К вечеру подножия гор заволокло облаками - они клубились в темных долинах, тянули белесые пальцы к розовеющим в высоте снегам…
      Я сидел на дощатой веранде и, прихлебывая кислый айран, пытался понять: как здесь оказался? А заодно и вспомнить, кто я такой? Хорошенький набор вопросов. Но туман окутывал память плотнее, чем горные долины…
      Я огляделся: по веранде расставлены столы, покрытые клеенкой, за ними несколько мужчин. Каждый за своим столом, все в желтоватых пижамах, как и у меня. Все молчат: кто пьет айран из кружки, кто откинулся на спинку плетеного стула и смотрит на розовеющие вершины. Лица вялые и безучастные, неужели такое же у меня?…
      Наверное, это больные.
      За перилами веранды дворик: желтые и лиловые цветы на клумбах, высокая ограда, за ней поросший соснами холм. По склону вьется дорога, подходя к железным воротам. Они заперты, рядом будка, и сквозь окошко видно, что там кто-то есть.
      Санаторий? Психбольница?…
      По этой дороге меня должны были привезти, но я ничего не помню. Неужели какая-то болезнь привела к потере памяти?… Хотя с умственными способностями, кажется, все в порядке: быстро разобрался, где нахожусь.
      Что на Кавказе - понял сразу, санитары на вопросы отвечали уклончиво, но с неистребимым кавказским акцентом. Поначалу удивило, что солнце стоит не над снежными вершинами и ледниками, а плавится в синеве с другой стороны небосвода. Но потом сообразил, что нахожусь к югу от Кавказского хребта и, судя по высоте гор, - уж не Безенгийская ли это стена? - скорее всего в Грузии. Но как я сюда попал?…
      Не поговорить ли с соседом слева? Хотя пока расспросы ни к чему не привели, получал такие же односложные ответы, как от санитаров: 'Лечусь… Не помню… Отвали…'.
      Все же я открыл рот, но спросить ничего не успел.
      Подошел санитар - крупный черноволосый мужчина в белом халате - и с акцентом сказал:
      – Пошли. Тебя доктор спрашивает.
      Я уныло подумал, что мог участвовать в горном походе по Кавказу, произошел несчастный случай, и товарищи оставили в больнице.
      Встал и пошел за санитаром.
      Коридор, холл, опять коридор, звук шагов тонет в ковре… Мы остановились перед массивной дверью, санитар приставил пальцы к вмонтированной пластине, и спустя несколько секунд дверь открылась.
      Дактилоскопический замок, вяло отметил я. И слегка удивился, но не замку, а скорее тому, что не испытываю особого удивления, хотя зачем дактилоскопический замок в обыкновенной больнице?…
      За столом сидела женщина в белом халате, в свете лампы красиво мерцали серые волосы. Оглядев меня, кивнула провожатому:
      – Можешь идти.
      Снова акцент, хотя уже не кавказский.
      Дверь закрылась, и докторша указала на кресло.
      – Садитесь.
      Я сел, пытаясь разглядеть глаза собеседницы: словно голубые льдинки плавали в сумраке.
      – Как себя чувствуете? - Скучный голос, ни тени доброжелательства.
      Будто стук послышался вдалеке. Я моргнул.
      – Вроде неплохо. А что со мной? Я ничего не помню.
      Женщина-врач внимательно оглядела меня, а потом повернула голову к компьютерному дисплею. Лицо слегка осветилось: немного припухлое, без всякой косметики.
      – Вы упали в ледниковую трещину, - равнодушно сообщила она. - Удар головой, нарушение мозгового кровообращения и, как следствие, частичная амнезия. Надеюсь, потеря памяти окажется временной…
      Снова стук, но теперь отчетливее - словно кто-то постучал молотком посереди комнаты. Странно, докторша как будто ничего не услышала. Развернула ко мне монитор:
      – Давайте проверим, как обстоит дело с памятью…
      Ритмичные удары раздались прямо в ухо:
      'Помни… проводника… по снам!'.
      Что они значат?…
      Странная музыка… калейдоскоп чистейших красок… багровое солнце, встающее над кромкой темного льда… зал с колоннами из льющегося синего света…
      И вот я снова в кабинете Сибил, только он обширнее и сумрачнее, а за столом непроглядная тьма.
      Но теперь я вспомнил, что хотел спросить, и у кого!
      Я медленно обернулся.
      В открытой двери стоял человек, во тьме виднелись только белые перчатки и такое же белое лицо.
      – Здравствуйте! - сказал я. - Могу я задать вам несколько вопросов?
      – Слово 'здравствуйте' здесь уже не подходит, - глухо отозвался гость. - Но вопросы задавать можно. Это мой долг - отвечать и показывать.
      – Где я и что со мной?
      – Вы в бывшем санатории, который обращен в лабораторию и частную тюрьму. Вас доставили сюда после семинара, где изучались варианты будущего.
      – Кто доставил? - В голове начала пульсировать боль, я попытался сфокусировать глаза на белом лице, но не мог.
      – Я не вправе отвечать на вопросы о других людях.
      – Тогда хотя бы подскажите, как выбраться отсюда, - сердито сказал я. Видно зря надеялся, что в этом сумрачном мире - я вспомнил его! - могу получить ответы на все вопросы.
      – Пожалуйста, - темнота в двери всколыхнулась. - Следуйте за мной.
      Снова полутемные коридоры (я уже видел их!) и едва тлеющие лампы. Как-то неожиданно мы оказались в моей комнате, а точнее тюремной камере.
      – Смотрите, - бесстрастно сказал проводник.
      Я чуть не ахнул, стены внезапно сделались прозрачными, а точнее полупрозрачными - как зеленоватое стекло. Слева в другой камере кто-то лежал на койке, а справа помещение было пусто и за ним, как сквозь зеленые занавеси, виднелся верх каменной стены и качающиеся верхушки сосен.
      – Здорово, - хрипло сказал я. - Как вы это сделали?
      – Я ничего не делал, - слегка пожал плечами проводник. - Этот мир подчиняется силе мысли.
      Ну и ну…
      – Все равно не вижу, как выбраться отсюда. Пускай наружная стена близко, но как попасть в коридор? И там, наверное, охрана.
      Действительно, в конце коридора виднелась неясная человеческая фигура.
      – Смотрите внимательнее, - в голосе проводника послышалось нетерпение.
      Вот оно: в зеленой занавеси, что отделяет комнату справа, просвечивает прямоугольник. Видимо, обе комнаты соединяла дверь, а потом ее забили досками и оклеили обоями. Будем надеяться, что забили не слишком крепко.
      – А как?… - я обернулся к проводнику.
      И замер, никого не было. А затем сумрак просветлел, и я снова оказался в кабинете Сибил.
      – Что вы видели? - потребовала она. - На этот раз сеанс был очень коротким.
      Голова раскалывалась от боли, я поднял руки и помассировал виски ледяными пальцами.
      – Ничего, - вяло соврал я. - Какие-то световые эффекты, а потом страшно разболелась голова.
      Сибил долго в упор смотрела на меня, так что мне сделалось неуютно.
      – Ладно, - в ее голосе прозвучала досада. - Может быть, другой раз окажется результативнее.
      Она даже не пыталась хитрить, никаких разговоров про амнезию! Видимо, была уверена, что за ночь я все забыл.
      Тот же молчаливый санитар проводил меня обратно в комнату.
      Я надеялся, что из-за краткости визита к 'доктору' у меня останется больше времени до укола. Сразу направился к водопроводному крану, открутил изогнутую трубку, из которой вытекает вода, и стал осматривать стену. Металлическим предметом легче колупать ее, чем голыми пальцами.
      Скоро нашел слегка выпуклый шов и принялся за работу. Только бы никто не посмотрел в глазок! Но кавказцы казались не особо рьяными надзирателями.
      Обои отдирались легко, а кускам штукатурки я не давал упасть на пол и складывал в стороне. Довольно скоро оголил доски, и тут пришлось попотеть: железной трубкой никак не мог отковырнуть первую из них. К счастью, вторая оказалась прибита всего одним гвоздем. Работали здесь спустя рукава.
      Наконец я пролез в соседнюю комнату, тут пахло пылью. В окне уже стемнело, но его не загораживала решетка, и я осторожно выглянул.
      Я находился на третьем, верхнем этаже. Ограда вокруг двора здесь подходила к торцевой стене здания и казалась легко доступной - метра два по карнизу (здание было старой постройки, с карнизами и лепниной). Лишь бы никто не посмотрел вверх. Безопаснее было бы подождать полной темноты, но я не хотел рисковать: в мою камеру могли зайти для укола.
      Я открыл раму, петли противно завизжали, и я снова взмок от пота. Но никто не стал ломиться в дверь, я еще раз оглядел двор и поспешно взобрался на подоконник. Потом, стараясь не глядеть вниз, вылез на карниз.
      Оказалось даже удобнее, чем ожидал: руками можно было придерживаться за водосточный желоб вдоль крыши, а вниз я по-прежнему не смотрел. Только сразу повеяло холодом, и мокрая от пота майка прилипла к спине.
      Я довольно быстро добрался до гребня стены, но там оказалась колючая проволока. Пока перебирался, разорвал штанину и расцарапал до крови ногу. Наконец повис на руках по ту сторону стены, глянул вниз на темные кусты и разжал пальцы.
      До сих пор я гордился собой: сумел воспользоваться помощью таинственного проводника, разобрал перегородку, выбрался из комнаты и вот-вот окажусь на свободе. Прямо-таки агент национальной безопасности. Но на этом мое везение кончилось…
      Наверное, пресловутый агент приземлился бы беззвучно, а рядом оказалась бы блондинка на иномарке. Я же вломился в кусты с громким треском, разодрал щеку, на миг меня задержала зацепившаяся пижама, а потом я почувствовал боль от удара пятками, и вдобавок крепко приложился боком о какую-то корягу.
      В принципе, после такого шума можно было лежать спокойно и отдыхать. За стеной взвыла сирена, залаяли собаки, а по земле зашарил бледный луч прожектора. Но я как дурак вскочил и, прихрамывая, пустился бежать по скользкой от хвои земле.
      Очень скоро сбоку метнулось что-то черное и лохматое, сбило с ног и жарко задышало в лицо разинутой пастью. Я представил, как сейчас овчарка вцепится мне в горло, и постарался лежать тихо. Где-то слышал, что лежащих собаки не трогают.
      Или это действительно так, или собачка решила растянуть удовольствие, но в горло не вцепилась, а оглушительно залаяла, обрызгав мне лицо горячей слюной. В ответ послышался скрежет бегущих по гравию ног, непонятные, но явно недоброжелательные возгласы, а затем кто-то саданул в больной бок сапогом или ботинком.
      Хотя особо зверски меня не били: ребра, похоже, остались целы. Лишь когда вздернули на ноги, я получил такую плюху, что перед глазами заплясал фейерверк искр, а рот наполнился соленым. Затем меня отволокли обратно, но уже не в родную камеру, а на второй этаж. Бросили как мешок на пол и оставили размышлять, что агента национальной безопасности из меня не получилось.
      Через некоторое время я попытался встать и с удивлением обнаружил, что ноги держат, а кости как будто целы. В этой комнате тоже был умывальник с зеркалом, так что я подковылял и стал обмывать лицо, временами шипя от боли.
      Тут в двери щелкнуло, и я повернул голову: неужели пришли добавить? Или уже с уколом?
      Дальнейшее помню странно, словно видел слайд-шоу на экране монитора. Теперь-то я понимаю, почему…
      Вошедший мне незнаком, и на нем не белый халат, а черный подрясник. Мое сердце делает перебой, сразу вспоминаю фигуру на паперти в безлюдной Москве. Вдоль лица старомодные бакенбарды, переходящие в бородку клином, а черные волосы спадают на плечи. Глаза под прямыми, как по линейке проведенными бровями, отсвечивают зеленым, будто у кошки.
      Посетитель кладет на тумбочку какой-то предмет и внимательно смотрит на меня.
      На всякий случай я решаю быть вежливым и шепеляво говорю:
      – Добрый вечер.
      – Здравствуйте, Андрей, - отзывается гость. В голосе нет и тени кавказского акцента, который звучал у других санитаров, но что-то в нем кажется странным.
      – Вы с уколом? - я испытываю неприятное чувство от близости черной пропасти.
      Но посетитель медленно качает головой и говорит довольно фамильярно:
      – Тебе и так досталось. Ложись, я тебя осмотрю.
      Я плетусь к кровати, на ходу стягивая разорванную пижаму. Обижаться на 'тыканье' нет сил.
      – Вы из монастыря? Служите при этом… санатории?
      Монах снова качает головой:
      – Разве проводник не сказал? Это не санаторий. А я… в некотором роде действительно из монастыря. Про Новый Афон слышал?
      – Он вроде не действующий, - я со стоном забираюсь на кровать.
      – Неужели?… - в голосе гостя слышится удивление. - Хотя в последние годы мне приходилось много странствовать, так что новостей не слыхал.
      Он проходится жесткими пальцами по бокам и спине. Я снова шиплю от боли.
      – Тебе повезло. Ребра целы и внутри как будто ничего не отбили. Впрочем, им не было резона тебя калечить.
      – Кому 'им'? - бормочу я. - И вы кто, врач?
      Я испытываю странное чувство щекотания по всему телу, а боль уходит, сменяясь чувством облегчения и покоя.
      – Мир имеет нужду во враче, - туманно отзывается монах, - вот и пришлось им стать… А тебе нельзя спать. Бодрствуй.
      – Почему? - вяло спрашиваю я. Неудержимо накатывает сон.
      – Проводник сказал, что вряд ли выберешься сам. А ты ходил по странным дорогам и видел то, чего не видел еще никто. Другие не должны узнать, что скрывается за завесой, поэтому оставлять тебя здесь нельзя.
      – Я уже пробовал выбраться, - сердито отвечаю я. - Так накостыляли…
      – Тише, - говорит гость и почему-то глядит на часы, висящие над кроватью.
      Я тоже смотрю на стрелки: девять. В прошлый раз мне сделали укол примерно в это же время и ушли, оставив падать в тошнотворную темноту…
      Часы издают 'тик', а потом еще раз. Странно, между звуками как будто проходит много времени.
      Я жду нового щелчка, но черный монах трогает за плечо.
      – Пора. Надевай халат и идем!
      Наконец-то я понимаю, что странно в его голосе - словно посвист ветра слышится в нем. Удивленно спрашиваю:
      – Куда? Опять к доктору?
      – Нет, - говорит монах. - Разве тебе не сказали, что держат в плену? Хотя да, ведь кололи этот препарат…
      – Кто держит в плену? - бормочу я. - Чеченцы?
      – Нет, другие. - Голос звучит глухо в полной тишине. - Может быть, вспомнишь кое-что по дороге. А сейчас нам пора.
      – Почему я должен верить вам? Как вас зовут? - я безуспешно оглядываюсь в поисках пижамы и при этом чувствую странное оцепенение: мысли еле ползут, а глаза никак не фокусируются…
      Монах сильно дергает меня за руки - и я оказываюсь сидящим на кровати, с пижамой на плечах.
      – Меня зовут Симон, - словно ледяной ветер свистит в ушах. - Считай, что меня попросили освободить тебя. В бумажнике твои документы, я кладу его в карман пижамы.
      'А как же другие в этом санатории?' - хочу спросить я, но язык не повинуется, а руки едва попадают в рукава пижамы. Я теряю способность размышлять, даже сердце бьется редко и глухо. Едва могу встать и последовать за своим проводником, двигаться почему-то очень трудно. Симон уже у двери…
      Залитый электрическим светом коридор кажется пуст. Но только кажется. Когда подходим к выходу в холл, я вижу охранника в камуфляже. Сидя за столом, тот равнодушно смотрит в нашу сторону. Глаза широко открыты, однако нас двоих словно не замечают.
      – Он… спит, - свистящим шепотом произносит Симон. - Пошли быстрее.
      Косясь на охранника, я обхожу стол. Нарастает странное ощущение: что-то вокруг не так… Мы минуем выход на веранду и спускаемся по лестнице в другой коридор.
      Здесь охранников двое. Сидят возле двери - наверное, выхода наружу - и глядят прямо на нас. Я прячусь за угол: вдруг сейчас начнется стрельба?
      – Не останавливайся, - холодно звучит голос.
      Я боязливо выглядываю: Симон идет прямо на охранников, а те внимательно смотрят на него, но почему-то не двигаются…
      С трудом переставляя ватные ноги и не отрывая глаз от стражей, я иду к двери. Охранники не кажутся сонными: взгляд цепкий и пристальный - но неподвижный… Симон ждет, держа ладонь на пластинке замка. Что-то неуловимо меняется, тянет ночной свежестью, и мы оказываемся на крыльце.
      Я чувствую себя все более странно, будто все-таки сделали укол: перед глазами всё плывет, и меня словно втягивает в темнеющий водоворот…
      – Быстрее! - шипит Симон.
      Черная яма двора, острый запах прелой листвы, потом сырого железа - мы у ворот… Только запахи еще поддерживают мое сознание на плаву.
      Я не слышу скрипа ворот (и вдруг понимаю, что не слышал ни звука, кроме голоса Симона, с тех пор как покинул палату), но ограда вдруг оказывается за спиной, а впереди темными великанами маячат сосны. Еще несколько шагов, и почва под ногами плывет, мир несколько раз поворачивается вокруг, а потом исчезает…
      Когда я очнулся, то почувствовал влажный щебень под щекой и услышал монотонный шум ветра в соснах. Сразу вспомнил - почему-то раньше его не было слышно. Кто-то тряс за плечо.
      – Пришел в себя?
      Я с трудом встал на колени, а потом на ноги. Меня качало, все тело болело, а голову словно набили ватой - ничего не мог сообразить.
      – Что со мной? - дрожащим голосом спросил я.
      – Мы вышли из санатория, - голос спутника сливался с шумом ветра. - Мое имя Симон. Потерпи, скоро темпоральный шок пройдет.
      – Какой шок? - переспросил я. Чувствовал себя настолько беспомощным, что едва не заплакал.
      – Неважно. - Свежий воздух постепенно вымывал дурноту из моего сознания. - Без специальной подготовки это трудно перенести.
      Тело все еще била дрожь, но в голове постепенно прояснилось. Я вспомнил веранду, доктора, свою палату, появление странного монаха… Что было до этого, окутывал туман забвения.
      – Но как мы выбрались? Там же полно охранников.
      – Ты пока не поймешь, - равнодушно сообщил Симон. - Но мы еще не выбрались. Этот 'санаторий' находится в Грузии, а тебе надо в Россию. Через Грузию опасно, из гор ведет всего одна дорога и ее легко перекрыть. Проделать такой трюк во второй раз не могу - смертельно опасно для тебя… Ходил по горам?
      – Немного, - пробормотал я. - Был в походе по Приэльбрусью, поднимались до 'Приюта одиннадцати'…
      Вихрь мыслей закружился в голове. Зачем меня держали в этом странном санатории. Кто на самом деле Симон? Сотрудник российской спецслужбы? Но что за фантастический способ он использовал, чтобы вывести меня на глазах у охраны?
      – Тогда идем. - Лицо Симона едва белело в темноте. - До рассвета надо пройти километров двадцать. Утром тебя хватятся и тропы перекроют, но мы уже будем на подступах к перевалу. А сейчас надо найти место, где я спрятал снаряжение, там переобуешься. В больничных тапочках далеко не уйдешь…
      В тапочках действительно было неудобно, так как мы сразу свернули с дороги и стали карабкаться по скалам вверх. К счастью, вскоре разлился бледный свет, из-за холма вышла почти полная луна, и я даже приостановился, залюбовавшись призрачно-белой стеной гор.
      – Идем! - резко поторопил Симон.
      Камни были скользкими от опавшей хвои, сосны шумели вокруг. Вскоре мы достигли гребня холма, и начался спуск. Впереди снова забелела дорога - мы срезали ее зигзаг. У большого валуна Симон остановился и вытащил из щели рюкзак.
      – Обувайся, - бросил мне горные ботинки. - Куртку надень прямо на пижаму, а то наверху будет холодно. Захватил тебе джинсы и рубашку, но переоденешься потом, сейчас нет времени.
      Сам так и остался в подряснике и бесформенных гамашах, лишь накинул рюкзак и, достав из щели два ледоруба, подал один мне.
      – Пошли!
      Ботинки оказались впору, что меня слегка озадачило: неужели таинственный спутник справлялся о размере моей ноги? Но вскоре стало не до вопросов, начался почти бег по залитой лунным молоком дороге. Далеко внизу показалось селение с черными пальцами башен, потом пропало за отрогом, и мы пошли вверх по грунтовой дороге. Я догадался, что переваливаем через отрог главного Кавказского хребта, тот льдисто мерцал слева.
      Наконец дорога вышла на сереющий в лунном свете горный луг. Две собаки с лаем кинулись от темневшей невдалеке кошары, и меня пробрала холодная дрожь: недавно такая скалила клыки у моего горла. Но, подбежав ближе, собаки вдруг умолкли, нерешительно завиляли хвостами и подались обратно - странное поведение для злобных пастушьих овчарок.
      Я глянул на Симона - что так озадачило собак? - однако тот не обратил на них внимания, только ускорил шаг по неровной дороге. Ледяной ветер задувал с белеющих ледников, но я все равно взмок, такой темп задал спутник. Может, у них в монастыре устраивали состязания по спортивной ходьбе?
      Наконец я прохрипел:
      – Давай отдохнем… Не могу больше.
      Симон с сожалением оглянулся и сел на придорожный камень. Я последовал примеру, но быстро перебрался на кочку: холодные камни годились разве что для монашеского зада.
      – Надо спешить, - равнодушно сказал Симон. - Они могут послать вертолет.
      – Кто эти 'они'? - разозлился я. - Террористы? Заговорщики? Бандиты? Хотя на последних не похоже. Вряд ли бандиты станут интересоваться вариантами будущего.
      – Они просто заблудшие люди, - так же равнодушно ответил Симон. - Аки овцы без пастыря. А если пастыря нет, то овец начинает пасти кто-то другой.
      – Вот вы бы и пасли. - Я почувствовал себя немного лучше, дыхание восстанавливалось.
      – Мой духовный отец так и говорил, - с грустью сказал Симон. - Но у меня не достало терпения, ушел странствовать.
      – И долго путешествовали? - вяло спросил я. Подумаешь, со странствующим монахом встретился.
      – Порядочно, - вздохнул собеседник. - Куда дольше, чем собирался.
      Дальше я расспросить не успел, Симон решительно встал.
      – Пошли!
      Теперь дорога спускалась, петляя по скату холма, а впереди вырисовались смутные обрывы другого хребта. Сзади встал темный бугор, заслонив луну. Я начал спотыкаться, но вскоре заметил, что под ногами спутника словно скользит слабый свет и, если идти вплотную, то дорога кое-как видна.
      Какой-то светящийся состав на рантах ботинок?
      Так мы и шли - углубляясь в темное ущелье, навстречу нарастающему шуму реки. Я не заметил, как оставили дорогу и пошли по каменистой морене. Стали попадаться озера серебристого света - это лунный свет падал на тропу сквозь провалы в изрезанном гребне. Опять начался подъем, а справа запрыгали белые гребни - мы вышли к реке.
      Я очень устал. С трудом переставлял ноги по камням, все тяжелее опирался на ледоруб, а Симон горным козлом прыгал впереди - черное пятно на фоне чего-то темного и высокого.
      Это темное медленно приближалось, и внезапно превратилось в сложенную из камней башню. Симон остановился.
      – Здесь передохнем, - словно издалека сказал он. - Ты слишком устал, а впереди еще долгий подъем.
      Мы вскарабкались по грубым каменным ступеням в небольшую комнату, где пахло старой золой. Втащив из рюкзака пенопластовый коврик, Симон расстелил его на полу. Я почти упал на него и сразу погрузился в забытье.
      Проснулся от острого желания опорожнить мочевой пузырь.
      Слабый свет серебрился на каменных плитах пола, край узкого как бойница окна сиял белизной. Монах посапывал рядом, задрав черную бородку к невидимому потолку. Я встал и, придерживаясь за неровную стену, стал спускаться.
      Входной двери у башни не было, и все вокруг казалось заброшенным. Наверное, здесь давно никто не жил, и забредали только редкие туристы. Все-таки я немного отошел, прежде чем расстегнуть пижамные штаны.
      И замер, забыв сделать свое дело.
      Поодаль виднелась грубая загородка из камней, наверное, для скота. Местами она была разрушена, и внутрь по траве затекал серебристый свет. В одном из проемов стоял камень чернее и выше других. Что-то странное было в его форме: верх - словно лобастая голова, а выступающие треугольники - будто уши…
      Камень шевельнулся, и блеснули два зеленых изумруда - глаза!…
      Я опомнился уже в комнате, когда тряс Симона за плечо.
      – Там… - еле выговорил я. - Там огромный пес.
      Монах сел, глянул на меня, а потом одним прыжком оказался у окна. Долго смотрел, и лицо было очень бледным в свете луны.
      И осталось совершенно спокойным.
      – Ты уже видел таких, - чуть погодя сказал он. - Со мной тебе бояться нечего. Скоро утро, пора собираться в путь. Поешь.
      Он нарезал на полиэтиленовый пакет куски белого сыра - тот был упругим и приятно солоноватым. Запивали из фляги Симона - к моему удивлению, там оказалась не вода, а терпкое красное вино.
      – Из новоафонских виноградников, - вздохнул в ответ на мой невысказанный вопрос Симон. - Тебе надо побывать там, Андрей. Конечно, в гостинице лишь монастырский комфорт: жесткие постели и по несколько кроватей в комнате.