— Прости, Мэдди. — Трева усадила ее на ближайший гроб. — Вот, возьми салфетку. Я думала, ты его не любишь.

— Да, я его не любила, — всхлипнув, пробормотала Мэдди, чувствуя облегчение оттого, что наконец пролила слезы по супругу. — Но, как ни говори, этот сукин сын умер.

Трева села рядом и обняла ее.

— Мэдди, Брент спал с другими женщинами, избивал тебя и готовился ограбить. — Она потрепала Мэдди по плечу. — Соберись с силами. Брент хуже собаки, сбитой на шоссе. Даже сумки ему будет многовато. Давай похороним его в пластиковом пакете с фирменной эмблемой.

Мэдди обвела взглядом мрачное помещение и вновь едва не расплакалась.

— Трева, я не выдержу. Я не готова к похоронам.

— Пока ты приготовишься, мы с Хауи успеем разморозить и вычистить холодильник, — с сомнением произнесла Трева. — Ладно, давай покончим с этим.

— Э-э-э… Миссис Фарадей?

Мэдди и Трева, испуганно подпрыгнув, разом обернулись и увидели маленького человечка, который незаметно подобрался к ним сзади.

— Вы уже выбрали? Могу ли я… э-э-э… чем-нибудь помочь? — спросил он, многозначительно поглядывая на гроб, на котором сидели женщины.

Они поднялись на ноги, Мэдди посмотрела на Треву и перевела взгляд иа человечка.

— Ну, я не знаю.

— А я знаю, — заявила Трева. — Где тут у вас самый дешевый гроб?

После посещения цветочной лавки, церкви, похоронного зала и канцелярского магазина Трева высадила Мэдди у ее дома, и на крыльце появилась миссис Мартиндейл. Голосом, предвещавшим близкую истерику, она сообщила Мэдди, что ее ищут в полицейском управлении.

В полиции Мэдди поджидали Генри, Кей Эл и симпатичная женщина средних лет, которая представилась как Джейн Хенрис.

— Я помогу на первых порах, пока мистер Старджес не найдет кого-нибудь получше в Колумбусе, — оживленным тоном произнесла она. — Ну а если потребуется кого-то развести, можете смело доверить мне процесс от начала до конца.

Мэдди едва не бросилась ей на шею. Джейн Хенрис оказалась первым человеком, который, по-видимому, считал, что все будет хорошо. Потом Мэдди заметила жесткую складку у ее губ, блеск глаз и подумала, что вокруг Джейн Хенрис все бывает либо отлично, либо из рук вон плохо.

— Итак, Мэдди, — произнес Генри, когда присутствующие уселись. — Я хочу, чтобы ты знала: мы на твоей стороне. В городе тебя любят, и даже если тебе предъявят обвинение в суде, все отнесутся к тебе с пониманием.

— Все отнесутся с еще большим пониманием, если дело вообще не дойдет до суда, — вставила Джейн. Генри пропустил ее замечание мимо ушей.

— А теперь, если тебе есть что сказать мне, я готов выслушать и понять, — продолжал он.

— Ей нечего вам сказать, — отрезала Джейн. — Мы можем идти?

— Я должен добавить несколько слов, — сказал Генри. — И если вы намерены представлять интересы Мэдди, вам тоже будет нелишне послушать.

Джейн безмятежно улыбнулась, и Мэдди позволила себе расслабиться. Кей Эл прав: без адвоката не обойтись.

— Во-первых, у тебя был мотив, — произнес Генри, загибая пальцы. — По твоему собственному признанию, Брент изменял тебе; по свидетельству Хауи Бассета, он растрачивал имущество компании, четверть которой принадлежала тебе; и, наконец, по твоим же словам, Брент собирался отнять у тебя дочь.

— Судя по тому, что я слышала о Бренте Фарадее, — сказала Джейн, не обращаясь ни к кому в особенности, — мотив был у доброй половины жителей города.

— К тому же ты признала свою вину в разговоре с Джоном Уэбстером из банка, — продолжал Генри.

— Ничего подобного, — возразила Мэдди, вынужденная вступить в беседу.

— Согласно показаниям Уэбстера, ты предложила ему оставить тебя в одиночестве, когда открывала сейф, чтобы не скомпрометировать его.

Мэдди изумленно посмотрела на Генри:

— Что?

— Он утверждает, что, по твоим собственным словам, ты не желала втягивать его в преступление.

— Это была шутка, — ответила Мэдди, закрыв глаза.

— Никогда не шутите с банковскими служащими и полицейскими, — по-прежнему невозмутимо произнесла Джейн. — У них нет чувства юмора. Шериф, ваше последнее доказательство ничего не доказывает, и вы прекрасно об этом знаете.

— К тому же ты скрывала улики, — добавил Генри «Он нашел деньги». Мэдди попыталась придать лицу невинное выражение.

— Ты взяла в конторе мужа ящик и ничего не сказала мне о нем. Почему?

— Черт побери, — ответила Мэдди. — Я и забыла про это. Джейн велела мне собрать сведения о семейном бюджете, и мы с Тревой взяли ящик, но не смогли его открыть.

— Я действительно велела ей собрать все сведения, какие можно будет найти, — подтвердила Джейн. — Миссис Фарадей выполняла совет адвоката.

— Мне понадобится этот ящик, — сказал Генри. Мэдди кивнула. — Ну и, наконец, твое подозрительное поведение, — продолжал он. — Почему ты не сообщила об исчезновении мужа? Его убили в пятницу ночью, а нашли только в понедельник утром. Ты так и не заявила о пропаже. И еще свидетельство миссис Айвори Блэнкард…

— Кого? — переспросила Мэдди.

— Ты продала ей всю одежду супруга. Создается впечатление, будто ты знала, что он не вернется.

— Я надеялась, что он не вернется, — сказала Мэдди, и Джейн заерзала в кресле. — Я нашла авиабилеты в Рио и надеялась, что Брент уже смотал удочки. Генри, все, что вы говорите, лишено смысла. Вы утверждаете, что я застрелила мужа, который и без того собирался от меня уйти. Зачем, скажите на милость? И как я могла его застрелить? Для этого мне пришлось бы отвезти его в Пойнт и приставить пистолет к его виску, а он должен был спокойно сидеть в машине. Генри, между нами не было такого взаимного доверия.

— В таком случае перейдем к средствам убийства, — предложил Генри. — Как правило, средства занимают третье место после мотива и возможности. Брент так спокойно сидел в машине, потому что кто-то напичкал его неким веществом, которое коронер называет патентованным болеутолителем. По словам доктора Уолтона, тебе было предписано именно такое лекарство. Аптекарь из «Ревко» сообщил, что ты расспрашивала его о том, какое воздействие могут оказать семь таблеток. Коронер считает, что Брент принял дозу, эквивалентную семи таблеткам.

— Я расспрашивала аптекаря после того, как Брент проглотил таблетки, — ответила Мэдди. — Он проглотил их случайно. Я понимаю, мои слова звучат глупо, но это действительно так.

— Шериф… — начала Джейн, но Генри прервал ее, подняв руку.

— У тебя был мотив, возможность и средства для совершения убийства, но нет алиби. — Генри вздохнул, и его голос зазвучал серьезно и печально. — Мэдди, я помогу тебе добиться согласованного признания вины[5], и если дойдет до суда, мы постараемся устроить так, чтобы дело рассматривалось в Фрог-Пойнте. Здесь тебя любят, и всем известно, каким человеком был Брент. Фрог-Пойнт на твоей стороне.

— Все, хватит, — заявила Джейн, вскакивая из кресла и обращаясь к Мэдди. — До сих пор мне не доводилось выслушивать подобную чушь. У шерифа нет пистолета, стало быть, нет орудия преступления. Показания свидетелей, на которые он ссылается, недостаточно убедительны, чтобы сыграть решающую роль в суде, значит, нет и мотива. Наконец, шериф не может достоверно описать ваши действия в ту злополучную ночь, а значит, возможности совершить убийство у вас тоже не было. — Она повернулась к Генри и сказала: — Таким образом, шериф, все ваши измышления обращаются в пшик.

— Генри, я не делала этого, — взмолилась Мэдди.

— И к тому же она не делала этого, — подхватила Джейн. — Было очень приятно познакомиться с вами, джентльмены…

— Пожалуй, я не стану приглашать человека из Колумбуса, — сказал Кей Эл, выходя вслед за женщинами на стоянку. — Вы отлично справляетесь.

— Ничего подобного, — ответила Джейн и, повернувшись к Мэдди, добавила: — Наймите адвоката по уголовным делам, и побыстрее. Шериф собрал достаточно веские косвенные доказательства; стоит ему раздобыть прямые улики, и вы пропали. Он совсем неглуп, этот ваш шериф.

Прямые улики. Мэдди подумала о пистолете, лежащем в морозилке Тревы.

— Я не делала этого, — повторила она, но даже в ее собственных ушах эти слова прозвучали слишком безнадежно.

Весь следующий вечер Эм чувствовала усталость и мучительную ноющую боль. Ей было тесно и жарко в черном вельветовом платье, которое ее заставила надеть бабушка Хелен, сказав, что теперь везде кондиционированный воздух и все будет в порядке. Вокруг толпились люди; а вещи в похоронном зале казались чересчур массивными — портьеры, ковры, мебель и огромный закрытый ящик («Гроб», — шепнула Мэл; Трева тут, же дернула ее за руку и отвела в сторону). Эм хотелось закрыть глаза и ни о чем не думать. Все было мрачным и тяжеловесным, кроме изящных складных стульчиков, которые выглядели здесь совершенно неуместными. В помещении царили приглушенные цвета, звуки. Эм стояла, чувствуя себя деревянной куклой, и хотела лишь, чтобы все это побыстрее закончилось. Болела каждая клеточка ее тела, она плакала так долго, что едва не высохла от слез, но боль не отступала. Вчера она уснула, а когда проснулась, боль по-прежнему была с ней. Она еще не совсем очнулась, еще не пришла в себя, но уже знала, что беда — рядом, она сидит на краешке постели, словно злое чудище, словно тень, и не хочет уходить. Потом начались похороны ее папы, и он лежал в закрытом ящике, а Эм не могла даже взглянуть на него. Она не знала — хорошо это или плохо. Люди похлопывали ее по плечу, приговаривая: «Бедная крошка», — и Эм больше всего хотелось сесть и заплакать. Конечно, это не поможет; она три дня проливала слезы, которые подточили ее силы, но не облегчили мучений; и все же Эм продолжала плакать, потому что не могла делать ничего другого. Ничто не утешало ее, и казалось, что это будет продолжаться целую вечность.

Шею Эм свела судорога, и тут же к ней подошла бабушка Хелен.

— Мужайся, Эмили, — прошептала она, наклоняясь к внучке. Запах ее духов был таким сильным, что Эм затошнило. — Будь маленьким храбрым солдатом своего папы.

Эм хотела закатить глаза, но у нее не осталось сил. Другая бабушка, бабушка Марта, говорила ей, что во время похорон на нее будут смотреть люди, и ей следует помнить, что она — леди. Эм совсем не хотелось быть леди, но быть маленьким храбрым солдатом хотелось еще меньше. Когда папа был жив, он никогда не просил ее быть маленьким храбрым солдатом. Эм не могла даже представить, чтобы у него возникло такое желание; ну а теперь, когда он мертв, ему все равно, не так ли? Эм крепко стиснула зубы. Ей хотелось быть Эмили Фарадей, у которой есть папа и мама, пусть даже они ссорятся и не разговаривают друг с другом; но теперь этого не будет никогда.

И храбрым маленьким солдатом она тоже не станет. Как только бабушка Хелен отвернулась, Эм выскользнула из ее объятий и юркнула в толпу.

В конце коридора виднелся освещенный проем, оказавшийся выходом на крыльцо. До сих пор Эм не знала, что в домах скорби бывают задние крылечки. Но, вероятно, кроме нее, находились и другие люди, норовившие пораньше сбежать с похорон. Эм уселась на ступеньку.

Ей очень не хватало Фебы. И Мэл тоже. Подруга осталась в том жутком зале, стиснутая между своими папой и мамой — Мэл, у которой по-прежнему был отец, Мэл, которая только что смотрела на Эм покрасневшими глазами, вот-вот готовая пустить слезу, та самая Мэл, которая никогда не плакала. От всего этого у Эм еще сильнее разболелась голова, Эм пыталась не думать о папе и о том, что будет дальше с ней и с мамой.

Она терла пальцами глаза, когда на крыльце в черном костюме появился Кей Эл. Он присел на ступеньку, даже не взглянув, чистая ли она.

— Все в порядке? — спросил он.

— Нет, — ответила Эм. — Нет. У меня умер папа.

— Верно. Дурацкий вопрос, — признался Кей Эл.

Эм кивнула. Сегодня выдался один из тех дней, когда люди сплошь говорят одни глупости, потому что им не приходит на ум ничего стоящего. Она вздохнула и простила свою бабушку Хелен за ее дурацкие слова насчет храбрых маленьких солдат.

— Я лишь хотел узнать, не могу ли я чем-нибудь помочь, — сказал Кей Эл. — Знаю, твоего папу уже не вернуть, но не могу ли я сделать что-то, чтобы тебе стало легче?

— Нет, — ответила Эм. Кей Эл кивнул:

— Извини. Кажется, я опять задал неудачный вопрос. Ну ладно. Дело в том, что я хотел, чтобы ты знала…

Он умолк, Эм вскинула голову и посмотрела на него. Кей Эл хмурился, глядя куда-то мимо нее.

— Ума не приложу, как это сказать, — наконец произнес он. — В общем, я хочу, чтобы ты знала: если тебе потребуется моя помощь, я буду рядом. Мне придется уехать на две недели, но я буду приезжать на выходные, а потом вернусь сюда и останусь насовсем.

Эм тяжело вздохнула. «Вы не мой папа, никто не может быть моим папой, кроме моего папы», — хотела сказать она, но не решилась обидеть Кей Эла. К тому же она слишком устала, чтобы говорить.

— Я понимаю, что я не твой папа, — словно угадал ее мысли Кей Эл. — Я понимаю, какой это кошмар — знать, что он уже не вернется, и не стану говорить, будто бы я заменю тебе отца и тогда все станет хорошо.

Эм кивнула, чувствуя, как ее глаза опять наполняются слезами.

— Но я буду рядом. — Кей Эл наклонился, чтобы заглянуть ей в лицо. — Я останусь, чтобы защитить тебя. Навсегда. Можешь положиться на мое слово. Если я тебе не нужен — что ж, так тому и быть, но знай: я буду рядом.

Эм кивнула снова, пытаясь не заплакать.

— Договорились? — спросил Кей Эл. Эм еще раз кивнула, и Кей Эл сказал: — Если ты хочешь поплакать… если тебе хочется выплакать кому-нибудь свое горе, я рядом, и я не буду приставать к тебе с глупыми утешениями.

Эм кивнула опять и вдруг, неожиданно для самой себя, прильнула к нему и шмыгнула носом, обещая себе, что это в последний раз, что она прольет разве что пару крохотных слезинок, но они подступали откуда-то из глубины — не скупые капельки влаги, а тяжелые слезы размером с горошину, — и Эм прижалась лицом к груди Кей Эла, изливая все — свою тоску, свои страхи и печали. Это было таким облегчением, что она продолжала рыдать, не в силах остановиться, а Кей Эл легонько покачивал ее из стороны в сторону, не произнося ни слова.

Мэдди видела, как уходила Эм — на ее окаменевшем лице застыла такая боль, что оно казалось старческим. Потом ушел Кей Эл, и Мэдди едва не бросилась следом, но вовремя одумалась. Только этого не хватало — уйти с похорон втроем. Присутствующие не спускали с нее глаз; к тому же именно в этот момент началась церемония прощания с усопшим. Гости степенным шагом направлялись к Норману и Хелен и бормотали свои соболезнования, с алчным любопытством перехватывая ненавидящие взгляды, которые Хелен бросала на Мэдди. Мэдди стояла с самым безразличным видом, какой только допускали нынешние обстоятельства. Пускай себе таращится. В этот миг Мэдди всеми своими мыслями была с дочерью. Она даст Кей Элу несколько минут, чтобы тот попытался утешить Эм, ну а потом — похороны там или не похороны — она выйдет из зала, чтобы убедиться, что у девочки все в порядке.

— Ох уж эта женщина, — процедила миссис Мартиндейл десять минут спустя. — Устроила настоящий спектакль для одного актера.

— Хелен в своем репертуаре, — отозвалась Мэдди. — Ей обязательно нужно найти виноватого.

Мать вперила в нее возмущенный взгляд, и Мэдди прикусила язык. Она и без того уже провинилась, позволив внести в зал присланный кем-то маленький букетик из ирисов и маргариток. Букет был симпатичный, но к нему прилагалась карточка с буквой «Б», и когда к Мэдди подошла мать, на лице которой были написаны многочисленные вопросы, Мэдди сказала: «Должно быть, это прислала Бет. Поставь вместе с другими цветами». Мать, оскорбленная в лучших чувствах, спросила: «Ты сошла с ума? Отправить их в помойку», — но Мэдди ответила: «Нет. Этот букет прислали не нам, а Бренту. Похоже, Бет любила его больше всех нас, вместе взятых. Оставь ее цветы в покое». Мать недовольно заворчала, и тем не менее цветы Бет выглядывали сейчас из-за лилий и хризантем, освещенные лишь пылающим взглядом Хелен Фарадей.

Кристи тоже прислала цветы, подписав свою карточку аккуратным бисерным почерком, который не имел ни малейшего сходства с размашистыми округлыми буквами в записке от забеременевшей подруги Брента. Значит, кто бы ни носил его ребенка, это была не Кристи, поэтому Мэдди встретила ее со всей возможной любезностью. Войдя в зал, Кристи расплакалась, сказала: «Мне очень, очень жаль», — и уселась в одиночестве в дальнем уголке.

— Я и не подозревала, что они с Брентом были так близки, — заметила мать Мэдди.

— Брент был близок со многими людьми, — сказала Мэдди и, уловив пронзительный взгляд матери, добавила: — Все это просто ужасно, но нужно терпеть. Закончатся похороны, мы выпроводим соболезнующих, и тогда сможем отдохнуть.

— А где Эмили? — спросила мать, озабоченная отсутствием внучки.

— На улице, — ответила Мэдди. — С ней Кей Эл.

— Ну знаешь, Мэдлин! — Миссис Мартиндейл двинулась к выходу.

— Оставь их в покое. — Мэдди поймала мать за руку. Та вновь бросила на нее укоризненный взгляд, но когда полчаса спустя в зале появились Кей Эл и Эм, Мэдди увидела бледное и опухшее от слез, но спокойное и расслабленное лицо дочери. Она посмотрела в глаза Кей Элу, посылая ему молчаливую благодарность. В ответ Кей Эл медленно растянул губы в ободряющей улыбке, от которой Мэдди так захотелось подойти к нему поближе, что она едва не шагнула вперед. Мать пихнула ее локтем, и Мэдди заметила, как при виде шлюхи-невестки, флиртующей на похоронах, на лицо Хелен наползает грозовая туча.

«Уходи, Кей Эл», — подумала Мэдди, чувствуя себя так, словно ее обложили со всех сторон. Даже люди, сочувствовавшие ей, вызывали у нее раздражение. Она отвернулась от Кей Эла, высматривая Треву в поисках утешения и поддержки.

Трева сидела в кресле у дверей.

— Славные похороны, — сказала она, когда Мэдди подошла к ней. — Эта гарпия в черном шелке выглядит поистине трогательно.

— Брент был ее сыном, — заметила Мэдди. — Хелен понесла тяжелую утрату. Представь, что на месте Брента оказался бы Три.

— Нет уж, — отозвалась Трева. — Не хочу даже слышать об этом. Я бы не выдержала. — Трева зашарила по толпе глазами, отыскивая Три. Обнаружив сына, она с облегчением улыбнулась ему. Заметив улыбку матери, юноша направился к ним.

— Как вы себя чувствуете, тетя Мэдди? — чуть слышно спросил он. Мэдди посмотрела на него и нахмурилась.

— Какой странный у тебя голос, — сказала она.

— Мама велела мне говорить тихо, — объяснил Три — Сегодня я весь день шепчу, и от этого чувствую себя каким-то насекомым.

— Прекрати привлекать к себе внимание, — недовольно произнесла Трева. — А ну сядь. Ты торчишь над всеми, будто каланча.

Мэдди изумленно посмотрела на Три. Он вел себя вполне прилично, с чего бы Треве ворчать на него? Три, пожав плечами, опустился в кресло, и Трева положила руку ему на колено.

— Скоро мы уедем, — сказала она.

Три кивнул и наклонился вперед, вглядываясь в толпу.

— Мэл и Эм держатся вместе, — прошептал он, вытягиваясь еще больше. — По-моему, у них все нормально. Во всяком случае, Эм перестала плакать.

Мэдди посмотрела на девочек и вновь перевела взгляд на склоненную перед ней голову юноши. На его затылке торчал вихор, отчего Три казался много младше своего возраста.

— Быть может, ты… — заговорила Мэдди и осеклась. Только сейчас она заметила все разом — вихор на затылке, голос, форму низшей челюсти и высокий рост Три, обнаруживая в нем пугающе-знакомые черты. «Кажется, у Тревы и впрямь есть основания беспокоиться», — мелькнула в голове Мэдди неожиданная мысль.

— Тетя Мэдди… — шепнул Три. В тот же миг перед глазами Мэдди все поплыло; она перестала дышать и лишь глядела на сына Брента.

«Записку о беременности написала Трева». Трева, не Кристи. Трева. Двадцать лет назад. За эти годы почерк Тревы изменился, но ее тайна оставалась неизменной.

— Тетя Мэдди? — опять прошептал Три, и Мэдди с трудом проговорила:

— Быть может, ты выведешь девочек на свежий воздух? На улице прохладнее, чем в зале.

Юноша бросил на нее удивленный взгляд и отправился к своим сестрам. Итак, у Эм появился брат.

Трева лгала целых двадцать лет. Она спала с Брентом еще в школе и лгала Хауи, Мэдди, Три — всем подряд.

Мэдди вперила неподвижный взор в толпу, пытаясь разобраться в собственных мыслях. Как она могла не замечать этого двадцать лет? Три рос на ее глазах, она привыкла к его лицу, в котором было так много от Тревы, но в последнее время отчетливо проявилось сходство с Брентом. Три изрядно прибавил в росте лишь два-три года назад, но только сегодня Мэддц впервые увидела его в костюме, только сегодня заметила вихор, выбившийся из короткой стрижки, которую он, вероятно, сделал специально для похорон. Для похорон своего отца.

Только сегодня Мэдди узнала правду. «Лучше бы мне не знать, — мелькнуло у нее в голове. — Как жаль, что Трева не сумела скрыть свою ложь навсегда».

— Мэдди, ты хорошо себя чувствуешь? — спросила Трева.

— Нет, — ответила Мэдди, не глядя на нее, и пересела к своей матери, которая беседовала с Мэри Элис Уинтерборн.

Трева. У Мэдди никогда не было от нее секретов. Трева всю жизнь была ее лучшей подругой. И все это оказалось ложью.

— Как ты, Мэдди? В порядке? — спросила Мэри.

— Нет, — ответила Мэдди. — Только что я потеряла человека, которого очень любила. Теперь у меня никогда ничего не будет в порядке. — Посмотрев в лицо Мэри Элис, Мэдди увидела, как недоверие в ее глазах уступает место сочувствию.

— Мне очень жаль, Мэдди.

— Мне тоже, — отозвалась Мэдди и замкнулась в унылом молчании, а Мэри двинулась к Хелен.

— Так-то лучше, — сказала миссис Мартиндейл. — Именно так следует вести себя на похоронах.

Мэдди смотрела на цветы. Когда все это кончится, ей предстоит объясниться с Тревой. Мэдди не знала, что она скажет, но поговорить придется. Они уже никогда не будут друг для друга теми, кем были раньше. Уже сейчас все стало по-другому. Трева спала с Брентом, подарила жизнь его сыну и двадцать лет таила это от Мэдди. Все было ложью, и жизнь с Брентом, и все те слова, которые Мэдди говорила матери, чтобы не огорчать ее. Ложью оказалась и та причина, которая привела к ней Кей Эла, да и сама она оказалась совсем не тем человеком, которым себя считала. До сих пор она верила всей этой лжи и была счастлива. А теперь, когда она знает правду, уже ничто не имеет значения. Кроме Эм.

Мэдди сосредоточилась на этой мысли. Отныне она посвятит себя дочери, вновь начнет преподавать и заживет жизнью матери, спокойной и размеренной, полной забот о ребенке. Сколь бы ужасной ни казалась подобная перспектива, если ей удастся избежать тюрьмы, это будет лучшее, что она сможет сделать. Ей не нужна Трева, не нужен Кей Эл, вообще никто не нужен, кроме Эм. Во всяком случае, в такой жизни нет места предательству.

А единственной ложью, которую она когда-либо услышит, будет ее ложь перед самой собой.

Следующие две недели Мэдди занималась собиранием по кусочкам своей жизни и материнскими хлопотами. Эм пошла в школу, Эм воспитывала Фебу, Эм продолжала плакать, прежде чем уснуть… Эм превратилась в центр ее вселенной, и Мэдди до предела сократила телефонные разговоры с матерью — ее раздражали сплетни, в которых было так много бессмысленной лжи. Всякий раз ей не терпелось поскорее вновь вернуться к дочери. Поначалу миссис Мартиндейл разговаривала с Мэдди ледяным тоном, потом в ее голосе зазвучали примирительные нотки, потом она начала беспокоиться, но на всех трех этапах Мэдди решительно обрывала излияния матери, желая лишь, чтобы ее оставили в покое.

Приобретение школьной одежды оказалось куда более важной задачей, чем прежде. Мэдди прекрасно помнила те адовы муки, которые ей доставляла убежденность матери в том, что ее дочь должна ходить в туфлях с плоской подошвой и застежкой на ремешке, в то время как все остальные носят кеды. Мэдди с ее блестящей черной обувью занимала крайнее место в незыблемой иерархии, на другом конце которой находились люди вроде Кендэйс и Стэна в старомодных сандалиях из потрескавшейся кожи, а золотую середину представляла Трева, располагавшая целым гардеробом спортивной одежды, которую она украшала вышивкой и наклейками. Трева легко порхала по школьным коридорам, а Мэдди тащилась позади, с трудом переставляя ноги в туфлях для добропорядочных девочек. Решив, что у ее дочери все будет по-другому, Мэдди предпочла долгой болтовне с матерью обсуждение с Эм ее школьной экипировки.

На следующий день после похорон заявился Генри и поставил свою полицейскую машину напротив дома под бдительным взглядом Леоны.

— Я привез личные вещи Брента, — сообщил он, когда Мэдди открыла ему дверь.

— Мне они не нужны, — отрезала Мэдди.

— Здесь кое-какие ценности и куча денег, — сказал Генри, вздохнув. — И письмо. Прочти его.

Впустив Генри в дом, Мэдди ознакомилась со списком предметов, найденных у Брента: часы, обручальное колечко, кольцо с печаткой, бумажник и множество прочих вещей. Брент таскал с собой немалый груз, но это было неудивительно, если учесть, что он собирался покинуть город. Генри добавил, что у Брента была еще серая спортивная сумка с одеждой и что в сумке лежало письмо с маркой и адресом Мэдди.

— По-моему, он собирался бросить его в ящик перед самым отъездом, — сказал Генри, протягивая ей конверт. — Мы бы хотели, чтобы ты его прочла.

Конверт был распечатан.

— Уже начинаете вскрывать мои письма? — спросила Мэдди, вынимая из конверта листок, выдранный из фирменного блокнота строительной компании «Бассет и Фарадей». Мэдди прочла письмо, чувствуя, как ее все более охватывает ощущение нереальности происходящего.

«Милая Мэдди.

Пожалуйста, прочти это письмо до конца, и тогда ты поймешь, что я не бросаю тебя, просто я вынужден покинуть Фрог-Пойнт, чтобы не сойти с ума. Поэтому я забираю с собой Эм, и мы вдвоем будем ждать твоего приезда в Бразилию. Поверь, я знаю, что делаю.

Люди станут говорить, будто бы я украл деньги, но это неправда. Я оставляю компанию Хауи, стало быть, это честная сделка. Я продал Стэну четверть своих акций, и когда ты отпишешь Хауи свою долю, мы будем в полном расчете. Если кто-нибудь скажет, что я не люблю тебя, не верь. Тот случай с Глорией больше не повторялся, и если она скажет, что там было что-то еще, не слушай. Как только ты прилетишь на юг, все снова будет хорошо. Эм понравится в Бразилии; ты знаешь, как она любит перемены. Не теряй времени и сейчас же выставляй дом на продажу. Его купят быстро, и тогда ты сможешь заплатить за авиабилеты, а остальное привезешь с собой.

Нам уже давно следовало расстаться с Фрог-Пойнтом, и наконец мы это сделаем. Все будет хорошо.

С любовью, Брент».

— Эм терпеть не может перемен, — сказала Мэдди, закончив чтение. — О чем он думал?

— Как ты полагаешь, что он имел в виду, упоминая о случае с Глорией? — спросил Генри.

— Я думаю, Брент спал с ней, — ответила Мэдди, — но у меня нет доказательств. Это письмо кажется мне полной бессмыслицей. Что он хотел сказать, когда писал об украденных деньгах?

Генри замялся:

— Насколько нам известно, Брент взвинчивал цены на строящиеся дома, а разницу клал в карман. Сейчас Кей Эл и Хауи пытаются в этом разобраться. Судя по всему, он обманул Дотти Уайли на сорок тысяч.

— Те самые деньги, что лежали в сумке с клюшками?

— Трудно сказать. — Генри поднялся на ноги. — Создается впечатление, что Брент проделывал это в одиночку.

— Не может быть, — возразила Мэдди. — Бренту не хватало сообразительности даже для того, чтобы составить баланс семейного бюджета. Мне самой приходилось рассчитывать налоги. Хотела бы я знать, кто научил его мошенничать?

— Жадность — мощный стимул, — заметил Генри.

Когда он ушел, Мэдди подумала, что даже жадность не смогла бы научить Брента математике. Вероятно, у него был помощник. Спустившаяся сверху Эм спросила, зачем приезжал Генри, и Мэдди пришлось вернуться к своим бесконечным заботам по защите дочери от всего на свете.

Потом позвонила Трева. Первым делом она сообщила Мэдди, что ее мать хорошенько отчитала Хелен. Это произошло напротив банка, в самом центре города.

— Хелен говорит всем, что ты убила Брента, — с отвращением произнесла Трева. — Она молотит языком, не переставая.

— Вряд ли кто-нибудь относится к ее словам всерьез, — сказала Мэдди, не желая вдаваться в детали.

— Твоя мать воспринимает ее очень серьезно, — ответила Трева с явным удовлетворением в голосе. — Она притиснула Хелен к стене банка и сказала следующее: «До меня дошли очень неприятные известия о том, что ты распускаешь сплетни о моей Мэдлин, но я говорю всем, что это неправда, потому что она всегда вела себя, как подобает примерной христианке».

— У банка? — растерянно спросила Мэдди. — На Центральной улице?

— Это было славное зрелище, — продолжала Трева. — Хелен увяла, и тогда, по словам моей свекрови, твоя мать намекнула, что если Хелен не заткнется, она обнародует кое-какие подробности из жизни Брента. Ирма сказала, что это был первый случай на ее памяти, когда кому-то удалось поставить Хелен на место.

— Можно подумать, мне не хватает неприятностей, — отозвалась Мэдди. — А теперь еще мать устраивает потасовку на Центральной улице. Что скажут люди?

— По-моему, это замечательно, и Ирма тоже так считает, — сказала Трева. — Надеюсь, тебе стало лучше?

— Нет, — ответила Мэдди, желая побыстрее отделаться от Тревы. «Твоя дружба — ложь». — Мне пора к Эм. Она очень плоха.

— Да, понимаю, — неуверенно пробормотала Трева. — Послушай, у меня пустая морозилка, и если тебе мешают те кастрюли, я могла бы их забрать. Хочешь, я заеду?

— Нет, — повторила Мэдди. Было достаточно и того, что она уже избавилась от шести кастрюль и пистолета; к тому же ей совсем не хотелось встречаться с Тревой. — Спасибо, что позвонила, — сказала она и положила трубку, не дослушав.

После нескольких бесед, которые прерывались, едва начавшись, Трева сдалась и прекратила названивать. Мэдди почувствовала себя лучше. Она порвала письмо Тревы Бренту сразу после похорон, стремясь побыстрее забыть о нем, но воспоминания о предательстве не уходили. Разумеется, когда-нибудь Мэдди вновь станет разговаривать с Тревой, но не сейчас — позже, когда наконец сможет взглянуть ей в лицо, не крича при этом «как ты могла?» и прочих глупых слов, которые не доведут до добра.