Новые удары обрушились на нее: известия о смерти Руттула и о том, что майярские орды разоряют Сургару; на фоне этих бед ухищрения Малтэра спасти свою шкуру казались невинной самозащитой, хотя он, бедняга, полагал, что его предательство рассердит ее. Сердиться? На что? Каким все мелким стало казаться после смерти Руттула. И груз, придавивший ее плечи, становился все тяжелее.
      "Возьми все в свои руки,- шептал на ухо рассудительный бес.- Думай, действуй. Пусть майярцы узнают, кто хозяин в Сургаре..." Но голос беса был почти неразличим в том облаке равнодушия ко всему миру, которое опустилось на нее.
      "Все кончилось,- вертелось в голове.- Все кончилось, не успев даже начаться".
      Мысли о самоубийстве неизменно сопутствовали ей. В кольце отчуждения, которое окутало ее, вряд ли бы кто кто помешал этому, но спас ее рассудительный демон, враг Стенхе.
      "Руттул бы не одобрил этого шага,"- печально напомнил демон еле слышно.- Держись, Сава..."
      Она держалась. Не из последних сил - сил уже больше не осталось, но по какой-то безразличной ко всему инерции.
      Это была болезнь. Потом, спустя недели, когда она начала приходить в себя среди неуютных монастырских стен, она обнаружила, что память, обычно безотказная, теперь не повинуется ей. Сейчас она не могла вспомнить многого, что происходило в те дни; плотная серая завеса поглотила события, и к примеру, никак не могла она припомнить, чья рука взяла из ее вялой бесчувственной ладони Руттуловы бусы с прицепившимся к ним "стажерским ключом". И этот непростительный момент был более важен для нее, чем почти все долгое путешествие на Ваунхо, также растворившееся в небытии.
      Все к ней относились, как к душевнобольной. Святые сестры хлопотали вокруг нее, уговаривая ласково или бормоча молитвы; их голоса сливались в гул, дремотный, навевающий сон, и она спала все время или бездумно лежала в постели.
      Тогда и стало приходить к ней выздоровление. В благотворной дреме возвращались к ней силы; невыносимый груз понемногу спадал с ее плеч, и однажды ночью, когда монастырь затих, она встала с постели и, подстрекаемая жаждой деятельности, побежала из своей кельи. Слякотный студеный ветер тотчас отрезвил ее; но глоток воздуха, не замутненого фимиамами, оказался действенным лекарством.
      С тех пор ночные экспедиции по монастырю сделались постоянными. Она исследовала монастырь, а отсыпалась днем, успокаивая опекающих ее монахинь вялой, апатичной покорностью. Зла она на монахинь как будто не держала, но один небольшой счет к ним был: во время одного из многочисленных обрядов, связанных с вступлением в обитель еще одной инокини, великолепная коса принцессы, каких мало встретишь - длинная, по колено, и густая, шелковистая - была безжалостно острижена. Тогда это было принцессе безразлично, потом же, когда с возвращением равновесия стала возвращаться и забота о внешности, косу стало жалко. Девушка понимала, что такую косу вырастить уже не удастся и, приглаживая безобразно короткие волосы, обещала мысленно монахиням это припомнить.
      Кроме же этого, сердиться на них не было причин. Женщины жалели ее, сочувствовали несчастной, пытались развеселить, угощая каким-нибудь лакомством или рассказывая возвышенные истории о освещающих душу чудесах.
      Келья у принцессы была большая, и сначала в ней оставались две женщины, однако их ночные вздохи и сопение раздражали тогда больную, и эту скромную прислугу убрали, переместив в соседние кельи. Теперь одиночество обернулось удобством. Дверь, опять-таки со смазанными петлями, чтоб не беспокоить привередливую больную, теперь бесшумно выпускала ее во двор, а потом, однажды, выпустила ее и в вольный мир.
      Затем долгих полтора месяца она ломала голову, как освободиться от назойливых мальчишек-хокарэмов. Всякое бывало: она ругалась, дразнила Ролнека, а когда гостили они в замке Марутту, они была близка к мысли объявить, что она сургарская принцесса.
      Оценивающий взгляд Марутту остановил ее; он не узнал принцессу в рыжеватой девочке, одетой в потертую хокарэмскую одежду. Где уж было Марутту узнать принцессу! В жизни своей он видел ее два... или нет, три раза; все это время она была одета хоть и непривычно, но как знатная дама; волосы тогда не торчали, безжалостно обкорнанные, упрямыми вихрами и вовсе не напоминали цветом ржавую болотную воду; тогда они были длинными, пушистыми, блестящими, пахнущими специально подобранными травками. И носила она тогда туфли на довольно высоком каблуке, который делал рост выше, фигуру - тоньше, а походку - красивее.
      Сейчас же она была жалким пугалом и, несмотря на это, нашлось все-таки нечто, что привлекло к ней взгляд Марутту. Ответ на этот вопрос, конечно, предельно прост: принцу нужна была хокарэми, однако же в глазах Марутту беглая принцесса увидела и что-то совсем другое.
      Что ж, высокий принц, заглатывай, заглатывай наживку, а бывшая госпожа принцесса уж найдет способ сквитаться с тобой за разоренный Тавин... И она, размечтавшись, вообразила, что вместе с мальчишками приходит в Ралло, а потом Марутту, ищущий хокарэми, присылает за ней, и она, принеся ему клятву, входит в его замок... И был там еще острый нож, или старогортуская лапара, такая же, как у Стенхе, или же кубок с ядом. Но юная мстительница, увидев перед прощанием с замком Марутту лицо Эрвана, сообразила, что мечты так и останутся мечтами, что Эрван узнал ее и угадал ее желание отомстить и, разумеется, этого ни в коем случае не допустит. И поняла принцесса, что настоящих, опытных хокарэмов ей обмануть не удастся. Тогда она опять стала подумывать, как избавиться от мальчишек.
      Правда, ничего толкового не приходило ей в голову до той поры, пока их небольшой отряд не сошел с речного пути и не отправился по катранской дороге.
      Впереди лежала широкая холмистая равнина, под которой подземные воды прорыли обширный пещерный лабиринт. И принцессе оставалось молить богов, в которых она не верила, чтобы Ролнеку не взбрело в голову свернуть с тракта на какую-нибудь из тропинок до того момента, когда они достигнут Ирмастовой пещеры.
      Принцесса не знала, раскрыта ли хокарэмами тайна Ирмаста-контрабандиста; очень вероятно, они могли знать это, и, может быть, Ролнек со Смиролом тоже посвящены в этот секрет, но принцесса надеялась на то, что при ее внезапном побеге мальчишки замешкаются и потеряют ее из виду.
      Пещера находилась чуть в стороне от дороги, и принцесса заранее начала приучать Смирола к прогулкам. Рыжий с удовольствием принимал эту игру, ему нравилось притворяться влюбленным сорванцом, и он с нагловатой усмешкой, но очень нежно обнимал ее, шепча на ухо совершенную чепуху, в то время как девушка в ответ говорила тоже что-то не слишком умное.
      Конечно, кокетничанье со Смиролом было делом опасным; если бы не скорый побег, девушка не осмелилась бы на это игра в любовь с хокарэмом ни к чему хорошему не приведет, но пока она то заигрывала с Рыжим, то с капризным видом высвобождалась из его объятий, мечтая только о том, чтобы поскорее наступил миг побега.
      Такое притворное негодование она разыграла буквально в десяти шагах от входа в Ирмастову пещеру: спровоцировала Смирола на объятья, а потом, когда он, демонстрируя нетерпение, облапил ее, изобразила возмущение и отскочила в сторону.
      - Не подходи ко мне,- объявила она,- слышишь, чудовище рыжее!
      Смирол смеялся, показывая красивые зубы; такая игра была уже привычной для него; он думал, что все эти ухищрения имеют целью соблазнить его, чтобы он помог девушке бежать. Зная же, что старания девчонки бесполезны, он весело вертел головой, поглядывая на Ролнека, но вдруг заметил, что девушка, стоявшая в десяти шагах от него, исчезла, как сквозь землю провалилась. И тогда он заорал и бросился в пещеру, услышав в подземном лабиринте только затихающий звук спотыкающихся шагов.
      Девушка, нырнув под куст, имела уже наготове отточенную, как бритва, бронзовую пряжку, какие мальчишки-хокарэмы обычно используют вместо ножа. Этой пряжкой, едва увидев змеящуюся в тень провала веревку, чирканула по ней и, подхватив конец, побежала в густую темноту, наматывая веревку на локоть.
      Смирол, вскочивший в нору на несколько мгновений позже, не мог понять, куда в эту темноту идти, и вернулся на дневную поверхность несолоно хлебавши. Догадаться, в какой из многочисленных ходов скрылась девушка, ориентируясь только на далекий еле слышный топот, было совершенно невозможно.
      Когда беглянка поняла, что побег удался, она убавила резвость. Теперь можно было уже не бежать, рискуя разбить голову о какой-нибудь выступ. Она знала, что там, где оканчивается веревка, Ирмаст устроил тайник с факелами и всякими припасами, которые могут пригодиться путешествующему под землей. И когда веревка привела к крепко вбитому крюку, от которого начиналась другая веревка, принцесса не пошла дальше, но пошарила в нише, ища кремни. Они лежали наготове, и девушка, запалив костерок из меленьких стружек, нашла факел. Тьма чуть расступилась, и вооруженная светом, девушка могла идти по пещерному лабиринту без страха. Не выпуская из руки путеводной бечевки, она шла вперед и благодарила судьбу за то, что год назад она привела в дом Руттула в Тавине матерого контрабандиста Ирмаста. Принцесса с любопытством расспрашивала его о тайных тропах, и он, польщенный вниманием вельможной девчонки, рассказал о тайнах своей пещеры. Он не думал, что она запомнит его указания и немудреную, однако точную карту местности, нарисованную на вощеной дощечке.
      "Надеюсь, он не заплутается в своей пещере оттого, что я обрезала бечевку у входа",- думала принцесса. Рядом шевелились тени; девушка несколько раз вздрагивала и тут же сердилась на себя: ишь, какая пугливая стала! На ум, однако, несмотря ни на что, лезли нянькины рассказы о подземных демонах.
      Бечевка привела к воде. Быстрый ручей бежал по полу пещеры и уходил в стену. Здесь был еще один крюк, к которому была привязана веревка посолиднее. Вот эта веревка и уходила с потоком. В нише около крюка лежали в изобилии веревки и кожаные мешки-поплавки, на которых Ирмаст перевозил свои грузы.
      Девушка разделась и сложила одежду в один из кожаных мешков, упаковав его так плотно, как только смогла, чтобы вода не проникла вовнутрь. Сапоги пришлось оставить на ногах - бить босые ноги о каменные уступы не очень хотелось. Она крепко ухватилась за веревку и прыгнула в поток. Дно оказалось неожиданно далеким. Рослым мужикам, подобным Ирмасту, здесь, вероятно, было по грудь; девушке же приходилось оставаться на плаву.
      Факел перед ручьем она затушила; сейчас его все равно не удалось бы сохранить. Шаря во тьме перед собой, она то и дело едва успевала нырнуть, чтобы не удариться головой. Как ей удавалось все это: плыть, одной рукой держаться за веревку, другой оберегать голову, поправлять сползающий с плеч мешок? Она уже чувствовала, что вот-вот утонет, но вдруг веревка стала задираться вверх, и девушка нащупала надежную загогулину крюка. Уцепившись обеими руками за крюк, она повисела на нем, накапливая силы, потом подтянулась на дрожащих руках и выбралась на высокий берег. Она нащупала следующую веревку и упала на нее, отдыхая. Потом, немного придя в себя и вспомнив, что можно согреться одевшись, она распаковала мешок и с наслаждением облачилась в сухую шерсть и кожу. Сапоги же, наоборот, сняла и устроила их в нище, чтобы они ненароком не свалились в поток. Она понимала, что вряд ли сапоги высохнут в сыром воздухе пещеры, поэтому не очень печалилась, всовывая ноги в раскисшую обувку, когда отдохнула достаточно, чтобы продолжить путь.
      Она потеряла счет веревкам и веревочкам, тянущимся от крюка к крюку, подъемам и спускам, поворотам, камням под ногами и камням над головой. Несколько раз коридоры сужались так, что приходилось ползти на четвереньках или протискиваться боком. В одной из таких щелей пришлось поудивляться, как там проскальзывал рослый и широкоплечий Ирмаст. Был и еще один переход по воде - но на этот раз, к величайшему облегчению, глубиной всего по колено, зато через огромную пещеру, залитую мелким озером. Впрочем, скорее всего, мелким это озеро было только в тех местах, где на гибких вешках были натянуты веревки.
      Один Ирмаст никак не мог отыскать и снабдить веревочной трассой весь этот грандиозный путь; наверняка здесь потрудились целые поколения смельчаков, невесть зачем рыскавших под землей. И наверняка эту подземную дорогу должны были знать хокарэмы - девушке очень повезло, что мальчишки ее не поймали.
      "А может,- мелькнула мысль,- они давно ждут меня у выхода?"
      Но у выхода ее никто не ждал.
      Она внезапно пришла к крюку, от которого не начиналось новой веревки, и испугалась, потому что это значило бы, что надо будет разыскивать путь самой, тыкаясь в тупики и задыхаясь от ужаса. Но догадка осенила ее, и она потушила факел, увидев наконец неровный круг призрачного света.
      Она вышла, и сразу же волна густых запахов весеннего леса упала на нее.
      Была ночь. Сквозь легкое облачко светила луна. И не было вокруг никого. Никого.
      Девушка сняла мокрые сапоги и побрела по прохладной траве куда-то в сторону, не очень задумываясь о том, куда идет.
      На рассвете, когда лучи солнца зажгли горизонт, а потом затмили блеск Утренних Сестер, она развела костерок и, натянув на колышки сырые сапоги и носки, присела у огня, прислонясь спиной к поваленному стволу огромной сосны. Хотелось есть, но не настолько, чтобы удалось преодолеть ленивую усталость, и она задремала.
      Дымок затухающего костра привлек двух лихих разбойничков, но хокарэмская одежда спящей отпугнула их, и они поспешили скрыться, пока девушка не проснулась.
      Больше ее никто не тревожил. Она проснулась перед закатом, прошла по темнеющему лесу, сьев при этом около полуфунта молодых побегов папоротника и, вероятно, столько же горьковато-кислых цветочных почек гертави. Побеги трэссава были бы и вкуснее, и сытнее, но трэссав в западном Ирау почти не растет.
      Дождь прервал ее гастрономические изыскания, загнав под отвесную стенку глинистого оврага, и там, пережидая, пока небо высохнет, она наконец стала соображать, куда бы ей пойти.
      Пока она знала одно: в замок Ралло ей вовсе не хочется, и пораскинув мозгами, она решила как можно быстрее увеличить расстояние между собой и Орвит-Ралло.
      Таким образом, предстояло идти на юг. И не следовало бы, пожалуй, маячить в хокарэмской одежде, ибо это слишком яркая примета.
      2
      Незадолго до наступления темноты, когда стража уже собиралась запирать городские ворота и перегораживать улицы цепями, в Марнвир вошла хокарэми. Поглядывая по сторонам, она быстро нашла на базарной площади лавку, хозяин которой еще не ушел домой, и немедленно вошла туда.
      - Что ты так припозднился, сударь?- обратился к покупателю купец, но разглядев, кто зашел в гости, выжидающе замолчал. Хокарэми нет интереса выслушивать многословные излияния и похвалы продаваемому товару; она найдет сама, что ей нужно, а вот будет ли платить - неизвестно.
      Девушка углядела на столе несьеденную хозяином лепешку и опустилась рядом на табурет.
      - Мне нужны деньги,- сказала она, кладя на стол золотой перстень.
      Хозяин взял его, внимательно рассматривая в круге света у лампы. Девушка тем временем сьела лепешку, запивая ее зозяйской простоквашей.
      - Сколько ты хочешь?- спросил наконец хозяин, убедившись, что рубин в кольце неплох.
      - Три эрау, да еще на эрау серебра, половину можно ираускими монетами,- сказала девушка.- И вдобавок какую-нибудь неприметную одежду.
      Купец согласился. Если девка возьмет не очень богатую одежду, выгода явная. Он взял кошели с золотом и серебром и стал отсчитывать монеты, выбирая для опасной гостьи деньги поновее да непорченные.
      Девушка как будто не следила за его пальцами, но когда он окончил отсчет, проговорила:
      - Разве я просила одинаково ирауских и прочих таннери? Я просила на пол-эрау таких и на пол-эрау таких.
      Торговец торопливо добавил еще несколько монет.
      - Отлично,- сказала девушка, собирая деньги и увязывая в льняной лоскуток.- Теперь тряпки.
      Купец принес груду разного барахла. Брезгливо ковыряя поношенное тряпье, девушка выбрала сорочку, просторную длинную юбку и огромный выгоревший платок, достаточно теплый, чтобы уберечь от весенней прохлады. Чтобы спрятать стриженные волосы, девушка выбрала сравнительно чистый беленький платочек, а хозяин принес старую соломенную шляпу.
      В довершение ко всему девушка потребовала сумку из какой-нибудь плотной тряпки, чтобы унести выбранные вещи, уложила их, чуть примяв шляпу, спросила у хозяина, где поблизости можно переночевать, и ушла, тут же растворившись в ночной темноте.
      Купец торопливо побросал разворошенные вещи в угол, затушил лампу, запер лавку и побыстрее, пока не остановили ночные грабители, побежал домой.
      Девушка же, обходя многочисленные лужи, побрела к храму богини Таоли Навирик Ану Соллин, толкнула решетчатую калитку, огласившую улицу противным скрипом, вошла в молельную залу и впотемках, чуть-чуть развеваемых редкими масляными светильниками, поискала местечко, где можно лечь. Пристроив под головой мешок, она мгновенно заснула и проснулась только утром, обнаружив при этом, что вокруг нее образовался довольно заметный зияющий пустотой круг те из соседей, кто среди ночи заметил рядом присутствие хокарэми, поспешили убраться подальше.
      На базарной площади уже кипела жизнь. Крики продавцов, шум, гомон, толкотня... А вокруг девушки в одежде хокарэми неизменно образовывался кружок молчания; поэтому задерживаться на базаре она не стала, купила только полкаравая хлеба, небольшую лепешку сыра и пару крупных фиолетовых луковиц.
      Прошагав по южной дороге около половины лиги, девушка свернула в сторону и в глухом кустарнике переоделась. Хокарэмские одежки она аккуратно сложила и засунула в мешок, отправив туда же и полуразвалившиеся хокарэмские сапоги.
      Теперь по южной дороге, разметая пыль подолом расклешенной юбки, шла бедная крестьянка неопределенного возраста.
      Однако были неудобства и в таком наряде. Он укрывал ее от хокарэмских глаз, но вовсе не отпугивал других людей, падких на чужое добро. Вблизи от города, где по дороге шло и ехало верхом довольно много людей, это было не очень важно - у лихих людей была добыча и побогаче, однако дальше местность все более пустела, и одинокая фигура стала привлекать внимание.
      Внезапно перед ней выросли двое:
      - Эй, бабенка, далеко ли собралась?
      Девушка молчала. Мужички подошли ближе, заглянули под шляпу, скрывающую лицо:
      - О, да ты совсем молоденькая!- сказал один из них.Не бойся, девка, не убьем...
      Другой деловито взялся за ее сумку, вытряхнул на траву сверток с хокарэмской одеждой и сапогами, потянул, разворачивая, и вскрикнул испуганно. Первый, лапавший в это время девушку, обернулся и тут же выпустил ее из рук.
      - Посмотрели?- резко спросила девушка, налюбовавшись на остолбенение разбойничков.- Теперь сложи все обратно как было, живо!
      Тот, что обыскивал сумку, торопливо уложил хокарэмскую одежду; второй в это время пятился, отодвигался от опасности, которую сам на себя вызвал.
      Девушка забрала свою сумку, повесила на плечо и не оглядываясь пошла прочь.
      Подобные инциденты неизбежно могли повториться и в дальнейшем; девушка задумалась, ища выход из этой неприятной ситуации, но ничего не удавалось придумать, пока на одном из перекрестков она не увидела неспешно бредушего к югу странствующего певца.
      Девушка догнала его и объявила:
      - Я иду с тобой.
      - Куда?- полюбопытствовал удивленный ее появлением певец.
      - Не все равно, куда?- отозвалась она.- Главное, нам по дороге.
      - Как тебя зовут, дитя?- спросил ее певец. Это был невысокий старик, одетый в небогатую, но новую и чистую одежду, с кэйвеской лютней за плечом.
      - Тебе-то что за дело?- раздраженно ответила вопросом девушка. Она шагала рядом со стариком; такой спутник ее устраивал - грабители не нападают на певцов, даже на богатых: певцов охраняет обычай.
      - Мое имя Ашар,- сообщил старик.- В этом нет тайны. А ты знаешь какие-нибудь песни?
      - Знаю,- буркнула девушка.- Спеть тебе?
      - Не надо, дикая моя лаангри,- ответил он.- Похоже, ты не в том настроении, в котором поют песни...
      Девушка между тем подумывала, что напрасно она нагрубила, отказавшись назвать свое имя. Но, с другой стороны, какое же имя назвать старику? Савири или Сава? Но первое имя - явно вельможное, а второе - явно сургарское. Сэллик, как назвал ее Ролнек? Не нравилось ей это имя, да и не следовало, пожалуй, его упоминать.
      И тогда она вспомнила еще одно имя, а точнее прозвище.
      - Можешь называть иеня Карми, дед,- проговорила она.
      - Это катранское имя?- полюбопытствовал старик.
      - Это прозвище,- отозвалась она.
      Старик замурлыкал какую-то песенку, а Карми, слушая его, вдруг вспомнила, что уже почти полгода ей не приходило в голову что-то напевать. Наоборот, слишком часто она ловила себя на том, что у нее крепко стиснуты зубы. А Стенхе, помнится, говорил:"Если женщина не поет, значит она больна", и она подумала:"Наверное, болезнь не отпустила меня". Чтобы пересилить эту дурацкую хворь, Карми и стала старательно подпевать старику.
      Певец, поощренный поддержкой, негромко завел другую песню, а потом и третью, но эту третью Карми никогда не доводилось слушать, и она примолкла, вслушиваясь.
      - Это новая песня?-спросила она с сомнением.
      - Это очень старая песня,- ответил певец.- Ее уж и редко кто помнит.
      - Повтори начало,- сказала Карми.
      И когда певец начал первую строфу, стала подпевать, вспоминая только что услышанные слова. На два голоса зазвучала среди полей древняя песнь о том, как луговая пичуга жаловалась богине Айохо Палло Сабви, что гнездо ее затаптывают табуны диких лошадей.
      - А есть еще одна песня, тоже старая,- воскликнул Ашар, воодушевленный сложившимся дуэтом.- Она о Ваору Тунву и Сангави Толнэй Эсад.
      - Не эта, что начинается - "Смелый воин..."?
      - Да, ты знаешь?- И Ашар запел торжественно:"Смелый воин, грозный всадник Танву-Ларо э Ваори..." Карми подхватила, смолкая тогда, когда песня велась от имени легендарного героя и, в свою очередь, в одиночку ведя те строфы, где речь держала премудрая красавица Эсад.
      - Святые небеса!- проговорил Ашар, когда песня кончилась.- Да откуда ты эту песню знаешь? Она ведь не из деревенских, девочка моя.
      - Ну что тебе с того, откуда знаю,- с внезапно вспыхнувшим раздражением ответила Карми.- Знаю - и ладно. Что ты все допытываешься, дед?
      - Ты не девка, а дикая лаангри,- с усмешкой отвечал певец.- Хорошо, не буду тебя спрашивать, Карми-лаангри...
      И так они шли сначала по Ирау, а потом по северному Горту, распевая песни, получая за это еду и деньги от слушателей и разучивая новые мелодии. Конечно, Ашар знал песен куда больше, чем Карми, и самых разных: господских и простонародных, городских и деревенских; зато Карми помнила много стихов из старинных книг и пела их то на знакомые мотивы, то на новые, придуманные на холу. Порой Ашар поддразнивал ее наскоро сочиненной песенкой о лаангри по имени Карми, диком зверьке, который кусает всех, кто ни подвернется, потому что не любит чужих, и который дремлет в своей уютной норке, потому что сыт... Песенка была без конца, и в ней появлялись новые куплеты, и оказывалось, что лаангри по имени Карми - зверек ленивый, и неутомимый в ходьбе, и очень любящий сладкое, и умный, и сердитый - и все это в зависимости от обстоятельств.
      ...Недалеко от города Лорцо их остановил важный господин, возглавлявший отряд, сопровождающий крытую повозку, в которой, судя по всему, ехала знатная дама, жена этого господина. Ашар поклонился почтительно, но не забывая и своего уважаемого всеми положения; Карми поклонилась ниже.
      - Знаешь ли ты балладу о даме из замка Кассор?
      - Знаю, господин,- поклонился Ашар.- Прикажешь нам спеть ее?
      - Да,- отозвался господин.- И если хорошо споете, награжу по-царски.
      Хорошо петь, считается по-майярски,- это значит петь так, чтобы слезы катились из глаз слушателей; в Майяре всегда любили трогательные грустные баллады, и певцы непрерывно сочиняли новые - еще более слезоточивые.
      Ашар, сняв лютню с плеча, глянул на Карми. Карми кивнула; эту балладу она помнила. И ее одинокий голос, печальный и звонкий, начал выпевать незатейливую мелодию. Ашар подпевал ей, помогая в конце строф, когда чувствовалось, что Карми не хватает голоса, или же пел те строфы, где требовался мужской голос - и тогда уже Карми подпевала ему, сплетая два голоса - густой гулкий Ашара и свой, чистый и ясный - в причудливый рисунок двухголосья на кэйвеский лад.
      И не удивительно, что девичий прозрачный голос, взлетевший к высокому небу, исторг у слушателей потоки искренних слез, хотя, Карми показалось, что и без песни плакала дама, которая сидела в повозке.
      Господин был доволен. Он дал золотой Ашару, а Карми дал серебряную монетку:
      - Купи себе сережки, певунья...
      И отряд уехал. Ашар долго смотрел ему вслед:
      - Скоро еще одна баллада появится в Горту.
      Карми, которая сидя на обочине шарила в своей котомке, подняла голову:
      - Что ты там разузнал, дед?
      - Не разузнал,- ответил Ашар.- Догадываюсь... Хорошо еще, если он с супругой разведется, а то ведь и повесить имеет право.
      - Бедняжка,- отозвалась Карми. Не то чтобы ей стало жалко уличенную в измене даму, просто она посочувствовала молодой женщине, всю свою жизнь обреченную прожить в одних и тех же четырех стенах, без развлечений и приятного общества. И чтобы изгнать это снисходительное чувство, она бойко запела песню о трех женах, на спор обманувших своих мужей.
      Ашар эту песню знал, но исполнял нечасто, только среди простонародья и только тогда, когда компания была уже изрядно подогрета выпивкой; петь же ее так, среди поля, да когда навстречу люди попадаются, Ашар считал предосудительным, и он зашикал на девушку.
      Она засмеялась, наслаждаясь его благочестивым испугом.
      - Это непристойно!- заявил Ашар.- Не позорь мои седины, Карми, а то подумают еще, что я с потаскушкой связался.
      Карми смеялась. Продолжать, однако, эту песню она не стала: а завела другую, о чудесах, совершенных святым Калви из Лорцо, и Ашар подхватил ее, и так они дошли до самого города Лорцо. Чем ближе к городским стенам, тем больше становилось у них попутчиков: во-первых, любопытно людям услышать какую-нибудь новую песню, а во-вторых, всем известно, что пение распугивает злых духов, так что так безопаснее. Кто из путников был побогаче, давал монетки в пол-уттаэри, тем же, кто был бедней, приходилось предлагать что-нибудь из еды, но Ашар от съестных припасов отказывался: не стоило являться в дом лорцоского цехового старшины с полной сумкой - хозяева ведь наверняка обидятся.
      В городские ворота Ашара впустили без уплаты пошлины; Ашар ткнул пальцем в девушку, заявил стражнику:
      - Это моя внучка,- и пошел спокойно вперед, ничуть не беспокоясь тем, задержат ее или нет.
      - Как звать тебя?- спросил стражник.
      - Карми,- ответила девушка, и стражник махнул ей: проходи. Будь она покрасивее, стражник задержал бы девушку подольше, но ее неприветливое пасмурное лицо не показалось ему привлекательным.
      Карми, придерживая хлотающую по бедру сумку, догнала Ашара, степенно здоровавшегося со знакомыми горожанами.
      - Куда мы идем?- спросила она.
      - Куда ты идешь - не знаю,- отозвался Ашар, мстя за нелюбовь Карми отвечать на вопросы.- А я иду к оружейнику Горахо.
      - Предлагаешь мне поискать кого другого в попутчики?резко спросила Карми.
      - Иди со мной, коли хочешь,- мирно ответил Ашар.- Девочка, да ведь я с тобой больше денег заработаю.
      - А я с этого что буду иметь?- хмуро спросила Карми.
      - Что тебе дадут, все твое,- великодушно пообещал Ашар.- Тебе ведь надо себе платье красивое купить, да ожерелий, бус каких-нибудь, да серьги. И шаль хорошую - а еще лучше две, чтоб из одной тюрбан сделать и голову твою стриженную скрыть.
      - Не твое дело,- процедила Карми.- Меня и эти тряпки устраивают.
      - Нам сюда,- объявил Ашар. Он вошел в оружейную лавку и попал в крепкие объятья пожилого оружейника. Старики, оба еще бодрые, похлопывали друг друга по плечам, а Карми скромно ожидала у порога.
      - А,- вспомнил наконец Ашар.- Эта девочка со мной. Пусть о ней позаботятся.
      - Родственница?- спросил Горахо.
      - Дальняя,- туманно отозвался Ашар.- Иди, иди, Карми.
      Девушка ушла со служанкой.
      - Внебрачная внучка?- с улыбкой спросил Горахо.
      - Что-то вроде,- рассмеялся Ашар.- Случайная попутчица. Девка злая, как лаангри, но песни поет на удивление хорошо. И песни-то какие знает! Меня за пояс заткнет.
      - Не верю,- отозвался Горохо.- Из каких она?
      - Не говорит,- ответил Ашар.- Думаю, из тех байстрючек, которых воспитывают по-благородному, да потом не по-благородному с ними обходятся. Злая она,- повторил Ашар.- И волосы стриженные. А на вопросы отвечать не хочет.
      - Она может вовлечь тебя в историю,- задумчиво сказал Горахо.
      - В похищении благородной девицы меня не обвинить,возразил Ашар.- А остальное мне не страшно.
      - А если она воровка?
      - Не думаю,- качнул головой Ашар.- Деньги ей, конечно, нужны, но пением она больше заработает. Голос у нее хороший, хоть и слабоват, песен она знает много, ты напрасно не веришь, да только подбор этих песен довольно странный.
      3
      Лорцоские горожане хорошо относились к Ашару, хорошо отнеслись и к певунье, которую он привел с собой. Горахова невестка подарила Карми шаль, и та, уступив настояниям щедрой женщины, украсила голову цветистым тюрбаном по северогортуской моде. Сорочку Карми все-таки пришлось купить себе новую, а юбку она тщательно выстирала да подлатала так, что она больше не выглядела нищенскими лохмотьями. В уступку лорцоским приличиям Карми купила черную кофту-карэхе и по-летнему коротенькими рукавами и большим вырезом на груди. Петь ей приходилось много, и ей много платили, не так щедро, конечно, как Ашару, но, поставь она себе целью сколотить приданное, при таких темпах у нее скоро бы отбоя не было от женихов из числа небогатых горожан.