Если бы ... вел дневник - Если бы Шуман вел дневник

Да укрепит его в этом высший гений, к чему есть все предпосылки, ибо в нем есть и другой гений – гений скромности. Его сотоварищи приветствуют его первые шаги в мире, где его ожидают, быть может, страдания, а может быть, и лавры, и пальмы. Мы приветствуем его, как сильного борца. Во все времена существует тайный союз родственных душ. Вы, связанные друг с другом, теснее сомкните круг, чтобы правда искусства, распространяя повсюду радость и благодать, сверкала все ярче и ярче».
      Двадцать два года прошло с тех пор, как Роберт Шуман, предвосхитив других, впервые взялся за перо, чтобы представить миру гений Фредерика Шопена. Теперь, после почти десятилетнего перерыва, Шуман вновь выступает перед публикой со статьей, отважным жестом призывая увидеть на небе немецкой музыки орла, спускающегося с Альп, чье имя – Иоганнес Брамс.
      Даже слова, образы, сравнения в этой статье – старые, Жан-полевских времен, звучащие как воспоминания о прекрасной юности.
      Всегда имеется нечто, служащее точкой в конце творческого пути, нечто, завершающее его. Шуман начал свой путь композитора тем, что открыл Шопена, и завершил его открытием Брамса. Но эта статья вместе с тем и подводит итоги, особенно в заключительной своей части. Она указывает на глубокое родство между музыкой Брамса и Шумана, и хотя статья предназначалась для всех, Брамс должен был понять, что высказанные в ней мысли были обращенным к нему духовным завещанием Шумана.
      Среди великих художников мало было таких, кто столь точно знал бы, какое место занимает он среди современников и в истории.

Конец
(1854 – 1856)

       Первый месяц 1854 года,за исключением короткой поездки в Ганновер, Шуман провел в совершенной изоляции от внешнего мира. Начиная с рождества он не пишет музыки, а работает над книгой, которую предполагал назвать «Сад поэтов». Книга должна была состоять из тщательно подобранных – в стихах и в прозе – высказываний великих писателей о музыке.
      Еще 6 февраляпишет он о своем замысле Иоахиму:

      «Дюссельдорф, 6 февр. 54.
      Дорогой Иоахим,
      уже восемь дней, как мы уехали, но еще ни слова не написали ни Вам, ни Вашим товарищам! Но я часто писал Вам симпатическими чернилами: и среди этих строк есть тайное письмо, которое позднее проступит на поверхность.
      И Вы снились мне, милый Иоахим: мы были три дня вместе, и Вы держали в руке перья цапли, из которых текло шампанское, – как прозаично! Но и как верно!…
      Все это время я постоянно работал в моем саду. Он становится все более прекрасным. Чтобы в нем нельзя было заблудиться, я тут и там расставил дорожные указатели – то есть разъясняющий текст. Теперь я ушел в самое далекое прошлое, к Гомеру и в Грецию. У Платона я нашел в особенности прелестные места. Музыка теперь молчит, во всяком случае, внешне. Как обстоят дела у Вас?… Сигары пришлись мне очень по вкусу. Они, видимо, брамсовской хватки, и как это свойственно ему, очень тяжелы, но прекрасны на вкус! Я вижу сейчас, как Вы улыбаетесь этому.
      На этом хочу закончить. Уже смеркается. Напишите мне поскорее – словами и звуками!»

       17 февраляпроявился первый решительный симптом психического заболевания. Ночью Шуман проснулся и попросил света, чтоб он мог записать тему, которую, как он заявил изумленным членам семьи, он сейчас получил готовой от ангела.
      Печальное известие быстро распространилось по городу, и друзья спешат к Кларе, чтоб помочь ей, сменяя ее в присмотре за больным. Шуман не лежал в постели и даже иногда покидал свою комнату, и те, кто навещал его в хорошие часы, уходили с убеждением, что весть о его болезни лишь пустой вымысел. Так, Рупперт Беккер, концертмейстер дюссельдорфского оркестра, навестивший Шумана 24 февраля,записал в своем дневнике: «24 февраля. Я посетил его после обеда, и госпожа Шуман попросила, чтобы я пошел с ним гулять. В течение целого часа, что я провел с ним, он разговаривал вполне разумно, за исключением того, когда он рассказал, что образ Франца Шуберта послал ему прелестную мелодию, которую он записал и на тему которой сочинил вариации».
      Из записи в дневнике того же Беккера узнали мы трагическую историю, происшедшую 27-го февраля:«27 февраля. Известие, которое я получил в этот день, было ужасно: около двух часов дня Шуман (в фетровых туфлях) тайком выбрался из своей спальни и побежал прямо к Рейну, где с середины моста бросился в реку! Счастливым образом он был замечен еще у входа на мост, а именно потому, что, не имея денег, оставил в залог свой носовой платок. Поэтому несколько рыбаков, провожавших его взглядами, тотчас же спустили лодку и смогли спасти его. Он пытался еще раз прыгнуть в воду из лодки, но рыбаки воспрепятствовали этому. Его путь домой должен был быть ужасен: его вели восемь мужчин, а за ними плелась целая толпа народа (было время карнавала), которая на свой лад развлекалась происшедшим».
      Дома он запирается в своей комнате, и, не давая никому никаких объяснений, садится за работу, продолжая ее с того места, где он остановился. Но временное улучшение не вызывает иллюзий ни у врачей, ни у самого Шумана. По его собственной просьбе 4 марта 1854 годаего помещают в частную психиатрическую лечебницу доктора Рихарда в Энденихе, близ Бонна.
      Профессиональный уход, перемена обстановки и покой быстро сказываются. Вольной становится спокойнее, общее самочувствие его улучшается. Не только ночи, но и дни он охотно проводит в постели или отдыхает на диване. Цветут фиалки, и Шуман, гуляя в саду, с любованием часто собирает целые букеты.
      Стеснения и слуховые галлюцинации прекращаются, к нему возвращается аппетит, он хорошо спит. В следующие месяцы и даже годы угрожающих симптомов болезни, связанных с явными взрывами и припадками, не видно. Шуман чувствует лишь глубокую и постоянную усталость. Он ощущает себя совершенно опустошенным, что вызывает у него меланхолическое настроение. В августе он еще живет в полном одиночестве, совершенно уйдя в себя, никем не интересуясь. В течение первого полугодия никому не было разрешено посещать его. Клара примиряется с этим распоряжением врачей, она и не подозревает, что вновь увидит мужа только на смертном одре.
      Позже они переписываются. Шуман испытывает горячую тоску по жене и детям. Кажется, что он все больше возвращается к жизни. Он просит прислать ему старые экземпляры «Нового музыкального журнала», стихи и свои «Жизненные правила и советы молодым музыкантам». Ему нужна и нотная бумага, пишет он, чтобы кое-что записывать. Он хочет продолжить ту работу над вариациями, во время которой начался приступ болезни. Здесь, в лечебнице, он получает известие о рождении последнего, восьмого ребенка, сына Феликса. (Причудливая игра судьбы: это был единственный ребенок Шуманов, в котором билась настоящая поэтическая жилка. Три его стихотворения были положены Брамсом на музыку. Но он умер от туберкулеза еще в студенческом возрасте.)
      Шумана интересует и судьба его произведений. Более того, у него достает сил с горячим интересом просмотреть новейшие Вариации Брамса. Но все больше занимает его прошлое. Часто кажется, что он неделями живет только в воспоминаниях. Так, он сделал детальную запись всех путешествий, когда-либо совершенных им в жизни. Он перечитывает любовные письма и стихи, написанные им в свое время Кларе. Особенно часто и с радостью вспоминает он последнюю, триумфальную поездку по Голландии.

      «Эндених, 14 сентября 1854
      Как обрадовался я, любимая Клара, узнав твой почерк. Благодарю тебя, что ты пишешь мне именно в этот день и что ты и дорогие дети еще вспоминаете меня с прежней любовью. Передай привет маленьким и поцелуй их от меня. О, если б я мог еще раз увидеть вас и поговорить с вами. Но дорога слишком длинна. Я хотел бы так многое узнать от тебя. Как вообще протекает твоя жизнь, где вы живете, и играешь ли ты так же прелестно, как раньше, и как Мария и Элиза, продвигаются ли они вперед и продолжают ли петь; сохранился ли у тебя клеммсовский рояль, куда убраны мое собрание партитур (печатных) и мои рукописи (такие, как «Реквием» и «Проклятие певца»); где наш альбом, который содержит автографы Гете, Жан Поля, Моцарта, Бетховена, Вебера и многие тебе и мне адресованные письма; где «Новый музыкальный журнал» и моя корреспонденция? Сохранила ли ты все написанные мною тебе письма и слова любви, которые я посылал тебе из Вены в Париж? Не могла бы ты послать мне что-нибудь интересное, например, стихотворения Шеренберга, несколько старых комплектов моего журнала и «Жизненные правила и советы молодым музыкантам»? Кроме того, мне очень не достает нотной бумаги, ибо иногда я хотел бы записывать кое-какую музыку. Жизнь моя очень проста, и меня радует лишь всегда прекрасный вид на Бонн, а когда я бываю там – на Семигорье и Годесберг, который ты, наверное, еще помнишь, так как там я, в самый солнцепек сидя у «Пажа» и работая, был внезапно схвачен припадком. Затем я хотел бы знать, дорогая Клара, не позаботишься ли ты о моем платье и не сможешь ли иногда присылать мне сигары. Мне очень важно знать все это. Напиши мне подробнее о детях, играют ли они еще Бетховена, Моцарта и из моего «Юношеского альбома», продолжает ли играть и Юлия, и как ведут себя Людвиг, Фердинанд и милая Евгения. О, как бы хотел я еще раз услышать твою чудесную игру! Это был лишь сон, что мы прошлой зимой были в Голландии и тебя всюду так блестяще принимали, особенно в Роттердаме, где для нас устроили факельное шествие и ты так прелестно играла в концертах сонаты до мажор и фа минор и ми бемольный концерт Бетховена, этюды Шопена, песни без слов Мендельсона и мой последний концерт в ре. Помнишь ли ты еще тему в ми бемоль мажоре, которую я услышал однажды ночью и на которую написал вариации, не могла бы ты мне ее прислать и, быть может, что-нибудь и из твоих сочинений?
      У меня так много вопросов и просьб, если бы я мог говорить с тобой и высказать их тебе! Если ты хочешь набросить вуаль на то или иное, о чем я тебя спрашиваю, то сделай это.
      Итак, прощай, любимая Клара, и вы, дорогие дети, и поскорее напишите мне! Твой старый, преданный
      Роберт».

      Врачи разрешили ему прогулки в Бонн. Дорога вела его мимо памятника Бетховену, и Шуман, погруженный в мысли, часами стоял перед великим композитором, служившим ему всю жизнь идеалом.

      «Эндених, 18 сентября 1854
      Любимая Клара!
      Что за радостные вести вновь получил я от тебя: небо даровало тебе прекрасного мальчика и даровало в июне; дорогие Мария и Элиза, к твоему и моему изумлению, к твоему дню рождения сыграли тебе «Картинки с Востока»; Брамс, которого ты хотела дружески и почтительно приветствовать, окончательно переселился в Дюссельдорф, -что за радостные известия!
      Ты хочешь знать, какое имя мне милее всего; но ведь ты его легко отгадаешь, имя незабываемого! Мне доставило большую радость, что «Собрание сочинений» полностью вышло из печати, а также и концерт для виолончели и скрипичная фантазия, которую так прекрасно играл Иоахим, и фугетты. Поскольку ты так мило предлагаешь свою помощь, не можешь ли ты прислать мне что-либо из них? Когда будешь писать Иоахиму, передай привет от меня. Что нового сочинили Брамс и Иоахим? Вышла ли увертюра к «Гамлету» и закончил ли он другую? Ты пишешь, что даешь свои уроки в фортепьянной комнате. Кто теперь у тебя в ученицах, и кто из них лучшая? Не слишком ли ты утомляешься, дорогая Клара?
       8 часов вечера.Сейчас только я вернулся из Бонна, как всегда, посетив по дороге памятник Бетховену и любуясь им. Когда я стоял перед ним, зазвучал орган соборной церкви. У меня теперь больше сил, и выгляжу я значительно моложе, чем в Дюссельдорфе. У меня будет к тебе просьба: напиши господину д-ру Петерсу, чтоб он иногда, когда мне надо, давал мне деньги, которые ты ему будешь возвращать. Бедные люди часто просят у меня, и мне жаль их.
      В остальном моя жизнь протекает сейчас не так оживленно, как раньше. Как все было по-другому! Сообщи мне о жизни наших родственников, друзей и подруг в Кельне, Дрездене, Лейпциге и Берлине, о Вальдемаре, д-ре Гертеле, ты знаешь их всех. Я хотел бы тебе многое напомнить, прошедшие счастливые времена, нашу поездку в Швейцарию, и Гейдельберг, Лозанну, Веве и Шамуну, затем нашу поездку в Гаагу, где ты творила чудеса, затем Антверпен и Брюссель, напомнить о Музыкальном фестивале в Дюссельдорфе, где впервые была исполнена моя четвертая симфония, а на второй день ты как прекрасно, с блестящим успехом играла мой концерт в ля, и была исполнена, но уже не столь блестяще, Рейнская увертюра. Помнишь ли и ты, как в Швейцарии Альпы впервые предстали перед нами во всей своей красе, кучер слишком быстро пустил лошадей, и ты немножко испугалась. О всех наших путешествиях, даже о тех, что я совершал еще школьником и студентом, я сделал краткие записи. Или, что было бы гораздо лучше, – не доставишь ли ты мне радость – пришли мне одну тетрадь своего дневника или, быть может, список с тех любовных строк, что я послал тебе из Вены в Париж? Сохранила ли ты маленький двойной портрет (сделанный Ритшелем в Дрездене)? Ты очень осчастливила бы меня им. Затем выскажу тебе еще одно желание: сообщи мне дни рождения детей, они были записаны в синей книжечке.
      Я хочу еще написать Марии и Элизе, которые написали мне столь сердечно. Поэтому адье, горячо любимая Клара. Не забывай меня, пиши скорее.
      Твой
      Роберт».

1855

      В последнем письме к жене Шуман пишет о том, кто в последнее время стоял к нему ближе всех, о Брамсе: он хочет поздравить его с днем рождения.
 
       «…Я не знал дня рождения нашего любимца, поэтому мне надо надеть крылья, чтобы это письмо вместе с партитурой прибыло к завтрашнему дню…»

1856

      Клара увидела Шумана вновь только за два дня до его смерти, 27 июля 1856 года. Запись в ее дневнике завершает историю жизни Шумана.

      «Я видела его, это было вечером между 6 и 7 часами. Он улыбнулся мне и с большим трудом обнял меня, так как не мог больше управлять своими членами. Я никогда этого не забуду. За все сокровища не отдала бы я этого объятия. Мой Роберт, так должны были мы свидеться, с каким трудом должна была я отыскивать твои любимые черты. Что за мучительное зрелище!
      Два с половиной года назад он был оторван от меня и даже не мог проститься со всем, что приросло к сердцу. И вот теперь я тихо лежала у его ног, едва смея дышать, и он лишь временами дарил мне взгляд, хотя и затуманенный, но столь неописуемо кроткий.
      Все вокруг него было для меня свято, сам воздух, которым он, этот благородный человек, дышал. Он много говорил, казалось, с духами, не мог переносить около себя чьего-либо присутствия, стал беспокоен, но почти ничего больше нельзя было понять. Только однажды я разобрала «моя», наверное, он хотел сказать «Клара», потому что при этом он приветливо посмотрел на меня. Затем еще «Я знаю», – вероятно, «тебя».
      В понедельник мы, Иоганнес и я, весь день были там, то заходя к нему, то выходя, чаще же, глядя на него лишь сквозь маленькое окошко в стене. Он страшно страдал, хотя доктор считал, что нет. Члены его постоянно подергивались, речь часто была очень горяча. Ах, я должна была молить бога освободить его от страданий, потому что слишком любила его.
      Уже несколько недель он ничего не ел, кроме небольшого количества вина и желе. Сегодня я сама кормила его, он взял пищу торопливо, со счастливейшим выражением лица, вино он слизнул с моего пальца, ах, он знал, что это была я…
      Во вторник, 29, ждали, что его страданиям наступит конец. После обеда, в четыре часа он тихо уснул. Последние часы он был спокоен и уснул совершенно незаметно, никого в этот миг не было при нем.
      Я увидела его лишь полчаса спустя. На посланную нами телеграмму из Гейдельберга приехал Иоахим. Из-за его приезда я задержалась в городе дольше, чем обычно после обеда.
      Голова его, мертвого, была прекрасна, лоб такой чистый и мягко выпуклый. Я стояла у тела столь горячо любимого мною человека и была спокойна. Все мои чувства слились в благодарность богу, наконец, избавившему его от мук, и когда я опустилась на колени перед его постелью, меня охватило священное чувство, словно его прекрасная душа парила надо мною. Ах, если б он взял меня с собой! Сегодня я видела его в последний раз. Я положила ему на голову немного цветов. Мою любовь он унес с собой!
       Среда 30-го.Фрейлейн Реймонт передала мне вещи Роберта…
       В четверг 31в 7 часов вечера – погребение! Я была в маленькой часовне на кладбище и слушала траурную музыку. Его опускали в землю, и все же у меня было ясное чувство, что это не он, а лишь его тело, душа же его парила надо мною. Никогда я не молилась более горячо, чем в этот час. Боже, дай мне сил жить без него.
      Иоганнес и Иоахим шли перед гробом, несколько человек из общества Конкордии, которые когда-то в Дюссельдорфе исполнили в его честь серенаду, несли гроб, -почетное отличие! За гробом шли бургомистры, приехавший из Кельна Гиллер и больше – никого из друзей. Я не огласила времени похорон, ибо не хотела стечения множества чужих. Его любимые друзья шли здесь, впереди, я позади (неприметно), так было лучше всего, больше всего в его духе! И так по этой дороге к месту его упокоения ушло все мое счастье!»

Список важнейших сочинений Роберта Шумана

Сочинения для фортепьяно в 2 руки

      Вариации Abegg, опус 1, 1830.
      «Бабочки», опус 2. 1830 – 1831.
      «Танцы давидсгондлеров», опус 6. 1837.
      «Карнавал», опус 9, 1834-1835.
      Соната № 1 фа диез минор, опус 11, 1833 – 1835.
      «Фантастические пьесы», опус 12, 1837.
      «Симфонические этюды», опус 13, 1834.
      Соната № 3 фа минор, опус 14, 1835
      (вторая редакция 1853).
      «Детские сцены», опус 15, 1838.
      «Крейслериана», опус 16, 1838.
      Новелетты, опус 21, 1838.
      Соната № 2 соль минор, опус 22, 1833 – 1838.
      «Ночные пьесы», опус 23, 1839.
      «Венский карнавал», опус 26, 1839.
      «Альбом для юношества», опус 68, 1848.
      Четыре марша, опус 76, 1849.

Сочинения для фортепьяно в 4 руки

      «Картинки с Востока», опус 66, 1848.
      12 фортепьянных пьес для маленьких и больших детей, опус 85, 1849.
      «Бальные сцены», опус 109, 1851.
      «Детский бал» – 6 легких танцевальных пьес, опус 130, 1853.
       Сочинения для голоса с фортепьяно
      «Круг песен» – цикл из 9 песен на слова Гейне, опус 24, 1840.
      «Мирты» – цикл из 26 песен на слова различных поэтов, опус 25, 1840.
      «Круг песен» – цикл из 12 песен на слова Эйхердорфа, опус 30, 1840.
      «Любовь и жизнь женщины» – цикл из 8 песен на слова Шамиссо, опус 42, 1840.
      «Любовь поэта» – цикл из 16 песен на слова Гейне, опус 48, 1840.
      «Песенный альбом для юношества», опус 79, 1849.
      Сочинения для хора и различных ансамблей a capella или с сопровождением фортепьяно или оркестра

Симфонические произведения

      Симфония № 1 си бемоль мажор, опус 38, 1841.
      Симфония № 2 до мажор, опус 61, 1845 – 1846.
      Увертюра к «Геновеве», опус 81, 1848. Симфония № 3 ми бемоль мажор («Рейнская»), опус 97, 1850.
      Увертюра к «Мессинской невесте», опус 100, 1850-1851.
      Увертюра к «Манфреду», опус 115, 1848-1849.
      Симфония № 4 ре минор, опус 120, 1841 (переработана в 1851).

Концерты

      Концерт для фортепьяно с оркестром ля минор, опус 54, 1841-1845.
      Концерт для виолончели с оркестром ля минор, опус 129, 1850.
      Концерт для скрипки с оркестром ре минор, 1853.

Камерно-инструментальные сочинения

      3 струнных квартета, опус 41, 1842. № 1 – ля минор, № 2 – фа мажор, №3 – ля мажор.
      Фортепьянный квинтет ми бемоль мажор, опус 44, 1842.
      Фортепьянный квартет ми, бемоль мажор, опус 47, 1842.
      Фортепьянное трио ре минор, опус З, 1847.
      Фантастические пьесы для кларнета и фортепьяно, опус 73, 1849.
      Фантастические пьесы для фортепьяно, скрипки в виолончели, опус 88, 1842.
      Соната для скрипки и фортепьяно ля минор, опус 105, 1851.
      Фортепьянное трио соль минор, опус 110, 1851.

Музыкально-драматические сочинения

      Оратория «Рай и Пери», опус 50, 1843.
      Опера «Геновева», опус 81, 1848.
      «Странствие Розы» – оратория на текст Хорна, опус 112, 1851.
      Музыка к драматической поэме Байрона «Манфред», опус 115, 1849.
      Сцены из «Фауста» Гете, опус 148, писались в течение 10 лет – с 1844 по 1853. Испанский лидершпиль , опус 74, 1849.