DEVIANT

Кристина Хуцишвили

DEVIANT

Данная книга является художественным произведением. Все действующие лица и события вымышлены. Любое сходство с реальными людьми и событиями – случайно.

Живые знают, что умрут, а мертвые ничего не знают.

Екклесиаст 9:5

– Здесь загадка. Как ты думаешь, что будет, если на пути неостановимой силы окажется несдвигаемый объект?

– Неостановимая сила обогнет несдвигаемый объект.

– Неправильно.

– А какой ответ?

– Как будто сам не знаешь. Неостановимая сила остановится, несдвигаемый объект – сдвинется[1].

Мне кажется, я взялась за неподъемную для своего возраста тему и потому не имею права на ошибку.

Я верю, что, написав сердцем, смогу помочь…

Ну что ж, начнем.

На моих часах – 22.00,

ваши – на единичку запаздывают.

Memento тоri. У нас мало времени.

* * *

У меня был выбор с того дня, как я был рожден,

И были голоса, что говорили мне, что хорошо,

а что плохо.

Если бы я их слушал, то сейчас был бы не здесь.

Я живу и умираю с выбором, который я сделал.

Леонард Коэн

Я приближаюсь к ней. Ее лицо не лишено драматизма, я приближаю его, рассматриваю в разных ракурсах, поворачиваю и так и эдак. В ней есть драма, несомненно. В ней есть и стиль. Как там? I heard she had a style… И у Синатры этот стиль – приближение. She sang as if he knew me in all my dark despair… Она пела так, будто знала всю глубину моего отчаяния…

Я снова и снова приближаю ее лицо. Рассматриваю подробно каждую морщинку. Когда-то она говорила, что первые морщинки появляются у женщины в двадцать пять лет. По-моему, это здорово – можно любить каждую – каждую – черточку взросления, каждую боль, обиду, рану, которая делала ее лучше, чище…

Можно вот так любить. Приближать лицо – всегда иметь в распоряжении. Рассматривать и так, и эдак. Не будучи пойманным за руку. Смотреть, видеть – оставаясь при этом невидимым. Держать на расстоянии вытянутой руки. Обладать. Иметь право.

Что же до морщинок, мне все-таки кажется сильным преувеличением этот рубеж – 25 лет. Не очень-то я в него верю. Но в этом что-то есть.

Лимонов, кажется, в одном интервью говорил: нет, нельзя любить женщину тридцати лет, нужно – моложе. Ведь чем дальше, тем больше мужских обид, и женщина уже не та, и взаимоотношения не те, и история не случится.

Я в это не верю. Это как раз пример страхов, комплексов, чего-то искусственного, навязанного.

Женщины в этом смысле гораздо лучше мужчин.

Она была гораздо лучше меня.

Она всегда будет гораздо лучше меня.

Когда женщина любит мужчину – она любит всю его жизнь, его ошибки – прошлые и настоящие, каждый рубец на душе и каждую морщину. Это совершенно точно.

А теперь – немного меня. В противном случае получается, что я мимикрирую – пытаюсь представить себя лучше через бренд под названием «мужчина». Не совсем так. Попробую вспомнить – в маркетинге, в пиаре, есть такой… способ поднять уровень бренда, лежащий на поверхности. Идея в том, чтобы притянуть что-то априори хорошее: сильную личность, чистого человека – и заявить о связи. И тогда позитивный эффект, лояльность, аудитория – все это плавно перетечет в твой карман. Окатит тебя солнцем, морем и счастьем, которое ты не заслужил.

Притом что я любил довольно интересную женщину, я был немного придурком. Самодовольным, самолюбивым, ехидным, умным, даже блестящим. Есть типаж отличников-ботаников, тихонь, которые впоследствии эффектно выстреливают. Я же был всеобщим любимцем, не бабником, гордецом. Все должны были меня обожать и делать так, как нужно мне. Возможно, ничего не изменилось бы и в новых обстоятельствах. Я писал странные вещи, во мне было много патетики – я отлично говорил, писал плохо, но с нервом, поэтому все шло на ура. При этом я, в отличие от многих, понимал, что писал плохо. И периодически садился тренироваться для себя. Моя любовь писала очень хорошо, – как я мог в чем-то уступать женщине?

Да, я писал и такое. Сейчас, через годы, мне кажется – это не плохо и не хорошо. Это патетично. В те годы, когда о гуманитарной, дискуссионной части и думать забыли – как, впрочем, и о нефти с газом в контексте потенциальных «кормушек», отдав предпочтение инвестбанкам, хеджфондам и прочему в том же духе, – меня смутно тревожила идеология, политика, история. Вот, к примеру: вы думаете, западники и славянофилы – вестники небытия, страницы из истории Отечества? А вот и нет, они среди нас.

Всегда находятся люди, подпадающие под типизацию, искать недолго. Есть и сквозная категория, тип людей пассионарных, отчасти по-гумилевски, отчасти – ввиду молодости и неопытности. Те, которые насквозь, – люди молодые, верящие, может, и верующие, желающие кроить мир по своему усмотрению. Невооруженным глазом в них видится какая-то детская мечта. Как ни странно, такой тип, создавая новое, и вправду меняет мир. Точнее, мир испокон веков меняется силами людей именно такого типа, вопреки всем скептикам и циникам. Критики лишь обобщают пустые слова, и, согласитесь, сотрясание воздуха на одной чаше весов, а продукт, мир совершенствующий, – на другой…

И тут уж все понятно. Одни тратят дыхание попусту, а другие ищут новые комбинации, прямо по Шумпетеру. И не поверите, находят – в разных уголках Земли во все времена рождаются таланты и гении, этот штучный продукт, программа, запускающаяся сама по себе, но только для этого нужны минимальные условия. Частью эти люди, если верить социологам, лелеют некий аналог американской мечты. А может, не американской вовсе. Но мультикультурность в основе основ – совершенно точно. Западные ориентиры, свобода, возможности, весь мир у ног. Усердие, страсть, жертвенность – во имя идеалов: гуманизма ли, науки, искусства. Но если короче – через талант и кропотливый труд – к той же мечте. Стартовые условия у всех разные, кому как повезет. Кто-то почти сразу понимает свой замысел, потихоньку учится с этим жить, а другие хоть и отражают глазами лучики света, но особенного предназначения у них вроде бы и нет. Зачем они пришли на эту землю, чего хотят? Они сами – последние, у кого нужно искать ответ на этот вопрос. Едва родившись, оказываются в конфликте с окружающим миром и, не сумев раскрыться, просто ждут и надеются на шанс.

Но есть и другие люди. Все остальные. У них нет единых ценностей, они верят в разное, а чаще не верят даже себе. Социологи постмодернизма разделяют их на два типа – «вестерн» и «истерн». Западники и славянофилы – так можно сказать. Исчерпывающе, но неоригинально, разве что добавить вечно пограничное почвенничество, неопределенность и равнодушие.

Западники хотят работать в мультинациональных корпорациях, усердно учат языки, ротируются, релокируются, одним фактом своего существования стирая границы, начертанные в умах их родителей.

Их 15 процентов. Остальные 85 процентов – скажем так, славянофилы. Они зарабатывают не меньше, но приоритеты здесь совсем другие. Они несут все в дом, им не нужен мир весь и целиком, им хорошо спится без драм Чехова, которыми больше века восторгается Запад. Да и вообще без драм. Им тепло на своем отдельно взятом осколке.

Славянофилы сложнее западников, в них много этой богатырской, опасной, красивой русскости. Они другие – отдыхают в Турции, Египте и на юге России не потому, что так выходит дешевле, а потому, что там говорят по-русски. Они бывают очень богаты: именно славянофилов обычно пугаются западные инвесторы и консультанты. Им не нравятся презентации McKinsey, непонятен успех в юном возрасте, они смотрят телевизор, потягивают пиво и покупают микроволновые печи.

Они часто бывают хорошими людьми и первыми приходят на выручку. Но вряд ли способны производить новое. Славянофилы не меняют мир, а западникам в этом деле пока не хватает их удали и размаха.

За кем же будущее? Сквозной тип, люди, меняющие мир, – барометры.

Число западников, очевидно, будет увеличиваться: корпоративная Россия тихонько растет вширь. В каждом городе-миллионнике появятся новые люди, которых будет интересовать… Нет, которые жить не смогут без того, что было чуждо их родителям.

Но появятся и новые славянофилы, выросшие непросто, в суровой среде сформировавшиеся сильными, закаленные с рождения…

У них тоже будет мечта, и она ничем не хуже любой другой мечты. Скорее всего, они захотят сделать свой отдельно взятый кусочек мира уютным – таким, где их детям будет тепло и сыто, и их еще не родившихся детей уже будет поджидать другая жизнь. Славянофилы хотят хорошей судьбы для своих детей уж никак не меньше западников. Наоборот, в их числе микроскопически мала доля новомодных чайлдфри. И что в том, что кто-то скажет свысока: мещане. Мещане были и будут всегда.

Нет, они ничем не хуже, разве что ровней, и у них все то же – жены, дети и мечты, «одна любовь, но не одинаковая».

Во многих строках читается она… Да везде, насквозь – она, особенно концовка. Когда любишь кого-то, двое начинают сличаться, происходит взаимопроникновение смыслов. Вы оба определяете вектор развития друг друга, упорядочиваете пространство одними и теми же категориями.

Впрочем, все это имеет смысл, если вы ведете интеллектуальную жизнь. И да, мы и свои отношения встраивали в этот контекст. Кто-то увидит в этом что-то неестественное, чуждое человеку. Но так мы выстраивали наши отношения. Такое сплошь и рядом – в рамках определенного среза людей. Это не исключает чувств, это такая жизнь. Она может быть духовной, богатой и насыщенной, и это не мешает тому, чтобы общаться о делах и о чувствах в таком формате. Есть разные миры, и стилистика – не самое главное в их описании. Поверьте.

* * *

12 апреля 1996 года

Москва

– Наши дети будут лучше нас.

– Почему ты так думаешь? – Он хитро прищурился.

Не по возрасту мудрый и невероятно притягательный.

– Не знаю, мне так кажется. У них будет свобода выбора. Все будет понятнее, им уже никто не сможет ничего навязать и…

– И у них будут очень молодые и умные родители, которые в случае чего быстро растолкуют, что и как надо делать.

Она внимательно посмотрела, сдерживая улыбку. Самое замечательное слово было «молодые», хотя время – оно уже тогда ускользало сквозь пальцы. Однако нам свойственно слышать только то, что мы хотим услышать, – и это были те самые слова. И хотя Маша никогда бы не призналась, но представлять свадьбу, несколько шикарных сменных платьев, равно как и будущих детей, было заманчиво. И было под внутренним запретом, потому как о такой развязке и мечтать казалось страшным – не все шло гладко, как, впрочем, обычно и водится у безупречно красивых пар. О чем он думал в шутку, на что надеялся всерьез – невозможно было понять. Почему-то счастливое будущее казалось таким эфемерным, что лучше лишний раз не представлять, не искушать судьбу зря.

Но в тех фантазиях, которые иногда приходили в голову, мелькало платье от Vera Wang, прелестный бриллиантовый булыжник от Roberto Brava и целая куча друзей и знакомых.

В его же фантазиях фигурировали два большеглазых карапуза, носящихся по загородному дому, и еще паратройка в перспективе (в сумме – пяток), она – чуть-чуть располневшая, но от этого еще более женственная, автопарк, составленный из самых лучших, дорогих машин, и развороты в жанре success-story в журналах для молодых карьеристов.

Детская реализуемая мечта. От нее так и веяло теплом и надежностью…

И все это было более чем возможно – таким был наиболее вероятный сценарий ближайших лет.

В машине валялись книги. Маша постоянно пеняла ему на то, что он ничего не читает, за исключением финансовой прессы и свежих бестселлеров от воротил бизнеса. Его прибежища она ненароком помечала своей литературой. Казалось, выбор был произвольный – и «Посторонний» Камю, и «Мост» Бэнкса, и «Ангел-хранитель» Франсуазы Саган (зачем это мужчине!), и даже – о ужас! – «Трактат о небытии» Чанышева. Георгий читал редко, но она делала все от нее зависящее и потому, как водится, быстро успокоилась.

* * *

12 октября 2008 года

Москва

Мы строим планы на будущее и не думаем о том, что завтра может не наступить. Мы бьемся о железные брусья, дивясь тому, что получается именно так, как мы хотели. Мы живем так, как будто это будет длиться вечно.

Экономя себя, мы скупы на слова, делаем вид, что не умеем влюбляться, даже интересоваться людьми. Конкурируем с теми, без кого не можем жить. Нас посещают шальные мысли, когда что-то не получается, мы садимся в «бентли-купе» вшестером, держим двести, выезжаем на встречку. И остаемся живы. И живем дальше: пьем шампанское, снимаем женщин, решаем вопросы.

Добившись того, что мы признаны, успешны, играем жизнью, до конца не веря, что не все подчинено нашей воле. Мы теряем разум, становимся одинаковыми, банальными, самодовольными… и в сущности – жалкими и жестокими.

Или иначе. Остаемся людьми, даем шанс другим, учимся доверять заново. Но все равно несемся наперегонки с жизнью.

Моя первая попытка написать. И да, пошло. В каждой строчке «я» – самодовольный болван. Но все это правда, так и было. А если серьезно – не важен формат, не важен стиль. И пора перестать глумиться над собой, потому что через это ничего не меняется, и я опять хочу нравиться всем, признавая свою слабость или прочее. А я не хочу, и уже давно. Если серьезно…

Я очень далек от того, чтобы казаться, ведь меня почти что и нет, а для многих – и нет вовсе. Мне не нужно ничего доказывать, самоутверждаться, придумывать себе жизнь. Я не делал этого даже тогда, когда имел такую возможность. Все нормальные люди хотят нормальной судьбы, и глупо придумывать истории, когда время бежит сквозь пальцы.

Таков непреложный закон: тот, кто тратит время на иллюзии, должен знать – судьбы не будет.

Что сделать, когда тошнит от самого себя?

Мы не вечны, и в самый неожиданный момент Великий Маэстро может взмахнуть палочкой… И ты уже не сможешь сказать ей то, что всегда хотел. Ты просто не сможешь произнести, и столько времени будет потеряно зря.

Все эти ссоры, проверки, оттягивания, расставания во имя смутных перспектив… Боязнь будущего… И зачем была нужна так называемая свобода? Что ты будешь делать с ней теперь?

Ты не нужен ей, теперь она способна лишь на презрение и жалость; твоим друзьям, с кем ты бежал, опережая и падая, но всегда поднимаясь в стремлении непременно быть лучшим, – им тоже не до тебя. Даже самым надежным, самым сильным из них. Даже тем, кто был искренне за тебя. Пойми, ты ломаешь привычные схемы. Принять тебя сегодняшнего означает принять то, что все люди смертны. Что твой дом может сгореть, дети вырастут чудовищами, что право выбора, как и глупые фразы вроде «качество жизни», в одночасье могут исчезнуть. И ты останешься один на один с собой. И вот тогда тебя охватит отчаяние.

Впрочем, оно сменится мужеством, когда страдания будут казаться нестерпимыми. Но это и не мужество вовсе, а эгоизм. Не играй с ним. Ты – не мученик. Мученичество – во благо людям. Ты ведь не молишься за них, да и сам грешен, но не более, чем все вокруг. За что же ты страдаешь?

Осколки мужества заливает жалость к себе. Ты же до сих пор не наложил на себя руки, просто потому что трусишь, а вовсе не из-за сострадания к близким. Только они остались тебе верны, только в них ты можешь быть уверен; знаешь, что у них на глазах слезы, что дрожь в голосе они старательно скрывают. Ради них ты иногда хочешь исчезнуть. Хочешь, чтобы тебя как можно быстрее забыли после твоей смерти. Ты – позорное пятно, из-за тебя после них не останется никого. Из-за тебя на них до конца жизни будут показывать пальцем.

Ты ведь больше всего боялся, что узнают они. И был готов на все – но ничего нельзя скрывать вечно, а смерть не скроешь вовсе.

Иногда ночью, когда особенно больно, кажется, что тебе снова семнадцать, ты идешь с ней за руку по аллее от университета, она улыбается, у нее красивые длинные волосы и ямочки на щеках. Она очень светлая. Самая красивая – неожиданная, яркая. Если бы мог, ты бы забросал ее осенними листьями, но тебе страшно показать, насколько она тебе симпатична. Вы смеетесь, ты искоса смотришь на нее. Рядом паркуется семерка «BMW», и мальчики с соцфака окидывают вас взглядом свысока, но даже в нем не скрыт интерес к ней. И высокомерное недоумение по отношению к тебе, мальчику в рубашке и самых простых брюках, с сумкой через плечо.

В тебе в тот момент нет ни капли зависти: у тебя есть она, твоя Маша, и у тебя есть голова. И у вас есть будущее. И ты ее никому не отдашь: вы получите диплом, сразу поженитесь, ты подаришь ей два кольца – одно попроще, на каждый день, другое – с самым большим бриллиантом, на какой тебе только хватит денег. Ты встанешь на колени, наденешь кольцо на аккуратный пальчик, сделав усилие, чтобы твои собственные пальцы предательски не дрожали. Ты будешь работать весь последний курс, чтобы у нее была такая свадьба, о которой не могли и мечтать все ее подруги, богатые девочки, – искренне радуясь за вас, они пустят не одну слезу на вашем празднике. Она будет самой красивой невестой. Потом ты поступишь в магистратуру, на менеджмент, будешь учиться вечером и по субботам. Ей придется учиться днем – ты ведь не хочешь, чтобы она разрывалась между работой и учебой, пусть делает что-то одно. Маша должна высыпаться, правильно питаться, и тогда она будет такая же веселая и счастливая. Навсегда твоя.

К концу учебы ты купишь ей белый «лексус», нельзя же позволить ей ездить на каком-нибудь «опеле» или «форде»! Эта девушка достойна самого лучшего.

Вы будете жить у тебя. Твои родители от нее без ума – они видели, как ей вручали студенческий, и ты положил на нее глаз уже тогда. Она искренняя, живая и трогательная. И при этом очень красивая. С трудом отбиваясь от поклонников, в делах она серьезна, собранна. Ей нужно начинать с нуля, ее отец, бизнесмен средней руки, попал в неприятную историю и уехал из Москвы. Ей было двенадцать. Больше они не виделись. Сначала он звонил, потом реже, потом просто отправлял деньги через Western Union, потом забыл.

* * *

Я банален – и потому слаб. Наоборот.

Маше все давалось легко – легче, чем кому бы то ни было в их окружении, по крайней мере, так казалось.

Но соперничества не было и в помине. Будь его воля, он легко уступил бы ей во всем. Он ждал, когда закончатся ее пары, чтобы проводить домой. Покупал цветы при каждом удобном случае, беспокоился, как бы она не простудилась в этих своих модных сапогах на шпильках и шубке по пояс. Она была его – будущей женой, матерью его детей, самой красивой женщиной. Навсегда. И понять, как может быть иначе, после встречи с ней он уже не мог.

Как так получается?

– Как я жила без тебя целых восемнадцать лет? Я нашла тебя, это я нашла тебя.

– Это я нашел тебя. И не отдам, никому никогда не отдам.

– Я тебя люблю, и Бога молю за тебя.

– Ты мне всех дороже.

– Не говори так, не говори. Кто-нибудь услышит, небо посмеется и расстроит нас с тобой. Не сложится.

– Небо в тот же час раскается. Тебя, как я, никто любить не будет никогда. Любить больше невозможно. Я твой. Я весь для тебя. Не отпущу тебя от себя никогда.

– Не говори «никогда». Пожалуйста, не говори «никогда». Будем вместе каждую минуту. Я вся для тебя.

– Я весь для тебя. Слышишь, как сердце бьется. Я не умею без тебя. Не знаю, куда себя деть. Я не могу без тебя.

– И я без тебя. А если однажды не будет меня…

– Если однажды не будет тебя, то ветер осенний принесет тебе весть, что я за тобой иду по пятам. Там где ты, там и я. Такая судьба.

– А если однажды не станет тебя, в тот же день, в тот же час не станет меня.

– Я не смогу отпустить тебя, не смогу жить без тебя. Я уйду за тобой.

– Нет, глупый. Мы будем жить. Но вдруг однажды не станет тебя рядом?

– Глупая, где же я буду, как не подле тебя?

– На другом континенте, так далеко от меня, что и представить нельзя. Далеко-далеко. И там будет много-много других…

– Какие – другие? Где – далеко? Зачем другие, как же я отпущу тебя? Никогда не отпущу тебя от себя. Я не живу без тебя.

– Я не смогу без тебя.

* * *

Все это ваше глупое сентиментальное кино, и эта музыка.

Шепчешь ты ночами в забытьи, не понимая, но чувствуя. Это боль не та, что изнуряет и тяжело дышать. Это старая боль, раны затянувшиеся, но до конца не излеченные. Те, что ты сам наносил медленно, несколько лет. Предавая – чередой измен, одиночеством, грубостью, приближением. Отдаляясь и возвращая, заставляя плакать и наслаждаясь слезами, играя и мучая, расставаясь и возвращаясь через годы. И любя, сильно, болезненно, до тошноты, до ненависти – любя.

Изменяя ей с теми, кто много хуже, говоря ей в лицо: «Да, изменял. Ты далеко, я мужчина. Не надо истерик. Я тебе ничего не обещал».

Названивая ночами, сводя себя с ума ревностью, навязчивыми состояниями, видениями – у нее кто-то есть. Заставляя снова поверить, а потом снова бросая, удваивая жестокость. Ты видел боль, горечь, обиду. Но не чувствовал жалость – скорее, ощущал странность ситуации и легкие уколы самолюбия: ведь такая красивая женщина плачет ночами из-за тебя. Красавицы могут все, даже хранить верность или хранить верность только себе, бросаясь в чужие объятия в слезах о ком-то другом.

Зачем ты делал это с ней? Потому что был молод, необуздан и дик. И потому еще, что был зол, ведь ее одну ты безумно любил.

* * *

12 ноября 1995 года

– Давай мы попытаемся друг друга понять, – говорит она уже не в первый раз. Обычно она говорит увлеченно, кажется, ее ничем не смутить, она всегда превосходила тебя в споре. Ты делаешь вид, что злишься или обижен, но украдкой продолжаешь наблюдать за ней.

Ею можно гордиться, язычок у нее с детства подвешен. Может, ей следовало бы заняться политикой? Хотя нет, никто не будет слушать, что она говорит. Все будут смотреть, как она говорит.

Он представил ее на каком-нибудь ток-шоу: она в числе спорщиков, в белой рубашке, рукава три четверти, свободные черные брюки, непременно высокие каблуки. Глаза подведены черным карандашом, а поверх – зеленым, волосы убраны в небрежный хвост, в ушах крупные серьги, на запястье – брелок. Она настойчива, эмоциональна, но в то же время удивительно рациональна. Удивительно для женщины.

Ее начитанность проявляется в каждом слове, в построении фразы, и с какого-то момента оппоненты понимают, что она, безусловно, доминирует. Какая-то девчонка. В них просыпается что-то грубо мужское – суть политическое животное, до homo politicus тут далеко. В ответ на их нападки Машино красивое личико искажается гримасой гнева. «Вот вам образец популизма», – парирует она с уверенностью красивой женщины. Гримаска. Милая гримаска. Маленькая обезьянка.

А дальше все просто делают вид, что не согласны, на деле раздевая ее глазами и представляя в интимной обстановке.

Она никогда не притворялась. Если ее голос дрожал, то он и в самом деле дрожал. Она решила, что можно не притворяться, но это был односторонний выбор. Мне нравилось мучить людей. Иметь влияние на красивую женщину – это такая же власть, такой же наркотик, как любой другой. Как политика.

– Пойми, я хочу попробовать. Я думаю, что смогу. Я знаю. Я уверена, мне это нужно, и я смогу. – Ее голос крепнет. – Пожалуйста, дай мне попробовать.

Слишком много «я». Слишком много эмоций. Слишком женщина.

– Ты учишься, давай подождем до лета. До каникул. Ты учишься хорошо, нужно закончить так же хорошо. Я все понимаю, но сейчас у нас очень мало времени. Пары заканчиваются в шесть. Когда ты хочешь работать? Вместо занятий? Это того не стоит. Мы через два года закончим, это не так много. Уже на четвертом курсе сможешь работать, даже на третьем, но не сейчас. Пожалей себя.

– Я не буду работать сутками. Просто иногда, в свободное время, в выходные.

– А на нас у тебя останется время? Я не всегда смогу забирать тебя, а постоянно ездить на такси опасно. Котик, ну пойми, я не против, но это сейчас нереально.

– Почему? Объясни, почему? Я хочу попробовать. Ты же сам говорил, если тебе что-то дано, какие-то врожденные способности, то это очень большой грех, не дать им выхода. Поддержи меня.

– Маш, это непонятно. Тебя могут выгнать. Ты понимаешь, что не ты первая работающая там? Очень часто люди не отдают себя отчета, что эти деньги того не стоят. Они теряют гораздо больше, это как раз и есть альтернативная стоимость. Ты сейчас очень легко, не думая, ничего такого не делая, можешь поставить под удар свое будущее. Свое блестящее будущее, а заодно и наше будущее.

– Ну почему, почему ты так считаешь? Это же не обычная работа с девяти до девяти. У меня будет свободный график, это то же самое, что и хобби, только мне еще и деньги будут платить, и у меня будет накапливаться опыт.

– Мась, я все понимаю, но ты увлечешься. В том, что у тебя все получится на высшем уровне, никто не сомневается. А потом будет так, что образование тебе покажется неважным, не столь нужным, ведь ты уже превзошла всех, а это неправильно. То, что ты сейчас упустишь, потом не наверстаешь. И будешь очень жалеть.

– Георгий, ты же меня знаешь, я всегда делаю десять дел одновременно. Я все равно попаду на телевидение, ты меня не переспоришь. Я все уже решила.

– О’кей, если ты уже все для себя решила, то зачем вообще со мной разговариваешь? Ты все решила! Меня никто не спрашивает! Ну что ж, я не вмешиваюсь не в свое дело.

– Ну почему ты не хочешь меня поддержать?

– Потому что ты в этом не нуждаешься! Ты очень сильная, Маш, делай, как знаешь.

Потом она звонила тебе ночью, вы долго молчали, она сказала, что устроилась на работу. Сначала ты бурчал что-то, но при этом уже тихо ею гордился: она стала показывать тебе свои материалы – сюжеты, подводки, комментарии. Ты, в свою очередь, давал их на ознакомление родителям. Те удивлялись, как может настолько авторитетно держаться восемнадцатилетняя девушка. Ее интерес к жизни, наукам, умение видеть неочевидное, убеждать, да даже креативно монтировать – делать из слов и фраз историю, фрагмент жизни, – были незаурядны. Тебя это завораживало, как могло бы завораживать любящего отца, но и пугало. Ты понимал, что она гораздо глубже и интереснее, чем может показаться на первый взгляд. Маша сознательно упрощала свой образ. Иногда играла в «своего парня», иногда – в очень легкомысленную девушку, у которой на уме одни наряды и развлечения. Иногда, в силу мнительности, ты начинал сомневаться в ее искренности. Как бы ни проходили ваши дни, тебе всегда хотелось больше – эмоций, чувств, объятий. Ты хотел купаться в ее любви каждый день, а она, Маша, каждый день была разной.

То сдержанной, немногословной, иногда грустной, подчас озлобленной, когда что-то получалось не в миг, а, например, в два. Но почти всегда переливалась всеми своими гранями – в обществе друзей она сияла. Что-то казалось тебе неискренним, наигранным – твоя женщина, несомненно, была артистична. Но в той же мере она не умела врать. Ее выдавали глаза ребенка. и ты, как необузданный самец, ревновал ее к тем, кого любил сам: к друзьям, знакомым, да ко всему миру. Иногда обижал. Так бывает, когда любят эгоистичные сильные люди, которым любить просто не дает гордыня. Любовь и обиды – поочередно, ссоры и слезы, но каждый раз ненадолго, а потом – объятия, поцелуи и тайны.

И ту загадку, которую она заключала в себе, ты предпочитал пока не отгадывать. Возможно, ее хватит на всю жизнь, размышлял ты.

Лучше нее я никогда не найду. Я даже не знаю, кто это, как она может выглядеть, эта женщина, которая лучшее нее.

Ее нет.

* * *

12 декабря 1996 года, лекция по корпоративному финансированию

– В России сделки М&А имеют свою специфику. Тем не менее качественный due diligence делают и у нас, смотрят, что и как. Правда, тут тоже есть особенности. Исковерканная отчетность, раздутые активы – бывают, да. И факторы конъюнктуры. Иногда все бывает очень запущено, да. Российские реалии, наша специфика. Ничего, втянетесь… Молодой человек, ряд пятый сверху, девушка, конечно, красивая, но дайте ей послушать, вы же видите, ей интересно. Да и сами подтягивайтесь. На что вы ей подарки дарить будете? Слияния и поглощения, между прочим, для кого-то оборачиваются щедрыми бонусами.

В аудитории раздался дружный хохот.

– Ты слишком заморачиваешься на ней.

– Ничего себе, заморачиваюсь! Она целый час не отвечает, вдруг что-то случилось!

– А ты не думал, что батарейка могла просто разрядиться? Она могла забыть телефон или потерять?

– Она уже должна была подъехать, тут на такси – десять минут. Она на право всегда приезжает по пятницам.

– Никуда не денется. Вы же вчера виделись?

– Виделись, к контрольной по статистике отвозил ей задания. Она была какая-то заспанная, усталая, даже жалко ее стало.

– Девочка работает, хочет чего-то добиться, хочет, чтобы ты ею гордился. Оставь ее пока в покое. Все будет.

– Я не хочу оставлять ее в покое! Ее оставишь, через день кто-то другой подсуетится! Ты понимаешь, что такие девушки на улице не валяются.

– Это все понимают, но ты же не можешь все время ходить за ней хвостом. Она не может все свободное время проводить с тобой. Это даже вредно. Ничего хорошего в таких случаях обычно не получается. Вы сколько уже вместе?

– Ну, где-то с первого курса, два года. Но я Машку очень долго добивался, было очень непросто, и с этим учетом…

– Ну вот. Она тебе нравится, ты ей тоже, но вы же не хотите надоесть друг другу. Не хотите, чтобы через пару лет вам стало друг с другом неинтересно?