Глава 1

Сава выжидала время, удобное для побега. У нее все было готово: длинная прочная веревка, рукавицы и небольшой узелок с необходимыми вещами. Но последнее время стояла холодная ветреная погода, так что нечего было и думать спускаться ночью со стены высотой в десять саженей и двадцатисаженного утеса, на котором стоял монастырь.

Уже не первую неделю она притворялась безвольной, бессловесной, сломленной — молчаливая покорность принцессы убаюкивала бдительность святых сестер. Они продолжали считать ее больной, но она больной больше не была или, может быть, была больна другим. Теперь она мрачно мечтала о мести, она желала действовать. Возможно, это было неразумно, но рассудительность вернулась к ней в достаточной степени, например, чтобы удержать от безрассудных поступков.

Выздоровление пришло к ней внезапно: она однажды проснулась и недоуменно огляделась вокруг. Было отчего недоумевать: неизвестно куда, в черную пропасть беспамятства, провалился последний месяц. Смерть Руттула, торопливые, неприличные похороны; договор, позор которого завоеватели чуть-чуть подсластили лицемерным уважением к ее происхождению; посуровевшее, едва скрывающее растерянность лицо Малтэра, — это она помнила какими-то отдельными урывками, наползавшими один на другой. Путешествие на Ваунхо вообще осталось в памяти единственным эпизодом: тесная каютка корабля ужасающе пахла рыбой; от этой мучительной вони ее чуть не вырвало, и служанка торопливо вывела принцессу на палубу, где порывы морского ветра по крайней мере уносили запах прочь. Еще она помнила удивленный голос:

«Какая вонь? Мы же не рыбаки какие-нибудь!» — «Молчи, дурак, — ответил другой голос. — У ее милости носик нежненький, благородный, не то что твой шнобель…»

Существовал ли на самом деле этот сводящий с ума запах, или же больное сознание Савы создало его — Сава не стала бы сейчас выяснять; такие мелкие подробности ее теперь не интересовали. Куда больше она сейчас хотела узнать, чья рука и когда взяла из ее вялой ладони Руттуловы четки и глайдерный ключ. Их она хотела вернуть во что бы то ни стало. Но прежде Сава хотела вернуть себе свободу.

Веревки у нее было всего около двадцати саженей — больше она достать не могла, не вызывая подозрений; и без того пропажа вызвала переполох на хозяйственном дворе монастыря, и расстроенная сестра-келарница в конце концов убедила себя, что эту веревку она сама лично отдала неделю назад для починки сетей. Для спуска к подножию утеса веревки было явно маловато, но ничего не поделаешь. К тому же этой длины для Савы было вполне достаточно: она разработала хитроумный способ избавиться от розысков после побега. Сава подготовила свое «самоубийство».

Когда настала ночь побега, Сава тихонько выскользнула из кельи; загодя она приучила монахинь к мысли, что предпочитает спать одна и не терпит в своей комнате постороннего присутствия. Поскольку темноты Сава никогда не боялась и спала спокойно, монахини без опаски оставляли ее в покое до того самого момента, когда гонг начинает звать к утренней молитве.

Ночь была безветренной и не морозной — чувствовалось приближение весны. Сава сняла с себя монашеское одеяние и сунула его в мешок; простую серую шерстяную шаль старательно зацепила за стену — так, чтобы это казалось ненамеренным, и в то же время достаточно крепко, чтобы какой-нибудь случайно налетевший порыв ветра не сорвал ее. Сава не хотела, чтобы ее тщательно разработанный план рухнул из-за мелочей.

Спускаться со стены она решила несколько поодаль. Там в стене торчал крюк, за который можно было зацепить веревку, — Сава проверила его заранее, в одну из предыдущих ночей: крюк держался надежно, и его не мог вырвать из стены даже больший, чем у Савы, вес.

Вот с одеждой, подходящей для спуска по стене, было хуже. В иное время Сава бы надела для подобных упражнений прочные хокарэмские штаны, но их, как и вообще всякие штаны, негде было взять в женском монастыре, и Саве пришлось спускаться в чем она ходила — в теплой шерстяной рубахе, которую она укоротила примерно до коленей, и толстых вязаных чулках. Башмаки, чтобы не свалились с ног во время спуска, она буквально прибинтовала к ногам, и бинтами же обвязала колени, которые почти наверняка могли пострадать во время спуска.

Веревку Сава сложила в кольцо, к узлу привязала импровизированное сиденье из ремней — и получилось что-то вроде лифта.

Сава влезла в свою люльку, накинула веревку на крюк, на мгновение замерла на гребне стены, молитвенно сложила ладони и глянула на небо. «Вверяю себя вам, преблагие небеса!» — выговорила она через силу и, зажмурившись, скользнула вниз, отталкиваясь от стены и регулируя спуск торможением. Хорошо, что она заранее подумала о рукавицах, без них она бы попросту обожгла руки.

Крюк выдержал. Веревки чуть-чуть не хватило. В темноте было видно плохо, но скала, на которой стояли стены монастыря, была буквально под ногами, и Карми рискнула — ножом перерезала веревку немного выше узла. Нож был острый, а веревка туго натянута — перерезались в один момент две пряди, а третья, последняя, лопнула сама, и Карми, спружинив ногами, упала на скалу саженью ниже. Она не ушиблась. Посидев несколько секунд, придя в себя, Сава встала и дернула за веревку; выскользнув из крюка, та упала к ее ногам.

Половина дела была сделана. Сава полагала, что это была самая трудная половина.

Она ошиблась. Спускаться ночью со скалы, в темноте, оказалось куда труднее, чем просто скользнуть вдоль стены. И Сава изрядно намучилась, пока не оказалась наконец у самого подножия скалы.

У нее дрожали руки и ноги, от бинтов остались одни лохмотья, рубаха и чулки порвались, одну рукавицу она потеряла; у нее больше не было сил двигаться. Но восток уже начинал светлеть, и надо было уходить, чтобы найти убежище, где можно отдохнуть, прийти в себя.

Она перебралась с открытого пространства в лес, в укромном месте развела крохотный костерок (благодарение небесам, Маву научил в свое время жечь незаметные издали костры), отогрелась, даже подремала немного. Потом начала приводить себя в надлежащий, не вызывающий подозрений вид. Более всего ее беспокоило молитвенное платье: хоть они все и шьются одинаково, что для принцесс, что для простых горожанок, но качество сукна у Савы было лучше, а это бросалось в глаза. Плащ с этой точки зрения подходил больше, он был простой выделки и уже поношен. Когда совсем рассвело и по дорогам острова потянулись толпы паломников, Сава перебралась ближе к тракту и внимательно разглядывала одежду богомолов. Наблюдения ее удовлетворили — она расправила платье, повязала голову белым платком, завернулась в плащ и вышла на дорогу.

Теперь надо было затеряться в толпе, а это оказалось вовсе не простым делом. Передвижение паломников по Святому острову было слишком четко организовано, чтобы можно было незаметно присоединиться к одной из групп. Каждую такую группу сопровождал проводник из местных жителей, он во все глаза следил за своими подопечными и отвечал за их поведение перед Святым братством. Сава сделала вид, что нечаянно отстала от своей группы и поспешно догоняла ее. Каждый раз, когда ее спрашивал кто-то из проводников, ее группа оказывалась на сто-двести шагов впереди.

К полудню Сава проголодалась, но присесть перекусить не решалась и, чтобы не привлекать излишнего внимания, ела на ходу, всухомятку.

Чем ближе к вечеру, тем чаще ее посещала мысль, что побег получается не очень удачным. Она не видела способа выбраться с благословенного Святого острова.

Но все было еще сложнее — по ее следу шли хокарэмы.

Хокарэмам нет пути на Святой Ваунхо без специального разрешения. Тем не менее сравнительно регулярно, два-три раза в год, на Ваунхо появлялись небольшие группы так называемых коттари и гэнкаров — учеников из замка Ралло. Их еще трудно было назвать настоящими хокарэмами — совсем мальчишки. Но даже мальчишки из замка Ралло представляли собой нечто особенное.

В этот раз их было семеро, и они оказались в окрестностях монастыря Инвауто-та-Ваунхо как раз в ночь побега. Главным в этой группе был гэнкар по имени Ролнек, ему шел шестнадцатый год, и он очень серьезно относился к своей будущей профессии. Мастер Логри считал его лучшим из своих учеников. Ролнек заменял наставника и в требованиях своих бывал даже более строг, чем Старик Логри. Он, правда, вовсе не лез из кожи, чтобы казаться видавшим виды хокарэмом, опытным специалистом по тайным операциям, человеком-волком, почти оборотнем; но юношеская гордыня заставляла его помнить, что очень скоро он даст клятву одному из майярских государей и будет верно служить, пока смерть не разорвет этой клятвы. Он считал себя уже почти взрослым, и неосознанное снисходительное превосходство сквозило в его отношениях с «малышами».

Логри знал, что может доверить Ролнеку младших: придирчивость юноши никогда не была пустой, основанной только на желании командовать, — Ролнек был добросовестен, он заботился о каждом из своих подопечных, оберегая от лишних травм и наказывая за малейшие проявления безрассудного мальчишества. Логри полагал, что эти качества Ролнека очень хороши для хокарэма при каком-нибудь юном принце, хокарэма не столько телохранителя, сколько воспитателя и наставника. Логри видел, что подходящего Ролнеку места пока не предвидится, а отдавать парня в недостаточно высокую по положению семью — слишком расточительно. Поэтому решил придержать Ролнека в замке Ралло в качестве своего помощника. Сам юноша об этом ничего еще не знал, он думал — будущее его определится в ближайшие месяцы. И если бы ему сказали, что принесение клятвы откладывается на неопределенный срок, он бы сильно огорчился.

Ролнек выглядел несколько старше своих лет и не подозревал, что его гладкая кожа, тугие мускулы и густые вьющиеся волосы, которые он рассеянно ерошил, уже начинают покорять сердца юных девиц.

Вторым гэнкаром был рыжий паренек, которого Логри не без основания считал обузой замка Ралло. Он был двумя годами старше Ролнека, но выглядел его ровесником. Худощавого сложения, легкомысленный, он не казался выгодным приобретением благородным господам, которые имели достаточно средств и гонора, чтобы нанимать хокарэмов. Звали его Смирол.

Остальных коттари звали Тагга, Мигта, Лашу, Стэрр и Таву-аро, им было от восьми до двенадцати лет.

В это утро первым проснулся Смирол. Проснулся, но не встал, а продолжал нежиться в одеяле. Минут десять спустя проснулся Ролнек. Этот залеживаться не стал, вскочил, оделся и растолкал остальных. Коттари занялись приготовлением завтрака. Ролнек подавал хороший пример — поднимая тяжести и упражняя мускулы, Смирол подавал дурной пример — развалившись на одеяле и делая вид, что вяжет носок взамен прохудившегося. Ролнек на него уже и не злился — стойкое пренебрежение Смирола дисциплиной не могло сломить даже воспитание Старика Логри. Просто удивительно, как Смирол вообще ухитрился дожить до этих лет: и покрепче его ребята погибали, пока звание гэнкара не освобождало их от риска и трудов тяжкой жизни коттари. Болезни, травмы, несчастные случаи — все это как-то миновало рыжего Смирола. Возможно, он родился счастливчиком.

После завтрака все семеро пошли к стенам Инвауто. Святыни монастыря интересовали их только с одной точки зрения — военной. Они обсуждали, насколько успешен был бы штурм крепости, которой, по сути, и являлся монастырь. Тагга листал тетрадь, в которой были выписки, касающиеся крепостей Ваунхо. О монастыре Инвауто там был отрывок из летописи, рассказывающий о том, как лет триста назад инокини и окрестный люд, запершись в монастыре, два месяца сдерживали осаду аорикцев, пока пришельцев наконец не отогнал гортуский флот. Смирол помалкивал, покусывая травинку, и рассеянно посматривал на утес.

— Что это там? — вдруг спросил он. Ролнек проследил его взгляд:

— Тряпка какая-то. Смирол помолчал.

— Займись-ка, Стэрр, — распорядился Ролнек. Стэрр задрал голову, оценивая высоту обрыва.

— Давай, давай, — подтолкнул его Ролнек.

Стэрр полез вверх, добрался до тряпки, зацепился поудобнее и начал рассматривать находку. Потом он посмотрел вправо, влево, заметил что-то почти недоступное глазу и переполз туда.

— Не сверни шею, — негромко посоветовал Смирол. Стэрр осторожно начал спуск.

— Следы совсем свежие, — доложил он, когда оказался рядом с товарищами. — Кто-то спускался буквально несколько часов назад.

— Спускался? — спросил Смирол и зевнул.

Стэрр посмотрел вверх, на Смирола, и сказал с усмешкой:

— Да, спускался.

Смирол подмечал буквально все и никогда не упускал ни одной мелочи, но никогда не занимался пустяками. Вот Стэрр — другое дело, он воображал, что у него чутье иштей и соколиный глаз, а никак не мог подняться выше пустяков.

Ролнек взял у Стэрра тряпку, оказавшуюся при ближайшем рассмотрении рукавицей.

— Левая, — глубокомысленно заметил Смирол. — К нежданным хлопотам.

Таву-аро позвал издали. Они подошли и увидели, что он обнаружил веревку с ременной петлей, спрятанную под камнем. Смирол мельком осмотрел веревку, бросил ее на место и привалил камнем.

— Итак, побег, — отметил он. — Будем расследовать или бросим? Не наше дело, если подумать.

— Будем расследовать, — решил Ролнек. — А то распустились, разленились, смотреть противно.

— Вот и не верь после этого приметам, — проворчал Смирол.

— Разделяемся, — скомандовал Ролнек. — Мы с Рыжим пойдем посмотрим, как там в монастыре дела и что слышно о побеге. А вы идите по следу. Старший — Стэрр, — закончил он.

Коттари медленно пошли вдоль стены, замечая следы, оставленные беглянкой. А Ролнек и Смирол направились к воротам монастыря. Ролнек воспользовался случаем, чтобы укорить Смирола в разболтанности; Смирол молчал — слова Ролнека его ничуть не задевали.

— Ладно, хватит молоть глупости, — сказал он наконец. — Посмотри-ка.

На полосе отлива под утесом ходили озабоченные люди, внимательно осматривая обнажившееся дно.

— Что случилось? — спросил Ролнек подвернувшегося местного жителя.

— Монахиня сошла с ума и бросилась в море, — ответил тот. — А вам что за забота, господа?

— Любопытно, — бросил Ролнек таким тоном, что у человека отпала охота спрашивать. Впрочем, следить он за ними не перестал — такая уж натура у аборигенов Ваунхо. Поэтому гэнкары потеряли всякий интерес к происходящему на кромке прибоя и вошли в ворота, обсуждая особенности укреплений с узко специальной точки зрения — каковы возможности покушений при посещении храма важной особой.

— Тьфу, безбожники, — с досадой плюнул им вслед абориген. Увы, науськать на гэнкаров фанатиков было нельзя. Чертовы мальчишки имели право здесь находиться, более того — имели обязанность осматривать все, исходя именно из профессиональных интересов.

Гэнкары обошли храм вокруг, спросили у священников разрешения осмотреть алтарь, походили, разглядывая статуи и иконы. Ролнек принялся расспрашивать об одном из изображений. Скрывая раздражение, ему ответили. Смирол разглядывал фонтанчик со святой водой, поинтересовался у служки, не засоряется ли, в ответ получил гневный взгляд, усмехнулся и позвал Ролнека:

— Ладно, пошли на солнышко.

По узкой крутой лестнице они поднялись в хозяйственный двор монастыря. Здесь не было обычной деловой, размеренной атмосферы — монашки были озабочены и печальны. Ролнек попросил разрешения осмотреть стены. Его укорили: «В такой день…»

— В любой день, — твердо ответил Ролнек. — Каждый день кто-то умирает и кто-то рождается.

— Ах, смотрите, — бросили ему, лишь бы отвязался. Гэнкары пошли по стене, посматривая вокруг и вниз.

— Вот здесь она спустилась, — тихо проговорил Смирол. Ролнек бросил мимолетный взгляд на крюк, с которого была стерта старая ржавчина.

— Отчаянная девица, — заметил он, глянув вниз.

Они прошли еще шагов двадцать и остановились около двух монахинь, которые молились, плача, над обыкновенной шалью.

— Прошу прощения, уважаемые дамы,; — мягко проговорил Смирол. — Это шаль той несчастной, которую ищут на отмели?

Его участливый голос мог обмануть кого угодно. Ролнек к таким уловкам не прибегал. Он смотрел вниз.

— Скала в этом месте совсем отвесная, — заметил он. — Если эта женщина здесь падала, она попала прямо в море.

— Наверное, ее унесло отливом, — сказал Смирол. — Тут сильные течения.

— Бедная девочка, — всхлипнула одна из монахинь. — Как же мы не уберегли! Она казалась такой спокойной, такой… — Женщина утерла рукавом слезы. — Ах, молодые господа, она была настоящим ангелочком!

Ролнек откровенно скучал. Смирол напустил на себя печальный вид.

— Бедняжка, — выговорил он прочувствованно. — Как же нужно страдать, чтобы решиться на такое…

Его тактика принесла некоторые плоды.

Пока Ролнек, скучая, прогуливался по периметру, Смирол узнал, что девушке было лет пятнадцать, что она из богатой семьи и недавно лишилась родных. О ней заботился благородный господин из Горту, хотел женить на ней сына, но она, бедняжка, была слишком больна из-за обрушившихся на нее несчастий, да и срок траура нужно соблюдать; три месяца траура — вполне приличный срок, женитьба не будет казаться поспешной. В следующем месяце девушку должны были забрать и увезти в Горту…

Смирол наконец счел, что узнал достаточно, почтительно откланялся и утащил Ролнека вниз.

— Сиротка с хорошим приданым, — возбужденно сообщил он. — Обычная история. Но девочка оказалась умна… Можно на этом подзаработать.

— Глупости, — отмахнулся Ролнек. — Мы на Ваунхо. Хокарэмы не могут здесь охотиться на людей — право убежища, черти б его побрали, заповедник Святого братства.

— Да нет, — возразил Смирол. — Заплатит сама девица. Мы ей поможем.

— Этого еще не хватало! — проговорил Ролнек. — Укрывать беглянку из монастыря, чью-то невесту и богатую наследницу. Твоя шкура выдержит две сотни плетей?

— Моя шкура столько не выдержит, — согласился Смирол. — Я превосходно обойдусь и без плетей. Но ты только подумай, какой чудесный случай испытать наше умение! Вытащить беглянку с Ваунхо. Кому из райи это удавалось?

— Кому из райи это приходило в голову? — парировал Ролнек. — Связываться со Святым братством…

— Тогда я сделаю это сам. На свой собственный страх и риск.

— Какая муха тебя укусила? — изумился Ролнек. — Ты хочешь рисковать? Спятил!

Было чему удивляться. Смирол риска не любил, обостренный нюх на опасности заставлял его держаться подальше от любых авантюр.

Коттари проследили Саву до дороги, а дальше Смирол отправился один, высматривая среди толп паломников одинокую девушку лет пятнадцати. Упорядоченность, насаждаемая Святым братством, была ему на руку — движение по дороге шло только в одном направлении, и Смирол просто неспешно бежал по обочине, не пропуская взглядом ни одной женской фигуры.

Разумеется, он ее нашел.

— Это тебя оплакивают в Инвауто? — тихо спросил Смирол, переходя на шаг около одиноко идущей девушки. — Тебя, — отметил он, увидев ее испуг. — Сворачивай в лес. И без фокусов.

Девушка отшатнулась от него, как от прокаженного, но в этом не было ничего особенного — любая богомолка испугалась бы, заметив рядом с собой насмешника-гэнкара.

Смирол присел на камень и вытряхнул из сапога несуществующий камешек. Девушка пугливо оглянулась, прошла еще немного вперед и свернула в лес. Смирол пробежал еще шагов двести, потом тоже свернул с дороги и вернулся к девушке.

Она ожидала, прислонившись к дереву; по ее лицу катились злые слезы.

— Выследил, да? Доволен? Услужил хозяину? — В голосе ее страха не было, только ненависть.

— Так ты по выговору сургарка, — сказал Смирол.

— Твой хозяин не сказал тебе, кого ты стережешь?

— У меня нет хозяина, — произнес Смирол. — Я гэнкар. Девушка смотрела на него с удивлением.

— Выслушай меня, — предложил Смирол. — Может быть, сумеем договориться.

— Ладно, говори.

— Я тебя вовсе не знаю, но кое-что сегодня узнал. Итак, ты из Сургары. Вероятно, твой отец был богатым человеком… Молчи! Слышал я, что там в Сургаре творится. Твой отец погиб, и тебя некому защитить. Знатный майярец — из Горту, я слыхал — решил преумножить свое состояние, женив на тебе своего сына. Ты не хочешь этого и сегодня ночью бежала из монастыря. Так?

— Это близко к истине, — медленно проговорила девушка. Ее настроение вдруг заметно изменилось. Злость сменилась заинтересованностью.

— Ты мне заплатишь, если я помогу тебе выбраться с Ваунхо?

— Ты же гэнкар, — с неясной усмешкой сказала девушка. — Как посмотрит на это твой мастер?

— Боюсь, без одобрения, — признал Смирол. — Но мне нужны деньги. Ты в состоянии заплатить мне пять эрау? Это тебя не разорит?

— Это ловушка? — резко спросила девушка.

— Это не ловушка, — уверенно ответил Смирол. — Я берусь вытащить тебя отсюда.

— Я дам двенадцать эрау, если ты поможешь мне выбраться с Ваунхо, — сказала она.

— По рукам, — кивнул гэнкар. — Меня зовут Смирол.

— А меня… — она помедлила, — Карми.

— Это сургарское имя?

— Это не имя и не сургарское слово, — сказала Сава. — Это просто… ты будешь так меня называть.

— Слушаюсь, — улыбнулся Смирол. — Тогда, милая моя госпожа, давай займемся твоим преображением. В этих тряпках у тебя нет ни малейшего шанса.

Они углубились в лес, нашли укромное место, где и устроили свой лагерь. Преображение началось с волос: Смирол нагрел на костре воду и собственноручно вымыл голову девушке и расчесал, смачивая гребешок какой-то дурно пахнущей ваксой.

— Гадость какая… — процедила сквозь зубы Карми.

— Потерпи, — сочувствующе проговорил Смирол, продолжая массировать голову. — К сожалению, придется немного подрезать волосы.

— Делай что хочешь, — промолвила Карми.

Жалеть уже было нечего. Месяц назад она в каком-то умопомрачении, к ужасу монашек, обрезала свою роскошную косу. На душе легче от этого не стало, и она с большим трудом привыкала к своей куцей шевелюре.

Смирол для сравнения отрезал прядь своих волос.

— Почти один цвет, — с удовлетворением отметил он.

— Зачем? — вяло осведомилась Карми.

— Я собираюсь раздвоиться. К стыду моему, я почти не отличаюсь от тебя ростом…