- Все медициной недовольны... А ведь ваше счастье, что пенициллин открыли...
      - Это вы оставьте - насчет пенициллина. Все говорят: у вас рука искуснейшая, а как взглянете, так кровь затворяется.
      Борис Федорович сделал такой жест, будто отогнал назойливую муху, и присел на табурет возле третьей койки.
      - Как температура?
      - Возьмите, Борис Федорович. - Сестра протянула температурный листок.
      Борис Федорович встал:
      - Пятьдесят градусов?! Непостижимо! Чем же вы мерили?
      - Брала у биохимиков в лаборатории. На триста градусов термометр. Уж как они допытывались, зачем нам, в хирургическом, такой термометр понадобился! улыбнулась сестра.
      Борис Федорович ощупал тело больного, отдернул пальцы.
      - Тяжелый шок, до сих пор не пришел в себя. Да у него, я вижу, и анатомические расхождения. Вот эта мышца... бицепс... А вот эту, на груди, вы знаете, сестра? И я не знаю! Три года работал ассистентом на кафедре анатомии - и не знаю!
      - Отклонение от нормы? - робко спросила сестра.
      - Какие там отклонения! Новые, совершенно новые мышцы! Следовательно, и кость должна быть другой! А почему, сестра, не раздели его, почему не сняли этот шутовской балахон?
      - Снимали, разрезали, а он сразу восстановился. Мы еще раз разрезали, а он опять...
      - А почему я ничего не знаю об этом?
      - Вы, Борис Федорович, не поверили бы, накричали...
      Борис Федорович смутился.
      - Вот что, попросите сюда рентгенолога. Пусть поднимется... - Борис Федорович глубоко задумался.
      - Григорий Матвеевич пришел, - сказала минут через пять сестра. Она тяжело дышала: рентгеновский кабинет помещался этажом ниже.
      - Григорий Матвеевич, - обратился Борис Федорович к рентгенологу, посмотрите-ка. Обратите внимание на общую "архитектуру" организма... И откуда он - неизвестно... Пришел ли со дна моря, сошел ли с каких-нибудь неизведанных ледников, но ясно одно: эволюция пошла в этом случае по совсем другому пути, это совсем другое решение...
      Борис Федорович взял руку незнакомца, с минуту подержал ее, осторожно опустил.
      - Это не пульс, - сказал он, - какая-то вибрация. ударов нет... Но он жив, он борется. Как ему сейчас нужен покой, полный покой! А у нас как раз в части здания ремонт, и, кажется, надолго... И потом, Григорий Матвеевич, вот возьмите температурный листок... Что скажете? Невиданный случай нарушения интерорецепторной регуляции организма, невиданный...
      - Как, как? - переспросил Серафим Яковлевич. Он давно уже прислушивался к разговору.
      - Нарушение интерорецепторной терморегуляции организма, - рассеянно сказал Борис Федорович, - интерорецепторной...
      - Сплошное "р-р-ры" какое-то, - прошептал Серафим Яковлевич. - Должно быть... собачья болезнь?
      - Гораздо проще... У нормальных людей температура всех частей тела примерно одинакова. А здесь она и разная и, в среднем, очень высока... Ничего он не говорил, больной-то, а, сестра?
      - Нет, нет, Борис Федорович.
      Они помолчали.
      - Возьмем его вниз, - предложил Григорий Матвеевич. - Что вас будет интересовать в первую очередь?
      - Череп, в первую очередь - череп, потом попробуйте снять таз... Сестра, вызовите санитаров. Больного - в рентгеновский кабинет... Да, Григорий Матвеевич, перед нами другое решение... И, боюсь настаивать, не лучше ли...
      - А решил-то кто? Чье решение? - опять вмешался напряженно прислушивающийся Серафим Яковлевич. (Борис Федорович не ответил.) - Человека нужно от смерти спасать, - въедливо продолжал Серафим Яковлевич, - а не обсуждать божественные решения...
      - Так то человека, - откликнулся Борис Федорович, и в палате стало тихо-тихо.
      Замолк Серафим Яковлевич, замер у стены охотник.
      - Как?! Так что же вы его здесь держите? Как это можно человеков с нечеловеком в одной палате держать!..
      * * *
      В рентгеновском кабинете был сумрак. Санитары уложили Человека на твердый, покрытый линолеумом стол.
      - Легкий какой! - удивился один из них. - Прямо весу в нем нет!
      - Начнем, - сказал Григорий Матвеевич и щелкнул выключателем на пульте рентгеновского аппарата.
      Светящаяся в темноте стрелка поползла вверх, и сразу же вокруг одного из концов горизонтально расположенной рентгеновской трубки появился свет. Григорий Матвеевич увеличил напряжение, и по пластмассовому цилиндру трубки с треском поползли синие искры. Григорий Матвеевич выключил установку и включил свет.
      - Что-нибудь не в порядке? - спросил Борис Федорович.
      - Нет, нет, дело не в аппарате, - ответил Григорий Матвеевич. - Миша, протрите, пожалуйста, трубку спиртом. Не жалейте, не жалейте: Борис Федорович нам еще выпишет! - сказал он лаборанту.
      Трубка сохла минут пятнадцать. Борис Федорович подсел к столу и стал рассматривать рентгенограммы, накладывая их на ярко освещенное матовое стекло.
      Вот он, охотник, - сказал Борис Федорович, рассматривая одну из рентгенограмм. - Вы как раз ушли в отпуск, когда к нам его на самолете доставили.
      - Медведь, говорят? - спросил Григорий Матвеевич. - Да... Ружье осечку дало, медведь его и подмял. Снял скальп, а потом руку правую стал жевать. Пока жевал, наш-то левой рукой нож вынул и вспорол мишке брюхо снизу вверх. Убить убил, а вылезть из-под него не смог: сил не хватило... Двое суток пролежал под ним один в тайге, пока не нашли.
      - Рука как?
      - Кисть отняли. И челюсть дьявол мохнатый прихватил. Вот рентгенограмма, видите?
      - Отохотился... Ну, Борис Федорович, можно приступать.
      Григорий Матвеевич включил аппарат, и снова корона искр окружила трубку.
      - Миша, - сказал после некоторого раздумья Григорий Матвеевич, отнесем-ка больного в сторону. Аппарат сразу стал работать нормально. - Есть, - сказал Григорий Матвеевич. - Работает... Теперь больного на место.
      Миша и Борис Федорович поставили столик с Человеком на прежнее место. Григорий Матвеевич включил аппарат, и сразу же раздались частые хлопки разрядов, а внутри пульта управления включился аварийный звонок.
      - Рентгенограмму этого больного получить нельзя! - уверенно сказал Григорий Матвеевич, вытаскивая из-под головы Человека кассету с пленкой. Может быть, дело в его странной одежде, а может быть... - Он не договорил. (Человек медленно открыл глаза. В полутемном кабинете они светились двумя яркими зелеными огнями, далекими и загадочными.) - Э, нет, это в нем самом дело!
      - Но что же происходит с установкой? - спросил Борис Федорович.
      - Воздух становится электропроводящим, ионизируется, что ли, - в раздумье проговорил Григорий Матвеевич. - Боюсь, что ему не врач нужен, а хороший слесарь...
      Борис Федорович резко, повернулся и пошел к двери.
      - А как же спирт? - спросил Григорий Матвеевич. Борис Федорович не ответил.
      "ТАКОМУ ТАК И ГОВОРИТЬ!"
      Наконец наступил долгожданный день - день последнего экзамена. С утра настроение Коли было омрачено.
      - Тетя Фиса, - спросил он, проснувшись, - а где все-таки мой камень, что под кроватью лежал?
      - Какой? - ответила, гремя умывальником, Анфиса Тимофеевна. - Тот, красный?
      - Ну да, красный.
      - Вставай скорее, поздно уж! Ишь, разоспался! По воду бы сходил, а то все я да я.
      - Вы его взяли, да?
      - Ну взяла, подумаешь! Будто твой камень денег стоит! Я тебе другой такой найду.
      - Я из-за него, может, жизнью рисковал. Честное слово!
      - Да разве я нарочно? Понимаешь, Коля, я им бочку парила...
      - Бочку?
      - Ну да, чтобы рыбий запах перебить. Раскалила и бросила в воду. Потом, когда ты стал его искать, посмотрела я туда-сюда, а камня и след простыл. Наверно, рассыпался или тот, зеленоглазый, забросил его куда-нибудь.
      - Тетя Фиса, тетя Фиса, что вы наделали?!
      - А сейчас что я могу сделать?.. Я не думала...
      Так и окончился ничем этот разговор, который Коле пришлось вспомнить при самых невероятных обстоятельствах.
      Коля экзаменовался во второй подгруппе, с двенадцати часов дня. Экзамен был по химии - предмету, который в классе любили и знали. Все тревоги и опасения были связаны с ассистенткой, преподавательницей химии из другого класса, молодой, энергичной и решительной. Вопросы, которые она задавала, не были сложными, но в накаленной атмосфере экзамена они звучали, как выстрелы в пустой комнате.
      Вторая подгруппа, которой стало известно, что "молодая химичка режет", долго рассаживалась за сдвинутыми в угол лабораторными столами.
      - Ну, кто первый? - спросила "страшная" ассистентка. - Кто самый смелый?
      - Можно мне? - тихо спросил Коля. Он подошел к столу, на котором были разложены маленькие квадратики - билеты последнего экзамена.
      - Пустых билетов нет, - сказал второй ассистент, преподаватель физики, повторяя древнюю, как мир, остроту.
      Все заулыбались, а Коля, взглянув на билет с круглой школьной печатью, радостно сказал:
      - Двадцать второй!
      Этот билет Коля повторил последним и хорошо помнил его. Он вышел к доске и стал рисовать точки - ядра с бегущими вокруг них такими же точками электронами. Бойко ответил и на все другие вопросы, краем уха услышал: "Можно поставить "четыре", и вышел. Это сказала его учительница по химии, у которой Коля был "четверочником", правда твердым, но "четверочником".
      "Ну, "четыре" так "четыре", - подумал Коля. О медали не могло быть и речи: подводили другие предметы, в основном за девятый класс.
      Коля разыскал Виталия и вместе с ним вышел из школы. Под баскетбольным кольцом, раз за разом забрасывая мяч в кольцо, прыгал Борис Рыбаков - комсорг их класса. Они присоединились к игре, и не прошло двадцати минут, как экзамен стал далеким; кровь стучала в висках, все трое тяжело дышали. Утомившись, они отошли в сторонку и разлеглись на траве.
      - Ты куда пойдешь? - спросил Виталий Рыбакова.
      - Хочу в мореходное училище.
      - В Одессу?
      Рыбаков кивнул.
      - У него фамилия морская - Рыбаков, - лениво сказал Коля, глядя в небо и кусая травинку.
      - Туда, наверно, конкурс будет огромный, - вздохнул Рыбаков.
      - А если не пройдешь?
      - Не пройду - все равно не вернусь. Пойду во флот, год поплаваю кем угодно, опять рискну. А вы куда, ребята?
      Виталий не ответил. Коля сказал, по-прежнему глядя в небо:
      - В институт попробую. Мне вот жалко как-то... Учились вместе, дружили. Мы вот с Виталькой с первого класса вместе. Шутка ли, десять лет! А теперь расходимся...
      - Подумаешь, - сказал Виталий, - сегодня - со мной, завтра - с кем-нибудь другим... Друзья всегда будут. Ты это говоришь, потому что страшно одному идти в жизнь. А чего бояться? Конечно, не все будет гладко, но мы тоже не лыком шиты. Верно, Борька?
      Борис открыл было рот, чтобы ответить, но тут его позвали, и он, схватив мяч, убежал. . И тогда Коля сказал:
      - Виталий, дело есть... Идем ко мне.
      Они спустились в овраг, подошли к дому, Анфиса Тимофеевна в этот день не работала и с утра возилась у плиты, которую в свое время собрал Коля из обрезков железа, старой чугунной плиты и водосточных труб. Плита была похожа на катер с высокой трубой. Из трубы валил дым, сыпались искры.
      - Ну, Коля, - спросила Анфиса Тимофеевна, - как твои дела?
      - Наверно, "четыре", - ответил Коля.
      - Почему же "четыре"?
      - А я у нее никогда "пятерок" не получал. Как будто все ответил...
      - Ну, а ты, Виталий? Слыхала я, медаль получишь?
      - Нет, не получу, да мне она и не нужна, - ответил Виталий. - Я все равно в любой институт сдам.
      - Сдаст, - подтвердил Коля, и в его голосе, может быть, только любящее сердце Анфисы Тимофеевны уловило маленькую, совсем маленькую нотку зависти. Виталий сдаст, - продолжал Коля, - он умеет отвечать. Я тоже иногда как будто и знаю, а ответить не умею. Виталька напористый... Я тоже напористый, но по мне это как-то не видно.
      Ребята вошли в дом, а Анфиса Тимофеевна тяжело опустилась на скамейку у плиты. Все, о чем она мечтала, свершилось. Она, малограмотная женщина, поставила на ноги хорошего парня, и вот он, взрослый, о чем-то своем толкует с Виталием, которого она тоже знала мальчишкой. Она видела, что мешает им, но не обижалась на них; на сердце было как-то по-особенному спокойно. На мгновение мелькнуло: "А кто ты ему?.. Мать!" - уверенно ответила она сама себе.
      С Виталием Коля делился всем и всегда, а Виталий, несмотря на самые убедительные доказательства, говорил только "может быть"... И это его неверие удерживало Колю от рассказа о незнакомце. Может быть, Коля так и не открыл бы Виталию свою тайну, если бы тот не предложил ему принести на выпускной вечер свой магнитофон.
      - Мы здорово поем всем классом, вот ты и запишешь на память.
      Коля принес магнитофон, поставил его на стол, и они, поминутно отнимая друг у друга отвертку, стали его просматривать. Коля впаял вырванное Человеком сопротивление, поправил свернутую набок головку записи-воспроизведения и включил магнитофон. Динамик спокойно гудел, лента перематывалась, но записи не было слышно. Потом раздался уже знакомый Коле гудок паровоза.
      - Работает, - сказал Коля, протянув руку, чтобы выключить магнитофон.
      И вдруг в динамике возник какой-то странный звук. Коля насторожился. Из динамика понеслись то гневные, то радостные звуки. Кто-то говорил на незнакомом языке. Эта гортанная, свистящая речь ничем не напоминала русскую. Вскоре она оборвалась.
      Коля подождал, пока кончится пленка, потом перемотал ее и, заложив кусочком бумаги то место, с которого начиналась удивительная речь, поменял бобины местами. И снова непонятные звуки.
      - Ну, я пойду, - сказал Виталий. - Понимаю, секрет-Коля догнал Виталия у шоссе.
      - - Ты пойми, Виталька, тут такое дело... В общем, был у нас один человек. Очень странный, такой странный, что, может быть, он из другого мира...
      - Может быть, - сказал Виталий, и Коля, огорченно махнув рукой, побрел домой.
      - Тетя Фиса, - сказал он, - Человек-то наш говорил! Я его записал!
      - Да ведь ничего слышно не было!
      - А вот послушайте. - Коля включил магнитофон и прогнал пленку справа налево и слева направо. И тетя Фиса, наморщив лоб, уверенно сказала:,
      - Он... Такому так и говорить!
      ДМИТРИЙ ДМИТРИЕВИЧ МИХАНТЬЕВ
      Коля уложил магнитофон в спортивный чемоданчик, надел приготовленный Анфисой Тимофеевной новый полотняный костюм и отправился на станцию. Новый костюм несколько стеснял Колю; казалось, все смотрят и говорят: "Ишь, бездельник, вырядился! Это в будний-то. день!" Костюм был сшит к выпускному вечеру, но сегодня Анфиса Тимофеевна сама предложила его надеть.
      - К людям идешь, - сказала она.
      Приехав в город, Коля зашел в ближайшую телефонную будку и набрал номер, который ему дал Михантьев. Трубку тотчас же сняли. Коля услышал чрезвычайно приятный женский смех, потом тот же голос спросил:
      - Да-а?..
      - Это Ростиков с вами говорит, - крикнул Коля в трубку. - Мне товарища Михантьева позвать нужно. Можно Михантьева позвать?
      - Ах, Михантьева? Он, видите ли, в другом корпусе... А вам он очень нужен?
      - Он дал мне этот номер и сказал...
      - Михантьев дает этот номер всем. Всем!
      - Но как же тогда?..
      - Лучше всего приезжайте. Наш адрес вы знаете? Девятого Мая, семьдесят, вход с Малаховского.
      С особенным чувством вошел Коля в здание научно-исследовательского института, в котором работал Михантьев. Он ведь и сам мечтал стать физиком, научным работником.
      Здесь сыграли свою роль научно-фантастические романы, статьи в популярных журналах, рассказы школьных преподавателей. Сыграли свою роль и те изумительные творения науки и техники, которые со свистом и ревом проносились по утрам в его родном небе, бороздили дальние моря, раскалывали горы, меняли русла рек и производили массу другой интереснейшей и героической работы. Он жил возле станции, и каждая новинка железнодорожного транспорта вплеталась в его жизнь. Новый электровоз, синий, коренастый, без дыма и шума, огни электросварки, сиявшие на строящемся переходном мосту, ножовка с метровой ручкой для распиливания рельсов, имели не меньшее значение для Коли, чем фотографии замысловатых приборов, поднятых -со дна Ледовитого океана. И вот он в институте, и перед ним какая-то, вероятно, очень ученая женщина.
      - Я бы хотел видеть Михантьева, - робко сказал Коля, - Дмитрия Дмитриевича. Он мне велел позвонить... Вот... - Он достал из нагрудного кармана листок, который дал ему Михантьев.
      Наталья Степановна, секретарь-машинистка, мельком взглянула на листок.
      - Одну минутку...
      Она подняла трубку внутреннего телефона и сказала номер.
      - Дмитрий Дмитриевич? У меня сейчас сидит один юноша. Говорит, что вы его вызывали... Нет, нет, я с ним не беседовала. Семен Яковлевич? Семен Яковлевич болен... Да, симпатичный... Нет, не влюбилась, он еще маленький...
      - Дмитрий Дмитриевич сейчас придет, - сказала Наталья Степановна, вешая трубку, - посидите немного. - Она выдвинула ящик стола и погрузилась в чтение какой-то книги.
      Дверь широко распахнулась, и вошел Дмитрий Дмитриевич. Тогда, в лесу, Коля не успел рассмотреть его и, пожалуй, не узнал бы, встретившись с ним на улице. Худой, носатый, стремительный, он сразу понравился Коле.
      - А, Николай Ростиков? Отмечай пропуск, и пойдем потолкуем.
      Они прошли по коридору и оказались в небольшой пустой комнате. Сбоку была дверь в лабораторию. Через узенькую щель Коля успел заметить какой-то причудливо изогнутый прибор, выкрашенный в серо-голубую краску. Слышалось какое-то журчание, запах горящего металла.
      - Что там? - спросил Коля.
      - Там? Лаборатория... А что, интересно?
      - Очень...
      - Как-нибудь в другой раз покажу. Ну?.. Принес? Показывай свой метеорит.
      - Откуда вы знаете?.. Я потерял его, то есть я точно не могу сказать, что это был метеорит... Я нашел камень...
      Волнуясь и путаясь в ворохе воспоминаний, Коля рассказал все. Дмитрий Дмитриевич долго молчал, затем сказал негромко:
      - Не верить не хочу. Мне приятно тебе верить...Действительно, меня тебе обманывать нечего, незачем; Ведь так? Но мне кажется, что сейчас нужно отделить твою находку там, в лесу, от появления этого твоего незнакомца. Камень, пропавший камень! Что с ним, где он? Исчез, растворился в бочке, рассыпался? Ведь его я и искал... Яму, воронку твою, придется осмотреть с величайшей тщательностью. Может быть, сохранились осколки...
      - Я виноват...
      - В крайнем случае мы соберем землю перед твоим домом, там, где опрокинулась бочка, и, я думаю, сумеем отделить "небесное" от "земного". Это не просто, но можно. Давай свой адрес, я подъеду к тебе и...
      - А незнакомец? Разве он вас не интересует?
      - С Человеком твоим сложнее... Я не биофизик и, сказать по правде, не очень... А, Коля?
      - Не верите?..
      - Ты говоришь, что он горячий? А температуру измерял?
      - Нет, но стоило только прикоснуться к нему...
      - Этого мало! Если ты настаиваешь, я его, конечно, поищу, но найти его будет, пожалуй, трудновато: не говорит, не слышит и вдобавок горячий...
      - Он говорит! Я, кажется, записал его на пленку.
      - Записал? Но ты же мне сам...
      - А все-таки записал, только не пойму, как это получилось. Я записывал его, и ничего не было слышно. А вчера вот включил, и там оказалась запись, Я принес ее. - Коля поставил магнитофон на стол.
      - Это твой магнитофон? Сам сделал?
      - Сам...
      Коля включил магнитофон, и, когда грохочущая речь незнакомца наполнила комнату, дверь, ведущая в лабораторию, приоткрылась и показалась чья-то поцарапанная, с припухшими глазами физиономия.
      - Иди сюда, Глеб, - позвал Дмитрий Дмитриевич. - Это по твоей части... Вот познакомься, Коля. Глеб также любитель звукозаписи, только с танцевально-музыкальным уклоном. - Дмитрий Дмитриевич усмехнулся.
      Глеб прослушал запись и сказал:
      - Так это же задом наперед!
      - Да? Вы так думаете? Пожалуйста! - Коля поменял бобины местами и опять включил магнитофон.
      - Ну-ка, дай мне, - попросил Глеб. Он отключил мотор и стал прокручивать бобину рукой, но звуки были по-прежнему неразборчивы.
      - Чудеса! - сказал Глеб и бросился назад в лабораторию, где неожиданно замолкло жужжание какого-то прибора.
      Михантьев посмотрел ему вслед и проговорил:
      - Только в одном случае возможен этот эффект... Скажи, Коля, ты записывал при обычной скорости?
      - Да, и ничего не получилось. Губами он все время двигал, все время... Потом я поставил на перемотку, а он поломал магнитофон, а когда пришел Виталий - это мой друг...
      - Постой, постой, а какая у тебя в магнитофоне скорость перемотки?
      - Два метра в секунду, но Виталий...
      - Не перебивай! А воспроизводишь при какой скорости?
      - Двадцать сантиметров в секунду, приблизительно.
      - Так... Теперь слушай внимательно. Скажи, при перемотке могла быть включена кнопка записи? Твоя конструкция это допускает?
      - У меня она все время включена. Я ведь перед записью все равно стираю.
      - Знаешь, что ты записал? Ты записал ультразвук! Теперь все понятно! Я так, на слух, оцениваю самые низкие частоты в этих звуках, примерно, в тысячу колебаний в секунду, в тысячу герц... Не меньше. Но это при нормальной скорости воспроизведения. Следовательно, в его речи были частоты в десять раз больше. Странно, что ты его не слышал... Хотя бы свист?
      Коля задумался.
      - Был какой-то едва слышный писк, теперь я припоминаю... Мне только казалось, что это у меня в ушах звенит, я даже изобразить не могу, такой он был слабый и тонкий.
      - Вот этот "писк" ты сейчас и слышишь. Не понимаешь? Ведь, когда тормозишь патефонную пластинку, все звуки становятся ниже.
      - Да, да, я знаю! Поет певица, а если затормозить, то получится мужской голос...
      - Правильно... Говорит твой Человек, только говорит ультразвуками, как это ни странно, и если только это все не фокус. А, Коля?..
      - Что вы? Разве я обманщик какой? Я сам не понимал, почему записалась его речь... Но кто же он? Кто этот Человек?
      - Еще один вопрос... Какие у тебя емкости между каскадами усилителя?
      - Я их подбирал, взял даже меньше, чем нужно было по схеме. Разве легко найти подходящий конденсатор...
      - Удачно подобрал. Ну ладно... Я займусь твоим Человеком. И если он жив, то...
      - Он жив?! Он такой... такой на всех не похожий! Неужели вы думаете, вы думаете, что он...
      - Будем надеяться... Ну, пошли.
      В автобусе Дмитрий Дмитриевич спросил:
      - Тебе от отца не влетит, если к обеду опоздаешь?
      - У меня нет отца.
      - Ас кем же ты живешь?
      - У меня мачеха, но она хорошо, очень хорошо ко мне относится. Вот, костюм сшила... И вообще любит меня. Когда отец еще с нами жил, пил он сильно, а потом куда-то пропал. Письмо было одно, из Астрахани, а сейчас уже давно ничего нет... У нас дом в низине, коза есть, и лягушек видимо-невидимо...
      Они подошли к огромному, с полквартала, зданию; прошли через двор к внутреннему корпусу и поднялись по темной лестнице на третий этаж.
      Дмитрий Дмитриевич открыл английский замок, пропустил вперед Колю.
      В кабинете Дмитрия Дмитриевича был беспорядок. На столе, возле телефона, лежал на боку осциллограф. Снятый с него корпус валялся в стороне и уже успел наполниться книгами и мотками проводов... Дмитрии Дмитриевич отыскал телефонную книгу и стал набирать номер за номером.
      - К вам не привозили больного, чрезвычайно горячего, в такой странной круглоносой обуви?.. Нет, нет, вас никто не дурачит. Я серьезно... Черт! Не хотят даже разговаривать!.. Простите, - звонил он в другую клинику, простите, человек с зелеными глазами, человек без зрачков к вам не поступал?
      - Повесьте, пожалуйста, трубочку! - услышал Коля громкий ответ.
      - Я рассчитываю на то, - сказал Дмитрий Дмитриевич, просматривая телефонную книгу, - что если в клинику поступил такой странный человек, то вся клиника должна об этом знать.
      - Как фамилия, имя, отчество больного? Возраст? Кем приходитесь больному? - слышал Дмитрий Дмитриевич в ответ.
      Он не мог ответить на эти вопросы, и в трубке слышались торопливые сигналы отбоя. Наконец, когда список клиник почти истощился,, ему ответили:
      - Несчастный случай на железной дороге?.. Да, у нас...
      - Нашли? - спросил Коля.
      Дмитрий Дмитриевич кивнул.
      - Просили не класть трубку, сейчас подойдет хирург, - шепотом сказал он.
      - Нужно иметь нормальных родственников, а не печку? - послышалось в трубке. - Кто интересуется больным? Его знакомый? Приходите в клинику, спросите заведующего отделением Бориса Федоровича.
      "Борис Федорович", - записал Дмитрий Дмитриевич на полях телефонной книги.
      - Так, незнакомец твой жив, Коля, и вообще существует...
      "НАДЕЕМСЯ, НАДЕЕМСЯ..."
      Борис Федорович пользовался заслуженной врачебной славой. В свое время ему посчастливилось в выборе темы для диссертации, его научным руководителем долгие годы был один из виднейших наших хирургов, и двадцати восьми лет Борис Федорович стал доктором наук.
      Все считали его незаурядным, а некоторые даже талантливым хирургом, но до сих пор ему нравилось вспоминать о том, что когда-то, в школе, он прекрасно успевал по математике. "Мне следовало бы стать инженером, - думал он, - я строил бы мосты-гиганты, глубочайшие шахты, длиннейшие туннели... Это мое истинное призвание". С каждым годом хирургия все меньше нравилась ему. Он пытался - и не без успеха - освежить свою область привлечением физических и химических методов исследования. Он ломал трубчатые кости на ударных копрах кафедры сопротивления материалов строительного института, фотографировал и описывал осколки;
      сдавливал черепа в гидравлическом прессе; замерял биотоки в открытых ранах; изучал модель головки бедренной кости, сделанной из органического стекла, в поляризованном свете. Его работы были опубликованы, обсуждены на научных сессиях, некоторые легли в основу диссертаций его учеников, но не было шумных поздравлений, фотографий в газетах, всемирно известных премий, не было "настоящей" славы...
      - Хирургия себя изжила, - с горечью говорил Борис Федорович, - косная, консервативная специальность. Нужно искать, нужно открыть что-нибудь необыкновенное!..
      Но время шло, а заветное открытие не приходило. Где-то рядом, казалось ему, пробивался родничок в какой-нибудь, пока далекой от медицины, области знаний... Увидеть, испытать, внедрить!
      И вот в его палате появился этот необыкновенный больной. Надо было что-то предпринять, и немедленно, как можно скорее! Но что именно? Надежды, которые появились у Бориса Федоровича в связи с телефонным звонком и визитом кандидата наук Михантьева, не оправдались. Выяснилось, что ни Михантьев, ни сопровождавший его мальчишка ничего толком не знают. Борис Федорович выслушал сбивчивый рассказ о какой-то бочке, об ультразвуковой речи и выпроводил посетителей, так и не допустив их к больному. Это было в субботу вечером.
      В воскресенье Борис Федорович отправился со своим сыном Алешей в политехнический музей. Алеша заболел "атомной болезнью" в острой форме. Он приставал к отцу, заставляя его рыться в специальной литературе, замучил своего преподавателя по физике вопросами, не укладывающимися в программу. "Об этом тебе подробно расскажут в десятом классе, - уговаривал его преподаватель, - подожди немного, все узнаешь". В музей Алеша приходил уже несколько раз: ему нужно было сфотографировать макет атомной станции, но ему не позволяли, так как для этого нужно было какое-то специальное разрешение. За помощью Алеша обратился к отцу, предварительно обрисовав ему всю важность вопроса применения и использования атомной энергии в мирных целях.
      - Ты постоишь возле меня, а когда кто-нибудь из служащих войдет, ты крикнешь: "Атас!" Я тебе покажу, кого нужно бояться.
      - Атас? - переспросил Борис Федорович. - Странное слово.
      - Да, атас. В твое время кричали: "Шухер!"
      Борис Федорович сдвинул брови, но тут же вспомнил: действительно, когда-то в юности он использовал что-то в этом роде, и дал согласие.
      - Атас так атас, - сказал он.
      Они поднялись на третий этаж музея, где в зале энергетики стоял макет атомной электростанции. Макет был выполнен учениками свердловской средней школы.
      - И это нельзя снимать? - удивился Борис Федорович. - Да это же тема для "Вечерки"!
      - Тихо, на нас смотрят, - прошептал Алеша. Внимание Бориса Федоровича привлекла модель паровоза. Проходившая мимо экскурсия оттеснила его, но он успел рассмотреть, что экскурсовод поворачивал какой-то кран за паровозом и паровоз начинал резво вращать колесами и через равные интервалы давал лихой милицейский свисток.
      Когда экскурсанты прошли, Борис Федорович тоже открыл краник, но тут из своего уголка выбежал консультант и сказал, что "это возмутительно".
      - Простите, но пар...
      - Здесь нет никакого пара! Здесь сжатый воздух! И консультант, полузакрыв глаза, немедленно влез в такие технические дебри, что Борис Федорович с опаской отошел от него и поискал глазами Алешу. Но Алеши не было видно.
      Борис Федорович прошел в соседний зал, где одновременно журчали голоса трех экскурсоводов, но Алеши не было и там.
      - Вы моего мальчика не видели? - спросил Борис Федорович у консультанта.
      - Того, что фотографировал макет? - обиженно сказал консультант. - Я все видел... Ваш мальчик... ваш мальчик там! На лекции! - Он указал на черный занавес, закрывавший вход, к которому вела широкая деревянная лестница.
      Борис Федорович поднялся по лестнице и хотел было отдернуть занавес, но консультант его не пустил.
      - Туда нельзя! Там лекция, лекция по ультразвуку! Вы, по-видимому, не следите за нашими афишами...
      - По ультразвуку? - заинтересовался Борис Федорович; он неожиданно вспомнил разговор с недавними посетителями. - А кто читает?
      - Профессор Кучерявый, Евгений Леонович! Нет-нет, вы не следите за нашими афишами.