Человек приблизился к дому магистрата, воспользовавшись воротами, которые вели на задний двор к гаражу. Это был темный вход, так как ближайшая лампа находилась в сотне ярдов, а тыльная сторона здания вообще не была освещена, хотя с фасада все же в каких-то окнах мерцал огонек.
      Невидимый человек незаметно прокрался к черному входу, почти не произведя никакого шума. На нем была темная одежда. Был конец марта, месяц на ущербе, резкий ветер гнал по небу низкие облака, сквозь которые иногда на одно мгновение проглядывали робкие звезды.
      Человек подергал за дверь, но она была заперта, как он и ожидал. После этого он весьма осторожно воспользовался карманным фонариком, изучая окна. Все ставни были закрыты, и он даже не пытался их взломать.
      Вместо этого он отступил назад и обратил свое внимание на окна второго этажа. Действительно, одно подъемное окно было сверху приспущено.
      Вокруг не было слышно ни единого звука, кроме воя ветра.
      Над входом имелся небольшой навес.
      Не без труда, встав на цыпочки, он достал до навеса и подтянулся на руках наверх. Его ноги упирались в кирпичную стену, то и дело соскальзывая вниз, и к тому времени, когда он добрался до крыши, он порядочно запыхался.
      Но вскоре он уже стоял на коленках на навесе и самодовольно ухмылялся. Он подождал, пока у него не восстановилось нормальное дыхание, потом поднялся во весь рост и обнаружил, что без особого риска сможет добраться до открытого окна. Упасть вниз можно было разве что по особой невезучести. Он перегнулся немного вправо и опустил до конца оконную раму.
      Она легко скользнула вниз. Внутри не было света, сплошная мгла и странные формы снаружи — вой ветра, да плач деревьев. Он придвинулся на самый край навеса, откуда можно было влезть в окно.
      На улицу завернула машина. Ее фары бросали снопы белого света.
      Человек на навесе окаменел.
      Свет выхватил из темноты отдельные предметы, мотор ревел, но вот машина доехала до угла и исчезла за поворотом. Причем водитель не соизволил при этом снизить скорость, как это требовалось в ночное время даже на пустынных дорогах. Он ехал со скоростью не менее 50 миль.
      Еще до того, как исчез отсвет огней, человек оказался в комнате, вернее — в широком проходе. С одной стороны была глухая стена с единственным окном, с другой — три двери.
      Он миновал их и очутился на просторной лестничной площадке. Проход, площадка и пологая лестница вниз освещались мощной настенной лампой. Даже в большой холл проникал ее свет, так что были видны многочисленные потускневшие от времени портреты, свидетельствующие о былой семейной славе. Когда-то здесь были деньги, а теперь оставалась одна гордость и традиции, да решительное нежелание позволить прошлому окончательно погибнуть.
      Короче говоря, это был дом миссис Джонатан Эдвард Китт, советника, члена магистрата, мирового судьи, которая в данный момент находилась в самой маленькой из четырех комнат первого этажа.
      Она сидела спиной к двери за письменным столом, сделанным каким-то умельцем три столетия назад, погруженная в изучение каких-то документов.
      Свет от открытой топки падал на нее справа, окрашивал ее поблекшую щеку в розоватый цвет и придавал лихорадочный блеск глазам. Вторая половина лица освещалась настольной лампой, и серебряные блики лежали на седых волосах, полной шее и сильных руках.
      Она была одета в костюм, но так как в комнате было очень тепло, жакет был переброшен через спинку стула. Ее блузочка была излишне кокетливой для женщины ее комплекции, тонюсенькая сиреневато-голубоватая, со множеством кружев. Миссис Китт любила кружева и оборки в качестве отделки для своих туалетов, как своего рода противостоящее собственной бесцветности и мужеподобной силе.
      Во всяком случае от двери она была больше похожа на мужчину, чем на женщину.
      Дышала она с трудом.
      Ничто не отвлекало ее внимания. Снаружи не доносилось посторонних звуков. Не слышала она и того, как повернулась дверная ручка. Шуршали бумаги, с которыми она работала. На улице прошла машина, и вторая через десять минут, но она вряд ли это заметила.
      Очень медленно отворилась дверь.
      Потом особенно громко и тревожно в такой тишине раздался звонок. Он перепугал пришельца, но у него хватило ума не хлопнуть дверью.
      Миссис Китт тоже вздрогнула от неожиданности, однако не отложила карандаша и не прекратила чтения бумаг, а только протянула к телефону руку и проговорила хрипловатым голосом:
      — Миссис Китт слушает…
      — Кто?
      — А, советник Виллербай, я была уверена, что вы позвоните. — Это прозвучало вроде оглашения анафемы. Наконец-то она отложила карандаш и бумаги, сконцентрировав свое внимание на разговоре.
      — Э… да, конечно… Я уже ознакомилась и продолжаю изучать теперь более подробно… И меня совершенно не устраивает, что мы так свободно тратим деньги налогоплательщиков… Я великолепно знаю, что это не слишком дорого на душу населения, да… Будьте любезны, дайте мне возможность хоть изредка мыслить без ваших подсказок… Очевидный факт, что эти дополнительные суммы будут израсходованы с ничтожной пользой… Я не уверена, что смогу поддержать проект… Нет, я еще не приняла окончательного решения, я согласна, что вам необходимы какие-то радикальные меры по вопросу стоянок машин… То, как в нашей стране преследуют водителей, поистине отвратительно, но это к делу не относится. Я права?
      Она с трудом выслушала ответ. Человек у двери открыл ее настолько, чтобы иметь возможность проникнуть в комнату. Не спуская глаз с женщины, он прикрыл снова дверь, затем вытащил из кармана кусок цепи от велосипеда, примерно в один фут длиной. Он обернул ее несколько раз вокруг одетой в перчатку руки, а длинный конец свешивался вниз.
      В зеркале над камином было видно его отражение, но он этого не замечал, рассматривая спину миссис Китт, поредевшие седые волосы, слегка завивающиеся над ушами и собранные узлом на затылке, так что голова казалась невероятно маленькой.
      Человек приблизился к ней на расстояние вытянутой руки.
      — Советник Виллербай, — заговорила миссис Китт своим самым непримиримым тоном официального лица, — я великолепно знаю свой долг перед согражданами в равной степени и я уверена, что владелец машины, по моему мнению, которое я неоднократно высказывала в парламенте, является жертвой вымогательств, вымогательств всякого рода, придуманных в цивилизованном мире. Он платит налог за машину, за бензин, за покрышки, за масло, за все… Он платит баснословные деньги за всяческое обслуживание, постоянно преследуется полицией, он никогда не может найти удобного места, чтобы поставить свою машину. Но это все не означает, что я стану поддерживать любые меры, которые помогут ему за счет других членов общества, и уж конечно не за счет жителей Лигейта!
      Она с трудом дышала, когда кончила свою речь. Потом добавила крайне резко:
      — Прекрасно. Если вы не можете быть объективным в этом вопросе, нет необходимости продолжать нашу беседу. Когда я вам обещала поддержать ваш проект по организации стоянок в нашем районе, я была уверена, что он поможет разрешить практические трудности данного положения вещей… Ладно…
      В ее ушах раздался громкий стук. Это советник бросил свою трубку.
      Она ничего не сказала, но немедленно положила трубку и прижала обе руки ко лбу. Человеку, стоявшему за ее спиной, не было видно выражения ее лица, он не догадывался, что она закрыла глаза, как будто почувствовала себя страшно усталой, опустила совсем низко голову, приняв таким образом самую выгодную позу, чтобы он смог нанести удар.
      — Что случилось со мной? — обратилась она к себе самой, поскольку считала, что в комнате никого не было, — ведь он вполне вежливый человек, почему же я…
      Она не договорила.
      Ей почудился у себя за спиной непонятный шум, она хотела повернуться на стуле и не смогла. Теперь уже ясно стало слышно бряцание металла. Краешком глаза она уловила очертания мужчины, но не смогла разглядеть его лицо. Единственное, что она заметила, это темно-серую шерсть костюма и яркие блестящие пуговицы.
      Он обрушил ей на голову свирепый удар.
      Она закричала в паническом ужасе и попыталась закрыть лицо руками.
      Он бил и бил… И снова бил…
      Он вышел из дома почти через двадцать минут, оставив ее лежать возле стула, с которого она упала. Ковер, ее руки, плечи, шея — все было покрыто кровью. Ему было трудно установить, дышит ли она или нет, но фактически она еще дышала.
      Напавший на нее человек ушел через парадную дверь, потом прошел по траве к боковому входу. Он шел по улице, прижимаясь к высокой стене и живой изгороди, так что если на улице и был кто-нибудь, его было бы трудно различить в темноте.
      Он добрался до угла.
      Из-за другого угла вывернулся велосипедист, таким образом оказавшийся между ним и его небольшой машиной. Когда они сблизились, человек сообразил, что это — полицейский. Он услыхал шуршание шин по мостовой, дребезжание металла и звонки от вибрации. Полицейский проехал мимо.
      Человек в темно-сером не обратил на него внимания. Он прямиком подошел к своей машине, которая стояла с включенными, как положено, задними огнями, и сел за руль. Только теперь он оглянулся, но полицейский уже скрылся за поворотом, и широкая улица снова была совершенно пустынной.
      Водитель включил мотор, и вскоре машина тронулась с места.

      Старший инспектор Роджер Вест, иначе «Красавчик», завернул в свой кабинет и удивился, заметив, что четверо других старших инспекторов, с которыми он делил помещение, столпились около окна. Этих людей он знал настолько хорошо, что принимал как «нечто» само-собой разумеющееся.
      Вот стоит Эдди Дэй со своим колоссальным брюхом и выдающимися вперед зубами, которые не дают ему возможности плотно закрыть рот. Рядом — массивный, высокий Билл Слоун, недавно возвратившийся из другого отдела. У него свежее розовощекое лицо, светлые волосы. Внешне он больше походит на футболиста, чем на профессионального детектива.
      А вот и Коддер, полный, чуточку нудный, но дотошный. И, наконец, самый маленький из всех и самый старший по возрасту Джим Ридон.
      — Хэллоу, Роджер, ты уже слышал? — сразу же спросил Ридон.
      — Народный праздник или праздник для преступников? — усмехнулся Роджер.
      Подобное «тайное совещание» означало нечто необычное, причем непосредственно затрагивающее интересы Скотланд-Ярда. Например, слухи о новом расписании дежурств по ночам, о премии или чьем-то выдвижении по службе. Однако, уже задавая свой шутливый вопрос, Роджер сообразил, что неверно расценил настроение приятелей и добавил уже более серьезно:
      — Нет, я ничего не слышал. Я сию минуту пришел.
      У него создалось странное впечатление, будто бы они не знают, как ему преподнести новость. Даже Слоун, его старейший друг, который работал под его руководством множество лет, вроде бы тоже чувствовал себя не в своей тарелке. Ридону явно не нравилось то, что он должен был сообщить. Его темно-карие глаза были очень выразительными.
      — Что, аппеляция Ньюмана? — нетерпеливо спросил Роджер, — они же гарантировали…
      — Это П.К., — сказал Ридон, — тромб коронарных сосудов вчера вечером и дело дрянь, как утверждают врачи, — едва ли протянет.
      — Ох! — только и вымолвил Роджер. — Ох! — Теперь ему было ясно их состояние. Медленно вытащил он из кармана сигареты, закурил, внимательно глядя на приятелей, понимая, почему им так не хотелось сообщать ему печальную новость. Он глубоко затянулся и спросил:
      — Где он? — Ему было нужно что-то сказать, потому что в конечном итоге было безразлично, где именно лежит при смерти сэр Гай Чартворд, помощник комиссара криминального департамента.
      — Вестминстерский госпиталь, — ответил Ридон.
      — Когда поступили последние сведения?
      — Только что говорил Нортлэндон, ну, а перед тем он разговаривал с секретарем.
      — Ох! — Роджер снова затянулся.
      Он вроде бы подключился к их группе, являясь одним из них, но в то же время у него было особое положение. Ему ничего не стоило посмотреть из окна на большой двор, раскинувшийся внизу, или на другие окна здания Департамента криминальных расследований, представить в одном из них Чартворда… Большой толстый человек, уступавший только Эдди Дэю по величине живота, со здоровым обветренным лицом и яркими голубыми глазами, венчиком седых волос и огромной лысиной, которая блестела, как начищенный самовар. Таков был Чартворд, внешне напоминающий фермера, который мог быть придирчивым, чертовски недоверчивым, но был самым популярным помощником комиссара во всем Департаменте.
      «Приятель каждого полицейского» — однажды сказал про него какой-то остряк и был очень близок к истине.
      Друг Роджера Веста.
      В Департаменте не было ни одного человека, который не считал бы это само собой разумеющимся. Поэтому и понятно, что известие о болезни П.К. сильнее всего подействовало на Роджера. Они с Чартвордом «видели» проблемы почти одинаково. Только вчера вечером они обсуждали вместе вот в этой самой комнате, когда сюда заглянул Чартворд сообщить Роджеру, что ему до сих пор не звонили из аппеляционного суда о последнем прошении осужденного убийцы о помиловании.
      Убийца, молодой парень Ньюман, был уличен в убийстве собственной тетки. Запутанное дело, трудное, если не сказать безнадежное, над которым они с Чартвордом бились в течение многих недель.
      — Секретарь собирается рассылать бюллетени по мере их поступления, — прервал его невеселые думы Ридон.
      Иными словами, Роджер лично ничем не может помочь. Вряд ли требовалось об этом говорить. Он вынул недокуренную папиросу изо рта и швырнул в еле теплящееся пламя камина. Несколько кусков угля раскалились докрасна.
      Снаружи светило яркое мартовское солнышко, но в помещении было промозгло.
      — Кортланд хочет поговорить с тобой после того, как ты просмотришь бумаги у себя на столе, — добавил Ридон.
      — Благодарю. А вообще, что за ночь была сегодня? — Роджер двинулся к своему столу, стоящему в самом дальнем от дверей углу. Он был ярко-желтого цвета, по заднему краю стояло четыре ящика с надписью: «поступившие», «изъятые», «текущие» и «законченные». Перед столом стоял вертящийся стул.
      Сзади на стене было темное пятно в том месте, где его касался стул Роджера, когда тот его отодвигал, садясь за стол или вылезая из-за него.
      — Так себе, — ответил Билл Слоун, стол которого стоял подле стола Роджера. Другие тоже принялись за работу, в этой комнате не привыкли попусту тратить время. — Сегодня в Лигейте случилось мерзкое дело. Думаю, Кортлэнд по этому поводу и хочет тебя видеть.
      Роджер вяло переспросил:
      — Мерзкое дело? — и сел на место.
      Все было бы не так плохо, если бы не говорили, что положение Чартворда безнадежное. С этим было трудно примириться. Если бы Чартворда не было вчера вечером в этой самой комнате после того, как все остальные уже разошлись, и они откровенно не обменялись бы мнениями о кассационном суде, тоже было бы легче. Но, как бы скверно ни было на душе, все равно надо приниматься за текущие дела, работать над старыми, что-то начинать, что-то заканчивать.
      Случилось так, что на столе у Роджера поубавилось бумаг. За последние несколько дней некоторые папки попали в ящик «законченных дел», превратившись теперь в материал для воспоминаний и «архивные документы».
      Роджер посмотрел на дела, ожидавшие решения, отложил две папки в сторону — надо обсудить с начальством. Потом углубился в чтение рапорта из Лигейтского участка. Это был неглупый, даже толковый рапорт, написанный кратко и толково.
      Пожилая, всеми уважаемая жительница Лигейта, вчера вечером подверглась зверскому нападению в собственном доме вблизи Лигейтской Вересковой пустоши.
      Она все еще находилась без сознания. По-видимому, мотивом явилось ограбление, потому что комната, в которой ее нашли, была перерыта сверху до низу.
      Но в деле имеются и кое-какие странности. На рапорте Кортланд написал: «Зайдите ко мне, ладно?» По правилам, по такому вопросу Кортланд пошел бы к П.К, а тот послал бы за Роджером. А теперь Кортланд оказался на месте старины Чартворда, дай бог, чтобы временно.
      Роджер протянул руку к телефону.
      — Старшего офицера Кортланда, пожалуйста.
      — Да, сэр, — и тотчас же: — соединено.
      — Благодарю. Доброе утро. Говорит Вест. Да, я могу прийти немедленно. — Он тут же положил на место трубку, загасил папиросу и мысленно отметил, что это уже третья с того момента, как он сел за стол. Три — менее чем за полчаса.
      Он поднялся, взял в руки папку по Лигейтскому делу. В кабинете находился один Эдди Дэй, занятый у стола какими-то бумагами, которые он разглядывал через лупу.
      Эдди считался самым лучшим в Ярде, может быть, и в целом мире, экспертом по подделкам. У него была непоколебимая вера в могущество и эффективность исследований с увеличительным стеклом. Действительно, в девяти случаях из десяти оно помогало ему находить желаемый ответ.
      Роджер вышел.
      Известие о Чартворде совершенно выбило его из колеи. А это никуда не годилось. Он заставил себя сосредоточиться на Лигейтском деле. Один момент его действительно интересовал: имя пострадавшей — «советника миссис Китт». Оно было ему знакомо. Более того, у него было такое чувство, что только вчера утром он натыкался на него в связи с каким-то вопросом, но сейчас никак не мог припомнить. «Советник, миссис Китт…»
      Миссис Китт, мировой судья!
      Ага, вот оно что!
      Его сбивала незнакомая часть — слово «Советник». Просто «миссис Китт, М.С.» — звучало привычно.
      Она всегда придерживалась противоположного мнения, чем все остальные должностные лица в вопросе о мотористах, где бы им ни появлялась возможность высказаться. Порой она жадно цеплялась за каждую ошибку полиции и даже впадала в крайности в своих обвинениях, защищая водителей.
      Легко было припомнить некоторые из ее излюбленных выражений, частенько цитируемых лондонскими вечерними газетами, а иногда просачивающихся и в солидные утренние издания.
      — По временам мне кажется, что простому полицейскому больше нечего делать, как прятаться по темным закоулкам, так, чтобы подстеречь несчастного водителя, который оставил свою машину в неположенном месте… — частенько говорила она, а заголовки кричали: «М.С. говорит, что полиция прячется по темным закоулкам…»
      Или же она говорила: «Почему всегда водителя обвиняют в несчастных случаях? Половина из них происходит по вине пешеходов или безрассудству велосипедистов»… В вольном переводе газетчиков это звучало: «Велосипедисты страдают отсутствием рассудка» — говорит М.С.…
      Она была не единственным мировым судьей, с независимыми взглядами и злым языком, и Роджеру на ум не приходило никакого скандала, связанного с ее именем. Это говорило о том, что она никогда слишком далеко не заходила, чтобы игнорировать, например, резонные возражения местной полиции.
      Старшим офицером Лигейта был старина Джем Конноли, которому оставалось всего несколько лет до пенсии, один из опытнейших работников. Пожалуй, в душе Конноли даже любил эту неугомонную особу.
      Роджер постучал в кабинет Кортланда.
      Когда-то Кортланд был одним из самых непопулярных людей в Ярде, но за последние годы он немного вылез из своей раковины, так что уважение к нему возросло, хотя по-настоящему он никому не нравился. Массивный, с угрюмым бледным лицом, необщительный, лишенный чувства юмора, он занимал этот кабинет вместе с другими — работал старшим инспектором, который в данный момент уехал из Лондона по делам.
      — Садитесь… Дело — дрянь в отношении сэра Гая. Всю свою жизнь я так не поражался…
      — Я тоже потрясен…
      — Не сомневаюсь. Последний человек, от которого можно было ожидать подобного фортеля!
      Разумеется, это неверно. Цвет лица Чартворда должен был служить намеком. Да и то, что Чартворд зачастую работал целыми сутками, должно было бы насторожить: это уже не под силу человеку в шестидесятилетнем возрасте. Нет, ничего удивительного здесь не было!
      — Есть какие-нибудь новости? — спросил Роджер.
      — Нового ничего. На кислороде… Вызваны лучшие специалисты… Об этом можно не беспокоиться. Но, когда случается такая история, трудно надеяться на выздоровление. Чертова болезнь!
      Роджер деревянным голосом ответил: «да»…
      — Ладно, теперь эта Лигейтская история, — наконец приступил к делу Кортланд, — сейчас ведь у тебя нет ничего срочного, правда?
      — Да, нет…
      — Не проехаться ли тебе к Джему Конноли? — предложил Кортланд, — полчаса назад он мне звонил и сказал, что в этом нападении имеются кое-какие нелепости, так что просил кого-нибудь подослать. Вроде бы старина Джем не слишком верит в собственные силы. Отсюда тебе не нужно ничего брать, Джем выделит специального сержанта, да и все остальное. Конечно, если ты не предпочитаешь работать со своими ребятами.
      — Не думаю, чтобы была такая необходимость, — пожал плечами Роджер, — Лигейтская полиция хорошо работает…
      — Я тоже так думаю. Значит, ты едешь. Я свяжусь с Джемом и предупрежу его.
      — Великолепно, — сказал Роджер, — благодарю.
      У него было сильное подозрение, что Кортланд отправил его в Лигейт, чтобы отвлечь от невеселых дум о Чартворде, чем он неизбежно был бы угнетен, даже при условии изучения текущих дел, которые в настоящий момент не требовали большого напряжения.
      Да, полезно уйти с головой в какой-нибудь запутанный случай…
      Вернувшись к себе в кабинет, Роджер мысленно перечислил, что ему нужно сделать в городе до отъезда в Лигейт, где ему возможно придется пробыть до конца дня. Хорошо еще, что жена в отъезде. Необходимо позвонить в два-три места и связаться с Чарльзом Джексоном. Они договорились о совместном ленче. Адвокат подготавливал защиту молодого Ньюмана и было похоже, что успешно.
      Эдди Дэй, который все еще находился в кабинете, поднял на него глаза, не отнимая от них линзы, но тут же снова возвратился к какому-то чеку, приколотому к листку белой бумаги у него на столе.
      Телефонистка предупредила Роджера, что сейчас она разыщет для него Джексона.
      — Благодарствую.
      Он чаще обращался к Джексону, чем к другим стряпчим, и ему все в нем нравилось. Когда-то Роджер высказал мнение, что Джексон — человек идейный. Однако, на протяжении нескольких последних недель он почувствовал изменения в настроении адвоката. Было похоже, что Джексон утратил былую уверенность. По-видимому, давало себя знать огромное напряжение, которое от него требовало дело Ньюмана.
      — Вас соединили с мистером Джексоном, сэр.
      — Алло, Джексон, — сказал Роджер, — это Вест из Ярда. Доброе утро.
      — С добрым утром, — ответил Джексон. Его голос нельзя было назвать ни энергичным, ни нетерпеливым, скорее всего бесцветным.
      — Я очень сожалею, но мне поручили одно задание в Лигейте, так что я сомневаюсь, что у меня будет возможность возвратиться в город к ленчу. Разрешите мне пригласить вас, как только я выясню, когда я буду свободен.
      — Будь оно неладно! — совершенно неожиданно воскликнул Джексон.
      — Мне очень жаль, но…
      — Нет, нет, не принимайте это на свой счет, — сказал Джексон более оживленно, — но я рассчитывал с вами посоветоваться по… по личному вопросу. Я подумал, что мы обо всем переговорим во время ленча. Послушайте, не могли бы вы найти для меня часок сегодня вечером? Или в ближайшие дни?
      Чувствовалось, что он действительно был крайне заинтересован и даже обеспокоен. Тут не было никаких сомнений.
      — Сегодня вечером годится, — ответил Роджер, — может быть, вы заедете ко мне после обеда, скажем, в половине девятого?
      — Вы очень любезны, мистер Вест. Я обязательно воспользуюсь вашим приглашением. Вы не станете возражать, если… — он не стал продолжать, как будто бы даже пожалел, что сказал и эти несколько слов, и добавил более официально: — Договорились, в восемь тридцать на Белл-стрит.
      — Буду вас ждать, — сказал Роджер.
      Когда он дал отбой, Роджеру пришла в голову мысль, что Джексон заранее узнал, где он, Роджер, живет. Ну что же, не впервые адвокаты вели с ним приватные разговоры. Бесполезно гадать о причине, но невозможно и не учитывать тот факт, что Джексон был по-настоящему разочарован из-за несостоявшегося ленча.
      Роджер спустился на лифте вниз и пошел к своему зеленому «Бомслею», который стоял тут же во дворе. Никто с ним не заговорил на эту тему, но он чувствовал, что даже одетые в форму охранники во дворе раздумывали над тем, что «Красавчик» Вест испытывает в связи с болезнью П.К.
      А у него в душе был настоящий ад.
      Может быть, то же самое можно было сказать и про многих других людей, в том числе и про родных советника миссис Китт. М.С… Интересно знать, — подумал он, — пришла ли она в себя? А вдруг она умерла и таким образом у него в руках окажется дело, новое дело об убийстве?
      Скоро он обо всем узнает.

      — Вот эта комната, — сказал Джем Конноли, — в ней ничего не изменилось. Никогда не угадаешь, что потребуется вам — гениям из Скотланд-Ярда. Мы живем в постоянном страхе и трепете перед вами.
      — Так и следует, — невозмутимо согласился Роджер. Своей деловитостью и довольно тяжеловесным юмором Конноли ему здорово помог. Он был человеком неподходящей наружности для старшего полицейского офицера, хотя бы благодаря своему невысокому росту. Сорок лет назад его с большим трудом приняли в полицию именно по этой причине. Годы согнули и плечи, и спину, так что теперь Конноли положительно был низеньким. Роджер был на целую голову выше, в нем было более шести футов. Массивный и быстрый. Солнечный луч, проникающий через открытую дверь дома на пустоши, играл на его светлых волнистых волосах.
      Снаружи находилось несколько участковых работников. Основное было уже сделано, измерения, фотографии, проверка отпечатков пальцев, поиски улик. Снаружи дом представлял уродливое сооружение позднего викторианского стиля с красными кирпичными стенами и остроконечной башенкой с высокой черепичной крышей, которая сильно смахивала на колокольню. Внутри холл и комнаты были вполне пропорциональными и, хотя меблировка явно обветшала, общее впечатление было импозантным.
      Конноли провел Веста в комнату напротив, не слишком большую, однако больше любой комнаты в доме самого Веста в Челси. Сейчас размеры комнаты едва ли привлекали внимание, потому что в глаза бросилось хаотическое состояние. Весь пол был усеян обрывками бумаги, в камине виднелась груда сожженных документов, — черные, ломкие, блестящие, причем сразу же можно было сказать, что в основном это газеты. Большой книжный шкаф красного дерева, стоявший по одной стене, был раскрыт нараспашку. С нижних полок его были вытащены почти все бумаги, так что внутри практически ничего не осталось. Две или три большие книги валялись на полу, а все страницы из них были повыдерганы.
      — Можно не сомневаться, — сказал Конноли, — что что-то он искал.
      — Кто он ?
      — Красавчик, не станешь же ты меня уверять, что это дело рук женщины?
      — Мне просто хотелось уточнить, — сухо ответил Роджер, — какие-нибудь фотографии готовы, Джем?
      — Сейчас прислали с нарочным.
      — Прекрасно.
      Чартворд был позабыт, впрочем, как и все остальное, помимо предстоящего расследования. Налицо было почти идеальное преступление с точки зрения его показательности: развороченная комната, порванные книги, сожженные бумаги, раскрытые шкафы и выдвинутые ящики, а на полу, как раз перед бюро, около стула скрюченная фигура женщины. Роджер занялся ею.