Он тискает мою грудь, чего я тоже терпеть не могу, потому что это болезненно. Я начинаю терять терпение.

— Оставь меня, иначе я уйду домой. Ты нажимаешь слишком сильно!

— Я мужчина, и ты сводишь меня с ума!

Пустые отговорки, думаю я про себя и произношу вслух:

— Мужчина должен владеть собой! Ты слишком нетерпелив, я этого не выношу.

— Но ты в этом виновата! — Он зарывает голову в мои волосы. — Ты отнимаешь у меня разум! Такого со мной еще никогда не случалось. Никогда!

В восемнадцать я поверила бы этой чуши и тут же почувствовала себя виноватой. Но в сорок один я достаточно изучила мужчин и знаю, что свои неудачи в постели они всегда сваливают на женщин.

— Отпусти меня, — говорю я твердо, — и посмотри мне в лицо!

Он послушно поднимает голову. Его глаза налиты кровью и блестят. Плачет он, что ли? Очевидно, он вообще не имеет опыта в постели и, конечно, откажется это признать. У меня невольно вырывается глубокий вздох. Последняя надежда на приятную ночь улетучилась, но я не могу заставить себя бросить его одного в таком состоянии. Ладно, преподам ему бесплатный урок. Его будущая жена скажет мне спасибо.

— Нури, любовь только тогда прекрасна, когда все делают медленно и нежно. Ты меня понимаешь? У нас целая ночь впереди. Ты ничего не упустишь! Поцелуй меня, дорогой! И погладь немножко. Не так неистово! Ты опять мне делаешь больно! Слышишь? Медленно, я сказала. И нежно!

— Но я мужчина!

— Я это знаю, мой зайчик!

— Мужчины не нежные!

— У нас дома — нежные. Женщины гораздо больше любят ласковых мужчин, тебе это еще никто не говорил? Тогда запомни на будущее. И еще. Ни одной женщине не нравится, когда на нее так дико бросаются, что оставляют синяки. Неужели это так трудно понять?

Синяки он принимает.

— Пардон, дорогая! — Он встает, приносит кухонное полотенце и вытирает им мои ноги. Потом бросает его на кучу одежды на полу. — Я теперь сделаю все так, как ты хочешь! — кротко объявляет он и выжидающе смотрит на меня. — Только скажи, что я должен делать!

— Тогда помоги мне раздеться!

Нури с готовностью кивает и начинает с чулок. Медленно скатывает их в трубочку. Его золотая цепь раскачивается в разные стороны, черные волосы блестят в пламени свечи. Тяжелый запах духов бьет мне в нос.

— Теперь платье. А теперь белье.

Нури кивает и выполняет. Наконец мы оба обнажены.

— Готов, — объявляет он и смотрит на меня в ожидании следующей команды.

А я мысленно решаю дилемму.

Я не принимаю пилюль, потому что не выношу их. Спирали у меня тоже нет, мне бы и в голову не пришло вонзать в самую чувствительную часть моего тела кусок проволоки. Пенистые таблетки я тоже отвергаю, потому что химия, достаточно сильная, чтобы убить сперму, не может быть полезна для моего организма. Я же не сумасшедшая, чтобы вредить своему здоровью! На женщин и без того падает вся тяжесть с месячными, беременностью и родами, так что мужчины могут хотя бы предохраняться. Большинство это и делает, если их попросишь. Но как ни странно, даже в последней четверти двадцатого столетия миллионам здоровых женщин так трудно просить мужчину, что они охотнее годами глотают гормоны и дают себе вонзать проволоку в матку, а потом удивляются, откуда берутся болезни.

— Пожалуйста, не кончай в меня, сегодня опасно! — Эту фразу они просто не в силах произнести.

Но я-то могу. Я и другие вещи произнесу, чем окажу Нури неоценимую услугу. Женщины должны, наконец, научиться открывать рот в постели — иначе откуда мужчины догадаются, чего от них хотят? Да, в этом преимущество возраста. Женщина смелее высказывает все, что думает, и способствует увеличению числа хороших любовников. А это, мои дорогие, нам крайне необходимо!

— Готово! — смущенно повторяет Нури. — О чем ты все время думаешь? Я готов, и ты должна мне сказать, что делать дальше.

Он сидит передо мной, прямой как свеча, кусает губы и заставляет себя не смотреть на мою наготу. Он, правда, не бросается на меня, но и не целует, не гладит, не трогает, очевидно, это лишило бы его остатков самообладания. Странная ситуация! Если я хочу дождаться нежного взгляда, хоть какого-нибудь ласкового слова, чтобы, наконец, зажечься, я могу лежать здесь до скончания века.

— Ты можешь сказать, что мне теперь делать? — Голос Нури дрожит от нетерпения.

— Принеси мне рюмку водки! — Он молча повинуется, и я залпом ее выпиваю.

— Хорошо, побеспокойся о предохранении. Я не принимаю пилюли, а сегодня опасно!

— Что? Опасно! — в ужасе перебивает он. — Ты все-таки замужем, и твой муж знает, где ты?

— Да нет! Я могу забеременеть!

Это приводит его в восторг:

— Ах! Любовь моя! Ты напала на подходящего мужчину. Я сделаю тебе отличного ребенка!

— Но я не хочу ребенка!

— Ты не хочешь ребенка? — Он не может этого понять. — У тебя уже есть дети?

— Нет. Нет времени. Я должна работать, должна сама себя содержать. И скоро мне надо возвращаться в Канаду. У тебя есть презерватив?

Нури возмущенно трясет головой. Разумеется, у него нет. Чего я ждала? О Боже! Свою первую ночь любви в Париже я представляла себе не такой сложной.

— Ты можешь вынуть? — недоверчиво спрашиваю я.

— Скажи, что я должен делать? — Он кусает губы.

— Я же говорю. Ты должен вынуть. Ты знаешь, как это делать?

— Да! — Звучит не очень убедительно. — Я всегда вынимаю. Со всеми женщинами вынимаю!

— Ты не должен кончать в меня. Тебе надо сдерживаться как можно дольше. Если больше невтерпеж, ты должен вынуть. Обещаешь? Никакого оргазма во мне.

— Понял?

— Да! — Он по-прежнему не смотрит на меня, таращится на стену за моей головой и говорит как в трансе.

— Ты меня вообще слушаешь?

— Да! Я выну!

— Ну, хорошо.

Я пододвигаюсь на неудобном диване с продавленным матрасом, чтобы освободить ему место. Кто знает, может, у него действительно получится. К тому же после двух оргазмов давление снизу не такое сильное.

Оргазмы? Бог ты мой! Водка делает меня забывчивой. В своем теперешнем состоянии Нури опасен для меня. Самое время продолжить сексуальный ликбез.

— Дорогой, я сейчас скажу тебе что-то важное, ты должен запомнить. Когда опасно и у тебя дома нечем предохраняться, то можно заниматься любовью только один раз.

— Почему? — недоверчиво спрашивает Нури.

— Потому что твоя штучка вся в семени, и в тот момент, когда ты опять начнешь, все уже свершится.

Нури сидит как изваяние.

— Не бойся, — успокаиваю я его, — я знаю, что надо делать. Это очень просто. Слушай. Ты быстренько идешь в туалет, делаешь по-маленькому, чтобы все смылось. А потом моешь его, но тщательно! Это все. О’кей?

Нури смотрит на меня так, словно я говорю по-китайски.

Я целую его.

— Будь так любезен, сходи в туалет, сделай пи-пи, сколько сможешь, и помойся потом как следует с мылом!

— Но мне не надо в туалет! — возмущенно парирует Нури.

— Нет, надо. Пары капель достаточно. Ты должен заставить себя!

— Но я не могу, когда я так взволнован! — Как упрямый ребенок, он показывает на свою вертикально торчащую анатомию. — Можно сколько угодно мучиться, ничего не выйдет!

— Тогда ты должен одолеть его. Попробуй холодной водой.

— Что? — Он смотрит на меня как на сумасшедшую. Неужели я действительно хочу, чтобы он устроил своему священному фаллосу холодный душ? Я хочу!

— Ты должен попытаться, — неумолимо говорю я, — иначе мы не сможем быть вместе!

Он раздумывает секунду, видит, что я не шучу, и со вздохом натягивает рубашку. Потом вытаскивает пустую консервную банку, становится ко мне спиной возле кухонной ниши и замирает.

Минут через пять я слышу робкий плеск.

— Десять капель! — восторженно кричит Нури, швыряет банку в мусорное ведро и молниеносно раздевается. — Все в порядке, дорогая! — Потом он, как приказано, моется, вытирается свежим белым носовым платком и, сияя, спешит ко мне. — Я сделал все, что ты хотела. Что теперь?

Ну ладно. В Канаде, правда, не писают перед своей возлюбленной в консервные банки, но зловонный клозет был бы еще хуже. Хорошо, что он там не был. Все-таки в нем больше деликатности, чем мне показалось вначале. Славный мальчик. В награду (и чтобы удостовериться, что все в порядке) я поцелую его сейчас внизу. Он для этого достаточной аппетитный.

— Ляг ко мне, дорогой. Я сказала лечь, а не броситься. Нет, нет! Не на меня! Я не переношу, когда мужчина лежит на мне. Иди сюда, ложись рядом. И лежи спокойно. Абсолютно спокойно!

Я наклоняюсь к его члену. У спермы острый, почти алкогольный привкус, но на твердом, изогнутом мужском достоинстве Нури ничего подобного нет. Я пробую языком и ощущаю только вкус мыла. Хорошо. Ребенок чист и готов к употреблению. Но лизать больше нельзя, иначе сейчас будет новая катастрофа. Нури уже опять стонет и дрожит. Он явно на пути к новому оргазму. Я кусаю его в руку. Это действует. Он открывает глаза.

— Спокойно, дорогой. Ты должен владеть собой!

Он неожиданно всхлипывает.

— Я не могу. Я хочу, наконец, заниматься любовью! Я это не выдержу, я с ума сойду! — Крупные слезы катятся из его черных глаз, и мое сердце тут же наполняется жалостью.

— О’кей, о’кей! Хорошо. Иди ко мне. Ляг на бок и тесно прижмись к моей спине. Так, теперь обними меня. Чудесно!

Я просовываю руку между своих ног, беру его член и умело заправляю в себя. Должна признаться, что после месячного перерыва это приятно.

— О!.. О!.. — выдавливает Нури и начинает двигаться, как сумасшедший. Толчки становятся все быстрее и быстрее.

Меня охватывает паника. Так дело не пойдет. Еще одна секунда — и я забеременею. Ловким движением я поворачиваюсь, и он выскальзывает из меня. Преимущество этой позиции в том и состоит, что женщина — хозяйка положения. Это было на редкость своевременно.

— Что ты делаешь? — возмущенно орет Нури.

— Ты должен следить!

— Я слежу! — протестует он.

— Ты почти кончил.

— Неправда! Я следил!

— Это мы сейчас увидим, — говорю я, переворачиваюсь и подвергаю его новой проверке. — О’кей, ты прав, извини! Но не двигайся так быстро, иначе это сразу произойдет. Медленнее, дорогой, как только можешь. Чем дольше это длится, тем прекраснее.

Нури старается изо всех сил, и пару секунд дело кажется весьма утешительным. Его орудие хотя и маленькое, но благодаря своей изогнутости задевает мое самое чувствительное место. Действительно приятно. Но как только мне становится хорошо, я сжимаю внизу мускулы, это получается само собой, совершенно непроизвольно. Однако мои мышцы развиты чересчур хорошо для выносливости Нури. Только я почувствовала, что мои мускулы внизу сократились, как все происходит молниеносно. Нури сладострастно стонет, хватает мою грудь, начинает судорожно дергаться, и если это не оргазм, то я не Офелия!

Это самый настоящий оргазм, и состоялся он там, где не имел права состояться. У меня замирает сердце. Вот что получаешь, когда пренебрегаешь своей интуицией и непременно желаешь разыгрывать из себя учительницу.

Нури повержен в прах.

— Пардон! Извини, дорогая! Я не знаю, как это произошло. Я не нарочно. Честное слов, клянусь. Вообще-то я могу вечно. Несколько часов подряд! Знаешь что? Ты поедешь со мной в Тунис. Мы поженимся, и у нас будет много детей. Мы всегда будем вместе! — Он тесно прижимается ко мне, целует и гладит, так что я просто не могу больше сердиться на него.

К тому же дело обстоит так: действительно опасно было на прошлой неделе. Когда по-настоящему опасно, я не встречаюсь ни с кем, кроме постоянного друга, которому я полностью доверяю. Чужих я к себе не подпускаю, тут инстинкт самосохранения всегда срабатывает. Сегодня уже девятнадцатый день после месячных. Если повезет, ничего не случится!

— О’кей, радость моя! Итс оллрайт! — утешаю я Нури. Почему это я вдруг заговорила по-английски? Может, потому что мой последний друг был американцем и отличным любовником? И я страстно хотела бы, чтобы он очутился на месте Нури? Скорей всего.

— Я люблю тебя! — Нури гладит мою грудь. Потом встает, берет расческу, наматывает мои длинные локоны на руку и начинает расчесывать концы.

— Ты такая красивая! Я обожаю тебя! Мы поедем вместе в Тунис!

— Почему бы и нет! — Я слишком устала, чтобы вести долгие разговоры. — Ты не мог бы открыть окно? Здесь нечем дышать!

— Нельзя, — твердо говорит Нури, — там околачивается привратник. Он знает, что у меня гости, и я не хочу, чтобы он нас видел! Скажи, — говорит он с надеждой, — я еще должен следить?

— Нет, больше не надо!

Нури отбрасывает на пол расческу и так сжимает меня, что я почти задыхаюсь. Он обдает меня своим жарким дыханием и неистово целует в ухо.

— Дорогая, мой цветок, моя капустка, мой кролик! Сегодня наша свадьба! Мы неразделимы, Юсуф умирает от зависти. Я покажу тебе, на что я способен! Ты останешься у меня. И завтра тоже. Да-да-да! Мы проведем весь день в постели. А вечером я приглашаю тебя на ужин в ресторан. И в кино! Хочешь? Смотри-ка, я могу опять! — Он с гордостью демонстрирует готовность к новым победам.

На этот раз мне не приходится помогать ему рукой. Он сам находит путь, и игра начинается снова. Нури сдерживается изо всех сил, движется медленно и осторожно. Мне становится приятно, я чувствую, как сокращаются мои мышцы, и тут же Нури начинает безумные толчки, радостно вскрикивает и достигает вершины блаженства. На этот раз все длится две минуты!

Воздержусь от описания остатка ночи. Вышеупомянутая сцена повторялась до рассвета, с той единственной разницей, что интервалы между молниеносными набегами Нури становились все длиннее.

В пять утра, после шести «актов», мне окончательно это надоело. Я терпеливый человек, но всему есть предел. Нури как раз заснул, я осторожно встаю и беззвучно одеваюсь. Бросаю последний взгляд на красивое тело, в расслабленной позе лежащее на диване, на алые губы, длинные темные ресницы — такой аппетитный мужчина и так неудачно запрограммирован!

Задуваю почти догоревшую свечу. Адье, Нури. Счастья тебе в Тунисе.

На улице уже светлело и, если не ошибаюсь, в темном коридоре притаилась черная тень. Привратник? Действительно подслушивал у двери? Ну и пусть. Он меня не знает и никогда больше не увидит. Я глубоко вздыхаю. Воздух упоительно чист. Птицы уже щебечут. Неожиданно для самой себя я начинаю бежать и не могу остановиться. Улицы пустынны, я бегу в своих изысканных, шикарных туфельках, абсолютно не предназначенных для этого, по всему Монмартру, а потом проделываю бегом и весь длинный путь домой. Я — человек не спортивный, но бег действует на меня удивительно облегчающе. Все обманутые ожидания, все разочарования ночи уходят от меня. Обливаясь потом, с сердцем, готовым вот-вот выпрыгнуть из груди, вконец запыхавшаяся прибываю домой. Ноги болят до такой степени, что невозможно описать.

Из последних сил плетусь в салон и опускаюсь на мягкие диванные подушки. Спасена! Скидываю туфли, стаскиваю чулки, разумеется, спустившие петлю, и бросаю их на розовый ковер. Наконец, отдышавшись, иду босиком в душ и считаю синяки. Их пять, два на правой руке и три на бедрах. Ненавижу синяки!

Уныло становлюсь под душ. Почти тут же мне становится лучше. О, какое блаженство — теплая вода. И душистое мыло… А пушистые полотенца… А белый махровый халат с капюшоном, оставленный моим директором оперы, в который я сейчас заворачиваюсь с головы до ног.

А как упоителен роскошный туалет, выложенный розовым толстым ковром! Я обрызгиваю себя своими любимыми духами, закалываю рыжие локоны и расстилаю на полу белое толстое полотенце. Потом сажусь на него и начинаю ритуал, еще ни разу в жизни не подводивший меня. Когда меня что-то выводит из равновесия, либо я хочу основательно над чем-то поразмыслить, я делаю массаж ног.

Автор идеи — моя бразильская прабабка, и я рекомендую ее всем. Ничто так не расслабляет и не позволяет взглянуть на вещи в правильном свете, как продолжительный, приятный массаж ног.

Я применяю для этого душистую смесь из цветов гардении и кокосового масла (рецепт секретный, родом с Гаити) и не прекращаю, пока не чувствую приток крови и кожа не розовеет. Потом подпиливаю ногти, да-да, не жалею времени и подпиливаю ногти на ногах! Если нужно, покрываю их свежим красным лаком. Или розовым перламутровым. Или оранжевым, по настроению.

Когда ноги готовы и на них нет ни единого кусочка грубой, ороговевшей кожи, душевное равновесие обычно восстановлено, и все выводы сделаны.

Так же и на этот раз.

Никто не сможет мне доказать, что Нури и Юсуф и Бог знает еще сколько арабов по природе ущербны в сексуальном плане. Насколько я понимаю проблему, ребята прилежно тренировались испытывать как можно быстрее и как можно больше оргазмов. И это они называют потенцией!

Да, да! Думаю, так оно и есть.

Начинают они в период полового созревания, тайком, при помощи руки, а потом хвалятся перед друзьями своими достижениями, как сегодня Юсуф хвастался перед Нури.

Удивительно, но они сами из себя делают скорострелок. А почему? Потому что путают количество с качеством. Потому что воспитаны на культуре, где женщина — пустое место, а истинное — голубые интрижки. Как выразился кто-то на празднике Нури: «Женщина для дела, мальчик для развлечения, а кобель для удовольствия!» А если один мужчина имеет другого в зад, то, как подсказывает логика, дело не в том, как долго он может. Напротив, чем больше времени ему понадобится, тем обременительнее это для партнера.

И для многоженства это идеально! Скорострелка просто создан для этого. Две минуты — и готово! Еще две минуты — и оплодотворена другая. Еще — и зачат сын. Теперь я понимаю, откуда взялось выражение «демографический взрыв».

Да, мои дорогие, вот какие мысли посетили меня в седьмом часу утра в Париже, в роскошных апартаментах господина оперного директора. Меня вдруг осенило! Годами я ломала себе голову, почему во многих исламских странах женщины изуродованы в сексуальном плане, почему наложен запрет на маленький орган наслаждения между ног.

После ночи с Нури мне все ясно. Кто ничего не чувствует, не попросит большего. Он не докучает мужчинам-скорострелкам, не требует ласк и внимания. Две минуты — и все о’кей. Или тридцать секунд. Тот, кто покупает этих женщин, а они по-прежнему покупаются, получает товар, который не требует особого ухода.

Какое счастье, что я появилась на свет в Канаде, а не в какой-нибудь стране, где заправляют муллы! Еще никогда я не была так благодарна моим сорока трем западным любовникам, один мне дороже другого. Чего стоит только мой последний, Лесли Рабин, с которым я сдуру разругалась, потому что он не хотел, чтобы я ехала в Париж. Лесли, детка! Как только подумаю о тебе, слезы наворачиваются на глаза.

Мы занимались сексом целыми ночами, не спеша, терпеливо (и никогда спереди). Он всегда был безупречен. Часами целовались и гладили друг друга. О, Лес! Как мне не хватает тебя! Сейчас же иду в постель и буду ласкать сама себя. Правильное решение, ибо настолько обманутой в своих надеждах я еще не была никогда! Слава богу, матушка природа позаботилась о том, что оргазм можно получить и без посторонней помощи.

Да, мои дорогие, было бы ужасно, если в крайних случаях мы не могли бы помочь себе сами. Невыносимая мысль! Мы бы целиком были в чужих руках, еще более зависимые, чем сейчас. Вечно нервные, разочарованные, неудовлетворенные, раздраженные, всегда в поисках того, кто подарит минуты блаженства. Женщины вообще не могли бы высунуться одни на улицу, все действовали бы друг другу на нервы с вечным затаскиванием в постель, не говоря уж об изнасилованиях.

Укладываюсь голой в надушенную постель, с маленьким флакончиком масла авокадо в руке. Сначала поглажу себя слева, там наслаждение мягче и бархатистее. Справа оно резче и пронзительней. Вижу снежинки. Звезды. Белые орхидеи.

Это я тоже обнаружила лишь в сорок лет — что ощущения справа отличаются от тех, что слева. С годами становишься все изощреннее. Сексуальность возрастает. В конце я ласкаю себя сразу двумя пальцами. Тогда оргазм подобен взрыву. О чем мне мечтать? О последней ночи с Лесли? О его большом, красивом, выносливом фаллосе? Пытаюсь несколько секунд, но это мне не удается. Эту картину вытесняют другие видения. Гладкое, стройное мужское тело. Ухоженные руки с длинными, чувствительными пальцами. Романтическое озеро. Пахнет водой и розами. Домик для хранения лодок. Огромный трехэтажный белый торт с множеством горящих свечей. Шампанское рекой, роскошь, изобилие!

Никаких сомнений! Это мое тридцатилетие! День, с которого все началось. Ночь, когда проснулась моя сексуальность. Прекрасно, самое подходящее воспоминание, оно идеально уравновесит загубленное приключение на Монмартре.

Этот день рождения изменил все! Произошли невероятные вещи, которые казались мне невозможными. Те события имели такой резонанс, что я абсолютно переменилась как внутренне, так и внешне. Дело в том, что до того дня рождения я выглядела совсем иначе. Мужчину звали Тристрам. Это был подарок судьбы. Но это, мои дорогие, отдельная глава.

Итак, день рождения, когда мне исполнилось тридцать лет, изменил мою жизнь. Я провела его у своей тети Офелии, старшей сестры моей матери, сказочно разбогатевшей на ввозе в Канаду дорогого изысканного парижского шелкового белья. Ей принадлежит большой дом в Ванкувере, где она живет весь год, поскольку ее устраивает мягкий климат, и еще остров на большом озере севернее Торонто, где она проводит летние месяцы.

Остров — сущий рай. Там водятся дикие утки, лебеди, редкие певчие птицы, бабочки и растут огромные клены, из которых тетка добывает свой собственный непревзойденный сироп. Вступив на остров, словно попадаешь в двадцатые годы. Все здесь сооружено в ту эпоху: господская вилла, деревянный домик для хранения лодок, розариум, который уже дважды фотографировали для журнала «Сельская жизнь», настолько он необыкновенно красив. А еще вся мебель, лампы, вазы, ковры, картины, вплоть до посуды и шелкового постельного белья. Даже парусник — не подделка, не говоря уж о лодках с веслами. Новый только гидросамолет.

Детей у тетки нет, и она привязалась ко мне… К тому же моя мать — ее единственная сестра, братьев у них нет, а я единственный отпрыск в семье, которому суждено продолжить традицию Офелий.

Приехав тогда в конце августа на остров, чтобы отпраздновать свой день рождения, я была очень довольна сама собой. Стояло жаркое солнечное лето, я продала свое литературное кафе в Оттаве за кругленькую сумму, надежно вложила деньги (американский государственный заем под семь процентов!) и хотела начать что-то совершенно новое. Я еще не знала, что меня ожидают радио, телевидение, а потом и Голливуд, но уже предчувствовала волнующие времена. У меня на такие вещи есть особый нюх, и он меня еще никогда не подводил. Оттого я и смотрю с оптимизмом в будущее.

Внешность моя тогда была не слишком выдающейся. Я носила короткую стрижку и круглые никелевые очки, ибо была убеждена, что именно так и должна выглядеть молодая библиотекарша, владелица книжного магазина и литературного кафе. Я прятала свою великолепную фигуру под скучными глухими платьями, которые моя мать выискивала для меня, скрывала высокую, красивую грудь под белыми шелковыми блузками с воротничками шалькой и маскировала свою жизнерадостную попу под прямыми скромными плиссированными юбками.

Косметикой я не пользовалась, даже губной помады, и той у меня не было. Вся моя энергия уходила в работу, личная жизнь протекала спокойно и невыразительно. Правда, я жила с одним многообещающим молодым дипломатом, но находилась в той стадии, которая не предвещает ничего хорошего, и которую я про себя называю «вазелиновой».

Такое наступает, когда мужчина в постели уже нисколько не возбуждает меня. Когда, несмотря на его самые энергичные попытки, мои интимные места остаются абсолютно сухими и мне приходится обращаться к помощи вазелина, чтобы они заработали.

Я считаю, что большинство браков находятся в «вазелиновой» стадии (пусть даже мужчины часто этого не замечают). Очевидно, к этому привыкают. Для меня же это — начало конца. Как только потребление вазелина возрастает, мой интерес тут же падает, и вскоре появляется новый друг.

Ибо в друзьях недостатка не было. Уже тогда, хотя я выглядела как книжный червь и еще не догадывалась о своих сексуальных талантах, мужчин, однако, ко мне тянуло. Вероятно, они понимали меня лучше, чем я их, и их безошибочный инстинкт подсказывал им, что здесь скрыто сокровище.

К тому же, как ни странно это звучит, у меня было мало конкуренток. Канада до недавнего времени была крайне неэлегантной страной. Изысканных магазинов было мало, «от кутюр» была практически неизвестна, любое красивое, нестандартное платье нужно было выписывать из Парижа или Рима. Женщины и девушки преимущественно носили тренировочные штаны и синтетические свитера, либо джинсы и куртки.

Без стеснения они выходили из дома в бигуди, с жирным кремом на лице и совсем не были при этом лентяйками и неряхами. Нет! Они просто хотели вызвать у других зависть, поскольку это значило, что вечером они приглашены и готовятся к выходу. В своих никелевых очках, с короткими волосами и в незатейливом платьице со стоечкой я выделялась из общей толпы, моему «типу» даже пытались беззастенчиво подражать.

Еще в одном я превосходила других: у меня было самое очаровательное белье во всей Канаде, которым меня снабжала тетя Офелия. Я носила шелк, в то время как другие еще ходили в бумазейных трико до колена, так называемых «невообразимых», призванных отпугивать мужчин и повсеместно распространенных. Я носила кружева и рюши, открытые лифчики и вышитые сорочки, в то время как другие довольствовались плотным хлопком и втискивали свои груди в добропорядочные корсажи из кретона. Ибо в те времена в нашей стране производили именно такое белье, которое в Европе уже не носили с первой мировой войны. Неудивительно, что моя тетка нажила себе состояние со своими роскошными парижскими вещицами.

Я приехала на остров с переносным проигрывателем, красным транзисторным приемником, своей голубой почтовой бумагой, а также дорожной сумкой, до отказа набитой книгами, все без исключения — биографии знаменитых людей, которые я еще не читала.

Для своего для рождения я упаковала легкий хлопчатобумажный платье-костюм в сине-белую полоску, с прямой юбкой и свободно ниспадавшей верхней частью, скрадывавшей талию и грудь. Собственно говоря, мне он не слишком нравился, мне казалось, что я в нем похожа на медсестру. Но это был подарок моей дорогой мамочки, да и вполне достаточно для острова. Собирались лишь несколько отдаленных родственников и наши соседи по городу, все пожилые милые люди, перед которыми не стоило особенно наряжаться. Особо строгих правил в одежде на острове не надо было придерживаться: летом были разрешены купальники, шорты и бермуды. Строго возбранялось лишь появляться в купальнике в столовой. Вечером, впрочем, надо было надевать длинное платье, этому тетя Офелия придавала особое значение. На ужин в белой господской вилле можно было явиться только в длинном, даже если это была всего лишь милая цветная, с заложенными вручную складками, хлопчатобумажная юбочка до пола.

Я прилетела из Оттавы в Торонто, потом взяла такси до острова, и там меня уже ждал первый сюрприз. Подойдя к мосткам, я нигде не обнаружила гидросамолета. Не было видно и Джея, мажордома тети Офелии, который со своей женой круглый год живет на острове и присматривает за порядком. Джордан, двухметровый черный исполин, работавший шофером и садовником, тоже не показывался. Зато я увидела на большом расстоянии застывшую на воде в полном безветрии нашу старую красавицу-яхту.

Я безропотно уселась на свою сумку с книгами и принялась ждать. Наконец, часа через два, появился ветерок, надул паруса, и яхта подплыла ближе, но прошло еще немало времени, прежде чем я смогла разглядеть, кому пришла в голову сумасбродная идея встречать меня под парусами в эту тихую, ясную погоду. Джей? Джордан? Или сама тетя Офелия? Однако там сидел совершенно чужой мужчина. И по мере приближения он становился все более и более чужим. Кто бы это мог быть?

Я встала, подошла к мосткам, поймала ловко брошенный мне трос, пришвартовала яхту привычным движением и протянула ему свои вещи. Он подал мне руку.

— Я — Трис Тревор, — произнес он с благородным английским выговором, — мне непременно хотелось испробовать этот старый парусник. Мне очень жаль, что вам пришлось так долго ждать. Как я могу загладить свою вину?

Тристрам Харрисон Тревор прибыл прямо из Лондона. Он жил в фешенебельном районе Мейфэр, был маклером по торговле домами, в том же возрасте, что и я, и три года назад открыл собственное дело. С тех пор он только работал, ни разу не брал отпуска, зато заработал много денег. Он был знакомым знакомого одного из компаньонов моей тетушки, ему вдруг взбрело в голову познакомиться с Канадой, и каким-то образом он очутился здесь, в качестве гостя на острове.

Трис великолепно вписывался в эту элегантную, романтическую среду. Он был музыкален, интеллигентен, отлично играл на пианино и был непревзойденным рассказчиком. Скажу больше, это был стройный блондин, ростом метр девяносто, с мужественным орлиным носом и сине-зелеными глазами. Он намеревался пробыть на острове две недели. Я не имела абсолютно ничего против!

До моего дня рождения мы общались друг с другом как посторонние люди. Мы, правда, ходили вместе под парусом, играли в крикет, пили кофе на террасе, но никогда не оставались наедине. Дом был полон гостей, моя мать не отходила от меня ни на шаг, Джей и Джордан всегда были неподалеку, и хотя с каждым днем мы были все приятнее друг другу, у нас не было возможности сказать об этом. Мы лишь бросали друг на друга долгие выразительные взгляды, когда были уверены, что это остается незамеченным, да испытывали определенную неловкость, неожиданно столкнувшись в парке или дома. Трис не был бабником — ему это было не нужно. Он слишком хорошо выглядел, чтобы кому-нибудь навязываться. Он выжидал, и я тоже. И лишь когда я была абсолютно уверена, что он в меня влюбился, я сделала первый шаг. Да-да, его сделала я, а не он. Я пригласила его с собой купаться в одну затерянную бухточку, которой, кроме меня, никто не пользовался.