Беллоуз направился к каталке и встал слева от больного, поставив лоток. Сьюзен осторожно последовала за ним, наблюдая за выражением лиц оставшихся. Чернокожий врач выпрямился, его темные глаза проводили спину удаляющегося в гневе доктора Спаллека. Сьюзен заметила, что вид у этого врача был очень импозантный. На нагрудной карточке значилось: доктор Роберт Гаррис. Он был высок, под метр девяносто. Его гладкая коричневая кожа блестела, а на лице удивительным образом сочетались выражение культурности и сдерживаемая ярость. Все его движения были как-то неестественно спокойны. Проводив взглядом доктора Спаллека, его глаза скользнули по лицу Сьюзен и снова вернулись к респиратору возле кровати. Если он и заметил Сьюзен, то никак этого не выдал.

– Что вы использовали для премедикации, Норман? – спросил Гаррис. В его речи прозвучал окультуренный техасский акцент, если такое сочетание возможно.

– Инновар, – ответил Гудмен высоким ломающимся голосом.

Сьюзен придвинулась к кровати поближе и стала на место Спаллека. Она внимательно изучала стоявшего рядом с ней страдальческий сморщенного доктора Гудмена. Он был бледен, а его волосы матово блестели от испарины, выступившей на лбу. У него был выступающий нос, который Сьюзен видела точно в профиль. Глубоко посаженные немигающие глаза были прикованы к больному.

Глаза Сьюзен пробежали по лежащему больному и остановились на запястье, которое Беллоуз протирал, чтобы сделать укол. Затем с преувеличенной силой внезапного узнавания метнулись к лицу больного. Это был Берман!

Теперь, по контрасту с тем здоровым загаром, который Сьюзен отметила у него в 503-й палате еще полтора часа назад, его лицо приобрело темно-серый оттенок. Кожа туго обтягивала скулы. Эндотрахеальная трубка торчала у него изо рта, нижняя губа была покрыта коркой. Глаза были неплотно прикрыты, левая нога закована в большой гипсовый лубок.

– С ним все в порядке? – выпалила Сьюзен, попеременно глядя на Гарриса и Гудмена. – Что случилось? – она произнесла это не думая, под влиянием эмоционального импульса, почувствовав неладное. Беллоуз, изумленный ее внезапными вопросами, оторвался от своей работы, продолжая держать шприц в правой руке. Гаррис медленно выпрямился и повернулся к Сьюзен. Гудмен же продолжал смотреть на больного.

– Все в абсолютном порядке, – ответил Гаррис. На этот раз в его голосе прозвучал оксфордский акцент, напомнивший о проведенных там годах учения. – Давление, пульс, температура совершенно нормальные. По-видимому, ему так понравился наркотический сон, что он просто решил не просыпаться.

– Только не еще один! – воскликнул Беллоуз, переключаясь на Гарриса и мгновенно сообразив, что ему в руки плывет еще одна проблема вроде Нэнси Гринли. – Что на электроэнцефалограмме?

– Вы узнаете об этом первым, – ответил Гаррис с оттенком сарказма, – ее сейчас будут делать.

Сначала осознание ситуации для Сьюзен было затруднено охватившими ее эмоциями, надежда на мгновение взяла верх над доводами разума. Понимание же реальности подействовало на нее как ушат холодной воды.

– ЭЭГ?! – с ужасом спросила Сьюзен. – Вы думаете, с ним то же, что и с больной там, в БИТе? – ее взгляд переходил с Бермана на Гарриса и Беллоуза.

– О какой больной идет речь? – спросил Гаррис, беря в руки лист анестезии.

– Осложнение после диагностического выскабливания, – ответил Беллоуз. – Вы помните, восемь дней назад, девушка двадцати трех лет.

– А-а, я надеюсь, нет, – сказал Гаррис, – но начало очень напоминает тот случай.

– А какая была анестезия? – задал вопрос Беллоуз, приподнимая правое веко Бермана и заглядывая в огромный зрачок.

– Нейролептоанальгезия с закисью, – ответил Гаррис. – А девушка была на галотане. Если клинически эти случаи будут идентичны, то наркотик не при чем, – Гаррис посмотрел в лист анестезии и обратился к Гудмену. – А зачем вы дали ему дополнительно кубик инновара к концу операции, Норман?

Доктор Гудмен не отреагировал, и Гаррис повторил вопрос.

– Больной начал приходить в сознание, – ответил Гудмен, выходя из состояния ступора.

– Но почему инновар так поздно? Не благоразумней ли было обойтись фентанилом?

– Наверно. Да, я должен был использовать один фентанил. Но инновар был под рукой, и я использовал только один миллилитр.

– Неужели ничего нельзя сделать? – спросила Сьюзен с отчаянием в голосе. В ее памяти мелькали обрывки воспоминаний о Нэнси Гринли и Бермане во время их беседы в 503-й палате. Она отчетливо вспомнила переполнявшую его жизнь и никак не могла совместить это с восковой безжизненной фигурой на каталке.

– Все, что было возможно, уже сделано, – категорично сказал Гаррис, возвращая лист анестезии Гудмену. – Все, что можно сделать теперь, это ждать, восстановятся ли хоть какие-нибудь функции головного мозга. Но его зрачки сильно расширены, это плохой прогностический признак, позволяющий предположить смерть мозга.

Сьюзен почувствовала, как земля уходит из-под ее ног. Она вздрогнула, ощущение пропало, но в голове осталась звенящая пустота. Ею овладело отчаяние.

– Ну это слишком! – внезапно разразилась она эмоциями. Ее голос дрожал. – Здоровый молодой мужчина после пустяковой операции на ноге стал как... как растение, овощ. Боже мой, так не может продолжаться. Двое таких молодых людей, и меньше, чем за две недели? Риск анестезии слишком велик. Почему главный анестезиолог не закроет отделение? Здесь что-то не так! Как это разрешают?!

Глаза Роберта Гарриса суживались, пока Сьюзен говорила. Наконец, он резко оборвал ее. Рот Беллоуза открылся от испуга.

– Случайно именно я являюсь главным анестезиологом, молодая леди. А кто, с позволения сказать, вы?

Сьюзен открыла было рот, но Беллоуз нервно перебил ее:

– Это Сьюзен Уилер, доктор Гаррис, студентка третьего курса, у нее сейчас цикл по хирургии, и... мы только хотели взять кровь на анализ газов и уйти, – Беллоуз возобновил свои труды над кистью Бермана, быстро водя по ней губкой, пропитанной спиртом.

– Мисс Уилер, – продолжил Гаррис снисходительно, – ваши эмоции здесь неуместны и только мешают работать. Все, в чем мы действительно нуждаемся в таких случаях, это в установлении причины случившегося. Я уже сказал доктору Беллоузу, что наркотические агенты были различны при этих двух операциях. Анестезия была практически безупречной, кроме небольшого огреха. Короче говоря, оба этих случая являются практически неотвратимыми заранее, идиопатическимн реакциями на сочетание анестезии и оперативного вмешательства. И необходимо научиться определять возможность такой реакции у конкретных больных заблаговременно, чтобы предупреждать развитие подобного рода трагических исходов. Осуждать технику анестезии со стороны и, таким образом, лишать нуждающихся в хирургическом вмешательстве больных возможности лечиться было бы гораздо хуже, чем смириться с определенным минимальным риском анестезии. Что...

– Два случая за восемь дней едва ли можно назвать минимальным риском, – запальчиво прервала его Сьюзен.

Беллоуз пытался сделать Сьюзен страшные глаза, но она не смотрела на него, а, уставясь на Гарриса, изливалась в страстном протесте.

– Сколько подобных случаев было за последний год? – спросила она.

Глаза Гарриса несколько секунд буравили лицо Сьюзен, прежде чем он начал говорить:

– Я вдруг подумал, что эта беседа очень напоминает перекрестный допрос; в этом случае она не может продолжаться, как бесплодная и нестерпимая.

Не ожидая ответа, Гаррис прошел мимо Сьюзен и направился к выходу.

Сьюзен повернулась вслед за ним. Беллоуз ухватил ее за правую руку и попытался заставить замолчать. Сьюзен отмахнулась от него и закричала в спину Гарриса:

– Я не хочу показаться дерзкой, но мне кажется, что все равно здесь нужно, чтоб хоть кто-то начал задавать вопросы и что-то делать!

Гаррис внезапно остановился, отойдя метра на три от Сьюзен, и очень медленно повернулся к ней. Беллоуз крепко зажмурился, как будто ждал, что его сейчас стукнут по голове.

– Я предполагаю, что самая подходящая кандидатура – студентка медицинской школы. К вашему сведению, на случай, если вы собираетесь нас погонять с кнутом, скажу, что было шесть подобных случаев за последние несколько лет. А сейчас, с вашего разрешения, меня ждет работа.

Он снова повернулся и пошел дальше.

– Интересно, а ваши эмоции помогают вам работать? – снова воскликнула Сьюзен.

Беллоуз, чтобы устоять на ногах, оперся о каталку. Гаррис остановился, но не повернулся к ней и ничего не ответил, затем быстро пошел к двери, пинком открыл ее и исчез.

Беллоуз схватился руками за голову.

– Тысяча чертей, Сьюзен, что ты хочешь добиться, это же профессиональное самоубийство! – Беллоуз подошел к ней и повернул ее к себе. – Это же был Роберт Гаррис, главный анестезиолог! Боже мой!

Он в третий раз принялся за свои приготовления, действуя быстрыми нервными движениями.

– Знай, что уже просто мое присутствие при том, что ты выделывала, поставило меня в очень неприятное положение. Ну какого черта ты стала сыпать обвинениями? – Беллоуз нащупал лучевую артерию и воткнул иглу в кожу чуть пониже большого пальца на запястье Бермана. – Мне придется сочинить Старку какую-нибудь благовидную историю прежде, чем до него дойдут сплетни. Сьюзен, зачем тебе понадобилось доводить его до исступления? Ты же не имеешь ни малейшего представления о порядках здесь, в больнице.

Сьюзен наблюдала, как Беллоуз делает артериальный укол. При этом она тщательно старалась не смотреть на изможденное лицо Бермана. Шприц начал заполняться кровью очень яркого красного цвета.

– Он сам дошел до исступления, потому, что сам хотел. Я думаю, что я не сказала ничего особенного, если не считать последнего вопроса, но он заслужил его.

Беллоуз ничего не ответил.

– Во всяком случае, я не хотела его разозлить... Ну, может быть, это получилось само собой, – она подумала немного, – ты знаешь, я разговаривала с этим больным только час назад. Это к нему меня вызвали из БИТа. В это просто нельзя поверить, он же был совершенно нормальный, здоровый. И... я... мы поговорили, я почувствовала, как будто давно его знаю. Я ощутила к нему расположение. Вот что доводит меня до исступления, вгоняет в дикую тоску. А отношение Гарриса к этому еще ухудшило настроение.

Беллоуз отозвался не сразу. Он поискал на лотке колпачок для шприца.

– Ничего не говори мне больше, – наконец, сказал он. – Я ничего не хочу больше слышать. На, подержи шприц, – он отдал Сьюзен шприц и приготовил ванночку со льдом. – Сьюзен, я боюсь, ты станешь для меня здесь истинным несчастьем. Ты еще не знаешь, как кто-нибудь вроде Гарриса может размазать тебя по столу. Давай, придави место укола.

– Марк? – позвала Сьюзен, надавливая на запястье Бермана, но глядя в глаза Беллоуза. – Ты не возражаешь, если я буду звать тебя Марк?

Беллоуз взял шприц и устроил его в ванночке со льдом.

– Я не знаю, если говорить честно.

– Марк, а что, если, допустим, эти шесть случаев – а с Берманом, если подтвердится, все семь – являются только частью случаев смерти мозга?

– Но ведь здесь делается так много операций, Сьюзен. Часто бывает больше сотни в день, то есть тысяч двадцать пять в год. И эти шесть случаев – меньше двух сотых процента. Это укладывается в величину риска анестезии.

– Может и так, но ведь и эти шесть случаев относятся только к одному типу осложнений, а не ко всем факторам риска. Слушай, ведь сегодня утром в БИТе ты сам сказал, что осложнение Нэнси Гринли встречается один раз на сто тысяч. А сейчас доказываешь мне, что шесть на двадцать пять тысяч – это мало. Ерунда. Это слишком много, как бы ты, или Гаррис, или кто бы то ни был еще в больнице, к этому не относились. Интересно, ты сам завтра пошел бы оперироваться с таким риском, если бы не крайняя необходимость? Знаешь, чем больше я думаю об этом, тем больше беспокоюсь.