Звезды смотрят вниз

Джо кивнул головой, любезно передал Дженни горчицу и заказал для неё ещё порцию портвейна.

— Что такое ты говорил, Дэвид? — спросил он благосклонно. — Насчёт того, что хочешь стать чем-нибудь побольше простого учителя?

Дэвид протестующе покачал головой.

— Это тебе будет не интересно, Джо, ничуть не интересно.

— Нет, интересно. Нам обоим интересно, — правда, Дженни? — В голосе Джо настоящее воодушевление. — Продолжай, старина, рассказывай все подробно.

Дэвид посмотрел на каждого из них по очереди и, ободрённый вниманием Джо и блеском в глазах Дженни, начал:

— Ну, так вот, слушайте. И не думайте, что пьян или самонадеянный нахал, или кандидат в сумасшедший дом. Когда я получу звание бакалавра, я, может быть, на время и займусь преподаванием. Но только ради куска хлеба. Получить образование я стремлюсь не для того, чтобы стать учителем. По совести говоря, я хочу совсем другого, — и это трудно, ужасно трудно объяснить. Но попробую: я хочу сделать что-нибудь для своих, — для тех, кто работает в копях. Ты-то знаешь, Джо, какой это труд. Взять хотя бы «Нептун», где оба мы побывали; ты знаешь, что он сделал с моим отцом. Знаешь, в каких условиях там работать приходится… и как за это платят. Я хочу помочь людям изменить все это, сделать жизнь полегче.

Джо мысленно обозвал Дэвида сумасшедшим фантазёром. Но вслух сказал слащавым тоном:

— Так, так, Дэви, это как раз то, что нам нужно.

Дэвид, увлечённый своей идеей, воскликнул:

— Нет, Джо, ты наверно думаешь, что это одно только хвастовство. Но тебе было бы понятно то, о чём я говорю, если бы ты познакомился с историей угольных копей, да историей нортэмберлендских копей. Всего каких-нибудь шестьдесят-семьдесят лет тому назад там работали чуть не при феодальных порядках. На шахтёров смотрели как на дикарей… как на отверженных. Они были неграмотны. Учиться им не давали. Работали они в ужасных условиях: вентиляция была плохая, постоянно несчастные случаи из-за того, что хозяева отказывались принимать меры против взрывов рудничного газа. Работать внизу в шахтах разрешалось и женщинам и детям с шести лет… шести лет, подумать только! Мальчишки проводили под землёй по восемнадцати часов в сутки. Люди были связаны договором, так что стоило им только шевельнуться, как их выбрасывали из квартир или сажали в тюрьму. Повсюду имелись заводские лавки, — в них торговал обыкновенно какой-нибудь родственник смотрителя, и шахтёры были вынуждены покупать там все продукты, а в получку у них в уплату забирали весь заработок…

Дэвид вдруг замолчал и натянуто засмеялся, глядя на Дженни.

— Вам это вряд ли интересно. Идиотство с моей стороны надоедать вам такими вещами!

— Да нет же, право, нет, — — восторженно заверила его Дженни. — Какой вы умница, все-то вы знаете!

— Дальше, дальше, Дэви, — весело понукал Джо, приказав лакею подать Дженни ещё вина. — Рассказывай ещё.

Но на этот раз Дэвид решительно покачал головой.

— Я обо всём этом буду говорить на дискуссии в Фабианском обществе. Вот когда поработают языки! Но вы, может быть, уже поняли, что я хотел сказать. Условия работы теперь лучше, мы отошли довольно далеко от тех ужасных времён, о которых я говорил. Но в некоторых копях ещё сохранились ужасные условия, и плата грошовая, и слишком уж часты несчастья с рабочими. А люди, видимо, не знают этого. На днях, в трамвае один господин при мне сказал… Он читал газету, а его знакомый у него спрашивает: «Что нового?» Он отвечает: «Да ничего, решительно ничего. Опять очередной случай в шахте…» Я заглянул через его плечо в газету и прочёл, что при взрыве в Ноттингэме погибло пятнадцать углекопов.

Наступила короткая пауза. У Дженни глаза затуманились сочувствием. Она выпила три больших порции портвейна, и все её чувства необыкновенно обострились. Они вибрировали как струна, и, утратив душевное равновесие, Дженни готова была не то захохотать от избытка жизнерадостности, не то заплакать от смертельной грусти. В последнее время она полюбила портвейн, прямо-таки пристрастилась к нему. Он, по её мнению, был подобающим питьём для лэди, это — вино, напиток самый изысканный. Познакомил её с этим напитком, разумеется, Джо.

Молчание нарушил Джо.

— Ты далеко пойдёшь, Дэви, — объявил он торжественно. — Никогда мне за тобой не угнаться. Ты доберёшься до парламента, а я все буду тут пудлинговать сталь.

— Не будь ослом, — сказал Дэвид отрывисто.

Но Дженни слышала; её внимание к Дэвиду возросло. Она начинала пленяться им не на шутку. Её притворно-застенчивые взгляды стали ещё застенчивее, ещё многозначительнее. Она вся искрилась оживлением. Разумеется, она всё время помнила, что ей надо превратить Дэвида в соперника Джо. Так увлекательно будет иметь двух поклонников на выбор!

Заговорили на менее серьёзные темы; Джо рассказывал о себе; так они болтали и смеялись до десяти часов, очень весело и дружески. Потом Дэвид вдруг спохватился, что уже поздно.

— Праведное небо! — воскликнул он. — А ведь все уверены, что я сижу дома и занимаюсь.

— Не уходите, — запротестовала Дженни. — Ещё вовсе не поздно!

— Мне не хочется, но я должен уйти. Право, должен. В понедельник экзамен по истории.

— Ну, хорошо, — сказал Джо решительно, — мы увидимся с тобой во вторник. Дэви, давай, так и условимся. И тогда уже ты от нас так легко не отделаешься!

Они встали из-за стола, Дженни ушла «привести себя в порядок», Джо заплатил по счёту, хвастливо выставляя напоказ свои пятифунтовые бумажки.

На улице, когда они поджидали Дженни, Джо вдруг перестал жевать зубочистку.

— Она славная девочка, Дэви.

— Да, да. Одобряю твой вкус!

Джо от всей души рассмеялся.

— Ты жестоко ошибаешься, дружище. Мы с ней только добрые знакомые. Между мной и Дженни ничего такого нет.

— В самом деле? — спросил Дэвид с неожиданным интересом.

— Ну да! — Джо опять расхохотался, как будто самая мысль об этом казалась ему смешной. — Я и не подозревал, что ты в таком заблуждении.

Появилась Дженни, и они втроём дошли до угла Коллингвуд-стрит, где Дэвид свернул на Вестгейт-род.

— Смотри же не забудь, — сказал ему Джо. — Во вторник вечером, обязательно. — Прощальное рукопожатие было очень сердечным; пальцы Дженни тихонько, самым приличным образом стиснули руку Дэвида.

Дэвид пошёл домой пешком, а, придя в свою жалкую комнатку, раскрыл «Историю Французской революции» Минье и закурил трубку.

Он думал о том, как великолепно, что он нежданно-негаданно нашёл Джо. Странно, что они до сих пор ни разу не встретились. Тайнкасл — большой город. «А Джо Гоулен в нём только один», — вспомнились ему слова Джо.

Дэвид, казалось, много размышлял о Джо. Но лицо, мелькавшее перед ним на страницах Минье, не было лицом Джо. То было смеющееся личико Дженни.

XIV

В следующий вторник Дэвид явился с визитом в дом 117 А на Скоттсвуд-род. Отсутствие Джо, которого задержала на заводе сверхурочная работа, было для него разочарованием, если принять во внимание, как нетерпеливо он ожидал этого вечера. Но что же делать, раз бедняге Джо пришлось работать сверхурочно. И Дэвид, несмотря на его отсутствие, чудесно провёл время. Он по натуре был очень общителен, а между тем ему редко представлялся случай эту общительность проявить. Сегодня он пришёл с надеждой на приятный вечер и не обманулся. Семейство Сэнли, информированное Дженни, сначала отнеслось к нему с некоторой насторожённостью: они ожидали высокомерия. Но скоро лёд был сломан, на столе появился ужин, и началось веселье. Миссис Сэнли, стряхнув с себя на этот раз обычную сонливость, приготовила кролика, а, по замечанию Салли, «кролики ма» были объедением. Альф с помощью двух чайных ложечек и перечницы продемонстрировал придуманную им конструкцию голубятни. Он был убеждён, что если взять патент, то он нажил бы на этом целое состояние. Дженни, очаровательная в своём чистеньком ситцевом платье, сама разливала чай, так как ма слишком запыхалась и разомлела от жары после трудов на кухне.

Дэвид глаз не мог оторвать от Дженни. В неряшливой обстановке их дома она казалась ему чудесным цветком. Все те годы, что он прожил в Тайнкасле, ему почти не приходилось разговаривать с женщинами. В Слискэйле же он был ещё далёк от того возраста, когда начинают «гулять», как принято выражаться на Террасах. Дженни была первой… самой первой женщиной, околдовавшей его чарами пола.

В полуоткрытое окно влетал тёплый ветер, и, хотя этот ветер приносил с собой извержения десяти тысяч дымовых труб, Дэвиду чудилось в нём благоухание весны. Он смотрел на Дженни, подстерегая её улыбку: он никогда не видел ничего прелестнее мягкого изгиба её рта, напоминавшего распускающийся цветок. Когда Дженни передавала ему чашку и пальцы их соприкасались, божественное чувство нежности заливало душу Дэвида.

Дженни заметила, какое впечатление она производит на Дэвида, и была польщена. А когда тщеславие Дженни бывало удовлетворено, она всегда приходила в самое лучшее настроение и проявляла себя с выгодной стороны. На самом же деле её не очень влекло к Дэвиду. Когда их руки встречались, она не ощущала ответного трепета. Дженни была влюблена в Джо.

Когда-то, вначале, она презирала Джо, его дурные манеры, его грубость, то, что он, по её выражению, «занимался грязным трудом». Однако, как ни странно, именно этими свойствами Джо и покорил её. Дженни была из тех, кого подчиняют запугиванием, где-то в самой глубине её души жило неосознанное преклонение перед грубостью, покорившей её.

Впрочем, это не мешало Дженни быть очень довольной своей новой победой: когда Джо узнает, это «научит» его относиться к ней серьёзнее.

После ужина Альф предложил развлечься музыкой. Все перешли в гостиную. Снаружи доносился смягчённый вечерний шум улицы, воздух в комнате был свежий и прохладный. Под аккомпанемент Салли Дженни спела «Жуаниту» и «Милая Мария, приди ко мне». Голос у неё был слабый, и пела она с некоторой натугой, но зато была очень эффектна у пианино. Окончив «Милую Марию», она хотела было спеть «Прощание», но Альф, которого громко поддержали Клэри и Филлис, стал требовать выступления Салли.

— Салли — это гвоздь нашей программы, — конфиденциально пояснил он Дэвиду. — Если её удастся расшевелить, вы увидите, как она забавна. Настоящая маленькая комедиантка. Мы с ней вдвоём, регулярно каждую неделю, ходим в Эмпайр.

— Да, ну же, Салли! — умоляла Клэри. — Изобрази «Джека Плезентс».

Филлис тоже уговаривала её:

— Да, Салли, пожалуйста. И «Флорри Форд».

Но Салли, безучастно сидя на табурете перед пианино, отказывалась выступать. Беря одним пальцем меланхолические басовые ноты, она говорила:

— Я не в настроении… Ему, — кивок в сторону Дэвида, — ему хочется слушать Дженни, а не меня.

Дженни с снисходительной усмешкой сказала как бы про себя:

— Она просто хочет, чтобы её упрашивали.

Салли тотчас же вспыхнула:

— Ну, хорошо же, мисс «Милая Мария», я спою и без упрашивания! — Она выпрямилась на табурете.

Несмотря на свои пятнадцать лет, Салли была мала ростом и напоминала бочонок; но было в ней что-то, непонятным образом привлекавшее и очаровывавшее. В эту минуту её маленькая фигурка казалась наэлектризованной. Салли нахмурила брови, затем её некрасивая рожица приняла неотразимо насмешливое выражение. Она взяла режущий уши аккорд.

— По требованию публики, — кривлялась она, — вторая мисс Сэнли споёт «Молли О'Морган». — И начала петь.

Это было превосходно, попросту превосходно. «Молли О'Морган» ровно ничего собой не представляла, — обыкновенная, модная в то время песенка, — но Салли внесла в неё нечто новое. Песню она превратила в пародию, в шутовскую пародию.

Она то визжала фальцетом, то вдруг начинала петь «с душой», чуть не плача над трагедией покинутых любовников Молли.

Молли О'Морган со своей шарманкой,

Рождённая в Ирландии итальянка.

И, забыв о том, что Дженни называла «приличиями», Салли в заключение самым неприличным образом изобразила обезьянку, которая (как с полным основанием можно было предположить) сопровождала мисс Морган и её шарманку.

Все, кроме Дженни, корчились от смеха. Но Салли, не дав им опомниться, с места в карьер начала «Я стоял на углу». Обезьянка исчезла, Салли преобразилась в «Джека Плезентс», тупого неотёсанного деревенщину, медлительного как улитка, торчавшего под стеной городского трактира. Зрителям казалось, что они видят даже застрявшую в его волосах солому, когда Салли пела:

Тут какой-то малый в форме подошёл и заорал:

«Как же ты попал в солдаты?» А я ему отвечал:

«На углу стоял я…»

Альф захлопал в ладоши, громкими возгласами выражая своё одобрение. Салли лукаво усмехнулась, поглядела на него, скосив глаза. Потом вмиг из Джека Плезентса превратилась снова в особу женского пола и запела «Jjp J'addy J'ay». Это была уже Флорри Форд, с пышной грудью, густым низким голосом и чудесными бёдрами.

Пой о счастье, радости, —

Никогда их не знали мы.

Песня неожиданно оборвалась. Салли соскользнула с табурета, покружилась на месте и, улыбаясь, остановилась перед слушателями.

— Отвратительно! — воскликнула она, морща нос. — И конфетки не стоит. Надо удирать, пока меня не забросали спелыми помидорами.

И вприпрыжку выбежала из комнаты.

Дженни потом извинялась перед Дэвидом за чудачества Салли.

— Уж вы простите, она часто бывает такая странная! А характер! Боже! Боюсь, что… — она понизила голос. — Это довольно нелепо, но я боюсь, что она немножко ревнует ко мне…

— Да не может быть! — улыбнулся Дэвид. — Ведь она ещё ребёнок.

— Ей шестнадцатый год, — сухо возразила Дженни. — И она прямо-таки не выносит, когда кто-нибудь оказывает мне внимание. Вы не поверите, как бывает неприятно… точно я в этом виновата!

Нет, конечно, Дженни не была виновата. Так же мало можно было винить розу за её благоухание, лилию за её чистоту.

В этот вечер Дэвид ушёл домой, ещё более убеждённый в том, что Дженни очаровательна.

Он стал часто бывать у Сэнли, проводить у них вечера. Иногда он заставал дома и Джо; чаще же — нет. У Джо был страшно занятый вид, лихорадочная сверхурочная работа не прекращалась, и его редко можно было увидеть в доме № 117А. Через некоторое время Дэвид стал приглашать Дженни на прогулки. Они вдвоём предпринимали экскурсии, непривычные для Дженни: ходили на Эстонские холмы, ездили в Лиддль, устроили пикник в Эсмонд-Дине. В глубине души Дженни презирала такие развлечения: она привыкла к «щедрому кавалеру» Джо, водившему её в Перси-Грилл, в «Биоскоп», к Кэррику. Развлечением Дженни считала людскую толчею, разные зрелища, парочку рюмок портвейна, траты «кавалера» на неё. А у Дэвида не было денег. Дженни ни на минуту не сомневалась, что он ходил бы с ней по всем её любимым местам, если бы позволило состояние его кошелька. Дэвид был «премилый молодой человек», он ей нравился, но иногда казался большим чудаком. В тот день, когда они отправились в Эсмонд-Дин, он привёл её в полное недоумение.

Ей не очень-то хотелось идти в Эсмонд, такое, по её мнению, обыкновенное место, — место, где за вход не платят, и поэтому люди самого низкого звания приходят сюда, приносят еду в бумажных свёртках и валяются на траве. Сюда ходили по воскресеньям со своими кавалерами самые «вульгарные» девицы из их мастерской. Но Дэвиду, видимо, очень хотелось, чтобы она пошла с ним, и Дженни согласилась.

Прежде всего он заставил её сделать большой круг, чтобы показать ей гнезда ласточек. И с жадным нетерпением спросил:

— Вы когда-нибудь видели эти гнезда, Дженни?

Она отрицательно покачала головой.

— Я здесь была только один раз, и то совсем маленькой девочкой, когда мне было лет пять.

Дэвид, казалось, был поражён.

— Да ведь это чудеснейшее место, Дженни. Я прихожу сюда каждую неделю. Этот парк, подобно человеческой душе, бывает в разном настроении: иногда он мрачен, уныл, а иногда весел, весь залит солнцем. Посмотрите! Нет, вы только посмотрите на эти гнезда под крышей сторожки!

Она добросовестно смотрела. Но видела только какие-то комки грязи, лепившиеся на стене. Недоумевающая, немного рассерженная тем, что чего-то не может увидеть, она шла за Дэвидом мимо банкетного зала, потом вниз, по аллее рододендронов, к водопаду. Они остановились рядом на горбатом каменном мостике.

— Взгляните на эти каштаны, Дженни, — с восторгом сказал Дэвид. — Не правда ли, они как будто раздвигают небо? А мох вон там на скалах? А мельница, — смотрите, разве не прелесть все это? Совсем как на первых картинах Коро!

А Дженни видела старый полуразвалившийся домик с красной черепичной крышей и деревянным мельничным колесом, заросший плющом и забавно пестревший всевозможными красками. Неуютное, заброшенное место. И бесполезное — ведь мельница больше не работает.

Дженни никогда ещё так не злилась. Они проделали длинный путь, и ноги у неё распухли и болели в тесных новых туфлях, так удачно купленных на распродаже — за четыре шиллинга одиннадцать пенсов вместо девяти шиллингов. А здесь она ничего не видела, кроме травы, деревьев, цветов и неба, ничего не слышала, кроме журчания воды и пения птиц, а ела только подмоченные бутерброды с яйцами да два банана — и то канарские, а не те большие ямайские, её любимого сорта. Дженни была растеряна, смущена, совсем выбита из колеи: сердита на Дэви, на себя, на Джо, на жизнь, на тесные туфли, — неужели она уже натёрла мозоль? — сердита на все решительно. Ей хотелось чаю или стаканчик портвейна, что-нибудь! Стоя на этом живописном горбатом мостике, она поджимала свои бледноватые губы, затем раскрыла их, намереваясь сказать нечто весьма неприятное. Но в этот самый миг взгляд её упал на лицо Дэвида. Лицо его светилось таким счастьем, таким сосредоточенным восторгом, таким пылом любви, что оно ошеломило Дженни. Она вдруг фыркнула. Она смеялась, смеялась и — странно — не могла остановиться. Это был настоящий пароксизм почти истерической весёлости.

Засмеялся и Дэвид, просто из сочувствия.

— В чём дело, Дженни? — спрашивал он. — Да скажите же, что вас рассмешило?

— Не знаю, — сказала она, задыхаясь от нового приступа смеха. — В том-то и дело, что… я не знаю, отчего смеюсь.

Наконец, она вытерла мокрые глаза кружевным платочком, — прехорошеньким платочком, забытым какой-то леди в дамской комнате у Слэттери.

— Ох, — вздохнула она. — Ну и умора!

Это было любимое выражение Дженни: всякое необычное явление, если оно оказывалось выше её понимания, снисходительно определялось словом «умора».

После этого припадка весёлости к Дженни вернулось хорошее настроение, она почувствовала даже нежность к Дэвиду, не протестовала, когда он взял её под руку и когда затем, поднимаясь с ней по крутому склону холма, к остановке трамвая, близко прижимался к ней. Но она рассталась с ним раньше, чем это предполагалось, жалуясь на усталость, и не позволила проводить её домой.

Она шла по Скоттсвуд-род, беспокойная, возбуждённая, занятая одной мыслью, которая пришла ей в голову, когда она ехала с Дэвидом в трамвае. На улице кипела жизнь. Была суббота, шестой час вечера. Люди выходили из домов погулять, развлечься. То был любимый час Дженни, час, когда она обыкновенно шла куда-нибудь с Джо.

Она тихонько вошла в квартиру и, по счастливой случайности, от которой у неё забилось сердце, встретила Джо, шедшего по коридору к выходу.

— Алло, Джо, — окликнула она его весело, забыв, что целую неделю нарочно не обращала на него никакого внимания.

— Алло! — ответил он, не глядя на неё.

— У меня был сегодня такой уморительный день, Джо, — продолжала она оживлённо, кокетливо. — Ты бы прямо умер со смеху, честное слово. Я видела всё, что угодно, кроме настоящих ласточек[9].

Джо метнул быстрый подозрительный взгляд на Дженни, загородившую ему путь в полутёмном коридоре. В ответ на этот взгляд она придвинулась ещё ближе, стараясь его соблазнить, тянулась к нему лицом, глазами, всем телом.

— Может быть, мы пойдём сегодня куда-нибудь, Джо? — сказала она манящим шёпотом. — Честное слово, весь день мне было до смерти скучно. Мне так тебя недоставало! Хочется погулять с тобой. Очень хочется. И видишь, я готова, совсем одета.

— А, какого…

Она прильнула к нему, гладила лацкан его пиджака, продела белый пальчик в его петлицу, по-детски умоляя и вместе соблазняя его:

— Я умираю от желания потанцевать. Сходим к Перси, Джо, покутим, как бывало. Ты ведь знаешь, Джо… ты знаешь, что…

Джо с грубым нетерпением покачал головой.

— Нет, — возразил он резко, — мне некогда, я замучился, у меня полна голова забот. — Отстранив её, он торопливо прошёл мимо, хлопнул дверью и исчез.

Дженни прислонилась к стене, полуоткрыв рот и устремив глаза на входную дверь. Вот как! Она просит его, унижается до просьб. Она перед ним вся нараспашку, тянется к нему, а он бросает ей в лицо грубый отказ! Её охватило чувство стыда. Никогда в жизни она ещё не была так больно задета, так унижена. Бледная от гнева, она яростно кусала губы. Некоторое время она стояла, не двигаясь, вне себя от злости. Потом овладела собой и, высоко подняв голову, вошла в комнату с таким видом, как будто ничего не произошло.

Швырнула шляпу и перчатки на диван и стала готовить себе чай. Полулежавшая в качалке Ада опустила на колени журнал и недовольно наблюдала за дочерью.

— Где ты была? — спросила она лаконично и очень сухо.

— За городом.

— Гм… гуляла с этим молодым человеком… с Фенвиком?

— Да, разумеется, — с полным спокойствием подтвердила Дженни. — Гуляла с Дэвидом Фенвиком. И прекрасно провела время. Просто чудно. Какие красивые цветы мы видели, каких птиц! Он славный малый, очень славный.

Безмятежная грудь Ады зловеще заколыхалась.

— Славный, вот как?!

— Да, очень. — Дженни, спокойно налившая себе чай, остановилась и благосклонно кивнула головой. — Он самый лучший, самый симпатичный из всех, кого я когда-либо встречала. Я в него совсем влюбилась. — И она беспечно стала что-то напевать.

Ада не выдержала.

— Нечего тут жужжать мне в уши! — она вся дрожала от возмущения. — Я этого не позволю. И вообще, сударыня, должна тебе сказать, что считаю твоё поведение неприличным. Ты нехорошо поступаешь с Джо. Четыре года он ухаживал за тобой, водил тебя повсюду и всё такое, как настоящий жених. Но стоило только появиться другому молодому человеку, как ты даёшь Джо отставку и бегаешь повсюду с тем… Это нечестно по отношению к Джо!

Дженни, прихлёбывая чай, молчала с «светским» самообладанием.

— Меня совсем не интересует Джо Гоулен, ма. Мне стоило бы только пальцем шевельнуть, и он был бы мой. Но я этого не сделала. Пока нет.

— Ах, вот как, миледи! Теперь Джо недостаточно хорош для тебя… он тебе уже не пара с тех пор, как появился этот школьный учитель… Благородно, нечего сказать! Нет, сударыня, не так я поступала с твоим отцом. Я к нему относилась по-человечески, как следует порядочной девушке. И если ты не будешь так же обращаться с Джо, ты его упустишь, — это так же верно, как то, что тебя зовут Дженни Сэнли.

— Очень он мне нужен, подумаешь, — снисходительно усмехнулась Дженни. — Да пускай бы он и на глаза мне больше не показывался, ваш Джо Гоулен, мне решительно все равно.

Миссис Сэнли вскипела.

— Тебе-то, может быть, всё равно. А Джо расстроен, ужасно расстроен. Только что он приходил и говорил со мной. У бедняги слёзы были на глазах, когда он говорил о тебе. Он не знает, что ему и делать. И на заводе у него неприятности. Ты возмутительно ведёшь себя по отношению к нему, но, помяни моё слово, ни один мужчина этого долго терпеть не станет. Так смотри же! Ты скверная, бессердечная девчонка. Вот погоди, я все расскажу отцу.

Выпалив эту последнюю угрозу, Ада, в знак прекращения разговора, рывком подняла с колен свой журнал. Нравится это Дженни или не нравится, а она сказала своё слово, выполнила свой долг.

Дженни, все с той же улыбкой превосходства, допила чай. С той же снисходительной величавостью подобрала свои перчатки и шляпу, выплыла из комнаты и стала подниматься по лестнице.

Но, когда она очутилась у себя в спальне, с её улыбкой вдруг произошло что-то неладное. Дженни одиноко стояла посреди комнаты, на холодном истёртом линолеуме, превратившись в несчастного, брошенного, обиженного ребёнка. Она уронила на пол шляпу и перчатки. Затем, громко всхлипнув, бросилась на свою кровать. Лежала, распростершись на подушке, словно обнимая её. Юбка над коленом вздёрнулась и открыла над черным чулком полоску нежной белой кожи. Её горе, горе покинутой, было невыразимо. Она все плакала, так, словно у неё сердце разрывалось.

Джо, гордо шествуя по Биг-Маркет, на свидание к Дику Джоби, с которым у него были важные и конфиденциальные дела, весело твердил про себя:

— Выгорит дело! Ей-богу, выгорит!

XV

Десять дней спустя, рано утром Джо пришёл в заводскую контору и заявил, что ему надо видеть мистера Стэнли.

— А, Джо! В чём дело? — спросил Стэнли Миллингтон, поднимая глаза от письменного стола, стоявшего посреди старомодной комнаты с высокими окнами, о множеством бумаг, чертежей и книг, лежавших повсюду, с коричневыми стенами, на которых висели фотографии — группы заводских служащих, администрации, снимки, сделанные на экскурсиях членов клуба, и снимки цеха, где громадные болванки угрожающе раскачивались на подъёмных кранах.

Джо почтительно ответил:

— Я отработал неделю после предупреждения, мистер Миллингтон. И не хотелось мне уйти, не попрощавшись с вами.

«Наш мистер Стэнли» выпрямился в кресле:

— Да неужели же вы уходите от нас, Джо? Очень жаль. Вы гордость цеха. И клуба тоже. Что случилось? Может быть, я могу помочь делу?

Джо покачал головой, меланхолически, но мужественно.

— Нет, мистер Стэнли, сэр, тут личное дело. Завод тут ни при чём. Мне очень нравилось у вас работать. Но… у меня вышла неприятность с моей невестой.

— Боже мой, Джо! — всполошился мистер Стэнли. — Неужели… — (мистер Стэнли не забыл Дженни. Мистер Стэнли недавно женился на Лауре, он, если позволено будет так выразиться, только что поднялся с брачного ложа и поэтому был склонен к драматическому сочувствию). — Неужели вы хотите сказать, что она вас бросила?

Джо молча кивнул.

— Придётся мне уйти. Я не могу больше здесь остаться. Хочу уехать как можно скорее.

Миллингтон отвёл глаза. Не повезло бедняге, да, ужасно не повезло. Но он переносит горе, как настоящий спортсмен. Чтобы дать Джо время успокоиться, он тактично вытащил свою трубку и стал медленно набивать её табаком из стоявшей на столе коробки с эмблемой Сент-Бэдской школы, потом поправил свой галстук цветов этой школы и сказал:

— Мне вас жаль, Джо. — Рыцарские чувства не позволили ему сказать больше: он не мог осуждать женщину. Он добавил только: — Мне вдвойне жаль лишиться вас, Джо. Вы у меня с некоторых пор на примете. Я наблюдал за вами и хотел помочь вам пробить себе дорогу.

«Отчего же ты этого не сделал, дьявол тебя возьми?» — подумал Джо злобно. А вслух сказал с благодарной улыбкой:

— Вы очень добры ко мне, мистер Стэнли.

— Да. — Стэнли важно пыхтел трубкой. — Люди вашего типа мне по душе, Джо. Я люблю работать с такими людьми, — прямодушными и порядочными. Образование в наше время имеет очень мало значения. Главное — чтобы человек был настоящий…

Долгая пауза.

— Впрочем, не буду пытаться вас уговорить. Что пользы предлагать человеку камень, когда ему нужен хлеб. На вашем месте и я бы, вероятно, поступил так же. Уезжайте и постарайтесь забыть. — Он снова помолчал, вынув трубку изо рта, и внезапно расчувствовался при мысли о том, как он счастлив с Лаурой и насколько его положение лучше, чем этого бедняги Джо. — Но запомните то, что я сказал, Джо. Это моё искреннее намерение. Когда бы вы ни вздумали вернуться, для вас здесь найдётся работа. И работа приличная. Понимаете?

— Да, мистер Стэнли. — Джо держал себя как подобает мужчине.

Миллингтон приподнялся, вынул трубку изо рта и протянул ему руку, как бы поощряя идти навстречу своей судьбе.

— До свиданья, Джо. Уверен, что мы ещё с вами встретимся.

Они обменялись рукопожатием. Потом Джо повернулся и вышел из кабинета. Он торопливо прошёл Плэтт-стрит, вскочил в трамвай, мысленно подгоняя его. Потом все так же поспешно промчался по Скоттсвуд-род, тихонько вошёл в дом № 117А, прокрался наверх и уложил свой чемодан. Уложил все. Когда попалась фотография Дженни в рамке, которую она ему подарила, он с минуту всматривался в неё с слабой усмешкой, потом выбросил фотографию и спрятал в чемодан рамку. Рамка была хорошая, серебряная.

Таща в одной руке раздутый чемодан, он сошёл вниз, бросил его на пол в передней и прошёл в крайнюю комнату. Ада, неряшливая, расплывшаяся, по обыкновению лежала в качалке, предаваясь так называемой «утренней передышке».

— Прощайте, миссис Сэнли.

— Что такое? — Ада чуть не вскочила с качалки.

— Меня уволили, — коротко объявил Джо. — Работу я потерял, Дженни со мной порвала, не могу я этого больше выносить, уезжаю…

— Но, Джо… — ахнула Ада. — Неужели вы это всерьёз?

— Совершенно серьёзно.

Джо не притворялся печальным: это было опасно, могло вызвать протесты, уговоры остаться. Он был твёрд, решителен, сдержан. Он уходил как человек, которого оскорбили, решение которого непоколебимо. И впечатлительная Ада поняла выражение его лица.

— Так я и знала, — причитала она. — Знала, что этим кончится её поведение. Говорила я ей. Говорила, что вы этого не потерпите. Она возмутительно с вами поступила.

— Больше чем возмутительно, — вставил Джо угрюмо.

— И подумать только, что в довершение всего вы ещё и работу потеряли! О Джо, как мне вас жалко! Это ужасно. Господи, что же вы будете делать?

— Найду себе работу, — сказал Джо решительно. — Но подальше от Тайнкасла.

— Но, Джо… может быть, вы…

— Нет! — неожиданно закричал Джо. — Ничего я не сделаю. Довольно я настрадался. Меня обманул мой лучший друг. Не желаю я больше этого терпеть!