Глава 23

Руки Генри дрожали, когда она снимала дорожное платье. Белл и Эмма позаботились о ее приданом, поэтому саквояж оказался заполнен множеством тончайших ночных рубашек. Ей, привыкшей к хлопковому белью, они казались несколько нескромными, но замужней женщине, наверное, именно такие и следовало носить. Помешкав, она надела одну из них. Генри оглядела себя, тяжело вздохнула и забралась в кровать. Бледно-розовый шелк был почти прозрачным, через ткань просвечивались темные соски. Она до подбородка натянула одеяло.

Когда вернулся Данфорд, на нем был темно-зеленый халат.

— Не нервничай, Генри, — безразлично проронил он. — Мы с тобой уже занимались этим.

— Тогда все было иначе.

— Иначе?

Данфорд внимательно посмотрел на нее. Ее слова болью отозвались в его сердце, заставив еще раз все вспомнить. Иначе. Ведь теперь не надо притворяться, что она любит его. Стэннедж-Парк принадлежит ей, осталось только выпроводить его из имения.

Молчание длилось почти минуту, после чего она наконец ответила:

— Не знаю.

Данфорд почувствовал фальшь в ее словах, и в нем закипела ярость.

— Что ж, мне все равно, — почти прорычал он. — И пусть все будет иначе. — Он сорвал с себя халат и забрался в кровать. Приподнявшись над ней на руках, он увидел, какими огромными стали ее глаза.

— Я сделаю так, что ты захочешь меня, — прошептал он. — Я знаю, что смогу сделать это.

Он лег на бок поверх одеяла, под которым она пряталась, и притянул ее к себе. Она почувствовала горячее дыхание за мгновение до того, как его губы коснулись ее. Он жаждал ответа, а она все пыталась найти объяснение его действиям. Он вел себя так, будто на самом деле хотел ее. И все-таки она знала, Что это не так. Чувства Данфорда были не так сильны, чтобы он смог отказаться от других женщин. Чего-то в ней не хватает, но чего?

Внезапно Генри выскользнула из его объятий, прикрыв рукой распухшие губы.

Он насмешливо поднял бровь.

— Я не умею целоваться, — вырвалось у нее.

Он засмеялся.

— Я научу тебя, Генри. Ты делаешь это вполне профессионально. — И словно в доказательство он поцеловал ее еще раз, глубоко и нежно.

На этот раз ей не удалось остаться безразличной. Однако она еще не утратила способности мыслить трезво. Генри торопливо и с любопытством начала осматривать свое тело, пытаясь понять, чего же в ней не хватает для того, чтобы удержать его.

Данфорд, казалось, не замечал, что происходит с ней. Расстегнув пуговицы ночной рубашки, он открыл ее тело прохладному ночному воздуху. Его губы, едва дотронувшись до плоского живота, поднимались все выше и выше, пока не коснулись ее груди.

— О Господи! — вырвалось у Генри. — Не надо!

Данфорд поднял голову так, чтобы видеть ее лицо.

— А сейчас что не так, Генри?

— Ты не можешь. Я не могу.

— Ты можешь, — отрезал он.

— Нет, она слишком… — Она посмотрела вниз, и вдруг от того, что она увидела, ей стало невыносимо больно. Да она вовсе не так мала! Чего же еще в конце концов ему нужно, если даже такая красивая грудь недостаточно хороша для него? Она повернула голову набок, пытаясь объективно оценить ее форму.

Данфорд с удивлением смотрел на нее. Его жена, изо всех сил вытягивая шею, смотрела на свою грудь так, будто впервые видела ее.

— Что ты делаешь? — изумленно спросил он.

— Не знаю. — Она взглянула на него, и он прочел в ее взгляде нерешительность и досаду. — Она какая-то не такая.

Теряя терпение, он процедил:

— О чем ты?

— Моя грудь.

Если бы в этот момент она начала читать ему лекцию о разнице между иудаизмом и исламом, он удивился бы меньше.

— Твоя грудь? — Его голос прозвучал несколько более сурово, чем ему хотелось бы. — Перестань, Генри, с этим у тебя все в порядке.

В порядке? В порядке? Этого ей мало. Она хотела, чтобы ее грудь была восхитительной, прекрасной, роскошной. Она хотела, чтобы он безумно любил ее и считал самой красивой женщиной в мире, даже если бы она весила все сто килограммов и имела на носу бородавку. Ах, если бы она могла вызвать в нем такую сильную страсть, что он позабыл бы обо всем на свете! И чтобы никогда никакая другая женщина не была бы ему нужна. «В порядке». Этого она никак не могла ему простить, и в тот момент, когда его губы коснулись ее груди, она неловко вырвалась из его объятий и выбралась из кровати, судорожно стягивая на себе расстегнутую рубашку.

Его дыхание стало прерывистым. Испытывая до боли сильное возбуждение, он уже начинал терять терпение, возмущенный поведением своей молодой жены.

— Генри! — приказал он. — Сейчас же вернись в кровать!

Она стояла в углу и трясла головой, ненавидя себя за трусость.

Он выпрыгнул из кровати, не обращая внимания на свое возбужденное состояние. Генри уставилась на него со страхом и удивлением. Со страхом — потому что он угрожающе двинулся в ее сторону, красивый как римский бог, а с удивлением, потому что было совершенно очевидно: что-то в ней все же нравилось ему.

Данфорд схватил ее за плечи и начал трясти.

— Что в конце концов происходит с тобой?

— Я не знаю, — выкрикнула она, пораженная силой своего голоса. — Не знаю, и это убивает меня.

Его терпение лопнуло, и ярость вырвалась наружу. Как смеет она строить из себя жертву?

— Я могу сказать, что с тобой происходит, — угрожающе произнес он низким голосом. — Я совершенно точно могу сказать, что с тобой происходит. Ты… — Он запнулся, увидев в ее глазах полнейшее отчаяние. Нет. Он не позволит разжалобить себя. Стараясь не замечать боли в ее глазах, он продолжил: — Ты знаешь, что спектакль окончен, не так ли? Ты получила письмо от Розалинды и теперь знаешь, что мне все известно.

Генри не дыша смотрела на него.

— Теперь я знаю все, — он нервно рассмеялся. — И то, что я очень мил. И то, что вышла ты за меня ради Стэннедж-Парка. Что ж, ты получила что хотела. А я получил тебя!

— Зачем ты женился на мне? — прошептала она.

— Джентльмен не отказывается от дамы. Вспомнила? Урок номер 363 в разделе «О соответствии…»

— Нет! — вырвалось у нее. — Это не остановило бы тебя. Почему ты женился на мне?

В ее глазах была мольба, но он не знал, что именно она надеется услышать. Дьявол, он и сам не знал, хочет ли отвечать на этот вопрос. Пусть помучается немного. Пусть страдает так же, как страдал он.

— А знаешь, Генри, — вдруг сказал он, стараясь побольнее уколоть ее, — я и сам не знаю.

Он увидел, как погасли ее глаза, и был противен самому себе за то, что наслаждается ее горем. Но ничто уже не могло остудить его страсть. Данфорд неистово притянул жену к себе и припал к ее губам. Сорвав с нее рубашку, он обнял ее разгоряченное тело.

— Теперь ты моя, — шептал он, лаская губами ее шею. — Моя навсегда.

Он целовал ее с какой-то отчаянной безысходностью и вдруг с удивлением почувствовал, что она начинает отвечать на его ласки. Ее губы шевельнулись, руки нежно гладили его спину, а бедра требовательно прижались к нему. Это было уже слишком. Он хотел слиться с ней воедино и никогда не покидать ее тела. Не помня себя, Данфорд вновь очутился в кровати, всем телом чувствуя ее под собой, сжимая в своих объятиях.

— Ты моя, Генри, — шептал он. — Моя.

— О, Данфорд, — вздохнула она.

— Что, Данфорд? — прошептал он, нежно покусывая мочку ее уха.

— Я… — Она застонала, почувствовав его руки на своих бедрах.

— Ты хочешь меня, Генри?

— Я не… — Она не успела закончить фразы. Ее дыхание сделалось частым, и она уже ни о чем не могла думать.

— Ты хочешь меня?

— Да! Да! — Затем она открыла глаза и, посмотрев на него, взмолилась: — Пожалуйста.

Все мысли о мести мгновенно исчезли, как только он заглянул в ее ясные серые глаза. Он чувствовал только любовь и помнил лишь близость, которая была между ними. Он целовал ее губы и вспоминал, как в первый раз увидел ее озорную улыбку. Провел ладонями по ее нежным рукам и вспоминал, как она упрямо укладывала камни на стену свинарника, а он молча смотрел на нее. Это его Генри, он любит ее и ничего не может с этим поделать.

— Скажи мне, чего ты хочешь, Генри? — прошептал он.

Она смотрела на него затуманенным взором, не в состоянии вымолвить ни слова.

— Ты этого хочешь? — Он провел пальцами по ее соску, чувствуя, как он наливается и твердеет.

У нее перехватило дыхание. Она кивнула.

— Или этого? — Он наклонился и нежно провел языком по другому соску.

— Боже мой, — тихо застонала она. — О Господи!

— А вот так? — Он осторожно опустил ее на спину и положил свои руки на ее бедра. Затем медленно раздвинул их, не чувствуя никакого сопротивления. С улыбкой Данфорд наклонился вперед и поцеловал ее в губы, в то время как его пальцы оказались у нее между ног. Прерывистое дыхание и учащенный стук сердца Генри были ему ответом. Он улыбнулся своей дьявольской улыбкой.

— Скажи мне, плутовка, хочешь ли ты этого? — Он страстно припал к ее груди, а затем начал спускаться все ниже и ниже.

— О Данфорд! — Она едва не задохнулась. — О Боже мой!

Казалось, он мог часами ласкать ее вот так. Она была прекрасна, чиста и неискушенна. Но он чувствовал, что она еще не совсем готова испытать то, что ждало их впереди. Ему нестерпимо хотелось познать ее до конца.

Он потянулся к ней, пока их лица не оказались рядом.

— Ты хочешь меня, Генри? — прошептал он. — Я не сделаю этого, если ты скажешь нет.

Генри посмотрела на него затуманенными страстью глазами:

— Данфорд. Да.

Он содрогнулся от облегчения, не представляя, как бы смог сдержать свое слово, откажи она ему. Он чувствовал крайнее возбуждение, его страсть просила освобождения. Данфорд потянулся вперед и слегка вошел в нее. Затрепетавшее под ним тело звало его, но он, чувствуя, как сильно она напряжена, заставил себя двигаться медленнее.

Но Генри уже хотела большего. Она страстно обнимала его, поднимая свои бедра навстречу, пылко прижимаясь к нему. Данфорд, угадав ее желание, больше не стал сдерживать себя. Какой близкой и родной она была ему в эту минуту! Данфорд поднялся на локтях, чтобы видеть ее лицо. Он пытался и никак не мог вспомнить, за что сердился на нее. Он вдруг вспомнил ее улыбку, звонкий смех и подрагивающие губы в молчаливом плаче по ребенку, умершему в хижине.

— Генри, — со стоном произнес он. Он любит ее. Он еще раз двинулся вперед, целиком подчиняясь извечному ритму. Любит. Еще движение. Он осыпал поцелуями ее лицо. Он любит ее.

Данфорд чувствовал, как ее дыхание становится все более частым. Генри задвигалась под ним, тихий стон вырвался из ее груди, и затем она выкрикнула его имя, вложив в этот крик всю свою любовь.

— О Господи, Генри! — отозвался он, не в силах контролировать свои мысли, чувства и слова. — Я люблю тебя!

Генри обмерла, и мысли вихрем закружились у нее в голове. Он сказал, что любит ее. Воспоминания унесли ее далеко. Вот он в магазине уговаривает ее примерить платье для несуществующей сестры. Неужели все это правда? А как он приревновал ее к Неду Блайдону!

Мог ли он любить ее и в то же время желать других женщин? Его лицо светилось нежностью, его голос умолял ее: «Я не сделаю этого, если ты скажешь нет». Разве могли эти слова принадлежать человеку, который не испытывает любви? Он любит ее. Больше она не сомневалась в этом. Он любит ее, и все же ей казалось, что она была для него недостаточно привлекательна как женщина. Господи, это было даже больнее, чем если бы он вовсе не любил ее.

— Генри? — От пережитого его голос звучал не много хрипло.

Она коснулась его щеки.

— Я верю тебе, — тихо сказала Генри.

Он недоумевающе посмотрел на нее:

— Чему веришь?

Слеза медленно скатилась по ее виску.

— Я верю, что ты любишь меня.

Он смотрел на нее, совершенно сбитый с толку. Она не верит ему? Что бы это могло значить?

Генри повернула голову так, чтобы он не видел ее лица.

— Жаль, что я… — начала она.

— Чего жаль, Генри? — спросил Данфорд. Сердце в его груди забилось быстрее. Как важно то, что она ответит!

— Жаль… жаль, что я не… — Она замолчала, не решаясь произнести: «Жаль, что я не та женщина, которая тебе нужна».

Данфорд не стал настаивать. Он был у двери, не желая слышать: «Жаль, что я не люблю тебя».

На следующее утро Генри проснулась со страшной головной болью, болели ее глаза от слез и бессонной ночи. Она медленно подошла к умывальнику и плеснула в лицо водой, но боль не утихала. Она испортила их брачную ночь. Неудивительно. Некоторым женственность дана от рождения, но она, к сожалению, не принадлежит к их числу. Глупо было даже пытаться изменить себя. Она с завистью подумала о Белл, которая всегда знала, что сказать и как одеться. Но дело даже не в этом. В ней было неуловимое женское обаяние, которому при всем желании она не могла научить Генри. Конечно, Белл говорила ей комплименты, но скорее всего из вежливости.

Генри медленно пошла в гардеробную, которая соединяла две господские спальни. Карлайл и Виола спали вместе, поэтому вторую спальню использовали как гостиную. Генри подумала, что если когда-нибудь захочет спать отдельно от мужа, то сможет перебраться в эту комнату. Она вздохнула, зная, что никогда не захочет этого.

Генри вошла в гардеробную и увидела, что кто-то уже распаковал ее багаж и развесил платья, которые она привезла из Лондона. Теперь придется нанять горничную: некоторые платья невозможно надеть без посторонней помощи.

Взгляд Генри упал на стопку мужской одежды, аккуратно сложенной слева на полке. Она взяла в руки бриджи. Данфорду они были бы малы. Наверное, это те, что она оставила дома, уезжая в Лондон. Она с грустью посмотрела на свои новые платья. Как они великолепны — всех цветов радуги и нежнейших оттенков! Они были сшиты для женщины, которой она надеялась стать. С болью взглянув на них, новобрачная отвернулась и надела бриджи.

Данфорд, сидя за столом, нетерпеливо поглядывал на часы. Где же, черт возьми, Генри? Он ждал ее уже около часа. Он проглотил остывшую яичницу, не чувствуя вкуса. В памяти звучал ее голос — громко и отчетливо: «Мне жаль, что я… мне жаль, что я… мне жаль, что я не люблю тебя». Нетрудно было закончить эту фразу за нее.

Услышав шаги на лестнице, он встал. Генри выглядела утомленной, ее лицо казалось припухшим и измученным. Данфорд недовольно смерил ее взглядом. На ней была ее прежняя одежда, а волосы убраны в хвост.

— Не можешь дождаться, когда снова примешься за работу? — неожиданно для себя произнес он.

Она лишь кивнула в ответ.

— Только не надевай это, когда будешь выезжать из имения. Теперь ты — моя жена, и то, как ты выглядишь, мне не безразлично. — В его голосе сквозило презрение, и он ненавидел себя за это. Ему всегда нравилась независимость Генри и то, как практично она одевалась, работая на ферме. И теперь свои собственные попытки обидеть ее, отомстить за причиненную боль казались ему мелочными и отвратительными.

— Я постараюсь соблюдать приличия, — последовал ответ.

Она взглянула на тарелку, вздохнула и отодвинула её от себя.

Данфорд вопросительно поднял брови.

— Я не голодна.

— Не голодна? Брось, Генри, ты ешь как лошадь.

Она вздрогнула, словно от боли.

— Как мило с твоей стороны лишний раз напомнить мне о моей «женственности»!

— Твой наряд также не говорит в ее пользу.

— Мне нравится моя одежда.

Боже милостивый, в ее глазах стояли слезы.

— Ради всего святого, Генри, я…

Данфорд провел рукой по волосам. Что с ним происходит? Он перестал нравиться себе. Необходимо уехать отсюда. Данфорд встал.

— Я уезжаю в Лондон, — неожиданно сказал он.

Генри подняла голову:

— Что?

— Сегодня же. Сейчас.

— Сейчас? — прошептала она так тихо, что он не расслышал ее. — На второй день после нашей свадьбы?

Не попрощавшись, он вышел из комнаты.

Следующие несколько недель Генри провела в такой тоске, о какой раньше даже и не подозревала. Ее жизнь ничем не отличалась от той, которую она вела до знакомства с Данфордом. Ничем, за исключением одной очень важной детали: она узнала любовь и какое-то время была очень счастлива.

Все, что у нее осталось теперь, — это большая пустая кровать и воспоминания о мужчине, который разделил с ней брачное ложе один-единственный раз.

Слуги относились к ней с исключительной добротой, настолько исключительной, что она едва не согнулась под ее бременем. Она хотела, чтобы ее перестали жалеть и относились так же, как прежде.

Она слышала, как они говорили между собой: «Господь покарает его за то, что он оставил бедную Генри одну-одинешеньку» и «Душа рвется, глядя на нее». И только миссис Симпсон иногда гладила Генри по руке и приговаривала:

— Бедняжечка моя.

От этих слов ком вставал в горле, и она убегала, чтобы не показать своих слез. А когда слезы кончились, она с головой ушла в работу.

Поместье, с гордостью думала она через месяц после отъезда Данфорда, никогда еще не было таким ухоженным, как теперь. Но почему-то это не приносило ей радости.

— Я возвращаю тебе эти деньги.

Данфорд оторвал свой взгляд от бокала виски, взглянул на Белл, затем — на стопку денежных купюр и снова на Белл. Он удивленно поднял бровь.

— Это мой выигрыш, тысяча фунтов, — объяснила она с раздражением. — Не все условия пари выполнены.

На этот раз обе его брови удивленно взметнулись вверх.

— Совершенно очевидно, что ты не в восторге от своего брака, — пояснила она, теряя хладнокровие.

Данфорд сделал глоток из своего бокала.

— Ты скажешь что-нибудь?

Он пожал плечами:

— Ты совершенно права.

Белл подбоченилась.

— Неужели тебе нечего сказать? Хоть что-нибудь, что может оправдать твое мерзкое поведение?

Его голос превратился в лед:

— С какой стати я должен отчитываться перед тобой в своих поступках?

Белл сделала шаг назад, испуганно прикрыв рот рукой.