Глава 12

Однажды Руттул заметил, что учитель Савы садится за обеденный стол подальше от Стенхе.

— Что случилось? — спросил он Саву. — Почему Агнер выполняет такие маневры ? И почему Стенхе такой сердитый?

— А, пустяки, — ответила Сава небрежно. — Они разошлись во взглядах на космогонию.

— Да? А в чем, собственно, дело?

Оказалось, рассказывая Саве об устройстве мира, учитель Агнер заявил, что считает единственно правильной системой канонические взгляды: Экуна — земля, населенная людьми — плавает в океане. Океан находится в сфере, в верхней части которой — первом небе — живет богиня Таоли Ану, Хозяйка Янтарного дворца. Во второй сфере живет лучезарный бог Накоми Нанхо Ванр, небесный государь, владыка всего сущего. В третьей сфере, самой большой, живут бесчисленные боги, духи и демоны; имена многих богов уже никто и не помнит.

— Ладно, — сказал Руттул. — А что утверждает Стенхе? Стенхе отстаивал античную космографическую систему.

Экуну он полагал шаром, носящимся по эллипсу вокруг Накоми Ванра. Для обозначения Экуны и некоторых небесных тел Стенхе пользовался словом «планеты», прочие, как Агнер и настаивал, согласен был называть звездами.

— Любопытно, — сказал Руттул. — Неужели и вправду была в древности такая гипотеза?

— Конечно, — сообщил Стенхе. — Я могу даже назвать две книги, они есть в твоей библиотеке, государь.

— А что такое, по-твоему, звезды? — поинтересовался Руттул, разрезая кусок мяса.

— Древние утверждают, что такие же огненные шары, как и Накоми Ванр, — ответил Стенхе. — Только они расположены далеко.

— Святотатец! — буркнул Агнер.

— Как далеко находятся эти огненные шары? — расспрашивал Руттул, не обращая внимания на негодование учителя Савы.

— Полагаю, не ближе десяти расстояний от Экуны до Накоми Ванра, — ответил Стенхе неуверенно.

— Это все бездоказательные выдумки, государь, — запальчиво вступил в разговор Агнер. — Он ведь не может доказать тебе эту чушь…

— Могу, — ответил Стенхе. — Хотите, рассчитаю ближайшее затмение Таоли? Разве возможен был бы такой расчет, если бы светила небесные крепились к небесной тверди?

— Небесная твердь существует! — воскликнул Агнер. — От нее иногда даже куски отваливаются. Вон однажды такой камень сокрушил остров Маданонис…

— Бред, — отозвался Стенхе. — Камни с неба падать не могут. Там вулкан взорвался. Он уже давно готовился к извержению. Я же бывал там задолго до этого — землю трясло. Камни с неба, скажет тоже…

В камни, падающие с неба, Стенхе не хотел верить совершенно.

— Ты еще скажи, — горячился он, — что солнечные лучи можно прясть, как это делала, по легенде, Нури Авина Лари Ану. Или что можно летать по воздуху, не будучи птицей.

— Мухи летают, — возразила Сава, — а они не птицы. И листья летают, подхваченные ветром. Летал на прошлой неделе воздушный змей, которого запускали мы с Маву. И осенью летают паучки, распуская за собой длинную-длинную нить…

Руттул рассмеялся:

— Что, Стенхе? Неудачно ты выбираешь выражения. А ты, Сава? Похоже, ты целиком на стороне Агнера?

— Почему я должна быть на чьей-то стороне? — удивилась Сава. — Какое мне дело до того, небесная ли твердь над головой или бесчисленные миры? В любом случае это слишком далеко, чтобы как-то меня задевало.

— Очень разумно, — оценил Руттул. — А ты вот, Стенхе, кипятишься. Не к лицу это убеленному сединами хокарэму.

— Даже слишком разумно, — возразил Стенхе. — Иногда госпожа меня в ужас своей разумностью приводит. В ее-то годы…

— Я уже не маленькая!

— Не спорю, — согласился Стенхе. — Но и старой тебя, хвала богам, не назовешь.

— И на том спасибо!

Спор оставил небесные проблемы и перешел к вопросам мудрости. Агнер стал утверждать, что в истории уже были премудрые, хотя и малолетние государи. Стенхе же язвительно напомнил о регентствах. Получалось, что они с Агнером изучали историю по разным книгам. Послушать их было интересно. Руттул слушал молча. Сава науськивала Агнера на Стенхе. Маву неожиданно пробудился и процитировал на память главу из хроники времен короля Таррау, — Руттул за ним таких талантов раньше не замечал. Глава была прочитана настолько невпопад, что Агнер, глубоко задумавшись, замолчал. Стенхе счел себя победителем и принялся за десерт.

Но спора о космографии Руттул не забыл. А для Савы он имел совершенно необыкновенное продолжение.

Два месяца спустя, когда Руттул позволил себе отдых в горах, в верховьях Ландры, он пригласил Саву поехать с ним на прогулку вокруг озера Праери. Такие прогулки были обычны: Руттул уезжал один, ничуть не боясь нападения. К слову сказать, именно во время такой прогулки его хотели убить двое хокарэмов, только не вышло у них ничего.

Сава приглашению обрадовалась. Правда, она не могла решить, развлекать ли Руттула разговором или помолчать, чтобы не мешать размышлениям, спросить же не хватило смелости, и она, кляня себя за неловкость, гнала свою лошадь вслед за Руттулом.

Руттул оглянулся:

— Что ты скажешь, Сава, если увидишь чудо?

— Чудес не бывает, — засмеялась Сава.

— Хорошо, — согласился Руттул. — Значит, удивляться не будешь?

— Буду, — смеялась Сава. Руттул спешился:

— Что ж, тогда удивляйся.

Руттул, обратившись к озеру, взмахнул руками, подражая чародеям. Сначала Саве показалось, что ничего не происходит. Потом она увидела, что в синеве вод появилось темное пятно. Какой-то предмет, а может и существо, поднимался вверх. Вот плеснули волны, и из воды медленно стал высовываться черный цилиндр примерно десяти саженей в диаметре.

Сава ухватилась за гриву своей лошади.

— А, Сава, я забыл. Спутай-ка лошадей, — обернулся к ней Руттул.

Сава механически, как неживая, выполнила его приказ, то и дело поглядывая на вылезающее из озера чудо.

Цилиндр поднялся из воды, оторвался от глади озера и, как был, торчком, по воздуху плавно двинулся прямо к Руттулу.

Сава закричала.

— Ну что ты, Сава, неужели страшно?

Но Сава не слышала его слов, как не слышала своего крика.

Цилиндр завис над берегом недалеко от Руттула. С хлопком появились у его основания тонкие, ломаные паучьи ножки, уперлись в каменистый грунт, и цилиндр застыл.

— Что скажешь, Сава? Сава ничего не могла сказать.

«Не слишком ли неожиданно для нее такое зрелище?» — подумал Руттул, но Сава вдруг пробудилась от оцепенения.

— Как это называется? — спросила она.

— Глайдер.

— Гладде?

— Глайдер.

— Мне можно подойти к этому… глайдеру?

— Конечно. Зачем же я тебя сюда привел? Иди.

Сава сбежала вниз, к глайдеру, остановилась рядом с ним, опасливо коснулась металлической ноги.

— Какой большой… — зачарованно проговорила она.

— Да нет, — сказал Руттул, подходя. — Он совсем малыш, наш глайдер. Увидела бы ты фотонник…

— Он много больше, этот фо-то-ник?

— Еще бы! — ответил Руттул. — Представь себе иглу в пол-лиги длиной.

— Зачем такая? — удивилась Сава.

— Летать между планетами, — ответил Руттул. — Но глайдер — конек маленький, да резвый. Он когда-то мог летать к звездам.

Сава помолчала.

— А теперь он сломался, и ты не можешь вернуться домой.

— Ого! — воскликнул Руттул. — Вывод быстрый, но верный. Как ты догадалась?

Что тут догадываться? Легко сообразить. Сава пожала плечами:

— Значит, теперь он летать не может? Только так? — Она повела ладонью, изображая полет глайдера над озером.

— Почему, не только. Прошу в глайдер, сударыня.

— Куда? — не поняла Сава, глядя в открытый люк в основании глайдера. — Тут нет лесенки.

— А и не нужно, — засмеялся Руттул, подталкивая ее под люк. Сава, потеряв вес, влетела в тесноватую кабину глайдера и ударилась руками о потолок. Руттул, вплывший вслед за ней, поймал ее, беспомощно болтающую руками и ногами, отбуксировал к стенке и помог уцепиться за нее.

— Каково? — спросил он.

В ответ послышались только междометия.

— Ты попробуй двигаться, как в воде, — посоветовал Руттул. — Ты же нырять умеешь…

Но отцепиться от стены Сава не решалась.

Руттул мановением руки закрыл люк, включил экраны и повел подготовку к старту.

Сава смотрела во все глаза; когда глайдер ринулся вверх, в облака, — ахнула восхищенно; когда же небо стало темнеть прямо на глазах, когда появились звезды, Сава, не помня как, отцепилась от стены и поплыла по кабине.

— Не мешай, — оттолкнул ее Руттул.

Сава зависла около него и завороженно глядела на голубеющий шар на экране.

— Она и вправду круглая, как Стенхе говорил, — пробормотала Сава.

— Красивая, правда? Сава неожиданно заметила:

— Ты говоришь так, будто сам ее создал.

— Нет, разумеется, — рассмеялся Руттул. — Но я думал, тебе понравится это зрелище.

Он ожидал восторгов или, наоборот, страхов. Сава же, хотя и была потрясена, смотрела на все трезвыми глазами. Рассудочность в ее возрасте?

Руттул оглянулся на Саву. А для нее померкли звезды, потому что на аспидно-черном небе появилось ослепительное солнце.

— А Хаби ты в глайдере возил? — спросила вдруг она.

— Нет, конечно.

— Почему «конечно»?

Руттул полагал, что это совершенно понятно. Зачем смущать Хаби такими чудесами? Она все равно поймет их неправильно. Другое дело — Сава. Воспитание, которое она получила, позволяет думать, что она отнесется ко всему этому, как к вполне вероятному.

— Почему я? — осведомилась Сава.

— Кому же еще? Ты моя наследница. Кому еще я могу оставить глайдер?

— Ты собрался умирать?

— Нет, но всякое может случиться. Сава огляделась:

— А ты можешь как-нибудь сообщить своим родичам, где ты?

— А я и сообщил давно, — ответил Руттул. — Только мое сообщение до них еще не скоро дойдет. Если они и явятся выручать меня, то это будет еще через добрый десяток лет.

— Это долго… — протянула Сава.

— Это очень быстро, — улыбнулся Руттул. — Ты и не заметишь, как годы пройдут. Надо только не ждать, а жить. И я хочу тебя на всякий случай научить управлять глайдером. Сейчас, когда в нем работают только гравиторы, это очень просто, не надо даже делать расчетов.

Он сдвинул рукав костюма и показал Саве металлическую цепочку, браслетом опоясывающую его запястье. На другом запястье цепочка казалась точно такой же, но, как оказалось, предназначена была совсем для другого. Цепочка с левой руки была «рабочим ключом», инструментом для управления глайдером. На правой же руке — силовой захват; этим силовым захватом Руттул в свое время справился с хокарэмами.

— Он такой сильный? — с любопытством разглядывая поблескивающую вещицу, спросила Сава.

— Потом, когда вернемся, я тебе покажу, каково его действие, — пообещал Руттул. — Не в глайдере же все крушить.

— А мне ты дашь попробовать?

— Увы, нет, — покачал головой Руттул — браслеты, оказалось, снять невозможно. Для этого существует специальный аппарат, да только в глайдере его, конечно, нет.

— Как же ты собираешься меня учить? — резонно спросила Сава. — Ведь меня глайдер слушаться не будет.

Руттул оторвался от управления — теперь это было можно: глайдер кружил вокруг планеты по орбите.

Оказалось, для подобных Саве учеников существует так называемый «стажерский ключ», волшебная палочка — как сразу обозвала его Сава. Руттул показывал, как им действовать, и Сава на лету схватывала новую науку. Тут Руттулу пришлось удивиться ее памяти: Сава без ошибок повторяла названия, а уж назначение приборов запоминала сразу. Правда, в теорию Руттул не вдавался — управлять глайдером можно и без этого; верно говорил когда-то Жикайо, что и медведя можно натренировать для полетов.

Одного урока было достаточно, чтобы Сава научилась выполнять несложные маневры в пространстве; поручить же ей посадку Руттул не решился. Он посадил глайдер сам, открыл люк, сказал: «Ну, вперед, только поосторожнее на выходе» .

Сава уверенно поплыла в люк, но вскрик показал, что выход ей не удался. Руттул ловко выпрыгнул из глайдера и увидел, что Сава, потирая плечо, растерянно сидит на камнях.

— Больно ?

Сава помотала головой.

— Ничего, в следующий раз будешь половчей. Глайдер, повинуясь Руттулу, опять исчез в озере, а Сава и

Руттул вернулись в лагерь.

Сава то и дело оглядывалась на Руттула; сияющие ее взгляды заметил Стенхе — и предположения его были очень далеки от истины. Мысли Маву пошли в том же направлении; правда, он ничего не сказал ни Саве, ни Руттулу, но поговорил с Хаби. Хаби не показала вида, что встревожена, но попозже подошла к молодой принцессе.

Сава сначала не поняла, о чем Хаби говорит:

— Что, что?

— Господин… по-настоящему стал твоим мужем?

Сава уставилась на Хаби во все глаза, потом до нее дошло, и она покраснела густо-густо, даже в потемках было заметно.

Застенчивость перехватила ей горло, она отрицательно замотала головой.

— Нет, Хаби, нет, нет, — проговорила Сава, когда смогла справиться с голосом. — Почему ты решила так?

— Ты сегодня совсем другая, госпожа, — сказала Хаби. — Мы говорили с Маву, и он подумал…

— Ах, это Маву! — закричала Сава. Она вскочила и побежала разыскивать младшего хокарэма.

Маву решил сперва, когда Сава набросилась на него с кулаками, что у нее просто приступ желания поучиться драке; он легко отбросил ее и, встав над ней, поучающе изложил, в чем заключается ее ошибка при нападении. Игры такого рода были обычны; неудивительно, что Маву принял ее негодование за учебную атаку.

— Маву! — закричала Сава, вставая. — Я не шучу. Я хочу побить тебя, клянусь небом!

— Да за что?

— Зачем ты язык распускаешь?

— Я? — удивился Маву.

— А кто, кто Хаби нанаушничал?

— Что ж тут такого? — невинно спросил Маву. — Дела женские, обыкновенные…

Сава еще раз наскочила на него с кулаками. Маву захватил ее руки, повернул девочку от себя, не давая ударить ногами.

— Не суй свой нос в чужие дела, — прошипела Сава, пытаясь лягаться.

Маву, оттолкнув ее, отпрыгнул сам.

— Ну виноват, — улыбался он. — Бывает… Но даже в расстроенных чувствах, дорогая моя госпожа, нельзя бросаться на врага очертя голову.

Сава топнула ногой.

— Ну что ты с ним поделаешь, — сказала она подошедшему Стенхе. — Выдумывает всякую чепуху и болтает…

— Отрезать ему язык? — предложил Стенхе с улыбкой.

— Эй-эй! — обеспокоенно прикрикнул Маву. Улыбки улыбками, а Стенхе и в самом деле может такое сделать.

— Да нет, Стенхе, — запротестовала Сава. — Кто ж тогда со мной песни распевать будет?

Руттул довольно серьезно относился к пению. В раннем детстве голосок у принцессы был несильный, да и побаливало частенько горло от постоянных зимних сквозняков. Руттул же подыскал хорошего учителя пения — выписал из Нависсо, и тот хотя и не довел Савин голос до совершенства, все же сумел его укрепить. Для чего это было нужно Руттулу? Руттул полагал, что люди, наделенные властью, должны говорить не только красноречиво, но и хорошо поставленным голосом, четко и правильно.

Пожалуй, с течением времени Сава и стала так говорить, но большим удовольствием, чем петь, было для нее подражание различным майярским говорам; Руттул не возражал, а Стенхе не ленился указывать Саве на особенности произношения людей из различных местностей. Он и сам был мастер подражать разным наречиям, однако говорил обычно с глуховатым гортуским акцентом, но с обилием книжных выражений. Петь же он почти не умел: хотя и не перевирал мелодию, пел он настолько своеобразно, что слушать его было одно мучение.

— Так с кем я буду петь, Стенхе? — повторила Сава.

— Подумаешь, — смеялся Стенхе. — Я тебе таких певунов на грос дюжину куплю.

— Таких, как я, ты и одного на грос не купишь, — ухмыльнулся Маву. — Такие, как я, не часто встречаются.

— Ну, Маву, ты слишком высоко себя ценишь, — возразила Сава, ибо грос, а правильнее, гроссери — это миллион эрау, сумма по майярским понятиям немалая. Состояние принцев Горту оценивалось в четыре гроса, Верховного короля — в полтора, Пайра — в два с третью.

— Каждый человек стоит столько, за сколько его можно купить, — покачал головой Стенхе. — Маву гроса, пожалуй, стоит. А как ты думаешь?

— Ты противоречишь себе, Стенхе, — воскликнула Сава. — Как же понимать твои слова?

— Слова — ветер, — объяснил Стенхе. — Дела — камень. Но не кажется ли тебе, госпожа, что пора уже отправляться спать?

И в самом деле было уже поздно; раскинутый на берегу озера лагерь уж угомонился, костры догорали, люди укладывались спать — кто в шатрах, кто под открытым небом.

Для Савы, конечно, тоже был приготовлен шатер, но она предпочитала спать на свежем воздухе. Руттул не возражал, а Стенхе также ничего дурного в том не видел: он ложился спать недалеко от нее, постоянно готовый оградить ее от любых врагов.

В эту ночь Сава спала плохо; не то чтобы снились кошмары, но пережитое за день то и дело напоминало о себе: яркое солнце пылало на черном небе, затмевая звезды, голубая, в полосах облаков плыла планета, и казалось Саве, что они с Руттулом летят среди черноты — просто летят, без всякого глайдера, а навстречу им выдвигается громадный, в две лиги, фотонник. Сава и представляла его обыкновенной иглой, только очень большой, даже с ушком, и обрывок какой-то полупрозрачной ткани, продетый в это ушко, белесым шлейфом заслонял небо. «Они нашли Руттула», — поняла Сава, и невыносимая тоска сжала ей сердце. От этой тоски она и проснулась.

Сава открыла глаза и увидела над собой ночное небо; почти в зените висела луна, светила она ярко, но где ей было до высокого космического солнца?

Кутая плечи пуховым одеялом, Сава села. Тут же зашевелился Стенхе:

— Что-нибудь случилось?

— Нет, нет, Стенхе, просто не спится, — поспешно сказала Сава.

— С чего бы это? — проворчал Стенхе, переворачиваясь на Другой бок. — Я в твои годы спал как убитый, не замечал ночи…

Сава по звездам определила, что до рассвета уж почти ничего не осталось; она снова устроилась в постели, — так, глядя в небо, могло даже показаться, что она опять в глайдере. И воспоминание приятно согрело душу: Руттул обещал, что и сегодня будет учить ее управлять глайдером. Сава припомнила, как она вчера сама заставляла глайдер кувыркаться… И звезды казались совсем близкими.

…Оказывается, Сава все-таки опять уснула. Утром разбудил ее обычный шум просыпающегося лагеря, запах дыма от разводимых костров и самое главное — свет.

— Вставай, — послышался голос Маву. — Сколько спать можно?

— Еще немножечко, — попросила Сава. Вылезать из-под теплых одеял совсем не хотелось.

— Ладно, — отозвался Маву. — Стенхе сейчас на озере, когда возвращаться будет — встанешь.

Сава потянулась сладко, потом опять свернулась в комочек; спать ей уже не хотелось, но потянуть время в теплой постели Сава любила. Она снова уставилась на небо. Небо после вчерашних приключений неизбежно притягивало ее, и она стала следить за гонимыми ветром голубыми облаками, и вдруг показалось ей, что ранее незыблемая земля поплыла куда-то в сторону, выскальзывая из-под спины, и Сава закричала и вскочила, потому что испугалась этого головокружительного движения.

— Ты что? — поймал ее в объятия Маву. — Змея?

— Нет, нет, — лепетала Сава, прижимаясь к его груди. Он показался ей надежнее и устойчивее, чем побежавшая вдруг под ногами почва. Внезапный испуг вылился слезами. Маву оглянулся, оторвал Саву от земли, опустил в постель, торопливо схватил платье:

— Ну-ка одевайся, живо!

Сава послушно сунула в рукава руки, утерла слезы. Маву одернул подол платья и сказал, берясь за башмаки:

— Что с тобой, госпожа?

— Причудилось…

— С утра? — удивился Маву. — Чудно… Сава всхлипнула:

— Как я испугалась, Маву, как я испугалась… Маву неловко погладил ее по голове:

— Ну что ты, милая. Я думал, у тебя сердце волчье, а оно у тебя человеческое.

— Плохо иметь человеческое сердце? — спросила Сава.

— Хорошо, — ответил Маву. — Вообще всякое сердце хорошо по-своему. Ты успокоилась?

Сава кивнула.

— Пойдешь купаться?

— Нет. Я к Руттулу.

— Ладно, — сказал Маву. — Или тебя проводить?

— Не надо. — Сава поднялась на ноги и пошла к шатру Руттула.

— Я видел трогательную сцену, — услышал Маву голос Стенхе. — Ты что же это вытворяешь, ублюдок?

Маву посмотрел: Сава далеко, ей уже ничего не будет слышно. Тогда он повернулся к Стенхе:

— Ты можешь поверить, что я ни в чем не виноват?

— Трудно поверить, — ответил Стенхе. — Я ведь твой нрав знаю.

— Она испугалась чего-то спросонья, — объяснил Маву.

— Это еще не повод прижимать ее к себе, — возразил Стенхе. — Ты что, без объятий не мог обойтись?

— Мог, — ответил Маву. — Но только она не могла. А ты если так беспокоишься о моем благонравии, то сказал бы ей, чтоб она передо мной голышом не ходила.

— Ну и голышом, — хмуро сказал Стенхе. — Ну и что с того?

— Я все-таки не каменный, — пояснил Маву.

— Жеребец, — дал свое определение Стенхе. — Я, кажется, не таким был в молодости.

— Да уж,, — согласился Маву и в глаза Стенхе припомнил:

«Сердце волчье, рыбья кровь, —

Подскажите, кто таков…»

Стенхе этого неуклюжего стишка давно не слыхал, с юности; услыхать его снова от смазливого молокососа было очень обидно.

— Ладно, — сказал он. — Разберемся в замке Ралло.

— Из-за дразнилки? — поднял брови Маву.

— Из-за госпожи, — ответил Стенхе. — Ведь при виде хокарэми у тебя грешные мысли не возникают?

— Возникают, — отозвался Маву. — Правда, не тогда, когда они, полуголые, фехтуют. В остальное же время они мне больше нравятся, чем обыкновенные женщины. Только я у них, увы, любовью не пользуюсь.

— Не смей у меня заглядываться на Саву, — предупредил Стенхе.

— Я не заглядываюсь, — отмел обвинение Маву. — Она же принцесса — не про нашу честь. Но только порой уж очень на хокарэми похожа. Я бы на месте Руттула не мешкал.

Хлоп! Маву замечтался и не успел парировать оплеуху, хотя вообще-то у Стенхе реакция немного хуже. Маву приложил к щеке ладонь.

— Изумительно, — пробормотал он, глядя с вызовом. — Будем драться или подождем до Ралло?

— Ты не хокарэм, — тихо сказал Стенхе. — Ты не хокарэм.

Глава 13

Ранней осенью, пребывая в Савитри, Руттул пошел на берег реки. Сопровождал его Маву: не то чтобы это входило в его обязанности, просто ему захотелось искупаться, и он решил составить компанию Руттулу. Такое случалось вовсе не в первый раз; Маву знал, что Руттул плавает не хуже его и, хотя принц много старше, угнаться за ним не так уж просто. Вот ради этого-то нечастого соревнования Маву и любил купаться с Руттулом. Стенхе же, хотя и хорошо плавал, без особой надобности в воду не залезал — жаловался на ломоту в костях и стынущую кровь.

Когда Руттул и Маву спустились на берег реки, там на прогретом солнцем песке сидел полуголый Стенхе; рядом валялась горка принцессиной одежды, а сама принцесса была далеко — плыла, шлепая ладонями по воде.

Руттул остановился около Стенхе, разглядывая Саву.

— Хорошо плывет, — сказал он. — И дышит правильно.

Стенхе оглянулся и встал.

— Добрый вечер, — поклонился он. — Искупаться пришли?

Сава, заметив их, крикнула:

— Господин, отвернись, пожалуйста!

— Да плавай, плавай, — махнул Руттул рукой. — Мы с Маву дальше пойдем.

Но дальше по течению река уже была менее удобна для плавания, Сава отлично знала это и не хотела пользоваться любезностью принца.

— Нет, нет, — прокричала она. — Я уже выхожу. Только ты отвернись, господин.

Руттул послушно отвернулся. Маву собрал одежду, понес ее поближе к Саве, выходящей из воды. Руттул с интересом проследил за ним.

— Не подсматривай! — возмущенно воскликнула Сава, прячась за Маву.

Маву быстро накинул на нее большую шаль. Руттул отвернулся, рассмеявшись.

— А вас с Маву она почему-то не стесняется, — сказал он Стенхе.

— Чего нас стесняться? — пожал плечами Стенхе. — Разве люди скрывают что-то от своих башмаков? А мы для нее столь же привычны, как и обувь. — Он глянул на Маву и Савири; те были достаточно далеко, чтобы расслышать то, что он будет говорить Руттулу, и продолжил: — Последнее время я пытаюсь держать их подальше друг от друга, только трудное это дело. Ведь девки так липнут к Маву, к стервецу. И что они в нем находят?

Руттул оглянулся мельком. Сава была уже почти одета; Маву стоял рядом, держа двумя пальцами за шнурки ее башмаки.

— Безгрешная картина, — сказал Руттул. — Стенхе, может, ты зайдешь ко мне вечером? Вина выпьем, побеседуем…

Руттул иногда приглашал Стенхе побеседовать — обычно чтобы обсудить Савино воспитание. Руттул видел, что Сава растет не такой, как остальные девушки из знатных и простых семей, его беспокоил ее живой характер. Казалось ему, она жалеет, что родилась девочкой.

Стенхе это беспокоило тоже. Он полагал, что сложившиеся обстоятельства отражаются на ней не так, как следовало бы. Порой (мысленно) он пытался взвалить вину за это на амулет Руттула, но понимал, что и сам Руттул — человек необыкновенный. Не считая себя вправе что-то советовать принцу, Стенхе во время таких бесед рассказывал какую-нибудь историю, притчу, небылицу, предоставляя Руттулу догадываться самому. Руттул эту нехитрую игру принимал, сам в ответ что-нибудь рассказывал, пополняя Стенхеву коллекцию побасенок.

Сава оделась и подошла к ним.

— Не сердись, — сказала она, тронув его за рукав. — Мы со Стенхе сейчас уйдем. А ты, Маву?

— Я останусь, — улыбнулся ей Маву.

Сава присела в небрежном коротком реверансе, выпрямилась, схватила Стенхе за руку и потянула прочь, в сад.

— Купание ей испортили, — заметил Руттул.

— Ничего, — возразил Маву. — Уж ей-то чего жаловаться ?

…Стенхе пришел, когда совсем стемнело. Руттул сидел в своем кабинете, при одной свече. Кресло было сделано по его специальному заказу, очень удобное. Это кресло очень любила Сава и часто забиралась в него, когда Руттула не было в Савитри. Стенхе предпочитал сидеть на полу, вернее, полулежать на медвежьей шкуре; Руттул к этой вольной позе относился снисходительно.

— О чем бы тебе рассказать, принц? — проговорил Стенхе, сделав глоток из своего кубка. Стенхе, как и все хокарэмы, вино пил редко, даже красное катрасское, которое давали и детям. Питейные же привычки Руттула беспокоили Стенхе, потому как принц тоже был умерен. Такую умеренность Стенхе никак не мог объяснить. «Ну я — хокарэм, — размышлял Стенхе. — Со мной все ясно. А он-то чего?»

Руттул пригубил свой кубок.

— Нет, Стенхе, сегодня моя очередь, — сказал он серьезно. — Расскажу-ка я тебе историю, которую когда-то прочитал в старинной книге. Итак, в одном далеком городе, названия которого я не помню (да если б и помнил, все равно ты об этом городе не слыхал), так вот, в этом городе, борясь с распутством, установили закон, согласно которому замужняя женщина, застигнутая с любовником, приговаривалась к смерти — не то к сожжению на костре, не то к побиванию камнями, уж этого, извини, Стенхе, я тоже не помню.

И первой попалась на горячем жена некоего купца. Купец этот был старик, который, однако же, в жены выбрал себе цветущую юную девушку. Поступил этот купец неумно, потому что от исполнения супружеских обязанностей он часто уклонялся, ссылаясь на праздники, постные дни или на нездоровье. Молодая же женщина, видя, что от мужа проку нет, приискала себе более подходящего ей любовника, юношу благородного и очень красивого.

И надо же так случиться, что в силу каких-то обстоятельств их поймали с поличным. Молодого человека, поскольку он ничего противозаконного не делал, отпустили, а женщину повели к судье.

Собралась в суде огромная толпа, и многие сочувствовали молодой женщине, потому что, повторяю, была она очень хороша собой. Советовали ей покаяться и умолять суд о снисхождении, и даже судья отнесся к ней не столь сурово, но женщина держалась гордо и с достоинством, как почтенная дама, ничего дурного не знающая за собой.

«О судья! — ничуть не смутившись, сказала он. — Истинная правда, что мой муж застал меня в объятиях молодого человека, но только прежде, чем обрекать меня на казнь, прошу вас, явите милость, спросите моего супруга, отказывала ли я когда ему в чем-либо, все ли его желания выполняла?»

Купец был вынужден признать, что супружеский долг жена исполняла полностью и он никогда ни в чем не знал отказа.