— Я не хочу, чтобы ты страдала от сплетен, которые так или иначе возникнут из-за столь поспешной свадьбы, — мягко возразил он.

— Я буду страдать гораздо больше, если придется ждать так долго! — возразила она упрямо. — Я хочу стать твоей.

Волна желания с новой силой накатила на него. Он не думал, что она употребила сказанное в буквальном смысле, но эти слова тем не менее заставили его почувствовать сильное возбуждение. Сделав над собой усилие, он постарался произнести ровным голосом:

— Разговоров все равно не избежать, ведь я — твой опекун. Кроме того, ни для кого не составит большого труда узнать, что мы провели в Корнуолле больше недели одни.

— Вот уж не думала, что светские сплетни что-то значат для тебя.

— Я беспокоюсь о тебе, плутовка, и не хочу, чтобы тебе было больно.

— Не будет, обещаю тебе. Один месяц?

Самым большим его желанием было жениться на следующей неделе, но благоразумие все же взяло верх.

— Шесть недель.

— Пять.

— Договорились, — сдался он без особой борьбы, поскольку всем сердцем был на ее стороне.

— Пять недель, — произнесла Генри, не особенно радуясь своей победе. — Как долго!

— Не так уж долго, плутовка. У тебя будет много забот.

— Забот?

— Каролина захочет помочь тебе купить приданое, и скорее всего Белл и Эмма также пожелают принять участие в этом. Моя мать тоже с удовольствием помогла бы тебе, но сейчас она отдыхает на континенте.

— У тебя есть мать?

Он вздернул бровь.

— А ты полагала, я появился на свет каким-то иным образом? Мой отец был замечательным человеком, но даже ему не было известно другого способа заводить детей.

Генри скорчила рожицу, показывая, что его попытка поддеть ее не была воспринята серьезно.

— Ты никогда не говорил о ней. Ты вообще очень редко упоминал своих родителей.

— После смерти отца я очень редко вижу свою мать. Она предпочитает более теплый климат Средиземноморья.

Возникла неловкая пауза, и только теперь Генри пришло в голову, что она сидит в халате на полу своей спальни в обществе умудренного опытом мужчины, который вовсе не выказывает намерений скоро уйти. Хуже всего было то, что она не чувствовала ни малейшего неудобства по этому поводу. Она тяжело вздохнула, решив, что у нее душа падшей женщины.

— Что случилось, милая? — прошептал Данфорд, коснувшись ее щеки.

— Я подумала о том, что должна попросить тебя уйти, — шепотом ответила Генри.

— Должна?

Она кивнула.

— Но мне совсем не хочется этого.

Данфорд с облегчением вздохнул:

— Иногда мне кажется, что ты сама не знаешь, что говоришь.

Она положила свою руку в его ладонь.

— Нет, знаю.

Данфорд чувствовал себя человеком, добровольно идущим на пытку. Он наклонился к ней, прекрасно понимая, что конец этому будет один: прохладный душ, чтобы охладить свое разгоряченное тело, но все-таки не смог устоять перед соблазном сорвать с ее губ еще несколько поцелуев.

— Ты так хороша, — прошептал он, — и создана именно для меня!

— Ты уверен? — смеясь переспросила она.

— Угу. — Его рука скользнула в вырез ее халата и оказалась на груди, прикрытой кружевом ночной рубашки. — Жаль, что я сразу не понял этого.

Генри запрокинула голову назад, когда он начал покрывать поцелуями ее шею. От него словно шел жар, и она не смогла сдержать свои вырвавшиеся наружу чувства. Ее дыхание стало неровным, и вдруг она совсем замерла, когда его рука чуть сжала ее грудь.

— О Господи, Данфорд, — задыхаясь, прошептала она. — О Господи.

Другая его рука, соскользнув ниже по спине, очутилась на округлых формах ее бедер.

— Что я делаю? — в отчаянии пробормотал он. — О Генри! — Крепко прижав ее к себе, он начал медленно опускаться вместе с ней все ниже и ниже, пока ее спина не коснулась ковра. В мерцающем пламени свечей ее каштановые волосы переливались и сверкали золотом. Ее глаза, цвета расплавленного серебра, томные и пленительные, манили его…

Дрожащими руками он раздвинул края ее шелкового халата. Ее белая ночная рубашка, несмотря на то что была без рукавов, казалась воплощением скромности и невинности. И Данфорд вдруг понял, что он первый мужчина, который видел ее такой, и единственный, кому это будет дозволено в будущем. Он и не подозревал, насколько силен в нем инстинкт собственника. И теперь, видя ее полуобнаженной, Данфорд, как никогда, жаждал сделать ее своей. Он хотел обладать ею, наслаждаться ее телом. Бог тому свидетель, он хотел спрятать ее от всего мира, чтобы ни один мужчина не смог увидеть ее.

Генри заметила, как преобразилось его лицо, оно вдруг преисполнилось какой-то странной решимостью.

— Данфорд! — помедлив, позвала она его. — Что с тобой?

Он смотрел на нее, не отводя глаз, будто пытаясь сохранить в памяти черты ее лица, вплоть до крошечной родинки у правого уха.

— Все хорошо, — наконец произнес он, — просто…

— Просто что?

Он как-то странно усмехнулся.

— Просто я задумался о том, что происходит со мной. — Он взял ее руку и поднес к своему сердцу, — Оно бьется так сильно, что это пугает меня.

У Генри перехватило дыхание. Его глаза сияли так странно и страстно. Неужели и ее глаза горели сейчас таким же огнем? Он отпустил ее руку, и она дотронулась ею до его губ. Он застонал от удовольствия и, вновь поймав ее руку, поднес ко рту и провел языком по кончикам ее пальцев, словно смакуя неведомое доселе лакомство. Вернувшись к указательному пальцу, он обвел языком его кончик.

— Данфорд, — простонала Генри, задыхаясь от сладкой волны блаженства, разливающейся от руки по всему телу.

Захватив губами ее палец глубже, он нежно и неторопливо начал посасывать его.

— Ты сегодня мыла голову, — сказал он тихо.

— Откуда ты знаешь?

Он помедлил с ответом, увлеченный своею игрой с ее пальцем.

— У твоих пальцев вкус лимонов.

— Здесь есть оранжерея, — сказала она, едва узнавая свой голос. — Там растет лимонное дерево, и Эмма сказала, что я могу…

— Генри?

— Что?

Он улыбнулся ей:

— Мне нет никакого дела до лимонного дерева Эммы.

— Я знаю, — тихо ответила Генри.

Он подался немного вперед.

— Я скажу тебе, до чего мне есть дело… Я хочу поцеловать тебя.

Она не шелохнулась, просто не смогла бы этого сделать, зачарованная его горящим взглядом.

— Мне кажется, что и ты хочешь, чтобы я тебя поцеловал.

Словно околдованная его взглядом, она кивнула.

Он наклонялся к ней ближе и ближе, пока их губы не сомкнулись. Он целовал ее нежно и неторопливо, не настаивая на том, к чему она не была готова. Генри чувствовала, как просыпается ее тело. Каждая его клеточка ожила под его нежными объятиями. Она разомкнула губы, и с них слетел едва слышный стон.

Этот тихий сладострастный стон преобразил Данфорда. Теперь он ласкал ее пылко и страстно. Его руки были везде: они обнимали тонкую талию, трепетно касались стройных ног, гладили мягкий шелк волос. Он без конца словно заклинание повторял ее имя. Ему казалось, что он тонет и, лишь крепко прижавшись к ней, сможет удержаться на плаву.

Но ему было этого мало.

Его ловкие пальцы легко освободили ее от ночной рубашки.

У него перехватило дыхание.

— Господи, Генри, — прошептал он благоговейно, — как ты прекрасна!

Генри попыталась прикрыть себя руками, но он отвел их.

— Не надо. Они так хороши.

Генри лежала не шелохнувшись, испытывая неловкость от его пристального взгляда и чувствуя себя слишком обнаженной.

— Я… я не могу, — наконец произнесла она, пытаясь натянуть на себя ночную рубашку.

— Можешь, — прошептал он, понимая, что ее стеснение объяснялось в большей мере неопытностью, чем страхом перед их близостью. — Можешь, — повторил он и дотронулся рукой до ее груди, почувствовав необыкновенное удовольствие от того, как нежный сосок стал твердым от его прикосновения.

Он наклонился, успев краем глаза заметить удивленный взгляд Генри, и прильнул губами к упругому розовому бутону. Она застонала и вздрогнула под ним. Ее руки обхватили его голову, и ему казалось, она сама не знает, чего ей хочется больше: прижать его крепче к себе или оттолкнуть. Он провел языком вокруг ее соска, нежно поглаживая грудь.

Генри уже не могла понять — жива она или мертва. То, что она чувствовала, не было похоже на смерть, но и в жизни ей не приходилось испытывать подобного ощущения.

Данфорд поднял голову и внимательно посмотрел на нее.

— О чем ты думаешь? — хрипловатым голосом спросил он, удивленный странным выражением ее лица.

— Сама не знаю, — ответила она, улыбнувшись.

Решив, что любовные утехи доставят сейчас ему большее удовольствие, чем продолжение разговора, он со сладострастным стоном повернул голову к другой ее груди и провел языком по соску. Подождав, пока он не стал твердым и услышав ее негромкий стон, он спросил шепотом:

— Тебе нравится? — Невыразимая нежность к ней переполняла его и лилась через край. Он коснулся ее носа. — Я давно говорил, что люблю тебя?

Улыбнувшись, она кивнула головой.

— Я люблю тебя.

— Я тоже люблю тебя, но… — Растерявшись, она замолчала.

— Но что? — Дотронувшись до ее щеки, он повернул ее лицо к себе, чтобы видеть глаза.

— Просто я хотела… то есть… — Она снова замолчала, прикусив нижнюю губу, но потом все же произнесла: — Просто я хотела узнать, могу ли я, как бы это получше сказать…

— Договаривай, плутовка.

— Могу ли я что-нибудь сделать и для тебя? — договорила она, закрыв глаза, потому что он все равно не дал бы ей отвести взгляд.

Его тело напряглось. От этой стыдливой и неловкой фразы новая волна желания захлестнула его.

— Лучше не надо, — ответил он быстро. Заметив ее удивление, он поправился: — Может быть, позже. Гораздо позже.

Генри кивнула, словно поняла, в чем дело.

— Тогда поцелуй меня еще раз, — шепотом попросила она его.

Она была наполовину обнажена, горела желанием и лежала под ним. Разве мог он не выполнить этой просьбы? Он целовал ее трепетно и нежно, одной рукой лаская грудь, другой — поглаживая волосы. Это был долгий и нежный поцелуй, и Данфорд был настолько околдован им, что не чувствовал в себе сил прервать его и вернуться к другим ласкам. Другое дело его руки. Он чувствовал, как одна из них движется все ниже и ниже, по плоскому упругому животу к мягким шелковистым завиткам. Она напряглась, не слишком сильно, так как ему уже удалось преодолеть ее робость и скованность своими ласками.

— Ш-ш-ш, любовь моя, — прошептал он, — я только хочу коснуться тебя.

Генри слышала необычайное волнение в его голосе. Она чувствовала то же волнение и начала уговаривать свое тело расслабиться, когда вдруг он поднял голову и, с надеждой взглянув ей в глаза, прошептал:

— Можно?

Она услышала в его голосе такую нежность и любовь, что ей казалось, она вот-вот растает. Она кивнула в ответ, веря, что Данфорд никогда не сделает ей ничего неприятного. Ей будет хорошо. Ей будет хорошо.

Генри ошиблась.

Она чуть не закричала от захлестнувшего ее удовольствия, когда он коснулся ее. «Хорошо» не могло описать даже доли того, что его пальцы сделали с ней. Это было слишком хорошо. Ее тело не могло выдержать эту сладкую пытку, она начала двигаться прочь от него.

Данфорд улыбнулся, понимая происходящее с ней.

— Ты оцарапаешь себе спину о ковер, — попытался пошутить он.

Генри посмотрела на него затуманенным взором, она была настолько поглощена этим новым ощущением, что ей потребовалось некоторое время, чтобы вникнуть в смысл его слов. Он засмеялся и, поднявшись, взял ее на руки и отнес на застеленную плюшевым одеялом кровать.

— Помнишь, я предостерегал тебя насчет кровати, — прошептал он, — но не могу же я не позаботиться о твоей коже?

Она чувствовала, как утопает в перинах, и вот он уже снова был сверху, обжигая ее жаром своего тела. Его рука тут же соскользнула вниз, где была минуту назад, лаская и нежа ее, приближая к сладостному забвению.

— Данфорд, — задыхаясь произнесла Генри. — Я… ты…

Она чувствовала, как утопает в кровати под тяжестью его тела. Он был твердым и разгоряченным, и она, уже не в силах контролировать свои действия, обвила его ногами.

— О Господи, Генри, — простонал он. — Ты так готова. Я не хотел… Я даже не думал…

Генри уже было совсем безразлично, о чем он думал. Сама она могла думать только о мужчине, в чьих объятиях сейчас была, о мужчине, которого любила. Она была готова принять его всего. Крепко прижавшись к нему бедрами, она будто ласкала его своим телом. Вдруг он принял какое-то решение, отнял от нее свои руки и яростно сорвал с себя одежду.

— Генри, я хочу тебя, — простонал он. — Сейчас. — Его руки уже были на ее груди, ягодицах, бедрах. Они двигались быстро и легко, будто он хотел дотронуться до каждого дюйма ее шелковистого тела.

Данфорд нежно взял ее бедра и раздвинул их, застонав от наслаждения.

— Генри, я… я… — Он никак не мог закончить начатой фразы, но она все поняла по его глазам и молча кивнула.

Он медленно двинулся вперед, преодолевая сопротивление ее нежной плоти.

— Тс-с, — прошептал он. — Постарайся расслабиться.

Генри кивнула. Она и представить себе не могла, что нечто таких больших размеров может уместиться в ней. Это было так приятно и вместе с тем так странно.

— Генри, — прошептал Данфорд, и его лицо стало очень озабоченным. — Может быть немного больно. Но совсем недолго. Если бы я мог…

Она дотронулась до его щеки:

— Я знаю.

Он двинулся вперед, полностью войдя в нее. Генри вдруг замерла от внезапной резкой боли, пронзившей ее.

Он мгновенно замер, поднявшись над ней на локтях.

— Было больно? — обеспокоено спросил Данфорд.

Она покачала головой.

— Не очень. Только… теперь уже намного лучше.

— Ты уверена, Генри? Ведь я могу не продолжать.

По выражению его лица можно было понять, как трудно ему было бы остановиться. Она чуть улыбнулась:

— Просто поцелуй меня.

И он поцеловал. Его губы ласкали ее, и одновременно он начал двигаться… сначала медленно, а затем быстрее и быстрее со все учащающимся ритмом. Он уже не помнил себя, и единственным его желанием было, чтобы и она испытала такое же блаженство. Его рука проскользнула между их телами вниз, и он дотронулся до нее.

Это уже было слишком, казалось, вынести подобное просто невозможно и… все было кончено.

Странное напряжение, охватившее все тело, отпустило, и сразу стало легко и безмятежно, тепло волной разливалось внутри нее.

Ее голова упала набок, и сквозь сжатые веки она чувствовала на себе пристальный взгляд Данфорда. Он смотрел на нее, она это точно знала, и глаза его говорили о том, как сильно он ее любит.

— Я тоже люблю тебя, — выдохнула она. Данфорд не мог и предположить, что способен на такую трогательную нежность, и ее негромкое признание в любви проникло в самое его сердце. Он уже не мог точно вспомнить, на что рассчитывал, когда пришел к ней в комнату. Наверное, подсознательно он надеялся, что близость между ними станет возможной, но даже не подозревал, что испытает такую радость, сделав ее счастливой.

Данфорд держался на локтях и смотрел, как Генри постепенно приходит в себя, возвращаясь на землю. И медленно, с огромным сожалением оторвавшись от нее, лег рядом.

— Генри удивленно открыла глаза. — Я не хочу, чтобы ты забеременела, — прошептал Данфорд. — По крайней мере не сейчас. Когда придет время, я с большим удовольствием буду смотреть, как ты полнеешь.

От этих слов она вздрогнула, настолько эротичными они ей показались.

Он наклонился к ней, поцеловал в нос и потянулся за своими вещами.

Генри прижалась к нему:

— Пожалуйста, не уходи.

Он откинул прядь шелковистых волос с ее лба.

— Ты даже не представляешь, как мне хочется остаться. По правде говоря, то, что случилось, для меня самого полная неожиданность, — Данфорд хитро улыбнулся, — но не могу сказать, что сожалею об этом.

— Но ведь ты не…

— Придется подождать, дорогая. — Не удержавшись, он нежно поцеловал ее. — До нашей брачной ночи. Я хочу, чтобы она была чудесной.

Генри чувствовала себя настолько расслабленной, что едва могла шевельнуться. И все же ей удалось улыбнуться:

— Она в любом случае будет чудесной.

— Знаю, но прибавление к… нашему семейству не должно произойти раньше девяти месяцев после нашей свадьбы. Я не хочу запятнать твою репутацию.

В этот момент она не очень беспокоилась о своей репутации, но тем не менее понимающе кивнула.

Генри потянулась к нему, желая приласкать, но Данфорд, покачав головой, попросил:

— Лучше не надо.

— Мне так жаль.

— Пожалуйста, не извиняйся. — Он встал. — Я собираюсь незаметно выйти из дома и пойти поплавать. Неподалеку отсюда есть пруд, и вода в нем, я слышал, очень холодная.

К своему ужасу, она не смогла сдержать улыбки.

Данфорд попытался обидеться, но разве можно обижаться на Генри. Он улыбнулся и, наклонившись, коснулся губами ее лба. И уже взявшись за ручку двери, позвал:

— Генри?

— Да?

— Давай все же остановимся на четырех неделях.