– Наверное, – уклончиво ответил Кевин.
      – Вот и хорошо. Так я скажу Триш, а она уж вам позвонит. Договорились?
      – Договорились, – кивнул Кевин и слабо улыбнулся.

* * *

      Спустя пять минут Кевин садился в машину, озадаченный еще больше, чем до приезда сюда и встречи с Бертрамом Эдвардсом. Он терялся в догадках. Возможно, воображение у него чересчур разыгралось. Может, оно и так, да только как узнать наверняка? Одно лишь и остается: побывать на острове Франчески. А сверх того добавилась новая тревога: люди-то, оказывается, на него обижаются.
      Притормозив на выезде со стоянки, Кевин осмотрел дорогу перед комплексом для животных. Подождал, пока прогрохочет мимо большой грузовик. И уже собирался трогать, как вдруг уголком глаза заметил человека, неподвижно стоящего в окне казармы марокканцев. Бьющее в стекло солнце мешало разглядеть его, но Кевин был уверен, что это один из усатых гвардейцев. Уверен он был и в том, что усач внимательно следил за ним.
      Неизвестно почему Кевин почувствовал, как его охватила дрожь.
      Обратно до клиники он добрался быстро и без происшествий, хотя сплошные стены на вид совершенно непроницаемой темно-зеленой растительности вызывали у него чувство, близкое к клаустрофобии. Оно заставляло Кевина вжимать педаль газа едва ли не в пол. Добравшись до черты города, он почувствовал облегчение.
      Кевин поставил машину на место. Открыл дверцу – и замешкался. Время шло к полудню, и он гадал, то ли отправиться домой пообедать, то ли еще на часок-другой заскочить в лабораторию. Выбор пал на лабораторию. Не было случая, чтобы Эсмеральда ждала его раньше часа дня.
      Даже на таком коротком пути, от машины до дверей клиники, Кевин испытал на себе весь жар полуденного солнца: он охватывал, будто в одеяло плотно укутывал, затрудняя всякое движение, даже дыхание. Попадать в настоящую тропическую жару ему не доводилось, пока он не приехал в Африку. Войдя в здание, Кевин, омытый прохладным воздухом из кондиционеров, ухватил себя сзади за воротник рубашки и постарался отлепить ее от взмокшей спины.
      Начав подниматься по лестнице, он едва одолел несколько ступенек, как услышал чей-то голос:
      – Доктор Маршалл!
      Кевин оглянулся. Он не привык, чтобы к нему приставали на лестнице.
      – Стыдно, доктор Маршалл, – говорила женщина, стоявшая у нижней ступеньки. В голосе ее звучала мелодичная ирония, позволявшая считать, что говорилось все не очень-то всерьез. На ней был хирургический костюм, а поверх него – белый халат. Рукава халата были подвернуты почти до локтей.
      – Простите? – произнес Кевин. Женщина казалась знакомой, но он никак не мог вспомнить, где ее видел.
      – Вы забыли навестить пациента, – сказала женщина. – В других случаях вы каждый день приходили.
      – Что ж, это верно, – смущенно пробормотал Кевин. Он наконец-то ее узнал. Сестра Кэндис Брикманн работала в хирургической группе, прилетевшей вместе с пациентом. Это ее четвертый приезд в Кого. В прежние три приезда Кевин всякий раз, заходя в палату, неизменно сталкивался с ней.
      – Вы обидели мистера Винчестера, – укоряла Кэндис, грозя Кевину пальчиком. Ей было под тридцать, но выглядела она сущим сорванцом. Впечатление усиливали роскошные золотистые волосы, лихо остриженные на французский лад. Кевин не мог припомнить ни минуты, когда бы видел ее без улыбки на живом симпатичном лице.
      – Вряд ли он даже заметил мое отсутствие, – выдавил из себя Кевин.
      Кэндис запрокинула голову и расхохоталась. И тут же, заметив растерянное выражение лица Кевина, зажала рот ладошкой, словно попыталась затолкать обратно новые смешки.
      – Это я вас поддразниваю, – сказала она. – На самом деле отнюдь не уверена, что мистер Винчестер запомнил хоть что-то из той лихорадки, именуемой днем прибытия.
      – Вообще-то я собирался прийти посмотреть, как у него дела. Просто был чересчур занят.
      – Чересчур заняты в этой дыре посреди незнамо где? – заулыбалась Кэндис.
      – Да дело не только в моей занятости, – признался Кевин. – Очень много всего случилось.
      – Например? – спросила Кэндис, сдержав улыбку. Ей нравился этот застенчивый, скромный работяга-исследователь.
      Кевин, подыскивая слова для ответа, сделал несколько неопределенных жестов руками, потом, покраснев, выпалил наконец:
      – Ну, всякое такое.
      – Вы, ученые, меня до смерти ухохочете, – сказала Кэндис. – Ладно, шутки в сторону. Счастлива доложить, что у мистера Винчестера все обстоит прекрасно, и, насколько я поняла нашего хирурга, во многом это благодаря вам.
      – Ну, я бы не стал так преувеличивать...
      – Ой, он еще и скромник! – воскликнула Кэндис. – Умный, очаровашка и скромный. Сочетание – наповал!
      Кевин открыл было рот, но не мог произнести ни слова.
      – Я очень сильно выйду за рамки, – продолжала Кэндис, – если приглашу вас отобедать со мной? Как раз собиралась пойти купить где-нибудь гамбургер. Еда в столовой клиники мне малость поднадоела, да и неплохо было бы глотнуть свежего воздуха, коль скоро солнышко выглянуло. Что скажете?
      Голова у Кевина пошла кругом. Приглашение было неожиданным, и в обычных обстоятельствах он уже только поэтому отыскал бы причину, чтобы отклонить его. Однако нотации Бертрама были еще свежи в памяти, и Кевин колебался.
      – Вам, часом, не киска язык откусила? – поинтересовалась Кэндис. Склонив голову, она игриво поглядывала на него из-под изогнутых бровей.
      Кевин повел рукой в сторону лаборатории, потом промямлил что-то про то, что Эсмеральда его ждет.
      – А вы позвонить домой не можете? – спросила Кэндис. Интуиция подсказывала, что ученому хочется составить ей компанию, и потому она упорствовала.
      – Наверное, – ответил Кевин. – Думаю, я из лаборатории позвоню.
      – Чудно, – сказала Кэндис. – Хотите, чтобы я вас здесь подождала или пошла с вами?
      Такие нахалки Кевину в жизни еще не попадались, да и вообще его общение с женщинами не давало повода говорить о множестве приключений и большом опыте. Его последней и единственной (не считая пары трагедий в средней школе) любовью была коллега по аспирантуре, Жаклин Мортон. Их отношения рождались из долгих часов совместной научной работы, потребовалось много месяцев, чтобы природа взяла свое: Жаклин была так же застенчива, как и Кевин.
      Кэндис поднялась на несколько ступенек и встала рядом с Кевином. Росту в ней было около пяти футов трех дюймов с учетом кроссовок.
      – Если вам трудно решить и если вам все равно, то я поднимусь с вами, ладно?
      – Пошли, – согласился Кевин.
      Скоро он перестал нервничать. Обычно при общении с женщинами его угнетала необходимость ломать голову над темами для разговора. С Кэндис же у него не хватало времени даже для того, чтобы призадуматься. Она одна тянула нить беседы, не давая ей ослабнуть ни на минуту. Они поднялись всего на две лестничные площадки, а она успела поболтать о погоде, о городе, о клинике и о том, как прошла операция.
      – Вот моя лаборатория, – сказал Кевин, открывая дверь.
      – Фантастика! – искренне изумилась Кэндис.
      Кевин улыбнулся. Он видел: девушка и в самом деле восхищена.
      – Вы идите и звоните, – сказала Кэндис. – А я тут осмотрюсь, если можно.
      – Как вам угодно.
      Кевина немного беспокоило, что он так поздно предупреждает Эсмеральду о том, что не придет обедать, она же поразила его своей невозмутимостью: спросила только, в котором часу подавать ужин.
      – В обычное время, – ответил Кевин. И, немного поколебавшись, добавил, удивляясь самому себе: – Возможно, я приду не один. Это вызовет неудобства?
      – Никаких, – уверила Эсмеральда. – Сколько персон?
      – Всего одна, – сообщил Кевин. Он повесил трубку и потер ладонью о ладонь. Руки слегка повлажнели.
      – Так мы идем обедать? – крикнула Кэндис через всю комнату.
      – Идем, идем! – откликнулся Кевин.
      – Вот это лаборатория! – ахала она. – В жизни не подумала бы, что увижу такое в сердце тропической Африки. Скажите, а что вы творите на всем этом фантастическом оборудовании?
      – Пытаюсь усовершенствовать протокол.
      – А поточнее нельзя?
      – Вам действительно хочется узнать?
      – Да, – кивнула Кэндис. – Мне интересно.
      – В данное время я занимаюсь малыми антигенами тканевой совместимости. Знаете, это белки, которые делают вас уникальной, самостоятельной личностью.
      – И что же вы с ними делаете?
      – Вообще-то отыскиваю, где располагаются их гены на нужной хромосоме, – сказал Кевин. – Затем ищу транспоназ, имеющий отношение к этим генам, если таковой имеется, для того чтобы переместить гены.
      – Ну, тут я уже пас, – со смехом призналась Кэндис. – Транспоназ – это для меня тьма кромешная. Правду сказать, боюсь, многое из этой молекулярной биологии мне не по мозгам.
      – Вовсе нет, – возразил Кевин. – Принципиальные основы не так уж и сложны. Самое главное – и это понятно лишь немногим – в том, что некоторые гены способны передвигаться по своей хромосоме. Особенно это свойственно В-лимфоцитам для увеличения разнообразия антител. Другие гены еще подвижнее и способны меняться местами со своими близнецами. Вы, конечно, помните, что существуют по два образца каждого гена?
      – А как же! – хохотнула Кэндис. – Точно так же, как существуют по две копии каждой хромосомы. А в наших клетках по двадцать три хромосомные пары.
      – Точно, – похвалил Кевин. – Когда гены меняются местами на своих хромосомных парах, это называется гомологическая транспозиция. Такой процесс особенно важен при образовании половых клеток – как яиц, так и сперматозоидов. Это помогает росту генетических перестановок и соответственно увеличивает способность вида к развитию.
      – Значит, эта самая гомологическая транспозиция имеет значение для эволюции, – сказала Кэндис.
      – Совершенно верно, – одобрительно кивнул Кевин. – Как бы то ни было, мигрирующие генные доли называются транспозонами, а ферменты, которые усиливают их миграцию, называются транспоназами.
      – Нормально, – сказала Кэндис. – Тут я еще секу.
      – Так вот, в данное время я занимаюсь транспозонами, которые содержат гены для малых антигенов тканевой совместимости.
      – Понимаю, – закивала головой Кэндис, – Картинку улавливаю. Вы собираетесь переместить ген с одной хромосомы на место малого антигена тканевой совместимости на другой хромосоме.
      – Точно! – обрадовался Кевин. – Хитрость, конечно же, в том, как найти и выделить транспоназ. Это очень трудный этап. Но как только я нахожу транспоназ, становится сравнительно легко отыскать его ген. А как только я отыскиваю и выделяю этот ген, я запускаю стандартную технологию рекомбинанта ДНК для его производства.
      – Что значит: заставить бактерии изготовить его вам, – уточнила Кэндис.
      – Бактерии или тканевую культуру млекопитающих. Смотря по тому, что лучше подходит.
      – У-уф! – Кэндис тряхнула прядками золотых волос. – Ваше головоломное упражнение напомнило, насколько я проголодалась. Быстренько хватаем где-нибудь по гамбургеру, пока у меня сахар в крови через край не полез.
      Кевин заулыбался. Ему нравилась эта женщина. Он даже начал успокаиваться.
      Спускаясь по больничной лестнице, Кевин чувствовал, как у него слегка кружится голова от неиссякающих вопросов Кэндис, ответов на них и ее веселого щебетания. Он поверить себе не мог, что направляется обедать с такой привлекательной, обаятельной девушкой. Еще ему казалось, что за последнюю пару дней в его жизни произошло больше событий, чем за все предыдущие пять лет в Кого. Мысли эти настолько увлекли его, что, когда они с Кэндис пересекали городскую площадь, он даже не вспомнил про экватогвинейских солдатиков.
      В центре отдыха Кевин не бывал со времени самой первой ознакомительной поездки по городу. И уже позабыл, каким богохульством счел обращение храма в место предоставления мирских утех. Алтарь исчез, но кафедра для чтения проповедей все так же торчала по левую сторону. Ее использовали как трибуну для чтения лекций, с нее же объявлялись номера по вечерам, когда шла игра в бинго. Место алтаря занял киноэкран: невольное знамение времени.
      Интендантский склад-магазин располагался в подвале, куда вела лесенка в притворе. Кевина поразило, как тут было оживленно. Гул голосов эхом отдавался от шершавого бетонного потолка. Им с Кэндис пришлось выстоять в длинной очереди, чтобы сделать заказ. Потом, получив еду, они никак не могли отыскать место, куда присесть. В зале стояли только длинные столы, за которыми сидело сразу по многу людей. Сиденьями служили лавки, сочлененные со столами наподобие парт.
      – Вон там есть места, – сказала Кэндис, перекрывая шум голосов, и повела подносом в сторону дальнего конца зала. Кевин кивнул.
      Продвигаясь следом за Кэндис, он украдкой всматривался в лица посетителей. Чувствовал он себя неловко, памятуя о словах Бертрама по поводу общественного мнения, но никто не обращал на него ни малейшего внимания.
      Кевин шагал за Кэндис, которая протискивалась между двумя столами. Он держал свой поднос высоко, чтобы никого не задеть, а затем опустил его на свободное место. С большим трудом ему удалось переступить через лавку и уместить ноги под столом. Пока он устраивался, Кэндис уже успела разговориться с двумя посетителями, сидевшими в проходе. Кевин слегка поклонился им. Никто не показался ему знакомым.
      – Чудное место, – заметила Кэндис. И, придвинув к себе кетчуп, спросила: – Часто сюда приходите?
      Не успел Кевин ответить, как кто-то окликнул его по имени. Оглянувшись, он разглядел единственное знакомое лицо: Мелани Беккет, технолог по размножению.
      – Кевин Маршалл! – снова воскликнула Мелани. – Глазам своим не верю! Что вы здесь делаете?
      Мелани была почти ровесницей Кэндис: в прошлом месяце она отпраздновала свое тридцатилетие. Но если Кэндис можно было назвать «светленькой», то Мелани как нельзя больше подходило «темненькая»: каштановые волосы и темный цвет кожи делали ее похожей на жительницу Средиземноморья, темно-карие глаза были почти черными.
      Кевин собрался представить свою спутницу и с ужасом понял, что никак не может вспомнить ее имени.
      – Я Кэндис Брикманн, – без задержки выпалила Кэндис. И протянула руку.
      Мелани представилась и попросила разрешения присоединиться к ним.
      – Да конечно же! – зазывно замахала рукой Кэндис.
      Кэндис с Кевином сидели бок о бок. Мелани села напротив.
      – Это по вашей милости наш местный гений находится в этом гиблом месте? – спросила Мелани у Кэндис. Мелани была остра на язык и игриво непочтительна, все выдавало в ней женщину, выросшую на Манхэттене.
      – Наверное, – ответила Кэндис. – А что, с ним такое редко бывает?
      – Вам приз за самую заниженную оценку года! – воскликнула Мелани. – В чем ваш секрет? Я столько раз его сюда звала – и все без толку, в конце концов махнула рукой, а было это несколько лет назад.
      – Вы ни о чем определенном меня не просили, – сказал, оправдываясь, Кевин.
      – Ой, правда? – Мелани усмехнулась. – И что же мне, по-вашему, надо было делать, карту вам чертить? Я ведь не раз спрашивала: не хотите ли перекусить гамбургером? Что, не очень определенно, да?
      – Что ж, – Кэндис горделиво выпрямилась на лавке, – должно быть, сегодня у меня удачный день.
      Мелани с Кэндис легко завязали разговор, стали рассказывать друг другу о своей работе. Кевин слушал, но вполуха: в основном его занимал гамбургер.
      – Значит, мы все трое заняты в одном проекте, – заметила Мелани, узнав, что Кэндис работает сестрой неотложной помощи в составе хирургической бригады из Питсбурга. – Три горошины в стручке.
      – Вы уж больно щедры, – возразила Кэндис. – Я всего лишь мелкая сошка у подножия терапевтического идола. В жизни бы не посмела поставить себя с вами на одну доску. Вы из тех, кто заставляет все это крутиться. Если позволите, задам вопрос: как, скажите на милость, у вас это получается?
      – Это она – герой. – Кевин, впервые открывший рот, кивнул в сторону Мелани.
      – Перестаньте, Кевин! – отмахнулась Мелани. – Не я разрабатываю методику, какой пользуюсь, а вы. Людей, которые сумеют делать то же, что делаю я, полно, а то, что делаете вы, только вы и умеете. Ваше открытие и стало ключом.
      – Да перестаньте вы спорить, – обратилась к сотрапезникам Кэндис, – просто скажите, как это происходит. Меня любопытство с первого дня мучает, но тут все как-то шито-крыто делается. Научную сторону Кевин мне разъяснил, но я все еще не понимаю механику.
      – Кевин получает пробу костного мозга клиента, – заговорила Мелани. – Из нее он выделяет готовую к делению клетку, в которой хромосомы находятся в сжатом состоянии, предпочтительно стволовую клетку, если не ошибаюсь.
      – Отыскать стволовую клетку удается крайне редко, – сказал Кевин.
      – Ладно, лучше вы сами расскажите ей, чем занимаетесь. – Мелани беспомощно взметнула руки. – А то я все перепутаю.
      – Я работаю с транспоназом, который открыл почти семь лет назад, – пояснил Кевин. – Он служит катализатором для гомологической транспозиции, или кроссинговера, короткого отростка хромосомы-шесть.
      – Что такое короткий отросток хромосомы-шесть? – спросила Кэндис.
      – У хромосом есть так называемый кинетохор, который делит их на две доли, – объяснила Мелани. – У хромосомы-шесть доли особенно неравные. Те, что поменьше, зовутся отростками.
      – Благодарю! – Кэндис отвесила церемонный поклон.
      – Так вот... – начал Кевин, пытаясь собраться с мыслями. – Я занимаюсь тем, что добавляю свой секретный транспоназ в клетку клиента, которая вот-вот начнет делиться. Но я не даю кроссинговеру завершиться полностью. Останавливаю его двумя отростками, отделенными от соответствующих хромосом. Затем я их удаляю.
      – Вот это да! – воскликнула Кэндис. – Вы действительно извлекаете эти малюсенькие, малюсенькие цепочки из ядра клетки. Как, скажите на милость, у вас это получается?
      – Это совсем другое дело, – сказал Кевин. – В общем, я использую систему моноклонального антитела, которая распознает тыльную сторону транспоназа.
      – Тут я уже ни бум-бум, – призналась Кэндис.
      – Ладно, не берите в голову, как он отделяет отростки, – посоветовала Мелани. – Примите это как факт.
      – Постараюсь, – согласилась Кэндис. – А что вы делаете с этими отделенными отростками?
      – Жду, пока она, – Кевин указал на Мелани, – сотворит свое чудо.
      – Это вовсе не чудо, – возразила Мелани. – Я всего лишь исполнитель. Применяю методику искусственного оплодотворения на бонобо, точно такую же методику, какую разработали для повышения рождаемости у содержащихся в неволе горных горилл. Вообще нам с Кевином приходится согласовывать наши усилия, потому что ему непременно нужно оплодотворенное яйцо, которому еще только предстоит деление. Выбор времени очень важен.
      – Мне это яйцо нужно перед самым делением, – кивнул Кевин. – Так что мой график определяется графиком Мелани. Я не вступаю в дело до тех пор, пока она не даст зеленый свет. Когда же она предоставляет зиготу, я повторяю ту же процедуру, какую только что проделал с клеткой клиента. Удалив отростки бонобо, я ввожу в зиготу отростки клиента. Благодаря транспоназу они встают именно туда, куда и должны встать.
      – И все? – выдохнула Кэндис.
      – Да нет, – признался Кевин. – На самом деле я ввожу четыре транспоназа, а не один. Отросток хромосомы-шесть – это основная доля, которую мы пересаживаем, но вдобавок мы пересаживаем и сравнительно малые части хромосом девять, двенадцать и четырнадцать. Они содержат гены групп крови системы АВО и еще кое-какие малые антигены тканевой совместимости типа молекул сцепления Си-ди-тридцать один. Впрочем, все эти сложности ни к чему. Остановитесь на одной хромосоме-шесть. Она играет самую важную роль.
      – И это потому, что хромосома-шесть содержит гены, которые составляют основной комплекс тканевой совместимости, – со знанием дела поведала Кэндис.
      – Точно, – сказал Кевин. Он был поражен и взволнован. Кэндис оказалась не только приятной в общении: она еще и сообразительна и немало знает.
      – А с другими животными такой протокол сработал бы? – спросила Кэндис.
      – Вы каких животных имеете в виду? – поинтересовался Кевин.
      – Свиней. Я знаю, что в других центрах, в Штатах и Англии, пытались уменьшить разрушительное воздействие иммунного комплемента при пересадке органов свиней с помощью введения человеческих генов.
      – В сравнении с тем, что делаем здесь мы, это все равно что в щелоках травить, – сказала Мелани. – Методика ужасно стара, потому что призвана воздействовать на симптом, а не устранять его причину.
      – Верно, – подтвердил Кевин. – При нашем протоколе не нужно беспокоиться по поводу иммунологической реакции. Мы, имея в виду тканевую совместимость, предлагаем иммунологический двойник, особенно если мне удается ввести еще немного малых антигенов.
      – Не понимаю, отчего вы так о них хлопочете! – пожала плечами Мелани. – В первых трех наших пересадках у пациентов вообще никакой реакции отторжения не возникло. Ноль!
      – Хочу быть уверен на все сто, – сказал Кевин.
      – Я ведь почему про свиней спрашиваю? – торопливо заговорила Кэндис. – Причин несколько. Во-первых, найдутся люди, кому такое использование бонобо покажется отвратительным. Во-вторых, насколько я понимаю, обезьян этих мало.
      – Верно, – согласился Кевин. – Во всем мире насчитывается всего тысяч двадцать бонобо.
      – Вот и я про то же! – Кэндис воздела указательный палец. – А свинок меж тем забивают на бекон сотнями тысяч.
      – Не думаю, чтобы моя система сработала со свиньями, – задумчиво выговорил Кевин. – Наверняка сказать не могу, но – сомневаюсь. Причина, по которой она дает результат с бонобо – или с шимпанзе, коли на то пошло, – в том, что их геномы схожи с нашими. Если быть точным, разница составляет всего полтора процента.
      – Всего-то?! – пораженно воскликнула Кэндис.
      – Такое соотношение зовет к смирению и скромности, правда? – грустно произнес Кевин.
      – Слабо сказано: тут штука похуже скромности душу грызет! – Кэндис явно была ошарашена.
      – Показательно, насколько эволюционно близки бонобо, шимпанзе и люди, – произнесла Мелани. – Считается, что и мы, и наши родичи-приматы происходим от общего предка, жившего примерно семь миллионов лет тому назад.
      – Это только обостряет этическую проблему их использования, – заявила Кэндис, – и объясняет, почему находятся люди, у кого такое использование вызывает отвращение. Ведь бонобо так похожи на людей. Слушайте, неужели вам все равно, когда приходится одного из животных приносить в жертву?
      – Пересадка печени мистеру Винчестеру – всего лишь второй случай, когда потребовалась жертва, – сказала Мелани. – В двух других случаях пересаживались почки, и животные-доноры чувствуют себя прекрасно.
      – Ну а вы-то как себя на этот раз чувствуете? – допытывалась Кэндис. – Большинство наших из хирургической бригады сейчас еще больше расстроены, даром что считали себя закаленными, ведь это уже второе жертвоприношение.
      Кевин взглянул на Мелани. Во рту у него стало сухо. Слова Кэндис заставляли его размышлять над вопросом, которого он силился избежать. И в этом состояла одна из причин, почему его так сильно огорчал дымок, курившийся над островом Франчески.
      – Да, меня это тревожит, – призналась Мелани. – Только меня настолько захватывает научная область и то, как можно помочь больному, что я стараюсь не думать о жертве. К тому же мы и не собираемся использовать множество обезьян. Они – своего рода страховка на случай, если понадобятся клиенту. Мы не берем людей, которым срочно нужны органы для пересадки, – только тех, кто может подождать три года плюс те годы, что необходимы для взросления животного. И с обезьянами мы не общаемся. Они живут сами по себе на острове. Так специально задумано, чтобы никто из наших случайно или намеренно не установил с ними хоть какие-нибудь эмоциональные связи.
      Кевину с трудом далось глотательное движение. Из сознания не уходила картинка: струйка дыма лениво пробивается навстречу низкому свинцовому небу. Виделся ему и возбужденный бонобо, который хватает камень и с убийственной меткостью бросает его во время отлова.
      – Как это называется... ну, когда животным вживляют человеческие гены? – спросила Кэндис.
      – Трансгеник, – подсказала Мелани.
      – Вот-вот, – кивнула Кэндис. – Я только хочу, чтобы вы пускали на трансгеники хрюшек, а не бонобо. Мне ваша процедура не по нраву. Положим, мне очень нравятся деньги и акции «Генсис», но я отнюдь не уверена, что задержусь на этой работе.
      – Это может не понравиться, – предупредила Мелани. – Не забывайте: вы подписали контракт. Насколько я понимаю, они на все пойдут, чтобы заставить людей выполнить то, о чем изначально договорились.
      Кэндис повела плечами:
      – Отдам, отдам я им все их акции с опционами в придачу. Проживу и без них. Мне важнее то, что я буду чувствовать. Мне куда радостнее было бы, если бы мы использовали свиней. Когда мы усыпляли того... последнего бонобо, клянусь, он пытался нам что-то сказать или спросить о чем-то. Пришлось тонну успокоительного извести.
      – Да перестаньте вы! – крикнул внезапно вспыливший Кевин. Лицо его пылало.
      У Мелани от удивления широко раскрылись глаза:
      – Что это, скажите на милость, вас разобрало?
      Кевин тут же пожалел, что вспылил.
      – Простите. – Сердце у него все еще гулко билось. Он злился, оттого что его все и всегда видели насквозь, или, во всяком случае, так ему самому казалось.
      Мелани, обращаясь к Кэндис, в немом упреке закатила глаза, но та не заметила знака. Она внимательно смотрела на Кевина. Потом сказала ему:
      – У меня такое чувство, будто вы не меньше меня изводитесь.
      Кевин шумно выдохнул и впился зубами в гамбургер: только бы не сказать того, о чем он после очень пожалел бы.
      – Вы за него не волнуйтесь, – кивнула Мелани. – Он отойдет. Кэндис повернулась к Мелани, возвращаясь к прежнему разговору:
      – Эти бонобо, они прямо как люди, чего же тут странного, что их геномы отличаются от наших всего на полтора процента! Только вот что мне в голову пришло. Когда вы, молодцы, заменяете отростки хромосомы-шесть, равно как и другие мелкие дольки генома бонобо на человеческую ДНК, то с каким процентом, по-вашему, вы имеете дело?
      Мелани, занявшись в уме подсчетом, поглядывала на Кевина. Наморщила лобик и хмыкнула:
      – Хмм, вопрос, конечно, интересный. Получается больше двух процентов.
      – Да, – снова вспыхнул Кевин, – только эти полтора процента не все на отростке хромосомы-шесть!
      – Эй, горделивый вы наш, успокойтесь! – улыбнулась Мелани. Поставив стакан с шипучкой, она перегнулась через стол и положила руку Кевину на плечо. – Вы не в себе. Мы ведь всего-навсего болтаем. Знаете, у людей это считается нормальным: сидеть вот так – и разговаривать. Для вас, понимаю, это выглядит причудой, вам с вашими пробирками легче общий язык найти, но... что плохого в болтовне?
      Кевин вздохнул. Вопреки собственной натуре он решил довериться этим двум разумным, уверенным в себе женщинам. И признался: да, он расстроен.
      – А то мы этого не знали! – воскликнула Мелани, вновь закатывая глаза. – Нельзя ли поконкретнее? Что же вас гложет?
      – Да вот как раз то, о чем говорит Кэндис, – сказал Кевин.
      – Она много о чем говорила, – настаивала Мелани.
      – Да-а, и все сказанное вызывает во мне чувство, будто я допустил грандиозную ошибку.
      Мелани убрала руку с его плеча, внимательно посмотрела Кевину в глаза, а потом спросила:
      – В чем?
      – В том, что добавляю столько человеческой ДНК, – ответил Кевин. – В отростке хромосомы-шесть миллионы комплементарных пар и сотни генов, которые не имеют никакого отношения к основному комплексу тканевой совместимости. Мне бы следовало вычленять комплекс, а не идти легким путем.
      – Ну, помучай эти создания чуть больше человеческих белков, – сказала Мелани. – Велика беда!
      – Поначалу и я так же думал, – вздохнул Кевин. – Во всяком случае, до тех самых пор, пока не обратился через Интернет с запросом ко всем, кто хоть что-то знает, какие гены находятся на отростке хромосомы-шесть. К сожалению, один из ответивших сообщил, что там целое скопление генов, отвечающих за развитие. И теперь я представления не имею, что сотворил.
      – Сотворить вы, конечно, сотворили, – сказала Кэндис. – Бонобо-трансгеника сотворили, вот кого.
      – Знаю, – выдохнул Кевин. Глаза его заблестели, дыхание участилось, на лбу выступили капельки пота. – И, сделав это, теперь места себе не нахожу от ужаса: ведь я преступил границы.

Глава 6