- У тебя есть внук? Значит, наша маленькая Джани родила сыночка? Очень хорошо. А это кто с тобой?
      - Озноби. Мой векиль.
      Михаил низко поклонился в знак почтения и медленно распрямился. Ханша перевела свой взгляд на бека и сказала:
      - Я слушаю тебя, мой верный Нагатай.
      Нагатай-бек откашлялся, собрался с духом и сказал:
      - Моя великая госпожа... смиренный раб твой просит тебя... будь милостива, не откажи... прими от меня... этот скромный подарок.
      И Нагатай за руку потянул к себе девочку. Та подошла к нему и встала с низко опущенной головкой. Бек пальцем под подбородок приподнял её лицо. Встревоженные прекрасные детские очи глянули на ханшу, а затем длинные темные реснички скромно опустились, прикрывая их.
      Ханша восхищенно произнесла:
      - Ишь ты... миленькая, миленькая... Подойди поближе, дитя!
      Маняша не двинулась с места и стояла потупившись.
      - Она в своем уме? Не дурочка? А то привели мне одну. Уж такая распригожая, а оказалось, что у неё здесь ничего нет, - и она повертела указательным пальцем левой руки у своего виска. - Дитя, ты не дурочка? Почему она молчит?
      Перехватив смятенный взгляд Нагатай-бека, Михаил смущенно кашлянул в кулак и произнес:
      - Не разумеет по-татарски, великая госпожа.
      - Так объясни!
      Михаил заглянул в лицо девочки, улыбнулся и сказал по-русски:
      - Поклонись ханум, Маняша.
      Испуганный детский взгляд устремился на Михаила, и он увидел, что реснички мокры от слез. Он постарался приободрить ее:
      - Не бойся! Тута тебя никто не обидит.
      Маняша низко, по-русски, поклонилась, правой рукой коснувшись ковра. Все, находившиеся в зале, одобрительно зашептались, а ханша с улыбкой закивала головой.
      - Пусть она сядет вот сюда! - она указала местечко возле своих ног.
      Михаил шепнул девочке:
      - Подойди к госпоже, Маня... сядь подле...
      Девочка несмело, потупившись, приблизилась к возвышению, покрытому коврами, на котором находился трон ханши, и присела. Одна из дочек поднесла небольшой поднос со сладостями и поставила перед Маняшей.
      - Кушай! - ласково предложила Биби-ханум и обратила свой взор на Нагатая. - Мне нравится эта девочка, бек. Ты мне угодил. Я беру её к себе.
      И, слабо растянув губы в улыбке, она взмахнула платочком, что означало окончание аудиенции.
      Склонясь, прижав правую руку к сердцу, Нагатай-бек и Михаил попятились к двери. Михаил украдкой взглянул последний раз на Маняшу и заметил, что она не сводит с него блестящие от слез глаза. Надолго запомнится этот полный печали взгляд её, долго он будет терзать его совесть. "Свинья я! Скотина!" - ругал он сам себя. Только сейчас до него дошло, что они могли и не водить сюда Маняшу. А теперь уж ничего не поправишь: девочка останется у ханши навсегда! Ему было горько сознавать это. И, как всегда бывает в таких случаях, он попытался успокоить себя слабой надеждой, что все обойдется и девочке будет лучше во дворце, чем где-либо.
      В коридоре они распрямили спины. Нагатай-бек, весь потный, красный, вздохнул с облегчением и отер лицо рукавом халата.
      Глава тридцать первая
      Жизнь Ознобишина выглядела бы слишком унылой и однообразной, если бы в ней не было тайных встреч с Кокечин.
      Время от времени, истомившись по женской ласке или почувствовав тоску, Михаил отправлялся на Старую улицу, где среди тополей и лип притаился опрятный, уютный домик с плоской кровлей. Глухая высокая ограда из дикого камня скрывала чистый дворик, беседку, увитую вьюном, небольшие строения, в которых размещались конюшня для лошади и мула, курятник, погреба и другие нужные в хозяйстве службы. Мир и покой царили здесь. И когда бы он ни пришел - днем, вечером, ночью, - Кокечин встречала его как господина двумя поклонами и провожала в комнату, где в углу на туркменском шерстяном ковре и кожаных подушках он мог нежиться в тишине и лени. Тут он забывал обо всем. Милое щебетание молодой женщины, вкусная восточная пища, которую она сама готовила и сама приносила, затейливые вещи, что заполняли горницу, вазы с цветами, стоящие на полу, создавали у него впечатление какого-то удивительного сна.
      Здесь думал: он, Михаил Ознобишин, или, как его величали, Урус Озноби, счастливый человек - даже у иных свободных и богатых не было того, что есть у него. Да откуда им знать, что может существовать такое! Что обыкновенный мужчина, не хан и не бек, мог отдыхать в чистоте и неге, отдавшись заботам и ласкам любящей женщины? И что тревоги, что невзгоды этого мира! Душистые лепестки роз, сладкие фрукты на подносе, трепетные теплые губы, дивная нежность молодой кожи, тишь и покой были усладой за все потери минувших безрадостных дней.
      Однажды, придя к Кокечин и сев в свой угол, он задумался, опустив голову, две морщинки проступили у него на лбу над переносицей, что свидетельствовало о его тревожных мыслях.
      - Господин моей души и тела, о чем ты грустишь? - спросила женщина. Что с тобой случилось? Разве с Кокечин тебе не весело?
      Кокечин предположила, что он грустен оттого, что, как всегда, идя к ней, заглянул на невольничий рынок и расстроился, увидев своих скованных соплеменников.
      - Не надо ходить на невольничий рынок, мой милый Мишука! Не надо! Особенно сегодня!
      - Почему не надо?
      - Как? - искреннее изумление: приподнятые тонкие брови, приоткрытый теплый ротик. - Разве Мишука ничего не знает? Не знает, что один сарайский купец торгует княжной-урусуткой? Женщина чудной красоты! - проговорила Кокечин и печально покачала головой. - Так же и мной торговали когда-то! Она вдруг улыбнулась, махнула рукой. - А! Будем надеяться, что ей попадется добрый молодой хозяин, который сделает её своей женой.
      - Постой, постой! - проговорил Ознобишин, удобней усаживаясь на ковре и подгибая под себя правую ногу - поза, усвоенная здесь, в Орде, и любимая им. - О какой княжне ты говоришь? Русской княжне? Быть того не может.
      - Говорю, что слышала. Может, она вовсе и не княжна. Так уверяет купец. А купцы знаешь какие - лишь бы подороже продать. Такого наговорят!
      Ознобишин посидел немного молча, задумавшись, потом тряхнул головой и поднялся. Кокечин встревожилась:
      - Мишука меня покидает? Ах, лучше бы я молчала. Глупая баба!
      - Не тревожься. Я вернусь. Мне любопытно знать, так ли все на самом деле.
      Невольничий рынок занимал немалую часть базарной площади. В самом её конце, за невысокой каменной оградой, на ровном, хорошо утоптанном месте стояло множество разноцветных палаток работорговцев. Там и продавали молодых мужчин, женщин и детей. Всегда тут многолюдно, полно праздношатающихся или просто-напросто бездельников, которые пялят глаза на хорошеньких рабынь, хихикают, отпускают сальности, а то и вступают в перебранку с торговцами.
      Еще издали, в правом конце рынка, у большой красной палатки Михаил заметил плотную серую толпу мужчин, а когда подошел поближе и протиснулся вперед, понял: любопытные собрались здесь неспроста.
      В тесном кругу черноволосый слуга в лиловом халате водил за собой девушку с распущенными светло-русыми волосами. Она была одета в длинные полупрозрачные восточные одежды, сквозь которые четко и выгодно проступали нежные округлости и впадинки её продолговатого утонченного тела.
      Михаил только сбоку взглянул на нее, но и этого оказалось достаточно, чтобы судить о ней, - девушка была изумительной красоты! Опустив глаза долу, с ярким румянцем на щеках, она шла точно во сне, останавливаясь, когда её останавливали, поворачиваясь, когда её поворачивали.
      Возгласы восхищения слышались с разных сторон:
      - Да это настоящая гурия!
      - Мне бы такую!
      - Эх, хо-хо! Губа не дура! А деньги у тебя есть?
      - Откуда? Она стоит целое состояние!
      Действительно, как узнал Михаил, на девушку была установлена непомерно высокая цена. За эту цену можно было купить несколько красавиц или целый табун коней.
      Чернобородый рослый купец, с большим брюхом, в красном тюрбане, объяснял, что девушка так высоко ценится потому, что девственна и благородных кровей. Как он уверял, девушка была княжеского рода, хотя никаких доказательств у него не было.
      Михаил протиснулся поближе, чтобы слышать разговор и получше разглядеть невольницу. У неё было круглое светлое личико, тонкий нос, небольшой пухлый ротик, а выражение серых глаз совершенно напуганное, по-детски смущенное и такое беспомощное, что хотелось взять её за руку и вывести из этого порочного, похотливого круга. Но что он мог? Стоять и смотреть, выражая взглядом свое сочувствие, и мучиться от своего же бессилия. Купца просили снизить цену, но тот был непоколебим; его упрекали в том, что он обманывает, а он говорил, что даст её осмотреть полностью тому, кто намерен купить, и Богом клялся, что девушка чиста, как первый снег.
      - Дорого, уважаемый, дорого! - говорили из толпы.
      - Не таращь глаза, если дорого! Ступай себе, ступай! - сердился купец, размахивая руками.
      К купцу подступил тощий низенький мужчина, явно подставное лицо, и стал молить оставить для него девицу, так как у него с собой не было нужной суммы, а живет он в Бездеже и может возвратиться только завтра к вечеру.
      - Нет, уважаемый! - громко отвечал купец, рассчитывая на то, чтобы его хорошо слышали в толпе. - Я продам её тому, кто принесет мне деньги.
      - Ему, ему продай! - раздалось в толпе. - Пусть улучшит свою породу!
      Мужчины загоготали, а тощий постарался скрыться.
      - Какая красавица! - говорил смешливый толстый человек, целуя кончики своих пальцев. - Какие от неё родятся детки!
      - Тебе ли от неё иметь детей, пустомеля! - сказал рослый сильный человек в кожаном фартуке, видимо мастеровой, и под общий хохот сдвинул тому тюбетейку на глаза.
      Михаил засмотрелся на девушку и не обращал внимания на то, что его толкают. Он думал: "Откуда она? Из какого края? Кто её отец, мать? И как вышло, что её украли и привезли сюда?" Он и не заметил, как рядом толпа расступилась и мимо прошел, задев локтем, высокий сутулый старик с длинной седой бородой и посохом в левой руке. Михаил услышал, как купец, подобострастно кланяясь, прошептал:
      - Не пожалеешь, уважаемый! Товар хорош и стоит этих денег.
      И только тут до него дошло, что девушку покупают. Толстобрюхий купец и худой старик направились в палатку, а за ними повели и девушку, чтобы покупатель мог оглядеть её без свидетелей.
      Толпа стала быстро распадаться, рассеиваться. Люди уходили явно разочарованные. Этот старик, Исмаил-бек, известный как надменный и сварливый человек, не вызвал к себе уважения этой покупкой. По единодушному мнению мужчин, у этой рабыни должен быть и хозяин под стать ей - молодой, красивый, а не доходяга, который вот-вот протянет ноги и будет завернут в могильный саван.
      - Всегда так! - говорил крепкий курчавый невысокий водонос, идущий рядом с Михаилом. - Везет этим богачам! И лучших женщин себе забирают. Вот что значит иметь денежки!
      Тут кто-то сказал:
      - Думаешь, он - себе?
      - А то кому же?
      - Да что этот старый болван сможет? У него есть сын...
      Водонос замер, как пораженный громом.
      - Дурачок Абдулла? - Он с ненавистью сжал свои крепкие большие кулаки. - Пусть его покарает Аллах за такое бесчинство!
      Михаил Ознобишин был потрясен этим известием. Он возвратился к Кокечин в мрачном унынии. Сев на ковер, он отрешенно уставился в дальний угол и долго сидел в глубокой задумчивости, пока Кокечин не присела рядом с ним и не обняла за плечи. Только тогда он пришел в себя и печально улыбнулся. Он не мог понять, почему его встревожила судьба этой девушки. Мало ли он видел рабов и рабынь? Мало ли в этом мире несправедливости, жестокости, убийств? За всех не поболеешь. Почему же тогда так ноет, так сжимается сердце? Почему он испытывает такое сильное душевное смятение, точно продали его дочь?
      Михаил выпил крымского вина, совсем немного, чтобы успокоиться. И действительно, когда вино теплой волной ударило в голову, он вздохнул облегченно, точно сбросил с плеч непосильную ношу, и, привалясь спиной к кожаным подушкам, привлек к себе Кокечин.
      Ее пальчики скользнули по его глазам, носу, усам. Он сделал губами движение, точно намереваясь схватить их:
      - Ам!
      Тихий счастливый женский смех зазвенел в горнице. Она отдернула руку и спрятала за спину, но тотчас же сама доверчиво положила два пальчика на нижний ряд его зубов - разве любимый сможет причинить ей боль? Михаил только слегка прикусил их и отпустил. В этот вечер Кокечин была обворожительна, на ней была надета белая кофта и синяя длинная юбка, затканная желтым узором, голову покрывала белая наколка из грубой ткани, перехваченная блестящим обручем.
      - Все это судьба, - сказал он, вздохнув и продолжая думать о невольнице.
      - Ты прав, Мишука, - подтвердила женщина, прижимаясь к его плечу.
      А Михаил, глядя в потолок, продолжал, имея в виду себя и себе подобных:
      - Ты живешь и не знаешь, что над тобой сгущаются тучи. Ты ничего не ведаешь, а несчастье уже подстерегает тебя. Кто поможет тебе? У кого найти спасение? Человек в этой жизни как щепочка в потоке. Вертит его и несет помимо его воли. Он хочет так, а выходит иначе. Он на что-то надеется, а надежда как льдинка. Была и растаяла.
      - Терзаешься напрасно, Мишука... все от Бога.
      - О нет, Кокечин... не от Бога. Все наши несчастья от сатаны, который свершает их при помощи человеческих рук. Бог не свершает зла. Бог - это добро!
      Кокечин засмеялась, ибо слова Михаила заставили её подумать обо всем иначе, глаза её озорно заблестели в лукавом прищуре век.
      - А Кокечин - добро для Мишуки! Люби меня, мой милый, - и все забудь! Я - твое божество, а ты - мое!
      - Богохульница ты моя! - ласково произнес Михаил, одной рукой обнимая женщину и целуя её нежное лицо, мягкие смеющиеся губы... Скоро покой овладел им окончательно, дремота упорядочила его мысли, заставила их течь гладко и ровно, подобно тому, как несет свои воды большая река. Он закрыл глаза, какое-то время ему казалось, что он и Кокечин в маленькой лодке качаются на волнах, а вокруг становится все темнее и темнее, теплее и отраднее, вот их окутывает мрак, в котором жизнь как бы замирает, и он перестал что-либо ощущать.
      Женщина видела, как грудь его медленно и размеренно подымается и опускается. Он засыпает... Тогда и она смежила веки, прижалась к его боку и, довольная собой, умиротворенная, улыбнулась - ей удалось отвести от любимого тревогу, успокоить его душу. Это ли не счастье? Спи, Мишука!
      Глава тридцать вторая
      Михаилу хотелось забыть о княжне, как он мысленно называл несчастную невольницу, забыть совсем. Воспоминания о ней мучили его, жгли, как раскаленные угли. Он стал бояться темноты, потому что сейчас же его воображение вызывало из тумана её образ, её нечетко очерченное нежное лицо со скорбно сложенными губами. И ощущение вины и боль совести становились невыносимы. Он корил себя за то, что оказался только наблюдателем этой продажи, что не вмешался и позволил купить её для дурака. А ведь у него были деньги, он знал, где было зарыто серебро Нагатая - в саду, под яблоней! Вот отчего он терзался! Вот отчего он не мог простить своего бездействия.
      Дней через шесть, когда его совесть стала успокаиваться, Костка-тверичанин привез с базара новость, которая опять подняла в его душе вихрь разноречивых чувств - сомнений, надежд, волнений и страхов... Оказалось, что спустя день после покупки русской княжны на дом Исмаил-бека напали вооруженные люди, одетые в черное, с завязанными до глаз лицами, и увезли красавицу.
      - Быть не может! Правда ли, Костка?! - воскликнул изумленный Михаил. Однако сразу подумал, что девушке с похитителями хуже не будет, ибо совершить такой дерзостный поступок могли только благородные смельчаки. Чтобы полностью удостовериться в этом, он оседлал своего вороного и отправился на базар. Ему хотелось собственными ушами услышать о происшествии.
      На базаре, переходя от лавки к лавке, от шатра к шатру и вступая в беседы с теми, кто хоть мало-мальски был осведомлен об этой истории, он узнал кое-какие подробности. К его огорчению, ему также стало известно, что похититель пойман и вместе с невольницей отправлен во дворец. Им оказался двадцатилетний Осман, сын уважаемого в Сарае Абу-шерифа.
      Говорили, что Осман увидел девушку в первый же день, как только её выставили на продажу, и влюбился в неё без памяти. Целые дни он проводил вблизи шатра её хозяина, сгорая от любви и терзаясь от мук ревности. Вечерами умолял отца купить её, но старик наотрез отказался, жалея деньги и считая, что блажь сына скоро пройдет. Старики часто забывают свою молодость и не помнят, что любовь больно ранит юношеское сердце, а влюбленные, случается, теряют рассудок, и Осман был недалек от такого помешательства. Однако друзья сжалились над ним, собрали сколько требовалось денег, и радостный Осман помчался выкупать свою пери, но, к несчастью, опоздал - за какой-то час с небольшим до его прихода Исмаил-бек купил девушку и отвел в свой дом.
      Бедному Осману ничего не оставалось, как нанять разбойных людей. Они и похитили для него девушку белым днем. Но влюбленному снова не повезло княжна приняла его за одного из насильников, отказалась ему подчиняться и при первой возможности сбежала на его же коне. Осман не скоро догнал её, потерял время, мало того, он полдня объяснял знаками о своей любви, а когда она поняла, что ей нечего бояться, нагрянули стражники и обоих, связанных, доставили во дворец.
      Ханский кади рассудил дело по шариату: девушка-невольница должна быть возвращена Исмаил-беку, а Абу-шериф за свободу своего сына должен уплатить крупный штраф, равный двукратной покупной цене рабыни.
      Абу-шериф, проклиная во всеуслышание свою скаредность, выкупил сына сейчас же. Не успели чернила высохнуть на бумаге, как Осман, удрученный своим несчастьем, с друзьями покинул двор кади и, как уверяют очевидцы, выехал из Сарая. Девушка же осталась в доме кади и будет находиться в нем до тех пор, пока не улягутся страсти простолюдинов. И только тогда Исмаил-бек сможет забрать её.
      Многие считали, что кади рассудил справедливо, хотя всем было жаль и молодого Османа, раненного любовью, и бедную девушку, которой, видимо, придется стать наложницей дурака Абдуллы.
      Вот что узнал Михаил на базаре. Расстроенный Ознобишин вывел из толпы своего вороного и с опущенной головой, пешком, пошел по узкой тенистой улочке. Он подумал, что благородный Осман и красавица составили бы достойную пару и девушка, хотя и угнетенная неволей, в конце концов примирилась бы и, кто знает, может быть, нашла свое счастье с ним, а теперь, что и говорить, её ждала жалкая участь.
      Как раз в это время его окликнул Костка. Ознобишин остановился. Тверичанин с серьезным обеспокоенным лицом подъехал верхом на осле и сообщил, что Исмаил-бек отправился к кади за невольницей и, очевидно, сегодня поведет её домой.
      - Ты знаешь, где он проживает?
      - У малого арыка.
      Михаил вскочил в седло и скомкал поводья. Вороной помчал его по переулку. Свежий ветер ударил в лицо, приятно холодя лоб и губы.
      Проехав всю улицу, Михаил и Костка свернули на другую, длинную и узкую, с одним рядом тополей на правой стороне, и заметили в конце большую группу людей, идущих навстречу. Когда те приблизились настолько, что стал различим каждый человек, они увидели девушку в белых одеждах, рядом с ней Исмаил-бека с палкой в руке и другого мужчину в длинной хламиде, видимо его слугу. Чуть поодаль от них двигались мужчины, женщины и дети, беспрестанно что-то кричавшие. Это, очевидно, злило Исмаил-бека, потому что он несколько раз останавливался и взмахивал палкой. Люди тоже останавливались и ждали, но как только старик догонял слугу и невольницу, двигались следом.
      Девушка не оглядывалась и не смотрела по сторонам, будто бы её ничего не касалось; она шла твердо и уверенно, очевидно зная, каким путем следует идти, и высоко и гордо держала голову, покрытую белой накидкой.
      Михаил и Костка отвели вороного и осла к каменной ограде какого-то дома, уступая дорогу идущим, расстояние до которых составляло теперь не более тридцати шагов.
      И тут случилось то, чего никто не мог ожидать.
      Когда они спешились, из переулка, позади них, вышел мальчик, ведя на поводу серую в яблоках лошадь под простым кожаным седлом. Михаил и Костка не придали этому никакого значения. Мало ли ходит по улицам отроков с оседланными лошадьми своих хозяев? Тем временем мальчик с лошадью приблизился к девушке и Исмаил-беку. Глухой ропот недовольства в толпе усилился. Несколько человек - Михаил хорошо запомнил бритоголового парня и старого изможденного дервиша с клюкой - стали хватать бека и его слугу за одежды, за руки. Те, отбиваясь от них, вынуждены были задержаться, этого было достаточно, чтобы девушка отделилась ото всех на десять шагов, а мальчишка с лошадью подошел к ней. Еще шаг, и они поравнялись.
      Девушка метнулась к лошади, мальчишка покатился кубарем, а та упала животом на седло, вставила ногу в стремя - и вот она уже верхом, развернула лошадь и поддала ей пятками под живот.
      Исмаил-бек и его слуга бросились за ней, несколько голосов заорали: "Держи!"
      Серая в яблоках с места понеслась как ветер. Размотавшаяся с девичьей головы накидка вытянулась и затрепетала за спиной, затем отделилась от неё и, извиваясь, медленно опустилась на дорогу. Из переулка выскочил всадник в темной одежде и меховой шапке, сдвинутой на глаза. Не оглядываясь, он помчался на своем скакуне вперед, а девушка на серой - за ним.
      Мимо изумленных Михаила и Костки пробежал кричащий слуга, потом, ковыляя и потрясая палкой, старик, которого обгоняли мальчишки и женщины. Исмаил-бек споткнулся и упал. На него сразу налетело несколько человек, образовалась куча отчаянно барахтающихся тел.
      Михаил с Косткой переглянулись, поняли друг друга и разом оказались один на спине вороного, другой на спине осла. Пробиться сквозь бежавшую толпу им удалось не сразу. Их приняли за преследователей и всячески препятствовали их продвижению, кричали оскорбления, махали палками и плевали им вслед. Михаил понимал чувства этих людей и не обижался на них, а лишь направлял коня в образовавшиеся проходы, громко прося: "Посторонись! Задавлю! С дороги!"
      И вот наконец его жеребец выскочил на простор. Издали он видел, что беглянка завернула в проулок. Судя по направлению скока её лошади, она рвалась к окраине города, в предместье. Это было правильное решение. Кобыла под ней была славная, резвая, молодая. Нелегко было его вороному сократить расстояние, возникшее из-за задержки. Кроме этого, приходилось соблюдать осторожность - как бы кого не задеть, не сбить, не наскочить на телегу или других всадников.
      А их становилось на пути все больше и больше. Они появлялись откуда-то со стороны, то слева, то справа, то по одному, то парами, все на прекрасных резвых скакунах. И что странно - они мчались в том же направлении, что и девушка. Вначале Михаилу показалось, что они здесь случайно, сами по себе, однако всадники сбились в довольно плотную группу, двадцать лошадей и двадцать человек. Мало этого, они поворачивали друг к другу головы и переговаривались, а это значит, они знакомы и собрались вместе для какой-то общей цели. Уж не погоня ли это? Однако его подозрение скоро развеялось, ибо всадники были молоды, почти одного возраста, хорошо одеты и вооружены. Они нисколько не походили на слуг Исмаил-бека, а тем более на ханскую стражу, пустившуюся в погоню. То были сыновья богатых беков, эфесы их сабель, убранство сбруй и седел сверкали богатой отделкой, позолотой, шапки их были сшиты из лучших мехов, а одежда - из генуэзских тканей. Это могли быть только друзья Османа, его верные товарищи. Вначале они ссудили его деньгами, чтобы выкупить любимую, а теперь, находясь позади, составляли надежную охрану для беглецов.
      Невольница, молодые всадники и Михаил благополучно выбрались из города. Перед ними расстилалась на несколько верст широкая пыльная дорога, ведущая к Волге. Дорога, как и следовало ожидать, была полна телег, арб, скота и пешего народа, бредущего в город.
      За все время службы вороного Михаил не помнил, чтобы его жеребец скакал с такой быстротой. Расстояние между ним и всадниками стало сокращаться. Это заметили, юноши стали чаще оглядываться, выражая беспокойство. Через некоторое время один из них поворотил коня и поехал навстречу, а когда Михаил с ним поравнялся, пропустил вперед и затрусил позади.
      Ознобишин не понял этой уловки, подумал, что тот хочет осмотреть его, удостовериться, не враг ли он. Юноша начал догонять. Ознобишин услышал стук копыт и тяжелое дыхание жеребца, оглянулся через плечо и увидел приближающееся большое гладкое лицо с черными щелями узких глаз. Но что такое? Почему всадник все ниже и ниже склоняется к шее коня? Михаил успел только подумать об этом, как юноша, неожиданно схватив его за ногу, дернул вверх. Ознобишин в одно мгновение вылетел из седла. Ему повезло, он не грохнулся оземь со всего маху, а угодил в широкий придорожный куст и, ломая ветви, увяз в нем, как в сетях. Он ушибся, исцарапался, но остался жив.
      Конь, пробежав небольшое расстояние с пустым седлом, остановился и оглянулся, ища хозяина.
      Костка, верхом на ослике, подъехал как раз в то время, когда Михаил выбрался на дорогу и пробовал взобраться на вороного. Вид у него был жалкий: лицо, кисти рук - в крови, халат разорван, сапог на левой ноге распорот.
      - Што с тобой? - вскричал Костка, в отчаянии вскидывая вверх руки. Кто тя так изодрал?
      Михаил, пытавшийся поднять левую ногу к стремени, морщился от боли и ругался на чем свет стоит - ничего у него не получалось из-за ушибленного колена.
      - Подмогни, черт! Подмогни же!
      С помощью Костки ему наконец удалось усесться на своего скакуна.
      - Куда ты, Михаил?
      - Туды! - указал тот окровавленной рукой вдаль, на узкую линию горизонта, где всадники казались маленькими шевелящимися точками.
      - Да стой ты! - завопил Костка. - Погоди!
      Конь понес Ознобишина, однако Михаил был ещё так слаб после падения, что заваливался то на левый, то на правый бок, как пьяный. "Куда его несет? - подумал Костка. - Расшибется!"
      Он вскарабкался на спину ослика и, понукая его пятками, погнал вперед:
      - Пошел! Пошел, глупо брюхо!
      Дорога привела Михаила к крутому обрывистому берегу Волги. Тут она делала поворот и тянулась вдоль реки на север. На повороте стояла прежняя группа молодых всадников и смотрела вниз, на волнующуюся вспененную воду. Был среди них и тот юноша, который сбросил Михаила. Ознобишин не испытывал к нему вражды, он понимал, что тот не мог поступить иначе, ведь они приняли его за преследователя. И сейчас, подъезжая к ним, Михаил предупредительно поднял вверх правую безоружную руку, показывая им, что он друг и имеет добрые намерения.
      Остановив коня у самого края обрыва, Михаил поглядел туда, куда смотрели и молодые люди, - на реку, и увидел плоскую лодчонку с одним человеком. Этот человек стоял во весь рост и махал руками, а двое других барахтались в воде поодаль от лодки, и похоже было на то, что один из них уплывал, а другой пытался его нагнать. В первом Михаил сразу угадал девушку, а второй, без сомнения, был Осман. Но почему они оказались в воде? Почему она уплывала от Османа? Этого он понять не мог. Неожиданно девушка окунулась с головой, вынырнула, подержалась немного на поверхности, точно пытаясь в последний раз надышаться, погрузилась - и больше уже не показывалась. Михаил не верил своим глазам. Девушка не всплывала. Один Осман кружил и кружил на одном месте, пока лодка не приблизилась к нему и лодочник, перегнувшись через борт, не помог ему выбраться из воды.
      В это время один из друзей Османа пронзительно свистнул. Все всадники, не дожидаясь, пока юноша сойдет на землю, развернули своих коней и уехали.
      Вначале Михаила это удивило, потом он заметил, что со стороны города, вдалеке, выросло облако пыли. То вполне могла быть погоня ханской стражи, от которой им всем непременно нужно скрываться.
      Михаил поднес ко рту ладони и крикнул, надеясь привлечь внимание юноши. Осман не услышал его, он стоял возле коня, уткнувшись лбом в седло. Тогда Михаил наискосок стал съезжать по крутому спуску. Лодочник, увидев незнакомого всадника, отчалил от берега. Ветер начал поднимать большие волны на реке, которые набегали на отмель и бухали, как малый войсковой барабан. Все небо заполнилось темными клубистыми тучами, предвещавшими ненастье.
      Приблизившись к юноше, Михаил увидел, что тот плачет. Он стал уговаривать его сесть на коня и уезжать - ханская стража неподалеку. Осман, казалось, не понял его; он в отчаянии бил кулаком по седлу, повторяя:
      - Почему она так сделала? Почему?
      Михаил, перегнувшись, поглядел в его мокрое несчастное лицо, а тот сказал ему просто и сердечно, точно он был его отцом:
      - Не пожелала она стать моей женой, ака. Не захотела.
      Ознобишин глянул вверх - у самого обрыва стоял Костка со своим длинноухим и суматошно махал руками.
      - Скорее в седло! - приказал Михаил. - Ну, живо! Иначе пропал!
      На этот раз юноша подчинился, и они вместе поскакали по берегу, и серые, вспенившиеся волны, накатываясь, омывали конские копыта и зализывали их глубокие следы в мокром песке. Они легко ушли от погони. А тут и сумерки окутали землю и надежно скрыли их от враждебных глаз.
      В глубокой лощине Михаил разложил небольшой костер, чтобы Осман смог обсохнуть, согреться и успокоиться. И здесь юноша поведал о том, что произошло. Через верного человека, жившего у кади, ему удалось сообщить девушке о плане побега и заручиться её согласием. И все шло так, как им было задумано. Но только они оказались в лодке, девушка стала от него что-то требовать. Он ничего не мог понять, ибо не знал по-русски. Зато она поняла все, что хотел он, и решительно отказалась. А когда Осман попытался объяснить, что ей будет хорошо с ним, что никто её не обидит, и собрался было сесть рядом, она внезапно вскочила и, оттолкнув его, стремглав, как обезумевшая, кинулась в воду.
      - Почему она это сделала, ака? - со слезами на глазах спрашивал юноша. - Почему?
      Михаил пошевелил сучком горевший хворост и сказал:
      - Она рвалась из неволи, как птица из силков. Хотела домой, на Русь. Будь я с вами да поговори, кто знает, мож, и жива была бы. Думал ей помочь - да не сумел. Опоздал, - произнес Михаил с сожалением, покачал головой и поднялся. Он устремил свой печальный взор в черное пространство низких дождевых туч и тихо молвил: - Это гордая девушка, Осман. Она предпочла умереть, чем быть рабыней. Дай Бог её твердости любому из нас!