Я помню тот Ванинский порт
      И крик парохода угрюмый,
      Как шли мы по трапу на борт
      В холодные, мрачные трюмы.
      От качки страдали зеки,
      Ревела пучина морская.
      Лежал впереди Магадан,
      Столица Колымского края.
      Не крики, а жалобный стон
      Из каждой груди вырывался.
      "Прощай навсегда, материк!"
      Ревел пароход, надрывался.
      Прощайте и мать, и жена,
      Ивы, малолетние дети.
      Знать, горькую чашу до дна
      Придется мне выпить на свете.
      На сто километров тайга,
      Где нет ни жилья, ни селений.
      Машины не ходят туда,
      Бредут, спотыкаясь, олени.
      Будь проклята ты, Колыма,
      Что названа Черной планетой.
      Сойдешь поневоле с ума,
      Оттуда возврата уж нету.
      Досрочно покинуть подобную зону могли лишь рецидивисты, для которых здешний климат стал родным и привычным, за плечами которых - не один рывок, а их тюремное дело перечеркнуто по диагонали красной полосой "склонен к побегу". Прежде чем "рвать ленту", то есть пускаться в бега, зек запасался холодным оружием (как правило, тесаком), по возможности компасом, прочной одеждой, веревками и запасом еды. Подготовить весь этот "туристический" арсенал в одиночку, к тому же тайком от стукачей, практически невозможно. Поэтому рецидивиста собирают в дорогу его верные кореши, которые, как правило, первыми попадают под удар оперчасти.
      Опытный беглец, потеряв в таежной глуши ориентировку, сразу же останавливался и пытался восстановить ее с помощью компаса. Если такового добыть не удалось, он пользовался различными природными признаками или же организовывал кратковременную стоянку на сухом месте. В моховых лесах, где землю сплошным ковром покрывает сфагнум, жадно впитывающий воду (пятьсот частей воды на одну часть сухого вещества), даже временная остановка, не говоря уже о временном укрытии под самодельным навесом, считается небезопасной.
      Очень трудно передвигаться среди завалов и буреломов, по густолесью, заросшему кустарником. Кажущаяся схожесть обстановки (деревьев, складок местности) дезориентировала беглеца, и он начинал двигаться по кругу, не подозревая о своей ошибке. Опытный ходок мог ориентироваться без компаса. Скажем, по коре березы или сосны, которая на северной стороне темнее, чем на южной. Причем, стволы деревьев имеют выделения с северной стороны менее обильно, чем с южной. Все эти признаки отчетливо выражены у отдельно стоящего дерева на поляне или опушке.
      В теплое время двуногий обитатель тайги мог быстро соорудить простейший навес. Он вбивал в землю два полутораметровых кола с развилками на концах на расстоянии двух метров друг от друга. На развилки укладывал толстую жердь. К ней под углом прислонял четыре-пять жердей и закреплял веревкой или гибкими ветвями. Параллельно земле привязывались три-четыре жерди-стропила, на которых, начиная снизу, черепицеобразно (так, чтобы каждый последующий слой прикрывал нижележащий примерно до половины) укладывались лапник, ветви с густой листвой или кора. Из лапника или сухого мха делалась подстилка. Навес окапывался неглубокой канавкой, чтобы под него не затекала вода в случае дождя. Чтобы получить куски коры нужных размеров, на стволе лиственницы делали глубокие вертикальные надрезы. Затем сверху и снизу эти полосы надрезали крупными зубцами по десять сантиметров в поперечнике, после чего ножом осторожно отдирали кору. Зимой укрытием служила снежная траншея. Ее отрывали в снегу у подножия большого дерева. Дно траншеи выстилали несколькими слоями лапника, а сверху прикрывали жердями.
      Тайга - это земное чудовище, которое не имеет ни конца, ни края. Зимой и летом она беззвучна и лишена даже запаха. Фраза "человек - царь природы" звучит здесь робко и фальшиво. Беглец для тайги не больше, чем насекомое. Его страдания и злоключения, да и он сам кажутся пустяком в сравнении с таежной громадиной. От тайги всегда ждешь не того, на что она способна. Ею можно любоваться и разочаровываться, любить и ненавидеть. Дремучий сосновый частокол, лиственница, ряды берез и елей нередко превращаются в могилу. Заживо погребенный беглец если не сегодня, то завтра станет харчем для хищной тайги. Таковы ее законы.
      Побег среди зимы считается крайне сложным, однако километры снежного покрова могут надежно отрезать зека от погони. В тайге снежный покров очень глубок и преодолевать заснеженные участки без лыжснегоступов невозможно. Конвойные части, хотя и способны гнаться на лыжах, но, как правило, этого не делают. Да и со штатными лыжами бывает напряженка. Изворотливый ум "лесного парикмахера" научился мастерить лыжи в виде рамы из двух веток длиной в полтора метра и толщиной в два сантиметра. Передний конец лыжи, распарив в воде, он загибает кверху, а раму заплетает тонкими гибкими ветвями. В передней части лыжи из четырех поперечных и двух продольных планок делалась опора для ноги по размеру обуви. Передвигаясь по руслам замерзших рек, беглец рискует уйти под воду и вынужден пробираться ползком. Лед, размытый течением снизу, становится особенно тонким под сугробами у обрывистых берегов. В руслах рек с песчаными отмелями часто образуются натеки, которые, замерзая, превращаются в своеобразные плотины. Чаще всего они скрыты под глубоким снегом, и их трудно обнаружить.
      Коварные враги для беглеца - это болота и трясины. Характерной особенностью болотистой местности является ее слабая обжитость, отсутствие дорог, наличие труднопроходимых, а порой и совершенно непроходимых участков. Проходимость лесных, моховых и травяных болот всегда изменчива и зависит не только от местности, но и от времени года. Самыми опасными считаются топяные болота, которые отличаются белесоватым поверхностным слоем. Они могут быстро и бесследно засосать человека и крупного зверя. Не искушенный опытом ходок, угодив в болото, сразу же пытается вырваться из топи и вязнет еще больше. Его губят резкие движения. Еще более коварны торфяные озера, заросшие торфяно-растительным покровом. Они могут иметь глубокие тенистые водоемы, затянутые сверху плавучими растениями и травой, причем эти "окна" внешне почти ничем не отличаются от обычных лесных полянок. Проваливаются в них внезапно.
      "Таежный волк" умеет проверять толщину торфяного слоя и твердость грунта (например, сжимает торф в руке и по количеству вытекаемой жидкости судит о проходимости болота). Он может изготовить из подручных средств шест и болотоступы, связать мат из камыша, сплести решетку из жердей. Он движется по кочкам и корневищам кустарников, ощупывает шестом дно, готовит "мосты". Он вступает с тайгой в жестокую схватку, где единственным призом для победителя будет человеческая жизнь. Чем дольше он пребывает в условиях автономного существования, тем больше у него шансов погибнуть.
      Главной проблемой для беглого зека считается еда. Помышлять об охоте с ножом наперевес, когда охотятся на тебя, не приходится. Случалось, что матерый рецидивист подбивал на побег напарника в надежде укокошить его в дороге и питаться человеческим мясом еще несколько недель. Зека, который должен был, сам того не подозревая, бежать на закланье, называли "коровой". Когда в тайгу убегали три-четыре зека, "корова" бралась почти всегда. Расправившись с первой жертвой, голодные беглецы могли приступить к повторной трапезе. Иногда, чтобы выжить, съедался вчерашний друг, с которым делилась на нарах последняя пайка. Жажда жизни и инстинкт самосохранения брали верх над привычками и нравами. Природа, превратившая зверя в человека, любит экспериментировать. Обратный процесс проходит гораздо быстрее.
      Да что говорить о таежном каннибализме, когда в апреле 1994 года в отсидочной тюрьме СЕ 165/2 пятеро рецидивистов отужинали своим сокамерником. Измученные скудным казенным пайком, они сели играть в карты и поставили на кон человеческую жизнь. Проигравшего задушили, разрезали самодельным ножом на мелкие части и сварили свежатину в чайнике. Никто из них даже не блевал. "Комсомольская правда" прокомментировала этот факт так: "Вероятнее всего, причиной этого варварского случая стал обыкновенный голод осужденных. Многие тюрьмы в Казахстане уже давно голодают. По данным МВД, в республике около 80 тысяч заключенных. Многие из них больны, это результат скотского отношения к ним".
      В заснеженной тундре главный враг беглеца с первых же минут побега холод. Смерть от низких температур может настигнуть его уже спустя несколько часов. В начале 60-х с воркутинских угольных шахт был совершен групповой "рывок". Задушив охранника и отобрав у него автомат, пятеро зеков ушли в тундру в сторону железнодорожного полотна. Под утро снежный ветер замел их следы, и войсковым частям оставалось лишь блокировать подъездные пути в районе Воркуты. Но эта мера оказалась уже излишней. Трупы всех пятерых нашли спустя несколько суток. Зеки смогли пройти сквозь полярную стужу лишь шесть километров.
      Существует прямая зависимость времени, в течение которого организм сохраняет тепловой комфорт, от внешней температуры и свойств самой одежды. Лагерные ватник, ушанка, валенки и шерстяное белье могут держать тепло в сорокаградусный мороз не более часа. Иногда зеки, застигнутые метелью, мастерят из снега временное убежище, где температура может быть на пятнадцать-двадцать градусов выше. Толщина снежного покрова в тундре невелика (от 20 до 90 сантиметров), но ветер перемещает снежные массы и образует валы, пройти сквозь которые очень трудно. Они имеют такую плотность, что человеку приходится ножом пробивать траншеи.
      Готовясь к переходу по тундре, зек прежде всего утепляет обувь войлочными или фетровыми стельками, так как именно обувь - самая уязвимая часть одежды в полярных условиях. Он шьет небольшие чехлы или мешки, которые надевает поверх обуви: прослойка воздуха удерживает тепло. По ровному снежному насту человек может за час проходить пять-шесть километров. При сильном встречном ветре эта скорость уменьшается в десять раз. В заснеженной тундре очень сложно определять ориентир. Практика побегов показывает, что беглецы обычно выбирают теплое время года и кратчайший путь до любого из путей сообщения, надеясь до утренней тревоги уйти подальше и стремясь максимально увеличить зону поиска. Обычно их целью становятся небольшие железнодорожные станции и узлы, где проходят товарные и почтовые составы. Как, скажем, герои небезызвестной песни, где "дождик капал на рыло и на дуло нагана". Там зеки, окруженные вохровцами, догоняли курьерский поезд "Воркута-Ленинград". Если зека не измотал переход по тундре, он может попытаться запрыгнуть в поезд на ходу, выбрав участок поворота или подъема.
      Человек привыкает ко всему, в том числе и к тайге или тундре. Нет ничего удивительного, что беглые рецидивисты могут брести по лесу или равнине и спать на ходу. При этом они не сбиваются с пути и могут продвигаться таким образом двое-трое суток напролет. В былые времена самыми выносливыми и приспособленными к природе считались китайские бродяги "хунхузы", которых этапировали на Сахалин из Приморского края. Они дольше всех могли пребывать в бегах, месяцами питаясь лишь травами и кореньями.
      Месть, дерзость, любовь
      Царская каторга побеги карала жестоко. Однако среди каторжан целыми десятилетиями воспитывалась странная вера в их безнаказанность. Многие считали побеги даже законными. Ни розги, ни новый срок не могли убить эту веру. Те, кто прошел отшлифованную до блеска лавку и палача, уже думали иначе. Но узники, не искушенные бегами, сомневались в каре. Любопытно, что вера в безнаказанность воспитывалась поколениями, ее начало затерялось в дымке того доброго времени, когда побег был легок и даже приветствовался охраной. Прежде всего на беглеце экономились продукты, оседавшие в желудках смотрителей. Доходило до абсурда.
      Если из тюрьмы никто не бегал, ее начальник считался мягкотелым и слишком гуманным. Глава острога либо провоцировал побег, либо терпеливо ждал своего смешения. Подобные традиции сохранились и на заводах, где трудились ссыльные. До первого октября каждого года арестанту выдавалась зимняя одежда - утепленные штаны и полушубок. Если к октябрю в бега пускался один человек - надзиратель получал всего один полушубок, если двадцать - то двадцать. Случалось, что перед выдачей зимнего комплекта директор завода выступал с краткой речью: "Полушубки получает тот, кто остается. Кто решил бежать - тому они незачем".
      По всей Сибири из поколения в поколение побег не воспринимали как грех или проступок. Ссыльные посмеивались над своими неудачными скитаниями, шутили и принимали за озорство. Редко побеги назывались глупостью или ошибкой и почти никогда - преступлением. Со временем тюремные нравы изменились, но народные традиции остались. Даже если на глазах всей каторги можно было бы отхлестать плетьми беглеца - другим в назидание, большинство арестантов все так же были бы уверены, что подобная участь их не коснется. Странная и непостижимая русская душа!
      На побег толкала и плохая пища, и чрезмерная жестокость персонала, и лень, и болезнь, и любовь к путешествиям, и просто любовь. Молодой, двадцатилетний парень Артем, служивший сторожем при казенном доме в Найбучи (Сахалин), полюбил аинку, которая жила в юртах на реке Наибе. Однажды Артем попался на краже и был направлен в Корсаковскую тюрьму. Любовь молодого сторожа оказалась настолько сильной, что он то и дело бросал пост и через девяносто верст мчался к любимой. В один из дней Артема подстрелили в ногу, и его амурные приключения были окончены.
      Иногда из тюрьмы убегала целая толпа, чтобы погулять и развеяться. Каторжанское гулянье, как правило, сводилось к пьянству, грабежам и убийствам. Беглые арестанты могли ворваться в поселок, обчистить ряд домов, напиться и перерезать в драке друг дружку. Подоспевшим солдатам оставалось сложить раненых и трупы на повозки и везти обратно в тюрьму.
      Каторжник Клименко сбежал из Александровской тюрьмы, чтобы отомстить конвоиру. Арестант уже имел за плечами побег, который завершился неудачно. Рядовой по фамилии Белов, служивший на кордоне, выстрелил по беглецу и тяжело его ранил. Оклемавшись в тюремной больнице, Клименко вновь покинул тюрьму и двинулся прямиком на знакомый кордон. На этот раз солдаты палить не стали и просто задержали беглеца. Как и надеялся Клименко, конвоировать его поручили Белову. Тащи, мол, своего крестника назад в тюрьму - получать опять награду.
      Радостный солдат прихватил ружье и отправился в путь. По дороге он разговорился с арестантом, который потешал служивого забавными историями. Наконец Клименко попросил у солдата покурить. Белов поставил ружье у ноги, поднял воротник, защищаясь от холодного ветра, и начал раскуривать трубку. Беглец бросился к нему, вырвал ружье, свалил солдата на землю и выстрелил. Белов умер мгновенно. Убийца преспокойно продолжил путь, дошел до Александровской тюрьмы и сдался надзирателям. Он рассказал о выстреле и о том, где можно найти труп Белова. Вскоре Клименко был повешен.
      Если узник Сахалина задумал сбежать, остановить его уже невозможно. Характер окружающей среды, надзор, внутренняя дисциплина и расхлябанность солдат - союзники беглеца. Возможность покинуть тюрьму предоставляется практически ежедневно. Арестант может незаметно проскочить через открытые тюремные ворота или же скрыться во время общих работ в тайге, где за десятками каторжников присматривает один-два солдата. Бежать тяжело лишь из карцеров, кандальных и рудников (рудник постоянно оцеплен часовыми, которые имеют право стрелять без предупреждения). Хотя для опытных узников вообще не существует никаких преград. Они бегут из тех же карцеров и рудников.
      Любопытна арестантская доля Соньки - Золотой Ручки, знаменитой питерской воровки. Она гастролировала по лучшим отелям России и Европы, бессовестно обчищая номера богатых постояльцев. Настоящее полное имя Соньки удивительно по своей сложности и важности - Шейндля-Сура Лейбова Соломониак. Прибыльные гастроли Золотой Ручки оборвались в 1880 году, когда ее арестовали и приговорили к ссылке в Сибирь. В Красноярском крае питерская знаменитость трудилась всего четыре года, а затем исчезла. Ее след обнаружили в Смоленске. Беглянку вновь "упаковывают" в тюремные стены. В Смоленском допре все еще красивая и элегантная Сонька влюбляет в себя местного надзирателя Михайлова и вместе с ним 30 июня 1886 года убегает.
      На свободе беглая авантюристка пробыла четыре месяца. Беглянку заковывают в кандалы и отправляют не куда-нибудь, а на остров Сахалин, подальше от центральной части России. Из Одесского порта в плавучей тюрьме Сонька отправилась в Александровск. В Александровской ссыльно-каторжной тюрьме она ухитрилась добыть солдатскую шинель. То ли украла, то ли выманила у влюбчивого служивого. Переодевшись солдатом, она почти открыто вышла из ворот тюрьмы и направилась в тайгу. Беглянку ловили лишь сутки. За это время в Александровском посту кто-то убил местного лавочника и похитил у поселенца Юрковского 56 тысяч рублей. Следствие доверилось своей интуиции, которая чувствовала в этих злодеяниях руку Золотой Ручки.
      На следующий день разбойница уже лежала на отшлифованной лавке и с визгом принимала порцию плетей. После чего Золотую Ручку заковали в ручные кандалы и заперли в одиночной камере, где она прожила почти три года. Этот срок здоровья ей не прибавил. Сахалинская каторга окончательно стерла былую красоту и обаяние. Выйдя из тюрьмы, Сонька - Золотая Ручка оседает на Александровском поселении. Под конец своих дней она решается на свой последний побег, который скорее напоминал робкую отлучку. Из Александровского поста больная, выцветшая Сонька побрела в тайгу и через три километра рухнула на землю. Охрана нашла ее уже мертвой.
      Три рубля и десять суток
      Вечный и вездесущий дух аферизма коснулся побегов еще во времена каторги. Старый арестант, закаленный не только суровым климатом, но и десятками побегов, искал среди ссыльных новобранцев богатого (относительно, разумеется) каторжанина и уговаривал его пуститься в бега. Новички почти всегда имели деньги и теплые веши. Они еще не успевали просадить и те, и другие за картами.
      Неопытный арестант соглашался, подписывая этим свой смертный приговор. Вырвавшись в тайгу, опытный беглец убивал доверчивого спутника, забирал его скромное имущество и со спокойной совестью возвращался обратно в тюрьму. Он не ложился под плеть и не получал прибавку к сроку, ибо он пробыл на свободе всего сутки.
      Осталась нераскрытой судьба арестанта Лагиева, который в конце прошлого века убил ректора Тифлисской семинарии. На Сахалине Лагиев служил учителем, но очень недолго. В пасхальную ночь 1880 гола он, некто Никольский и еще четверо бродяг пустились в бега. Через несколько дней по сахалинской каторге прошел слух, что троих беглецов, уже переодетых в гражданское, видели на берегу у Муравьевского поста. Лагиева и Никольского среди них не было. Многие считали, что оба были убиты. Деньги и гражданское одеяние (Никольский был сыном местного священника) - стоящая причина для убийства.
      Часто афера проворачивалась с целью выманить из местной казны три рубля, которые причитались солдату за поимку беглеца. Бывало, что арестант и охранник заключали тайную сделку. Первый уходил в тайгу или к морю, второй же этому не препятствовал. Через деньдва, когда по следу беглеца пускали отряд солдат, беглый узник и служивый встречались в оговоренном месте. Они возвращались в тюрьму, солдат получал премию и делился с напарником. Доход от аферы, согласитесь, небольшой. Поэтому охрана сманивала бежать сразу нескольких арестантов. Сценарий "поимки" был тот же. Только теперь вооруженный винтовкой солдат вел сразу троих-четверых беглецов, получая за свою расторопность в три-четыре раза больше.
      Доходило и до абсурда. Конвоир приводил из дремучей тайги сразу семерых бродяг, которые выглядели далеко не дохляками. А однажды худосочный местный житель, вооруженный только длинной палкой, вернул в тюрьму сразу одиннадцать беглецов. И получил за это тридцать три рубля. Вероятно, себе он оставил лишь половину.
      Каторга отошла в прошлое, а вместе с ней - и денежная премия. Создатели и хранители ГУЛАГа посчитали, что финансовый интерес пагубно влияет на идейный конвой. На смену трехрублевке пришел внеочередной отпуск. Если солдат пленял или убивал беглого зека, то на десять суток отправлялся домой. Уставный "беговой отпуск" стал весомым стимулом для лагерной охраны, которая в основном состояла из солдат срочной службы. А какой солдат не мечтает стать отпускником? Легендарные "десять суток" нашли свое место и в песенном блатном наследии. Примером может служить одна из последних песен на эту тему, нашумевшая (в прямом смысле) в середине 1997 года. Ее автор Иван Кучин в стихотворной форме изложил судьбу зека-беглеца, уходившего от погони и рвущегося через заснеженную тайгу:
      И ефрейтор один тоже мать вспоминал,
      Среди черных осин все бойчее шагал.
      Десять суток цена. Кто назначил ее?
      Вот мелькнула спина, и поднялось цевье.
      Сухо щелкнул затвор. Оглянулся зека.
      "Сука!" - выдохнул он и взглянул в облака.
      А вверху пустота, лишь вдали по кривой
      Покатилась звезда, словно в отпуск домой.
      И все же побег как предмет аферы все еще продолжал и, возможно, еще продолжает существовать. Подбить заключенного на "рывок", то есть на трехлетнюю прибавку к сроку, в теперешней зоне невозможно. Но появился иной способ спровоцировать побег. Мой знакомый, в прошлом начальник конвойной роты, вспоминал характерный случай.
      В 1972 году в одном из лагерей Казахстана сорокалетний урка во время перехода в промзону успел переброситься двумя-тремя фразами с младшим сержантом. В конце недели сержант должен был заступить на ночное дежурство на седьмую вышку. Зек это знал и предложил охраннику сделку: "Я убегу через твою зону. Ты ничем не рискуешь. Ты просто на минуту отвернешься. Если я уйду, братва передаст тебе сто рублей". Охранник немного подумал и сказал: "Беги". Дождавшись, когда знакомый сержант заступит на седьмую вышку, зек подобрался к проволочному заграждению и прокусил проход. Затем пересек контрольную полосу и подбежал к последнему заграждению. Урка закинул веревку со стальным крюком на стену и, подобно альпинисту, стал шагать наверх. В это время "вертухай" действительно смотрел в другую сторону и, казалось, не замечал беглеца. Но едва тот подобрался к краю забора и ухватился за него руками, сержант резко повернулся, вскинул автомат и начал целиться. Выждав секунду-другую, он нажал на спуск. Длинная очередь скосила зека, упавшего по ту сторону заграждения.
      Устав караульной службы уже много десятилетий рассматривает последнюю полосу препятствия (обычно высокий бетонный забор) как грань между попыткой побега и побегом, границу между жизнью и смертью. Упади зек по эту сторону забора - хлопот не оберешься. Возникает масса вопросов, первый из которых: почему не было предупредительных выстрелов? Но беглец лежал вне колонии, вне закона, который еще охраняет его жизнь.
      Младший сержант внутренних войск в отпуск таки отправился. Хотя смертельно раненый зек, уже будучи в больнице, не поскупился на эпитеты в адрес подлого охранника (перед тем, как навсегда потерять сознание, подстреленный в голову и спину беглец кратко изложил суть "сговора"), никакой реакции, в том числе и эмоций, это не вызвало.
      Лагерная братва даже не пыталась отомстить коварному сержанту за смерть доверчивого зека. А может, просто не сумела.
      "Дождик капал на рыло и на дуло нагана"
      Возвращаясь к блатному песнопению, стоит заметить, что оно уже давно увековечило тему тюремно-лагерных побегов. Рифмованные оды побегам, вероятно, возникли вместе с тюрьмами. И писали их, естественно, не законопослушные граждане. Скажем, старая тюремная песня, которую так любил напевать Григорий Котовский, сидя в кишиневском допре, появилась еще в позапрошлом столетии, якобы в стенах Владимирской тюрьмы:
      Не ваше дело, часовой.
      Вам на часах должно стоять.
      А наше дело удалое,
      Как бы из замка убежать.
      Многострадальные герои блатных песен гибнут под пулями часовых и конвоя, раздираются собаками, дерутся с хищниками в таежной глуши, замерзают в буреломах или же, в конце концов, уходят от погони (к примеру, зацепившись среди тундры за курьерский поезд "Воркута-Ленинград"). Мотивом "рывка" обычно выступает умирающая мать или же негаснущая любовь к даме зарешеченного сердца. Тот же Иван Кучин в той же песне о безымянном зеке и коварном ефрейторе мать упомянул уже в начале песни:
      Мать прислала письмо: "Захворала, сынок.
      Знать, готовить белье уж приходит мне срок.
      Только прежде, чем в путь, мне хотя бы разок
      Перед смертью взглянуть на тебя бы, сынок.
      Потеряла покой, все одно: как ты там?
      Неужели с тобой уж не свидеться нам?
      Я б примчалась к тебе, да подняться не в мочь".
      И на дерзкий побег он пошел в ту же ночь...
      Из воровской рифмованной классики в начале 80-х давила слезу песня, щедро напичканная уменьшительными формами речи:
      Вот стоит избушечка, ветхая, печальная.
      Белая акация во дворе цветет.
      У окна старушечка, лет уже не мало ей.
      С Воркуты далекой мать сыночка ждет.
      Вот однажды вечером принесли ей весточку,
      Сообщили матери, что "в расцвете лет,
      Соблазнив приятеля, ваш сыночек Витенька
      Темной-темной ноченькой совершил побег".
      Он ушел из лагеря в голубые дали,
      Шел тайгой дремучею ночи напролет,
      Чтоб увидеть мамочку и сестричку Танечку.
      Шел тогда Витюшеньке двадцать первый год.
      Вот однажды Витенька постучал в окошечко,
      Мать, увидев сына, думала, что сон.
      "Скоро расстреляют, дорогая мама".
      И, прижавшись к стенке, вдруг заплакал он...
      Или же: ...И на широкой груди, Лаская родную старушку, Я сказал: "Мама, веди, Веди ты в родную избушку". За круглым семейным столом Полней наливайте бокалы. Я пью за родные края, Я пью за тебя, мать родная. И пью я за тех матерей, Что сына ТУДА провожают И со слезами в глазах Дитя на пороге встречают. "Сын мой родной, дорогой, - Ты вся в слезах прокричала. - Сын мой вернулся домой, И жизнь моя радостней стала"...
      Вологодский конвой шутить не любит
      "Мертвые не возвращаются с погоста". Так любили говорить каторжане, намекая на свое пожизненное заключение. В царской России каторжные работы были сопряжены с поселением в Сибири навсегда. Арестант выбрасывался из общества, изолировался в суровой дикой глуши, где постепенно зверел и сам. Он уже не надеялся когда-нибудь вернуться, и для многих это было едва ли не самым страшным. Каторжанин умирал для родины, родных и прежних друзей. Безысходность терзала узника, его душа осознанно или подсознательно требовала перемен, а попросту - побега. Когда он в один из дней уходил в бега, каторга говорила: "Он ушел менять свою судьбу". Если изменить судьбу не удавалось и беглец возвращался на круги своя, смиренно ожидая плетей, все вздыхали: "Не подфартило". Сам смельчак стыдливо прятал глаза, как бы стесняясь своей невезучести. При пожизненной каторге побеги и отлучки считались неизбежным и даже необходимым злом. Это зло сравнивали с предохранительным клапаном, который дает выход отчаянию и сохраняет последнюю надежду. Отними у вечного узника последнюю надежду надежду вернуться с погоста, - и он станет непредсказуемым. В какой форме проявится его отчаяние, можно было лишь догадываться.
      Нынешняя Россия надежно оберегает погост, с которого еще никто не вернулся. Восстановив пожизненное заключение, она облюбовала для приговоренных остров Огненный с его странной и страшной славой. В глубине дремучих вологодских лесов, где к человеку еще не успели привыкнуть, ютится насыпной (т.е. искусственный) остров, окруженный со всех сторон водой. Огненный родился в середине XVI века и был уготовлен для ссыльных монахов. В 1962 году МВД РСФСР вернуло острову исправительно-трудовую функцию, разместив на нем вышки и ряды колючей проволоки. Так в Белозерском районе Вологодской области появилась колония особого режима, которая спустя тридцать лет станет "погостом" для вечных арестантов. Кроме холодного северного неба, островитянам уже ничего не светит.
      Съемку "Калины красной" Василий Шукшин решил начать именно с этих мрачных мест. Свинцовое небо, спокойная и как бы уверенная в себе водная гладь, серые крепостные стены с часовыми и деревянные мостки, разделяющие ЭТОТ мир и ТОТ, навсегда увековечил кинематограф. Невдалеке от Огненного вытянулся еще один остров под издевательским именем Сладкий. На Сладком живут стражи колонии со своими женами и детьми. Сейчас на нем обитает чуть больше двухсот человек, которые охраняют и обслуживают сотню "вечников". Эта малая часть суши лишена промышленности, и жители поневоле становятся и огородниками, и рыбаками, благо северный край полон пресноводных щедрот. Сахар, мука и крупа на остров подвозятся гужевыми повозками.
      Хотя лагерь считается "отсидочным", и мощные производственные цехи здесь не предусмотрены, зеки без работы не остаются. Им поручают шить рукавицы, за которые причитается символическое вознаграждение. Этому нехитрому и почти единственному товару на Огненном предшествовали тапочки. Их начинали шить еще в 60-х (вспомните Егора из "Калины красной", объяснявшего огрубелость своих рук: "Мы тапочки шили-шили, шили-шили"), но тогда они предназначались для ритуальных процессий, а проще говоря, для покойников. Со временем от тапочек пришлось отказаться, чтобы уберечь (!) психику арестанта. Волей-неволей зек вынужден потеть над этими осточертевшими рукавицами: за отказ работать его попросту лишат ежедневной прогулки, что ценится здесь превыше всего. На свежий воздух зек выходит в двух случаях - на прогулку и по нужде. Последнего удовольствия у него отнять не могут.
      Остров помнит один-единственный побег, который завершится далеко не лучшим образом. Один из заключенных дождался приезда на остров ассенизаторской автомашины, выбрал момент, когда водитель отлучился на минуту-другую, забрался в цистерну через верхний люк. Вернувшийся водитель подогнал авто к тюремному нужнику, добросовестно откачал из него дерьмо и начал оформлять документы на выезд. В эти минуты зек барахтался в нечистотах и, как он утверждал впоследствии, проклинал все на свете. На контрольно-пропускном пункте цистерну никто не досматривал. Дежурный офицер заглянул в кабину, под днище, ударил печатью и пожелал ассенизатору доброго пути.